Ростислав Дижур. «Скрижаль». Фрагменты из книг

_____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

 


Фрагменты из книги II


О существовании Бога

 

Об условиях достижения благополучия любого народа

 

О законах нравственности

 

Запад и Восток

 

Религия и вера

 

О достоверности в изложении исторических событий и субъективности восприятия истории

 

Иисус Христос. Христианство и христианский мир

 

О человечестве в целом





О существовании Бога

 

Человек‚ представляющий собой живую‚ высокоорганизованную систему‚ является лишь мизерной частичкой вселенной‚ которая‚ в свою очередь‚ — возможно только фрагмент в величественном строе мироздания.  Но если это уникальное, личностное, естественным образом связанное с целым обособление мира наделено жизнью‚ то значит и Целое, названное людьми Богом, обладает тем же свойством или по сложности даже превосходит жизнь, то есть по меньшей мере существует.

 

Подобно тому как человек, который видя зелёную ветвь, пробивающуюся из щели высокого забора‚ понимает‚ что ветка — всего лишь побег растущего за оградой дерева‚ так и Скрижаль, обратив некогда взор на себя, пришёл к мысли‚ что он сообщён с универсальным началом.  Что это Нечто не просто существует, но одухотворено и разумно или представляет собой высшую сущность, порождениями которой душа и разум являются, Скрижалю тоже представлялось уже не догадкой, а логическим выводом.  Если разумом и душой наделена особь‚ призванная к жизни в одном из звёздных миров, составляющих Целое‚ значит и самомý Целому присущи по меньшей мере те же свойства‚ потому что каждый носитель этих высших начал жизни органически связан с природой и теми силами, которые её породили.




Об условиях достижения благополучия любого народа

 

История распада Делосского союза убеждала Скрижаля в том, что достижение свободы, равноправия, взаимоуважения и благосостояния граждан в отдельно взятой стране ещё не гарантирует благоденствия этому краю.  Скрижаль стал думать, что библейская заповедь любить ближнего, как самого себя, относится к связям не только на личностном уровне, но и на уровне сообществ людей.  Сохранение мира и равновесия между государствами, так же как между отдельными людьми, возможно лишь при равноправии и одинаковой для всех степени свободы.  Любой же диктат недолговечен: держава, которая совершает насилие даже над малой страной и при этом высокомерно надеется на свою военную мощь, раньше или позже ощутит на себе все тяготы разрухи.

 

...Благополучному существованию любого народа угрожают не столько внешние — пусть даже очень грозные — враги, сколько нелады внутри страны.  Он стал даже думать, что мерилом жизненных сил любого сообщества людей, любой нации — так же как мерилом душевного здоровья человека — является степень соблюдения данным народом вполне определённых нравственных требований.  Забота только о своей выгоде, не говоря уже о причинении зла другим, видимо противоречит законам развития мира.  Такая появляющаяся на древе эволюции бесплодная ветвь просто отмирает.  Во вселенной, где всё и вся взаимосвязано, как понимал теперь Скрижаль, иначе и быть не может: сообщество высокоорганизованных носителей разума, которое причиняет зло себе подобным, вредит интеллектуально-духовному миру в целом.  Эволюция исправляет такой, не отвечающий её задачам, ход становления разумных существ.




О законах нравственности

 

Скрижаль вполне теперь отдавал себе отчёт в том, что эти нормы не являются надуманными и не возникли в результате соглашения между народами: законы духа действительно существуют, существуют объективно, и они едины для всех людей.

 

Осознание универсальности законов духа привело Скрижаля к ещё одному выводу.  То, что одни и те же положения морали являются составной частью разных религиозных учений, свидетельствует о безотносительности, независимости этих положений от других составляющих таких, претендующих на универсальность, представлений о мире.  И значит, ни одна из религий не может притязать на то, что законы нравственности, провозглашённые её основателем или несколькими устроителями, являются детищем именно этого учения.  Скорее наоборот: очередная продвигаемая миссионерами религиозная система взглядов обретает авторитет и влияние на людей главным образом за счёт приобщения универсальных законоположений к своим частным постулатам.

 

В отличие от законов нравственности, которые безличностны и вненациональны, любое вероучение неизбежно несёт на себе яркий отпечаток культуры народа, в среде которого оно возникло.  А поскольку культура любого народа, как свидетельствует мировая история, если не конечна, то подвержена изменениям до неузнаваемости — одним словом, преходяща, — значит каждая из религий тоже конечна.  Собственно, история мира свидетельствует и об этом — о смертности массовых религий.  А законы нравственности, законы духа, были известны чутким натурам издревле.  И эти законы будут неизменно действовать до тех пор, пока будут существовать разумные, духовно развитые существа на планете Земля или в других мирах.




Запад и Восток

 

Скрижаль теперь ясно осознал, что в духовном противостоянии Западного и Восточного миров победил Восток.

 

Задумавшись над причинами духовной победы Востока над Западом, Скрижаль обратил внимание на огромную диспропорцию в распределении сил между этими двумя цивилизациями, которая сложилась к началу христианской эры.  Насколько Рим превосходил восточные страны действенностью своих государственных учреждений и военной мощью, настолько в духовном противостоянии двух миров Рим оказался практически беззащитен.

 

...Ему начинало казаться, что он прозрел всю трагичность случившегося с цивилизацией римлян и греков в первые века христианской эры.  Естественный духовный рост этих народов был нарушен тем, что Запад принял веру Востока.

 

Утверждение христианства в качестве государственной религии Римской империи явилось не только победой одного из восточных культов над древними верованиями греков и римлян, но и победой массового богопочитания над пробуждавшейся личной верой.  Собственно, борьба церкви с убеждениями самостоятельно мыслящих личностей продолжалась недолго из-за существенной разницы в силах.  Вера просвещённых людей, идущая от разума, — вера, отталкивающаяся от собственного жизненного опыта и богатого интеллектуального наследия античности, — была ещё относительно новым явлением, тогда как традиции и верования массовых религий, опыт которых усвоило христианство, существовали ко времени жизни Иисуса и Сенеки уже несколько тысячелетий. 




Религия и вера

 

В лучшем случае, рассудил Скрижаль, передать свою веру кому-либо можно лишь с некоторой степенью приближённости, поскольку внутренний мир человека со всеми его особенностями восприятия реальности неповторим.  Недопонимания при усвоении чьего-либо отношения к действительности неизбежны ещё и потому, что для передачи своего мировоззрения другим людям приходится пользоваться иноязычными для чувств и разума средствами: прибегать к помощи слов, или музыки, или рисунка.  По той же причине уникальности каждого из живущих на земле людей два человека понимают и принимают вроде бы одну и ту же проповедь по-своему.

 

Скрижаль осознал и то, что религии умирают, — уходят из жизни так же, как люди: одни умирают своей смертью, тихо и незаметно; другие гибнут под натиском более молодых и жизнеспособных культов.  При этом и религии, подобно людям, не уходят бесследно.  Представления о мире, усвоенные их приверженцами, переосмысливаются и развиваются в других учениях, которые часто выходят из среды этих же умирающих религий, но выступают уже под новыми именами.

 

Вера человека, как стал думать Скрижаль, не есть нечто поддающееся рассмотрению извне.  Ведь чтобы судить о чьём-либо отношении к миру, необходимо находиться в этих отношениях: нужно быть или той сáмой личностью, чьи убеждения вызывают интерес, или же самим миром.  Даже будучи изложенной на бумаге, вера, которая некогда окрыляла какую-то возвышенную душу, застывает, а усвоенная другими людьми буквально, становится догмой.  Она, как бабочка в коллекции засушенных насекомых, возможно и даёт какое-то представление о трепетном полёте, но уже мертва.

 

Ход рассуждений Скрижаля указывал по меньшей мере на искажённость религиозных учений, основанием для которых послужила вера какого-то одного человека.

 

Скрижаля интересовало будущее всех мировых религий; он хотел понять, в каком направлении движется эволюция веры человечества.

 

...В истории человечества из века в век развивался и набирал силу процесс индивидуализации религиозных взглядов людей. 

 

...История мира свидетельствует о смертности массовых религий. 

 

Скрижаль мысленно окинул взором историю всех мировых религий — и он увидел, что появление каждого из массовых культов принесло народам земли гораздо больше несчастий и горя, чем способствовало их духовному росту и укреплению нравственных основ жизни. 

 

Он пришёл к выводу, что появление каждой из массовых религий было лишь очередным несчастьем для землян.  Теперь он понимал, чтó именно побуждало людей к объединению в вере.  Необходимость в этом и кажущуюся обоснованность стремлений к единоверию религиозные вожди и миссионеры из века в век видели в факте существования универсальных нравственных норм поведения, а также в том, что каждый человек причастен к высшей мировой силе, которую принято называть Богом.  Но такие стремления не учитывают уникальности каждой личности, которая приводит к уникальным отношениям с Богом, иными словами индивидуализирует веру.

 

Скрижаль отдавал себе отчёт в том, что появление массовых религий на пути духовного становления народов планеты было неизбежным, как неизбежны ошибки в действиях каждого человека, приходящего в мир.  Но он верил, что осознание заблуждений, связанных со стремлением унифицировать порядок богопочитания, поможет землянам сделать правильные выводы.  А то, что миллионы его современников, которые считают себя приверженцами одного из массовых культов, по-прежнему обретают чувство единения с Богом и душевное равновесие при помощи молитв и соблюдения ритуалов, Скрижаль объяснял не заслугами вероучителей и не радением священнослужителей, а уже очевидным для него фактом существования божественного начала в душе каждого человека.

 

Скрижаль задумался над тем, может ли вера в принципе быть истинной, и если может, то что она собой представляет.

 

Каждая из монотеистических религий, как знал уже он, возникла путём обобщения личного религиозного опыта до веры универсальной.  То, что открывалось одному сердцу, сам субъект откровения или его последователи объявляли единственно истинными отношениями людей с Богом, а затем передавали свои убеждения последующим поколениям как нечто непреложное.  Но Скрижаль ясно понимал, что одной, универсальной, обезличенной веры в этом утверждающем разнообразие мире быть просто не может.  И каждый из народных, политеистических культов являлся тем же обобщением верований, но только ещё более обезличенным — отражающим усреднённое миропонимание людских масс.  Независимо от характера богопочитания, блюстители религиозных традиций на протяжении всей истории человечества безжалостно преследовали вольнодумцев, которые осмеливались высказывать личные суждения, не совпадающие с общепринятыми религиозными взглядами.

 

Если у отца пятеро детей и каждый любит родителя по-своему, то правомерно ли говорить, что правильно любит отца только один ребёнок? — рассуждал Скрижаль.  История землян убеждала его в том, что подавляющее большинство людей именно так и думают.  То, что некогда было присуще одному глубоко чувствующему и самостоятельно мыслящему человеку, миропонимание которого послужило началом нового религиозного движения, сам этот учитель или же религиозные институты, созданные для пропаганды его воззрений, пытались вылить в некую стандартную форму веры для её последующего тиражирования в душах и в сознании людей.  Однако передача неповторимого сочетания духовных и умственных качеств одного человека другому без искажений просто невозможна, понимал Скрижаль.  Веру — так же как любовь — влияние извне способно лишь пробудить.  Причиной такого внутреннего озарения может послужить, к примеру, красота и величие звёздного неба, или любовь другого сердца, или точно сформулированная кем-то фраза.  Но уже пробуждённая, живущая в чуткой душе вера выше всяких мер и правил.

 

Природа устроила так, что каждый из носителей высшего разума, приходящих в мир, есть явление, которое не знает себе подобных.  Поэтому заставить одного человека верить в Бога точно таким же образом, как присуще другому, — значит не хотеть видеть эту непохожесть людей.

 

Насаждение чьего бы то ни было религиозного опыта есть своего рода насилие, понимал Скрижаль, — насилие над личностью, которой внушается такая вера.  И если соглашаться с тем, что столь сложный и разнообразный мир возник не случайно, как постулируют это все религиозные системы, то подобная попытка ревнителей культа нивелировать интимные переживания людей является также и покушением на замысел Творца.  Рассуждения наводили Скрижаля на мысль о несуразности, мертворождённости любой массовой веры.  К тому же выводу склоняла его история религий.  Из накопленного человечеством религиозного опыта следовало, что надмирная реальность, Бог, открывается лишь той душе, которая способна на искреннее, а значит личное переживание.

 

Скрижаль окончательно осознал, что никакая массовая вера не может быть истинной.  Если верой называть присущий людям образ мыслей и действий, связанный с убеждением, что Бог существует, то у каждого человека, ощутившего присутствие в мире этой высшей силы, может быть только своя, неповторимая, вера.

 

Удивляясь тяготению людей к мифологизации реальных событий, Скрижаль видел, что склонность масс представлять непорочным и обожествлять своего кумира была и остаётся особенностью человеческого сознания. 

 

Сопоставление фактов обожествления столь разных исторических личностей привело Скрижаля к выводу, что причину интересующего его процесса следует искать не в особых индивидуальных качествах обоготворённых людей, а в психологии обывателей — тех, кем создаются и поддерживаются такие культы.  Ведь гораздо легче признать божественные достоинства за кем-либо — особенно за ушедшим в иной мир — и понадеяться на его заступничество перед Богом, а ещё лучше возложить на него искупление своих грехов, чем приложить усилия для собственного духовного роста.  Но именно раскрытие высших сил в самом себе — интеллектуальное и духовное развитие внутреннего мира до его единства с миром разума и духа, что требует постоянного самоанализа и совершенствования, — виделось Скрижалю тем естественным стремлением, которое заложено в каждом человеке.

 

В качестве одной из главных причин обожествления незаурядных личностей Скрижаль видел духовную зашоренность людей — леность, нежелание обывателей присмотреться к себе, найти божественное начало в собственной душе.  К пониманию непосредственной духовной связи с главной силой, которая движет вселенной, приходили и приходят только отдельные развитые натуры.  Но Скрижаль верил, что по мере духовного роста человечества это понимание сообщённости собственной души с высшим началом мира будет присуще всё большему и большему числу жителей планеты.  И эта тенденция в конце концов существенно сузит круг тех людей, которые свято верят в истинность религиозных догматов и в действенность ритуалов.  Тот, кто осознаёт свою прямую связь с Богом, уже не нуждается и в посредниках.  Поэтому необходимость в священнослужителях и в заступничестве со стороны умерших праведников для такого человека вполне естественно отпадает.  А культ отдельных личностей — тех людей, которым некогда воздавали божественные почести, — останется в конце концов лишь одной из исторических вех на пути духовного становления землян.  Вспомнив сказанное Марком Аврелием, что вполне возможно стать богоподобным человеком и при этом быть никому не известным, Скрижаль безусловно согласился с ним.  Тому, кто истинно осознал своё единство с миром, не нужны ни слава, ни признание каких-либо его заслуг, как не нужно это Богу.

 

В истории Реформации Скрижаль увидел обречённость на гибель не только протестантства, но и вообще всякой новой заявляющей о себе религии.  Внешняя канва тех событий, которые произошли в Германии и Швейцарии, показалась ему уже хорошо знакомой: прогрессивная для своего века религиозная идея сначала крушила догматические рамки старого, уже окостеневшего культа; затем, вопреки всем трудностям и несмотря на гонения, рождённое в этой борьбе молодое вероисповедание утверждалось, после чего обрамляло свои границы догматами, костенело, и наконец его идеологи и поборники начинали жестоко наказывать нарушителей установленных правил веры.

 

Нетерпимость в вопросах веры, выказанная Лютером, Цвингли и Кальвином, и одобрение воинственности этих протестантских вождей их многочисленными приверженцами определённо указывали на порочную закономерность, присущую всем религиозным движениям.  Однако Скрижаля удручало другое.  История протестантства свидетельствовала о неприглядных особенностях самогó человеческого рода, к которому он принадлежал.  И сознание существующей лично в нём порчи усиливало его печаль.

 

Знакомство с ходом зарождения и становления протестантства не изменило к лучшему мнение Скрижаля о человечестве.  У него было такое чувство, будто в своих блужданиях по дорогам истории он в какой-то момент разглядел путь к свету и поспешил за ним, но свет, оказалось, просто померещился.

 

Сама природа веры такова, что она не терпит единства.  И значит, выиграть спор об истинности тех или иных религиозных взглядов нельзя.  К этому выводу Скрижаль пришёл уже давно.  Теперь же он понял большее.  Он осознал, что именно существование множества ответов на один и тот же вопрос отличает область веры от области точных знаний.  До тех пор, пока причины землетрясений, молний, солнечных и лунных затмений были предметом исключительно религиозных спекуляций и научных гипотез, о природе этих явлений существовали самые различные мнения.  По мере расширения пределов знаний сужается и круг верований.  Тем не менее разнообразие представлений о духовном начале мира будет существовать столько, сколько будет существовать само человечество.

 

Новое в своём осмыслении миропорядка Скрижаль увидел в том, что распад любого объединения людей, основанного на общности религиозных взглядов, неизбежен.  Об этом убедительно свидетельствует весь ход истории.  На справедливость такого вывода указывал даже не столько сам факт раздробленности всех массовых вероучений на многие толки, сколько постоянно прослеживающаяся на протяжении веков тенденция к такому разъединению людей в вере.  Скрижаль отдавал себе отчёт в том, что история не является точной наукой.  И всё же он не видел причин уклоняться от обобщения многочисленных исторических фактов.  Поэтому свой вывод о неизбежности дробления всех исповеданий — такого размежевания, которое направлено к индивидуализации веры, — он теперь относил к области достоверных знаний.

 

Перипетии борьбы между верующими на протяжении столетий многократно повторялись: приверженцы опального религиозного учения сначала упорно, вплоть до самопожертвования отстаивали свои воззрения и осознавали нелепость каких-либо принуждений в вере; но лишь только гонимая религия становилась доминирующей, властной силой, её служители с тем же фанатизмом начинали преследовать сторонников других исповеданий, а также всех тех, чьи взгляды не совпадали с положениями их доктрины.

 

Скрижаль различал два основных исторических процесса изменения религиозных взглядов человечества.  Один из них был связан с суждениями о том, какие действия следует исполнять по отношению к запредельному миру.  [...] Другой, интеллектуальный, процесс развития религиозного сознания народов земли начинался с обоготворения явлений природы и прошёл через политеизм к вере людей в существование единого Бога.  При этом взгляды философски мыслящих умов и чутких религиозных натур ещё в древности совпадали в том, что человек имеет самое непосредственное отношение к высшим силам.  На более низком уровне, — уровне сознания непросвещённых народных масс, — этот интеллектуальный процесс становления веры проходил и всё ещё идёт через обожествление избранных людей: представителей власти, героев и пророков.  А духовно развитые личности, также начиная с древних времён, прозревали, что Бог находится в душе каждого человека, — что каждому дано осознать себя Богом.

 

То, что прежде Скрижалю казалось противоречием — достижение всё большего и большего согласия между развитыми личностями в понимании родства каждой души с Богом, с одной стороны, и дробление религий, с другой, — теперь представлялось вполне закономерным положением вещей.  Присутствие божественного начала в каждом человеке и неповторимость каждой личности вполне логично ведут к своеобразию верований.  А различие религиозных представлений, в свою очередь, диктует многообразие форм богопочитания.

 

История цивилизаций, связанная с богоискательством, убеждала Скрижаля в том, что развитие религиозного сознания землян направлено от приверженности массовым культам к личной вере.

 

Парадокс вывода, к которому пришёл Скрижаль, заключался в том, что такая индивидуальная и как будто недоступная для других вера является фактически универсальной.  Человек, прозревающий связь своей души с высшим началом мира, осознаёт своё прямое родство, единосущность с ним, и по мере духовного роста приходит к пониманию всеединства.  Сфера Я такого человека не знает границ, она распространяется на Бога, а значит и на каждого из живущих на земле людей.

 

Скрижаль не сомневался в том, что в каждом человеке заложено стремление внутренне подняться до первопричины, единящей всё и всех, и тем самым стать носителем высших сил.  Он верил, что каждый нравственно здоровый человек, размышляющий о существующих в мире связях, способен осознать себя началом, разные, но по сути равнозначные имена которого — Я, Бог, Единое.

 

За изучением религиозного опыта народов земли Скрижаль уяснил, что людей объединяет в вере не свод правил исповедания, а причина, которая вызвала появление всех религий — Бог.  Поэтому истинное религиозное единство человечества может быть достигнуто не во всеобщем соблюдении внешних, единых для всех предписаний некоего универсального культа, а только в самом Боге.  А так как войти в эту связь с первоначалом возможно только через собственную душу, то значит согласие людей по всем вопросам, касающимся религиозных предпочтений, достижимо на пути становления не массовых культов, а личной веры.

 

Весь ход истории указывал именно на такую закономерность: где существуют какие-либо заранее оговорённые формы выражения веры, где есть разделение людей на посвящённых и остальных, там неизбежно будут происходить споры и распри.

 

Скрижаль знал, что многие религиозные движения умирают вскоре после смерти их основателей или же после смерти одного или нескольких преемников первых вероучителей.  Исчезновение большинства культов, которые возникли в результате прозрений впечатлительных натур, казалось ему вполне естественным.  Последователи любого религиозного вождя могут только интерпретировать высказывания своего кумира и пытаться как можно полнее запечатлеть его веру — в сердце или на бумаге.  Но разница между личным опытом и опосредованным знанием в данном случае сродни отличию между восприятиями двух людей, один из которых влюблён и живёт своим чувством, а другой наблюдает за этим влечением со стороны или просто наслышан о страсти влюблённого человека.

 

В каждой из религий откровения — в канонизированных рамках такой религии — остаётся только муляж некогда живого чувства её основоположника.  Со временем этот слепок неизбежно становится фетишом, идолом.  Непередаваемость личного религиозного опыта означает также, что с рождением и смертью каждого пытливого человека приходит и уходит новая вера.  Никому не дано в точности перенять образ мыслей и чувств Моисея, Будды, Иисуса, Мухаммеда и кого-либо.  Вера неотделима от души, которой присуща.  И веру нельзя взять из священных книг уже готовой, одинаковой для всех, как формулу из учебника математики.  Поэтому разные люди, принадлежащие, казалось бы, к одному и тому же исповеданию, неизбежно воспринимают священное для них учение по-своему.

 

Увещевание апостола Павла в его послании к ефесянам: «4.5 Один Господь, одна вера...» — не более чем иллюзорная мечта.  Вера многообразна, вера — явление личностное.

 

…Ничей религиозный опыт не поддаётся клонированию.  Поскольку вера неизбежно отражает особенности личных, непосредственных духовных связей человека с миром, она пребывает истинной в пределах одной и только одной души.  Поэтому одной, одинаковой веры, объединяющей двух и более людей, быть не может.  Веру нельзя привести к единообразию.  А значит, каждая из массовых религий обречена на расколы, обветшание и смерть.

 

Естественным и необходимым для землян Скрижаль видел единение в любви и в мире.  Любые же попытки объединения народов с помощью религии казались ему нелепыми, — столь же абсурдными, как тот известный призыв из «Манифеста Коммунистической партии», который в советские времена был начертан на красных полотнищах, висевших повсюду, во всех городах и селениях Советской державы.  «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — воинственно кричали те плакаты.  Если согласие между людьми в вопросах веры достижимо, то к нему приведёт не установление круга общих для всех и каждого догматов или правил богопочитания, а духовный рост человечества, личные усилия развитых натур в уяснении главных связей собственной души.  Эволюция религиозного сознания быстрой быть не может, и значит скорого наступления эры взаимопонимания и взаимоуважения между сторонниками разных убеждений она не обещает.  Но самым действенным средством преодоления межконфессиональных раздоров — тем, которое отвечает природе духа, — Скрижаль видел именно такое, поднимающееся над ограниченностью массовых культов, становление личной веры.

 

Скрижаль давно осознал, что адекватному усвоению поддаётся лишь та составляющая любого вероучения, которая несёт в себе предписания морали и образа жизни.  Теперь он добавил бы к этим, подлежащим передаче правилам ещё одно.  Он адресовал бы его людям, которые не подозревают о затаённых в них силах и стремятся утолить своё религиозное чувство верой в догматы одного из массовых культов.  Он сформулировал бы это наставление в словах: «Приверженцы всех исповеданий, разъединяйтесь!  Разъединяйтесь с любовью друг к другу и с пониманием отличия людей друг от друга.  Пусть каждый отыщет Бога в себе.  Тем самым вы обретёте нерушимое единство с высшим началом мира и с самим миром».

 

Ход истории человечества подтверждал вывод Скрижаля о том, что все массовые религии смертны.  Подобное происходит с народами: они формируются, достигают периода расцвета и в конце концов уступают своё жизненное пространство — растворяются в накатывающихся на них людских волнах или перерождаются по сути в другие нации, хотя имена при этом могут не менять.  Так же рождаются и умирают верования.

 

Вряд ли кто-либо теперь сомневается в том, что смерть религий Вавилонии и Египта, Греции и Рима, исчезновение зороастризма и манихейства были вполне закономерными явлениями.  Тем не менее приверженцы религий, которые на рубеже II и III тысячелетий объединяют миллионы сторонников, видимо, не допускают мысли о существовании мира без их исповедания.  Такое случается с детьми: когда ребёнок узнаёт, что кто-то умер, он остаётся уверенным в том, что с ним подобного произойти никак не может.

 

Если бы смертность религий на протяжении пяти прошедших, доступных взору тысячелетий превышала количество возникающих религиозных движений, Скрижаль мог бы, пожалуй, расценить такую тенденцию как свидетельство вырождения этой стороны духовной жизни человечества.  Но статистические данные говорили о другом, обратном процессе: верований появляется в мире гораздо больше, чем исчезает.  Факт непрерывного разрастания мирового древа религий подтверждал ещё один вывод Скрижаля: роль самостоятельных усилий людей в поисках Бога постепенно увеличивается.

 

Беспристрастные цифры, весь ход мировой истории свидетельствуют о дроблении массовых культов на множество малых течений.  Оставалось только осмыслить происходящее.  Скрижаль понимал его как развитие неповторимых индивидуальных качеств в людях.  Он поразился, когда узнал, сколько новых ответвлений на этом древе образовалось только за последнее столетие.  Если в ХIХ веке возникло около пятидесяти новых религиозных движений, то в ХХ веке — многие сотни.  Не только в вере, но и в искусстве, и в сфере духовных интересов людей наблюдалось всё больше и больше разнообразия.  Внутренний мир человека становился всё более различимым в своей индивидуальности.

 

Сопоставив факты, Скрижаль увидел, что продолжающееся дробление всех массовых культов и постоянный рост числа новых религиозных течений — это разные проявления одного и того же процесса, имеющего своим пределом утверждение личной веры.

 

Если человечество не вымрет из-за бездумного отношения к среде обитания и не уничтожит себя в мировых войнах, — а Скрижаль надеялся на лучшее, — то присущее людям стремление к единству с первопричиной мира будет по-прежнему искать и находить пути для достижения большей степени этого единства.  Такое духовное становление землян неизбежно продолжит смещение поисков в область личной веры. Тогда, по прошествии нескольких тысяч лет, останутся достоянием истории или распадаясь, переродятся во множество новых толков иудаизм и христианство, ислам и буддизм.

 

Скрижалю ещё нужно было восполнить огромные пробелы в знаниях, — он хотел узнать, к каким умозаключениям пришли философы, и намеревался проследить не освоенные, не пройденные им пути мировой истории.  Но то, что он обрёл в самопознании и в осмыслении прочитанного, уже определённо внушало лично ему: «В тебе тоже есть божественное начало».  Зов этой открывшейся истины звучал не как заверение в том, что искомая цель достигнута, а как призыв, который побуждал к дальнейшим поискам, к становлению себя как носителя вселенского разума.  Возможность духовно дорасти до единения с непреходящей основой мира была для него уже очевидной.  Больше того‚ он видел‚ что в природе человека заложено такое стремление — открыть в себе самое главное и тем самым‚ упрощённо говоря‚ стать самим Творцом.  Далеко ходить за примерами не было необходимости.  Это стремление увлекло и его самого.  И хотя ему предстоял ещё долгий путь, требующий непрестанных усилий, он уже осознавал себя непреходящим, неделимым Целым — единым с духовным началом вселенной.




О достоверности в изложении исторических событий и субъективности восприятия истории

 

...История даёт в лучшем случае некую усреднённую оценку прошлого.  Эта оценка подправлена с учётом несовпадения личных пристрастий как самих летописцев, так и участников исторических событий.  Но даже если бы произошло чудо, подумал Скрижаль, и у человечества оказалась бы только одна и притом абсолютно объективная версия всего пережитого землянами, то и в этом случае количество разных восприятий такого безупречного с исторической точки зрения документа определялось бы немногим меньше числа людей, изучивших эту объективную летопись: каждый уяснил бы её по-своему.




Иисус Христос. Христианство и христианский мир

 

Скрижаль видел великую заслугу Иисуса именно в том, что этот дерзкий проповедник из Назарета решительно заявил соотечественникам о необходимости пересмотреть приоритеты древних культовых традиций: вместо ревностного соблюдения формальной, внешней стороны богопочитания он призвал их сосредоточиться на нравственной составляющей религиозного чувства.  Но по иронии судьбы, спустя лишь несколько веков после его казни, в центре внимания новой, христианской религии оказалась всё та же формальная, обрядовая сторона богослужения.  Христианский мир не принял сути учения распятого в Иерусалиме проповедника.  Даже те народы, которые признали божественную миссию Иисуса, не последовали его назиданиям по существу.  Скрижаль ясно видел, что от времени образования первой христианской общины и до этого часа, когда он мысленно озирал взглядом прошедшие века, христианский мир не жил и не живёт по заповедям всепрощения и человеколюбия.

 

Единственный путь к вере‚ на который указал Иисус — через него как дверь ко Всевышнему, — вовсе не представлялся Скрижалю такой исключительной стезёй.  Больше того, этот путь казался ему неприемлемым для самостоятельно думающей личности. 

 

С чем не соглашался Скрижаль — так это с мнением о наличии одного единственного способа утоления духовной жажды‚ как настаивал на том Иисус.  Скрижаль‚ к примеру‚ понимал‚ что воду удобней пить из сосуда; приятней — из красивого сосуда.  Но согласиться с утверждением‚ что у каждого человека не может быть своей любимой чашки, или что жаждущему нельзя пить‚ скажем‚ из ладоней или прямо из ручья‚ — он не мог.

 

Первые проповедники христианства стремились обратить в свою веру приверженцев древних культов исключительно поучениями и личным примером братской любви.  Однако начиная с IV века, когда христианство получило статус государственной религии в обеих частях Римской империи, духовные вожди этого, уже поостывшего в своих искренних порывах, религиозного движения быстро утратили человеколюбие.  Ответы на все спорные богословские вопросы стала диктовать христианскому миру светская власть и подчинённая ей церковь.

 

Первый шаг к управлению делами и помыслами духовенства сделал Константин Великий, который незадолго перед смертью принял крещение.  Его сын Констанций II на церковном соборе в Милане в 355 году уже прямо заявил восточным и западным иерархам: «Моя воля — вот для вас закон».  Непокорным он пригрозил ссылкой и казнью.  Вскоре высшие церковные чины стали называть императора и первосвященником, и учителем веры.

 

Миссионерская деятельность требовала много терпения и времени, а потому больше не устраивала ни крещёных императоров, ни духовенство.  И народам Римской империи было просто велено принять христианство.  Рядом указов, начиная с 380 года, император Феодосий объявил истинной и допустимой только христианскую веру, а все древние культы поставил вне закона.  Жителям империи отныне возбранялось не только публично почитать иных богов, но и поклоняться им в своих жилищах.  Указы Феодосия грозили ослушникам конфискацией домов и земельных владений.  С тех пор слыть язычником было так же небезопасно, как некогда называться христианином.

 

Различные течения в христианстве Феодосий также запретил, и церковный собор, который состоялся в 381 году в Константинополе, полностью одобрил эту борьбу императора с еретиками.  Но беда для блюстителей единоверия состояла в том, что Восточная церковь понимала веру апостолов, объявленную Феодосием единственно истинной, не совсем так, как Западная церковь, не говоря уже об иных воззрениях огромного числа христиан, которые попали теперь в разряд еретиков.  Феодосий был человеком военным, и он просто запретил все споры о вере.  Подобные указы затем неоднократно повторяли и последующие императоры, однако их постановления оказывались столь же бесполезными, как распоряжение Феодосия о прекращении религиозных споров.

 

Церковь быстро стала одним из самых действенных орудий светской власти.  При этом она сама получила мирскую власть и принялась распространять своё вероучение не только увещеваниями, но принуждением и насильственными действиями.  За измену своим главным принципам христианство поплатилось самым ценным своим достоянием.  Суть этой молодой, поначалу нравственно чистой религии оказалась выхолощенной.  Между тем церковь приняла многие обычаи и верования Древнего мира.  Она лишь придала им свои формы.  Причём христианство унаследовало худшие черты античности.  Самое же ценное из богатейшего духовного наследия греков и римлян — взаимоуважение между людьми разных убеждений и верований, свободное выражение взглядов, тягу к знаниям — служители нового культа не только не позаимствовали у тех, кого они называли язычниками, но очень быстро подавили эти качества в людях.

 

Великим даром античности всему человечеству были также достижения философской мысли многочисленных талантливых мужей греческо-римского мира.  И отцы церкви кое-что с большой опаской почерпнули из этой сокровищницы, но совсем немного: они переняли то, что им было по силам, и то, что не входило в противоречия с христианскими догматами.  Но очень скоро императоры и духовенство стали преследовать философов, а философские трактаты, которые им казались богохульными, приказывали повсеместно разыскивать и сжигать.  В первой половине VI века все философские школы были уже закрыты.

 

Таким образом в Средиземноморье, цивилизованные народы которого не только оскудели талантами, но буквально деградировали, прочно утвердилась новая, наряженная в христианские одежды, полуязыческая религия — в том значении понятия «язычество», которое вкладывали в него сами идеологи христианства.  Немногими пристанищами апостольской веры оставались главным образом кельи монахов.  Одинокие люди, которые тут обитали, искали опору для своего религиозного чувства в собственной душе — в удалении от грешной жизни как мирян, так и священников.

 

Возрождение интереса мыслящих людей к феномену личности наметилось в ХIV веке прежде всего в государствах Апеннинского полуострова.  За этим движением закрепилось название гуманизм.  Вопреки средневековому идеалу образа жизни с его подавлением стремлений, которые считались греховными, гуманисты утверждали право каждого человека на проявление своей индивидуальности.

 

То, что Западный мир стал выходить из духовной затхлости средневековья и возвращаться к идеалам античной культуры, Скрижалю представлялось неизбежным.  И появление первых средневековых гуманистов именно здесь, на италийской земле, ему казалось тоже вполне закономерным, поскольку итальянцы были преемниками духовного наследия Римской империи.  В культурном отношении они стояли выше других, гораздо более молодых, народов Европы, чему способствовал также значительный приток в Италию греков из восточного центра мировой культуры — из Византии.  А после завоевания турками Константинополя в 1453 году иммиграция греков в Италию особенно усилилась.  Резкий рывок к свободе самовыражения ярко высветил грандиозный потенциал возможностей, которые таятся в человеке.

 

Движение гуманизма вышло далеко за пределы Италии.  Оно показало миру, что человек — не раболепное, стоящее на коленях и безнадёжно порочное существо, а великое чудо природы, — удивительная тайна, которую ещё только предстоит разгадать.

 

Раскол в христианстве предопределила природа самóй веры, не допускающая единообразия.

 

Получалась какая-то удивительная вселенская нелепость.  В Иудее появился пророк и сказал: чтобы спастись, нужно жить так-то и так-то.  Народы Средиземноморья как будто поверили его наставлениям и даже признали его сыном Божьим.  Но вместо того чтобы следовать назиданиям этого законоучителя, они чуть ли не до смертного боя спорили о природе его духа и тела.  Взгляды, которые победили в тех словопрениях, в виде неизменных словесных формул и правил богослужения составили суть новой религии.  С тех пор, из века в век, все обращённые в неё народы продолжали превозносить того пророка до небес и преклонялись перед ним как перед Богом, но образ своей жизни не изменили и о его заповедях старались не вспоминать.

 

Скрижаль давно убедился в том, что христианство гораздо раньше, ещё до Первого Вселенского собора в Никее, представляло собой новый культ, по существу чуждый религиозным убеждениям и принципам общинной жизни апостольской церкви.  Свод нравственных заповедей, который провозгласил Иисус, а затем — поставив любовь выше веры — донёс до народов Средиземноморья апостол Павел, оказался в этом новом средневековом исповедании оттеснённым на дальний план и забытым.

 

Если бы несовпадения между Востоком и Западом в богословии и религиозной практике ограничивались бы только отвлечённым вопросом об исхождении Святого Духа и незначительной разницей в обрядах, то эти различия при желании обеих сторон можно было бы достаточно легко сгладить.  Но причины церковного раскола лежали гораздо глубже внешних расхождений в религиозных традициях византийцев и латинов.  Помимо действия естественных центробежных сил, помалу дробящих каждую из массовых религий, церковное размежевание двух цивилизаций было обусловлено особенностями культур, на основе которых сформировалось Восточное и Западное христианство.

