Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 7. Фридрих Шеллинг

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Фридрих Шеллинг. — Один из самых известных философов Германии. Однозначно охарактеризовать его философские взгляды невозможно, потому что с течением времени они менялись.

Шеллинг заявил о себе как философ в возрасте 19 лет, в 1794 году, публикацией своей первой работы. Четыре года спустя он стал профессором в университете Йены. С 1803-го по 1806-й год Шеллинг преподавал в Вюрцбургском университете. После того как Бавария потеряла власть над Вюрцбургом, он переселился в Мюнхен, где стал членом Баварской академии наук и генеральным секретарём Баварской академии художеств. С 1827-го по 1840-й год Шеллинг преподавал в Мюнхенском университете, после чего по приглашению короля Пруссии переехал в Берлин, где возглавил кафедру философии в Берлинском университете.

В своей первой публикации Шеллинг выступил как приверженец наукоучения Иоганна Фихте. В последующих работах он стал развивать положения натурфилософии. Затем, рассудив, что трансцендентальная философия и натурфилософия дают одностороннее представление о мире, он пришёл к системе взглядов, которую назвал философией тождества. Во второй половине жизни мировоззрение Шеллинга приобрело религиозную окраску. Этот образ мыслей, отразившийся в его последних трудах, он назвал позитивной философией. На уклон его философских взглядов в сторону веры очевидно повлияло потрясение, которое он испытал после смерти своей первой жены, Каролины.

249

*

Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг родился в январе 1775 года в небольшом городке Леонберг, который находился в землях герцогства Вюртемберг. Мать Фридриха была дочерью пастора; отец же, Йозеф Фридрих Шеллинг, сам был пастором в Леонберге. Он изучал восточные языки: арабский, сирийский, халдейский, иврит. Два года спустя после рождения Фридриха семья переехала в Бебенхаузен, где Йозеф занял должность преподавателя в протестантской семинарии при местном монастыре; он стал также проповедником этого маленького городка.

Фридрих начиная с восьмилетнего возраста учился в немецкой школе Бебенхаузена, а дома под руководством отца изучал древние языки. Латинской школы в Бебенхаузене не было, и спустя два года отец устроил его в латинскую школу Нюртингена — одного из ближайших городов.

Фридрих Шеллинг был необычайно талантливым ребёнком — одним из тех гениев, которые родились в Германии в XVIII веке. По прошествии года учитель Фридриха сказал отцу, что мальчик настолько опережает по развитию всех ребят, что он уже ничему не может научиться в школе. Отец отвёз сына домой и устроил его в ту самую семинарию при монастыре, где преподавал. Так Фридрих, которому не исполнилось ещё 12 лет, стал посещать занятия вместе с 17–18-летними семинаристами.

Мальчик продолжил изучение иврита и греческого языка; он прочёл сочинения всех греческих и латинских прозаиков и поэтов; он сочинял стихи на немецком и на латыни, изучал Ветхий Завет и читал книги философов. В 14-летнем возрасте Фридрих был уже готов к поступлению в университет, однако университеты принимали молодых людей, достигших 18 лет. В результате ходатайств отца Фридриха, после его поездки в Штутгарт — столицу Вюртембергского герцогства, Тайный совет разрешил талантливому мальчику поступить в одно из высших учебных заведений. И в октябре 1790 года Фридрих Шеллинг был принят в лютеранскую семинарию при Тюбингенском университете. Здесь, в интернате богословского факультета, где он поселился, Шеллинг познакомился и подружился с Гегелем, который к тому времени уже два года учился на этом факультете.

Весной 1791 года, в 16-летнем возрасте, Шеллинг прочёл «Критику чистого разума» Канта. После двух лет учёбы в университете он, как все студенты богословского факультета, прежде чем приступить к изучению богословия, должен был защитить диссертацию по философии. Соискание звания магистра философии предполагало участие студента в публичном диспуте, но Шеллинг настоял на защите диссертации на основании написанного им на латыни трактата о происхождении зла в людях по третьей главе Книги Бытия. В этой, уже не первой, самостоятельной работе он ссылался на труды Лейбница, Лессинга, Канта.

Защитив диссертацию по философии, Шеллинг вместе с однокурсниками стал изучать богословие, но философия его интересовала гораздо больше. В 1794 году он прочёл книгу Фихте «О понятии наукоучения, или так называемой философии». Увлечённый прочитанным, Шеллинг сел за написание трактата, который назвал «О возможности формы философии вообще». В том же году эту работу опубликовал «Всеобщий литературный журнал», выходивший в Йене. Скрижаль прочёл его как доклад студента-отличника, который внимательно прослушал курс профессора, — в данном случае Фихте, — и с воодушевлением, с задором занялся изложением усвоенного. Манипулируя здесь абстрактными понятиями, включая «Я» и «не-Я», Шеллинг стремился доказать истинность наукоучения. Однако второй его философский трактат, — книгу объёмом в 208 страниц, которая вышла в 1795 году в Тюбингене, — Скрижаль прочёл как вполне самостоятельную работу. Книга называлась «О Я как принципе философии, или О безусловном в человеческом познании».

250

*

Хотя книга «О Я как принципе философии, или О безусловном в человеческом познании» была довольно многословной и перегруженной абстрактными понятиями, её содержание Скрижаль нашёл более глубоким, а текст — более вразумительным и удобочитаемым, чем писания Фихте. В трактате отразилась личная работа мысли Шеллинга. В рассуждениях о Я и не-Я он часто оспаривает сказанное Кантом и Спинозой; он судит также о взглядах Декарта и Лейбница. Шеллинг полемизирует с Карлом Рейнхольдом и хвалит Соломона Маймона, упоминает Джорджа Беркли, Якоба Бека, Готхольда Лессинга, Фридриха Якоби, Готлиба Шульце, однако во всём трактате он ни разу не назвал имени человека, чьё учение взялся представить как совершенную философскую систему. Фихте в письме Рейнгольду от 2 июля 1795 года, отметив способности Шеллинга, предположил, почему в этой книге нет ни одной ссылки на него:

Труд Шеллинга, насколько мне удалось его прочесть, представляет собой целиком комментарий к моему труду. Впрочем он превосходно усвоил суть, и некоторые из тех, кто меня не поняли, нашли его изложение очень ясным... Думаю, я могу заключить, что если он не понял меня правильно, то он не хотел, чтобы его ошибки были приписаны мне; и кажется, он меня боится.

Очевидно Шеллинг не считал свою книгу исключительно комментарием к наукоучению Фихте. Во всяком случае в предисловии к ней он заявил: «...Я могу надеяться, что меня ещё ждёт счастливое время, когда я воплощу в реальность идею создания аналога [Gegenstück] этики Спинозы». Из-за неоднозначности существительного Gegenstück, которое с немецкого языка можно перевести и как «подобие», и как «противоположность», Скрижаль не знал, до какой степени двадцатилетний Шеллинг видел результат задуманной им работы независимым, продиктованным личными убеждениями.

Ведя в этой книге речь об абсолютном Я, Шеллинг называет его и абсолютом, и абсолютной всеохватывающей реальностью, и абсолютным единством, и безусловным, и всеединым. При этом он уточнил, что абсолютному Я не присуща индивидуальность. Доказать существование абсолюта невозможно, и о нём нельзя сказать: «он был» или «он будет», — он есть. Абсолютное Я мыслит только само себя; оно полагает само себя, а в себе — всю реальность; оно обусловливает всё знание.

Следование моральным заповедям и стремление к достижению счастья только приближают человека к конечной цели жизни, но не являются самóй целью, пишет Шеллинг. Человек — конечное Я по его терминологии — должен стремиться к бесконечному, ко всеединому, но не для того, чтобы стать счастливым, а чтобы не нуждаться в счастье. Это долженствование Шеллинг представил как требование безусловного начала: «§14 Абсолютное Я требует, чтобы конечное Я стало ему равным, т. е. чтобы оно совершенно уничтожило в себе всякое множество и всякое изменение». А поскольку бесконечное Я не является личностью, следовательно, конечная цель стремления человека предстаёт как бесконечное рассредоточение личности, то есть как её исчезновение. Чистое счастье, заключил Шеллинг, достигается в отождествлении Не-Я с Я.

251

*

В июне 1795 года, защитив написанную им богословскую диссертацию по теме новозаветной истории, Шеллинг завершил обучение в университете. Проповедовать он не собирался, и осенью того же года по ходатайству отца он стал куратором двух молодых людей, — двух баронов Ридезель. Одному из них было 15, другому — 17 лет. Бароны жили в Штутгарте. Шеллингу нужно было подготовить их к поступлению в Лейпцигский университет. Ещё до конца того же 1795 года Шеллинг завершил работу над трактатом «Философские письма о догматизме и критицизме». «Философский журнал Общества немецких учёных» напечатал её. Имя автора этой публикации указано не было.

252

*

Скрижаль прочёл «Философские письма о догматизме и критицизме» как вполне самостоятельную, интересную работу проницательного, талантливого философа. Здесь уже не было заумных манипуляций с понятиями «Я» и «не-Я». Больше того, отдельные суждения Шеллинга свидетельствовали о некоторых его расхождениях со взглядами Фихте.

Зная, что Фихте настоятельно ратовал о замене слова «философия» словом «наукоучение», Шеллинг в примечании к пятому письму выразил несогласие с таким замыслом:

Философия — прекрасное слово! Если бы автору дали право голоса, он проголосовал бы за сохранение старого слова. Ведь насколько он понимает, любое знание всегда останется для нас философией, то есть всегда только развивающимся знанием, бóльшим или меньшим, которым мы обязаны лишь нашей любви к мудрости, то есть нашей свободе. Меньше всего он хотел, чтобы это слово было заменено той философией, которая только что взялась спасти свободу в философии от самонадеянности догматизма...

Само слово «наукоучение» Шеллинг в этом трактате использовал лишь один раз и по отношению не к философской системе Фихте, а к труду Канта: «5 Только “Критика чистого разума” является истинным наукоучением и содержит его в себе, поскольку она действительна для каждой науки».

Здесь, в «Философских письмах», Шеллинг повёл речь не только о различиях между догматизмом и критицизмом, но и о том, что объединяет эти мировоззрения. Причём он не раз повторил, что обе системы одинаково возможны и должны сосуществовать друг с другом; теоретическая философия не в состоянии решить спор между ними. Прямо противореча убеждению Фихте, Шеллинг заметил: «5 Ничто так не возмущает философский ум, как заявление, что отныне любая философия должна находиться в оковах одной-единственной системы».

Отойдя от строгого следования умопостроениям Фихте, Шеллинг в этом трактате признал справедливость ряда доводов Спинозы и привёл цитаты из его «Этики». А ход мыслей Спинозы о природе связей конечного существа, человека, с бесконечным он назвал единственно верным.

О философских взглядах двадцатилетнего Шеллинга, частично разделявшего тогда суждения как Фихте, так и Спинозы, свидетельствует сказанное им в письме Гегелю от 4 февраля 1995 года:

Для нас ортодоксальные представления о Боге больше неприемлемы. Мой ответ таков: мы выходим даже за рамки личностного существа. А пока я стал спинозистом! Не удивляйся. Скоро ты услышишь, каким образом. Для Спинозы мир (объект как таковой в отличие от субъекта) был всем, для меня — это Я. Мне кажется, что истинное отличие критической философии от догматической заключается в том, что первая исходит из абсолютного Я (ещё не обусловленного никаким объектом), а вторая — из абсолютного объекта, или не-Я. Последняя в своём высшем следствии приводит к системе Спинозы, а первая — к системе Канта.

В седьмом письме «Философских писем» Шеллинг несколько раз повторил, что никакие философские взгляды не могут объяснить переход от бесконечного к конечному, но переход от конечного к бесконечному вполне прослеживается. А затем он сослался на точку зрения Спинозы, считавшего, что всё существующее является модификацией бесконечного, и значит, стремление человека стать тождественным с бесконечным объяснимо и вполне естественно. Чуть дальше, в следующем письме, Шеллинг коснулся особенностей опыта такого перехода личного духовного начала во всемирное:

8 У всех нас есть тайная, чудесная способность уходить от изменений времени и всего внешнего в своё внутреннее «я» и видеть вечное внутри себя в форме неизменного. Это созерцание [Anschauung] — самый сокровенный, самый личный опыт, от которого зависит всё, что мы знаем и во что верим о сверхчувственном мире. Это созерцание прежде всего убеждает нас, что нечто в истинном смысле существует, тогда как всё остальное, к чему мы относим это слово, только является. [...]

Это интеллектуальное созерцание возникает тогда, когда мы перестаём быть объектами для самих себя, — когда уйдя в себя, созерцающее «я» тождественно созерцаемому. Время и длительность в этот момент созерцания исчезают для нас: не мы находимся во времени, а время — или вернее, не время, а чистая, абсолютная вечность — находится в нас. Не мы находимся в созерцании объективного мира, а он теряется в нашем созерцании.