 

В своих препирательствах о нормах религиозной практики богословы Востока и Запада старались всячески отмежеваться от еврейских обычаев, напрочь забыв, что сам законоучитель из Назарета, и апостолы, и все первые христиане были иудеями, соблюдавшими свои, иудейские — они же исконно христианские — традиции.  В результате забвения заповедей Иисуса и наставлений апостолов религия восточных и западных христиан, действительно, уже в IV веке представляла собой новый, основанный исключительно на ритуалах культ, который был одинаково далёким от традиций иудаизма и от уклада общинной жизни первых христиан.  Эту удивительную метаморфозу с религиозным движением, вызванным назиданиями Иисуса и апостола Павла, Скрижаль напрямую связывал с невежеством крещёных народов Востока и Запада.  Христиане не знали и не хотели знать своей истории.  И на Западе и на Востоке народ не читал Библию, — не читал не только из-за недоступности Священного Писания для мирян, но и потому, что сами миряне считали чтение книг занятием учёных богословов.

 

Несмотря на видимое, установленное в приказном порядке религиозное единомыслие жителей Византии и народов Европы, раскол внутри христианства был только делом времени.  Лишь потому, что императоры Византии и Римская церковь с помощью гонений и насилия сумели подменить идеалы античности церковными догматами, — лишь из-за полного пренебрежения к знаниям и утраченной способности людей к независимому мышлению, — процессы дробления христианства на самостоятельные вероисповедания начались столь поздно.

 

В книгах по истории религий Скрижаль нашёл немало суждений о причинах‚ которые способствовали тому‚ что небольшое движение, возникшее в иудаизме, стало мировой религией.  Но вживаясь в прошлое, выявляя причины и следствия исторических событий‚ он вполне осознал, что если бы не подвижничество Павла, — если бы христианство угасло в пределах Иудеи‚ — то нашлось бы также множество объяснений неудачи этого религиозного раскола в иудаизме.

 

Греческий мир с его многобожием столкнулся с монотеистическими воззрениями ещё за пять столетий до появления христианства.  Уровень религиозного сознания и нравственные идеалы эллинов переросли их привязанность к олимпийским богам.  Греки начали уклоняться от официального государственного культа в сторону тайных вероучений.  Главным из таких верований был орфизм.  В его основе лежал миф о гибели и возрождении бога Диониса.  Этот культ предписывал своим приверженцам благочестивый образ жизни.  В орфизме существовали понятия, воспринятые затем христианством.  То были представления о чистилище‚ о страданиях грешников в аду и вечной жизни праведных душ.  Большую роль в распространении идеалистических убеждений и монотеистических взглядов, которые подготовили греческо-римский мир к встрече с новой, интернациональной религией иудеев, сыграли наработки философской мысли.  Из первых философов наиболее весомый вклад в постижение природы духа внёс Пифагор с его высказываниями о едином Боге и о бессмертии души.  В этом направлении потрудился и Сократ, а Платон обобщил, развил и популяризировал в своих диалогах эти новые для греков взгляды.  Ко времени появления на Западе христианских проповедников римляне также были вполне подготовлены к усвоению идеи единого Бога.

 

Тенденция к обожествлению выдающихся личностей тоже существовала задолго до начала христианской эры: народы земли издревле обожествляли своих царей, духовных вождей и героев.  Принятию веры в богочеловека жителями Средиземноморья способствовало и то, что римские власти насаждали в Италии и во всей империи богопочитание гения императора.  Поэтому разнесённая по миру молва о том, что казнённый в Иудее праведник Иисус был не кто иной, как сам Бог, не являлась для простонародья вестью совершенно абсурдной, выходящей за пределы возможного.

 

Если не главную, то одну из ключевых ролей в распространении христианства в Средиземноморье сыграл факт рассеяния иудеев по Древнему миру.  Именно еврейские общины явились первыми очагами христианства.  А поскольку служители Моисеева закона получили в Римской империи полную автономию‚ римские власти в течение долгого времени смотрели на споры между ними об Иисусе как на внутренние дела иудеев.  Поэтому христиане, будучи уже обособленными в вере от носителей древних традиций народа Израиля‚ пользовались какое-то время дарованными иудеям правами и могли беспрепятственно основывать свои общины.  Так христианство развивалось и крепло, пока не стало самостоятельным религиозным движением‚ приверженцы которого, как потомки Иакова, готовы были вынести любые испытания за свои убеждения.

 

Заслугу первых христиан перед человечеством Скрижаль видел в том, что они жили, или по крайней мере стремились жить, в соответствии с истинными, объективно существующими законами духа, которые развитые души могут уяснить и которым способны следовать.  Приверженцев этой молодой религии объединяла вера в то, что Бог один для всех народов и что перед Богом все равны.  Первые христиане пришли к пониманию того, что помимо принадлежности к своей нации, каждый человек является неотъемлемой частью единой надмирной реальности, имена у которой могут быть разные, но суть одна — любовь.  Великий дар этой новой, вышедшей из лона иудаизма веры, — дар человечеству — заключался и в том, что её первые учителя не ограничились переосмыслением миропорядка.  Христианство в пору своей юности доказало и на деле, что отношения между людьми, основанные на главных принципах Нагорной проповеди Иисуса, возможны, достижимы.

 

Послания Павла давали Скрижалю ясное представление о жизни сынов и дочерей разных народов, породнённых одной верой.  Это общение первых христиан строилось на чувстве братской любви и взаимопомощи.  И в том была несомненная заслуга самого Павла, который сумел достучаться до тысяч сердец.  Первые христианские общины явили миру невиданный прежде пример преодоления межличностных, межклассовых и межнациональных разногласий силой любви.

 

Скрижаль понимал и то, что добрые отношения между первыми христианами не были абсолютно бескорыстными: установление почти родственных связей между единоверцами в немалой степени объяснялось надеждой на вознаграждение, которую миссионеры внушали восприимчивым натурам.  Осознавали это новообращённые или нет, за их чувством братской любви стояла надежда на заслуженное воздаяние — на вечное блаженство.

 

Когда церковь стала частью государственного аппарата, она быстро деградировала, ушла в обрядность и окостенела в своём формализме.  Высокопоставленные чиновники от христианства даже не пытались вернуть утраченную чистоту отношений между людьми.  Лишь отдельные развитые натуры, которые искали и находили в богопознании свой путь, а также относительно немногие приверженцы общинной жизни, которые порывали с официальной церковью, поднимались над приземлённостью и зашоренностью государственного культа до любви к незнакомым людям, к иноверцам, к недоброжелателям.

 

В целом же, Скрижаль видел, что значение уроков нравственности, которые христианство дало Западной цивилизации в первые века своего существования, никак не могло перевесить беды и несчастья, которые оно принесло миру.  После того как христианство оказалось в ранге государственного культа Римской империи, а затем и европейских держав, оно стало выполнять роль стопора в духовном развитии народов Европы и Византии.  В сравнении с религиозными традициями первых крестившихся жителей Средиземноморья догматическое христианство — вероучение церкви, которое сложилось к середине IV века, — по сути представляло собой совершенно другую религию.  Поэтому Скрижаль понимал, что говоря о заслугах и преступлениях института веры, который утвердился в Западном мире и в Византии, нужно разграничивать уклад жизни первых христианских общин и повседневность позднего, воцерковленного мира: между ними было немного общего.

 

Будущее этой молодой веры, увлечённой чистыми и наивными помыслами, было предопределено хотя бы потому, что канонизированные церковью жизнеописания её обожествлённого вдохновителя, показывают человека, который не может служить образцом нравственности.  Запечатлённые в евангелиях черты Иисуса — его ультимативность, эгоцентричность, нетерпимость, избирательность в определении людей, которые заслуживают любви, — а также его поучения о грядущем суде над миром предопределили все пороки христианства.  Эта червоточина росла и подтачивала всё лучшее, что унаследовала церковь от первых религиозных общин, сплочённых новой верой.

 

От времён Пифагора и до взлёта мысли неоплатоников процесс познания человеком окружающей действительности и самого себя набирал силу.  Замечательные достижения этого мощного интеллектуального движения, ярко прошедшего через всю античность, оказались возможными именно благодаря пытливости, стремлению к знаниям огромного числа самостоятельно мыслящих людей.  С приходом эры жестокой монополии церкви на любые искания в области духа это интеллектуальное становление народов Средиземноморья было остановлено, сломлено и оставалось подавленным на протяжении целого тысячелетия.

 

Поймав себя на мысли о тысячелетнем застое Западной цивилизации, Скрижаль быстро осознал ошибочность такой простой арифметики.  Тот счёт, который человечество могло предъявить догматическому христианству, никак нельзя перевести на язык цифр.  Ни временем, ни материальными ценностями такие потери не измеряются.  Это — и несметное множество загубленных церковью невинных жизней, и целенаправленное уничтожение бесценных книг, навсегда утраченных человечеством; это — и насильственно прерванная передача знаний от поколения к поколению, и страх инакомыслия, посеянный в душах людей, и пассивное ожидание блаженства в загробной жизни.

 

Преследования и кровавые расправы блюстителей правоверия над самостоятельно мыслящими людьми виделись Скрижалю логическим результатом того, что в христианстве оказалось если не совсем отброшенным, то оттеснённым далеко на задний план убеждение в существовании прямой связи между каждым человеком и высшей силой, которую принято называть Богом.  Умаление значимости этих высоких уз было в христианстве закономерным, поскольку вероучение церкви вылилось в культ одной личности — Иисуса.  В тени его величия оказался даже сам Бог.  Признание того, что носителем божественного начала является каждый человек, нашло своё место в христианстве главным образом благодаря апостолу Павлу, который не раз говорил о таком прямом высоком родстве всех людей.  Вопрос Павла в Первом послании к Коринфянам обращён ко всем и каждому: «3.16 Разве не знаете‚ что вы — храм Божий и что Дух Божий обитает в вас».




О человечестве в целом

 

Скрижаль допускал, что слишком многого хотел от человечества.  Но реальное положение вещей заставляло его признать, что степень духовного развития высших носителей разума на планете в целом довольно низкая.  Хотя народы земли провозгласили гуманные законы уже очень давно, люди никак не научатся следовать им.  Скрижаль подумал, что если бы он оценивал результаты этого многовекового ученичества, достигнутые к концу второго тысячелетия, то поставил бы землянам оценку «неудовлетворительно».




Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»





Фрагменты из книги III


О цели исканий Скрижаля

 

О том, почему Иисус был обожествлён, а Сократ нет

 

О том, что каждый человек связан с высшими силами по-своему

 

Об эклектизме механическом и творческом

 

Западный мир не устоял не только перед верованиями Востока, но и перенял  традиции, сложившиеся в восточных монархиях.

 

Из главы «Цицерон и падение Римской республики»

 

О том, что самоуничтожение римлян как нации продолжалось и при Юлиях-Клавдиях, в мирное время

 

Из главы «Сенека и Римская империя в эпоху правления императоров из династии Юлиев-Клавдиев»

 

О том, в какую глубокую пропасть безнравственности, малодушия, безразличия к происходящему скатилось былое достоинство римского народа

 

Сравнение поучений Иисуса и суждений Сенеки

 

Иисус и Сенека о бедности и богатстве

 

Сравнение поучений апостола Павла и наставлений Сенеки

 

Сенека о боге

 

Книга Сенеки «Письма к Луцилию» — своего рода учебник, по которому можно осваивать науку жизни

 

О том, что римляне продолжали терять своих лучших сыновей и дочерей

 

О становлении философской веры в дохристианском мире

 

О том, что философская вера могла стать для греков и римлян следующей, наиболее естественной ступенью в духовном росте. О вере, идущей от разума, и вере, идущей от чувств или кем-то внушённых взглядов

 

Сопоставление идеалов носителей греческо-римской культуры и христиан

 

О том, что античные философы считали первоначало безличным

 

Скрижаль получил огромное эстетическое наслаждение от чтения эннеад Плотина

 

Плотин — о мироустройстве и о выборе правильной дороги в жизни

 

В лице Плотина Скрижаль встретил единомышленника в понимании того, что истинной может быть только личная вера

 

О законе сохранения божественных сил

 

Христианство обречено было на то, чтобы во главе церкви оказались ограниченные люди или властолюбцы. — Из главы «Богословы II–III веков»

 

О том, что правыми всегда оказываются образованные и самостоятельно думающие люди, составляющие меньшинство, а то и вовсе отдельные независимые в своих суждениях личности

 

О разнице между взглядами христиан и древних философов на необходимость для человека вести нравственный образ жизни

 

О том, что крещение народов Средиземноморья закончилось победой невежества

 

О том, что любая массовая религия обречена на учреждение института власти, который устанавливает строгие правила богопочитания и преследует свои корпоративные цели

 

О крещении Западного мира

 

О том, что любое государство, которое допускает насилие над честными гражданами, физическое или духовное, включая обман, обречено на коренную ломку

 

О делении людей на своих и чужих, на «наших» и «не наших»; о гонениях Церкви на инакомыслящих христиан и иноверцев. — Из главы «Богословы раннего средневековья»

 

О духовной ломке Западной цивилизации в начале средневековья; о том, что уроки любви оказались замещёнными в Церкви уроками ненависти

 

О культе Иисуса Христа

 

Об отношении Церкви к знаниям

 

О влиянии культуры Востока на идеалы Западной цивилизации. — Из главы «Ямвлих»

 

О том, что внешняя сторона богопочитания христиан по сути мало чем отличалась от религиозной практики эллинов. — Из главы «Император Юлиан»

 

О бессмертии человека

 

О том, что культуру Западного мира на рубеже II и III тысячелетий характеризует отсутствие цельности в гораздо большей степени, чем греческо-римскую цивилизацию

 

Тьма средневековья накрыла Западную цивилизацию и эллинизированные народы Востока в конце IV века, после гибели императора Юлиана

 

О том, что путь к высшим знаниям и к единению с первоначалом для людей открыт. — Из главы «Прокл»

 

О том, что интеллектуальной вершиной античной философии оказались «Элементы теологии» Прокла

 

О природе зла. — Из главы «Псевдо-Дионисий»

 

О том, что после крещения Западного мира обретение знаний оказалось невозможным. — Из главы «Боэций»

 

О том, что в Средиземноморье наступила эпоха невежества, страха и обязательного для всех единомыслия. — Из главы «Последние неоплатоники»

 

О причинах гибели греческо-римской цивилизации. — Из главы «Гибель греческо-римской цивилизации»

 

Об отличии между верой и религией

 

О причинах размежевания Запада и Востока

 

О том, что в духовном споре образованных людей с непросвещёнными жителями Римской империи победила вера простолюдинов

 

О том, что произошло с греческо-римским миром после крещения, и каким образом это случилось

 

О свидетельствах того, что Западный мир восстанавливает значимость своих исконных духовных ценностей

 

О попытках объединить народы одной верой, или общей ненавистью к инакомыслящим, или дутым чувством патриотизма, — заменить нерушимые законы нравственности фальшивыми ценностями



О цели исканий Скрижаля

 

Вникая в череду исторических событий, которые существенно повлияли на духовное становление человечества, и прослеживая ход мыслей мудрых людей, которые жили на свете до него, Скрижаль осознал, что в этом стремлении к однажды поставленной цели — к познанию сущности мира, он узнаёт нечто касающееся непосредственно его самогó. 

 

Всё, что происходило в интеллектуальной жизни землян, всё, что случалось с их нравственными ориентирами и религиозными убеждениями, а также история потерь и обретений в борьбе самоотверженных людей за гражданские права и свободу личности представляет собой историю духа, носителем которого он, Скрижаль, является.  А так как дух с его главным инструментом — разумом — не имеет ни временны́х, ни пространственных границ, все духовные взлёты и падения философов и религиозных вождей, так же как все нравственные искания и социальные передряги в истории народов земли, в каком-то смысле происходили с ним лично.  Только теперь он до конца понял цель своего ученичества — стремления познать мир.  Как неущербный, духовно здоровый человек, который после долгого забвения старается вспомнить всё то, что с ним происходило, Скрижаль помалу восстанавливал главные провалы в памяти: он хотел проследить эволюцию духа человечества, лишь условно делимого на чей-то и личный.




О том, почему Иисус был обожествлён, а Сократ нет

 

Скрижаль уже знал о разных исторических путях, которыми народы Запада и Востока прошли до тесного соприкосновения в период могущества Римской империи.  Ему известно было и о некоторой предрасположенности греков и римлян к вере в чудеса ещё в дохристианское время — до их близких контактов с народами Азии.  Однако в распределении ролей этих двух казнённых правдолюбцев, как понимал Скрижаль, перевесило другое.  Главное объяснение тому‚ что Сократ и Иисус заняли столь разные места в истории человечества, он видел‚ с одной стороны‚ в присущей античному миру трезвости мысли, а с другой — в мистицизме, издревле свойственному восточным народам.  И само крещение Западного мира, которое обернулось многовековой духовной летаргией народов Европы в лоне средневековой церкви, Скрижаль объяснял себе прежде всего влиянием восточных мистических культов на довольно рациональных по складу ума наследников древнегреческой культуры.

 

Скрижаль только начал прослеживать искания философской мысли.  Он надеялся, что со временем ему откроются все повороты пройденного землянами интеллектуального пути.  Пока же, после сопоставления судеб и характеров Сократа и Иисуса — двух ярких представителей цивилизаций Востока и Запада, ему стало ясно, что вклад Сократа в процесс духовного становления человечества, да и не только заслуги этого афинского мудреца, в течение веков находились в христианском мире в тени культа личности Иисуса, признанного Богом.  Скрижаль понимал и то, что история со временем расставит всё и всех на свои места.




О том, что каждый человек связан с высшими силами по-своему

 

Мысль Аристотеля о том, что бесконечное неравнозначно самому себе в разных своих проявлениях, показалась Скрижалю интересной, а в конечных выводах эта мысль совпадала с его сложившимся убеждением: если разумные существа действительно причастны к высшему разумному началу, то есть являются его проявлениями, то значит каждый человек связан с высшими силами по-своему и видит эту связь как никто другой, потому что наделён индивидуальными чертами, — потому что уникален.  Иными словами, представление о Боге, — если такое представление существует, — у каждого человека неповторимое, своё.




Об эклектизме механическом и творческом

 

Скрижаль понимал, что если эклектикой называть механическое, случайное соединение разнородных точек зрения, то избирательное усвоение философских взглядов, которое наблюдалось среди мыслящих людей античности, не подпадает под это определение.  Более того, он вполне отдавал себе отчёт в том, что группировать философов по принадлежности воззрений к тому или иному известному учению можно лишь условно: сам предмет такой классификации — развитая личность — просто не предполагает подобия.

 

Столбовые пути философии Древнего мира были соединены разветвлённой сетью малых дорог и узких тропинок.  Эти маршруты, проторённые некогда усилиями пытливых умов, предназначались именно для того, чтобы служить многим, — чтобы ищущие натуры могли достойно пройти свой жизненный путь.  Если бы отдельные положения философских учений не допускали усвоений и заимствований, то проку от них было бы не больше чем пользы от тех математических задач, которые составляют для тренировки ума.

 

В интеллектуальных поисках древних философов, которых называют эклектиками, — а к ним относят и Варрона, и Цицерона, — Скрижаль видел прежде всего здоровое желание воспользоваться уже накопленными человечеством знаниями и опытом.  Творческое заимствование этих учёных мужей оказалось очень плодотворным.  Они поспособствовали духовному росту многих известных людей, которые, в свою очередь, оказали большое влияние на интеллектуальное развитие человечества.  Зная, что в ряду просветителей Цицерону принадлежит особая роль, Скрижаль решил познакомиться с ним поближе.




Западный мир не устоял не только перед верованиями Востока, но и перенял  традиции, сложившиеся в восточных монархиях.

 

За изучением истории религий Скрижаль осознал, что Западный мир не устоял перед верованиями Востока — принял одно из них, вышедшее из Иудеи.  Теперь, после очередного, в этот раз неспешного вживания в эпоху падения Римской республики, он понял, что подобная сдача позиций произошла и в государственных делах римлян, и тоже не без влияния традиций, сложившихся в восточных монархиях.  За время жизни нескольких поколений заботы политиков и полководцев о благополучии сограждан, о благе отечества были постепенно вытеснены стремлением к единоличной, ничем не ограниченной власти.

 

Необратимые перемены произошли и с гражданами Римской республики.  Народ, который прежде ни перед кем не раболепствовал, утратил свои нравственные достоинства, подчинился диктату властолюбцев.  Красноречивым свидетельством процесса вырождения свободолюбивого, уважающего себя народа, которому Западная цивилизация обязана многими своими ценностями, служило то, что на динариях, отчеканенных на монетном дворе в Риме в последний год жизни Юлия Цезаря, было изображение венценосного мужа с выбитой по кругу надписью: CAESAR DICT. PERPETUO — «Цезарь, диктатор навсегда».

 

...В результате многочисленных столкновений и войн Римской республики с монархиями Средиземноморья принципы коллегиального правления в Риме были подточены амбициями, стремлением к власти, стяжательством полководцев и политиков.  И произошло это во многом под влиянием того, что властолюбцам Рима довелось увидеть собственными глазами ничем не ограниченное владычество и огромное личное богатство царей Востока.  Ко времени миссионерских путешествий апостола Павла, на развалинах Римской республики уже возвышалась империя с монархом во главе, который обладал единоличной властью. 




Из главы «Цицерон и падение Римской республики»

 

В эпоху крушения Римской республики Марк Туллий Цицерон был одним из главных борцов за упрочение основ такой достойной жизни, которая отвечает запросам свободных людей. Ему удалось несколько отсрочить установление единоличной власти в Риме, но защитники республики, — а Цицерон среди них был одним из первых, — не смогли изменить ход событий. Тем не менее интеллектуальная и нравственная победа в этой схватке с властолюбцами осталась за ним.

 

Первое беглое знакомство с вехами жизни Цицерона высветило для Скрижаля мысль, что любая власть недолговечна, а нравственная сила ярко проявившего себя человека не ослабевает с годами. Римская империя пала, а Цицерон так и остался для многих примером величия духа, примером гражданина, лично ответственного за будущее своей страны. Хотя действия на благо народа он считал гораздо важнее философских исканий, сама судьба Цицерона стала явлением, которое учит основам жизни и мудрому выбору в критических ситуациях. Своими поступками, и речами в суде, и сказанным в литературных трудах он ратовал за нравственный выбор, который надлежит сделать каждому человеку и человечеству в целом.

 

В «Тускуланских беседах» Цицерон отметил, что римляне превосходят другие народы в организации государственного устройства, в нравах, в благочинности семейных дел и в военной доблести, однако в учёности, в творчестве греки всегда стояли выше всех. И он побуждал соотечественников перенести славу философии у иссякающей талантами Греции в Рим, подобно тому как древние римляне в своё время переняли у греков всё, что заслуживало заимствования.

 

Цицерон проделал огромную работу для популяризации философии.  Именно он положил начало оживлению интеллектуальных исканий у римлян.  «В книге под заглавием “Гортензий” я призывал к занятиям философией так настоятельно, как мог», — писал он в начале второй книги трактата «О дивинации».  Диалог «Гортензий» не сохранился, но этот трактат и другие труды Цицерона, которые не пережили крушение Древнего мира, и тем более уцелевшие, во многом способствовали духовному подъёму Западной цивилизации.  Одним из тех, чью жизнь круто развернуло прочтение диалога «Гортензий», был известный христианский богослов Аврелий Августин.  «III.4 Эта книга изменила мои привязанности, обратила мои молитвы к Тебе, Господи; она сделала другими мои цели и желания.  Все мои пустые надежды сразу стали никчемными...» — поведал Августин в «Исповеди» в последних годах IV века.

 

Цицерон называл философию наукой о жизни, самым благодетельным, самым лучшим даром богов из всего, что ниспослано людям. Сократа он считал отцом философии, а Платона — богом философов, который больше других приблизился к истине. Говоря о своих философских взглядах, Цицерон заметил, что не хочет сковывать себя принципами ни одного учения, а стремится найти самый правдоподобный ответ на каждый вопрос.

 

Многие термины, которые Цицерон ввёл в латинский язык, стали общеупотребительными, в частности — слова «мораль» и «человечность». Эти и другие слова вряд ли вошли бы в обиход, если бы за ними не стояло весомое содержание и если бы книги Цицерона не пользовались популярностью.

 

Тот, кто вредит ближнему ради собственной выгоды, нарушает законы природы; больше того, даже неизвестному человеку нужно отдать всё, что можно пожертвовать без ущерба для себя, а некоторые обязанности надо выполнять и по отношению к тем, кто причинили нам зло, пишет Цицерон в трактате «Об обязанностях». У людей должна быть одна цель: сделать тождественными интересы каждого в отдельности и всех вместе, заключил он. Причём смысл сказанного Цицерон не ограничил интересами жителей одного государства:

 

I.41(149) ...Мы должны уважать, защищать и поддерживать общие узы единения и товарищества, существующие между всеми людьми.

III.6(28) Те, кто утверждают, что надо уважать права сограждан, но не права чужеземцев, стремятся разрушить всеобщее братство человечества, а с его уничтожением неизбежно погибнут доброта, великодушие, отзывчивость и справедливость.

 

Тот, кто прозрел, кто познал себя, не причиняет никому вреда; такой человек приносит пользу всем, кому только может, и как Сократ, осознаёт, что он — гражданин мира.

 

Цицерон не верил не только в знамения, но и в судьбу.  «II.7(19) Само слово “судьба” наполнено суевериями и бабьим легковерием», — заметил он в том же трактате «О дивинации».  Чудес Цицерон тоже не признавал.  Если называть чудесами редко случающиеся явления, рассуждал он, тогда и встречу с мудрым человеком нужно назвать чудом.

 

Книга Цицерона «Утешение» не сохранилась, но в «Тускуланских беседах» он процитировал фрагмент из неё, в котором говорилось, что бог — это сущность, отличающаяся от всего смертного и от всего конкретного; бог обладает всезнанием, сообщает движение всему и сам находится в вечном движении. Тому, кто сомневается в существовании бога из-за того, что бога нельзя увидеть, Цицерон пояснил: человек свою душу тоже не может разглядеть, даже неизвестно, где она пребывает, но её свойства — в частности, способность управлять телом — свидетельствуют о её реальности. Так же и мир с его многообразием живой и неживой природы указывает на то, что есть высшая сила, которая движет всем и вся.

 

Казалось, шестидесятилетний оратор, который занялся писательством, смирился с необходимостью покорно принимать ход событий и навсегда отошёл от государственных дел. Но когда появилась надежда на восстановление коллегиальности правления, Цицерон ещё раз вступил в схватку с разрушителями республиканских институтов власти.

 

В трактате «Об обязанностях» Цицерон пишет, что для сохранения и удержания власти в стране самым надёжным для правителей залогом является любовь соотечественников, которую нужно заслужить, а самое несообразное средство для этого — внушение к себе страха, применение силы. Гражданские заслуги Цицерон поставил выше воинских. Приведя примеры из истории Древней Греции и указав на события, которые случились на его веку, он заключил, что вóйны не исправят положение в плохо управляемой стране.

 

Не закрывая глаза на присущие Цицерону человеческие слабости, Скрижаль видел в нём одного из титанов духа.  Богатое духовное наследие древних греков, которое постепенно угасало в Элладе, Цицерон сумел перенести на жизнеспособную, восприимчивую интеллектуальную почву.  Как могучий Атлант, держащий на плечах небосвод, он стал одним из главных носителей самых весомых достижений греческо-римского мира.  И Цицерон выстоял, продержал эту бесценную ношу более тысячелетия — до пробуждения народов Западной цивилизации.

 

Скрижаль вспомнил выписанную им из «Республики», из Сна Сципиона, цитату о том, что человек — не телесная оболочка, а разум.  Соглашаясь с таким определением, он заключил, что человек живёт по меньшей мере столько, сколько длится его интеллектуальная связь с людьми, — хотя бы с кем-то одним, кто помнит его и мысленно общается с ним.  Коль так, Антоний зря торжествовал: Цицерон жив.




О том, что самоуничтожение римлян как нации продолжалось и при Юлиях-Клавдиях, в мирное время

 

Скрижаль уяснил, что истребление лучших представителей римского народа не ограничилось эпохой гражданских войн.  Самоуничтожение нации продолжалось и при самодержцах — в мирное, казалось бы, время.  При первых императорах вероятность открытой вооружённой борьбы разных партий за власть практически свелась на нет, но огромный маховик, приведённый в движение эгоистическими стремлениями диктаторов, их вседозволенностью, набрал обороты и стал перемалывать собственных граждан.  Здоровое политическое соперничество между самыми одарёнными римлянами, прошедшими многолетнюю школу магистратур, перешло в тайную придворную борьбу за престолонаследие между отпрысками цезарей и их родственниками.  К власти теперь приводили не выступления политиков на Форуме перед римскими гражданами, а подлые заговоры в кругу родных и приспешников монархов с отравлениями и убийствами соперников.  И чем коварнее, подлее, безжалостней был потенциальный преемник власти, тем большим шансом победить в этой борьбе он обладал.




Из главы «Сенека и Римская империя в эпоху правления императоров из династии Юлиев-Клавдиев»

 

К тому времени, когда Сенека стал сенатором, Римская империя уже давно шла самым тяжёлым, тупиковым для любого народа путём.  Власть, по сути царская, переходила от одного случайного, умственно больного человека к другому.  Эпоха императоров из династии Юлиев-Клавдиев с её неистовыми злодеяниями правителей поломала судьбы и унесла жизни тысяч лучших сынов и дочерей римского народа.  Большинство сенаторов раболепствовали перед титулованными тиранами, а совестливые люди за малейшее недовольство расплачивались жизнью или изгнанием.  О смерти Сенеки известно чуть больше, чем о гибели других жертв того тяжёлого времени лишь потому, что он попал в поле зрения историков: случилось так, что он оказался не только одним из самых известных писателей своего времени, но и одним из первых государственных мужей.

 

В годы правления Клавдия наиболее совестливые и доблестные сыны и дочери римского народа продолжали гибнуть не только насильственной смертью, но и кончали жизнь самоубийством.  Такие знатные римляне, обречённые на смерть, хотели до последней минуты оставаться свободными людьми; они считали унизительным дожидаться появления палача — исполнения воли диктатора.

 

Скрижалю запало глубоко в душу прочитанное о самоубийстве консула 37 года Цецины Пета и его супруги Аррии; об их смерти рассказали Плиний Младший и Дион Кассий. Цецина Пет был в числе приговорённых к смертной казни в 42 году за участие в восстании Камилла Скрибониана. У Цецины была возможность покончить с собой до исполнения приговора, но он не решался на самоубийство. Тогда Аррия достала из ножен кинжал, вонзила его себе в грудь, выдернула и протянула мужу, успев произнести: «Пет, это не больно!».

 

Продолжая успокаивать мать, Сенека в качестве примера действительного несчастья привёл ей случившееся с их современником, Апицием, который погиб по своей глупости. Этот богатый римлянин бездумно тратил деньги на роскошные банкеты. Первый раз изучив свои счета, он увидел, что израсходовал сто миллионов сестерциев. Апиций понял, что у него осталось десять миллионов, и он покончил с собой — принял яд. Чуть далее Сенека заключил:

 

11 Тот, кто держит себя в естественных для природы пределах, не будет чувствовать себя бедным; кто выйдет за эти пределы, будет бедным всегда, каким бы огромным ни было его богатство. Даже место изгнания обеспечит нуждающегося самым необходимым, тогда как целого царства недостаточно, чтобы обеспечить излишествами. Именно разум (animus) делает нас богатыми...

 

Для свободного человека, близкого по духу к богам, изгнание просто невозможно; звёзды повсюду одинаково близки к людям, а по какой земле ходить — значения не имеет; ссылки, как все другие внешние события жизни, касаются только тела: его могут погубить болезни, пытки и тюрьмы, но дух такого, стойкого, человека не сломит никто и ничто, уверяет Сенека. Он попросил мать не волноваться за него и радоваться благополучию двух других её сыновей, растить внуков и непременно заняться изучением философии — самого надёжного защитника людей от любых поворотов судьбы.

 

Сколько ни жалуйся на судьбу, изменить её нельзя, пишет Сенека в «Утешении к Полибию».  Человек появляется на свет с плачем и часто страдает в течение всей жизни.  Поэтому следует научиться стойко переносить невзгоды, не скорбеть, сдерживать слёзы силой разума.  А тот, кто облечён властью — от кого зависят судьбы тысяч людей, — просто не имеет права на уныние, подбадривал Сенека Полибия: «VI Высокое положение — это большое рабство.  Ты ничего не можешь сделать по своему усмотрению».  К тому же дорога к смерти — общая для всех людей; природа сделала так, чтобы это равенство смягчало жестокость судьбы.  «IX Он не покинул нас, он опередил нас», — говорит Сенека об умершем брате Полибия.  «XI Кто рождается, чтобы жить, обречён на смерть.  Так возрадуемся тому, что нам дано, и возвратим, когда потребуют назад», — советует он.

 

За чтением трактата «О скоротечности жизни» Скрижаль понял, что Сенека завершил работу над ним ещё на Корсике, до того как ринулся в бурную, насыщенную событиями политическую жизнь Рима: из текста следовало, что автор не только ценил досуг, но и жил уединённой, духовно наполненной жизнью. Собственно, о необходимости дорожить временем он и рассуждает на страницах этого послания. Оно обращено к Помпонию Паулину, префекту, который отвечал за снабжение города Рима продовольствием.

 

Не следует жаловаться на быстротечность жизни, она не коротка, уверяет Сенека; просто большинство людей бездумно тратят отпущенные им годы:

 

I Не то чтобы нам дан короткий промежуток времени, но мы много из него теряем. Жизнь достаточно длинная, и её вполне хватает на совершение самых больших дел, если её использовать с умом. [...] Именно так: отпущенная нам жизнь не короткая, но мы делаем её такой; мы не обделены ею, а расточаем её. Так же как большое царское достояние быстро проматывается, если переходит в руки дурного хозяина, а имущество, даже скромное, при хорошем опекуне приумножается, так и наша жизнь вполне достаточна для того, кто правильно ей распорядится.

 

Люди расточают жизнь в поисках наслаждений, потакают своей жадности, предаются сладострастию, чревоугодию, пьянству, гонятся за славой, выслуживаются перед начальством, играют изо дня в день в кости или в мяч; кто-то мечется от одной пустой цели к другой, кто-то вообще ни к чему не стремится, и таких большинство, пишет Сенека. Многие живут ожиданием какого-то очередного важного для них события — наступления праздника, или дня гладиаторских игр, или получения какого-то удовольствия. Но ожидание завтрашнего дня, откладывание на будущее самого ценного из того, что может дать досуг, губит день сегодняшний, поясняет Сенека.   «XI Всё, что случится, неведомо; живи сейчас!», — призвал он Паулина.

 

Время — это самая драгоценная вещь на свете, однако люди пренебрегают им; их обманывает то, что оно бесплотно, его нельзя увидеть. Если бы каждый знал, сколько ему отпущено лет, тогда те, кому осталось жить немного, очень рачительно использовали бы каждый день. Но коль время жизни человека остаётся неизвестным и может закончиться в любую минуту, оно требует особой бережливости. Помимо того что люди беспечно тратят своё время, они охотно позволяют отнимать его у себя другим, продолжает Сенека; никто не допустит захвата своего имущества, никто не раздаёт свои деньги налево и направо, но люди не возражают, когда кто-то вторгается в их жизнь и отнимает у них время — единственное, в отношении чего правильно быть скупым.

 

Занятые люди сначала тратят все свои усилия для достижения желаемого — благосостояния или почёта, — а затем живут в тревоге о том, чтобы удержать обретённое. Чем большего они достигают, тем больше беспокоятся, пишет Сенека. Таким людям некогда оглянуться в прошлое — в ту часть жизни, которая уже неподвластна превратностям судьбы, которую нельзя отнять. Они настолько поглощены суетными делами, что не могут побыть наедине с собой; досуг для них не наступит никогда; они живут только в сиюминутном, неуловимо коротком времени и лишь умирая, впервые осознают, что несмотря на постоянную загруженность делами, ничего важного не успели сделать. Поэтому занятые люди находят жизнь очень короткой; продлись она хоть тысячу лет — её всё равно окажется мало, пояснил Сенека. Обращаясь то ли к Паулину, то ли ко всем соотечественникам, он посоветовал не откладывать на будущее то главное, что дано человеку, — жизнь разума, открытие в себе духовного начала:

 

III Вы живёте так, будто вам суждено жить вечно, не думая о вашей бренности и о том, сколько времени уже прошло. Вы расточаете время, словно его у вас неисчерпаемый запас, хотя день, который вы посвящаете кому-то или чему-то, возможно, ваш последний. У вас все страхи смертных, а все желания — бессмертных. Можно услышать от многих: «После пятидесяти лет уйду на покой; в шестьдесят освобожусь от общественных обязанностей». А кто гарантирует, что ваша жизнь продлится столь долго? Кто повелит событиям идти так, как вы планируете? И не стыдно ли оставлять для себя лишь остаток жизни и отводить для мудрости лишь то время, которое уже ни на что другое нельзя использовать? Поздно начинать жить, когда нужно уходить!

 

У занятых людей нет времени выучиться чему-либо как следует, основательно; они ничего не усваивают глубоко. А самое главное, у них нет времени научиться жить. Хотя преподавателей любых наук сколько угодно, этому, самому важному и самому трудному умению никто не учит.   «VII Жить нужно учиться всю жизнь, и что может показаться совсем странным, всю жизнь нужно учиться умирать», — утверждает Сенека. Даже большинство из тех великих мужей, которые забросили все другие дела и посвятили остаток лет освоению этой науки, признавали, что жить не научились. О заурядных людях и говорить нечего, заключил он.