Так проникновенно передать состояние единения с миром — состояние, в котором личное «я» рассредотачивается в духовном начале мироздания и становится самóй невидимой основой мира, мог лишь человек, познавший такое единение. То, что Шеллинг к своим двадцати годам уже пережил это состояние, свидетельствовало о его феноменальном духовном развитии.

253

*

В конце марта 1796 года Шеллинг со своими подопечными отправился в Лейпциг, где молодые бароны должны были начать учёбу в университете. Шеллинг очень подробно рассказывал в письмах своим родителям об этом путешествии, — о том, в каких городах он побывал, что видел там, с кем познакомился. В частности, он рассказал о встрече с Шиллером в Йене и выразил сожаление, что ему не удалось повидаться с Фихте, который в то время был в Галле.

В Лейпциге Шеллинг по-прежнему опекал своих воспитанников, посещал вместе с ними некоторые занятия в университете и продолжал работу над начатыми прежде трактатами. В 1796–1797 годах тот же «Философский журнал» опубликовал его «Новую дедукцию естественного права» и «Общий обзор новейшей философской литературы», который в 1809 году был издан под названием «Очерки, поясняющие идеализм наукоучения». Скрижаль прочёл оба трактата. «Новая дедукция естественного права» — наукообразное, неглубокое по содержанию сочинение — ему показалось написанным другим, не тем проницательным человеком, который был автором «Философских писем». А от прочтения значительной части «Очерков, поясняющих идеализм наукоучения» он получил большое интеллектуальное удовольствие. В этой работе Шеллинг существенно облагородил наукоучение, нарастил скелет философских построений Фихте очень интересными мыслями и выводами, которые следуют из них. Дочитав этот трактат, Скрижаль решил просмотреть извлечённые им из текста фрагменты, чтобы ещё глубже вникнуть в представления Шеллинга о причине возникновения мира и связях человека с первоначалом.

254

*

В «Очерках, поясняющих идеализм наукоучения» Шеллинг пишет, что теоретическая философия и практическая философия обособлены у Канта друг друга и безосновательны; Кант не касался вопроса о том, каким образом каждая из них стала возможной, — он не объяснил, как возникли теоретические и практические знания. Без выявления высшего, объединяющего всё и всех принципа остаётся непонятным также происхождение материи и разума, объектов и субъектов. В качестве пояснения — примера того, где именно можно найти абсолютное тождество столь разнородных начал до их разделения, — Шеллинг указал на особенность, присущую людям: на «я», для которого сам человек, носитель этого «я», одновременно является субъектом и объектом. Любой же другой объект человек осознаёт как существующий отдельно от своих представлений об этом объекте.

Рассмотрев особенности «я» человека, Шеллинг проанализировал действия первопричины, единого духа, от которого произошёл материальный мир. Слово «Дух», как пишутся все существительные на немецком языке, в тексте начинается с прописной буквы, но в рассуждениях Шеллинга дух — безличное начало, хотя и стремящееся к самосознанию.

Исходя из того что духу человека присуща неограниченная самоорганизация, Шеллинг заключил, что такая, но всеобщая тенденция должна существовать и в системе мира, который произошёл из всеобщего центра. Бесконечный дух стремлением к созерцанию самого себя ограничивает себя и тем самым порождает материю, которая под действием той же силы духа приобретает правильные формы. Дух в его стремлении к созерцанию и далее — к самосознанию, то есть к восприятию себя конечным, есть не что иное как деятельность, которая постоянно производит конечное в бесконечном; эта сила — Шеллинг называет её продуктивной — формирует конечное так, будто в нём сконцентрирована бесконечность. Проходя через различные свои состояния, бесконечный дух постепенно преобразует грубую материю до уровня, который соответствует его природе. Сказав об этом, Шеллинг продолжил:

III Начиная от сплетения мхов, в которых едва лишь заметны следы организации, и до утончённого образа, который, кажется, уже сбросил оковы материи, существует одно и то же стремление действовать согласно одному и тому же идеалу целесообразности, выражать до бесконечности один и тот же прообраз: чистую форму нашего духа.

Высказавшись о том, что никакая организация не могла появиться без действия формирующей её продуктивной силы и что абсолютно все вещи являются порождениями этой силы — силы духа, — Шеллинг заключил, что никакая вещь не может быть вещью самóй по себе. Понятие «вещь сама по себе» он назвал химерой, призраком, который долгое время терзал философию.

Вечный прообраз духа запечатлён в каждом растении; жизнь — это видимый аналог существования духа, продолжает Шеллинг. Продуктивная сила, действие которой выражается в развитии неживой природы до состояния живой природы, стремится к возвращению к себе, к созерцанию, переходящему к осознанию себя пребывающим в живой материи, в одушевлённом существе. Тем самым, переходя от созерцания к самосознанию, — к действию, направленному на себя, — дух, с одной стороны, ограничивает себя, становится не только деятельным, но и претерпевающим, а с другой, постепенно достигает состояния полной независимости от объектов, — состояния абсолютной свободы.

Очень убедительно развивая свои мысли, Шеллинг пишет, что именно такое единство и внутренняя свобода, с одной стороны, и в то же время двойственность духа, с другой, присуща разумным существам: в человеке прослеживаются действия абсолютного духа. В созерцании человека представление об объекте и сам объект также ещё не разделены, а тождественны; индивидуальная природа личности — «я» человека — также несёт в себе конечность и бесконечность: людям присущи, с одной стороны, конечные представления, а с другой — идея бесконечности и способность абстрагироваться от конечного.

255

*

«III Итак, принципом всей философии является самосознание», — заключил Шеллинг в «Очерках, поясняющих идеализм наукоучения». Тем самым он указал на высшее, по его убеждению, объединяющее всё и всех начало.

Когда Скрижаль прочёл это умозаключение, он первым делом подумал, что Шеллинг отождествил таким образом самосознание абсолютного духа с первопринципом наукоучения — с абсолютным Я — и тем самым завершил своё доказательство истинности этой науки. Разницу между философскими трудами зрелого Фихте и «Очерками» гениального двадцатидвухлетнего выпускника университета Скрижаль поначалу увидел только в несравнимо большей глубине мысли Шеллинга, а также в присущем ему, в отличие от Фихте, чувстве слова: Шеллинг в этом трактате внятно изложил ход своих рассуждений и предпочёл заменить кричащее о своей индивидуальности местоимение «Я» на несущее гораздо меньшую личностную окраску понятие «самосознание». Однако поразмыслив, Скрижаль увидел более важные, даже принципиальные, различия между миропониманием молодого Шеллинга и тем, что несло в себе наукоучение.

Огромная разница между этими двумя философскими построениями состояла в том, что Фихте постулировал существование Я, а Шеллинг фактически сделал вывод об изначальном существовании единого духа, отталкиваясь от особенностей внутреннего мира человека. Скрижаль осознал и другое отличие науки Фихте от её трактовки в «Очерках». Фраза о самосознании как принципе всей философии указывала у Шеллинга на единое самосознание, не разделённое на абсолютное и частное, — такое, в котором рефлексии всех конечных разумных существ, отождествивших себя с первопричиной, однонаправленны и неотличимы от самоидентификации первопричины. Скрижаль понял эту интеллектуальную неразделимость как рефлексию единого разума.

Скрижаль подметил в прочитанном ещё одну особенность. Шеллинг если не переместил первооснову философской системы Фихте от абсолютного бессознательного Я к самосознанию, которое он назвал принципом всей философии, то именно это понятие оказалось в фокусе его рассуждений. Шеллинг сосредоточил внимание на том, что абсолютный дух, прежде чем достичь самосознания, проделывает огромный путь формирования материи с последующим её преобразованием сначала в живую, а затем в мыслящую природу. К тому же в третьей части «Очерков» Шеллинг отметил: «Источником самосознания является воля [Wollen]». Из текста следовало, что это воля абсолютного духа. Та ли это продуктивная сила, которую Шеллинг назвал формирующей всё конечное до возникновения живой и разумной природы или нет, он не пояснил, но из этого утверждения следовало, что появлению самосознания духа предшествует не только неосознанное состояние духа, переходящее в самосозерцание с последующим становлением материального мира, но ещё и усилия воли.

У Скрижаля сложилось впечатление, что Шеллинг не хотел представить свои философские взгляды чем-то отличающимися от умозрений Фихте, или же он действительно считал, что таких отличий нет. В последней, четвёртой части «Очерков, поясняющих идеализм наукоучения» Шеллинг заметил, что Фихте основал более высокую философию, чем Кант, который отделил теоретическую философию от практической, тогда как наукоучение является ни сугубо теоретической, ни сугубо практической философией, но обеими одновременно. «Мы постулируем Я», — заявил Шеллинг в конце трактата, и «мы» в этой фразе можно было понять как «Фихте и я» и как часто употребляемый авторами приём говорить о себе в третьем лице. От прямых разъяснений читателям, что же такое Я как первоначало, Шеллинг уклонился: «На вопрос, что это такое, мы хотим, чтобы вы ответили сами. Ответ: это само Я; оно должно возникнуть в вас, быть построено вами». Хотел он того или нет, но его ответ о построении Я, как понял это Скрижаль, противоречил постулату Фихте о существовании высшей, ничем не обусловленной причинности.

256

*

Живя в Лейпциге, Шеллинг завершил довольно большой труд, который в том же 1797 году был издан под названием «Идеи к философии природы». В предисловии к книге он сообщил, что занялся разработкой философии природы и философии человека, чтобы одной из них, философией природы, заложить научную основу естествознания, а другой, философией человека, положить начало научным знаниям истории; очевидно под историей Шеллинг имел в виду историю человечества. Публикуемая книга, уточнил он, не содержит в себе уже разработанную им научную систему философии природы, а является лишь началом осуществления задуманного и содержит лишь идеи к ней. Сказав, что его цель — не применить философию к естественным наукам, что было бы не стоящим усилий занятием, Шеллинг пояснил: «...Моя философия сама есть не что иное, как естествознание».

Бóльшую часть «Идей к философии природы» занимают суждения, связанные с открытиями учёных в XVIII веке, с осмыслением Шеллингом известных к тому времени научных гипотез, а также его личные гипотезы о природе физических и химических процессов. Скрижаль понимал, что интеллектуалам XXI века содержание многих страниц этой книги должно показаться архаичным, но он поражался широте интересов и кругозора двадцатидвухлетнего Шеллинга. Больше того, высказанные Шеллингом гипотезы побудили впоследствии некоторых его современников к научным исканиям с целью подтвердить или опровергнуть эти догадки. Главными же на этих страницах были философские суждения и выводы о том, что было, и остаётся, и видимо останется непреходящей темой размышлений и гипотез вдумчивых людей столь долго, сколько будет существовать само человечество: Шеллинг изложил своё понимание того, каким образом появился и какими силами движим этот удивительный, поражающий своей организованностью, цельностью и целеустремлённостью развития материальный мир.

257

*

Признавая дух основанием абсолютно всего, Шеллинг не разделял дух человека и реалии материального мира. «Система природы является в то же время системой нашего разума», — пишет он во введении, предваряющем «Идеи к философии природы». Первую часть — первую книгу, как названа она в этом издании, — он начал с не очень чётко выраженной, но очень глубокой мысли: люди, управляя силами природы, осуществляют возложенную на них работу, — возложенную тогда, когда они получили разум и свободу, но возможностью пользоваться этой властью люди обязаны самóй природе, поскольку ими движут те же силы, которые наделили их разумом и свободой. В природе нет ничего существующего самогó по себе, независимо от взаимосвязи вещей, и нет силы, которая не была бы ограничена противодействующей силой, так что каждая из них не исчезает лишь из-за непрекращающегося противостояния; само существование мира обусловлено борьбой противоположных стремлений.

Происхождение любой сложной организации, будь то живое существо или растение, нельзя объяснить действием механических сил, так же как никакими известными людям законами нельзя объяснить происхождение самóй материи и всей Вселенной, пишет Шеллинг. Связь всех частей любой организации с её нераздельностью формы и материи возможна лишь при помощи некоего третьего, рассудил он, и назвал этим третьим созерцающий и рефлектирующий дух. Мир является зеркалом бесконечности духа; дух без мира невозможен, и мир без духа тоже.

Высказавшись о единстве всех сил и о существовании единой основы мира, Шеллинг задался вопросом, каким же образом произошло разделение единства: как получилось, что объекты и явления природы существуют вне духовного мира человека. В продвижении к ответу на этот вопрос он пошёл в направлении, противоположном разделению: от множества к всеединству. Природа, чтобы продвигаться от более примитивного уровня существования к более развитому, допустила в порождённой ей материи свободную игру сил, чтобы материя, выходя из равновесия этих сил, обретала возможность видоизменяться. И он продолжил эту мысль:

II.1 ...Химические свойства материи уже содержат в себе первые, хотя ещё совершенно неразвитые, зачатки будущей системы природы, которая может разворачиваться в самых разнообразных формах и образованиях до тех пор, пока творящая природа как бы не вернётся к себе самой.