 

Хотя природа отвела человеку недолгий срок жизни, возможности разума могут существенно удлинить её и сделать насыщенной, наставляет Сенека Паулина. Жизнь мудрого человека оказывается очень долгой, потому что он всё отпущенное ему время использует для самого себя. Тот, кто планирует и проживает каждый свой день как последний, не испытывает страха перед завтрашним днём:   «VII ...Его жизнь уже вне опасности. К ней можно ещё что-то прибавить, но отнять ничего нельзя; он будет принимать любое дополнение, как сытый и удовлетворённый человек принимает пищу, хотя уже не испытывает в ней потребности». А поскольку мудрец пресыщен жизнью, он, если обстоятельства потребуют, не колеблясь пойдёт навстречу смерти. Сенека пояснил также, каким образом можно продлить свои годы и сделать их наполненными:

 

XIV Лишь те люди, которые находят время для мудрости (sapientiae), действительно живут. Они не только дорожат временем собственной жизни, но прибавляют к ней; все годы, которые прошли до них, становятся их достоянием. Только самые неблагодарные не поймут, что все выразители божественных мыслей были рождены для нас; они подготовили нас к жизни. Эти люди своими трудами привели нас к пониманию самых прекрасных вещей, извлечённых ими из тьмы на свет. Никакой век от нас не закрыт, все доступны, и когда захотим — силой разума мы выходим за тесные рамки человеческих способностей в те огромные пространства времени, в которых можно странствовать. Мы можем спорить с Сократом, сомневаться с Карнеадом, испытывать умиротворение с Эпикуром, усмирять человеческую природу со стоиками, выходить за её пределы с киниками. Поскольку природа позволяет нам приобщаться ко всем векам, почему бы нам не обратиться всей душой от этого мизерного, мимолётного промежутка времени к прошлому, которое безгранично, вечно и которое мы разделяем с лучшими людьми?

 

К любому из древних мудрецов можно прийти в любое время дня и ночи — и никто из них не укажет тебе на дверь; больше того, каждый прибавит пришедшему свои годы, продолжает Сенека; любой человек может почерпнуть у них столько, сколько способен взять, и уйдёт от них умудрённым и радостным:

 

XV Какое счастье, какая прекрасная старость ожидает того, кто отдаст себя под их покровительство! У него будут друзья, с которыми он может порассуждать о вещах больших и малых, с кем может советоваться каждый день, от кого может услышать правду без упрёков и похвалу без лести и кому может подражать. [...] Жизнь мудреца длится долго. Она не ограничена пределами земного срока, который отмерен другим. Мудрец освобождается от ограничений, присущих человеческому роду. Все века служат ему как богу.

 

При желании каждый может пойти той дорогой, которую проторили первопроходцы духовного мира, уверяет Сенека; это единственный способ для человека продлить свой смертный век и даже обратить его в бессмертие.

 

[...] Нет ничего удивительного в том, что философы часто сами не поступают в соответствии со своими наставлениями, пишет далее Сенека. Не каждому хватает сил для того, чтобы подняться на вершину добродетели, заметил он, однако такая возможность заложена в природе человека; и достойно поступает тот, кто ставит себе цели ориентируясь не на те трудности, которые часто служат самооправданием безволия, а на максимально достижимую вершину духа. В двадцатой главе трактата «О счастливой жизни» Сенека привёл такие высокие жизненные правила. Скрижаль выписал часть из них:

 

XX Я буду презирать богатство независимо от того, придёт ли оно ко мне или уйдёт. 

Я буду равнодушен к тому, придёт ли ко мне удача или покинет меня.

Я буду смотреть на все страны и моря как принадлежащие мне и принадлежащие всем.

Я буду жить, помня, что я рождён для других, и буду благодарен за это природе; ведь каким иным образом она могла сделать лучше? Она отдала меня всем, а всех — мне.

Я не буду ни жадно копить собственность, ни бездумно её раздавать, а буду считать наилучшей ту, которую отдал достойным людям. [...]

Я буду поступать не согласно мнению кого-либо, а по совести. [...]

Я буду приветливым с друзьями и мягким, обходительным с моими врагами. Я буду прощать раньше, чем меня об этом попросят.

Я знаю, что моя родина — весь мир и правят им боги, и что эти строгие судьи окружают меня повсюду.

А когда природа потребует, чтобы я возвратил ей своё дыхание, или когда это продиктует мой разум, я уйду из жизни, свидетельствуя, что я ушёл с чистой совестью, совершив добрые дела и не сделав ничего, что ущемило бы свободу, ни чью-либо, ни мою.

 

Кто ставит перед собой такие цели и стремится достичь их, идёт по дороге, ведущей к богам; даже если он не проходит этот путь до конца, то терпит самую достойную из неудач, заключил Сенека. Он признался, что ему присущи многие пороки, но сказал, что ежедневно работает над их исправлением. Он посетовал, что продвигается к целям добродетели очень медленно, но сравнив себя с другими людьми, которые в этом смысле практически стоят на месте, назвал себя скороходом.

 




О том, в какую глубокую пропасть безнравственности, малодушия, безразличия к происходящему скатилось былое достоинство римского народа

 

Во главе империи, которая простиралась от Британии до Мавритании и от Испании до Сирии, оказался подросток.  Не столь давними были ещё те времена, когда консулом — высшим должностным лицом Римского государства — мог стать гражданин не моложе сорока одного года, который успешно поднялся по лестнице магистратур и зарекомендовал себя как человек, радеющий о благе соотечественников и всего государства.  К тому же власть консула не была единоличной и пожизненной: римляне выбирали двух граждан сроком только на год.  А императоры из династии Юлиев-Клавдиев прокладывали себе путь к диктаторству убийствами — уничтожали конкурентов собственными руками, или же роль изуверов брали на себя их мамаши и приспешники.  Поэтому у власти оказывались самые подлые из отпрысков этого рода.

 

Когда стараниями Агриппины в день смерти Клавдия римляне узнали имя его преемника, сенаторы в очередной раз покорно приветствовали нового деспота.  А вскоре они даровали семнадцатилетнему Нерону тот самый титул «Отец Отечества», который столетием раньше сенат впервые пожаловал Цицерону — за спасение Римской республики.




Сравнение поучений Иисуса и суждений Сенеки

 

Причастность Галлиона, брата Сенеки, к событиям новозаветной истории и перекличка нравственных установок Сенеки с положениями Нагорной проповеди Иисуса невольно побуждали Скрижаля к сопоставлениям.  В таком сравнении нужно было принимать во внимание то, что латинский текст трактата «О счастливой жизни» сохранился, а назидания Иисуса, записанные спустя много лет после его ухода из жизни, евангелисты и редакторы евангелий вполне могли исказить.

 

Поучения Иисуса и те цели, достижение которых Сенека указал в качестве условия обретения счастья, совпадали между собой в том, что человеку надлежит прощать людям, не гневаться, быть терпимым даже по отношению к врагам, держать своё слово, делиться с другими тем, что у тебя есть, быть честным перед самим собой и стремиться к совершенству, уподобляясь в этом богу.  Из несовпадений же главным, почти кричащим, было то, что Сенека считал только высокодуховных людей способными если не достичь, то приблизиться к совершенству и тем самым обрести истинное счастье, а Иисус в зачине Нагорной проповеди провозгласил: «Благословенны нищие духом, потому что им принадлежит Небесное Царство»; именно так читались эти слова в первых известных по времени евангелиях Матфея и Луки.  Впрочем, такое же противоречие Скрижаль видел в тексте самóй Нагорной проповеди, потому что Иисус в передаче Матфея начал её с прославления нищих духом, которые должны быть довольны своим блаженством, а затем поставил перед соотечественниками самую высокую цель, достижимость которой для нищих духом крайне сомнительна: «5.48 Будьте совершенны, как совершенен ваш Отец Hебесный».

 

Хотя в сопоставлении моральных установок Иисуса и Сенеки Скрижаль увидел много совпадений, он понимал, что подавляющему числу тех римлян и подданных Римской империи, которых можно было назвать нищими духом, оказались ближе не трезвые доводы разума, приоритет которых для Сенеки был очевиден, а мистика, чудеса и священные тайны, причудливо вплетённые в новозаветную историю.  Эта грандиозная победа надуманных мечтаний над доводами разума подтверждала вывод Сенеки о том, что делá человечества обстоят не настолько хорошо, что большинство людей выбирают лучший путь; люди, в большинстве, заблуждались и заблуждаются.




Иисус и Сенека о бедности и богатстве

 

Немалую роль в духовной победе христианства над греческо-римской цивилизацией сыграло и то, что распятый проповедник из Назарета идеализировал бедность и фактически назвал её условием принятия человека в царство Божье. Тем самым Иисус и восторженные миссионеры, пришедшие с Востока, тронули сердца неимущих жителей Средиземноморья. Освятив нищету, Иисус сделал её привлекательной не только для обездоленных и тех тружеников, которые едва сводят концы с концами, но и для ленивых.

 

Сенека в трактате «О счастливой жизни» высказался о том, что богатство не является благом, ведь будь оно таковым — оно делало бы людей лучше, а это не происходит. Тем не менее богатство — не порок; материальными благами нужно уметь пользоваться не переоценивая их, не становясь их рабом, считал Сенека. Материальный достаток, играя у мудрого человека служебную роль, даёт ему больше возможностей для духовного развития и для благотворительности. Мудрый человек не принесёт в дом ни одного нечестно заработанного динария и не будет гордиться своей собственностью, однако не будет и стыдиться её.




Сравнение поучений апостола Павла и наставлений Сенеки

 

Над продвижением к вершинам духа, которое требует долгого упорного личного труда и приближает к высшему благу, Сенека работал сам и призывал к этому других.  А согласно учению Павла, крестившийся иудей или римлянин не нуждался в такой работе над собой: каждый желающий мог получить благодать без приложения личных усилий, — принятием самогó учения об оправдании верой.  Иными словами, пришедшие с Востока миссионеры внушали жителям Средиземноморья, включая римлян с их активной жизненной позицией, идеал фактически пассивного ожидания благодати.  Простолюдинов такой идеал вполне устраивал.  Почему вера должна спасти человека и как попадают в царство Божье — конечно мало кто из новообращённых представлял, но разговоры о чудесах, о потустороннем, о святости нищих духом и близости к Богу тех, кто нищенствуют в буквальном смысле этого слова, притягивали бедноту и легковерных.  А всякое отсутствие риска при возможности обрести бессмертие в качестве вознаграждения за веру в Иисуса ещё больше подталкивали жителей Средиземноморья к решению креститься.  О том, что такая подмена идеалов Древнего мира обернулась деградацией и гибелью греческо-римской цивилизации, Скрижаль уже знал.  За этапами этого крушения он ещё не проследил, но собирался это сделать.

 

В послании Павла к римлянам Скрижаль увидел также проповедь рабской покорности властям. Припомнив, что необходимость беспрекословно подчиняться монарху и всем его ставленникам внушал братьям по вере ещё кто-то из авторов новозаветных посланий, Скрижаль действительно нашёл поучения о таком смирении во второй главе Первого соборного послания апостола Петра.

 

По убеждению апостола Павла, неповиновение правителю, каким бы свирепым, безумным и порочным он ни был, равносильно чуть ли не богоборчеству. Сказанное в его послании к римлянам означало, что подданные Нерона должны терпеть зверства своего безумного принцепса и даже почитать этого палача как посланца Божьего:

 

13.1–4 Пусть каждая душа будет покорна высшим властям, потому что нет власти не от Бога; существующие власти установлены Богом. Поэтому каждый противящийся власти противится установлению Бога. А противящиеся навлекут на себя осуждение. Ведь правителей нужно опасаться не за добрые дела, а за злые. Хочешь не бояться правителя? Делай добро — и будешь вознаграждён тем же, ведь он служитель Бога на благо тебе.

 

Скрижаль сопоставил это поучение Павла с тем, что сказал Сенека о необходимости подчиняться богу в трактате «О счастливой жизни»:

 

XV Мы должны с достоинством исполнять всё, что диктуют нам законы вселенной. Это священная обязанность, которую мы, смертные, не можем нарушить и от которой не в нашей власти уклониться. Мы родились в монархии: наша свобода состоит в повиновении богу.

 

Несмотря на некоторое внешнее подобие этих двух суждений, назидания Сенеки и Павла в корне отличались. У Павла как представителя не только иудеев, но и всех народов Древнего Востока, долженствование повиноваться царю не вызывало сомнений. Сенека же считал, что каждому человеку надлежит прислушиваться к себе с целью уяснить нравственные законы, которые диктует высшее начало мира, а уяснив — следовать им, даже если повеления правителя или кого-либо требуют нарушить их.

 

Сказав, что в оценке человека он не принимает во внимание ни цвет одежды, ни наличие короны на голове, Сенека в этом же трактате добавил:   «II …У меня есть лучший, более надёжный свет, чтобы отличать лживое от истинного: о том, что является достоверным, судит разум». Другое дело, что сам Сенека не являлся бескомпромиссным борцом за справедливость. Он действовал по обстоятельствам, порой приспосабливался и пытался умерить безумства Нерона не выступлениями против его беззаконий, а методами опытного политика.

 

Апостол Павел проповедовал не только подчинение самодержцу на земле, но и властелину душ на небе: развитие новозаветной истории привело к тому, что у крещёных жителей Средиземноморья место всесильного защитника смертных перед Богом занял Иисус. Представления о владыке, который взял на себя все грехи и решит их судьбы, импонировали народам Востока. Сенека же не допускал никакого посредника между душой человека и богом; больше того, он говорил о необходимости духовно дорасти до бога.




Сенека о боге

 

Помня, что Сенека был сверстником Иисуса, Скрижаль невольно сравнивал мировоззрение этого просвещённого римлянина с убеждениями вероучителя иудеев, ставшего Богом для христиан. Это сравнение напрашивалось прежде всего потому, что Сенека, говоря о необходимости духовно дорасти до бога, признавал, что сам он движется к этой цели очень медленно — что борется со своими пороками, а Иисус, которому были присущи многие людские слабости, утверждал: «Я и Бог — одно».

 

В трактате «О благодеяниях» Сенека вполне ясно изложил свои представления о высших силах. И Скрижаль хотел уяснить, насколько они отличались от представлений о Боге, которые он вынес из прочтения новозаветных книг.

 

Только глупые люди боятся богов, уверяет Сенека. Боги не просто любят людей, но даже балуют их, как часто это делают родители, любящие своих детей: всё в мире существует для блага человека: воздух, и свет, и тепло, и разнообразные плоды земли, и множество других щедрот; каждый человек наделён энергией для жизни, а захочет — может наслаждаться покоем. Либералию, который очевидно был эпикурейцем и считал природу источником всех добродетелей, Сенека возразил:   «IV.7  Неужели ты не понимаешь, что говоря так, ты просто называешь бога иначе? Ведь что такое природа, как не бог и божественный разум, присущий миру в целом и всем его частям?». Абсолютно неважно, как называть бога — Либер, или Геркулес, или Меркурий; имён может быть столько, сколько существует проявлений благости бога. Сказав это и назвав бога отцом всего существующего, Анней Луций Сенека в качестве примера включил в ход рассуждений три все три своих имени:

 

IV.8 Куда ни обратишься — всюду увидишь его предстоящим тебе, заполняющим собой всё и выполняющим свою работу. Таким образом, неблагодарнейший из смертных, напрасно ты объявляешь себя обязанным не богу, а природе, потому что не существует природы без бога и бога без природы; это одно и тоже, различия только в определениях. Если бы получив нечто в долг от Сенеки, ты сказал, что должен Аннею или Луцию, то изменил бы не кредитора, а его имя... Поэтому, называешь ли ты бога природой, судьбой или удачей — все эти понятия относятся к одному и тому же богу, который проявляет свою власть разными способами.

 

Скрижаль увидел, насколько шире были представления о боге Сенеки по сравнению с убеждениями Иисуса, а точнее литературного героя евангелий. Заботы и сфера влияния Новозаветного Бога, как предстаёт он в книгах евангелистов, ограничены пределами Иудеи и только иудеями, причём лишь некоторыми из них; по сообщению Иоанна, Иисус в последней просьбе, обращённой к Богу, походатайствовал не обо всех иудеях, а только о своих приверженцах. И в отличие от любящего и балующего людей бога, как понимал Сенека высшую в мире силу, Бог Нового Завета — это ещё во многом грозный Старозаветный Бог, которого нужно бояться. Даже Иисус испытывал страх перед ним, о чём свидетельствует его бессонная ночь и молитва в Гефсиманском саду накануне казни.

 

Согласно евангелистам Матфею и Иоанну, Иисус уверял своих соотечественников в том, что злодеи, воскреснув, понесут заслуженную кару. Сенека же в трактате «О благодеяниях» утверждал, что боги обладают силой творить только добро.   «VII.31  Как самые добрые родители, которые только улыбаются видя проделки своих детей, боги не перестают оказывать милости тем, кто сомневаются в их благодеяниях; они продолжают непоколебимо и щедро одаривать все народы земли», — сказал он. Сенека завершил этот трактат призывом содействовать людям, включая заблудших, без какой-либо определённой цели — как делают это боги.




Книга Сенеки «Письма к Луцилию» — своего рода учебник, по которому можно осваивать науку жизни

 

В прошлом, из первого прочтения «Писем к Луцилию» Скрижаль вынес, в частности, убеждение, что эта книга представляет собой своего рода учебник, по которому можно осваивать науку жизни. Ни дома, ни в школе, ни в институте его этой науке не учили; он совершил немало ошибок, пока мудрые люди, и Сенека был одним из них, не помогли ему в обретении здравого смысла, который необходим для принятия правильных решений. Скрижаль не сомневался, что из второго прочтения «Писем к Луцилию» он тоже почерпнёт много поучительного.

 

Луцилий был ненамного младше Сенеки. Они дружили. В то время, которым датируется их переписка — в первой половине 60-х годов, — Луцилий занимал должность прокуратора провинции Сицилия. Сенека в письмах наставлял его как более опытный, умудрённый жизнью человек.

 

Нет ничего важнее, чем знать, как жить и умирать, уверял Сенека друга. Жить нужно в согласии с природой, потому что отступление от этого правила приводит к страхам, к ожиданию возможных несчастий и к порабощению пустыми желаниями, пояснял он. В ста двадцати четырёх письмах, которые составили эту книгу, Сенека рассуждает на разные темы. Он рассказывает Луцилию о том, каким видит устройство мироздания, и что означает для людей жить в согласии со своей природой, и как научиться этому, и какие блага обретает человек, ставший на путь самосовершенствования, и чего достигает тот, кто проходит этот путь до конца. [...]




О том, что римляне продолжали терять своих лучших сыновей и дочерей

 

Людей убивали без суда, по приказу Нерона.  «VI.37 С этого времени он казнил уже без разбора и жалости всех, кого требовала его прихоть, и по самым пустым поводам», — пишет Светоний о зверствах уцелевшего тирана.  Тацит сообщил о том же: о потоках крови, пролитой в Риме в это, вроде бы мирное, время.  Народ, который некогда отличала сила духа, свободолюбие, стремление к справедливости и законности, — народ, который пренебрёг этими духовными ценностями, — продолжал терять своих лучших сыновей и дочерей.




О становлении философской веры в дохристианском мире

 

При всём различии между учениями платоников, перипатетиков, киников, стоиков, эпикурейцев и скептиков, взгляды сторонников всех этих философских школ сходились на том, что счастливую жизнь человеку не обеспечит ни материальный достаток, ни определённое социальное устройство общества, ни какая-то особая политика государства, ни догматы одной из массовых религий; человек может стать счастливым благодаря только личным усилиям, которые продиктованы разумом.  Причём представления о характере этих усилий у большинства философов были тоже очень близки.

 

Платоники и перипатетики, как стали называть учеников и последователей Аристотеля, утверждали, что благо и счастье человека состоит в деятельности, сообразной с требованиями добродетели.  Платоники смотрели на проявление добродетели как на уподобление богу, в чём видели цель жизни человека.  Именно о таком надлежащем людям стремлении высказался Сократ в диалоге Платона «Теэтет»: «176b Стать подобным богу — значит стать добродетельным, справедливым и мудрым».  Такое суждение о лучшем для человека образе жизни восходит по сути ещё к Пифагору — к его завету следовать богу.

 

Стоики соглашались с приверженцами Платона и Аристотеля в понимании того, что усвоение принципов нравственности необходимо для счастья, но они расходились с платониками и перипатетиками по вопросу о том, является ли добродетель единственным фактором, который служит залогом наслаждения жизнью, или же материальные блага и физическое здоровье человека являются непременными составляющими этого условия.  Стоики считали, что богатство и бедность, здоровье и болезни не имеют значения для достижения счастья.  Приверженцы учения Аристотеля полагали, что некоторое количество физических и внешних благ человеку для счастья необходимо, а платоники придерживались средней точки зрения по отношению к этим взглядам.

 

По сравнению со стоиками, на ещё более жёсткой позиции по вопросу о благах материального мира стояли киники.  Со стоиками их сближало то, что условием достижения личного счастья они называли добродетель и что они также стремились жить по законам природы, однако киников отличало то, что они приходили к желанному согласию с собой и с миром через умаление потребностей тела, тогда как стоики шли к той же цели через раскрытие в себе духовных резервов и способностей разума.  Стоики смотрели на требования нравственности гораздо шире киников: они считали добродетель проявлением всеобщего закона вселенной.

 

Если для платоников, перипатетиков, киников, стоиков и скептиков душевный покой, внутренняя гармония, удовольствие от жизни были логичным результатом следования вполне определённым идеалам, то для эпикурейцев удовольствие являлось ближайшей целью, — целью самой по себе.  Добродетель служила для них подсобным средством — из тех, которые помогают добраться до берега умиротворения.

 

Расхождение во взглядах по вопросу о том, что первично — добродетель или удовольствие, — напоминало Скрижалю спор о том, что появилось раньше: курица или яйцо.  Из этих разногласий он вынес для себя главное: сторонники всех философских течений Древнего мира сходились на том, что без одного нет и другого: человек не может быть счастлив без естественного, ставшего частью его натуры, следования законам нравственности.

 

В учениях платоников, перипатетиков, киников, стоиков, эпикурейцев, скептиков, а также интеллектуалов, чьи взгляды не укладывались в это, во многом условное деление самостоятельно мыслящих людей на фракции, отчётливо обозначился столь характерный для Западного мира индивидуализм; представители разных философских школ учили о самодостаточности развитой личности.  В многообразии глубоких, интересных, логически обоснованных суждений Скрижаль увидел проявления новой веры, которая зарождалась в античности, — веры мудрого человека, философской веры.




О том, что философская вера могла стать для греков и римлян следующей, наиболее естественной ступенью в духовном росте. О вере, идущей от разума, и вере, идущей от чувств или кем-то внушённых взглядов

 

Проследив развитие философских взглядов до конца II века, Скрижаль надолго отложил тома и справочники в сторону.  В эпоху, в которой он мысленно находился, христиане, так же как приверженцы различных философских школ, представляли собой значительную силу.  Философская вера и молодая христианская религия, продвинутая на Запад апостолом Павлом, достигли в это время приблизительно одинакового влияния на умы жителей Римской империи.  Сделав такой вывод, Скрижаль в очередной раз решил оглядеться и оценить расстановку сил в том духовном противостоянии, в котором Восток одержал победу над Западом.

 

Начавшееся ещё с середины V века античной эры постепенное сближение культур Древней Греции и Римской республики, а вернее — заимствование римлянами достижений греческой цивилизации, становилось с каждым веком всё заметнее.  И та безликость древних римлян, на которую Скрижаль обратил внимание при изучении истории, всё больше оставалась в прошлом.  В Риме начиная со времён Пунических войн появлялись выдающиеся, независимые в своих суждениях личности.  А в II–III столетиях новой эры эти родственные цивилизации уже сближало и то, что их древние национальные верования растворились в новых религиозных традициях.  Культ красоты и силы в Элладе с его богатой мифологией — культ, столь многогранно, столь талантливо отображённый в искусстве, фактически умер.  Доживала свой век и народная религия римлян.  Введение культа императора в качестве замены поклонения древним национальным богам не помогло Риму в его борьбе со сторонниками чужеземных вероучений.  Серьёзно противостоять мистике Востока, как понимал Скрижаль, могла только вера самостоятельно мыслящих людей.  Именно такая, философская, вера, которая по духу была близка просвещённым грекам и римлянам, могла стать для них и для всех носителей греческо-римской культуры следующей, наиболее естественной ступенью в духовном росте.

 

Противоборство между интеллектуальными силами Западной цивилизации и напористостью христианских миссионеров на рубеже II–III веков отражало конфликт между верой развитых личностей, идущей от разума, и верой крестившихся жителей Средиземноморья, идущей от скрытых желаний души, от неконтролируемых разумом движений сердца.  Вполне отдавая себе отчёт в условности такого деления всего многообразия убеждений людей, Скрижаль видел в нём два главных различия в верованиях.

 

Многие философы, начиная от Пифагора, считали именно разум высшим в человеке началом, которое позволяет постигать существующее положение вещей в мире.  И ход истории это подтверждал; обо всём, что веками лежало вне области достоверных знаний, ближе к истине оказывались представления, продиктованные трезвыми доводами.

 

Вера, идущая от сердца, от чувств или кем-то внушённых взглядов, может дать и даёт людям утешение в жизни, но она почти слепа.  Оставаясь успокаивающим и даже приятным дурманом, который отключает или затуманивает действие разума, как бывает после выпитого бокала вина, такая вера многим действительно помогает жить.  Но когда она принимает формы массовой религии, её глашатаи обретают власть, провозглашают её единственно истинной и далее объявляют этот опьяняющий напиток обязательным для всех.  Прежде мирная, не шедшая в своей пропаганде дальше увещеваний, массовая религия, становится воинственной и несёт смерть приверженцам других убеждений.  Именно такое, поначалу невинное, наступление мечтателей с Востока на интеллектуальные устои греческо-римского мира произошло в Средиземноморье.  Для Западной цивилизации оно закончилось трагически.




Сопоставление идеалов носителей греческо-римской культуры и христиан

 

Сопоставление идеалов носителей греческо-римской культуры на рубеже II–III веков с системой ценностей христиан, их современников, помогло Скрижалю увидеть разницу в стремлениях этих мировоззренческих сил, вступивших в противоборство.

 

Эллины гордились достижениями и влиянием своих государственных мужей, философов, поэтов, скульпторов, архитекторов и учёных людей, среди которых были и женщины.  Римляне с юношеский лет постигали науку жизни на примерах мужества, самоотверженности, самообладания и честности своих старших современников, а также по книгам, запечатлевшим судьбы их известных соотечественников.  Из прочитанного трактата Цицерона «Об обязанностях» Скрижаль запомнил случай о перебежчике от царя Пирра, который воевал с римлянами.  Перебежчик пообещал сенаторам, что отравит царя, но сенаторы не только не приняли этот низкий, коварный по отношению к врагу замысел, но и выдали перебежчика царю Пирру.  В том же трактате Цицерон рассказал и о мужественном поступке политика и военачальника римлян Марка Атилия Регула.  Во время Первой Пунической войны Регул попал в плен к карфагенянам, и они отправили его в Рим для переговоров об обмене пленными.  В сенате Регул высказался против того, чтобы его, старика, обменяли на молодых военачальников карфагенян.  А поскольку он дал врагам слово вернуться, Регул отправился в обратный путь — отплыл в Африку, понимая, что примет смерть, и был действительно казнён.

 

Из недавно прочитанных писем Сенеки Скрижаль также вынес примеры героизма, твёрдости духа, самообладания эллинов и римлян.  Так, в одном из писем Луцилию Сенека рассказал о греческом философе Стильпоне из Мегары.  Когда полководец Деметрий разрушил Мегару, жена и дети Стильпона погибли в пожаре.  На вопрос полководца об утрате Стильпон ответил: «Я ничего не потерял.  Всё моё осталось при мне».  Скрижалю запал также в душу рассказ Сенеки о смерти Квинта Цецилия Сципиона — современника Цицерона, который в гражданской войне сражался на стороне республиканцев против Цезаря.  Потерпев сокрушительное поражение в решающей битве на африканском берегу, Сципион попытался отплыть в Испанию, но его корабль был захвачен воинами Цезаря.  На вопрос одного из них, где находится командующий и что с ним, Сципион ответил: «С командующим всё хорошо», и пронзил себя мечом.

 

В отличие от активной жизненной позиции представителей Западной цивилизации — образованных людей и простых тружеников, которые работали на своей земле и следовали традициям предков, — в среде христиан возобладало стремление к отречению от мира.  В ожидании пришествия Иисуса Христа люди бросали работу, забрасывали свои хозяйства и предавались грёзам о вечной жизни.  Следуя поучениям Иисуса, которые передал евангелист Матфей, а также сказанному автором Апокалипсиса, многие христиане воздерживались от вступления в брак и от половых сношений, а сторонники крайних взглядов практиковали ещё более строгие формы аскезы.  Простаки искренне верили словам Иисуса в пересказе Матфея: «19.24 ...Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Божье».  И очень многие христиане действительно впали в нищету.

 

В то время как римляне воспитывали детей в духе древних традиций своих предков на реальных примерах доблести и благородства соотечественников, христиане пустились в спекуляции о потустороннем и о личности Иисуса.  Интерес тех впечатлительных натур, которые уверовали в него как в мессию, быстро сместился от сути его поучений на пересуды о чудесах, совершённых им лично и связанных с новозаветной историей.  В центре внимания христиан оказались зачатие Иисуса от Святого Духа и его воскресение; умы наивных людей занимали рассказы евангелистов о том, как ходил Иисус по морю, как накормил он пятью хлебами и двумя рыбами около пяти тысяч человек, как превращал воду в вино, как после его воскресения гробы открылись и воскресли многие святые.

 

Скрижаль в очередной раз осознал, что ещё мало знает об эпохе трансформации идеалов античности в новозаветные идеалы.  Ему известен был только результат этой метаморфозы: после утверждения христианства в качестве государственного культа Римской империи, после поголовного крещения жителей Средиземноморья, новые вожди Западной цивилизации полностью подавили свободомыслие.  Сама философия Западного мира со всем её богатейшим наследием оказалась приговорённой к смерти.  И брошенная в застенок она дожидалась исполнения этого приговора на протяжении всех средних веков.

 

Скрижаль не был знаком ни с трудами последних философов античности, ни с убеждениями первых идеологов церкви, ни с настроениями народных масс Римской империи, от которых, собственно говоря, и зависело, на чьей стороне окажется перевес в духовном противостоянии Запада и Востока.  И этот пробел в знаниях ему нужно было восполнить.




О том, что античные философы считали первоначало безличным

 

Словá «единое», «единый», «бог», «благо», «первоначало» или просто «он» Плотин употребляет в качестве синонимов.  Эти слова в русскоязычном и англоязычных переводах эннеад, которыми пользовался Скрижаль, начинаются с прописных букв.  В предисловии к русскоязычному изданию трудов Плотина переводчик объяснил такую орфографию традицией, сложившейся у иудеев и христиан.  Словá «ум» и «душа» в этих текстах также встречаются написанными с заглавной буквы там, где Плотин ведёт речь об уровнях божественной среды, которые порождает единое.  Подобная вольность переводчиков казалась Скрижалю искажающей суть того, что прозвучало в эннеадах.  Пожалуй самым существенным отличием взглядов Плотина и всех платоников от мировоззрений приверженцев иудаизма, христианства и других монотеистических религий было именно то, что философы античности считали первоначало безличным.  В текстах на древнегреческом языке, включая новозаветные книги и трактаты Плотина, особого написания таких слов, как «бог», «логос» и других, Скрижаль тоже не обнаружил; заглавных букв там просто могло быть, как выяснил он: в древнегреческом письме буквы не различались на прописные и строчные.

 

Хотя для названия единого Плотин использовал разные слова, он разделял высказанную Платоном мысль о невозможности как-то обозначить первоначало и тем более охарактеризовать.  Плотин пояснил, что давая единому имя, мы тем самым пытаемся сделать его для себя явным; на самом же деле мы можем сказать о нём лишь одно: оно — по ту сторону всего существующего.  Единого бога нельзя поставить в один ряд ни с какими другими явлениями; «V.5.4 Он есть мера, но не измеренное», — формулирует Плотин.  Соглашаясь с Платоном в том, что бог не может быть ни обозначен, ни описан, он заметил, что несмотря на это, мы говорим о нём и пишем.  Тема единого действительно звучит рефреном в эннеадах и переходит из одного трактата в другой.




Скрижаль получил огромное эстетическое наслаждение от чтения эннеад Плотина

 

У него мыслей было больше, чем слов, сказал Порфирий о Плотине. Скрижаль действительно получил огромное эстетическое наслаждение от чтения эннеад. Хотя в них немало длиннот и повторений, он мог согласиться с такой высокой оценкой Порфирия. Иногда за чтением захватывающих страниц о запредельном Скрижаль хотел сказать Плотину: «Говори, говори ещё! Говори яснее и подробнее!». Казалось, что этот прозорливый муж понял ещё никому неведомое и что любая недосказанность в тексте означала невосполнимую потерю для всего человечества.

 

В своих трактатах Плотин обстоятельно, с разных сторон рассматривает такие явления и рассуждает о таких категориях, существование которых нельзя ни проверить на опыте, ни доказать языком логики: он повествует о едином, о разуме, о душе, о месте и роли человека в мире. В подаче материала он отталкивается от доводов разума, от собственного ви́дения природы вещей, от интуиции, от личного опыта, а также от богатейшего наследия его предшественников — греческих философов. Говоря о боге, о едином, Плотин обходится без мистики. При этом он не столь холоден и не столь отстранён от предмета разговора, как по-профессорски дидактичный в своих лекциях Аристотель. Плотин не впадал и в другую крайность: он не занимался мифотворчеством, не прибегал к сказаниям и не вкладывал свои мысли в уста героев подобно тому, как делал это Платон, а излагал взгляды в форме монолога.

 

Из многогранной мозаики эннеад выстраивается довольно стройная картина мира с его законами, с его иерархической, но по сути цельной структурой, где по одну сторону пребывает запредельное, а по другую сторону — горний, истинный мир с его бледным, искажённым отражением — материальным миром.




Плотин — о мироустройстве и о выборе правильной дороги в жизни

 

Скрижаль постарался представить, какими словами Плотин мог бы кратко и доходчиво поведать пытливым людям о мироустройстве и о выборе правильной дороги в жизни. Он отобрал из текстов эннеад такие суждения и занёс их в свою картотеку:

 

VI.5.1 Бог, который в каждом из нас, один и тот же во всех. V.8.9 Он — одно и всё...

IV.4.41 Во вселенной существует единая гармония; всё звучит в унисон; все находятся в родстве, даже противоположные друг другу.  VI.5.7 Мы и всё вокруг нас — одно. Когда мы смотрим не на то, от чего зависим, мы пренебрегаем нашим единством; глядя наружу, мы видим многие лица; глядя в себя, мы видим во всём одно начало.

II.9.16 Любя кого-то, мы испытываем тёплые чувства и к родне любимого человека, включая детей. Нужно помнить, что каждая душа — чадо небесного отца.

VI.9.7 Бог не находится где-то далеко, оставив всё остальное пустым; для тех, кто способны его достичь, он присутствует, а для неспособных отсутствует. VI.8.21 И ты можешь соприкоснуться с тем, о котором нельзя ничего утверждать и узнать...

III.6.6 В сфере чувств душа дремлет, ведь она спит, пока находится в теле, а истинное пробуждение не телесное... I.6.8–9 Закрой глаза и открой в себе иное зрение, которое важней всего, но которым пользуются лишь немногие... Обратись в себя и смотри.

I.6.9 Никогда бы глаз не смог увидеть Солнце, не став солнцеобразным. И душа никогда не увидит красоты, не став прекрасной. И значит тому, кто хочет увидеть красоту и бога, прежде всего необходимо стать прекрасным и богоподобным.

II.9.15 Добродетель, идущая к пределу и направляемая размышлениями, являет Бога.

V.1.2 Почему человек пренебрегает собой и гонится за другими вещами? Если ты можешь изумляться одушевлённости другого, изумись себе!

V.1.3 Благодаря божественности души ты можешь быть уверен, что достигнешь бога.




В лице Плотина Скрижаль встретил единомышленника в понимании того, что истинной может быть только личная вера

 

Вера в философской системе Плотина никакого значения практически не имеет.  Из его немногочисленных высказываний с упоминаниями о вере следует, что он скорее противопоставлял веру истинному знанию.  Вера у Плотина, понятая в положительном смысле, — это вера человека в свои возможности, вера, которая сопутствует созерцанию умопостигаемого мира и крепнет по мере восхождения души к богу.  В лице Плотина Скрижаль встретил единомышленника в понимании того, что истинной может быть только личная вера.  Путь к богу, по Плотину, лежит только через собственную душу.




О законе сохранения божественных сил

 

Трактаты Плотина дали Скрижалю богатый материал для размышлений.  Особо интересным он нашёл сказанное в них о едином.  Гипотеза Плотина о том, что первоначало является энергией, невольно подталкивала к мысли, что известный физический закон сохранения энергии можно рассматривать как частный случай иного, самого общего закона — закона сохранения божественных сил, или проще: закона сохранения бога.  Связывая ви́дение Плотина с положениями физики, Скрижаль сформулировал бы этот закон так: в боге сохраняется абсолютно всё.

 

Одним из следствий этого закона могло быть то, что возникновение видимого мира — событие, которое богословы называют Творением, — означает не более чем переход энергии из одного состояния в другое: из невещественного в овеществлённое, о чём по сути и говорит Плотин.  Другим следствием этого закона мог бы явиться вывод о смерти как переходе энергии жизни в одну из божественных энергий.  Это означало бы, что энергия, которую человек нёс в себе, никогда не исчезнет.  Однако подсказок на вопрос о том, в какую именно из божественных энергий превращается жизненная энергия человека, эннеады не давали.