С появлением и развитием разумных существ, которые обретают способность созерцания, борьба этих сил заканчивается: дух достигает изначального единства. Созерцание является наивысшим в познании человека, пишет Шеллинг. Книга заканчивалась словами:

Наивысшее наслаждение для души — добраться с помощью науки к созерцанию этой совершеннейшей, всеудовлетворяющей и всеобъемлющей гармонии, познание которой настолько превосходит всё другое, насколько целое превосходнее части, сущность лучше частного, основание знания превосходнее самогó знания.

Положения этой книги ещё больше противоречили убеждениям Фихте, которого Шеллинг поначалу считал основателем истинной философии. Материальный мир реален, мир действительно существует вне познающих его людей, утверждает Шеллинг. «II.4 Есть философы, полагающие, что они исчерпали суть (глубины) человека, когда всё имеющееся в нас они сводят к мышлению и представлению», — не называя имён, сказал он о приверженцах того направления в идеализме, которое в Германии возглавил Фихте. Мышление и представления возникают лишь при наличии объекта, настаивает Шеллинг, и больше того: лишь свободный человек знает, что вне его существует мир.

258

*

В письме родителям, отправленном в ноябре 1797 года из Лейпцига, Шеллинг сообщил, что вероятно к ближайшему празднику Пасхи он может получить должность профессора в Йенском университете. Сказав, что сам он инициативу в этом деле не проявлял, Шеллинг добавил: «Я был весьма удивлён, когда узнал, что профессор Фихте делает всё возможное, чтобы привезти меня в Йену».

Тогда же, осенью, продолжая опекать двух молодых баронов, Шеллинг закончил работу над книгой, которую назвал «О мировой душе». Весной следующего года она была издана в Гамбурге с подзаголовком «Гипотеза высшей физики для объяснения всеобщего организма».

Из предисловия следовало, что Шеллинг занялся рассмотрением вопроса о происхождении жизни. Скрижаля с давних пор интересовал этот вопрос. Он отложил на время чтение и познакомился с краткой историей развития представлений человечества об эволюции, начиная с гипотез древнегреческих философов. Он вспомнил и о статье Дидро «Гилозоизм» из многотомной французской «Энциклопедии». В этой статье Дидро проследил историю возникновения и развития взглядов, согласно которым материя, начиная с атома, несёт в себе начала жизни. Во второй половине XVIII века стали появляться гипотезы, основанные на многочисленных проведённых к тому времени наблюдениях за жизнью растений и животных.

В 1794 году англичанин Эразм Дарвин, врач и натуралист, изобретатель и поэт, который был дедом Чарльза Дарвина, издал первый том своего двухтомного труда «Зоономия, или Законы органической жизни». В нём Эразм Дарвин высказал суждение, что все живые существа на земле произошли от одной, простейшей формы жизни, которую первопричина мира наделила способностью видоизменяться и совершенствоваться. И таким образом за миллионы прошедших лет, передавая улучшенные свойства от одного потомства к другому, различные существа достигли столь высокой степени организации.

Скрижаль узнал также, что очень интересные мысли об эволюции жизни высказал в одном из докладов немецкий учёный Карл Фридрих Кильмейер. Это была речь, которую Кильмейер произнёс перед аудиторией 11 февраля 1793 года, в день рождения герцога Карла Вюртембергского. Текст речи в том же году был издан в Штутгарте. В ней Кильмейер высказал предположение, соответствующее теории гилозоизма: причина развития материи заключена в самóй материи; органический мир с его разнообразием возник из неорганических веществ в результате работы силы природы. Подобно тому как свет может разделяться на множество лучей, эта единая сила способна действовать повсюду: и в малом органе, и в предельно сложной организации материи. В природе поддерживается баланс разных устремлений, продолжил Кильмейер: сила, направленная на разрушение вида, уравновешивается той, которая приводит к сохранению вида; причём борьбой этих сил обусловлено не только сохранение органического мира, но и его развитие. Кильмейер отметил также сходство законов, по которым изменяются силы органической материи и силы человеческого духа.

Когда Скрижаль вернулся к чтению книги Шеллинга «О мировой душе», он среди имён учёных, упомянутых в тексте, встретил ссылку и на Эразма Дарвина, и ссылку на Карла Кильмейера. Причём тот самый доклад Кильмейера 1793 года Шеллинг назвал речью, которую человечество в будущем примет за начало новой эпохи в истории естествознания. Относительно небольшая речь Кильмейера впечатлила и Скрижаля, но его ещё больше тронуло и увлекло чтение этой книги Шеллинга.

259

*

В книге «О мировой душе» Скрижаль увидел такую же сосредоточенность Шеллинга на постижении закономерностей, которые стоят за физическими процессами, как встретил в «Идеях к философии природы», но нашёл здесь ещё более глубокие суждения. В этих выводах Шеллинг, проявляя феноменальный для его возраста уровень эрудиции, принял во внимание достижения в разных областях современной ему науки. В книге много ссылок на труды химиков, физиков, ботаников, естествоиспытателей, физиологов, врачей. В чём-то Шеллинг соглашается с ними, в чём-то возражает и выдвигает свои гипотезы.

В первой части книги в качестве эпиграфа стояло высказывание Сенеки из труда «О природе». Цитата начиналась словами: «VII.25.4 Придёт время, когда скрытое сейчас станет ясным благодаря усердному труду на протяжении многих веков; одной жизни для исследования стольких вещей недостаточно...». Если это суждение Сенеки, относившееся к причине появления комет, связать с вопросом о происхождении жизни на планете Земля, то оно, скорее всего, останется актуальным и в третьем тысячелетии. Шеллинг в предисловии книги столь же понимающе-скромно высказался о результате своих исканий первоистока жизни: «Чем бóльшую сферу охватывает исследование, тем яснее видны недостаточность и скудость опытных данных, которыми мы располагаем, и поэтому вряд ли кто-нибудь глубже и сильнее ощутит несовершенство этой попытки, чем сам автор».

Первую часть книги Шеллинг начал словами о том, что в мире прослеживается действие двух сил. Одну, направленную на развитие материи, он назвал положительной. Её действие постоянно ограничивает другая, отрицательная сила природы. Именно в результате этой борьбы возникает многообразие мира. На основании того, что двойственность, борьба противоположных сил, присуща всем явлениям, Шеллинг заключил, что некое единое начало не только вызвало эти действия и противодействия, но и определённым образом поддерживает их противостояние. Исследованием природы этих сил он и занялся в последующих главах.

Во второй части книги Шеллинг сформулировал три, по его мнению, возможных объяснения того, как возникла жизнь. Согласно первому, основание жизни целиком и полностью находится в самóй материи живых существ. Согласно второй гипотезе, первоисточник жизни находится полностью вне материи живых существ. Оба эти объяснения он своими доводами отклонил, а единственно возможным признал третье, компромиссное утверждение: «II.2.C Основание жизни заключено в противоположных началах, одно из которых (положительное) следует искать вне живого индивидуума, другое (отрицательное) — в самóм индивидууме».

Аргументация, связанная с непризнанием и подтверждением правоты каждой из этих трёх гипотез, не показалась Скрижалю строгой и убедительной, но его очень многое тронуло в этих глубоких рассуждениях Шеллинга. Так трогают душу хорошие, глубокие стихи, которые оставляют недоговорённым то, над чем должен поразмышлять сам читатель. С другой стороны, как тоже бывает с прочтением хороших стихов, Скрижаль затруднялся ответить себе на вопрос, додумал ли он недосказанное в тексте именно таким образом, как сложилось это в представлениях автора.

Абсолютное, положительное начало жизни одно и едино, пишет Шеллинг; оно индивидуализируется в каждом из множества живых существ. Иными словами, законы природы индивидуализируют материю. Именно в бесконечности этой индивидуализации и состоит сущность организующего процесса. Однако при всей направленности этого процесса к развитию материи от бесформенного состояния до обособленных личностей, положительное начало остаётся общим для всех душ. Причём не только в каждой такой особенной организации, — отрицательной по терминологии Шеллинга, — но и в каждой части каждой организации можно познать целое.

Последнего этапа в процессе индивидуализации всего существующего природа достигает посредством образования противоположных половых органов, в чём Шеллинг также увидел принцип дуализма. А посредством соединения полов природа с присущим ей контролем за уравновешиванием сил стремится свести противоположности к единству.

В конце книги Шеллинг подытожил свои рассуждения. Указав на особенности живого организма, в частности — на чувствительность, на работу системы кровообращения, сердца и мозга, он повторил, что органическую материю сформировало всеобщее начало жизни, которое индивидуализируется в отдельных особях. Являясь причиной жизни, оно не входит в сам жизненный процесс как его составная часть и в качестве такой причины остаётся неочевидным, но существование этого начала и его воздействие открывается разумному существу как вечно живое стремление. Это начало направляет развитие материи, с одной стороны, посредством непрерывного побуждения противоположных сил к борьбе, а с другой — поддержанием сил в этой борьбе, но само при этом остаётся неизменным. Чуть раньше Шеллинг сформулировал принцип поддержания этого баланса свободы и непреложной закономерности: «II.3.B Природа должна быть свободной в своей слепой закономерности и наоборот: закономерной в своей полной свободе; только в этом соединении и заключено понятие организации». В конце книги Шеллинг высказался по сути о том же другими словами: «II.4.7 Сущность жизни вообще состоит не в силе, но в свободной игре сил, непрерывно поддерживаемой каким-то внешним влиянием». Именно эту сущность, заключил он, древние философы считали душой природы.

260

*

Пока Фридрих Шеллинг жил в Лейпциге в качестве опекуна двух молодых баронов, его отец хлопотал о предоставлении сыну должности профессора в университете Тюбингена. Тем временем некоторые профессора в Йене — Фихте, Нитхаммер, Паулюс, Шиллер — подавали голоса за предоставление Шеллингу профессорской должности в Йенском университете. Решающую роль в этом назначении сыграло мнение Гёте, который был советником герцога Саксен-Веймарского. Гёте прочёл «Идеи к философии природы» Шеллинга, но особого впечатления книга на него не произвела. Однако книгу «О мировой душе» он прочёл с большим интересом. 28 мая 1798 года Гёте встретился с Шеллингом в Йене, в доме Шиллера. И на следующий день в письме Фойгту — куратору Йенского университета в правительстве герцогства, — Гёте среди прочего сообщил, что ему очень понравилась беседа с Шеллингом и что это образованный во всех отношениях человек, светлая голова, в которой нет никаких революционных настроений. «Я убеждён, что он принесёт нам честь и окажется полезным университету», — заключил Гёте.

Фойгт прислушался к этому совету, и спустя месяц, в письме от 5 июля, Гёте сообщил Шеллингу, что герцог утвердил постановление о предоставлении ему профессорской должности в университете Йены. Так, без защиты диссертации, 23-летний автор нескольких публикаций и книг стал профессором. Это была внештатная, неоплачиваемая должность. Зарабатывать ему предстояло чтением платных лекций. К большому сожалению двух его подопечных баронов Шеллинг снял с себя полномочия их наставника. Прежде чем отправиться в Йену, он побывал в Дрездене, где походил по картинным галереям, побывал в окрестностях города и познакомился с людьми, с которыми впоследствии был тесно связан и в личной, и в творческой жизни.

Свою первую, пока ещё пробную, лекцию, которая была своего рода экзаменом, Шеллинг провёл в Йене 29 октября перед большой аудиторией. В тот зимний семестр Фихте ещё тоже читал свои лекции в Йене, но уже назревал спор об атеизме, из-за которого ему пришлось уйти из университета. Почти полвека спустя Шеллинг в речи, произнесённой по случаю празднования его 69-летия, вспоминал:

Осенью 1798 года я впервые взошёл на кафедру в Йене, полный мыслями о том, что путь от природы к духу должен быть столь же возможен, как возможен и обратный путь, по которому шёл Фихте, от духа к природе, — я взошёл полный уверенности в этой идее, но ещё мало знакомый с рифами и опасностями публичных, особенно бесплатных, лекций.

По свидетельству Хенрика Стеффенса, который присутствовал на этой лекции, Шеллинг лишь первые слова произнёс немного смущаясь, но затем уверенно, с воодушевлением заговорил о натурфилософии, о необходимости постигнуть природу в её единстве. «Он полностью увлёк меня...» — признался Стеффенс. От лекции к лекции аудитория Шеллинга росла. Он говорил выразительно, легко, не прибегая к приёмам риторики.