 

Из школьных уроков физики Скрижаль знал, что существуют различные виды энергии: механическая, тепловая, электромагнитная, гравитационная, ядерная.  Теперь, после осмысления трудов Плотина, он отнёс бы все эти скрытые в материи силы, условно говоря, к физическим энергиям и выделил бы ещё один ряд энергий, таких как энергия жизни, энергия разума, энергия любви, энергия ненависти, — те, которые существуют на духовном уровне.  Происходит ли перераспределение сил между этими двумя группами энергий, — раскладывается ли, скажем, энергия разума на тепловую, механическую и другие составляющие, или же наоборот, первичной нужно считать энергию разума, от которой возникает всё многообразие физических энергий, — на этот вопрос у Скрижаля не было ответа.  Зная, что в атоме, к энергии которого могло быть, наверное, сведено всё происходящее с материей, существуют противоположные силы притяжения и отталкивания элементарных частиц, он понимал, что физики, считающие первичной материю, в этих ядерных силах могут усмотреть зародыши проявлений духа — сил любви и ненависти, а идеалисты, разделяющие взгляды Плотина, могут увидеть в ядерных силах отдалённые, слабые проявления первичной, божественной энергии.

 

Теперь Скрижаль несколько иначе посмотрел на присущую многим людям веру в переселение душ.  Такой довольно распространённый взгляд на то, что происходит с живыми существами после смерти, мог являться просто интуитивной упрощённой интерпретацией закона сохранения энергии — закона сохранения бога.

 

Задумавшись над тем, в какую именно из энергий превращается жизненная энергия человека после смерти, Скрижаль склонился к мысли, что говорить здесь, видимо, нужно не о превращениях энергии, а скорее о продолжении её существования на тех же энергетических уровнях — на тех же «духовных волнах», на которых эта энергия находилась до разрыва души с телом.




Христианство обречено было на то, чтобы во главе церкви оказались ограниченные люди или властолюбцы. — Из главы «Богословы II–III веков»

 

Истинным, согласно Клименту, может быть лишь то, чему есть подтверждение в Библии.  Подчинённую роль разума он аргументировал именно тем, что вера, основанная на библейских текстах, уже не нуждается ни в каких доводах.  «I.20.98 ...Мы научены самим Богом и просвещены в истине Священного Писания Сыном Божьим»; «VI.15.122 Сей факт, что сам Сын Божий открыл нам это учение, является лучшим доказательством того, что мы владеем истиной», — заявил Климент.  Не принявших Христа он считал чуть ли не атеистами: «II.4.12 Кто не верит Его словам, тот не верит в Бога».  Из «Стромат» следует, что необходимость в дальнейших духовных исканиях человечества уже отпала.

 

В безапелляционных высказываниях Климента о том, что христиане достигли вершин знаний и что истина открывается даже необразованным людям, Скрижаль увидел предвестие духовного падения народов Средиземноморья.  Христианский мир не только довольно быстро деградировал сам, но силой, принуждением, увлёк с собой также в тёмную пропасть невежества цивилизацию эллинов и римлян.

 

Усилиями апостола Павла и миссионеров следующих нескольких поколений христианство в первые века своего существования действительно добилось многого в проповеди морального образа жизни.  Непросвещённый люд поверил, что праведники получат на том свете вознаграждение сторицей.  Вера в воскресение плоти с переселением в чудесное небесное царство и страх вечного наказания за грехи побуждали христиан придерживаться праведного образа жизни.  К церкви приобщались не только мечтательные натуры и мистики.  Практичные люди, принимая крещение, видели в этом акте выгодную сделку: проповедники предлагали им воздержаться от совершения недобрых дел в течение относительно короткого времени — при жизни на земле, а взамен гарантировали вечное блаженство на небесах.  Кроме того, Божий суд и раздача заслуженных наград праведникам могли произойти совсем скоро, ведь по свидетельству апостола Матфея, которое совпадает со свидетельством Марка, сам Иисус пообещал: «24.34 Ещё не исчезнет это поколение, как всё это сбудется».

 

Окрылённые верой в непреходящее безоблачное счастье и запуганные угрозой наказания за грехи приверженцы новой религии Востока существенно поднялись в нравственном отношении над своими некрещёными соотечественниками.  Однако несмотря на все самоотверженные усилия апостола Павла и его преемников, христианство, которое пришло в мир и утвердилось в нём в качестве религии необразованных низов общества, просто обречено было на то, чтобы во главе церкви в конце концов оказались ограниченные люди или властолюбцы, пользующиеся легковерием и послушанием паствы.  А в среде крещёного простонародья, где из поколения в поколение передавалась надежда на скорое пришествие Судьи и на вознаграждение праведников, вполне закономерно началось охлаждение религиозного энтузиазма и падение нравов.

 

Развитие событий, подобных тем, которые происходили на заре христианства, Скрижаль наблюдал и на своём веку.  В стране, где он родился и вырос, проповедники коммунизма обещали всем гражданам построение нового счастливого общества, причём в самом скором будущем.  И несколько поколений советских граждан — подавляющее большинство людей — под влиянием неумолчной коммунистической пропаганды свято верили, что именно так и случится: не за горами тот день, когда каждый человек станет получать все блага по своим потребностям.  «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», — утверждали руководители советской державы.  И строители коммунизма, воодушевлённые верой в скорое светлое будущее — особенно на заре советской власти, когда вера нищих пролетариев в обещанное благоденствие была ещё по-юношески наивной и полной сил, — явили пример необычайного трудового энтузиазма, самоотверженности в работе, братской взаимопомощи и альтруизма.  При всей аморальности правителей Советского Союза и несбыточности их конечных планов, народы этой многонациональной страны, объединённые мечтой о скором светлом будущем, в нравственном отношении действительно подтянулись.  Но вера советских граждан была основана не на реалиях, а на священных для той лукавой религии мифах, по сути — на лжи, и потому постройка московской версии вавилонской башни была обречена на крушение; Советское государство само собой развалилось.  Больше того, на смену временам невиданного на российской земле трудового энтузиазма пришла пора крайней нищеты и нравственного падения людей.  Так же как посулы первых христианских миссионеров — обещания вечной беззаботной жизни, подкреплённые чудесами новозаветной истории, — привели сначала недалёких жителей Средиземноморья к эйфории, а затем обернулись полной деградацией крестившегося греческо-римского мира, так многие народы XX века, которые поверили в близкое безоблачное коммунистическое будущее, воспряли духом, но вскоре горько расплатились за свою слепоту.




О том, что правыми всегда оказываются образованные и самостоятельно думающие люди, составляющие меньшинство, а то и вовсе отдельные независимые в своих суждениях личности

 

Сам факт крещения народов Римской империи, даже если бы оно было исключительно добровольным, никак не мог служить доказательством правоты христианства; принятие любых убеждений подавляющим большинством людей не является свидетельством истинности таких господствующих взглядов.  Напротив, Скрижаль давно понял, что с самых древних времён и до той эпохи, в которой ему довелось жить, люди, в большинстве, заблуждались и продолжают заблуждаться.  Встретив этот грустный вывод в высказываниях Эпикура, Сенеки и других мудрых мужей, он перестал сомневаться в справедливости такой оценки уровня интеллектуального развития человечества.  Ход истории учит, что правыми всегда оказываются образованные и самостоятельно думающие люди, составляющие меньшинство, а то и вовсе отдельные независимые в своих суждениях личности.




О разнице между взглядами христиан и древних философов на необходимость для человека вести нравственный образ жизни

 

Указание Оригена на общность веры в бессмертие души у христиан и философов помогло Скрижалю полнее осознать разницу между воззрениями богословов и прозорливых интеллектуалов на причину того, почему людям необходимо жить по совести.  В отличие от христиан, мораль которых питают надежды на вечное блаженство и подстёгивают страхи вечного наказания, философы древности при всех разногласиях между ними сходились во мнении, что нравственного образа жизни следует придерживаться потому, что добродетель просто наиболее естественна для человека, — она соответствует природе души; живя добродетельно, человек находится в согласии с собой и с миром, и это делает его максимально счастливым здесь, на земле.




О том, что крещение народов Средиземноморья закончилось победой невежества

 

Содержание диалога Минуция Феликса упрочило представление Скрижаля о том, что христианизация народов Средиземноморья и постепенная их деградация — это был по сути один постепенный процесс, который охватил жизнь целого ряда поколений.  И к началу средних веков, в результате сначала добровольного, а затем принудительного крещения подданных Римской империи противостояние образованных людей и ревнителей веры закончилось победой невежества.

 

Рассуждения древних мыслителей Тертуллиан считал бесполезными и даже вредными.  В своём наступлении на философов он в качестве союзника привлёк апостола Павла, который в Послании к Колоссянам предостерёг единоверцев от увлечения философией.  Тертуллиан, в отличие от Климента, толковал этот призыв Павла чуть ли не как запрещение рассуждать.  С его точки зрения, размышлять и незачем: обретение веры упраздняет искания разума.  «6 Нам нет нужды в любознательности после Христа Иисуса, нет нужды в исследовании после Евангелия!  Имея нашу веру, мы не хотим знать никаких других учений», — уверенно заявил он в «Предписании против еретиков».  Именно так уяснив повеления Иисуса, Тертуллиан убеждает в этом своего читателя: «10 Обретя веру, ты предотвратил все дальнейшие задержки для исканий и нахождений.  Сам плод твоего искания выявил для тебя этот предел.  Эту границу установил тебе Тот Самый, Кто хочет, чтобы ты не верил ничему другому, кроме того, чему Он учил, и потому Он хочет, чтобы ты не искал».  Знания не нужны; больше того, лучше не знать, пояснил дальше Тертуллиан.  «14 Пусть любознательность уступит вере», — наставляет он читателя-христианина.

 

В пику философам, которые во всём стремятся найти смысл и логику, Тертуллиан в сочинении «О плоти Христа» сформулировал своё кредо: «5 Сын Божий был распят; и я не стыжусь, потому что этого дóлжно стыдиться.  Сын Божий умер; и в это нужно верить, потому что это абсурдно.  Он погребён и воскрес; и это достоверно, потому что невозможно».  Сказанным «Верю, потому что абсурдно» — Тертуллиан провозгласил правоту слепой веры, которая свои, не подлежащие пересмотру, постулаты выдаёт за высшее знание.

 

Тертуллиан был одним из первых идеологов христианства, чьими усилиями богословие постепенно отмежевалось от философии и превратило эту, поначалу условную, границу в непреодолимую пропасть.  По одну сторону этой пропасти упрочилась вера в чудеса, укоренилась мистика и стало нормой решение всех спорных вопросов, касающихся сферы духа, в соответствии с указом императора или согласно постановлению церковного собора, а по другую сторону остались поиски истины и проверка любых воззрений доводами разума.

 

На протяжении восьми столетий Западная цивилизация, которая своим духовным становлением была обязана древним грекам и римлянам, уверенно шла по пути обретения знаний.  Но в конце II века христианской эры греческо-римский мир стал сворачивать с этого пути и к началу IV столетия полностью изменил своим идеалам.  Народы Средиземноморья, увлечённые мистикой Востока и соблазнённые посулами вечной жизни, приняли веру, блюстители которой, как вскоре выяснилось, сурово пресекают любые попытки разума поставить под сомнение её догматы.  Исподволь менялись духовные ценности не только древних, ещё некрещёных народов, но и в самóм христианстве подмена идеалов с вытеснением философии на задворки богословия происходила постепенно.  В течение какого-то времени церковь стояла перед выбором, заключать ли с философией дружественный союз — и если заключать, то на каких условиях, — или же полностью отмежеваться от философии как своенравного, небезопасного для веры порождения античности.  Церковь пошла по пути, проторенному Тертуллианом.

 

...Ни один из древних философов никому не давал никаких гарантий достоверности своих представлений о мире, а христианство не только стремилось убедить Древний мир в исключительной правоте своих догматов, но и уверенно, без каких-либо сомнений обещало вечную блаженную жизнь всем примкнувшим к церкви.  Этот посул, который безотказно действовал на простолюдинов, в конце концов, после долгой внутренней борьбы, определил выбор и Августина.




О том, что любая массовая религия обречена на учреждение института власти, который устанавливает строгие правила богопочитания и преследует свои корпоративные цели

 

Теперь, после ряда лет изучения и осмысления истории религий, Скрижаль понимал, что никакой альтернативы превращению христианства в культ, обременённый формальностями, — в культ со строго установленными ритуалами и мёртвой буквой догматов — по существу не было: любая массовая религия неизбежно обречена на учреждение института власти, который устанавливает строгие правила богопочитания и преследует свои корпоративные цели.  Разрыв между стремлениями верующих людей и интересами блюстителей чистоты веры становится ещё более очевидным, когда институт духовенства получает право карать и миловать.  Такое испытание властью оказалось для христианства значительно тяжелее пережитых веков борьбы за право считаться одним из общепризнанных культов Римской империи.  Христианство не выдержало этого испытания.  И одним из тех мужей, которые больше других способствовали постепенному превращению церкви в лицемерный и крайне жестокий карательный орган государства, был Августин — очень талантливый, чуткой души человек.




О крещении Западного мира

 

Вероучение, которое оформилось вскоре после новозаветных событий, оказалось очень удобным для ленивцев.  Первым приверженцам этого зародившегося в Иудее религиозного движения было присуще чувство духовного братства между всеми людьми и стремление к личному совершенству.  Именно этой главной цели, которая лежала в сфере нравственности, первые христиане добивались в своих общинах, и в той или иной степени они достигали её, во многом благодаря внушениям апостола Павла и его самоотверженным усилиям.  Но церковь предельно упростила требования к новообращённым.  Смысл вероучения Павла христианство перенесло в область чудес: необходимость личных усилий человека в стремлении к духовному росту и к нравственному совершенству церковь подменила требованием к новым членам общины принять непостижимую для ума тайну — тайну искупления.  Согласно этому чуду из чудес, сам Бог через акт вочеловечивания взял на себя бремя грехов всего рода человеческого и своими страданиями, кончиной, открыл смертным путь к вечной жизни.  Такая трактовка исторических событий с привлечением мифотворчества, близкого по мотивам и по духу к мифам Древней Греции и Древнего Египта, безусловно способствовала крещению народов Римской империи.  И всё же самой привлекательной стороной христианства явилось именно уверение служителей нового культа, что каждый, кто приобщится к церкви через её таинства, обретёт вечную блаженную жизнь.  Значение же собственных усилий человека в его стремлении к Богу и важность самосовершенствования помалу отошли в этой новой религии на второй план и дальше.  Поэтому торжество христианства с его пассивным идеалом отношения к жизни и верой в пришествие Судьи означало также подавление активной жизненной позиции людей, воспитанных на идеалах эллинизма.

 

Так случилось, что Августину выпала роль духовного отца Западного христианства.  Во многом под влиянием его взглядов, которые усвоила церковь, носители греческо-римской культуры с характерной для них активной жизненной позицией, с присущими им творческими исканиями, свободой высказывания убеждений и стремлением к достатку пренебрегли своими духовными ценностями и восприняли идеалы Востока.  Христианизация Западного мира привила народам Европы смирение и безразличие к общественной жизни, предельно ограничила доступ к знаниям, зачислила в ряд добродетелей пассивность и бедность.  Некогда пытливый, энергичный, предприимчивый грек и полный чувства собственного достоинства, неравнодушный ко всему окружающему италиец стали помалу уничижаться, привыкать к мысли о своей неискоренимой греховности и ущербности, которую им внушали священнослужители.

 

Путь, который прошла в своём развитии церковь — от учёбы у лучших философов древности до сожжения философских книг и жестокого подавления всяких споров о христианских догматах, — этот бесславный путь церкви был предопределён крутыми поворотами жизненного пути первых, самых образованных её учителей. 




О том, что любое государство, которое допускает насилие над честными гражданами, физическое или духовное, включая обман, обречено на коренную ломку

 

За чтением глав Августина, повествующих о граде Божьем, Скрижаль не раз вспоминал о диалоге «Государство» Платона.  Основатель Академии тоже пытался построить идеальный город-политию, но на земле.  И в принципах, положенных Платоном в основание совершенного, в его понимании, общества, и в том устройстве Божьего царства, которое обрисовал Августин, Скрижаль видел стремление изменить законы мира, и потому обе эти попытки градостроительства выглядели по сути актами богоборчества.  В земном граде Платона и в небесном граде Августина допустимо и насилие над природой человека, и обман граждан правителями.

 

В «Граде Божьем» Августин отверг философскую гипотезу о бесконечной повторяемости мировых циклов не возражениями по существу, а словами о необходимости прекратить разговоры на эту тему любым способом, вплоть до того, что скрыть от всех людей истинное положение дел.  «ХII.20 Кто может слушать подобные вещи?  Кто этому поверит?  Кто вытерпит?» — возмущается он.  Дошедший из древности слух о том, что страус при виде опасности прячет голову в песок, оказался не более чем поверьем, но остепенившийся Августин именно так реагировал на явления действительности, которые противоречили мировоззрению церкви: они его пугали.  От предположения, что всё в мире может повторяться через определённые промежутки времени, он прячется за шорами неведения и таким же образом хочет зашорить других:

 

ХII.20 Если б это было правдой, то не только благоразумнее было бы промолчать об этом, но даже (выскажусь как могу) более мудро не знать этого. Ведь если в грядущем мире мы не будем помнить таких вещей и благодаря этому забвению станем блаженными, то зачем нам такими знаниями увеличивать здесь наши страдания? Если же, с другой стороны, необходимость заставит нас когда-то узнать об этом, то давайте по крайней мере теперь оставаться в неведении и наслаждаться ожиданием будущего блаженства...

 

Скрижаль давно усвоил, что любое государство, которое допускает насилие над честными гражданами, физическое или духовное, включая обман, обречено на коренную ломку.  А если такое государство, к счастью, создано лишь на бумаге, то эту литературную постройку ждёт забвение или в лучшем случае она может остаться вехой на пути духовного развития человечества.  Серьёзного внимания к своим предложениям по устройству общества достоин лишь тот, кем движет прежде всего любовь и уважение к людям — к каждому человеку — и кто в своих замыслах остаётся до конца честным перед другими и собой.  Теперь Скрижаль знал, что Августин, так же как Платон, до такого уровня нравственности не поднялся.  Но в участи трудов Платона и богословских работ Августина Скрижаль видел огромную разницу.  Из диалогов Платона философы и все любознательные натуры черпали и продолжают заимствовать то, что в них оказалось жизнеспособным, дающим пищу для ума.  У философов никогда не существовало табу на критику; напротив, пытливые умы начинали построение новых философских систем с глубокого анализа воззрений мыслителей прошлого.  Сочинения же Августина и его пи́сьма оказались не только предметом изучения, зазубривания в духовных семинариях, но повлекли за собой и кровавые события.  И виной тому — принцип корпоративного единомыслия, который не допускает противоречивых оценок литературного наследия отцов церкви: столпы веры по самомý определению церкви как социального института, где каждый его член придерживается единых для всех религиозных взглядов, не могут заблуждаться — ни в чём.  И точка зрения Августина о допустимости насильственного принуждения людей к добру, — позиция, которую его единоверцы не оспорили, — послужила весомым оправданием для костров инквизиции.




О делении людей на своих и чужих, на «наших» и «не наших»; о гонениях Церкви на инакомыслящих христиан и иноверцев. — Из главы «Богословы раннего средневековья»

 

Среди речей Григория Богослова есть одна хвалебная, посвящённая некоему философу Герону.  В ней Григорий на зависть лучшим умам Древней Греции обратился к адресату со словами: «Наилучший и превосходнейший из философов».  Читая эти дифирамбы, Скрижаль невольно подумал, что проморгал одного из ярких мыслителей древности.  Однако он тут же понял, в чём дело: Герон заслужил столь высокую оценку Григория за беззаветную преданность церковному учению о Троице и за решительную борьбу с вероотступниками.  «25 ...Ты философствуешь по-нашему», — почти умилённо заключил Григорий свою хвалебную фразу.

 

Хотя интерес Скрижаля к встрече с этим неизвестным мыслителем изрядно охладел, он всё-таки не пожалел времени на поиски исторических сведений о Героне.  Истинное лицо этого человека открылось ему столь неожиданно, что он внутренне отпрянул, как будто из книги, над которой склонился, внезапно выползла шипящая змея.  Скрижаль мог лишь гадать, какое потрясение, какую бурю чувств испытал Григорий Богослов, когда узнал всю правду об этом проходимце.  Под маской философа Герона скрывался авантюрист по имени Максим.  Епископы Египта подослали его из Александрии в Константинополь, с тем чтобы сместить Григория со столичной кафедры и поставить на его место своего человека.  Так в Константинополе объявился философствующий чужестранец, который разыграл перед доверчивым епископом настоящий спектакль.  Григорий, пленённый речами этого поборника Троицы, приютил его и кормил.  А Максим дождался прибытия из Египта епископов-заговорщиков, и они, когда выдался удобный для их коварного замысла час, поставили епископом Константинополя артиста-Максима.

 

В случае с восхвалением псевдофилософа Герона Скрижаль увидел ещё один наглядный пример того, что получается, когда мерилом истинности воззрений служит принадлежность людей к тому или иному лагерю, к «нашим» или «не нашим».  Из выученных и осмысленных уроков истории человечества он вынес, что обращение к такой терминологии, характерной для религиозных и политических движений, является первым шагом к конфронтации в обществе, к обязательному для всех «наших» единомыслию.  Подобное противопоставление взглядов до поры остаётся безобидным, но с усилением произвола властей, опирающихся на своих сторонников — «наших», такое размежевание заканчивается репрессиями.

 

Так случилось и в христианстве.  Отцы церкви поначалу просто приняли терминологию апостола Павла, которую в первом веке очевидно использовали все апостолы.  Разделение людей на своих и чужих, на «мы» и «они», на «верные» и «неверные», «внутренние» и «внешние» Скрижаль встречал и у Оригена, и у Августина, и у Григория Нисского, и у Василия Великого, и у Григория Богослова, и у Иоанна Златоуста.

 

Григорий Богослов в «Речи, произнесённой на смерть отца» поставил в заслугу своей матери размежевание с невоцерковленными людьми: [...]. 

 

Василий Великий в возвеличивании церковной доктрины и попрании суждений некрещёных оппонентов, которых называл внешними, показался Скрижалю более категоричным, чем Григорий Богослов.  По убеждению Василия, христианское мировоззрение недопустимо даже сопоставлять с любым другим.  Он заявил об этом в «Шестодневе»: [...].

 

Из всех отцов церкви самым нетерпимым к инакомыслящим предстал перед Скрижалем Иоанн Златоуст.  Иоанн прямо грозил насильственными действиями тем христианам, которые находятся в дружеских отношениях с иудеями и приверженцами древних культов.

 

Согласно уроку истории, усвоенному Скрижалем, за разделением людей на своих и чужих обычно следует второй, жестокий и кровавый акт этого повторяющегося из век в век действа.  Когда своевластный правитель или авторитарное правительство чувствует за собой достаточную силу, народу очерчивается круг для дозволенного образа мыслей.  Те граждане, которые разделяют внушённые властью взгляды, а их оказывается большинство, становятся «нашими».  А в адрес инакомыслящих, которые переходят указанную черту, сначала следуют строгие окрики политических или религиозных вождей, после чего начинается преследование несогласных.  Далее «наши» бросают клич: «Кто не с нами, тот против нас!» — и упрямцев лишают средств к существованию, ставят в положение изгоев или отправляют в ссылку, а затем, когда машина репрессий набирает полный ход, начинается физическое уничтожение вольнодумцев.

 

Случилось так, что в 398 году Иоанн Златоуст оказался во главе церкви самогó царь-града Константинополя.  Иоанн, беспощадный обличитель человеческих пороков, критиковал нравы даже самóй императрицы и за это, конечно, поплатился.  Высокопоставленные, но беспринципные единоверцы Иоанна приписали ему различные грехи, и патриарха отправили в ссылку.  На церковном соборе 403 года среди предъявленных ему обвинений были и порицания за то, что Иоанн проявлял недопустимую снисходительность к язычникам.

 

Спустя всего лишь двадцать пять лет после епископства в Константинополе Иоанна Златоуста политика церкви по отношению к инакомыслящим была уже откровенно воинственной.  В 428 году очередной константинопольский патриарх Несторий при вступлении на кафедру произнёс высокопарную речь.  По сообщению Сократа Схоластика в «Церковной истории», Несторий в обращении к императору Феодосию II с пафосом заявил: «VII.29 Дай мне, мой государь, землю, очищенную от ересей, — и я дам тебе небесное царство в награду.  Помоги мне в сокрушении еретиков — и я помогу тебе в покорении персов».  И то были не просто причудливые фигуры патетической речи Нестория.  Он ринулся преследовать неправоверных засучив рукава.  Христиан, мировоззрение которых не соответствовало церковным канонам, бросали в тюрьмы, у них конфисковывали имущество, разрушали их молитвенные дома.  Кровь иудеев к этому времени уже тоже пролилась.  Но гонения на иноверцев и еретиков только начинались.

 

Церковь приняла решительные меры и к тому, чтобы ограничить интересы христиан исключительно сферой культа.  Церковные писатели II–IV веков Тертуллиан, Киприан, Лактанций, Василий Великий, Кирилл Иерусалимский уже метали громы и молнии, говоря о сценических представлениях и спортивных состязаниях.  Иоанн Златоуст также сокрушался, что в дни конских скачек аудитория в его храме существенно редела, а танцующих и поющих людей он считал позорящими родной город.  Когда же император наказал антиохийцев за их буйство тем, что повелел временно закрыть в Антиохии конское ристалище и театр, Иоанн Златоуст в «Беседах о статуях» возликовал: «ХVII.2 О, если бы они никогда больше не открывались!».  Патриарх Несторий решил, что время воздыханий прошло.  Он запретил с церковной кафедры театры и концерты, пение и танцы.  Проведение спортивных состязаний отныне также не позволялось.

 

Так церковь перешла от проповедей и угроз к насильственным действиям.  Но запущенная однажды машина террора обладает таким коварным свойством, что набирая обороты, начинает давить и «наших» — самых что ни на есть «своих».  Под колёсами этой машины оказался не только Иоанн Златоуст.  Пострадал и Несторий.  Уже в 431 году ему пришлось удалиться в монастырь, который находился неподалёку от Антиохии.  Однако опального патриарха и там не оставили в покое: его сослали в один из отдалённых оазисов Египта, где он и умер.

 

Несторий пострадал не потому, что преследовал еретиков недостаточно рьяно, а потому, что сам был признан вероотступником: он запрещал называть деву Марию Богородицей, объясняя это тем, что человек не мог родить Бога.  И теперь епископы с церковных кафедр грозили анафемой каждому, кто не принесёт на сожжение богословские труды Нестория.




О духовной ломке Западной цивилизации в начале средневековья; о том, что уроки любви оказались замещёнными в Церкви уроками ненависти

 

До тех пор, пока Скрижаль не прочёл беседы Иоанна «Против иудеев», он не мог решить, какое событие, какую историческую веху следует считать началом средневековья — рубежом, отделявшим эпоху христианизации Западного мира от многовекового периода в истории, который ассоциировался у него прежде всего с подавлением инакомыслия и с массовым истреблением иноверцев.  Скрижаль увидел эту веху.  Народы Средиземноморья стали погружаться во тьму средних веков не тогда, когда толпа фанатиков-христиан зверски убила преподавателя философии Гипатию, и не тогда, когда в той же Александрии с одобрения архиепископа Кирилла начались еврейские погромы, а тремя десятилетиями ранее: когда Иоанн Златоуст, опередив Августина, провозгласил для всех фанатиков от веры благовидное оправдание любых насилий.

 

После раздумий над особенностями рубежа, который разделил две столь разные эпохи, Скрижаль увидел и перераспределение ролей между наставничеством философов и проповедничеством церкви в период этой коренной духовной ломки Западной цивилизации.  Скрижаль осознал, что начиная со времён Платона роль учителей нравственности у народов Средиземноморья принадлежала главным образом философам.  Не олимпийские боги из причудливых мифов эллинов, не жрецы древних культов, а именно философы расставляли те духовные вехи, которые служили ищущим натурам ориентирами в выборе образа жизни и в уяснении шкалы человеческих ценностей.  В середине I столетия такие же обязанности взяли на себя и христианские проповедники.  И пока делá и помыслы этих пастырей отвечали новозаветным идеалам — пока за их словами и поступками стояла прежде всего любовь к людям независимо от религиозной и национальной принадлежности человека, — учителя́ церкви с полным правом, а потому и с таким успехом, выполняли роль наставников для многих жителей Римской империи.  Однако с упрочением христианства в ранге государственной религии отцы церкви нарушили не только древнюю библейскую заповедь «не убивай», но и ту заповедь Иисуса, которая по большей части и отличала Новый Завет от Ветхого Завета.  «5.44–47 Любите ваших врагов, благословляйте проклинающих вас... — провозгласил Иисус в Нагорной проповеди по версии Матфея. — Если вы приветствуете только ваших братьев, то что в этом особенного?  Не так же ли поступают и язычники?».  Откровенно презрев наставления Иисуса и апостолов, церковь утратила моральное право учительствовать от их имени.  Фактически церковь учредила новый культ, выдав его за детище того религиозного движения, которое зародилось на земле библейских пророков, а затем усилиями апостола Павла вышло далеко за пределы Израиля.

 

В V веке началось моральное разложение церкви.  Когда цель миссионерства Павла была вроде бы достигнута, — когда школа христианской жизни стала обязательной почти для всего Западного мира, — уроки любви оказались замещёнными в ней уроками ненависти.  Философию же блюстители единоверия лишили права голоса и бросили в темницу.




О культе Иисуса Христа

 

Культ Иисуса Христа, учреждённый церковью, по сути мало чем отличался от почитания богочеловека-фараона в Древнем Египте и от чествования монарха — Сына Неба — в Древнем Китае.  Разница между предыдущим государственным культом Римской империи, установленным в честь богочеловека-императора, и новым — поклонением распятому Сыну Божьему — была тоже лишь в несущественном: в названиях, в иерархии священнослужителей и в ритуалах.  В главном же, в природе явлений, эти и подобные религиозные традиции отражали общую для простонародья склонность творить себе кумиров, обожествлять неординарных людей.




Об отношении Церкви к знаниям

 

Приказ императора Юстиниана в 529 году о закрытии философской школы в Афинах явился логическим завершением процесса девальвации знаний в системе ценностей нового, христианского, мира.  Церковь добилась своего: понятие образованности свелось в конце концов к памятованию текстов Священного Писания, а истинной верой по меркам иерархов оказалась набожность простолюдинов.  С закрытием философских школ всё меньше оставалось интеллектуалов, способных видеть мир во всей его полноте.  Так светская власть, исполняя волю блюстителей чистоты веры, срубила то древо знаний, плодами которого в течение нескольких столетий питались самые талантливые церковные умы.  И решающая роль в уничижении культурного наследия античности принадлежала именно этим, наиболее образованным и авторитетным из богословов.  Развив свои способности благодаря любознательности и усердию в освоении этого интеллектуального достояния, они порицали пытливость в пастве.

 

Тому, что познание представлялось богословам чем-то греховным, немало способствовала библейская история об Адаме и Еве, вкусивших плод с запретного древа.  Отцы церкви свято верили каждому слову библейских книг и потому учили, что первые люди, которых Бог поселил в раю для наслаждения вечной жизнью, оказались неблагодарными и совершили великий грех.  «45.28 ...Мы не соблюли поста, будучи побеждены Древом Познания», — высказался Григорий Богослов в речи «На святую Пасху».

 

При всём искреннем расположении Скрижаля к библейским текстам он понимал, что сюжет из Книги Бытия, согласно которому Бог покарал Адама и Еву за любопытство, представлял миропорядок в искажённом виде.  Стремление к познанию сути добра и зла представлялось Скрижалю естественным стремлением человека.  Если бы он оказался перед выбором: вкусить плод от Древа Жизни, чтобы существовать вечно, но при этом находиться в полном неведении относительно законов мира, или же вкусить плод с Древа Познания добра и зла и тем самым получить на какое-то время возможность понять суть и высшее предназначение жизни, он без колебаний выбрал бы познание.  Конечность отпущенных на земле дней, связанная с таким выбором, его бы не остановила.  В этом смысле он видел себя духовным сыном Адама и Евы, как представлены эти литературные герои в Книге Бытия.  В этой библейской легенде они вовсе не обманули того, кто назван в ней Богом, — прародители человечества не давали обещание не есть запретные плоды, — но сам главный герой сюжета, Бог, показан злым и коварным, потому что создал первых людей такими пытливыми, а потом наказал их за любопытство.

 

Скрижаль никак не мог согласиться с положением христианской догматики, согласно которому библейские персонажи Адам и Ева совершили великий грех.  Стремление высших носителей разума к постижению действительности — и к познанию природы добра и зла в частности — является неотъемлемой составляющей законов мира, понимал он.  А коль так, то христианский догмат искупления во многом терял под собой основание, потому что в смерти Иисуса как расплате за первородный грех — за правдоискательство Адама и Евы — не было нужды.

 

Скрижаль понимал, что его мысли могли показаться многим верующим кощунственными, но он действительно смотрел на мир иначе.  Он полагал, что библейские слова о плодах познания — фразу, которую в Книге Бытия произносит Змей, — уместней было бы отнести к внутренней речи самого Творца: «3.4–5 Нет, вы не умрёте, но Бог знает, что в день, в который вы отведаете их, откроются ваши глаза, и вы будете как боги, знающие добро и зло».




О влиянии культуры Востока на идеалы Западной цивилизации. — Из главы «Ямвлих»

 

Взгляды первых неоплатоников, и в частности трактат Ямвлиха «О мистериях египтян, халдеев и ассирийцев», помогли Скрижалю осознать, что приверженцы идеалов Западной цивилизации поддались влиянию культуры Востока не только в верованиях и в построении государственной власти.  Философские искания лучших умов, которые заявили о себе в странах Средиземноморья в III‒IV веках, также оказались окутаны мистикой Востока.




О том, что внешняя сторона богопочитания христиан по сути мало чем отличалась от религиозной практики эллинов. — Из главы «Император Юлиан»

 

...Скрижаль осознал, что внешняя сторона богопочитания христиан в сущности мало чем отличалась от религиозной практики эллинов; характерной её особенностью было главным образом отсутствие жертвоприношений.  Большой разницы в том, молиться перед статуей или перед иконой, горит при этом свеча или пылает огонь — Скрижаль не видел.  Христианство — по крайней мере восточное его крыло — могло бы действительно уйти дальше от поклонения внешним атрибутам культа, если бы в Византии во времена иконоборчества, в VIII веке, взяла бы верх партия противников иконопочитания.  Но Скрижаль понимал, что при том упадке культуры и деградации общества, которое явилось закономерным следствием победы христианства над эллинизмом, крещёное население Византии не отказалось бы от почитания икон, поскольку оставалось по сути языческим, если этим словом обозначать древний культ эллинов в той его трактовке, которую Юлиан считал крайне глупой.




О бессмертии человека

 

...Тему присутствия божественного начала в каждом человеке Юлиан разрабатывал в сочинении «К невежественным киникам».  Постигая сущность своей души, познающий открывает в себе и то, что в нём является лучшим и более божественным по сравнению с его душой; и он начинает постигать божественное этим найденным в себе божественным, пишет здесь Юлиан. «184a ...Индивидуально каждый смертен, но как целое — бессмертен», — формулирует он.

 

Высказывание Юлиана о бессмертии человека в целом показалось Скрижалю наиболее точным выражением тех же по сути взглядов, о которых он узнал из книг философов античности.  Он разделял убеждение Юлиана о беспредельности интеллектуальной жизни духовно развитого человека.  Скрижаль уточнил бы только, что осознать своё бессмертие — бессмертие как целого — может лишь тот, кто сумел перенести центр сознания с личной, конечной, жизни по меньшей мере на разум как всемирное явление.  Полного же понимания отсутствия временны́х измерений жизни достигает тот, кто приходит к отождествлению себя с самóй причиной существования разума — с первоначалом, с основополагающим законом мира.




О том, что культуру Западного мира на рубеже II и III тысячелетий характеризует отсутствие цельности в гораздо большей степени, чем греческо-римскую цивилизацию

 

Скрижаль терялся в догадках, каким образом у интеллектуалов поздней античности, и в частности у Юлиана, совмещались чисто философские взгляды с представлениями о существовании ангелов и демонов, суждения о едином — с убеждённостью в том, что каждый из многочисленных богов древнегреческой мифологии выполняет свои вселенские функции.  Скрижалю казалось несовместимым также стремление тех мудрых людей уподобиться высшему началу мира с их верой в необходимость совершения священнодействий.  Однако самомý своему недопониманию вроде бы противоречивых воззрений просвещённых  мужей античности он не удивлялся, поскольку отдавал себе отчёт в том, что является представителем другой цивилизации.  Культуру эллинов, навсегда оставшуюся в прошлом, за тьмой средних веков, он мог постичь лишь немногим в большей степени, чем духовное наследие шумеров или древних египтян.

 

Скрижаль попробовал представить, какой увидят современную ему западную культуру народы будущего, если христианскую цивилизацию постигнет участь, подобная гибели Древнего мира.  И он пришёл к выводу, что в таком случае — если от христианской культуры, после того как грядущие поколения надолго предадут её забвению, останутся лишь отдельные книги и произведения искусства — пытливые умы очередной новой эры будут спорить о том, почему интеллектуалы христианской эпохи, с одной стороны, верили в истинность своих духовных ценностей, а с другой — жили совсем по другим законам; историки будут недоумевать, как так случилось, что люди столь странной цивилизации принимали проповедь бедности Иисуса и надеялись попасть в царство Божье, но при этом ценили достаток, стремились к ещё большему благополучию и вовсе не собирались раздавать своё имущество бедным.  Если на закате христианской эры естественная передача знаний от поколения к поколению тоже прервётся, как произошло это с гибелью греческо-римского мира, то будущие исследователи поломают голову и над тем, почему в ту малопросвещённую эпоху подавление привязанности к родным и борьба с жизнелюбием не стали всеобщим стремлением третьей части человечества, христиан, несмотря на то что они верили в справедливость слов своего обожествлённого законоучителя о необходимости ненавидеть близких и даже саму жизнь.  Скрижаль сомневался, поймут ли аналитические умы будущего и то, каким образом объяснить патологическую воинственность носителей столь парадоксальной культуры; ведь вся история христианской цивилизации представляет собой сплошную череду жесточайших кровопролитных войн, развязанных крещёными народами, которые скорей всего усвоили, что любить врагов им заповедал сам Бог.

 

Скрижаль осознал, что культуру Западного мира на рубеже ХХ‒ХХI веков характеризует отсутствие цельности в гораздо большей степени, чем греческо-римскую цивилизацию.  После этого он другими глазами посмотрел на те чисто теоретические особенности мировоззрения неоплатоников, которые казались ему несогласующимися одно с другим.




Тьма средневековья накрыла Западную цивилизацию и эллинизированные народы Востока в конце IV века, после гибели императора Юлиана

 

Смерть императора Юлиана в 363 году показалась Скрижалю тем временны́м рубежом, на котором закончилась эпоха античности и от которого начался отсчёт новой, христианской, эпохи.  Главными отличительными чертами наступивших времён он видел духовную деградацию народов Средиземноморья, пренебрежение индивидуальными особенностями и достоинством отдельной личности, а также обесценивание самóй жизни человека.

 

О всеобщем падении нравов в Римской империи в 60‒70-х годах IV века оставил свидетельство Аммиан Марцеллин.  В эти годы, во времена правления христианских императоров Валентиниана и Валента, как в западной, так и в восточной частях страны против людей разных сословий, достатка и убеждений выдвигались обвинения в заговорах и в колдовстве.  Оклеветанных мужчин и женщин, молодых и старых бросали в тюрьмы и зверски пытали.  Скорые на расправу судебные разбирательства носили массовый характер и заканчивались смертной казнью.  Аммиан, очевидец тех событий, повествует об этом в «Римской истории»:

 

ХХIХ.1.40–41 ...Множество людей почти всех званий, перечислить которых по именам было бы трудно, опутанные сетями клеветы, были замучены руками палачей, но сначала их надломили пытками, свинцом и кнутом. Некоторых казнили незамедлительно, пока ещё шло разбирательство того, заслуживают ли они наказания. Людей на глазах у всех убивали так, словно резали скотину. Чтобы смягчить возмущение казнями, неисчислимое количество рукописей и кучи книг свозили из разных домов и в присутствии судей предавали огню как запрещённые, хотя большинство книг были трактатами по свободным наукам и юриспруденции.

 

Клеветники, интриганы, завистники, корыстолюбцы, чиноискатели легко добивались теперь своих целей: ценой загубленных ими душ они устраняли с пути конкурентов и неугодных им лиц, присваивали имущество своих жертв и выслуживались перед императорами, которые поощряли такое рвение.  Аммиан сообщает, что темницы и частные дома были переполнены заключёнными; подсудимых держали в кандалах, и они задыхались в страшной тесноте.

 

Слыть образованным человеком становилось опасно для жизни.  В страхе быть обвинёнными в использовании сверхъестественных знаний и в колдовстве люди, по свидетельству Аммиана, сами сжигали свои библиотеки, чтобы не давать клеветникам поводов для доносов:

 

ХХIХ.2.3–4 ...В доме человека, привлечённого к суду, во время обыска подкладывали старушечьи заклинания или непристойные любовные рецепты, чтобы погубить невиновных. И в суде, где не было ни закона, ни стыда, ни правосудия, чтобы отличать истину от лжи, и где не было защиты, имущество подсудимых конфисковывали, и хотя за ними не находили никакой вины, их, молодых людей и стариков, предварительно искалечив пытками, уносили на носилках на казнь. В результате во всех восточных провинциях владельцы книг в страхе перед подобной участью полностью сжигали свои библиотеки, такой страшный ужас охватил всех.

 

Прочитав «Римскую историю» Аммиана, Скрижаль утвердился в мысли о том, что тысячелетняя тьма средневековья накрыла Западную цивилизацию и эллинизированные народы Востока именно в конце IV века, после гибели императора Юлиана.  Именно в это время в Римской империи стали убивать людей фактически без суда; именно в это время Иоанн Златоуст в сирийской Антиохии стал подстрекать паству к еврейским погромам, к преследованию иноверцев и инакомыслящих.  Вскоре этот красноречивый богослов стал константинопольским патриархом.




О том, что путь к высшим знаниям и к единению с первоначалом для людей открыт. — Из главы «Прокл»

 

...Путь к высшим знаниям и к единению с первоначалом открыт для людей, утверждал Прокл.  Поскольку с единым так или иначе соприкасается всё, людям дано судить о нём благодаря его подобию, которое находится в каждом человеке.  Прокл сформулировал эту мысль в «Теологии Платона»: «I.3 В нас есть всё, но духовно, и поэтому нам по природе дано познавать все вещи, побуждая заключённые в нас силы и образы».

 

Отталкиваясь от сказанного Платоном о максимально возможном для людей познании первопричины, Прокл указал путь к такой, высшей степени познания: «VI.1081 ...Необходимо пробуждать единое в нас»; только наиболее божественным в себе человек может приблизиться к постижению единого.  По сути об этом же говорил и Плотин.

 

Когда душа обращается к себе самой и раскрывает собственную сущность, она способна идти в этом поиске ещё дальше.  Если это происходит, душа обнаруживает в себе сначала разум, а затем начинает созерцать и богов.  Роль надёжного проводника на пути восхождения души Прокл видел в философии, и особенно в том мировоззрении, которое Сириан почерпнул из литературного наследия Платона.  «1 Философия такого рода была открыта людям во благо — вместо изваяний, вместо храмов, вместо самогó богослужения вообще и как средство к спасению для ныне живущих людей и тех, кто появятся на свет в будущем», — заявил Прокл во введении к трактату «Комментарий к “Пармениду”».  И всё же философия, по его мнению, способна поднять строй души только до определённых высот.  Подобно тому как пределом для всякого поступательного движения оказывается остановка, так пределом всех рассуждений является единение, а для восхождения души — покой.  Достигнув цели, душа становится единой и единственной.




О том, что интеллектуальной вершиной античной философии оказались «Элементы теологии» Прокла

 

Ещё не столь давно Скрижаль считал венцом античной философии эннеады Плотина.  Теперь же он склонялся к мысли, что такой интеллектуальной вершиной оказались «Элементы теологии» Прокла.  Этот трактат занимает лишь восемьдесят страниц книжного текста, что почти в десять раз меньше сохранившегося «Комментария к “Пармениду”» и в шесть раз меньше «Теологии Платона».  Но несмотря на столь малый для Прокла объём, он в этой книге сумел поднять на очередной, ещё более высокий уровень обобщение идей, накопленных за восемь столетий в платонизме — в главном направлении античной философии.




О природе зла. — Из главы «Псевдо-Дионисий»

 

Наиболее значимыми в трудах Псевдо-Дионисия — значимыми по весомости философской мысли — Скрижаль нашёл рассуждения о природе зла.  Ход мыслей Псевдо-Дионисия вроде бы не отличался оригинальностью: он разделял довольно распространённое среди философов толкование зла как лишённость блага, а также принимал общую для платоников мысль о том, что зло порождается волей человека.  Тем не менее именно тексты Псевдо-Дионисия, точнее размышления над ними и комментариями Максима, окончательно уверили Скрижаля в том, что зло — явление не физического, а нравственного порядка, что обиталище зла находится не в материальном мире, а в душе человека.

 

Не называя имён философов и богословов III‒V веков, что выдало бы его подлог, Псевдо-Дионисий категорически отверг убеждение Плотина о том, что зло находится в материи.  Он разделял точку зрения платоников и Оригена, усматривая зло исключительно в сфере нравственности.  Скрижаль переосмыслил его суждение о том, что зло присуще лишь разумным особям, и уяснил эту мысль в более строгой формулировке: зло возникает там, где кончается предопределённость, обусловленная физическими законами, и появляется свобода выбора.

 

...Категоричность Псевдо-Дионисия и велеречивое восхваление догматов церкви, якобы совпадающих с его собственными взглядами, также мешали Скрижалю назвать автора философом.  В прочитанных книгах он увидел мутацию мысли, появившейся на свет в результате тайного, неестественного союза философии и богословия.  Трактаты Псевдо-Дионисия, как понимал теперь Скрижаль, были последними жизнеспособными чадами, порождёнными церковной догматикой.




О том, что после крещения Западного мира обретение знаний оказалось невозможным. — Из главы «Боэций»

 

Чувство сопричастности к судьбе Боэция и осмысление прочитанного вернули Скрижаля к сопереживанию трагедии, которая постигла Западную цивилизацию в ту эпоху.  С принятием христианства наиболее развитые народы Средиземноморья изменили своим духовным принципам, основанным на синтезе древних культур греков и римлян.  Крещёные правители Римской империи, которые усвоили нравы восточных деспотов, вознамерились подавить саму природу заложенных в человеке стремлений к самопознанию и к постижению законов мира.  После казни автора «Утешения Философией» в темницу бросили и саму Философию: смертный приговор Боэцию практически совпал по времени с приказом императора Юстиниана о закрытии Академии в Афинах.  Возможность получения знаний, обретение которых Боэций считал непременным условием для прорастания зерна истины в душе каждого человека, больше не существовала.




О том, что в Средиземноморье наступила эпоха невежества, страха и обязательного для всех единомыслия. — Из главы «Последние неоплатоники»

 

Скрижаль не мог судить, кто был более жестоким монархом — римский император Юстиниан или персидский царь Хосров, но решительное заступничество шахиншаха за философов, подданных Римской империи, ярко характеризовало степень нетерпимости Юстиниана по отношению к тем гражданам, которые не приняли вероучения церкви.  Для Скрижаля было очевидно одно: люди с независимыми суждениями оказались ненужными этой интеллектуально деградировавшей христианской монархии.  В Средиземноморье, от берегов Испании до сирийских пустынь, наступила эпоха невежества, эпоха страха и обязательного для всех единомыслия.




О причинах гибели греческо-римской цивилизации. — Из главы «Гибель греческо-римской цивилизации»

 

Древняя богатейшая в своих творческих проявлениях цивилизация эллинов и римлян умерла насильственной смертью; с ней покончили пришедшие к власти ревнители христианской веры. Но это не произошло бы, если бы Западный мир прежде не перенял культурные традиции Востока.

 

Со времён походов Александра Македонского в Персию и войн Римской республики за обладание территориями Восточного Средиземноморья эллины и римляне подвергались влиянию восточных народов. Это влияние сказалось в религиозных традициях, и в области государственного управления, и в характере философских исканий. С распространением вероучения церкви, в Западном мире стало меняться и отношение к знаниям: достижения разума обесценивались. А с укреплением христианства в качестве государственной религии Римской империи слыть учёным человеком стало даже опасно. Книги древних авторов и библиотечные фонды уничтожались.

 

Притеснение сторонников древних культов, начатое при сыновьях императора Константина I и ужесточённое Феодосием I, завершилось указом Юстиниана I, в котором всем некрещёным жителям империи велено было креститься под угрозой конфискации имущества и изгнания. Человек, уличённый в исполнении древних религиозных обрядов, подлежал смертной казни. Потомки некогда свободных народов смирились с требованиями приказного единоверия и приучились жить в страхе и раболепии.

 

Прослеживая метаморфозы духа древних греков и римлян, узнавая о взглядах их лучших умов и становясь свидетелем постепенных изменений, которые происходили с чувством собственного достоинства, нравами и духовными ценностями этих, самых развитых народов Средиземноморья на протяжении более одиннадцати столетий — до середины VI века, Скрижаль всё ясней прозревал причины постепенной деградации и последующей тысячелетней духовной летаргии Западного мира.  Римская империя пала не из-за нашествия германских племён; ломка её устоев началась гораздо раньше, понимал он.  Цивилизация греков и римлян погибла именно потому, что потомки свободолюбивых, пытливых, предприимчивых эллинов и рассудительных, решительных, обладавших развитым чувством собственного достоинства римлян изменили духовным ценностям, которыми столь дорожили их предки.  Но завершая очередной этап своего самообразования, Скрижаль осознал нечто большее.  Причина упадка греческо-римской культуры заключалась не в самóм факте усвоения Западом чуждых ему нравов и традиций Востока, — влияние чьих-либо воззрений и образа жизни может явиться благом, если в духовном плане они выше, достойней, гуманней по сравнению с качествами, которые присущи человеку, обществу, народу, испытывающему такое благотворное влияние.  Но это был не тот случай.  Гибель греческо-римской цивилизации явилась прежде всего результатом того, что носители культуры древних греков и римлян изменили нравственным нормам, которые безусловны, одинаковы не только для народов Запада и Востока, но и для всех разумных, высокоорганизованных обитателей мира, где бы ни жили они во вселенной.

 

Прежде, за изучением истории мировых религий, Скрижаль увидел главным образом ломку верований народов Римской империи.  Он думал, что коренные изменения в жизни её подданных происходили по мере продвижения христианства от восточного Средиземноморья к западному, становясь тем заметнее, чем больше усиливалось влияние церкви на умы обывателей.  Теперь он вполне понимал, что крушение древних основ Западной цивилизации началось гораздо раньше, чем греки и римляне стали креститься.

 

Ограничение власти должностных лиц, их непременная сменяемость, коллегиальность правления, равенство знати и плебса в правах, свобода высказывать личные убеждения — все эти главные достижения Римской республики были полностью уничтожены задолго до начала новозаветной истории.  Об этом красноречиво свидетельствовала надпись на динарии, отчеканенном на монетном дворе в Риме в 44 году до начала христианской эры: «Цезарь, диктатор навсегда».  К этому времени Римская империя уже представляла собой деспотичное государство.  Победа самодержавия, капитуляция действующих законов перед правом силы, безнаказанность произвола и убийств сограждан, переход от выборности в порядке занятия государственных должностей к назначению и даже к передаче верховной власти по наследству, обожествление правителей, — всё свидетельствовало об усвоении обычаев азиатских монархий, всё говорило о влиянии худших в нравственном отношении традиций Востока.

 

Скрижаль отдал должное смелости Григория Богослова, назвавшего вещи своими именами.  Правоверия как прочного, окончательно установленного учения церкви ни в Римской империи, ни в Византии не существовало.  Правоверными считались те взгляды, которые одобрял правящий монарх.  А если самодержец менял свои убеждения, то ересь становилось правоверием, а правоверие — ересью.  Так повелось от императорства Константина I — от основания союза светской власти с церковью.




Об отличии между верой и религией

 

Прошло немало лет пока Скрижаль осознал отличие между понятиями, которые стоят за словами «религия» и «вера».  В непонимании сути этих явлений он видел причину самых больших бед человечества.  История религий представляет собой по сути историю заблуждений народов, чьи духовные и политические вожди стремились втиснуть веру каждого из тысяч и миллионов людей в строгие рамки одного из догматических учений.

 

Религия — это отвлечённое обозначение одного или многих массовых культов, каждый из которых имеет свой круг представлений о Боге или богах и свою практику богопочитания.  Принятые в каждом исповедании обряды и богословские формулы поддаются точному заучиванию и передаче последующим поколениям.  Религия может существовать тысячелетиями, меняясь и дробясь на течения, пока не растворится в одном или нескольких новых культах.  Религия — это явление внешнего мира, явление безличное, которое отражает особенности культуры и уровень развития какой-то группы людей, народа или народов в течение определённого исторического периода.

 

Вера же представляет собой личностный феномен.  Вера меняется на протяжении жизни человека, и этим временем её век ограничен.  Вера не поддаётся передаче кому-либо, поскольку мировосприятие неповторимо; таковы законы природы, которые формируют каждую личность своеобразной и уникальной.  Верующий человек вовсе не обязательно должен примкнуть к одной из известных конфессий.  Больше того, даже если кто-то считает, что исповедует ту или иную религию, такая принадлежность к сообществу верующих условна по той же причине: вера — явление уникальное.  Вера — это остающееся личным и только личным отношение с миром одной единственной и неповторимой души.




О причинах размежевания Запада и Востока

 

Феодосий I скончался в январе 395 года.  Перед смертью он разделил правление Римской империей между своими сыновьями: старший, Аркадий, получил власть над Востоком, а десятилетнему Гонорию, при котором Феодосий на время малолетства сына поставил соправителя, досталась в наследство западная часть империи.

 

К этому времени Рим и Константинополь по степени деспотизма уже существенно приблизились к порядкам, заведённым в азиатских тираниях, но на рубеже IV и V веков их дороги разошлись окончательно.  Причина размежевания была в том, что Константинополь в гораздо большей степени, чем Рим, воспринял нравы восточных монархий и по сути стал столицей одной из них.  Если к началу V века Восток и Запад Римской империи что-то ещё объединяло, то это были по большей части воспоминания о древних ценностях Рима: об уважении между гражданами и о республиканских институтах власти, которые были сильны стремлением к справедливости.  От поколения к поколению ещё передавалось чувство гордости за предков, а также память о всемирной славе и могуществе древних римлян.  Их крещёных и некрещёных потомков могли объединить начинания, в основе которых лежали бы принципы нравственности — незыблемые, непреходящие по своей сути.  Но христианские императоры для осуществления своих целей выбрали жестокие методы ограничения свобод и духовного насилия над подданными.  Поэтому попытки государства и церкви сплотить народы Средиземноморья таким принудительным, внешним образом — единством религии — были заведомо обречены на провал.




О том, что в духовном споре образованных людей с непросвещёнными жителями Римской империи победила вера простолюдинов

 

Потомки древних эллинов и римлян после обращения в новую веру по сути отреклись от самого главного достояния, которым так дорожили их предки — от свободы открыто высказывать свои взгляды.  Народы Западной цивилизации смирились с тем, что императоры и церковь присвоили себе право грубо вмешиваться в область личных убеждений любого человека.  Частью этого интеллектуального падения крещёных эллинов и римлян было пренебрежение обширнейшим философским и литературным наследием античности.  Подавляющее большинство трудов древних философов не сохранилось, главным образом — по умыслу тех, кто считали эти сочинения вредной ересью.  Эти книги безвозвратно исчезли ещё и по причине установившегося безразличия к суждениям древних авторов.  Поскольку с точки зрения христианских императоров и отцов церкви истина с приходом Иисуса Христа была найдена, убеждения всех некрещёных мудрецов оказались в лучшем случае в ряду бесполезных, ошибочных взглядов.

 

Та кипучая эпоха, когда и юноши и зрелые мужи отправлялись за тридевять земель изучать науки и отдавали там чуть ли не всё своё состояние за курс лекций, прошла.  С упрочением христианства в качестве государственного культа, знания в обществе стали постепенно обесцениваться.  И такой ход событий виделся Скрижалю закономерным, потому что в духовном споре образованных людей с непросвещёнными жителями империи победили зашоренные, нетерпимые к инакомыслию верования простолюдинов.

 

О том, насколько изменились с течением веков отношение к наукам и степень доступности знаний, Скрижаль мог судить по истории книгоиздательства и книготорговли.  [...]

 

О степени упадка культуры в средневековье у крещёных народов, которые жили в Средиземноморье, по сравнению с их прошлым свидетельствовало также постепенное исчезновение публичных и частных библиотек.  [...]

 

Богатейшие знания, накопленные эллинами и римлянами, оказались невостребованными.  Больше того, слыть образованным человеком и хранить книги у себя дома стало опасно. 

 

В конце IV века, когда император Феодосий I объявил христианскую веру истинной и единственно допустимой в империи, началось уничтожение библиотечных фондов.  В 391 году по приказу Феодосия христиане Александрии разрушили все древние храмы в городе.  И храм бога Сераписа вместе с находившейся в нём частью той самой Александрийской библиотеки, богатейшей в древности, тоже был разгромлен. 

 

Христианские императоры V века приказывали уничтожать книги, которые считали богохульными.  В 475 году в Константинополе в ходе борьбы с монофизитством была сожжена публичная библиотека, в которой насчитывалось сто двадцать тысяч томов.  С приходом к власти императора Юстиниана I, когда наступили времена приказного единоверия, все труды древних философов попали в разряд сочинений, сбивающих людей с толку и вредоносных.  Папа Григорий I, избранный епископом Рима в 590 году, не признавал светское образование и стремился заменить его церковным.  Он приказал уничтожать произведения древних авторов, и его приказ выполнялся.  Библиотеки в христианских странах в период средневековья существовали только в монастырях.  Поэтому рукописи, уцелевшие от костров этой бескровной, но изуверской инквизиции, были для мирян практически недоступными.

 

Уничтожение многочисленных замечательных работ древних философов Скрижаль переживал как свою невосполнимую потерю.  Он понимал, что эта личная утрата была вроде бы ничтожно мала по сравнению с тем, чего лишилось всё человечество, — и те мыслящие люди средневековья, которые стремились к знаниям, и его современники, и те поколения, которые придут в мир после него.  Но сознание неразрывной связи с судьбой каждого человека раздвигало пределы его личных переживаний и множило его боль.




О том, что произошло с греческо-римским миром после крещения, и каким образом это случилось

 

Гибель греческо-римского мира чем-то походила на суицид.  Жестокая борьба крещёных императоров и архиереев с последними приверженцами древних культов и с теми христианами, которых считали неправоверными, лишь довершила затянувшуюся агонию.

 

Активное общение народов Востока и Запада началось после завоеваний Александра Македонского и с расширением пределов Римской республики.  На протяжении нескольких столетий влиянию восточных деспотий с их своеволием царей и раболепием подданных подвергались прежде всего полководцы Рима, наместники восточных провинций и воины: при виде личного богатства и неограниченной власти монархов Азии и Африки стяжатели и честолюбцы республики поддались искушению безмерно обогащаться и безраздельно властвовать.  А затем, в результате миграции жителей Средиземноморья, эллины и римляне оказались также под влиянием мистики вероучений Востока.  Старые культы вышедшие из Древнего Ирана, из Малой Азии, из Сирии, Иудеи и Египта нашли и продолжали находить своих приверженцев среди жителей Римской империи, однако для большей экспансии им не хватало молодого задора.  Такими свежими силами, необходимыми для духовных завоеваний, и оригинальным учением с заманчивыми посулами обладала юная религия, которая ответвилась от библейского культа сынов и дочерей Израиля.

 

«Только не надо верить басням», — заметил Эпикур, когда рассуждал о природе таких явлений, как молния и гром, землетрясения и вихри, движения небесных светил и чередование дня и ночи; в объяснениях этих и многих других явлений природы Эпикур отталкивался от научных знаний своего времени, от доводов разума, а не от общеизвестных мифов о богах.  Греческо-римский мир не внял этому призыву — поверил фантастическим домыслам крещёных миссионеров.  Ещё в середине I века члены ареопага в Афинах снисходительно посмеялись над апостолом Павлом после его речей о воскресении Иисуса.  Но всего лишь век спустя, как следует из рассказов Лукиана и Апулея, жители Греции верили в магию и в чудеса значительно больше, чем прежде.  Народам Средиземноморья не хватило здорового критицизма тех скептиков, которые не спешат верить в чудеса, а предпочитают отталкиваться от фактов и мыслить логически.  Сдаче позиций Запада в сфере духа способствовало и то, что столица Римской империи переместилась на Восток: новый стольный град, Константинополь, географически оказался на границе между Европой и Азией.

 

После близкого знакомства с философскими исканиями Древнего мира и становлением христианства как религии Скрижаль уяснил, что в первых веках новой эры народы Средиземноморья ещё не были готовы к принятию философской идеи бога и усвоили простой культ, который не требовал от человека значительных индивидуальных усилий и при этом сулил новообращённым вечное блаженство; христианство сумело духовно завоевать Запад прежде, чем эллины и римляне успели утвердиться в своей, идущей от разума, вере.  Обывателям легче было принять Иисуса — царя в области духа, который является посредником между всеми смертными и Богом, — чем задуматься о своих прямых отношениях с высшим началом мира.

 

При жёстком диктате монархов этой первой, в полсвета, христианской державы и под влиянием вероучения церкви происходило умаление значимости интеллектуальных исканий, обесценивалась индивидуальность человека и росла нетерпимость к инакомыслию.  Став под хоругви церкви, многие крещёные подданные императора ринулись преследовать своих земляков, которые всё ещё придерживались традиций их общих предков.  Эти зачинатели крестовых походов и инквизиции — отчасти из благих побуждений — хотели отвадить сограждан от нечестия.  Однако предпринятые ими радикальные меры по излечиванию Античного мира истощили жизненные силы этого развитого, некогда крепкого организма, который к тому времени уже давно страдал духовным недугом; удушение его свобод и независимого мышления миссионерами-врачевателями атрофировало его разум.  Продолжая спасать не примкнувших к церкви, якобы заблудших, жителей империи от расплаты на небесах, гонители стали уничтожать упрямцев, соотечественников, на этом свете.

 

Сам факт насилий новых греков и римлян над приверженцами традиций их предков свидетельствовал о том, что гонители инакомыслящих — крещёные императоры и государственная церковь — рушили те моральные устои, которые по степени нравственности значительно превосходили идеалы христианской системы ценностей: ненавистники древней отеческой культуры, одними из главных черт которой были многополярность мнений и уважение к оппонентам, породили новую культуру, которую отличало прежде всего принуждение сомневающихся и упорствующих людей к единоверию и единомыслию.

 

Унаследовав заблуждение вождей Иудеи — уверенность в богоизбранности библейского народа, — христианский мир не усвоил те лучшие черты, которые после веков скитаний отличали большинство потомков Израиля, — искреннюю любовь к ближним и желание не причинить никому вреда.  Переняв также худшее из традиций греческо-римской цивилизации — преобладание обрядности в богопочитании, которая стала краеугольным камнем вероучения церкви, — новый средневековый мир отверг и в значительной части уничтожил богатое интеллектуальное наследие античности, очернил идеалы и стремления лучших умов прошлого, растоптал уважение к независимому мнению и нуждам человека.

 

Когда Скрижаль абстрагировался от разделения Древнего мира по географическому принципу — на Восток и Запад, он увидел, что в борьбе за умы жителей Римской империи победили мистические настроения и суеверия недалёких киников-христиан, а не взгляды образованных людей.  Государственная, воинственная церковь — уродливое порождение тяжелобольного эллинизма и восточной мистики — с помощью силы лишила права на собственное мнение не только последователей других религий и приверженцев всех философских школ; императоры и епископы строго контролировали образ мыслей и действий единоверцев, христиан.  Церковь не допускала половинчатости во взглядах своих духовных чад: человек не мог, оставаясь христианином, принять только веру в единого Бога и усвоить проповедь любви ко всем людям, но сомневаться в сверхъестественных событиях из жизни Иисуса и не соблюдать церковные обряды.  Тем не менее оказался возможным другой компромисс — сделка с совестью со стороны самих идеологов этого государственного института веры.  Поскольку остепенившаяся церковь своей жестокостью, нетерпимостью к инакомыслию грубо попрала заповедь искренней братской любви и тем самым подавила едва пробившиеся духовные ростки безусловного человеколюбия, — сутью этого выхолощенного, обязательного для народов империи культа остались обрядность, унаследованная от религий Древнего мира, и вера в чудеса, которые в христианстве получили статус незыблемых догматов.

 

Во времена того многообразия верований, которое было естественным для народов Средиземноморья до их крещения, человек мог жить в согласии с собой — в соответствии с идеалами, выбранными им самим.  У народов, которых Римская республика объединила под своей властью, существовало много религиозных культов и философских школ.  И каких бы убеждений о высших силах человек ни придерживался, ему не приходилось скрывать свои взгляды, лукавить и вести двойную жизнь.

 

С крушением Римской республики и рождением на её развалинах Римской империи монархи стали ограничивать свободу слова подданных.  И рьяные агитаторы некоторых восточных культов, и обличители существующих в империи порядков, и философы уже рисковали быть высланными из Рима и Италии.  Такие изгнания действительно случались.  Начиная со II века императоры подвергали преследованиям и христиан.  И всё же в первые столетия новой эры люди разных верований и убеждений ещё имели возможность жить в согласии с собой.  Христиане и философы открывали свои школы.

 

Принятие веры в спасительную миссию Иисуса обернулось для народов Римской империи, для самостоятельно мыслящих людей, невозможностью открыто высказывать свои суждения.  Византия и страны Европы, где христианство стало единственной, обязательной для всех и каждого религией, погрузились в глубокую беспросветную темень средневековья.




О свидетельствах того, что Западный мир восстанавливает значимость своих исконных духовных ценностей

 

Осознавая всю трагичность ничем неисчислимого урона, который понесло человечество в результате христианизации народов Средиземноморья, Скрижаль видел и то, что сила, которая направляет эволюцию духа, берёт своё.  Подобно тому как полноводная река делает крутую излучину и начинает течь чуть ли не вспять, но потом разворачивается и повинуясь главной движущей силе, катит воды дальше, — так и ход развития Западной цивилизации после крутого поворота от интеллектуальных устремлений эллинов и римлян к подавлению свободомыслия — к жёсткому диктату одной и строго предписанной всем религиозной доктрины — стал постепенно возвращаться на тот рациональный, с ориентирами нравственности путь, который проторили лучшие умы античности.

 

О том, что Западный мир восстанавливает значимость своих исконных духовных ценностей, свидетельствовало более терпимое, чем прежде, отношение его современников к инакомыслию и большее уважение к самим оппонентам; несоизмеримо большей по сравнению со средневековым прошлым стала и свобода слова.  В цивилизованных странах утвердилось понимание неповторимости каждой личности и для многих уже являлось нормой жить бок о бок в мире и согласии с людьми других вероисповеданий и воззрений.  И общедоступность библиотек, и свободная продажа книг, и развитие наук, и восстановление уважения к образованным людям, и возрождение философских исканий, которые церковь фактически запрещала, и возобновление Олимпийских игр в ХIХ веке, — всё говорило о том, что народы Европы не сумели подавить своё естество.  После затяжной, длившейся столетиями болезни духа, диагноз которой — расстройство разума — Философия в «Утешении» Боэция поставила узнику, Западная цивилизация определённо выздоравливала.




О попытках объединить народы одной верой, или общей ненавистью к инакомыслящим, или дутым чувством патриотизма, — заменить нерушимые законы нравственности фальшивыми ценностями

 

Многие здравомыслящие люди ещё не осознали, почему все попытки духовных и светских вождей сплотить свой народ одной общей верой терпят неудачу, — такое единение, если случается, длится недолго и служит главным образом политическим устремлениям самих вождей.  И всё же Скрижаль надеялся, что цивилизованный мир уяснит: достичь сколь-нибудь высоких целей объединением людей с помощью религии нельзя.  Общую основу для лучшей, достойной жизни придумывать не надо, — она дана всем носителям высшего разума изначально, дана в качестве универсальных положений духа, которые нужно принять как непреложные и следовать им: людей объединяют моральные нормы.  Так устроен духовный мир.  Любые же действия тех политиков и фанатиков, которые нарушают законы нравственности — в частности, стремлением сплотить сограждан одной верой, или общей ненавистью к инакомыслящим, или дутым чувством патриотизма, — если и достигают своей цели, то заканчиваются тяжёлой расплатой обманутого народа за умопомрачение.  Такие потуги обречены на провал, потому что являются попытками подменить нерушимые установки мирового порядка фальшивыми ценностями, преходящим.




Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»





Фрагменты из книги IV


Скрижаль решил более определённо очертить круг тем, которые имеют непосредственное отношение к истории духа человечества

 

О необходимом условии для появления гениев и расцвета культуры любого народа. — Из главы «Философские искания в средневековом исламском мире»

 

О подобии и различии между тем, как ревнители христианства подавили культуру греческо-римского мира, и  тем, как поборники ислама растоптали интеллектуальный пласт молодой арабской цивилизации. — Из главы «Философские искания в средневековом исламском мире»

 

О том, что ни самоотверженная борьба подвижников-максималистов, ни скромные усилия свободомыслящих, совестливых натур не пропали даром

 

О том, что отличает философа от философствующего богослова

 

О том, почему безграмотным бедуинам потребовалось лишь пару веков, чтобы основанная ими цивилизация по своим достижениям намного опередила современный ей Западный мир

 

О схоластах

 

Из главы «Первые протесты интеллектуалов против диктата церкви»

 

О том, что Иоанн Экхарт фактически призывал современников встать на путь индивидуальной веры

 

О том, что Публикация «Государя» Никколо Макиавелли в 1532 году знаменовала закат эпохи гуманизма

 

Иезуиты понимали, что христианский мир не жил и не будет жить по христианским законам, и потому они пытались усыпить совесть христиан лицемерным толкованием строгих церковных предписаний. — Из главы «Блез Паскаль»

 

Спиноза — об универсальной вере

 

О проблемах, связанных с изложеним философских взглядов, и о границах предметной области философии

 

О субъективности всех философских суждений; о том, что не может быть единственно верной  системы философских взглядов, как не может быть одной общей для всех веры. — Из главы «Готфрид Лейбниц»

 

О том, что ограничение возможностей познания существует и относительно явлений микромира

 

О том, что разнообразие и борьба субъективных мнений, которая объясняется уникальностью каждой личности, служит эволюции необходимым, действенным инструментом для её целей

 

Тот факт, что каждый человек понимает истину индивидуально, — не ошибка эволюции в развитии сознательной жизни на земле, а напротив — результат оптимальных действий скрытой силы, которая направляет интеллектуальное становление разумных существ

 

О том, зачем изучать труды философов, если объективно познать основы мира действительно никому не дано




Скрижаль решил более определённо очертить круг тем, которые имеют непосредственное отношение к истории духа человечества

 

…Оглядываясь на уже пройденный духовный путь и раздумывая о том, в какие интеллектуальные пространства направить дальнейшие искания, Скрижаль решил более определённо, вполне осознанно очертить круг тем, которые имеют непосредственное отношение к истории духа человечества.

 

После раздумий Скрижаль остановился на том, что история духа землян — ход развития главной силы, присущей и лично ему, и каждому, в ком уникально обособилось всё мироздание, — охватывает историю тех древних цивилизаций и тех народов, достижения которых существенно продвинули становление человечества или же напротив, пути которых оказались тупиковыми в процессе эволюции духа: негативный опыт землян тоже приоткрывал характерные особенности этой вселенской силы.  Границы той области исканий, которую он очертил, включали в себя историю мировых религий, систему взглядов идеологов этих вероучений, а также воззрения чутких религиозных натур.  Для дальнейшего продвижения в познании мира и в самопознании Скрижаль без колебаний решил, что должен приобщаться и дальше к философским поискам и находкам наиболее известных, наиболее проницательных умов.  В этих раздумиях он понял, что к области его интересов относится история самых важных научных открытий.  В пределах очерченных им границ знаний проходили также пути становления гражданских прав и свобод цивилизованных народов земли.  И особое, пристальное внимание в том, что ему предстояло познать, он намеревался обращать, как делал прежде, на проявление универсальных моральных принципов в противоборстве сил добра и зла.  История духа человечества, как понял он, по сути представляет собой историю того, как в этой борьбе обнаруживали себя, действовали, неизменные законы нравственности.




О необходимом условии для появления гениев и расцвета культуры любого народа. — Из главы «Философские искания в средневековом исламском мире»

 

Скрижаль поражался, сколь яркой была вспышка созвездия талантливых учёных, математиков, астрономов, изобретателей, врачей, философов, поэтов в мусульманском мире в IХ–ХII веках.  Он даже не пытался доискиваться причин появления такого большого количества гениальных людей, прежде всего персов.  Он не знал, возможно ли в принципе найти этому объяснение, но вполне допускал, что соответствующие поиски, на которые может уйти вся оставшаяся жизнь, приведут его в конце концов к банальному выводу: появление гениев и расцвет культуры любого народа обусловлен по меньшей мере пониманием власть имущих того, что надо не мешать людям высказывать свои убеждения, а ещё вернее — способствовать распространению знаний и культивировать свободу слова.




О подобии и различии между тем, как ревнители христианства подавили культуру греческо-римского мира, и  тем, как поборники ислама растоптали интеллектуальный пласт молодой арабской цивилизации. — Из главы «Философские искания в средневековом исламском мире»

 

Подобно тому как христианство, самоутверждаясь, уничтожило богатейшую культуру греческо-римского мира, так начётчики и блюстители чистоты мусульманской веры вместе с перешедшими в ислам завоевателями Востока — сначала тюрками, затем монголами — растоптали в прах интеллектуальный пласт молодой арабской цивилизации, столь обильный замечательными всходами.  Скрижаль понимал, что эти победы двух религий, рождённых в самых низах народа, — победы безграмотных мечтателей над просвещением и достижениями человеческого разума — делали похожими одна на другую, сближали между собой, фанатизм их ревнителей и нетерпимость к инакомыслию.  Однако в том, с чем именно расправились идеологи ислама и поборники христианства в первые века верховенства этих культов, была существенная разница.  В отличие от христианского мира, который безжалостно уничтожил достижения не собственной, а предшествующей ему цивилизации, после чего впал во тьму невежества, ислам вырвал с корнем, как вредный сорняк, свою, уже сложившуюся богатую культуру.  Тяжесть этой утраты человечества усугублялась ещё и тем, что культура ислама являлась в ту эпоху самой развитой и самой плодовитой в Западном мире.