Ещё до начала чтения лекций Шеллинг решил изложить их содержание письменно, — и он договорился с издателем печатать уже набранный текст листами в качестве пособия для студентов; именно так сделал Фихте в первый год своего профессорства с публикацией «Основ всего наукоучения». Весной 1799 года Шеллинг издал эту работу полностью. Книга называлась «Первый набросок системы натурфилософии». Скрижаль нашёл электронную копию оригинала. В книге было 322 страницы. Во введении Шеллинг сообщил: тем читателям, которые хотят познакомиться с суждениями автора во всей их полноте, лучше дождаться выхода другого труда, и Шеллинг пообещал скорый выход такой публикации. Скрижаль отнёс себя именно к таким читателям. Но в поисках электронных копий последующих книг Шеллинга он нашёл издание того же 1799 года, где вслед за «Первым наброском системы натурфилософии» следовало «Введение к наброску системы натурфилософии». Это был относительно небольшой текст объёмом 83 страницы, написанный Шеллингом в качестве комментария к «Наброску». Начав читать его, Скрижаль сразу понял, что не зря потратит время.

261

*

Латинским словосочетанием philosophia naturalis, «натуральная философия», или философия природы, Аристотель и другие философы как Древнего мира, так и последующих веков, называли результаты поисков естественных причин возникновения мира и закономерностей, которые существуют в природе. Исаак Ньютон вынес название этой гипотетической науки в заглавие своего фундаментального труда «Математические начала натуральной философии», где он сформулировал закон всемирного тяготения и законы движения.

Шеллинг в книгах «Идеи к философии природы» и «О мировой душе», в которых отразились его поиски естественных причин появления жизни на планете, не раз использовал слово «натурфилософия», Naturphilosophie. Теперь, в очередных работах, в «Первом наброске системы натурфилософии» и во «Введении к наброску системы натурфилософии», он включил это составное слово в их названия и стал обозначать им систему своих умопостроений, подобно тому как Фихте называл результаты своих изысканий наукоучением.

Главный принцип натурфилософии, как любой подлинной науки, отметил Шеллинг во «Введении к наброску системы натурфилософии», — объяснять всё происходящее в природе, включая и присущее ей постоянство, и появление разума, силами самóй природы. Шеллинг назвал натурфилософию умозрительной физикой — наукой, независимой от любой другой науки, в частности — от эмпирической физики, которая занимается рассмотрением вторичных явлений. Ведь любое механическое движение вторично, утверждает он: проследить исток любого изменения опытным путём невозможно, потому что ряд причин и следствий уходит в бесконечность. А натурфилософия, умозрительная физика, изучает абсолютную, изначальную причину движения в природе, — изучает неэкспериментальным путём: она исходит из предпосылки, что движение возникает не только из движения, но также из состояния покоя, — исток движения таится в покое природы. Задача натурфилософии состоит в том, чтобы объяснить идеальное исходя из реального, и в этом, пишет Шеллинг, её отличие от трансцендентальной философии, задачей которой является подчинение реального идеальному.

Двумя годами раньше, в книге «О мировой душе», развивая мысль о двойственности сил природы, Шеллинг предпочитал называть одну из них положительной, другую — отрицательной. Теперь, во «Введении к наброску системы натурфилософии», он представил эту двойственность более глубокой по смыслу и точнее прописанной, как показалось Скрижалю. Одной из этих двух условных составляющих природы он назвал продукт — сотворённую природу, а другой — продуктивность, творящую природу, которая действует бессознательно, но усилиями, близкими к сознательным, упорядочивая мир и делая его целесообразным. Если бы такой двойственности в природе не существовало, она стала бы исключительно продуктом; иными словами, всё в мире пришло бы к абсолютному покою, однако природа пребывает постоянно активной. Сказав об этом, Шеллинг продолжил:

4 Это балансирование природы между продуктивностью и продуктом должно следовательно, проявляться как всеобщая двойственность принципов, посредством которых природа пребывает в постоянной деятельности и не даёт исчерпать себя в своём продукте; таким образом всеобщая двойственность как принцип всякого объяснения природы столь же необходима, как само понятие природы.

При всей двойственности природы, в ней нет ни чистой продуктивности, ни чистого продукта: продуктивность переходит в продукт, а продукт, которому присуще стремление к бесконечному развитию, переходит в продуктивность. Таким образом природа находится в бесконечном становлении, и в каждом продукте заключён зародыш Вселенной.

Противоположные силы двойственности природы Шеллинг называет также двумя противоборствующими тенденциями — деятельной и тормозящей; их борьба нескончаема. Для того чтобы возник продукт, эти силы должны сойтись, столкнуться. Шеллинг характеризует также двойственность природы в терминах «объект» и «субъект». Природа в качестве объекта видима и поддаётся экспериментальным исследованиям, а как субъект, как продуктивность, она скрыта. Действие этой продуктивности, абстрагированное от продукта, может быть представлено лишь мысленно как находящееся вне пространства, — как существующее даже тогда, когда продукт разрушается, исчезает. Особенность продуктивности природы Шеллинг передал парадоксальным высказыванием: «4 То, что есть везде и во всём, того именно поэтому нет нигде». Баланс в борьбе противоположных сил и в их переходах от временного тождества к различению и опять к неразличимости должен поддерживаться чем-то третьим, заключил Шеллинг. Это третье, которое он никак не назвал, постоянно сохраняет противоположности, что указывает на неизменность существования этого третьего.

262

*

Свободное время Шеллинг часто проводил в доме Августа Вильгельма Шлегеля и его жены Каролины Шлегель; она называла мужа Вильгельмом. В их доме собиралась компания интеллектуалов Йены, которых позднее стали называть йенскими романтиками. Именно встречи и труды этих литераторов послужили началом движения, известного как немецкий романтизм, — движения, вышедшего далеко за пределы Германии. Теоретики йенского романтизма Вильгельм Шлегель и его младший брат Фридрих Шлегель были писателями и поэтами, переводчиками и критиками. Оба они преподавали в Йенском университете в качестве экстраординарных профессоров. В 1798 году они стали выпускать в Берлине литературный журнал «Атенеум». В круг интеллектуалов, которые встречались в доме Вильгельма Шлегеля, входили писатели и поэты Людвиг Тик и Георг Филипп Фридрих Фрайхерр фон Харденберг, известный под псевдонимом Новалис. Здесь бывали и Фихте, и Гёте, и Шиллер. Каролина Шлегель в письме от 5 декабря 1799 года подруге, Луизе Готтер, рассказала, что в течение нескольких недель ей пришлось кормить обедом 15–18 человек, причём эти и последующие слова заключали в себе не жалобу хозяйки дома, а её чувство гордости тем, что она хороший повар и что все гости остались довольны. Темами обсуждений на встречах этих творческих людей становились и труды философов, и новости литературной жизни.

Характерными особенностями романтизма были свобода выражения чувств, культ любви, пристальное внимание к личностному началу в человеке, главенство воображения над рациональным мышлением, развитие темы единства человека и природы. Узнав о взаимовлиянии мировоззрения Шеллинга и взглядов романтиков, Скрижаль прочёл афоризмы из работ Новалиса, публиковавшихся в журнале «Атенеум» начиная с 1798 года. Он занёс в свой архив те из афоризмов, которые, как показалось ему, отражали дух этого, зарождавшегося в Европе, движения:

Интерес представляет только индивидуальное, а всё классическое не индивидуально.

Женщины — это полюс, вокруг которого вращается существование и философия благородных и мудрых, поскольку они влияют как на тело, так и на душу.

Мы поймём мир, когда поймём себя, потому что мы и мир — неотъемлемые составляющие. Мы — дети Божьи, божественные семена. Однажды мы станем такими, как наш Отец.

Мир нужно романтизировать. [...] Придавая обычному благородный смысл, обыденному — таинственный вид, известному — достоинство неизвестного, конечному — бесконечный облик, я романтизирую это.

Только художник [Künstler] может угадать смысл жизни.

Мир обладает изначальной способностью быть оживлённым мной.

Цветок — символ тайны нашего духа.

Мы более тесно связаны с невидимым, чем с видимым.

Только незавершённое может быть понято и может вести нас дальше. Остаётся только наслаждаться полнотой. Если мы хотим понять природу, мы должны предположить, что она неполна, чтобы прийти к неизвестным взаимосвязям. Любое определение относительно.

Роман должен быть насквозь пронизан поэзией. Поэзия, как философия, — это гармоничное настроение нашего ума, где всё становится ещё прекраснее, где каждая вещь находит надлежащий ей вид...

Поэт понимает природу лучше, чем научный ум.

Важная роль в начинаниях и литературных трудах романтиков Йены принадлежала двум талантливым женщинам: Каролине Шлегель, хозяйке дома, где чаще всего проходили встречи интеллектуалов этого университетского городка, и Доротее Фейт, с которой Фридрих Шлегель жил в гражданском браке. Доротея была дочерью, того самого философа Мозеса Мендельсона, которого считают инициатором просвещения евреев Европы; именно Мендельсон, как помнил Скрижаль, помог Соломону Маймону остаться в Берлине и заняться самообразованием. Доротея реализовала свои способности как писательница, литературный критик и переводчица. В тех же литературных жанрах нашли выход творческие силы Каролины Шлегель. Каролина была музой, вдохновительницей по меньшей мере некоторых гостей, собиравшихся в её доме. Для Фридриха Шеллинга она вскоре стала не только горячо любимой и любящей женой, но и лучшим другом, и соучастницей в его творчестве.

263

*

Каролина, умная, обаятельная, с открытой, любящей душой и в то же время с крепким характером женщина к своим 36 годам уже пережила много несчастий, но потери и страдания не сломили её. Она была дочерью профессора Гёттингенского университета Иоганна Давида Михаэлиса. Девочка росла в кругу образованных людей и училась в женской школе-интернате. В возрасте 18 лет Каролина вышла замуж за врача Иоганна Франца Вильгельма Бёмера. Спустя три с половиной года её муж скончался, и она, беременная третьим ребёнком, осталась с двумя малолетними дочерьми. Родившийся мальчик почти сразу умер. В следующем году, 1789-м, умерла младшая из двух её дочерей. В 1792 году Каролина переехала с матерью и своей старшей дочерью, семилетней Августой, в город Майнц. В октябре того же года революционная армия Франции после блокады Майнца заняла город. Здесь в качестве местного Якобинского клуба было создано «Общество друзей свободы и равенства». Вступить в это общество Каролина не могла, женщин в него не принимали, но она оказалась под влиянием своего хорошего друга Георга Форстера, — активного приверженца якобинцев, директора библиотеки университета в Майнце; Форстер в молодости участвовал во втором кругосветном путешествии Джеймса Кука, а затем занимал профессорские должности в университетах Касселя и Вильно. 18 марта 1793 года была провозглашена Майнцская республика, и уже в конце месяца по просьбе её депутатов республика присоединилась к Франции.

К этому времени Каролина уже поняла, куда завёл революционный порыв её свободолюбивой натуры. Тем же числом 18 марта помечено её письмо к Луизе Готтер, в котором Каролина подтвердила своё намерение уехать из Майнца и поблагодарила подругу за согласие приютить её на время. Спустя несколько дней она с матерью и дочерью вместе с несколькими попутчиками уехала из новообразованной республики. Следующее письмо Каролины к Луизе Готтер, или одно из последующих писем, датировано 19 апреля. Оно было послано уже из тюрьмы, из замка Кёнигштайн, куда Каролину сразу после отъезда из Майнца посадили бдительные воины прусской армии, — посадили за связь с якобинцами. В этом письме, упрекнув себя за опрометчивость, — за то, что поддалась влиянию друзей, — она продолжила: «Я не преступница, ни прямо, ни косвенно, но у меня были знакомые, которые таковыми являлись, и это навлекло на меня подозрения». В последующих письмах Луизе Готтер, отправленных из тюрьмы, Каролина сообщала, что её вместе с другими заключёнными держат в качестве заложников и что их допрашивают об обстоятельствах отъезда из Майнца. За чтением писем Каролины Скрижаль был тронут силой духа этой женщины, которая несмотря на жуткие условия её содержания в тюрьме, продолжала шутить с присущим ей тонким чувством юмора.

Родственники и знакомые Каролины, — в частности братья Шлегели, — хлопотали о её освобождении. Каролина вышла на свободу благодаря усилиям её младшего брата, который в письме королю Пруссии Фридриху Вильгельму II рассказал об участи своей ни в чём не повинной сестры. И 4 июля король приказал освободить Каролину Бёмер и её дочь. Но мытарства Каролины на этом не закончились.

264

*

Когда Каролина оказалась в тюрьме, она вскоре поняла, что беременна. В феврале 1793 года после бальной ночи она переспала с французским офицером, которому не исполнилось и двадцати лет. Спустя месяц после родов, в письме своему давнему другу Вильгельму Мейеру — юристу, учёному и литератору, она назвала появившегося на свет мальчика ребёнком огня и ночи. Осознав в тюрьме возможные последствия этого материнства для себя и для дитя, которое должно было родиться от офицера французской армии, Каролина решила, что если не выйдет на свободу раньше, чем о её беременности узнает охрана замка, она покончит с собой, — она не хотела страдать от гонений и дать жизнь ребёнку, чья судьба будет искалечена. Каролина заручилась в тюрьме словом человека, который согласился помочь ей уйти из жизни в случае такого её решения. Она рассказала об этом в очередном письме Луизе Готтер, уже выйдя на свободу.

После освобождения из тюрьмы, за Каролиной и её восьмилетней дочерью Августой приехал старший из братьев Шлегелей, Вильгельм. Он увёз их из Кёнигштайна сначала в Лейпциг, а затем в небольшой провинциальный городок Лука. Опеку над Каролиной взял младший из братьев Шлегелей. Он переписывался с ней и несколько раз приезжал к ней в Луку. Здесь, 3 ноября 1793 года, в доме пожилого одинокого врача, где Каролина жила в течение нескольких месяцев, она родила мальчика. К этому времени, как понял Скрижаль, оба брата Шлегели были уже влюблены в неё. Вильгельм был младше её на 4 года, Фридрих — на 9. Отец родившегося мальчика, с которым Каролина переписывалась, и вовсе годился ей в сыновья, но и он испытывал к ней чувство и предложил Каролине выйти за него замуж. Однако эта гордая, не только умная, но видимо необыкновенно очаровательная женщина отказала ему. На просьбу усыновить ребёнка и растить его во Франции он тоже получил от неё отказ.

Каролина оставила новорождённого мальчика на попечение в Луке, намереваясь забрать его, когда обретёт где-нибудь свой дом. Но в последующие несколько лет ей это не удавалось: её всюду преследовала репутация демократки и блудницы. Сначала Каролина приехала с дочерью к подруге Луизе Готтер в Готу. Подруга приняла её хорошо, но знакомые Луизы, относившиеся к Каролине с пренебрежением, сделали её жизнь в Готе невыносимой. В письме Вильгельму Мейеру от 16 марта 1794 года она в частности посетовала:

...Моё существование в Германии окончено, я позорно отдана на растерзание враждебной публике, — всё это или почти всё я предвидела, размышляя о том, что лучше: умереть или жить. Я рада, что я жива, и вы знаете, что меня связывает, — любовь и доброта не могут умереть в моём сердце, а значит, не может умереть и радость. Мне просто не следовало снова появляться среди знакомых людей; почему я должна позволять издеваться над собой? [...] Если бы у меня был приют в дружелюбном краю, я бы знала, как жить здесь одной со своими детьми; в глубине моего сердца живёт мир, который никакая участь не сможет разрушить. [...] Я не отчаиваюсь, — никакая человеческая сила не может сделать меня менее доброй. Путь, который я выберу, возможно, никогда не заставит замолчать клевету, но я клянусь себе и всем, кто меня любит, никогда не оправдывать её.

Каролина не только подвергалась травле обывателей, но и столкнулась с нежеланием властей позволить ей поселиться в их владениях. В родном городе, в Геттингене, жить ей было запрещено. Разрешение на переезд с дочерью в Дрезден она тоже не получила. Тем временем её сын умер в Луке, не дожив до полутора лет.

В июле 1796 года Каролина вышла замуж за своего главного спасителя Вильгельма Шлегеля. После свадьбы они вместе с одиннадцатилетней Августой переехали в Йену. Сюда же переехал и Фридрих Шлегель. Каролина не только оказалась в центре круга общения романтиков, но и стала редактором журнала Шлегелей «Атенеум». Она помогала также мужу в переводах пьес Шекспира на немецкий язык.

Для Каролины брак с Вильгельмом не был браком по любви. В письме от 18 февраля 1803 года, адресованном Джулии Готтер, — одной из трёх дочерей Луизы Готтер, — она рассказала, что согласилась на это замужество по настоянию своей матери и по соображениям беспросветности ситуации, в которой она искала защиту для себя и своего ребёнка. Наряду с неизменным чувством благодарности и дружеской привязанности Каролины к супругу в ней пробудилось и усиливалось другое чувство, вызванное появлением и частым присутствием в её доме Фридриха Шеллинга. Отношения между ними скорее всего перешли в романтическую стадию осенью 1799 года. Каролине было тогда 36 лет, Шеллингу — 24 года.

265

*

Когда Скрижаль узнал, что Шеллинг сочинял стихи, он не удивился. Этот молодой гений в своих философских трактатах иногда переходил на возвышенный слог прозы, присущий поэтам. Переполнявшее Шеллинга чувство любви вылилось в поэму, которую он подарил Каролине в декабре 1799 года, накануне Рождества. Спустя годы, за этой поэмой закрепилось название «Небесный образ». В ней Шеллинг сначала высказался о том, что немногим дано испытать счастье настоящей любви, а чтобы пылать, любовь должна быть связана с творческой силой. Скрижаль занёс в свой архив несколько последующих строк из этой рифмованной поэмы в их подстрочном переводе:

Так слушай же то, о жизнь моей жизни,

что я услышал звучащим в своей душе:

...

То, что нельзя своими силами достичь,

ты силой любви добьёшься.

...

Ты венчана Богом с моей душой,

навеки союзом в единое спаяны...

...

То, что мы тщательно прячем от мира, —

счастье, пока незримое, —

утром прекрасным однажды воспрянет...

В конце того же 1799 года Шеллинг завершил поэму, которую назвал «Эпикурейский символ веры Хайнца Видерноста». Он хотел опубликовать её в журнале Шлегелей, но её содержание было слишком скандальным для набожных немцев. Фридрих Шлегель тогда же, в конце года, в недатированном письме Фридриху Шлейермахеру заметил, что у Шеллинга случился приступ прежнего увлечения безбожием.

В начале поэмы Шеллинг, выступивший в ней под именем эпикурейца Хайнца Видерноста, высказался о том, что истинными и реальными являются лишь те вещи, которых можно коснуться рукой. Для их понимания не нужно ни поститься, ни истязать себя любым другим образом.

Скрижаль занёс в свой архив подстрочный перевод последующих, тоже не опубликованных при жизни Шеллинга, строчек:

Материя — единственная истина,

наша защитница и советчица,

она родительница всего сущего,

вся мыслящая стихия,

начало и конец любого знания.

...

Моя единственная религия — в любви

к красивым коленям,

полной груди и стройным бёдрам,

к цветам с приятным ароматом,

и всем удовольствиям...

Автор-эпикуреец далее сообщил, что он отрёкся от общепризнанной религии, которая обязывает человека ходить в церковь и слушать проповеди, однако верит в того, кто направляет его и открывает ему смысл жизни и поэзии. Согласно убеждениям автора, ад — нелепая выдумка людей, а мир существовал и будет существовать всегда. Эпикуреец высказался и о том, что он освободился от всех страхов и намерен потеряться во вселенной — в глубокой синеве глаз любимой. Последующую небольшую лирическую часть поэмы Шеллинг опубликовал без указания имени автора во втором выпуске «Журнала умозрительной физики», который он стал издавать с весны 1800 года.

266

*

В первой половине 1800 года произошли важные события как в творческой, так и в личной жизни Шеллинга. Весной из печати вышла его большая книга «Система трансцендентального идеализма». В первых двух выпусках «Журнала умозрительной физики» он опубликовал свою новую работу под названием «Всеобщая дедукция динамического процесса». Отношения между ним и Каролиной Шлегель перешли в это время, как понял Скрижаль, из романтических в более близкие. Влюблённые уже не скрывали их. Прежде чем браться за чтение «Системы трансцендентального идеализма», Скрижаль решил узнать о том, как развивались отношения между неженатым Шеллингом и этой замужней женщиной.

267

*

Для друзей дома Шлегелей стало очевидным, что между Каролиной и молодым профессором существует нечто большее, чем симпатия. Фридрих Шлегель и его гражданская жена Доротея Фейт перестали разговаривать с Шеллингом. Сообщество романтиков распадалось. Доротея и Каролина не благоволили друг к другу и прежде, но теперь их взаимная неприязнь перешла во вражду. Отношения Каролины с мужем крайне обострились. Нервное напряжение видимо подорвало её здоровье. Отчуждения между Вильгельмом Шлегелем и Шеллингом, уводившем от него жену, при этом не произошло. О дальнейшем ходе событий, которые вскоре для Каролины, её мужа и Шеллинга закончились трагически, — смертью близкого, любимого ими человека, — Скрижаль узнал из сохранившихся писем.

268

*

Августа Бёмер, дочь Каролины, в письме Луизе Готтер от 31 марта 1800 года сообщила: «Мама тяжело больна и до сих пор не выздоровела... Говорят, что её жизнь несколько раз была в опасности... Сегодня уже четыре недели с тех пор, как мама заболела». Врач посоветовал Каролине как можно скорее поехать на лечение к целебным источникам.

В письме от 16 мая, посланном Сесилии Готтер уже не из Йены, а из Бамберга, Августа рассказала, что она и её мать отправились в курортный город Боклет, и что Вильгельм Шлегель сопровождал их часть пути, и что неделю назад они остановились в Бамберге с целью отдохнуть. Но погода испортилась, да и местный врач сказал им, что купальни в Боклете ремонтируются. «Поэтому, — продолжила Августа, — нам придётся потерпеть здесь ещё некоторое время, что вообще-то не слишком трудно для меня, поскольку здесь очень красиво, и тем более у нас тут есть знакомый, профессор Шеллинг из Йены, который хотел приехать сюда и приехал с нами». Пятнадцатилетняя Августа относилась к Шеллингу с большой симпатией, тогда как к своему отчиму испытывала неприязнь.

Когда Каролина выехала с Августой из Йены в сопровождении мужа, Шеллинг дожидался их в городе Заальфельде, расположенном в 35 километрах от Йены. Дальше значительную, бóльшую часть пути до Бамберга он ехал с Каролиной и Августой в одной карете. Шеллинг заранее, 3 мая, отправил письмо своему другу, который жил в Бамберге, с просьбой снять четыре меблированные комнаты для Каролины с Августой и «тихую комнату со спальней, где не нужно ничего, кроме кровати, стола и пары стульев» — для него. Желательно, добавил он, чтобы все комнаты были на одном этаже и без соседей.

Несколько недель спустя после остановки в Бамберге Шеллинг получил письмо с сообщением о гибели его брата, и он поехал к своим родителям в Вюртемберг. Августа в письме от 4 июня сообщила ему:

Я очень благодарна тебе за средство, которое ты придумал, чтобы развлекать маму; оно действует чудесно. Если мои глупые проделки с целью развеселить её не помогают, я просто говорю: «Как сильно он тебя любит», и она тут же добреет; в первый раз, когда я сказала ей это, она захотела узнать, как сильно ты её любишь. Я растерялась, но сказала: больше всего на свете. Она была довольна, и надеюсь, ты тоже порадуешься.

В довольно большом письме Вильгельма Шлегеля от 31 мая, отправленном Шеллингу из Йены в Бамберг, Шлегель повёл речь о литературных делах, в частности — о сложившейся ситуации в споре Шеллинга с йенским «Всеобщим литературным журналом», но здесь не было ни слова о Каролине, как будто состояние здоровья жены его абсолютно не интересовало. Это письмо её любовнику он закончил словами «Ваш А. В. Шлегель».

Письмо Августы Шеллингу, помеченное датами 8 и 9 июня, дописала Каролина. Сообщив о своём намерении отправиться с дочерью в Боклет и сказав, что решение таких вопросов она всецело передоверяет ему, Каролина добавила: «Знай, я последую за тобой, куда бы ты ни захотел, потому что твоя жизнь и твои дела святы для меня, а служить в святилище, в святилище Бога, — значит править на земле».

Каролина переехала с дочерью из Бамберга в Боклет. Письмо Шеллинга от 6 июля, отправленное уже из Боклета Вильгельму Шлегелю, начиналось словами: «Несколько дней назад я вернулся сюда из поездки в Швабию и обнаружил, что Каролина полностью выздоровела, а Августа заболела». Содержание этого письма касалось литературных дел и споров. Под ним стояла подпись «Ваш Шеллинг».

А через неделю, 12 июля, Августа умерла, — умерла от дизентерии. Потрясённый случившимся Вильгельм Шлегель тут же отправился в Боклет, откуда он, Каролина и Шеллинг переехали в Бамберг. Здесь, в пригороде, на деревенском кладбище они похоронили Августу. Ни одного письма Каролины, датированного второй половиной лета этого 1800 года, Скрижаль не нашёл. Убитой горем матери, потерявшей единственную, горячо любимую дочь, было не до переписки.