О том, что ни самоотверженная борьба подвижников-максималистов, ни скромные усилия свободомыслящих, совестливых натур не пропали даром

 

Сюжет «Повести о Хайе» напомнил Скрижалю известное иносказание из «Государства» Платона о людях, которые с малых лет сидят в пещере закованными в цепи спиной к выходу, к свету.  Попытку одного из них — того, кто освободился из цепей и вышел из пещеры, — открыть узникам глаза на истинное положение дел в мире Платон тоже представил тщетной.

 

История человечества действительно свидетельствовала о том, что попытки донести передовые или просто новые идеи до народных масс чаще всего терпели неудачу и нередко заканчивались плачевно для самих просветителей.  Пифагор, праотец западной философии, погиб, видимо, от рук бездарных завистников; Платон за своё желание осчастливить жителей Сицилии чуть не поплатился жизнью, а Сократ, Иисус, Ян Гус, Джордано Бруно и многие другие правдолюбцы, не столь известные и даже не упомянутые в летописях, приняли за свои убеждения насильственную смерть.  Тем не менее во все времена во всех странах жили люди, которые если не шли на открытый конфликт с приверженцами догматического мышления, то упорно, исподволь, делали всё, что было в их силах для продвижения сограждан, а то и всего человечества по пути просвещения, к духовной свободе, к торжеству справедливости.  И Скрижаль верил, что ни самоотверженная борьба подвижников-максималистов, ни скромные усилия свободомыслящих, совестливых натур не пропали даром.  Тот же Ибн Туфайл при всей осторожности его писательства сумел донести до людей разных вероисповеданий мысль о народах, которые заблудились, и одиночках, которые поднимаются к вершинам духа: его «Повесть о Хайе» была очень популярной в средневековье.  К тому же занимая видное положение на службе у эмира Абу Якуб Юсуфа, Ибн Туфайл привлекал ко двору известных учёных.  Именно он рекомендовал эмиру взять на службу самого талантливого, как выяснилось позднее, философа мусульманского Запада — Ибн Рушда.




О том, что отличает философа от философствующего богослова

 

Задумавшись над тем, что отличает философа от философствующего богослова, Скрижаль вполне уяснил разницу.  Богослов приступает к рассмотрению любого философского вопроса заранее зная, к чему должен привести ход его мысли, — во всех рассуждениях такого идеолога культа конечные умозаключения уже заданы; он только ищет новые интеллектуальные пути или использует уже кем-то найденные логические посылки, ведущие к выводам о правоте известных догматов.  Искания ума ревностного приверженца любой религии не могут выйти за пределы строго определённых рамок, — не могут потому, что имеют внутреннюю установку: нельзя, грешно, наказуемо.

 

Воззрения каждого человека выстраиваются под влиянием условий жизни и особенностей культуры, включая религиозные или антирелигиозные традиции, его семьи, окружающих людей, общества, народа.  В отличие от богослова, философ не боится выйти в своих рассуждениях за пределы общепринятых верований, а идёт в интеллектуальных поисках настолько далеко, насколько ведёт ход мысли.

 

Человека делает философом стремление посмотреть на мир непредвзято.  Философ — внутренне свободный человек; он исследователь в области духа.  Богослов же является хранителем устоявшихся умоположений, и он, как любой добросовестный стражник, не может покинуть охраняемый объект.  Выискивание совпадений между высказываниями известных мудрецов и теоретическими основами культа, использование философской терминологии и методов логики для обоснования истинности религиозных догматов и даже искусное владение этим инструментарием не делают богослова философом.

 

Интеллектуальные поиски богослова и философа Скрижаль представлял себе выходом в океан двух кораблей, которые отчаливают от берега с разными целями.  Один из них следует в известный, заранее определённый порт, а второй пускается в свободное плавание.  Маршрут второго корабля диктуют интересы и личная интуиция капитана, а конечный пункт уточняется по ходу движения.  Только в таком свободном стремлении, которое не стеснено никакими обязательствами, могут быть сделаны открытия.

 

Правоверный богослов в своих интеллектуальных исканиях непременно достигнет берега не где-нибудь, а в тихом заливе догматики.  Прилежно выполненная им работа по приводу любого хода мыслей в церковную гавань никак не пополнит достижения разума и вряд ли согреет хотя бы одно сердце.  А путь философа непредсказуем.  Даже если он не найдёт того, что искал, его неудача может оказаться весомым результатом предпринятых им усилий, и не только для него одного.  И что бы ни случилось, он получит если не удовольствие, то по крайней мере удовлетворение от общения со стихией, которая его влекла.




О том, почему безграмотным бедуинам потребовалось лишь пару веков, чтобы основанная ими цивилизация по своим достижениям намного опередила современный ей Западный мир

 

Безграмотным бедуинам потребовалось лишь пару веков, чтобы основанная ими цивилизация по своим достижениям намного опередила современный ей Западный мир.  Объяснение этому Скрижаль увидел не в особой одарённости арабов и перешедших в ислам персов, а в крайней степени деградации крещёных потомков древних греков и римлян.  Сопоставив исторические пути христианства и ислама, он понял и другое: одной из главных причин духовного подъёма в арабоязычных странах в средние века явилась относительная, пусть небольшая, степень свободы религиозной и философской мысли, дозволенной властями.  А застывший в своём принудительном единомыслии средневековый Запад такой свободы не знал.




О схоластах

 

Скрижаль знал, что Фому Аквинского считают самым значительным из схоластов.  Теперь он вполне понимал, почему это слово, прежде безобидное, получило негативную окраску.  В средние века схоластами называли преподавателей как светских наук, так и богословия, но со временем этот термин закрепился преимущественно за преподавателями философии.  Схоласты смотрели на философию как на вспомогательный предмет, который подчинён интересам богословия, и они в меру своих интеллектуальных способностей занимались рациональным обоснованием истинности церковной догматики.  Но в этих изощрённых упражнениях для ума ответы были заранее заданными.  Поэтому все доказательства схоластов вполне естественно выглядели ходульным, впадающим в софистику резонёрством.  И в таком своеобразном философствовании Фома превзошёл всех своих предшественников и последователей.

 

В общих чертах Скрижаль был знаком с ходом интеллектуального пробуждения Европы.  Поэтому прочитанное помогло ему увидеть в Фоме не только главного знаменосца веры в эпоху Возрождения.  Благодаря тому, что святой Фома для обоснования правоты церковных догматов столь широко и последовательно привлекал суждения Аристотеля и придавал богословию наукообразность, статус философии в католических странах существенно поднялся.  Не желая того, Альберт, Фома и другие схоласты внесли свой вклад в развитие свободы слова, а это в конце концов логически привело к утрате монополии церкви на суждения об истинности чьих-либо взглядов.




Из главы «Первые протесты интеллектуалов против диктата церкви»

 

Религиозные движения в Западной Европе, вызванные пренебрежением и даже презрением к официальной церкви, которая выдавала себя за правопреемницу первых общин христиан, возникли ещё в XI веке.  А в следующем столетии эти альтернативные католичеству религиозные движения стали массовыми.

 

Об этих первых стихийных массовых движениях в среде малообразованных жителей Западной Европы Скрижаль узнал, когда изучал историю протестантства.  Но ему почти ничего не было известно о первых протестах тех интеллектуалов, которые открыто заявили о своих личных неортодоксальных взглядах и даже осмелились критиковать опорочившую себя церковь.  Он хотел понять, что послужило началом этих конфликтов и кем были те смелые образованные люди, которые бросили вызов всесильным римским епископам с их послушной духовной армией монахов и вооружёнными полчищами наёмников.  Скрижаль хотел знать также, что именно эти смельчаки противопоставили диктату папства.




О том, что Иоанн Экхарт фактически призывал современников встать на путь индивидуальной веры

 

После осуждения Экхарта папский трибунал в Авиньоне продолжал подвергать суду вольнодумцев и присуждал их рукописи к сожжению.  Однако эпоха диктата церкви в мирских делах и вопросах веры заканчивалась.  Наряду с другими решительными, самостоятельно мыслящими людьми, многие из которых спустя века остались даже неизвестными по имени, свой вклад в приближение эпохи свободомыслия в Европе, внёс и Экхарт.  Проповедью необходимости личных усилий для открытия в себе божественного начала он утверждал ненужность никаких посредников между человеком и Богом и фактически призывал современников встать на путь индивидуальной веры.




О том, что Публикация «Государя» Никколо Макиавелли в 1532 году знаменовала закат эпохи гуманизма

 

В появлении политических трактатов Макиавелли Скрижаль увидел знаменательную веху в истории Западной цивилизации.  В мире, где ханжеская, погрязшая в пороках церковь пыталась из последних сих навязать свою волю народам Европы, этот флорентийский политик выступил проповедником диктатуры государства, глава которого волен пренебрегать всеми нормами морали.  Макиавелли полагал нужным заменить господство церкви светским правлением.  Возобладание такой безнравственной власти не сулило существенных перемен христианскому миру, потому что между идеологией папства и принципами новой, светской, диктатуры, порядки которой отвечали поучениям Никколо Макиавелли, было много общего: это и вседозволенность правителей, и лицемерное прикрытие этого произвола благочестием, и откровенное пренебрежение интересами отдельных личностей, и жестокое подавление инакомыслия.

 

Публикация «Государя» в 1532 году, которая по времени совпала с первыми победами Реформации — с расколом Западной церкви на католичество и протестантство, знаменовала закат эпохи гуманизма.  Одной из отличительных черт наступавших времён было то, что властолюбцы усвоили многие советы Макиавелли и стали применять их на практике.




Иезуиты понимали, что христианский мир не жил и не будет жить по христианским законам, и потому они пытались усыпить совесть христиан лицемерным толкованием строгих церковных предписаний. — Из главы «Блез Паскаль»

 

Большинство принципов христианства, в частности — идеалы бедности и безбрачия, необходимость самоуничижения, непозволительность отвечать на злые выпады, запрещение давать деньги взаймы под проценты, — народы Европы не приняли.  Христианский мир жил по другим законам.  Иезуиты хорошо понимали это.  Как здравомыслящие люди, они осознавали и то, что ни убедить, ни заставить католиков жить в соответствии с новозаветными идеалами невозможно.  И они пытались усыпить совесть христиан лицемерным толкованием строгих церковных предписаний, чтобы нарушители этих правил могли спокойно спать.  Причём богословы Общества Иисуса в своих поучениях заходили так далеко, что с лёгкостью переступали границы элементарной нравственности.  Иезуитам приходилось считаться и с тем фактом, что протестанты продолжали привлекать в свои ряды налогоплательщиков пап.  Так как целью Общества Иисуса было служение интересам римских епископов, иезуиты стремились любой ценой удержать народы Европы в католицизме.  С тем чтобы сделать пребывание христиан в лоне Римской церкви ещё более привлекательным, некоторые богословы Общества Иисуса стали оправдывать не только пороки, но и преступления католиков.




Спиноза — об универсальной вере

 

Библейские тексты были ориентированы на людей с ограниченным мировоззрением: древние иудеи не знали, в чём состоит счастье человека, и имели весьма смутные представления о Боге, пишет Спиноза.  По умственному развитию и добродетелям они не отличались от других народов.  Книги Писания убеждали потомков Израиля лишь в необходимости повиноваться закону Ветхого Завета; избрание иудеев состояло не в пророчествах, — провидцы появлялись и у других народов; иудеи были призваны только для основания государства на справедливых началах и для предоставления свобод гражданам, что обеспечивало им счастливый образ жизни.

 

Сказав, что Бог не избрал народ Израиля навеки, Спиноза перешёл к разговору о всеобщем законе.  Евреи когда-нибудь восстановят утраченную государственность, но у них больше нет никаких преимуществ по сравнению с другими народами; «3 Поэтому вечный завет Бога, основанный на знаниях и любви, является универсальным», — утверждает Спиноза.  Этот естественный божественный закон, или что то же — закон природы, запечатлён в душе каждого человека от рождения.  Наградой за следование ему служит само его исполнение — познание Бога и естественная любовь к Богу, идущая от свободной души, а нарушение закона лишает этих благ, влечёт за собой рабство души и плоти.  Именно этот закон являет собой универсальную религию, суть которой состоит в любви и праведности.  Эта всеобщая истинная религия не требует веры в чудеса; она не нуждается ни в исторических рассказах, ни в пастырях, ни в обрядах: служители церкви нужны только простолюдинам, заявил Спиноза; церемонии культа ничего не дают для блаженства и добродетели, а чудес не бывает.  Рассказы об исторических событиях и чудесах, а также сюжеты, дающие крайне упрощённое представление о Боге, включены в Библию потому, что наиболее действенно влияют на недалёких людей.

 

В четырнадцатой главе «Богословско-политического трактата» Спиноза вернулся к разговору о божественном законе и назвал основные положения универсальной веры.  Никакие установки религиозных учений, вызывающие разногласия между честными людьми, не имеют к ней отношения, сказал он.  Верующий человек — не тот, кто усвоил религиозные догматы, а тот, чьи дела добры.  В качестве общих установок универсальной веры Спиноза видел лишь такие, которые способны укрепить душу в любви к ближним.  Названные им положения всеобщей веры совпадают с основными постулатами Библии; их немного: существует Бог, справедливый и милосердный; он един, присутствует всюду и господствует над всем; для него всё открыто.  Почитание Бога состоит только в справедливости и благодушии, то есть в любви к ближним.  Бог хранит тех, кто живут по таким правилам, и прощает грехи раскаявшимся.  Универсальная вера предполагает также богопознание — без него повиновение Богу неполно и даже невозможно.  Обо всём остальном каждый волен думать как считает нужным.

 

Перечислив эти положения, Спиноза повторил, что даже их каждый человек может уяснять по-своему и может судить о сказанном в Писании сообразно своему мировоззрению: не имеет никакого значения, считает ли человек, что Бог это дух, или свет, или мысль, или огонь, понимает ли награду праведников и наказание злодеям как естественные или сверхъестественные действия Бога и так далее.  Обвиняя религиозных фанатиков за преследование инакомыслящих, Спиноза назвал их врагами Христа и государственными преступниками.  В отличие от гражданских прав и общественных отношений, которые имеют дело с внешним миром, основание веры находится в душе, пояснил он; поэтому каждый свободен в своих суждениях о религии.  Спиноза дерзко заявил, что мнение любого человека о вере столь же авторитетно, как суждение о вере папы римского.




О проблемах, связанных с изложеним философских взглядов, и о границах предметной области философии

 

В попытках Декарта, а затем Спинозы ещё больше математизировать методы схоластов Скрижаль увидел тщетность подобных усилий.  Задумавшись над причиной столь явной неудачи, он объяснил её намерением передать абсолютно точно связи между неоднозначными понятиями.  Он увидел логическую закономерность в том, что стремление любого автора к предельной ясности изложения своих взглядов с помощью размытых по смыслу слов неизбежно порождает недопонимания.

 

В математике между числами — будь их два, три или сколь угодно много — существуют вполне определённые отношения.  Философия же оперирует терминами, имеющими большой смысловой диапазон.  Даже если не принимать во внимание упрощений при формулировке мыслей с помощью речи и неизбежных искажений в текстах при их переводах с одного языка на другой, — каждое из таких слов, как «Бог», «разум», «душа», «свобода», «необходимость», «воля», «добро», «зло», «бессмертие», охватывает самые разные представления людей и потому несёт в себе множество возможных значений.  Связывание двух таких смысловых множеств порождает третье и тем самым многократно расширяет диапазон подтекстов, стоя́щих за фразой.  Понятие «разум Бога» несёт в себе больше истолкований, чем каждое из его двух словесных составляющих.  Увеличение числа неоднозначных слов до законченной фразы — «разум Бога является единственной причиной вещей» — ещё больше размывает логические связи между отдельными частями речи в таком высказывании.  Поэтому смысловое пространство в философских формулах и утверждениях Спинозы часто оказывается неопределённым и сложным для оценки обоснованности его доказательств.

 

Скрижаль пришёл к выводу, что попытки пишущих интеллектуалов свести отношения между философскими понятиями до одной-единственной логической связи между этими понятиями возможно чаще всего в представлениях только одного человека — того, кому именно такая связь кажется очевидной и даже доказанной, то есть в сознании самогó автора.  Размышление над попытками Декарта и Спинозы представить свои философские взгляды обоснованными с математической точностью помогло Скрижалю уяснить, что философия — это область приложения ума, охватывающая представления людей прежде всего о таких важнейших законах мира и таких явлениях в жизни человека и эволюции человечества, которые остаются за пределами достоверных знаний.




О субъективности всех философских суждений; о том, что не может быть единственно верной системы философских взглядов, как не может быть одной общей для всех веры. — Из главы «Готфрид Лейбниц»

 

Скрижаль задумался над тем, возможно ли в принципе совпадение взглядов людей, в частности — философов, о таких неочевидных началах миропорядка, которые связаны с вопросами о существовании Бога и послесмертии.  Размышляя об этом изо дня в день, он в конце концов понял, что не может быть подобной — единственно верной — системы философских взглядов, как не может быть одной общей для всех веры.  Если философию понимать как любовь к мудрости, то она, как любого рода любовь, несёт в себе отпечаток личности, и значит уникальна.  Если под философией понимать некое всеобъемлющее представление о мире, то и в этом случае оно у каждого своё, потому что отражает образ мыслей данного человека, подспудно окрашенный особенностями его характера, темперамента и наклонностями, то есть является его личным восприятием действительности.

 

Уяснив, что представление о мире каждого человека — это лишь одна из многих, по сути уникальных реальностей, своеобразие которой обусловлено воспитанием и неповторимым сочетанием убеждений, знаний, догадок и влечений сердца, Скрижаль понял, что занимавший его вопрос — о том, кто из известных философов в своих трудах сумел более точно отразить миропорядок, — поставлен некорректно: каждое философское учение, каким бы гениальным ни был его автор, является субъективным.

 

Напрашивался вывод, что познать мир в целом — таким, каким он есть на самом деле, или говоря языком богословов понять замысел Творения и познать Бога, — невозможно.  И такой вывод походил на правду.

 

Чтобы познать общее, нужно по меньшей мере быть общим.  О том, что человеку порой удаётся отрешиться от личных качеств и осознать себя Целым — стать им, — Скрижаль знал не только понаслышке; с ним такое случалось.  Но в эти моменты духовного прозрения, поднявшись до созерцания себя всеединым, он лишался всех способностей, которые присущи смертным, и в частности — возможности поведать кому-либо о своём состоянии: о пережитом могут рассказывать лишь конечные существа.  Обособившись от Целого — вернувшись в мир множества, — человек способен передать то, что испытал, лишь через призму своего личного мировоззрения и с помощью крайне ограниченного набора условных знаков, которыми являются слова.  Такое описание неизбежно выходит индивидуализированным, да ещё искажённым условностью, неадекватностью речи.

 

Получалось, Целым, или на языке религиозного искательства — Богом, можно только быть.  Стремление кого бы то ни было обрести всеобъемлющее знание неизбежно сопряжено с субъективизацией действительности, потому что каждый индивидуум понимает универсальное индивидуально.  Но даже если такой духовный опыт, который граничит со всеведением и пребыванием одного сознания — всецелым, достижим, достоверно его не передать.  Тем не менее вывод о невозможности в принципе ввести представления о началах вселенной в область объективных научных данных требовал оговорки: каждое индивидуальное мировосприятие является истинным в том смысле, что при любых его изменениях оно адекватно, верно отражает личное ви́дение действительности.  Скрижаль усвоил и другое: каждый носитель высшего разума — это неповторимое Эго мира, которое органично обособлено в пределах духа и в то же время неразрывно связано со всем и каждым, кто подобным образом вовлечён в эти внепространственные пределы или же только причастен к ним как носитель жизни.




О том, что ограничение возможностей познания существует и относительно явлений микромира

 

Уяснив, что индивидуальные особенности восприятия человека так или иначе искажают в его представлении объективное положение вещей во вселенной, Скрижаль вспомнил, что подобное ограничение возможностей познания существует и относительно явлений микромира.  Согласно принципу неопределённости Гейзенберга — одному из основополагающих законов квантовой механики, — любое измерение, производимое над элементарными частицами, воздействует на них и тем самым отражается на результатах исследований.  В соответствии с формулой, которую в 1927 году вывел немецкий физик Вернер Гейзенберг, погрешность в определении местонахождения микрочастицы, умноженная на погрешность измерения количества движения этой частицы, есть постоянная величина, которая не может равняться нулю.  Иными словами, получение точных данных об исследуемом микрообъекте неосуществимо: даже если один из параметров частицы удастся вычислить с максимальной степенью точности, точность измерения другого параметра в лучшем случае окажется в той же степени искажённой: экспериментатор в принципе не сумеет достичь большего; это невозможно.

 

Подобно тому как в микромире использование измерительного прибора вносит погрешность в результаты исследований, стремление человека познать вселенную в целом — познать как явление, сочетающее в себе строго закономерные изменения материи и духа и в то же время допускающее свободу носителей разума в принятии решений, — неизбежно приводит к результату, на который влияет присутствие в этом опыте самогó познающего.  Но в отличие от исследований в области элементарных частиц, где погрешности измерений можно выразить с математической точностью, суждения людей о мире-в-целом выливаются в палитру самых разнообразных воззрений.  И насколько они далеки от объективной реальности — неизвестно.



О том, что разнообразие и борьба субъективных мнений, которая объясняется уникальностью каждой личности, служит эволюции необходимым, действенным инструментом для её целей

 

Скрижаль понял не только то, что на внутриличностном уровне каждое из субъективных представлений о мире можно причислить к истинным знаниям; он понял также, что сам факт существования множества таких различающихся между собой суждений о действительности, несмотря на вероятностный характер каждого из них, являлся столь же достоверным, как научно доказанные соотношения и законы.

 

В том, что разнообразие мнений остаётся неизменным на протяжении всей истории землян, Скрижаль увидел целенаправленную мотивацию со стороны тех сил, которые движут эволюцией.  Не только сами тайны мира, но и расхождения в их понимании, несогласие с мнениями большинства, побуждали любознательных натур к поискам истинных причин происходящего — от объяснения земных феноменов до суждений об основополагающих законах мироздания.  Сам факт такого постепенного продвижения человечества в познании законов природы и вселенной — от страстных споров к согласию, основанному на неопровержимых научных доказательствах, — был для Скрижаля очевидным.  Он уяснил, что борьба субъективных мнений, которая объясняется уникальностью каждой личности, служит эволюции необходимым, действенным инструментом для её целей.  В то время как наука делает всё более определёнными и даже однозначными ответы на те вопросы, которые прежде порождали разные гипотезы и спекуляции, пределы множества индивидуальных горизонтов мира также расширяются, охватывая новые явления жизни, вызывая новые разногласия, и тем самым подвигая пытливых натур к новым открытиям.




Тот факт, что каждый человек понимает истину индивидуально, — не ошибка эволюции в развитии сознательной жизни на земле, а напротив — результат оптимальных действий скрытой силы, которая направляет интеллектуальное становление разумных существ

 

Из размышлений Скрижаля следовало, что единомыслие, так же как единоверие, — не более чем плод недалёкого прожектёрства, которое не учитывает главных законов мира.  Посягательства властей и рутинёров на свободу слова, стремления унифицировать личные убеждения людей, так же как навязывание кому-либо некой системы взглядов в качестве единственно верной, являются невольными или сознательными попытками изменить эти фундаментальные законы; на языке церкви такие действия называют богоборчеством.  А в том факте, что каждый человек понимает истину индивидуально, Скрижаль видел не ошибку эволюции в развитии сознательной жизни на земле, а напротив — результат оптимальных действий той скрытой силы, которая направляет интеллектуальное становление разумных существ.




О том, зачем изучать труды философов, если объективно познать основы мира действительно никому не дано

 

Если объективно познать основы мира действительно никому не дано, то для чего тогда изучать труды философов? — спросил себя Скрижаль, — для чего вникать в ход мыслей мудрых людей?  Закравшееся сомнение помогло ему посмотреть на свои искания с другой стороны.  Если каждая своеобразная философская система взглядов — это иной, неведомый ему мир, — вернее, один-на-всех мир, увиденный глазами другого думающего человека, — то чем больше он познаёт, тем духовно богаче он становится.  А не в этом ли главная прелесть жизни?  Не в подобных ли открытиях?

 

Недолгое сомнение в целесообразности изучения философских трудов возвратило Скрижаля к мысли о том, что он занимается не только самообразованием, но и самопознанием.  Ведь когда-то он уяснил, что всё происходившее и происходящее в интеллектуальной жизни землян, происходило и происходит с ним лично: постижение открытий как будто бы другого ума является по сути не чем иным, как восстановлением прорех в его собственной памяти, потому что дух с его главным инструментом — разумом — не имеет границ.  С каждым новым таким интеллектуальным общением его духовный мир — а вернее, мир, неделимый на чей-то и личный, — становился богаче, открывался в ещё одном ракурсе.

 

Труды философов при всех расхождениях во взглядах между их авторами издревле способствовали духовному становлению пытливых натур.  Считать эти труды бесполезными — значит не видеть достигнутые благодаря им положительные результаты в истории человечества: это и постепенное избавление от вековых предрассудков, и развитие наук, и признание прав отдельной личности на собственные убеждения, и усвоение многими людьми нравственного образа жизни как наиболее естественного и дающего наибольшее удовлетворение.  Эти положительные сдвиги в интеллектуальном развитии и в усвоении законов нравственности произошли и с ним, Скрижалем.  Своим духовным ростом он в большой степени был обязан многим философам, а теперь ещё и Лейбницу — за то, что побудил его к таким размышлениям.




Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»





Фрагменты из книги V


О том, что является решающим для упадка или процветания любой страны

 

О вкладе Джона Локка в процесс духовного становления человечества. — Из главы «Джон Локк»

 

О принятом обозначении двух эпох: о христоцентричном отсчёте лет

 

О свободомыслии в «Рассуждении о свободомыслии» Энтони Коллинза и об уникальном характере веры. — Из главы «Становление либеральных взглядов в Британии»

 

Мэтью Тиндаль — о естественной, истинной, религии, в которой нет ничего, кроме морали; о том, в чём заключается высшее счастье человека и всего человечества

 

О причинах и конечной цели мирообразующего процесса

 

Благополучие любой страны зависит от того, преобладают ли в данном народе при решении любых проблем критерии нравственности.  Свобода граждан — один из главных факторов, определяющих уровень благосостояние любого народа

 

Экономические свободы, которые на первый взгляд никак не соотносятся со свободой совести и свободой слова, настолько тесно взаимосвязаны, что или ограничены властями в равной степени, или в одинаковой мере служат преуспеванию страны

 

Дени Дидро — о том, что истина является наибольшим благом, которое есть у людей и которое нельзя искажать ни под каким предлогом

 

О главной тайне мироздания

 

Дидро — о том, что неограниченная абсолютная власть приводит к нищете подданных; о том, что  единоличное правление легко переходит в деспотическое, жители такого государства становятся рабами — и нация гибнет

 

Клод Адриан Гельвеций — о том, что чем просвещённее люди, тем они счастливее; людям нужно знать правду; стеснение свободы печати оскорбляет нацию; там, где её нет, царит невежество; запрещать чтение некоторых книг — значит признавать рабское положение граждан

 

Гельвеций — о допустимости насильственного свержения деспотической власти

 

О патриотизме

 

Гольбах — о том, что религия враждебна морали

 

Гольбах — о том, в чём заключается счастье человека

 

Если целью развития нации считать её духовное здоровье и благополучие, то самый верный путь к этой цели — это путь просвещения народа

 

Ответ на вопрос, выживет ли человечество





О том, что является решающим для упадка или процветания любой страны

 

 

Скрижаль давно уяснил, что в каждой стране решающими для её процветания или упадка оказываются не победы или поражения в войнах, и не успехи или провалы в межгосударственных делах, и не обилие её природных богатств или масштабы катаклизмов, а достижения и беды народа в области духа.  Поэтому дальнейшее знакомство с прошлым Англии он решил ограничить изучением того, что происходило со свободой слова в стране и с правами приверженцев разных вероисповеданий, — с теми отношениями между людьми, которые в значительной степени определяют уровень их цивилизованности.




О вкладе Джона Локка в процесс духовного становления человечества. — Из главы «Джон Локк»

 

Скрижаль вполне понимал, что степень влияния одного человека на процессы, происходящие в области духа землян, не поддаётся даже приблизительной оценке.  Однако сам факт существенного вклада ярких личностей в духовное становление человечества у него не вызывал сомнений.  Для него было очевидным, что Джон Локк своими трудами приблизил приход новых времён — тех времён, когда во многих странах граждане обрели значительно бóльшую свободу совести и смогли установить более уважительные отношения между людьми разных взглядов.




О принятом обозначении двух эпох: о христоцентричном отсчёте лет

 

Скрижалю казалось, он хорошо понимал Толанда.  Обозначения двух эпох — до и после Рождества Христова, — которые укоренились во многих языках, звучат так, будто всё, что происходило до начала нового летосчисления, немного значило — было лишь тем, что предшествовало наступлению главных событий в истории человечества.  В ещё большей степени надменность представителей Западной цивилизации по отношению к векам формирования их культуры выражена в словосочетании «до нашей эры», которое прижилось в ряде языков, включая русский.  Оборот речи «до нашей эры» звучит так, будто прошлое, оставшееся за временнóй чертой рождения Иисуса, было не нашим, нас не касается.  Христоцентричный отсчёт времени Скрижаль относил к нелепым установлениям Западного мира.  Эпоху, которая предшествовала новому летосчислению, он в своих записях называл античной.  Такая нотация не затемняла величие достижений греческо-римской цивилизации, и она отражала большую печаль Скрижаля от сознания, что эта богатая древняя культура землян была в значительной степени уничтожена целенаправленными усилиями церкви и христианских императоров.




О свободомыслии в «Рассуждении о свободомыслии» Энтони Коллинза и об уникальном характере веры. — Из главы «Становление либеральных взглядов в Британии»

 

Обоснование того, что самый надёжный путь нахождения истины заключается в снятии ограничений с разума, привело Коллинза к выводу, что свободомыслие является не только правом, но и долгом человека.  Он и веру связал с долженствованием.  Вера, утверждает Коллинз, имеет личный характер и не подлежит передаче:

 

III Врач может вылечить меня от болезни, адвокат может отстоять мои права, сколь бы ни было велико моё невежество в каждой из этих профессий. Это такие дела, которые могут быть переданы уполномоченному. В том же, что касается Бога, я обязан иметь собственные мнения и не могу никому передать полномочия верить за меня; и ничья вера не спасёт меня, кроме моей собственной. Так что мой долг — самомý думать о вопросах религии, а в том, изучать ли мне право или медицину, я волен выбирать.

 

Скрижаль встретил в этой книге суждения действительно свободного человека.  И он порадовался совпадению своего понимания характера веры — индивидуальной по своей природе — с точкой зрения Коллинза, только он не связывал религиозные представления с долгом.  Человек может прожить жизнь не задумываясь о том, носителем каких сил он является; свобода оставаться недалёким — тоже свобода, и на неё нельзя посягать.  Другое дело, что такое незнание своей природы подобно неведению слепца о том, что у него есть возможность прозреть.  Но если человек начинает задумываться о законах духа, такие размышления помогают ему уяснить своё место в мире, а его вера или неверие в существование первопричины вселенной обретает черты, обусловленные его характером, его личными качествами.  Это становление сознательных уникальных отношений с мирозданием происходит в силу естественного положения вещей: на веру или неверие человека накладывает отпечаток его индивидуальность, хочет он того или нет, даже если он считает себя приверженцем одной из массовых религий.




Мэтью Тиндаль — о естественной, истинной, религии, в которой нет ничего, кроме морали; о том, в чём заключается высшее счастье человека и всего человечества

 

По убеждению Тиндаля, естественная религия, она же религия природы, запечатлена в сердце каждого человека.  Тиндаль называет её также истинной религией и религией разума.  Внутренняя по своей сути, она отличается от религии откровения — внешней по существу — только способом передачи.  Суть естественной религии Тиндаль видел в соблюдении нравственных норм, на которые разум человека указывает как на непреложные.  Больше того, в истинной религии нет ничего, кроме морали, поясняет он; в ней нет никаких секретов или таинств: каждый может знать то, что требует Бог.  «2 Под “естественной религией”, я понимаю веру в существование Бога, в смысл и практику обязанностей, вытекающих из знания, которое мы посредством разума обретаем о Боге и его совершенствах», — сказал герой диалога, передающий его суждения.  О сути этой, истинной, религии Тиндаль говорит, и не раз, другими словами.  По одному из его определений она состоит в постоянном расположении духа делать всё хорошее, что человек может.  По другой формулировке, естественная религия заключается только в любви к Богу и к ближнему.  В одном из пояснений прозвучало, что её суть — в подражании совершенств Бога, в стремлении достичь их.

 

[...] Таким образом, каждый человек настолько счастлив, насколько совершенен.  И хотя абсолютное счастье для людей на земле недостижимо, однако и в этой жизни, и в следующей разумные действия влекут за собой награду, а неразумные — наказания, утверждает Тиндаль.  Тот, чья суть едина с Богом, пребывает в своего рода раю на земле: он испытывает внутренний комфорт и удовлетворение; ни репрессии тиранов, ни бесконечные споры окружающих о пустых вещах — ничто не может помешать ему наслаждаться этим состоянием.  В соблюдении законов морали Тиндаль видел счастье не только отдельных добродетельных людей, но и всего человечества.




О причинах и конечной цели мирообразующего процесса

 

...Вопрос о побудительных причинах и конечной цели самогó мирообразующего процесса был той главной загадкой, ответ на которую Скрижаль продолжал искать.  Он осознавал, что не только его стихотворная речь была частным, одним из мириад, проявлений этих вселенских созидательных сил, но и он сам был их вочеловеченной сутью.  Тем не менее, как многие пытливые натуры и в далёком прошлом и в настоящем, он не хотел ограничиваться пониманием отведённой ему роли носителя творческих мировых сил.  Размышляя о возможных разгадках главной тайны, он допускал, что конечная цель всеохватных стремлений духа не предустановлена, а должна определиться и определяется по ходу самогó процесса совершенствования мира.  Если так, значит, и он каким-то образом участвовал в определении этой цели.




Благополучие любой страны зависит от того, преобладают ли в данном народе при решении любых проблем критерии нравственности.  Свобода граждан — один из главных факторов, определяющих уровень благосостояние любого народа

 

В своё время за изучением истории Скрижаль пришёл к выводу, что благополучие любой страны зависит от того, преобладают ли в данном народе при решении любых проблем критерии нравственности; в частности, преуспевание страны находится в прямой зависимости от того, гуманны ли её законы — не столько провозглашённые, сколько действительно работающие.  И теперь он порадовался совпадению своего понимания условий благоденствия общества с убеждениями проницательных англичан, которые первыми смело ратовали за свободу совести.  Знакомство с историей становления либеральных взглядов в Британии помогло ему осознать, что одним из главных среди этих неформальных показателей, определяющих уровень благосостояние любого народа, является степень свободы граждан.

 

Объяснение того, что в ХIХ веке малое островное государство стало доминировать в мире — первенствовать в развитии производства, в области научных знаний, в мореплавании, — и причину того, почему именно английский язык оказался языком международного общения, Скрижаль увидел теперь в развитом чувстве собственного достоинства англичан и в том, что на их родине значительно раньше, чем в других странах, установилось взаимоуважение между людьми разных взглядов и верований.  Пока в других европейских странах монархи и церковь с помощью репрессий боролись за чистоту государственной религии и граждане продолжали выяснять между собой, чьё исповедание является единственно истинным, энергия англичан, которая прежде тоже тратилась на борьбу с иноверцами, истощалась в кровопролитных баталиях и распрях между враждующими религиозными партиями, — то есть расходовалась во вред нации, — была перенаправлена в русло положительных, жизнеутверждающих начинаний, стала работать на созидание.

 

Подтверждение мыслей о том, что благополучие в стране зависит от приверженности её граждан нравственным ориентирам и от степени их духовной свободы, Скрижаль увидел, сопоставив историю Испании и Соединённых Штатов Америки.  К середине XVI века испанцы почти безраздельно господствовали на американских землях.  Они плыли на открытый Колумбом континент с целью обогащения.  И действительно, в Испанию стекались колоссальные богатства.  Огромная их часть шла на войну с протестантами в Европе за верховенство католической церкви.  И в самóй стране, где действовала инквизиция, церковь жестоко преследовала иноверцев и инакомыслящих.  В результате, за два столетия, прошедшие после открытия Колумба, Испания — некогда могущественная держава — настолько обнищала и ослабла, что далеко отстала в экономическом и культурном отношении от других европейских стран.