269

*

Спустя месяц Вильгельм Шлегель в письме Луизе Готтер от 21 августа сообщил, что по заверению врачей здоровье Каролины уже не вызывает опасений и что через четыре или шесть недель она поедет в Брауншвейг к родным, к матери и сестре. Весь сентябрь, так же как вторую половину лета, они втроём, Шлегель, Каролина и Шеллинг, прожили в Бамберге.

За две недели до отъезда Каролина отправила письмо Луизе Готтер с просьбой остановиться у неё, в Готе, на два дня, чтобы отдохнуть на полпути в Брауншвейг. Это письмо, датированное 18 сентября, было первым из написанных ей после смерти Августы. Попросив подругу потерпеть её временное присутствие в доме, Каролина добавила: «Я жива лишь наполовину и хожу по земле, как тень».

Первого октября они втроём уехали из Бамберга. Вильгельм и Каролина отправились в Брауншвейг, а Шеллинг — в Йену, но часть пути он проехал вместе с ними. Когда Каролина с мужем остановилась в Готе, в доме подруги, она получила от Шеллинга письмо; оно не сохранилось. Каролина ответила Шеллингу письмом, отправленном в Йену, со словами: «Моё сердце, моя жизнь, я люблю тебя всем своим существом. Никогда не сомневайся в этом».

270

*

Когда Скрижаль открыл трактат Шеллинга «Всеобщая дедукция динамического процесса» и увидел здесь рассуждения о природе физических и химических процессов, он лишь бегло просмотрел текст. За чтением же книги Шеллинга «Система трансцендентального идеализма» он подумал, что этот 25-летний профессор обладал умом покрепче кантовского, даже если не учитывать, что Кант как выдающийся философ состоялся в возрасте около 60 лет. А литературные способности Канта по сравнению с незаурядным талантом Шеллинга точно излагать глубокие философские мысли казались ниже средних. Осознавая это, Скрижаль хорошо понимал и другое: неизвестно, смог ли ум Шеллинга развиться до такой степени, если бы не появились труды Канта, которые многократно усилили интерес интеллектуалов Германии к философии.

271

*

Книгу «Система трансцендентального идеализма» Шеллинг издал на основе курса лекций, который он читал в Йене начиная с зимнего семестра 1798/99 годов. В предисловии к этой книге, датированном мартом 1800 года, он скромно заметил, что в ней нет ничего нового по сравнению с изложенным в трудах основоположника наукоучения, как выразился он, и в его собственных работах, а лишь даны разъяснения некоторых известных суждений. Однако уже здесь, в предисловии, Шеллинг заявил, что сосуществование природы и разума не может объяснить ни сама по себе трансцендентальная философия, ни сама по себе натурфилософия, но объяснение всех явлений и связей в мире может дать лишь совмещение этих, противоположных одна другой, наук. И целью этого труда он назвал расширение трансцендентального идеализма до пределов всеобъемлющего знания.

Наибольшую часть «Системы трансцендентального идеализма» Шеллинг в соответствии с названием книги посвятил рассмотрению того, что происходило с первоначалом до появления мироздания. Однако продолжив придавать более глубокий смысл наукоучению Фихте, он в этой книге изложил также очень интересные, глубокие мысли о силах, которые формируют мир особым образом, и о предназначении искусства.

272

*

Во введении к «Системе трансцендентального идеализма» Шеллинг задался целью ответить на вопрос, что первично: объективное или субъективное; другими словами, что возникло раньше: природа, материальный мир, или же интеллект, разум? Рассмотрев эти два допущения в отдельности и отвергнув каждое из них, Шеллинг заключил, что ответ может дать философия, которая соединяет теоретическую философию с практической и не является ни той, ни другой. Он повёл речь о сочетании двух деятельностей: одной — бессознательной, продуктивной, которая создаёт объективный мир, и второй, сознательной, свободной, создающей посредством интеллекта эстетический мир.

В соответствии с таким разделением знания на две области, должны существовать две главные науки, продолжает Шеллинг. Одной из них, естествознанию, присуще стремление идти от объективного, — от объяснений явлений природы, — к объяснению появления разума, и в силу этого естествознание становится натурфилософией. Вторая наряду с натурфилософией главная наука, трансцендентальная философия, принимает в качестве первопричины субъективное начало, и высшая цель этой науки — объяснить согласование, совпадение субъективного и объективного, которое столь очевидно в разумных существах.

Ход рассуждений привёл Шеллинга к выводу, что разделённая активность двух сил, сознательной и бессознательной, предполагает существование особой деятельности, из которой обе эти разделившиеся активности произошли, когда находились в единстве, — когда являлись ещё неразделёнными. В качестве такого высшего, объединяющего их начала, основания всей системы знания, Шеллинг указал на самосознание, потому что именно в самосознании субъект и объект едины. Таким образом он подвёл читателей к рассуждениям о первопринципе наукоучения — о Я. Он обосновал также исходную формулу наукоучения А=А, объяснение которой у Фихте Скрижаль нашёл маловразумительным. Шеллинг попытался оправдать и неуклюжую форму личного местоимения Я, в которой Фихте представил первый принцип наукоучения. Эта аргументация выглядела очень натянутой. Понятие «Я», пояснил Шеллинг, содержит в себе нечто более высокое, чем выражение индивидуальности: на самом деле это самосознание, лишь с действием которого возникает сознание индивидуальности, но Я без такого действия не содержит ничего индивидуального, уточнил он.

В рассуждениях о Я Шеллинг стал объяснять заумь Фихте ещё большей по объёму и более детализированной заумью. Скрижаль лишь бегло просмотрел эту крайне скучную часть книги. В выводах Шеллинга значилось, что чистое самосознание — это вневременной акт, который конструирует время; что о Я нельзя сказать абсолютно ничего определённого; нельзя даже сказать, что Я реально, потому что Я — принцип любой реальности. Самой интересной Скрижаль нашёл заключительную часть книги.

273

*

В последних разделах «Системы трансцендентального идеализма» Шеллинг повёл речь о существовании второй природы, возвышающейся над первой, зримой. В этой незримой природе действует свой закон, который формирует в сообществах разумных существ правовой строй, — строй, необходимый для их свободы. Этот закон является для свободы индивидуумов тем, чем законы механики — для движения тел. Поставив вопрос, каким образом возникает правовой строй, Шеллинг представил его как результат естественного хода вещей: люди для прекращения повсеместно совершаемого насилия, после бесчисленных безрезультатных попыток избежать разного рода конфликтов и войн, оказались вынужденными стремиться к установлению такого порядка. В качестве промежуточного решения возникавших проблем стали появляться государственные образования. Однако обеспечить безопасное существование отдельного государства даже при его совершенном устройстве невозможно без организации, которая стояла бы над правительствами и в состав которой входили бы представители всех стран, продолжает Шеллинг. Эта федерация всех государств будет гарантировать каждой стране нерушимость её строя. Таким образом Шеллинг продолжил развивать тему о необходимости установления мироустройства на справедливых началах, — тему, поднятую Кантом в книге «К вечному миру», где Кант, в свою очередь, поддерживал и развивал идеи прозорливых людей, начиная от Марсилия Падуанского до Уильяма Пенна и Шарля Ирине де Сен-Пьера. Вместе с тем глубокие суждения Шеллинга о неизбежности постепенного формирования всемирного гражданского устройства не ассоциировались у Скрижаля ни с чем, о чём он помнил. Это были рассуждения о противоборстве свободы и необходимости, — противоборстве, которое управляет развитием человечества.

Ход мысли привёл Шеллинга к выводу, что история лишь субъективно кажется результатом свободных действий народов и личностей. Главная особенность истории — в том, что она отражает действия свободы и необходимости в их соединении: сочетание этих противоположных сил служит незримой природе инструментом для достижения вполне определённых целей. Причём как произвол сообществ людей, так и произвол отдельного человека в этом неочевидном, но целенаправленном построении миропорядка вынужден подчиняться необходимости.

Продолжая рассуждать о закономерностях в развитии человечества, Шеллинг пишет, что создание миропорядка является целиком и полностью делом свободных, а значит случайных, усилий людей. На вопрос, как же объяснить это вроде бы противоречивое согласование закономерности и случайности, он ответил: «IV.E.3.C Соединить их можно только в том случае, если в самóй свободе уже заключена необходимость...». Шеллинг пояснил эту мысль: когда человек действует свободно, то помимо его воли возникает нечто не предполагаемое, — то, что получается вопреки его стремлениям, а порой — и то, что по собственной воле он не сумел бы достичь. И Шеллинг из сказанного сделал вывод о существовании нечто более высокого, чем свобода человека: это нечто высшее направляет игру сил свободы необходимым, вполне определённым образом. Объяснять всё случающееся ссылками на провидение или судьбу — значит вообще ничего не объяснить, заметил он.

Отвечая на поставленный им вопрос, что именно управляет согласованием свободы и необходимости, Шеллинг рассудил, что внутренняя согласованность результирующих действий всех разумных индивидуумов, каждый из которых поступает так, как считает нужным, указывает на существование некоего общего механизма природы. Скрытая в мироустройстве сила направляет начинания людей к единой гармоничной цели всего человечества — к установлению миропорядка, основанного на принципах морали. И Шеллинг заключил, что механизмом природы, посредством которого она достигает своих целей, является бессознательная закономерность.

О том, что мир возник в результате сочетания двух деятельностей, бессознательной и сознательной, Шеллинг кратко высказался во введении к этой книге: одна из этих деятельностей, бессознательная, продуктивная, создаёт объективный мир, а другая, сознательная, свободная, создаёт посредством интеллекта эстетический мир. Ближе к концу книги, в четвёртом разделе, он подчеркнул, что противостояние между бессознательной и сознательной деятельностью, то есть между необходимостью и свободой, бесконечно, иначе был бы устранён феномен свободы. «IV.E.3.C ...История есть никогда полностью не осуществляющееся откровение абсолюта», — сказал Шеллинг о том же другими словами. Здесь, ближе к концу книги, он предпочёл оперировать понятием «абсолют» вместо несуразного фихтевского «Я».

Именно существование абсолюта, — вечного источника, первоосновы, где бессознательное и сознательное тождественны, — делает возможным неизменное согласование всех разнородных стремлений. Сам же абсолют не может быть ни субъектом, ни объектом, ни тем и другим одновременно, но лишь единством, не знающим двойственности. По сути же, уточнил Шеллинг, это высшее начало никак нельзя охарактеризовать, и значит абсолют не может быть объектом знания, а может служить лишь для предпосылок и в качестве предмета веры.

274

*

Последний, шестой раздел «Системы трансцендентального идеализма» Скрижаль прочёл как текст, написанный уже другим автором, — не философом, вникающим своим недюжинным умом в суть вещей, а влюблённым поэтом.

Хотя в предыдущих пассажах Шеллинг высказался о том, что ничего определённого об основе всего существующего сказать нельзя, он заговорил несколько иначе: в некоторых натурах, — в художниках в высшем смысле этого слова, в гениях, — абсолют открывает себя. Искусство создаёт представление о первопричине, потому что оно является результатом тех самых двух различных деятельностей — сознательной и бессознательной, пояснил Шеллинг. Сознательной деятельностью в творчестве он назвал то, что обдуманно, чему можно обучить и что можно достичь упорным трудом, а бессознательной — то, чего не обрести никакими усилиями, что является врождённым и может быть исключительно даром природы, — «VI.1 ...тем, что мы называем поэзией в искусстве». Результат действия каждой из этих сил сам по себе не представляет в художественном творчестве значительной ценности, но действуя вместе, они создают произведение, которому присуща беспредельная гармония и которое допускает несметное число толкований.

Бесконечное, представленное в конечном виде, есть красота; именно красота — главная особенность каждого творения, содержащего в себе синтез природы и свободы, единство бессознательной и сознательной деятельности, постулирует Шеллинг. Автор такого произведения, гений, возвышается над противостоянием этих разнородных сил. Из текста следовало, что творчество гения — это своеобразное откровение абсолюта, хотя таковым Шеллинг десятью страницами раньше назвал ход истории. Сказав, что искусство отражает изначальное тождество сознательного с бессознательным, он продолжил:

VI.3.2 Искусство есть высшее для философа именно потому, что оно открывает ему как бы святая святых, где в вечном и изначальном единении пламенеет то, что в природе и в истории разъединено, — что в жизни, и в действиях, и в мышлении должно вечно избегать одно другое... То, что мы называем природой, — это поэма, изложенная чудесной, скрытой от нас тайнописью.

Хотя во введении Шеллинг назвал философию высшей, главной из всех наук, здесь, на последних страницах книги, он высказался о том, что лишь искусство способно сделать объективными, общезначимыми вещи, которые философ способен представить лишь субъективно. Больше того, Шеллинг заявил, что философия и все науки, следующие за ней по пути совершенствования, были рождены и вскормлены поэзией, а достигнув своих пределов, они снова вольются в тот же океан поэзии. Логику этих суждений Скрижаль не понял. Он воспринял их как свидетельство о переполнявших Шеллинга лирических чувствах. Книга «Система трансцендентального идеализма» вышла из печати за несколько месяцев до смерти Августы Бёмер.