 

Жители Британских островов начали осваивать новый материк гораздо позже испанцев.  Ещё задолго до принятия Акта о веротерпимости и Билля о правах англичане, которые не подчинялись диктату официальной церкви и не хотели лицемерить, отправлялись за океан — в земли, открытые Колумбом.  Они плыли в Америку не за золотом, а главным образом, чтобы жить более свободно, чем жили на родине.  Эти отчаянные, нуждавшиеся в самом необходимом, но свободолюбивые переселенцы и их потомки построили отношения в своих поселениях на принципах справедливости, взаимоуважения и свободы совести.  За два века они создали цивилизованную страну, которая по развитию опередила многие богатые европейские государства, имевшие двухтысячелетнюю историю.




Экономические свободы, которые на первый взгляд никак не соотносятся со свободой совести и свободой слова, настолько тесно взаимосвязаны, что или ограничены властями в равной степени, или в одинаковой мере служат преуспеванию страны

 

Скрижаль уяснил, что экономические свободы во Франции в XVIII веке были стеснены не меньше, чем свобода совести и свобода слова.  Теперь он понимал, что эти права, которые сдерживают или обеспечивают инициативу граждан в достижении материальных благ и в самовыражении, — права, которые на первый взгляд никак не соотносятся между собой, — настолько тесно взаимосвязаны, что или ограничены властями в равной степени, или в одинаковой мере служат преуспеванию страны.  А из прочитанного о Вольтере он вынес, что именно этот гениальный человек в наибольшей степени способствовал духовному раскрепощению своих соотечественников; к тому же влияние Вольтера подвигнуло многих совестливых людей во всех странах Европы на борьбу с беззакониями и преследованиями инакомыслящих.  Скрижаль решил прочесть труды Вольтера и как можно больше узнать о нём, чтобы увидеть, насколько велик его вклад в духовное становление Западной цивилизации.




Дени Дидро — о том, что истина является наибольшим благом, которое есть у людей и которое нельзя искажать ни под каким предлогом

 

Статья «Пирроник, или Скептическая философия» — Pyrrhonienne ou Sceptique Philosophie — была одной из тех, из которых Ле Бретон самовольно исключил самые смелые суждения.  В рукописном варианте этой статьи Дидро высказался о том, что опора гражданской власти на религию тормозит прогресс и что лишь дурное законодательство запрещает людям выражать свои взгляды.  Он назвал истину наибольшим благом, которое есть у людей и которое нельзя искажать ни под каким предлогом.  Какой бы разрушительной истина ни была в данный момент, она в будущем обязательно послужит благу; а ложь, сколь бы выгодной она ни казалась в данный момент, непременно принесёт вред в будущем; думать иначе может лишь тот, кто не познал природу истины и лжи, заявил Дидро.  Однако его современники не прочли эти замечательные слова.




О главной тайне мироздания

 

Статья Дидро о гилозоизме побудила Скрижаля в очередной раз задуматься о главной тайне мира.  Гипотезу о том, что материя несёт в себе жизнь в скрытом или уже проявленном виде, он признал обоснованной.  Если человек представляет собой единство духа и материи и если самостоятельное, оторванное от материи существование духа не обнаружено, то вполне допустимо предполагать, что такой вектор развития мира — от неживого к живому и дальше: от живого к одушевлённому и разумному — заложен на атомарном уровне.  Такая гипотеза не исключает существования всемирного разума, поскольку суждение о наличии примитивного, зачаточного состояния духа в атоме можно завершить выводом об одухотворённости вселенной: если стремление к зарождению жизни и её развитию до состояния мыслящей материи действительно зашифровано в элементарных частицах и осуществляется на уровне отдельных особей, то вполне вероятно, что разум в какой-то его форме присущ и вселенной в целом.

 

Скрижаль рассудил, что ключевым здесь, в пределах представлений гилозоизма, является вопрос: что первично? что обусловило возникновение и развитие живой материи? Упрощённо говоря, являются ли первичными движущими силами эволюции те силы, которые заложены в свойствах элементарных частиц и которые приводят к появлению разумных существ и быть может одушевляют вселенную, или же напротив: разумная одухотворённая вселенная посредством своих атомарных сил оживляет материю и доводит её до способности мыслить?

 

Разбив суждение о единстве живой и неживой материи на две гипотезы, Скрижаль вскоре осознал, что взгляды, соответствующие определению гилозоизма, скорей исключают понятия первичности и вторичности во взаимодействии материи и духа: само существование атомов, несущих в себе зачатки разума, предполагает параллельное развитие материи и духа до появления разумных особей и допускает существование разума вселенной.  Подобную мысль Скрижаль встретил в письме Дидро, адресованном Вольтеру; оно датировано 11 июня 1749 года.  В нём Дидро высказался о том, что материя и дух в совокупности составляют вселенную, которая и есть Бог, после чего добавил: «Какую силу этому рассуждению могло бы придать мнение, которое общее у вас с Локком, — что мысль может быть модификацией материи!».

 

«Элементы физиологии», по словам Дидро, содержат его не приведённые в порядок наброски гипотез и доказательств.  В этих записях Скрижаль увидел интеллектуальные искания, продиктованные всё тем же стремлением разгадать самые сокровенные тайны мира — понять, что представляет собой жизнь, и в частности человек.  Эти заметки, так же как «Разговор Д’Аламбера с Дидро», «Сон Д’Аламбера» и «Философские принципы материи и движения», не предназначались для печати и при жизни Дидро не публиковались.

 

В мире всё изменяется, всё находится в процессе развития от простого к сложному, от неживого к живому и разумному; началом же такого движения служат силы, заключённые в неорганическом веществе, пишет Дидро в «Элементах физиологии»; ничто нельзя объяснить не прибегая к свойствам материи.  Живое существо — это единое целое, неделимое на тело и душу; душа без тела — ничто.

 

Возможно, источником животного мира был растительный мир, который, в свою очередь, порождён минералами, а минералы произошли от разнородной материи, предположил Дидро.  Он был убеждён в том, что между разными состояниями материи нет границ, что все переходы постепенны.

 

Рефреном в «Элементах физиологии» звучит и другая мысль: жизнь присуща самóй материи.  Обосновывая эту гипотезу, Дидро привёл много примеров того, как части тела умерших животных и людей продолжают в течение какого-то времени чувствовать и действовать.  Дидро допустил, что существуют разные виды жизни: жизнь особи как целого, жизнь различных органов этого целого и жизнь молекулы.  Если первые два вида жизни конечны, то на молекулярном уровне жизнь не прекращается.

 

После размышлений над прочитанным Скрижаль стал склоняться к мысли, что Дидро во многом прав, — и не только в том, что в элементарных частицах заключена колоссальная, неиссякаемая энергия.  В атоме, в его силах, можно в самом деле увидеть прототип души.  Противостояние добра и зла в мире, противоборства различных сообществ людей и внутренняя борьба человека со своими неблаговидными наклонностями, изменчивость всего и вся в макромире, — это и многое другое, возможно, обусловлено природой тех разнополярно заряженных частиц, которые лежат в основе всех тел и которые наделены одновременно и корпускулярными и волновыми характеристиками.

 

Философские взгляды Дидро укрепили убеждённость Скрижаля в том, что все открытые человечеством законы, включая закон всемирного тяготения Ньютона и закон Эйнштейна, который связывает массу тела с его энергией, являются лишь частными случаями всеобщего закона взаимодействия духа и материи.




Дидро — о том, что неограниченная абсолютная власть приводит к нищете подданных; о том, что  единоличное правление легко переходит в деспотическое, жители такого государства становятся рабами — и нация гибнет

 

«Записки» Дидро свидетельствуют о том, что он стремился убедить Екатерину изменить форму правления в России.  На примере истории Франции он доказывал ей, что неограниченная абсолютная власть приводит к нищете подданных, а значит и монарха; законодательство, поставленное под охрану одного человека, непрочно: единоличное правление легко переходит в деспотическое, жители такого государства становятся рабами — и нация гибнет.

Некоторые страницы этой тайной тетради, написаны с таким жаром, с такой убеждённостью в необходимости коренных преобразований в России, что дают хорошее представление о спорах, которые велись в рабочем кабинете императрицы.  Так, в записке с заглавием «О Комиссии» Дидро дерзнул заявить Екатерине, что она и каждый из самодержцев совершает преступление против своего народа:

 

Любое правление, основанное на произволе, плохо; я не делаю исключения для хорошего, твёрдого, справедливого и просвещённого правителя, потому что он внушает привычку чтить и обожать своего государя, кем бы он ни был. Он лишает народ права рассуждать, хотеть или не хотеть, протестовать, сопротивляться даже добру. Право на оппозицию мне кажется в человеческом обществе естественным, неотъемлемым и священным правом.

Деспот, будь он даже лучшим из людей, управляя в своё удовольствие, совершает преступление. Он — добрый пастырь, который низводит своих поданных до состояния животных, заставляя их забыть о чувстве свободы — чувстве, которое трудно распознать, если оно утеряно; он даст им счастье на десять лет, за которое они заплатят двадцатью веками бедствий. Одним из величайших несчастий, которое может случиться со свободной нацией, будет два или три последовательных правления справедливого и просвещённого деспотизма.

 

В беседах с глазу на глаз Дидро убеждал Екатерину последовать указаниям Монтескьё о необходимости разделения властей.  Государь должен отказаться от законодательной власти и передать её коллегиальному органу, членами которого будут представители народа, избираемые самим народом; без соревнования, без борьбы всеобщей воли и воли отдельных лиц страна подвергается большим опасностям.  В создании и усилении такого учреждения Дидро видел залог благополучия России и любой страны [...].




Клод Адриан Гельвеций — о том, что чем просвещённее люди, тем они счастливее; людям нужно знать правду; стеснение свободы печати оскорбляет нацию; там, где её нет, царит невежество; запрещать чтение некоторых книг — значит признавать рабское положение граждан

 

Невежественный народ — всегда безнравственный народ, и наоборот: чем просвещённее люди, тем добродетельнее и счастливее они, утверждает Гельвеций в трактате «О человеке».  Сказав, что французы как нация в целом становятся с каждым днём невежественнее, он привёл соотечественникам в пример англичан.  В Великобритании нет ни одного гражданина, который не получил бы того или иного образования; сама форма правления в этой стране побуждает граждан к обучению, пишет он.  Счастьем, свободой и уверенностью в защите собственности англичане обязаны своим законам, главными из которых Гельвеций назвал полномочия Палаты общин устанавливать налоги, акт о неприкосновенности личности, существование суда присяжных и свободу печати.

 

Людям нужно знать правду, — это всегда приносит пользу обществу; образованная нация не поддастся на призывы фанатиков.  Поэтому правительство должно облегчать народу способы познания истины, и самый надёжный из них — установить свободу печати, убеждён Гельвеций; стеснение свободы печати оскорбляет нацию; там, где её нет, царит невежество; запрещать чтение некоторых книг — значит признавать рабское положение граждан.




Гельвеций — о допустимости насильственного свержения деспотической власти

 

В одном из комментариев к девятой главе девятого раздела книги «О человеке» Гельвеций решительно высказался о допустимости насильственного свержения власти: «Всякий народ, стонущий под игом деспотизма, имеет право сбросить его.  Священные законы — это законы, которые соответствуют общественному интересу.  Всё, что противоречит этому, — не закон, а дозволенное злоупотребление».




О патриотизме

 

Чувство патриотизма, которое принято поощрять в гражданах и считать доблестью, несовместимо с честностью и любовью ко всем людям, заявил Гельвеций.  Однако он указал на условия, при которых это чувство может перерасти в приверженность к истинным, общечеловеческим ценностям:

 

II.25 Чтобы подобного рода честность могла существовать, нужно, чтобы государства посредством общих законов и взаимных договоров объединились, как семьи, составляющие государство, и чтобы частный интерес государств подчинялся более общему интересу, и наконец, чтобы любовь к родине, угасая, зажгла в сердцах любовь ко всему миру.

 

[...] Суждение Гельвеция о патриотических чувствах Скрижаль в целом разделял.

 

Подобно тому как приверженность человека к той или иной религии зависит от обычаев семьи, которая воспитала его, так и направленность естественного чувства любви к земле, на которой человек вырос, заведомо определена местом его рождения.  Ни эта религия, ни эта страна не обязательно являются лучшими в мире, но их превосходство над другими очень легко внушить ребёнку.  Иными словами, родину определяет случай.  Но честолюбцы-политики пользуются тем, что промывать мозги обывателям с помощью лозунгов о великодержавии довольно просто.  Навешивая ярлык «враг отечества» на инородцев и свободомыслящих граждан, внушая соотечественникам их превосходство над всеми народами, такие вожди-демагоги добиваются размежевания людей на «мы» и «они», «наши» и «не наши» в зависимости от национальности, или убеждений, или приверженности определённой партии.

 

Духовно зрелый и морально здоровый человек в суждениях о людях легко отличает абсолютные критерии добра и справедливости от субъективных мерок — тех, которые подвержены влиянию пристрастий, демагогии и пропаганды, а степень патриотизма и является одной из них, предельно растяжимой и самой коварной.  Подмена универсальных, неизменных критериев нравственности на те, которые выгодны вождям, подобна подлогу фальшивомонетчиков с той разницей, что в случае, когда политики педалируют чувство патриотизма у сограждан, речь идёт о более тяжком преступлении таких пропагандистов: для устранения зашоренности в душах людей, для того чтобы у народа сформировались нравственные установки в качестве главных ориентиров, может потребоваться смена ряда поколений.

 

Подумав об этом, Скрижаль вспомнил фразу Сэмюэла Джонсона, одного из самых известных писателей Англии XVIII столетия.  «Патриотизм — это последнее прибежище негодяя», — в запальчивости сказал Джонсон.  Скрижаль тоже видел в патриотизме политический инструмент для игры на чувствах граждан, чтобы обманывать их, как детей.  Мысль об инструменте и обманутых наивных душах потянула за собой другую — и он в очередной раз вспомнил сюжет средневековой немецкой легенды о крысолове, который играя на волшебной флейте увёл из города не только крыс, но и детей, — увёл на погибель.




Гольбах — о том, что религия враждебна морали

 

Из прочитанного в книгах Гольбаха Скрижаль больше всего был впечатлён оценкой отношений между религией и нравственностью.  Уверения в том, что истинная мораль не имеет ничего общего с религией, он встречал у Гельвеция.  Но именно Гольбах вскрыл все самые глубокие причины заблуждений о существовании связи между религией и моралью, и он указал на опасность таких недопониманий.  В своё время Скрижаль решил, что нравственные заповеди составляют часть религиозного мировоззрения человека; и поскольку они могут быть сообщены другим людям, Скрижаль усомнился тогда в справедливости своего вывода о личном, непередаваемом кому-либо, характере веры.  Гольбах помог ему развеять эти сомнения.

 

Подобие в суждениях о морали не было единственным совпадением в книгах Гельвеция и Гольбаха, которое подметил Скрижаль.  Он не пытался понять, кто первый из них двоих изложил ту или иную общую для них позицию, потому что знал: Гельвеций и Гольбах работали над своими книгами приблизительно в одно и то же время и входили в круг энциклопедистов, которые часто встречались и обменивались мнениями.  Скрижаль знал и то, что на взгляды Гельвеция и Гольбаха существенно повлиял Дидро, охотно и бескорыстно помогавший друзьям в их литературном труде.

 

Гольбах доказывал, что представление о законах духа, согласно которому религия является самой прочной основой нравственности, — не более чем миф: религия враждебна морали.  И он привёл многочисленные аргументы в подтверждение правоты своих слов.

 

Истинная мораль — это наука о вполне определённых и неизменных обязанностях человека и об отношениях между людьми.  Принципы истинной морали непоколебимы, потому что она отталкивается от сущности человека, от предписаний разума.  А принципы религиозной морали, и христианской в частности, неустойчивы, относительны, произвольны, потому что она приспосабливалась и всегда будет приспосабливаться к интересам духовенства.  Религиозная, сверхъестественная мораль основана на повелениях, которые очень часто идут против природы и интересов человечества, пишет Гольбах; священники связали её с началами здоровой, естественной морали для укрепления своего авторитета, для того чтобы убедить людей в зависимости нравственности от религии.  При этом духовенство сделало истинную мораль служанкой богословия.

 

Если верить церкви, нравственными людьми могут быть только христиане; однако этические нормы существуют везде — у китайцев, индусов, мусульман, рассуждает Гольбах; о человеке судили по его моральным качествам во всём мире задолго до появления Иисуса.  Независимо от того, есть Бог или нет, и что бы ни говорили о Боге верующие, истинная мораль одна на все времена и для всех народов, какими бы разными каждый из них не представлял себе высшие силы.  Гольбах лаконично высказался об этом в книге «Священная зараза»:

 

11 Добродетель не зависит ни от капризов, ни от ухищрений богословов; человек, который благодушен и добродетелен в Пекине, не может быть злодеем ни в Риме, ни в Париже, ни в Лондоне. Только суеверие способно поразить разум до такой степени, что человек не может быть честным без веры в абсурдные вымыслы.

13 Единственное солнце светит всем жителям земного шара, единственная мораль должна руководить ими.

 

Истинная мораль и религиозная мораль несовместимы потому, что у них разные понятия о добродетели, утверждал Гольбах.  И он разъяснил, в чём каждая из них заключается.

 

Христианство понимает под добродетелью качества, которые человеку ниспосланы свыше, сверхъестественной благодатью.  Однако что такое Бог и что такое благодать вероучители разъяснить толком не могут.  Поэтому христианская мораль так же темна, как размыты представления людей о Боге, поясняет Гольбах.  Священники внушают пастве, что добродетель заключается в смирении, в набожности, в презрении к себе, в избавлении от страстей, в том, чтобы избегать удовольствий и следовать прочим велениям церкви, которые несовместимы с естественной моралью; добродетельному христианину положено также ненавидеть тех людей, которые не разделяют его религиозные убеждения и упорно защищать мнения, которые он сам не понимает и никогда не поймёт.  Гольбах предостерёг читателей, что связывать мораль с религией, имеющей такие порочные идеалы, опасно по многим причинам, и он назвал их.

 

Тот, кто прозрел — кто понял глупость предписаний церкви и порвал с религией, — может посчитать, что ложными являются и все связанные с ней моральные принципы; решив, что всё позволено, он начнёт безудержно предаваться своим страстям.  Однако существует и другая крайность: суеверный человек, который поверил идеалам христианства, может задаться целью достичь совершенства — в церковном понимании безгрешности — и начнёт подражать святым.  А в христианстве очень легко стать святым, не будучи добродетельным.  Отметив это в предисловии к книге «Каталог святых», вышедшей в 1770 году, Гольбах там же добавил: «...Существование религии угодников Божьих доказывает нам, что можно быть очень набожным и в то же время очень жестоким, очень благочестивым и очень злым, что можно быть угодным Богу причиняя много зла его слабым созданиям».  Главы этой книги посвящены разговору о самых известных христианских святых, в частности — об Иоанне Златоусте, о Василии по прозвищу Великий, о Григории Назианзине.  Эти мужи, заключил Гольбах, прославились своим буйным нравом, фанатизмом, пороками и фантастическими теориями.  В «Карманном богословии», в статье «Безумие» — Folie, он посмеялся и над ними: «...У христиан величайшими святыми считаются те, у кого были больше всех расстроенные мозги».

 

Религиозная мораль опасна для общества также тем, что искренний, но невежественный фанатик, защищающий свои глупые предрассудки и уверенный в своей правоте, способен на любое преступление, указывал Гольбах.  В книге «Священная зараза» он высказался о существующей угрозе для человечества от людей, которые одержимы религиозными идеями: «12 Если бы мир погиб, такой человек рассмеялся бы на его развалинах.  Религиозное упрямство всегда будет в состоянии потрясать государства».

 

В ряду аргументов, подтверждающих опасность связывания религии с моралью, Гольбах назвал и тот факт, что церковь по своему усмотрению, в зависимости от времени и обстоятельств, определяет, что такое добро и зло.  Менять разметку на шкале религиозной морали нетрудно, поскольку сказанное в разных священных книгах не согласуется одно с другим, пояснил он: Бог велит «не убий», но потворствует уничтожению целых народов; Бог покровительствует кровожадному Моисею, развратнику Давиду и многочисленным религиозным разбойникам, которых церковь признала святыми, а такие выдающиеся люди, как Солон, Ликург, Сократ, Аристид, Катон, лишены Божьих милостей.

 

Многочисленными примерами Гольбах показывает, что учение церкви перевернуло в умах людей представления о морали.  Добрым и злым в оценках и поступках христианина церковь считает то, что желательно или нежелательно для духовенства.  Правоверному христианину полагается порой совершать добрые дела, а порой — злые; иногда он должен жить в мире с согражданами, а иногда преследовать их; иногда должен подчиняться светской власти, а иногда восставать против неё.  Главной добродетелью человека по меркам церковной, меняющейся шкалы нравственности является безусловная вера в её истинность.  [...]

 

В числе причин того, почему нельзя отдать нравственность на поруку религии, Гольбах называл также практику отпущения грехов от имени Бога — обычай, крайне опасный своим разрушительным действием на мораль.  Церковь говорит злодею: если совершишь преступление, приди в храм, упади к ногам священнослужителя, принеси дары и покайся; Бог простит тебя, и это успокоит твою совесть.  Помогая преступнику избавиться от угрызений совести, священник поощряет его.  Злоумышленник, который знает, что с Богом можно договориться — что будет прощён, — становится смелее.  Поэтому самые порочные люди часто привязаны к религии, поясняет Гольбах: они уверены в том, что церковь примет их, когда они придут с повинной, что в старости или на смертном одре они отмолят свою вину за все свои злодеяния.

 

Приговор христианской морали в книге «Священная зараза» Гольбах заключил словами о том, что она делает людей малодушными, воспитывает рабов и ханжей, а заронённая в пылкие сердца, порождает фанатиков.  Духовенство, уверяя, что религия приносит общественную пользу и что якобы существует неразрывная связь между ней и нравственностью, лишь прикрывается благонравием, заявил он.  В последней главе «Системы природы» Гольбах призвал своих единомышленников изгнать религию из этого убежища — сорвать с неё маску благопристойности, чтобы уличить её в глазах всего человечества в преступлениях и безумии.  И в этой, и в других книгах он убедительно показал, что религиозная мораль пагубна для общества, что она разрушает естественную мораль.

 

Истинная добродетель — это склонность совершать поступки, которые способствуют счастью окружающих, пользе общества и всего человечества; именно польза, которую приносит человек, является мерилом его нравственности, утверждал Гольбах.  Чтобы люди стали добродетельными, их нужно не запугивать вечными муками в аду, а просветить, раскрыть глаза на религиозные заблуждения и научить уважать себя; естественная добродетель несовместима с невежеством, суеверием и холопством.  Истина может быть кому-то неприятной, может помешать чьим-то интересам, но она всегда служит благу всех землян в целом.

 

Гольбах был единодушен с Гельвецием в том, что естественная мораль — это единственная религия, которая необходима людям для благополучия.  Она должна быть основана не на сплетении чудес, а на природе человека, на разуме, на опыте; мораль не надумана, как все известные культы, а существует безотносительно верованиям; природа диктует всем народам свои заповеди на одном понятном для всех языке.  В тринадцатой главе книги «Священная зараза» Гольбах назвал мораль единственной истинной религией и закончил эту главу словами: «Каждый добродетельный человек — священник; ошибки и пороки — его жертвоприношения; вселенная — его Храм; добродетель — его Божество».




Гольбах — о том, в чём заключается счастье человека

 

Свободный от предрассудков, интеллектуально развитый человек не ожидает блаженства в потустороннем мире, а радуется земной жизни.  Прислушиваясь к голосу своей природы, он неизбежно понимает: быть добродетельным — в его интересах.  Помогая другим, человек получает от этого удовольствие.  А тот, кто совершает зло, вредит не только другим, но и себе, пишет Гольбах; безнравственные поступки влекут за собой страдания от угрызений совести, позор и презрение.  В «Системе природы», сославшись на слова Цицерона о том, что добродетель — это сила природы, доведённая до своего наивысшего развития, Гольбах заключил, что человек может стать счастливым лишь благодаря личным проявлениям этой силы.




Если целью развития нации считать её духовное здоровье и благополучие, то самый верный путь к этой цели — это путь просвещения народа

 

Взвешивая достижения революций в Англии и Франции и урон, который они нанесли этим странам, Скрижаль в каждой из них увидел скорее трагедию народа, чем средство, которое способствовало обретению искомых прав и свобод.  Он склонялся к мысли, что любой захват власти с помощью силы является показателем духовной незрелости нации — свидетельством того, что жители страны не могут решить проблемы в обществе цивилизованным образом.  Он убеждён был в том, что прибегая к принуждению и тем более к насилию, никакие дела нельзя обустроить к лучшему.  Такие попытки, как смог убедиться он, ожесточают души, порождают ненависть и приводят к взаимному уничтожению людей. 

 

Жизненный опыт, личный и обретённый за годы интеллектуальных странствий по дорогам истории и в общении с проницательными умами, помог ему уяснить, что если целью развития нации считать её духовное здоровье и благополучие, то самый верный путь к этой цели — это путь просвещения народа, приложение усилий мудрых людей к усвоению согражданами той непреходящей истины, что высшими мерками в любых делах, и государственных и личных, являются мерки нравственности — честность, справедливость, доброта, уважение к людям разных взглядов, требования гуманности и взаимопомощи.  Несмотря на крайне медленное мирное продвижение низов любого народа к цивилизованности, этот путь оказывается самым коротким.  Тот же вывод о главных приоритетах напрашивался и относительно всех землян. 




Ответ на вопрос, выживет ли человечество

 

Ответ на вопрос, выживет ли человечество, — объединятся ли все народы и тем самым устранят возможность самоуничтожения, — напрямую зависит от того, сумеют и успеют ли страны с разными социальными, культурными и религиозными традициями принять нормы нравственности в качестве важнейших законов, — таких, которые превыше повелений правителей и пророков, — таких законов, которые действуют неизменно, независимо от пренебрежения ими или признания, и являются определяющими в мире людей не только в личной и общественной жизни, но и на межгосударственном уровне.




Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»





Фрагменты из книги VI


О том, что истинной религии не существует и не может существовать

 

О законах вселенной

 

О действии законов нравственности

 

О том, что именно является основой, требованиями нравственности

 

О цели, ради которой возник мир, и цели всех трансформаций косной материи

 

О том, что присутствие высших сил в себе можно уяснить разумом

 

Фрагмент из разговора, который случился при встрече героя с Уильямом Пенном

 

О необходимости создания международного клуба, участники которого могли бы влиять на общественное мнение, откликаясь на всё происходящее в мире и ставя цели человечеству

 

О том, что объективное изложение исторических событий невозможно

 

О том, что существуют разные уровни и разные пути постижения истории

 

Скрижаль укрепился в мысли, что человечеству нужна международная неправительственная организация, состоящая из честных, высоконравственных людей, пользующихся доверием.  Этот авторитетный, независимый арбитражный клуб вырабатывал бы решения и рекомендации по возникающим в мире проблемам и конфликтам и тем самым способствовал бы духовному оздоровлению землян.

 

Джон Дикинсон дал замечательный урок читающим и думающим людям в том, сколь ревностно нужно беречь свои права и свободы и как незамедлительно, сообща, необходимо действовать при первой же попытке властей хоть в чём-то ограничить их. — Из главы «Первые протесты жителей североамериканских колоний Великобритании...»

 

О том, что самыми опасными являются небольшие, постепенные нарушения конституции. Протестовать против несправедливых действий властей, давать отпор покушению на свои права народ должен при первой же попытке такого произвола по отношению даже к одному человеку. — Из главы «Сэмюэл Адамс и борьба колонистов за свои права...»

 

Конфронтацию между колонистами и правительством Великобритании, которая привела к войне и закончилась провозглашением независимости Соединённых Штатов, нельзя было назвать революцией. Это была гражданская война, развязанная правительством Великобритании с одобрения парламента

 

Даже то правительство, которое лучше других обеспечивало безопасность и счастье народа, может стать продажным и выродиться в тиранию, если граждане, все жители страны, в отстаивании своих прав не проявляют настойчивости

 

Нужны неформальные объединения совестливых людей в каждой стране, в каждом городе и посёлке. Именно местные неформальные объединения совестливых людей могли бы первыми забить тревогу, когда кто-то посягает на свободу слова и на законные права сограждан. В школах нужны уроки нравственного воспитания детей. Ребят нужно учить не патриотизму, а достойной жизни на примерах из истории

 

Суждения Томаса Джефферсона Джорджа Вашингтона о том, что самыми надёжными критериями в принятии решений и правительством, и частным лицом являются принципы нравственности.

 

Фрагмент из разговора, который случился при встрече героя с Томасом Джефферсоном

 

Скрижаль задумался над тем, почему при желании, при концентрации духовных сил, он может общаться с давно ушедшими людьми. О духовном бессмертии

 

Словосочетание «история духа» в общепринятом смысле слова «история» не совсем корректно.



О том, что истинной религии не существует и не может существовать

 

[...] В ответе на вопрос, поднятый в этом труде, Скрижаль кардинально расходился с Эдвардсом во взглядах.  Давно уяснив различия между религией и верой, он был убеждён в том, что при всём разнообразии и множестве исповеданий и религиозных движений и при том что трактовок самогó слова «религия» не счесть, истинной религии — представлений о мире и правил богопочитания, объединяющих пусть даже небольшую группу людей, — не существует и не может существовать.  А в вере человека — в этом исключительно личностном феномене — отыскание истины в связях души с высшей в мире силой достижимо не в презренном отношении к себе, не в унижении себя, а напротив, на пути осознания своей высокой общности со всеми носителями жизни и разума, — на том пути, который ведёт ещё дальше: до осознания себя носителем этих высших сил.




О законах вселенной

 

[...] О законах вселенной Скрижаль думал несколько иначе.  Процесс становления мира он понимал как естественный процесс, совершающийся без вмешательства сверхъестественной силы, которую принято называть словом «Бог».  Вектор этой трансформации материи космоса Скрижаль видел повсеместно направленным от формирования косного вещества к появлению жизни с последующим одушевлением живых организмов и развитием способностей их разума.




О действии законов нравственности

 

Размышления Скрижаля, вызванные суждениями Эдвардса о разной значимости двух миров — естественного и морального — увели его ещё дальше.  Он уяснил, что по мере усложнения структуры материи усложняются и законы, которым подчиняются все её проявления, виды и взаимосвязи разных материальных объектов.

 

Все физические тела, где бы ни находились они во вселенной, взаимодействуют по вполне определённым законам — и на атомарном уровне, и на планетарном, и на межгалактическом.  Если при расчёте траектории полёта космического корабля не принять во внимание законы притяжения материальных тел или законы движения, полёт обречён на неудачу.

 

На определённой стадии организации космической материи — с появлением простейших существ, жизнедеятельность таких микроорганизмов начинают регулировать биологические процессы.  С развитием животного мира, в качестве регулирующих норм существования живых особей выступают инстинкты.  А при появлении высокоразвитых разумных существ вступают в силу другие, главные для них, законы — нормы нравственности. 

 

В отличие от правил взаимодействия объектов косной материи, законы нравственности нельзя назвать строгими, поддающимися точным формулировкам и расчётам.  Но человечество прожило достаточно долго, чтобы уяснить их непреложность.  Некую неопределённость в последствия личных и общественных пристрастий и конфликтов людей вносит свобода выбора, которую обретают все разумные существа по мере усложнения их умственных способностей.  Пределы этой свободы и целенаправленность действий человека, наделённого возможностью сознательного выбора, как раз и должны регулировать законы морали.  И так же как межпланетный корабль обречён на крушение, если в расчётах траектории его полёта была допущена грубая ошибка, подобное может случиться и с человечеством, если земляне будут продолжать игнорировать главные законы, данные разумным существам для принятия решений и для правил сосуществования с себе подобными.  Как называть эти установки — нормами нравственности, правилами морали, законами добра и зла, или как-то иначе, не столь важно.

 

После многолетнего всматривания в пределы духа человечества как в пределы собственной жизни Скрижаль уже знал, что эти неформализованные — приподнятые над миром формул — правила морали действуют безусловно, причём на разных уровнях: от личностного до межгосударственного.  Только недалёким людям, включая диктаторов, остаётся неизвестным, что все деспотии обречены на гибель.  И страна, народ которой допускает произвол и беззакония своих правителей по отношению к соотечественникам или по отношению к другим народам, расплачивается за это последующей разрухой.  Так в ХХ веке было с Германией, развязавшей Вторую мировую войну, и с Советским Союзом, где в годы политических репрессий были уничтожены миллионы мирных жителей.  Так будет с каждой страной, которая ведёт агрессивную внешнюю политику и культивирует враждебные настроения своих граждан против инакомыслящих, иноверцев или инородцев.

 

На личностном уровне действие законов нравственности ещё более очевидно, и примеров тому за последние четыре тысячелетия существования человечества Скрижаль, если бы стал припоминать, насчитал бы немало.  Народный суд Афин постановил казнить Сократа, но где те судьи и где Сократ, сыгравший столь важную роль в духовном развитии Западной цивилизации?  Убийство Цицерона как врага диктатуры нисколько не поставило под сомнение его духовную победу над теми людьми, которые стремились к власти любой ценой.  И чего в сфере духа с её критериями истины добились те святоши, которые сожгли Джордано Бруно, кроме того что человечество в конце концов узнало об их подлости и коварстве?  Вопросы были риторическими.  Преступные действия и гонения, предпринятые против честных, совестливых людей заканчиваются тем, что о вероломстве и духовной немощи тех гонителей становится известно, а усилия правдолюбцев находят продолжение и вдохновляют других правдоискателей.  Любой честный человек в бескомпромиссной борьбе с силами зла, в отстаивании справедливости, если не добивается своих целей и если даже оказывается уничтоженным физически, духовно побеждает: именно силы нравственных законов — вселенские силы — расставляют всё и всех в мире людей по своим, соответствующим принципам высшего правосудия, местам.  На вопрос, почему так происходит, Скрижаль ответил бы столь же уклончиво, но по сути неоспоримо, как на вопрос, почему в каждом атоме и во всей вселенной действуют силы притяжения и отталкивания: так устроен мир.




О том, что именно является основой, требованиями нравственности

 

Скрижаль и теперь, после прочтения «Природы истинной добродетели», решил понять, насколько он соглашается или расходится с Джонатаном Эдвардсом в понимании сути вопроса, рассмотренного в этом труде.  Задумавшись над тем, чтó является главным в качествах и действиях истинно нравственного человека, Скрижаль в ряду общеизвестных моральных правил назвал прежде всего минимальные требования: не совершать злых дел, поступать по справедливости, уважать родителей, знакомых и незнакомых людей.  Очевидными для него были также моральные нормы более высокого порядка: любить и защищать всё живое, быть честным, способствовать соблюдению нравственных норм другими людьми.  Среди высших нравственных побуждений он выделил бы стремление к личному совершенствованию вплоть до осознания себя носителем высших сил.  И всё же Скрижаль не стал бы утверждать, что именно это стремление является главным показателем уровня нравственности человека, подобно тому как Эдвардс назвал определяющим критерием добродетели любовь к Богу.  Без усвоения каждого из требований морали и следования этим требованиям сам по себе факт стремления к личному совершенствованию недотягивал до критерия, который мог бы определять уровень моральных качеств человека.  Поразмыслив, Скрижаль уяснил, что главным критерием добродетели является признание человеком безусловного верховенства нравственных норм над положениями гражданских кодексов, над повелениями правителей, над приказами начальников и назиданиями религиозных вождей в случаях, когда эти положения, повеления, указы и назидания расходятся с законами морали, установленными для высокоразвитых разумных существ.

 

Причину своего несогласия с утверждением «Истинная добродетель должна состоять в любви к Богу» Скрижаль видел прежде всего в том, что Эдвардс, как все богословы монотеистических религий и подавляющее большинство религиозных натур, понимали под словом «Бог» сверхъестественное существо, которое к тому же характеризовали как личность.  Скрижаль с течением лет стал думать, что под словом «Бог», если уж не избегать употребления этого слова из-за множества его противоречивых толкований, нужно понимать естественный закон мира, включающий в себя целый ряд зависимостей и установлений, — от простейших, которые регулируют всё, что происходит с косной материей, до высших: до законов нравственности, которым должны следовать высокоразвитые разумные существа.  И чтобы исключить трактовку этого закона-всех-законов как несущего в себе личное начало, Скрижаль считал, что слово «бог» уместней писать со строчной буквы.  Если же закрыть глаза на расхождения в толковании этого слова, а в любви к богу видеть безусловную верность моральным установкам как своим главным жизненным правилам, то с натяжкой — правда, с весьма большой — Скрижаль мог согласиться с утверждением Эдвардса.

 

Рьяные деятели Великого пробуждения утверждали, что человеку для спасения недостаточно соблюдать моральные нормы, — что спастись можно только поняв свою никчемность и внутренне переродившись.  Скрижаль решительно не соглашался с такими проповедниками не только в принижении достоинства человека — носителя высших сил, но и в умалении значимости универсальных нравственных принципов.  Потеснять их чем угодно, будь то любовь к Богу или своё спасение на Страшном суде, небезобидно, опасно: человек, совершающий любые противонравственные поступки, может оправдывать свои действия одной из таких, якобы высших, целей.  Подчинять нормы морали чему-либо — значит посягать на верховенство главных законов существования и выживания высокоразвитых разумных существ.




О цели, ради которой возник мир, и цели всех трансформаций косной материи

 

Прочитанное в «Трактате о цели, ради которой Бог сотворил мир» тоже заставило Скрижаля задуматься.  Он спросил себя, как бы он сам ответил на вопрос о причине возникновения вселенной и жизни в ней.  В том, что жизнь во вселенной явление повсеместное, он не сомневался.