275

*

То, что происходило в личной жизни Шеллинга, интересовало Скрижаля не меньше, чем содержание тех философских трудов, тексты которых он уже нашёл и собирался прочесть. После отъезда Каролины из Бамберга в Брауншвейг к матери и сестре, а Шеллинга — в Йену, они очень часто обменивались письмами. Его письма к Каролине не сохранились, но сохранились его письма Вильгельму Шлегелю, который на протяжении четырёх месяцев жил в Брауншвейге вместе с законной супругой. Содержание переписки Шеллинга и Вильгельма Шлегеля о разного рода литературных делах свидетельствовало о том, что они продолжали сохранять дружеские отношения. Видимо Шлегель смирился с тем, что расставание с женой неизбежно. А физическое и моральное состояние Каролины было тяжёлым.

276

*

В начале большого письма, отправленного в Йену в конце октября или в ноябре 1800 года, Каролина сначала поведала Шеллингу, что не будет изливать свою боль, а затем своеобразным образом перекрестила его:

Я горячо молилась небесам, чтобы они просветили меня и дали мне правильные мысли перед отправкой этого письма, и они услышали меня. Если бы я хотела или вернее могла написать тебе всё, что творилось во мне, это было бы столь же глубоким и горестным, как твои страницы, но я должна пощадить себя и передать тебе лишь тот мир Божий, в котором растворилось моё сердце, полное уверенной надежды, что я поделюсь им с тобой. Я очень сильно люблю тебя, я целую твой лоб, твои прекрасные глаза и твой нежный рот. Это поистине благословенное знамение креста.

Письмо заканчивалось словами:

Ты снова разбудил меня, и теперь мы конечно терзаем себя перепиской, и возникает тысяча противоречий, но в конце концов мы придумаем что-то, что разрешит их все. Не покидай меня, я люблю тебя, я хотела бы сказать тебе, как сильно я люблю тебя, но даже в твоих объятиях я не смогла бы выразить тебе этого.

В письме к Гёте от 26 октября Каролина попросила его помочь Шеллингу:

Я не знаю никого в мире, кроме вас, кто мог бы сделать это сейчас. В результате череды тяжелых событий он впал в состояние ума, которое может погубить его, даже если он сам не поддастся этому намерению. Вряд ли вы могли не заметить, как сильно страдают его тело и душа, и в каком печальном, сокрушительном настроении он находится сейчас, когда ему должна вскоре явиться путеводная звезда. Я сама утомлена и больна и не могу изложить ему тот твёрдый взгляд на жизнь, который призвал его. Вы можете это сделать, ведь вы так близки ему в его самых высоких и дорогих стремлениях, а также в той личной привязанности и почтении, которые он испытывает к вам. Они имеют над ним такое же влияние, какое имела бы сама природа, если бы могла говорить с ним голосом с небес. [...] Мои глаза затуманены, я вижу только, что он должен жить и осуществить все те замечательные дела, которые он задумал. Если позволите, я хочу выразить вам одно особое пожелание: чтобы вы на Рождество выманили его из одиночества и пригласили его к себе.

В конце письма она попросила Гёте никаким образом не упоминать об этой её просьбе Шеллингу.

В декабре 1800 года, перед Рождеством, Каролина и Шеллинг обменялись подарками. Она прислала ему английское пальто, а он ей — кольцо. В предновогоднем письме Каролина сообщила Шеллингу о получении подарка и продолжила:

О, ты лжёшь, твоё кольцо крепко, воистину крепче цепей, это кольцо, на котором висит цепь, держащая мою жизнь. Я тут же поискала имя Джозеф и нашла его сквозь слёзы, застилавшие мои глаза. [...] Да, это первое и единственное настоящее обручальное кольцо для меня, и оно останется единственным.

Полное имя Шеллинга было Фридрих Вильгельм Джозеф. Каролина называла его именем Джозеф, хотя знакомые звали его Фридрих, а в семье — Фриц. Сказав далее в письме, что её боль, боль матери, не удастся полностью изжить, она попросила Шеллинга не печалиться, потому что её горе — это не депрессия, не отчаяние. После уверения в том, что она сильный человек, Каролина изложила своё понимание бессмертия:

Даже если тучи моей печали на какое-то время окутывают мою голову, она вскоре снова освобождается и освещается чистой синевой неба надо мной, которое охватывает и моего ребёнка, и меня. Вездесущность — вот что такое божество. И разве ты не думаешь, что однажды мы должны стать вездесущими, все мы, один в другом, не будучи при этом Единым? Потому что мы не должны становиться Единым, как ты понимаешь, иначе стремление стать Единым прекратилось бы.

Из письма Каролины, отправленном в начале января 1801 года Шеллингу, следовало, что Гёте исполнил её просьбу: Шеллинг встретил Рождество в его компании. «Я жила не в себе, а всецело в тебе», — сообщила она Шеллингу о днях, прожитых ей после Рождества. В очередном январском письме она рассказала ему, в какой восторг привело её письмо, в котором он поделился с ней замечательными мыслями и передал прекрасные образы. Заверив его, что если он будет слать ей такие письма, она скоро совершенно выздоровеет, Каролина продолжила:

Если моё сердце дрогнет, я теперь знаю, что могу опереться на твоё и искать утешения. Это правильные отношения между смертной матерью и божественным сыном. Да ты уже вселил в меня надежду своими суждениями... и тем, что мы можем встретиться в том радостном сиянии, которое одно является истинной стихией моей души.

В письме Луизе Готтер, датированном 23 января 1801 года, Каролина рассказала, что хотя у неё в последнее время не было серьёзных продолжительных приступов болезни, доктор не разрешил ей поездку в это время года. Она сообщила, что согласилась с доктором, и что останется в Брауншвейге до весны, и что Шлегель ещё не уехал: его задержали холод и плохое состояние дорог.

277

*

В очередном выпуске «Журнала умозрительной физики», который вышел в январе 1801 года, Шеллинг поместил свою статью «Об истинном понятии натурфилософии и правильном пути решения её проблем». Сказав, что с точки зрения сознания, природа представляется ему как нечто объективное, а Я — как нечто субъективное, он сформулировал задачу натурфилософии: объяснить, каким образом субъективное возникает из объективного. Иными словами, как понял Скрижаль, задача натурфилософии заключалась в том, чтобы показать, как природа, развившаяся до появления разумных существ, достигает в интеллектуальном созерцании этих существ единства с первоначалом, — становится самосознанием первоначала. В этом единстве, в самосознании, уже нет никаких различий между субъективным и объективным.

Так же как в «Системе трансцендентального идеализма», Шеллинг в этой статье повёл речь о системе всеобъемлющего знания, которая может возникнуть лишь путём абстрагирования от наукоучения. Сказав, что части этой системы обособлены, он продолжил:

Не слишком ли смело пытаться создать первую по-настоящему универсальную систему, связывающую воедино самые противоположные концы знания? Тот, кто понял систему идеализма и с интересом следил за исследованиями натурфилософии, по крайней мере не сочтёт это абсолютно невозможным. Он увидит, как постепенно со всех сторон всё приближается к единому...

В «Системе трансцендентального идеализма» Шеллинг назвал натурфилософию и трансцендентальную философию двумя главными науками и представил их равнозначимыми. Здесь же, в трактате «Об истинном понятии натурфилософии», он заявил о приоритете натурфилософии:

Поскольку естественная и трансцендентальная философия обсуждались как противоположные, равновозможные направления философии, спрашивают, какое из них имеет приоритет. — Без сомнения, натурфилософия, потому что именно она позволяет возникнуть точке зрения идеализма и тем самым даёт ему прочное, чисто теоретическое обоснование.

В этом трактате Шеллинг пообещал, что в следующем выпуске «Журнала умозрительной физики» он представит свою философскую систему в развёрнутом виде.

Фихте ещё до выхода этой статьи, в письме Шеллингу от 15 ноября 1800 года, высказал своё несогласие тем, что трансцендентальную философию, которую он, Фихте, очевидно отождествлял с трансцендентальным идеализмом, то есть с наукоучением, Шеллинг в «Системе трансцендентального идеализма» противопоставил натурфилософии. В ответном письме, датированном 19 ноября, Шеллинг попытался несколько сгладить очевидные расхождения в их философских взглядах. И в последующей переписке между ними он тоже стремился затушевать эти разногласия. А в письме от 24 мая 1801 года он даже представил себя единомышленником Фихте, которого назвал и дорогим, и почтенным, и горячо любимым другом. Однако отношения между ними становились всё более натянутыми и закончились разрывом.

278

*

В следующем номере «Журнала умозрительной физики», который вышел в мае 1801 года, Шеллинг, исполнив обещание, поместил свой трактат «Изложение моей философской системы». В предисловии он высказался о том, что трансцендентальная философия и натурфилософия дают лишь односторонние представления о целостной системе философии, — о той системе, положения которой он здесь излагает. Шеллинг назвал её абсолютной системой тождества. В качестве способа донесения своих мыслей до читателей он избрал метод Спинозы, о чём тоже сказал в предисловии. Спиноза построил свою «Этику» на утверждениях, за которыми шли следствия, примечания, разъяснения с многочисленными ссылками на предыдущие утверждения, что делало книгу очень тяжелой для понимания. Вот и Шеллинг, в значительной степени подавив в себе поэта, прибегнул для доказательства правоты своих, интересных и очень глубоких философских мыслей к методам, близким к математике, и тем самым существенно усложнил понимание текста.

«§ 2 Вне разума нет ничего, и в нём пребывает всё», — гласит второе положение трактата. Шеллинг пояснил, что разумом он называет абсолютный разум, в котором субъективное и объективное начала, высшая реальность и высшая идеальность неразличимы, — всё пребывает в единстве. «§ 8.1 Абсолютное тождество... существует в силу того, что оно постигается», — сказал он другими словами о неразрывности мышления и существования. Ни мышление не вытекает из существования, ни существование не вытекает из мышления, — это двуединая сила абсолютного тождества. Оно не имеет никакого отношения ко времени: с точки зрения целостности нет ни «до», ни «после».

Положения философии должны отвечать точке зрения именно обезличенного разума, абсолюта. Чтобы прийти к такому пониманию разума, — чтобы разум перестал быть субъективным, — нужно абстрагироваться от мыслителя. В этих разъяснениях Шеллинга Скрижаль увидел то, что не нашёл у Канта, который в своих оценках отталкивался от особенностей своего мышления, считая, что тем самым постигает особенности работы всеобщего разума. Отметив это, Скрижаль подумал и о другом: даже высокоразвитым натурам, включая Канта и Шеллинга, подняться в созерцании до внеличностного, всеохватного мышления дано видимо лишь в той или иной степени.

Высшим законом всеединства Шеллинг назвал закон тождества, выраженный соотношением А=А. Это соотношение, пояснил он, означает что существование бесконечно, так же как бесконечно знание, однако смысл этого, идущего от Фихте, уравнения, остался для Скрижаля тёмным. Из содержания первых параграфов трактата следовало, что разум, абсолютное тождество, абсолютная целостность, единое, абсолют в изложении Шеллинга — синонимы.

Хотя в абсолютном разуме субъективное и объективное начала неразличимы, абсолютный разум может познавать себя лишь полагая себя как субъект и объект, причём разница между субъектом и объектом не качественная, а количественная. Из положения, что абсолютное тождество бесконечно и что всё пребывает в нём, Шеллинг заключил, что конечности по сути не существует, что никакая вещь не существует сама по себе, — ничто не имеет причины своего существования в себе самом; по своей сущности всё является абсолютным тождеством, а сущность абсолютного тождества неделима. Каждое индивидуальное существо — это определённая форма существования абсолютной целостности, причём точку её перехода в единичную вещь указать невозможно. Индивидуум, не являясь абсолютно бесконечным, обладает бесконечной потенцией сил. Из сказанного Шеллинг сделал вывод о невозможности уничтожения чего бы то ни было, поскольку ничто нельзя уничтожить, не прекратив существования абсолютного тождества. Он пояснил это, в частности, в примечании к доказательству 95-го положения:

Индивидуум входит во время, не устраняясь из вечности по отношению к абсолюту. Всё, что принадлежит форме вселенной, мыслится в ней только вневременны́м образом. [...] Абсолютное тождество есть как бы общий момент растворения всех вещей; в нём нет ничего различимого, хотя в нём содержится всё. Конечное знание, самосознание затуманивают эту высшую прозрачность, и если продолжить нашу аналогию, то реальный, материальный мир — это осадок абсолютного тождества, тогда как идеальный мир — сублимация. Эти два [мира] не разделены в абсолюте, но едины, и в свою очередь, то, в чём они едины, есть абсолют.