 

Первым, очевидным, умозаключением было то, что существование мира указывает на существование движущих сил, которые привели к его появлению и к дальнейшим превращениям материи до появления разумных особей.  Даже если мир в том или ином виде существовал всегда, нужно было признать, что такие силы, которые преобразуют материю из косного состояния в одушевлённое и разумное, существуют.

 

Следующий вопрос — о том, почему существуют эти силы, — тоже не вызвал у Скрижаля больших затруднений: их возникновение, преобразования, нарастание и убыль подчиняются действию того самого закона-всех-законов, который определяет закономерности и нормы существования абсолютно всего на свете — от косного вещества до носителей разума.

 

На главный вопрос — о цели появления мира, если он возник, и о цели всех трансформаций неорганической материи до появления самодвижущихся тел и развития у них способностей анализировать свои мысли и поступки, — Скрижаль после размышлений тоже дал себе ответ.  Как в случае с уяснением того, почему законы морали в сообществе разумных существ в конце концов расставляют всё и всех по своим местам, этот ответ, с одной стороны, казался уклончивым, но с другой, по сути, неоспоримым: именно таким образом — в духе созидания, с дальнейшим неограниченным развитием того, что уже достигнуто во всех начинаниях этого всеохватного творческого процесса — действует закон-всех-законов.




О том, что присутствие высших сил в себе можно уяснить разумом

 

Джонатан Эдвардс считал, что союз между Богом и человеком совершается не с помощью обрядовых действий, а может быть заключён только в сердце.  Скрижаль поумерил бы степень категоричности этого утверждения и расширил бы его посыл тем, что свою прямую связь с высшими силами, присутствие этих сил в себе, можно уяснить и разумом, посредством размышлений.




Фрагмент из разговора, который случился при встрече героя с Уильямом Пенном

 

В той же задумчивости Пенн посмотрел на Скрижаля и слегка тряхнул головой, словно гнал от себя нахлынувшие воспоминания.

— Ты не разделяешь наши взгляды, не так ли? — спросил он.

— И да, и нет, — ответил Скрижаль, глядя ему в глаза.  Собравшись с мыслями, он попытался разложить эти «да» и «нет» на составляющие: — Я тоже убеждён в том, что высшее начало, которое принято называть «Бог», находится в каждом человеке... и что оно в каждой душе уникально... и что главная задача и главная удача человека — найти это начало в себе и следовать ему, поэтому истинный путь — у каждого свой...  Я тоже считаю, что развитый, здравомыслящий человек может вполне обойтись без священства и без какого-либо формального богопочитания...  Но я не христианин...  Я не разделяю веру в то, что помощь, которая исходит от Иисуса из Назарета, является исключительной, единственно возможной для духовного прозрения человека.  Кому-то в понимании своей миссии в самом деле помогает Иисус, кому-то — Будда, кому-то — Плотин, кому-то — случайный попутчик, а кто-то прозревает главное своим пытливым умом...

Скрижалю приходилось преодолевать свою склонность к немногословию и ограниченные возможности речи, чтобы как-то выразить неделимую суть вещей.

— И заповеди Нагорной проповеди ты тоже не признаёшь? — спокойно спросил Пенн.

— В этой проповеди много правильных поучений, но есть и такие, с которыми я не могу согласиться, — ответил Скрижаль. — Злу нужно давать отпор...  Следование наказу Иисуса не противиться злу и даже подставлять левую щеку тому, кто ударил по правой, может стать причиной больших несчастий...  Такие действия... Вернее, такое бездействие может спровоцировать убийц или агрессоров на совершение ещё больших преступлений.

Скрижаль подумал о пассивности многих народов во время Второй мировой войны, когда фашисты истребляли евреев.  Если следовать логике тех нескольких заповедей Нагорной проповеди, то странам, оккупированным нацистской Германией, следовало лишь наблюдать, как гибнут их граждане, не только евреи, и даже выдавать фашистам для расправы тех людей, которых эти изверги ещё не уничтожили.

— Я знаю, что квакеры воздерживаются от применения силы, отказываются брать в руки оружие, даже в целях самообороны, — вернулся Скрижаль к разговору. — Но как быть, если на вас нападают, захватывают не только вашу собственность, но отнимают жизнь, вашу или ваших близких?

— Истинным христианам не нужен меч, — ответил Пенн. — Полная покорность провидению Бога охраняет человека больше, чем защита мирских властей или самозащита...  Да, я знаю, многие не согласны с тем, что нужно любить врагов и отвечать любовью на ненависть, но только так можно остановить насилие... 

Пенн ушёл в себя.  Помолчав, он несколько раз медленно перевернул концом трости жёлтый лист, лежавший на траве, и опять обратился к Скрижалю:

— Выходит, ты считаешь, что человечество никогда не сможет жить по заповедям Нагорной проповеди?

— Да, — подтвердил Скрижаль. — Пока есть добро, будет и зло...  А значит, зло будет с людьми столько, сколько просуществует само человечество...  Видимо Иисус тоже так думал.  По крайней мере в Нагорной проповеди он подразумевал это, говоря про врагов, и про тех, кто проклинают и ненавидят других, и про то, что не нужно противиться злому...  Я считаю, что не только неправильно строить жизнь на принципах Нагорной проповеди, но даже невозможно...  Иисус был человеком, а людям свойственно ошибаться.

Пока они разговаривали, к дому собраний несколько раз подъезжали кареты.  Приехавшие люди заходили в дом, а извозчики, то подхлёстывая, то сдерживая лошадей, ставили свои экипажи чуть дальше по склону, на лугу.

— Значит, христианство, по-твоему — не более чем заблуждение половины человечества? — спокойно спросил Пенн.

Скрижаль задумался.

— Если вы спрашиваете о вероучении церкви, которое сформировалось в четвёртом веке и в которое насильно был обращён весь греческо-римский мир, — заговорил он, — то это христианство, оставшееся с тех пор неизменным, оказалось больше чем заблуждением...  Я считаю его самым большим несчастьем, которое случилось с Западной цивилизацией за всю её историю...  Церковь не только погубила миллионы невинных душ, но своим учением подменила нравственные ценности духовно покорённых ею народов...  Если же вы спрашиваете о более поздних христианских течениях, отделившихся от церкви, и в частности о квакерах, то мой ответ не будет столь однозначным.  Многие самостоятельно думающие люди, которые называют себя христианами, включая приверженцев Общества друзей, прошли значительную часть пути, ведущему к усвоению идеалов лучших умов Древнего мира, к восстановлению значимости истинных, безусловных нравственных принципов...

— Я уважаю любое мнение, даже если с ним категорически не согласен, — всё так же невозмутимо возразил Пенн. — Только недалёкие люди могут гневаться на инакомыслящих, ненавидеть их и даже убивать...  Религия существует не для того, чтобы вести споры о природе Бога или о порядке богопочитания, а для того, чтобы помочь каждому найти Бога в себе и стать хорошим человеком...  Я верю, что мир будет жить по-христиански, точнее в любви.  Придут времена, когда народы станут соблюдать законы Бога, включая заповеди Нагорной проповеди, — будут делать это сознательно...  Людей ведь нельзя принуждать ни к чему, даже к совершению добрых дел.  Применение силы порождает ответное насилие. 




О необходимости создания международного клуба, участники которого могли бы влиять на общественное мнение, откликаясь на всё происходящее в мире и ставя цели человечеству

 

Среди многих задуманных Франклином социальных проектов были и такие, которые он не осуществил, — ему помешала загруженность другими делами.  Так, он хотел объединить людей, прежде всего молодых, в организацию под названием «Общество свободных и спокойных».  Целью этой организации Франклин видел помощь людям, желающим обрести добродетели [...]

 

Основание этого общества должно было послужить в качестве первой, вспомогательной инициативы Франклина в осуществлении его стратегического плана.  Суть своего грандиозного проекта он изложил на одном листе бумаги под заголовком «Замечания, сделанные за чтением истории» — Observations on Reading History; здесь же стояла дата: «9 мая 1731 года».  Каждая из тех многих партий, действия которых служат причинами мировых событий, революций и войн, стремится к своим, частным целям; и каждый человек обычно преследует свои личные интересы, тогда как число людей, действующих во благо всего человечества, невелико, отметил Франклин.  И далее он заключил, что высоконравственным людям следует создать международное сообщество, которое он назвал Партией добродетели.  Франклин предположил, что члены этой организации будут руководствоваться мудрыми, выработанными ими правилами в большей степени, чем обычные люди подчиняются гражданским законам. [...]

 

Скрижаль задумался над тем, чем могла бы заняться и чего достичь организация, необходимость в которой увидел Франклин, — и он понял, что в мире до сих пор нет такой общественной структуры, которая своими действиями, выступлениями, оценками происходящего в каждой стране с позиций универсальных мерок нравственности и суждениями о поступках известных людей исходя из тех же этических норм содействовала бы моральному оздоровлению столь тяжело, хронически, на протяжении многих веков, болеющего человечества.

 

Прочитав текст устава Организации Объединённых Наций, Скрижаль уяснил, что цели этого межправительственного объединения ограничены поддержанием мира на планете, решением существующих и возникающих глобальных проблем, а также усилиями по защите прав и свобод человека.  Он понял не только то, что ООН не справляется с решением поставленного круга задач, но и то, что продвижение значимости первичных, духовных, неизменных ориентиров, отход от которых ведёт к развязыванию войн, и к возникновению серьёзных проблем, и к нарушениям прав человека, не входит в сферу деятельности этой организации.

 

Все политические объединения, включая международные, о которых знал Скрижаль, преследовали частные интересы какой-то категории людей или прилагали усилия в какой-то области жизнедеятельности человечества.  «А если бы существовала Партия добродетели, провозгласившая своими неизменными целями стремление к справедливости и безусловному верховенству моральных ценностей, вступил бы ты в её ряды?» — спросил себя Скрижаль.  Он никогда не состоял в членах ни одной партии, и вспомнив о том, что случилось с масонством, не спешил ответить на этот вопрос однозначно.  Ему больше импонировал тот тип неформального общения и коллективной выработки решений, который Франклин и его друзья практиковали в своём дискуссионном клубе.  Подобного рода международный клуб, участники которого известны тем, что отстаивают нравственный образ жизни и следуют ему в своих начинаниях, мог бы влиять на общественное мнение, откликаясь на всё происходящее в мире и ставя цели человечеству.  Заслужив авторитет, такой неформальный союз подвижников мог бы поддерживать духовное здоровье землян.  Скрижаль подумал и о том, что Бенджамин Франклин не исполнением инструкций масонов, не вкладом в работу какой-то организации, а всей своей жизнью показал, сколь много может сделать один честный, неравнодушный, целеустремлённый человек.




О том, что объективное изложение исторических событий невозможно

 

Скрижаль давно уяснил, что возможность объективного, единственно правильного знания истории, — если таким не считать осведомлённость о важных датах и содержании исторических документов, — лишь немногим по вероятности превосходит иллюзорный шанс обрести единственно правильную веру или единственно правильное философское ви́дение мира.  Отстранённое, безличное изложение исторических событий при всём желании историка исключить влияние своего мировоззрения и своих пристрастий на эту работу оказывается помимо его воли субъективным.  Такое влияние его личных суждений отражается в той или иной степени как на выборе освещаемых им событий и фактов, так и на их трактовке.  Но даже если предположить, что кто-то когда-то может достичь истинных, объективных представлений о мире, очевидно, что понимание истории, которое этот проницательный человек передал двум другим людям, будет в представлениях этих двух людей отличаться между собой, а каждое из этих двух усвоенных пониманий будет, в свою очередь, отличаться от соответствующих познаний и убеждений этого прозорливого человека.




О том, что существуют разные уровни и разные пути постижения истории

 

Ход мыслей подвёл Скрижаля к пониманию того, что существуют разные уровни и разные пути постижения истории.  Если в стремлении узнать чем и как жили народы в прошлом ограничиваться знакомством с фактами, — с ходом событий, с количественными и качественными показателями развития или упадка цивилизаций, знакомством с достижениями, культурой, религией и другими результатами деятельности людей, — это немного даст в понимании тех движущих сил, которые привели к изучаемым последствиям.  От человека, изучающего историю таким образом, на уровне фактов, природа этих сил остаётся скрытой.

 

Так как все изменения в жизни любого народа или человечества в целом были обусловлены определёнными усилиями конкретных людей, понять внутреннюю закономерность этих изменений можно только проследив за побуждениями, поступками, влиянием человека или группы лиц, которые активно способствовали таким преобразованиям или, напротив, противодействовали им.  Изучение истории глубоким духовным приобщением познающего человека к жизни конкретной личности, ярко проявившей себя в прошлом, не только приоткрывает природу сил, которые действуют в области духа и как следствие изменяют материальный мир, но и делает такую связь внутренней, неотъемлемой частью жизни познающего человека, тем самым связывая времена в единое вневременнóе духовное пространство.  А поскольку законы духа, в соответствии с которыми действуют эти силы, остаются неизменными, понимание их природы позволяет прозреть исход событий, которые происходят в настоящем. 

 

Когда-то Скрижаль интуитивно, неосознанно выбрал именно такой путь изучения истории.  Теперь он знал, что человек, идущий по этому пути, сначала раздвигает границы собственной жизни далеко в прошлое, а затем осознаёт, что таких границ не существует вовсе, и тем самым становится лично причастным ко всему, что когда-либо происходило в мире.




Скрижаль укрепился в мысли, что человечеству нужна международная неправительственная организация, состоящая из честных, высоконравственных людей, пользующихся доверием. Этот авторитетный, независимый арбитражный клуб вырабатывал бы решения и рекомендации по возникающим в мире проблемам и конфликтам и тем самым способствовал бы духовному оздоровлению землян.

 

[...] Так из многовековой истории Англии и относительно недолгой истории королевства Великобритании Скрижаль вынес ещё один урок: вряд ли возможно учредить законодательный орган власти, который будет всегда принимать справедливые, взвешенные решения.  Подумав об этом, он вспомнил слова: «Лучшие могут иногда ошибаться», прочитанные в одном из писем Сэмюэла Адамса.  Как показало голосование народных судей в Древней Греции по обвинению Сократа и как продолжало происходить в парламентах разных стран вплоть до начала ХХI века, результаты голосования большинства представителей народа, если оценивать эти решения по нерушимым меркам нравственности, часто случались ошибочными, даже порочными. 

 

Скрижаль укрепился в мысли, что человечеству нужна международная неправительственная организация, состоящая из честных, высоконравственных людей, пользующихся доверием.  Этот авторитетный, независимый арбитражный клуб без каких-либо обращений к нему, а также по запросам — правительственных органов любой страны, и оппозиционеров, и притесняемых меньшинств — вырабатывал бы решения и рекомендации по возникающим в мире проблемам и конфликтам и тем самым способствовал бы духовному оздоровлению землян.




Джон Дикинсон дал замечательный урок читающим и думающим людям в том, сколь ревностно нужно беречь свои права и свободы и как незамедлительно, сообща, необходимо действовать при первой же попытке властей хоть в чём-то ограничить их. — Из главы «Первые протесты жителей североамериканских колоний Великобритании...»

 

Прочитав «Письма» Дикинсона, Скрижаль осознал, что в своём стремлении понять, почему колонисты так возмущались актами парламента, он многое упустил.  Дикинсон преподал ему хороший урок того, как тщательно нужно доискиваться причин и предусматривать последствия любых действий.  Скрижаль уяснил также, что Дикинсон дал замечательный урок читающим и думающим людям в том, сколь ревностно нужно беречь свои права и свободы и как незамедлительно, сообща, необходимо действовать при первой же попытке властей хоть в чём-то ограничить их.  Скрижаль с сожалением подумал о том, что и в XXI веке многие народы земли живут, всё ещё не усвоив уроков истории: равнодушные обыватели и корыстные люди продолжают — где молчанием, где участием в подавлении свобод сограждан — потворствовать диктату своих правителей.  Скрижаль решил, что ему нужно прочесть «Письма фермера» второй раз — более вдумчиво.




О том, что самыми опасными являются небольшие, постепенные нарушения конституции. Протестовать против несправедливых действий властей, давать отпор покушению на свои права народ должен при первой же попытке такого произвола по отношению даже к одному человеку. — Из главы «Сэмюэл Адамс и борьба колонистов за свои права...»

 

[...] Это был трактат швейцарца Эмера де Ваттеля, впервые изданный в 1758 году в Лондоне.  Труд назывался «Право народов, или Принципы естественного права, применяемые к образу действий и делам наций и суверенов». [...] Де Ваттель сначала указал, что хотя конституция страны является основой общественного спокойствия и залогом свободы граждан, даже самые лучшие законы могут оказаться бесполезными, если они не выполняются абсолютно точно; поэтому народ должен следить за тем, чтобы к законам одинаково уважительно относились и рядовые граждане, и правители.  А далее Эмер де Ваттель высказался о том, что самыми опасными являются небольшие, постепенные нарушения конституции:

 

I.3 Нация должна постоянно пресекать эти злоупотребления с максимальной энергией и бдительностью, как того требует важность дела. Редко можно увидеть открытое противодействие законам и конституции государства: нация должна быть особенно настороже против тихих и медленных атак. Внезапные революции поражают воображение людей: мы пишем их историю и раскрываем их причины, но мы пренебрегаем изменениями, которые происходят незаметно из-за длинной череды почти невидимых шагов. Было бы важной услугой народам показать из истории, как государства полностью изменили свою природу и потеряли свою первоначальную конституцию. Это пробудило бы внимание людей, и впредь они следовали бы правилу не менее важному в политике, чем в морали: principiis obsta*; они больше не закрывали бы глаза на нововведения, которые незначительны сами по себе, но могут служить в качестве шагов для более громких и пагубных начинаний.

____________

 

* principiis obsta (латынь) — cопротивляйтесь вначале.

 

Это назидание глубоко запало в душу Скрижаля ещё и потому, что неделей раньше он получил довольно беспечное письмо от своего знакомого из Москвы. 

 

В России, как ясно свидетельствовали факты, шло постепенное наступление властей на свободу слова: правительство всё больше усиливало государственный контроль над средствами массовой информации; в тюрьмах появились политические заключённые; все независимые от правительства телевизионные каналы государство закрыло, и проплаченные властью телеканалы стали исподволь культивировать в народе враждебные настроения по отношению к странам Запада.  Громкие убийства честных журналистов, которые критиковали правительство, оставались нерасследованными: истинных заказчиков этих убийств следственные органы не находили.  Всё говорило о том, что страна превращается в авторитарное государство, в котором власти грубо попирают свободы граждан.  И Скрижаль в письме знакомому москвичу высказал свои опасения за будущее России.  Полученный ответ огорчил его.  Приятель возразил, что опасения напрасны: он знает людей, которые критикуют политику правительства, но никого из них не посадили в тюрьму, да и его самого никто не трогает, хотя он переписывается с американцем.  Скрижаль подумал о том, что у его приятеля есть сын и подрастают внуки.  И если они окажутся неравнодушными людьми и открыто заговорят о преступлениях российских властей, то их возмущения могут оказаться запоздалыми: зарвавшееся, всё дальше уходящее за черту законности правительство, обретя формы диктатуры, может бросить их за решётку без каких-либо объяснений такого произвола.

 

В прочитанном фрагменте текста Эмера де Ваттеля Скрижаль нашёл абсолютно точно сформулированным то, что до сих пор лишь смутно понимал: протестовать против несправедливых действий властей, давать отпор покушению на свои права народ должен при первой же попытке такого произвола по отношению даже к одному человеку, иначе единичный случай нарушения конституции страны, который не вызвал всеобщего возмущения граждан, может внушить властолюбцам, что подобные и другие противозаконные действия им тоже сойдут с рук.  Если прислужники авторитарной власти не арестовали кого-то сегодня, это не значит, что они не придут за ним или одним из его близких завтра. 

 

Благодаря политической борьбе колонистов за свои права и проницательности Эмера де Ваттеля Скрижаль вполне уяснил, насколько важно неравнодушие каждого, абсолютно каждого человека к происходящему в обществе.  Ему ещё больше открылось, какой замечательный пример всем народам земли — пример отстаивания нерушимости каждого положения конституции — дали жители североамериканских колоний Великобритании, и массачусетсы в частности.




Конфронтацию между колонистами и правительством Великобритании, которая привела к войне и закончилась провозглашением независимости Соединённых Штатов, нельзя было назвать революцией. Это была гражданская война, развязанная правительством Великобритании с одобрения парламента

 

Проследив месяц за месяцем, год за годом ход событий, которые привели к тому, что подданные короля Джорджа, жившие по разные стороны океана, стали воюющими между собой сторонами, Скрижаль многое уяснил, но ещё больше хотел осмыслить.  Самым очевидным было то, что конфронтацию между колонистами и правительством Великобритании, которая закончилась провозглашением независимости Соединённых Штатов, нельзя было назвать революцией, если, конечно, под этим словом понимать успешную или неудачную попытку народа или части граждан свергнуть существующую власть или изменить существующий строй общества.  Жители британских колоний в Северной Америке, начиная от первых посягательств на их права до военных действий против них, предпринятых силами Королевской армии, отстаивали верховенство Конституции Англии и строго следовали положениям своих законодательств, которые в разное время утвердили английские короли.  Это было противостояние между законопослушными, уважающими себя гражданами и амбициозными, наделёнными властью людьми, которые на протяжении долгого времени злоупотребляли своими полномочиями.  И начавшаяся в Северной Америке гражданская война была развязана именно правительством Великобритании с одобрения парламента.




Даже то правительство, которое лучше других обеспечивало безопасность и счастье народа, может стать продажным и выродиться в тиранию, если граждане, все жители страны, в отстаивании своих прав не проявляют настойчивости

 

Вспомнив о роли парламента в этом конфликте, Скрижаль надолго задумался.  Он осознал, что даже многовековой опыт англичан, сумевших первыми в средневековой Европе достичь разумного баланса между интересами народа и нуждами своих монархов, не гарантировал защищённость прав и свобод граждан.  Так, действие справедливых, гуманных законов в Англии, установленных некогда парламентом, оказались попранными во времена правления короля Генриха VIII и в годы Английской революции.

 

В последующие годы, как выяснил теперь Скрижаль, Законодательное собрание англичан с точки зрения требований порядочности, морали также пережило подъём и падение.  Парламент, духовно выздоровевший при короле Вильгельме III и королеве Марии II, когда были приняты Билль о правах и Акт о веротерпимости, в следующем веке, при короле Джордже III, уже страдал тяжёлой запущенной болезнью.  Местá в Палате общин покупались, и это было общеизвестным. 

 

Бенджамин Франклин в письме сыну, отправленном из Лондона 13 марта 1768 года, рассказал ему, что членство в парламенте покупают люди, которые быстро разбогатели в Индии или в качестве подрядчиков.  «4000 фунтов — сейчас рыночная цена за округ», — сообщил Франклин в этом письме.  С каждым последующим годом духовное здоровье нации ещё больше разрушалось, что в равной мере увеличивало степень коррупции в её представительном собрании.  В письме от 10 октября 1774 года, посланном из Лондона Томасу Кушингу, Бенджамин Франклин с грустным юмором поведал о том, как был созван тот самый 14-й парламент Великобритании, с согласия которого, как знал уже Скрижаль, Джордж III начал войну со своими заокеанскими подданными:

 

...Поскольку большинство членов парламента дают взятки или платят за места в нём, нет никаких сомнений, что они продают свои голоса министру для покрытия своих расходов. [...] Это выводит на рынок бóльшую часть мест в Палате общин, так же как в Палате лордов. И если бы Америка откладывала в течение 3–4 лет деньги, которые она тратит в этой стране на моду, украшения и щегольство, она могла бы купить весь парламент, министра и всех.

 

Скрижаль вспомнил и о том, что в Римской республике на протяжении ряда веков жили свободные, уважающие себя и сограждан люди, которые не боялись сказать зарвавшемуся магистрату в глаза, что он не достоин не только находиться у власти, но и называться гражданином Рима.  Однако сначала небольшие отступления от положений Римского права, а затем и грубые нарушения конституции республики привели к массовым кровопролитиям, к установлению власти императора и к нескончаемым унижениям некогда гордого, свободолюбивого народа.

 

Стремясь упорядочить свои мысли и зная, что он может отталкиваться от созвучных, недавно прочитанных суждений, Скрижаль продолжал просматривать свой электронный архив.  Он нашёл то, что искал в выписках из работ Сэмюэла Адамса.  Одна из них была фрагментом из статьи, опубликованной в «Бостонской газете» 2 октября 1769 года с подписью ALFRED: 

 

Власть опьяняет; а те, кто владеют ей, слишком часто становятся тщеславными и высокомерными. У нас есть ежедневные примеры этого в действиях конкретных людей; и надменный народ, опьянённый властью, как пьяный человек над пропастью, может погибнуть, хотя дружеская рука ребёнка, если бы он был рядом, могла бы отвести эту угрозу.

 

Ещё более отвечающее тому, что он пытался сформулировать, Скрижаль нашёл в статье Сэмюэла Адамса с подписью CANDIDUS в номере «Бостонской газеты» от 11 ноября 1771 года:

 

Нередко люди по собственной невнимательности и глупости допускают, чтобы предназначенное всемилостивым провидением для их блага стало величайшим злом. [...] История прошлых веков также сообщит нам, что даже те гражданские институты, которые были лучше всего рассчитаны для безопасности и счастья народа, раньше или позже выродились в установленную тиранию, которую больше нельзя назвать гражданским правительством и которая в некоторых смыслах заслуживает гораздо большего осуждения, чем сама анархия.

 

Лорд Кэмден, который в 1766–1770 годах был лорд-канцлером Великобритании, высказался лаконичней фактически о том же.  Когда 14-й парламент решал, становиться ли на путь войны с колонистами или добиваться мирного соглашения с ними, Кэмден был в числе тех девяти членов Палаты лордов, которые выразили категорическое несогласие с политикой правительства по отношению к американцам, а в дебатах, в январе 1775 года, он в частности сказал:

 

Король, Палата лордов и Палата общин — прекрасно звучащие имена; но король, Палата лордов и Палата общин могут стать тиранами так же, как другие. Сопротивляться тирании многих так же законно, как тирании одного.

 

После того как Скрижаль проследил за организованными действиями тысяч жителей Бостона, сплочённых решимостью не поступаться ни йотой своих прав — кто бы не посягал на них, будь то губернатор или сам король, — он осознал, насколько пассивны в деле защиты своих прав миллионы его современников, граждан многих стран, во главе которых стоят если не тираны, то авторитарные правители, прикрывающие все свои беззакония словами о защите интересов народа.  Между тем Сэмюэл Адамс считал протесты своих соотечественников при первом посягательстве на их права недостаточно дружными.  Он укорял торговцев, которые подчинились незаконному налогообложению, и земледельцев, которые остались равнодушными к происходящему.  В статье, опубликованной 5 октября 1772 года в «Бостонской газете» с подписью Valerius Poplicola, он внушал колеблющимся, что никто не сумеет долго держать в рабстве даже небольшой народ, если все жители страны решат быть свободными и проявят в этом стремлении настойчивость.  Сказав о том, насколько важно остановить развитие тирании как можно раньше, он заключил:

 

Давайте вместе поговорим на эту интереснейшую тему и свободно откроем друг другу наши мысли. Пусть это будет темой для разговоров в каждом социальном клубе. Пусть соберётся каждый город. Пусть союзы и объединения будут созданы повсюду, чтобы консультироваться и восстанавливать наши справедливые права.

 

Сэмюэл Адамс призывал земляков подняться над своими страхами.  В письме от 28 декабря 1770 года, отправленном Джону Уилксу, он убеждённо заявил, что самое жестокое преследование никогда не может нанести серьёзного вреда честному человеку, который отстаивает свободы своего народа и главенство нравственных ценностей.




Нужны неформальные объединения совестливых людей в каждой стране, в каждом городе и посёлке. Именно местные неформальные объединения совестливых людей могли бы первыми забить тревогу, когда кто-то посягает на свободу слова и на законные права сограждан. В школах нужны уроки нравственного воспитания детей. Ребят нужно учить не патриотизму, а достойной жизни на примерах из истории

 

Жизненный опыт Бенджамина Франклина и весомые, мудрые суждения Сэмюэла Адамса — в частности, убеждённость Адамса в том, что благополучие и счастье народа напрямую связаны с уровнем нравственности этого общества, — помогли Скрижалю переосмыслить его ви́дение того, что именно могло бы излечить многие моральные недуги человечества и поддерживать духовное здоровье жителей планеты на должном уровне. 

 

Скрижаль осознал, что усилия международной неправительственной организации — арбитражного клуба честных, авторитетных, совестливых людей, которые формировали бы общественное мнение землян, — при всей необходимости такой организации, не решили бы множество проблем, с которыми постоянно сталкиваются жители каждой страны, каждого города и посёлка.  Именно местные неформальные объединения совестливых людей могли бы первыми забить тревогу, когда кто-то посягает на свободу слова и на законные права сограждан, и когда в местной власти или в правительстве страны появляются признаки коррупции, и когда очевиден произвол со стороны должностных лиц, и когда начинают преследовать борца с беззакониями.  Если голос такой, вовремя поднятой тревоги поддержат голоса сотен клубов, объединяющих тысячи авторитетных, неравнодушных людей, вряд ли найдётся сила, которая сумеет подавить громко заговорившую совесть народа. 

 

Скрижаль подумал и о том, что работу по духовному оздоровлению общественного мнения в каждой стране, — мнения, основанного на нерушимых принципах морали, — нужно начинать с семьи и школы.  Он понял и то, что в школах нужны уроки нравственного воспитания детей и что на этих уроках нужно учить не патриотизму, внушая который власть может управлять сознанием граждан в своих порочных целях, а учить ребят достойной жизни на примерах из истории, в частности — рассказывать о том, как жители Массачусетса вступили в борьбу за свои права и отстояли их.




Суждения Томаса Джефферсона Джорджа Вашингтона о том, что самыми надёжными критериями в принятии решений и правительством, и частным лицом являются принципы нравственности.

 

Утром 4 марта 1805 года Томас Джефферсон, очень скромно одетый, вышел из своей резиденции в Вашингтоне — из Белого дома, сел на своего верхового коня и отправился в Капитолий.  Здесь, в переполненном людьми зале, собрались члены обеих палат Конгресса, дамы, иностранные дипломаты и любопытные американцы, перед которыми Томас Джефферсон произнёс свою вторую инаугурационную речь. 

Выразив благодарность согражданам за вновь выказанное ему доверие, Джефферсон сначала заговорил о международных делах Соединённых Штатов, — о том, что в прошедшие годы правительство стремилось развивать дружеские отношения со всеми странами.  В его речи прозвучали замечательные слова:

 

Мы твёрдо убеждены в том, и действуем исходя из этого убеждения, что в отношении наций, так же как в отношении отдельных лиц, наши здраво продуманные интересы всегда будут неотделимы от наших моральных обязанностей; и история свидетельствует о том, что справедливому народу верят на слово, тогда как для обуздания других приходится прибегать к оружию и войнам.

 

Скрижаль вспомнил похожие по смыслу слова Джорджа Вашингтона в речи, обращённой к американцам в 1796 году по случаю отказа от 3-го срока президентства: самыми надёжными критериями в принятии решений и правительством, и частным лицом, сказал Вашингтон, являются принципы нравственности.  Скрижаль подумал, что именно такая, основанная на положениях морали, политика первого и третьего президентов США стала, наверное, тем фундаментом, на котором укрепилась демократия в стране, первая среди народов земли.  Но так ли это — он по незнанию дальнейшей истории Соединённых Штатов — судить пока не мог.




Фрагмент из разговора, который случился при встрече героя с Томасом Джефферсоном

 

— Вы в самом деле полагаете, что человечество сможет изжить свои пороки? — спросил Джефферсон.

— Нет, пороки останутся, но надеюсь, что народы земли научатся справляться с ними, не давать им руководить людьми, научатся договариваться, решать любые конфликты миром, — ответил Скрижаль.  Чуть помолчав, он высказал и то, о чём думал, когда искал этой встречи с Джефферсоном: — Надеюсь, придёт время, когда земляне в подавляющем большинстве будут осознавать себя пассажирами одного довольно хрупкого, несущегося в космосе корабля... будут беречь его и бережно относиться к каждому из его пассажиров... И тогда им предстоят многие тысячелетия странствий, и замечательных открытий, и встреч с другими носителями разума... Во всяком случае, в характерах, в способностях и силе духа немалого числа людей я вижу возможность такого будущего для землян, в котором они станут осознавать себя гражданами вселенной, ответственными за всё и всех.

Скрижаль не узнавал себя.  Он мало говорил, но рядом с этим мудрым человеком ему оказалось довольно легко открыть свои мысли.

— А что думаете о предназначении человечества вы? — спросил он.

Джефферсон тоже ответил не сразу:

— Оглядываясь в прошлое, насколько это позволяет история, можно с уверенностью сказать, что в мире нет ни одного вида живых существ, которые так настойчиво, так систематически занимаются уничтожением себе подобных.  Но если не оглядываться назад, а смотреть в будущее, — не столь далёкое, в которое попытались заглянуть вы, — то мне видится, что Соединённым Штатам суждено первыми вступить в бескровную борьбу с варварством и невежеством.  А старой Европе, чтобы не отставать, чтобы избавиться от произвола и фанатизма королей и церковников, придётся опираться на нас.

— А как, по-вашему, можно победить в этой борьбе? — подхватил Скрижаль.

Вопрос, похоже, задел в Джефферсоне наболевшее, уже давно выношенное.  Его голос, прежде спокойный, зазвучал взволнованно:

— Просвещение и ещё раз просвещение народа, свобода слова и культивирование в людях уважения к человеку, который имеет взгляды, отличные от общепринятых; регулярное, согласно конституции, избрание правительства народом и непременный контроль народа за работой избранного им правительства, но конечно при условии, что сами избиратели, жители страны, уже достигли определённого уровня развития и усвоили нормы морали...  Только тогда можно будет сказать, что власть в республике построена на принципах истинной демократии — такого самоуправления, которое действует в интересах всех граждан. 

Голос Джефферсона уже опять звучал ровно.

— Ведь не всякая демократия хороша. — продолжил он. — Якобинская демократия обернулась террором...  Диктатура черни столь же опасна, как диктатура избранных, властолюбивых вождей.  Чтобы не допустить ни того ни другого, необходимо, опять же, поднять общий уровень образования и культуры в стране.  Обеспечение всестороннего бесплатного образования молодых людей, повсеместное открытие школ, учреждение колледжей, университетов и академий государство должно рассматривать в ряду самых главных своих задач...  Нужно уже с первых классов учить детей следованию морали; их нужно учить способам защиты своих прав и уважению к правам других, учить отстаиванию своих интересов и тому, как помогать нуждающимся в поддержке... Совестливость тоже поддаётся развитию, она дана каждому человеку в большей или меньшей степени.  Её можно и нужно укреплять в людях с детства.  И тогда, надеюсь, по мере роста образованности и ответственности граждан, по мере становления демократии, многие полномочия властей, которые находятся в столице и в больших городах, и те полномочия, которые пока не выполняет никто, будут постепенно брать на себя районные власти и тысячи малых и больших общественных комитетов.  Только объединения инициативных, неравнодушных людей, живущих в каждом селении, на каждой улице города, смогут эффективно решать возникающие на местах проблемы и помогать своим соседям, когда это необходимо.




Скрижаль задумался над тем, почему при желании, при концентрации духовных сил, он может общаться с давно ушедшими людьми. О духовном бессмертии

 

Скрижаль задумался над тем, почему стала возможна его встреча с Томасом Джефферсоном и почему при желании, при концентрации духовных сил, он может общаться с давно ушедшими людьми.  И он лишь в большей степени осознал то, к чему пришёл раньше.  Поскольку мир духа является глобальным пространством, к которому понятия времени, расстояний и языковых барьеров неприменимы, доступ в него открыт для каждого живущего, духовно зрелого человека.  При желании такого человека духовный мир, по сути единый и неделимый, может представать персонифицированным, — открытым для разговоров по душам с одним из множества уникальных, некогда случившихся его воплощений.

 

Зрелый человек, вписавшись в это пространство своими духовными связями, остаётся здесь после смерти тела независимо от того, возможно ли самостоятельное, независимое от биологических процессов, существование духовного мира или нет, но очевидно с оговоркой, что человечество не покончило с собой.  Такая развитая, ставшая незримой личность продолжает в той или иной мере влиять — опосредованно, через живущих людей, — на происходящее как в области духа, так и в материальных средах.  Скрижаль вспомнил фразу «мудрецы не умирают», которая прочно врезалась в его память после мысленной встречи со Спинозой.  Размышления вели к тому, что каждый из развитых людей, который так или иначе привнёс нечто в мир духа, — отдал лучшую часть себя другим: любовью, или творчеством, или самоотверженными трудами, или доблестными поступками, — продолжает жить.  Получалось, такое, с оговоркой, духовное бессмертие действительно существует.




Словосочетание «история духа» в общепринятом смысле слова «история» не совсем корректно.

 

Поймав себя на мысли, что перед ним простирается огромный, непройденный ещё путь в постижении истории духа человечества, Скрижаль понял, что словосочетание «история духа» в общепринятом смысле слова «история» не совсем корректно: мир духа, где всё происходит в настоящем, лишь условно — через жизненные перипетии приобщённых к нему личностей — связан с течением лет и веков.  Правильней было бы говорить о внутреннем развитии этого вневременнóго настоящего, которое для духовного роста живущих людей открывает неограниченные возможности.






____________________


Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»


На главную страницу