Сила природы — это по сути та же сила, которая действует в духовном мире, только в природе она проявляет себя преимущественно в связях реальных вещей, тогда как в духовном мире — преимущественно в связях идеального, пишет Шеллинг. Около половины объёма этого большого трактата занимают его рассуждения о том, как сформировалась материальная вселенная и что представляет собой материя. Он излагает свои мысли о роли гравитации, света, магнетизма, железа, силы сцепления, электропроводности, теплопроводности, гальванизма во взаимодействиях и строении тел. Тем самым Шеллинг продолжал активно участвовать в дискуссиях и поисках учёных-натуралистов.

279

*

Скрижаль вернулся к чтению писем Каролины, отправленных из Брауншвейга, где она жила в доме у сестры. Не все страницы сохранились: где-то нет начала письма, где-то — окончания, где-то — промежуточных листов. Тем не менее опубликованная переписка запечатлела глубокое чувство Каролины к любимому человеку, к Фридриху Шеллингу, который тоже любил её всем сердцем, но видимо сомневался в том, смогут ли они быть вместе.

За чтением этих писем Скрижаль подумал о том, что душа Каролины продолжает пребывать по меньшей мере в этом мире, иначе строчки не трогали бы его так, не оживляли бы образ тонко чувствующей, очень умной женщины, совестливого человека, сильной личности и скорбящей матери, которая потеряла единственного остававшегося в живых ребёнка. Письма Каролины наполнены глубокими чувствами любви и боли. Она также обсуждает в них и с Шеллингом, и с мужем — с Вильгельмом Шлегелем — содержание классических и новых, только вышедших из печати литературных произведений, включая последние работы Шеллинга и Шлегеля. Порой Каролина ненавязчиво, с чувством такта, когда — с иронией, когда — с напускной строгостью даёт им толковые советы, касающиеся их творчества. Эти письма свидетельствуют о её обширных знаниях мировой истории и литературы как Древнего мира, так и христианской эпохи. В изданном в 1913 году двухтомнике её корреспонденции все сохранившиеся письма пронумерованы. Скрижаль сделал выписки из них и занёс в свой архив.

280

*

285. Шеллингу. Январь или февраль 1801 года. 

[...] Мы принадлежим друг другу, мы должны быть единым целым. Разве я когда-нибудь не доверяла тебе, душа моя? Почему тогда ты — мне? [...] А теперь давай вернёмся к нашему прежнему спокойствию, в котором я столь часто восторгалась тобой. Да, подбодри меня своими стремлениями и мыслями. Люби меня, я мысленно преклоняю перед тобой колени и прошу тебя об этом. [...] Мой ангельский, дорогой друг, будь здоров; я обнимаю тебя так крепко, так преданно, с такой наполненностью любовью и благотворного духа, что ты не можешь остаться к этому равнодушным.

В следующем письме, где Каролина попеременно обращается то к Шеллингу, то к дочери, она назвала Августу «наш ребёнок»:

286. Шеллингу. 13 февраля 1801 года. 

[...] Наш ребёнок ни на минуту не покидает меня; я не забываю его, даже если внешне живу как другой человек. Да, ты знаешь, моя дорогая Августа, как днём и ночью ты стоишь перед своей бедной матерью, которую уже едва ли можно назвать бедной, потому что она смотрит на тебя скорее с восхищением, чем с горем; в плаче по жестокой, горькой смерти больше нет кинжалов или разрывающей боли; я могу улыбаться, приятно себя занять, но живу и движима только тобой, моё милое дитя. О, не тревожь меня в моём смиренном трауре, дорогой Шеллинг, необходимостью горько плакать и о тебе. Так быть не должно. Если бы тебе было в чём себя упрекнуть, то мне себя было бы в тысячу раз больше; но видит Бог, это не найдёт места в моей душе и не приживётся. [...]

Шеллинг вводил Каролину в мир своих философских построений. И в одном из последующих писем она призналась, что не всегда понимает его:

288. Шеллингу. Февраль 1801 года. 

Какие прекрасные вещи ты мне пишешь! И что ещё приятней, друг мой, я в восторге от твоих последних откровений; и если бы я когда-нибудь смогла полностью их осознать, это сделало бы меня по-настоящему счастливой. Но я подозреваю, что когда придёт время экзамена и ты задашься вопросом, сколько твоих идей можно построить на моих знаниях, ты всё равно будешь смеяться над моими нынешними усилиями, и затем всё это рухнет, как карточный домик! Безусловно в одиночку я продвинусь дальше, чем с тобой, потому что всегда есть отвлекающие факторы. Я хвалю учителя, которого я не вижу и не слышу, который не теряет терпения, когда не понимаю его сразу, и перед которым мне не стыдно из-за этого. Ты тоже, кажется, продвигаешься дальше без меня. [...]

289. Шеллингу. Февраль 1801 года. 

[...] Я не расстаюсь с тобой, с тобой, кто для меня на земле — всё. [...] Я твоя, я люблю тебя, я уважаю тебя — у меня не было часа, когда бы я не верила в тебя. Были обстоятельства, которые затмили твою веру в меня, теперь всё станет яснее. Мы увидимся снова, вероятно даже раньше, чем я недавно себе представляла. Как твоя мать, я приветствую тебя; никакие воспоминания не разлучат нас. Теперь ты брат моего ребёнка, я даю тебе это святое благословение. Отныне будет преступлением, если мы захотим быть другими.

291. Шеллингу. Февраль 1801 года. 

[...] То, на что мне придётся согласиться со Шлегелем, чтобы обеспечить своё положение, не будет противоречить моим чувствам, о которых ты несколько раз упоминал; и поскольку я жила с ним здесь под одной крышей, мы сможем поладить и в будущем, если он останется со мной в хороших отношениях. [...]

Мне не удалось увидеть «Сообщение»* Фихте. Однако моё предчувствие подсказывает мне, что ты возможно не ошибаешься относительно горько-сладкого вкуса... Ты можешь продолжать строить, не беспокоясь о нём; он настолько отстал в знаниях и поэзии, что при всей силе своего мышления не может подражать твоей природе, поэтому тебе не нужно так сильно опасаться, что он украдёт у тебя принадлежащее тебе, а явный раскол вызвал бы огромную путаницу. Именно философия природы сделала твой идеализм несколько отличающимся от его, и он должен принять это. [...]

________

* Статья Фихте «Сообщение о новой презентации наукоучения» была напечатана 24 января 1801 года в Йене во «Всеобщем литературном журнале».

299 (292b). Шеллингу. [Конец февраля?] 1801 года.

[...] Милый друг, твоё письмо задержалось у меня сегодня ночью; вчера я получила его очень поздно. Наполовину с болью я впитала в себя всю его любовь. Если ты бурно отреагируешь на то, что я послала тебе вчера, — о, как ты меня огорчишь. Это совсем не насилие. Сначала я была потрясена, но всё успокоилось, и душа моего решения стала совершенно независимой от начала [...].

Я друга не оставлю своего,

И он не покинет меня.

Сегодня я уже тысячу раз пропела себе эту простодушную, трогательную песенку. «Друг» — это общее слово по сравнению с тем, что я подразумеваю, милый, думая о тебе, кого я прижимаю к своему сердцу как драгоценное дитя, и обожаю как мужчину. Ты же знаешь, я делаю и то, и другое, хотя иногда мне приходится строго тебя отчитывать. Мой дорогой Джозеф, ты спрашиваешь, буду ли я рада увидеть тебя снова. Да поистине больше, чем я могу тебе передать; моя радость уже обгоняет время, которое ещё разделяет нас, и я теперь без страха отдаюсь ей. Я стала такой уверенной в себе, потому что знаю, чего хочу.

293. Вильгельму Шлегелю. 1–2 марта 1801 года.

[...] Мне очень жаль, что я не побудила тебя дать мне письменное обещание воздерживаться от любой критики. О мой друг, напоминай себе постоянно, сколь коротка жизнь и как ничто не существует столь подлинно, как произведение искусства. Критика гибнет, поколения угасают, системы меняются, но когда мир однажды сгорит, как лист бумаги, произведения искусства будут последними живыми искрами, которые попадут в дом Божий, — и только тогда наступит полная тьма. [...]

294. Шеллингу. 1 марта 1801 года.

[...] Давай поговорим, мой милый друг, о великих вещах, — приятная беседа исцеляет горькую печаль. Теперь я могу считать часы до того момента, когда снова услышу твой голос и посмотрю в твои глаза.

Я только что прочитала «Сообщение» Фихте. Не могу отрицать, что этот отрывок отличается утончённой двусмысленностью. Я повертела его во все стороны и не смогла понять. [...] Как вы можете думать о совместной работе над чем-то?* Насколько я понимаю, он хочет отнести тебя вместе с натурфилософией к некой второстепенной дисциплине и оставить знание знаний себе, рассматривая, например, твою теорию вселенной как мнение. [...] Мне всегда казалось, что, несмотря на его несравненную силу мысли, его прочную связность рассуждений, ясность, точность, непосредственное созерцание Я и энтузиазм первооткрывателя, он всё же ограничен. Я просто подумала, это потому так, что ему не хватало божественного вдохновения и что если ты вырвался из круга, из которого он ещё не может вырваться, то я бы поверила, что ты сделал это не столько как философ, — если этот термин применён здесь неверно, не ругай меня, — сколько из-за того, что у тебя есть поэзия, а у него её нет. [...] В моём понимании, у Спинозы должно было быть гораздо больше поэзии, чем у Фихте; если мышление человека хотя бы немного не окрашено поэзией, разве в нём нет чего-то безжизненного? Тайна отсутствует, я это очень хорошо чувствую; тот, кто способен понять геометрию, сможет также понять наукоучение, но в этом-то и заключается ограничение, что оно оказывается голым. [...]

________

* Шеллинг обсуждал с Фихте совместное издание журнала.

295. Шеллингу. Март [?]1801 года.

[...] О, я люблю тебя ужасно, непостижимо, и теперь всё это проявится. Если бы я только могла передать тебе своё чувство, снять всё напряжение, удержать тебя в твоей благодати, в твоём светлом настроении. Милый, ты тоже прелесть, просто небо ещё не ясное. Облака мечутся туда, сюда, буря гонит их к солнцу. На земле нет климата без облаков, но только на севере они поднимаются так нескончаемо. Приди на мой юг, приди, ты, самый любимый из всех людей. Конечно, если больше не быть в трауре по необратимом, мы сможем построить для себя хорошую жизнь. Прими наш прекрасный союз таким, какой он есть, не сетуй больше на то, чем он не мог быть, — ни чистой, земной, прекрасной, ограниченной любовью двух существ, которые свободны от всех уз и встретились впервые, чтобы обменяться друг с другом своей свободой, ни даже тем мужественным разрывом всех прежних уз, который любовь даже в моём положении никогда не могла бы считать добродетелью. И всё же, каким бы раздробленным он ни казался простым желаниям, он есть целое. Как друга, как брата, как сына и возлюбленного я прижимаю тебя к своей груди подобно тайне Божества, — как Дева, которая и мать и дочь своего Сына, и невеста своего Творца и Искупителя. Давай же наконец примем это спокойно и с верой. [...]

297. Шеллингу. 6 марта 1801 года.

[...] Я люблю тебя всем сердцем. Даже если ты меня обижаешь, огорчаешь и порицаешь, ты не должен меня ненавидеть, а если ты думаешь, что можешь, я заранее отменю это, буду считать чем-то не случившимся и продолжу вести себя в соответствии с твоей любовью. Пусть Господь возьмёт тебя под свою святую опеку.

Ох, дорогой, не плачь, слёзно умоляю тебя. Неужели всё, что я сказала тебе с тех пор, не успокоило и не утешило тебя? [...] Шеллинг, невыразимо, как твоя меланхолия разрывает мою грудь; я не смогла перечитать твоё письмо. [...] Я люблю тебя так сильно, что думаю, это сможет тебя исцелить. Не торопись, — мы увидимся в следующем месяце, а летом я останусь в Йене, так что ради моего счастья прошу тебя тоже остаться. Я отдалась надежде и всей своей нежности, после того как достигла однажды в себе твёрдости, которая сделала меня мужественной, потому что она держит меня вне досягаемости любого осквернения со стороны людей. Поверь мне, у наших врагов не будет возможности восторжествовать. [...]

300. Шеллингу. [Март?] 1801.

[...] Да, я совершила преступление, отдавшись любви, но то, что её связывало, было и есть свято, а не отсутствие свободной воли или половинчатость любви. Неужели ты никогда не простишь меня за то, что я не смогла подавить непреодолимое влечение к тебе? Нет ничего неизлечимого для таких душ, как наши; да, я была смелой, но не дерзкой. Прости меня. [...] Ты сам подтолкнул к этому движению. Не отвергай теперь свою Каролину. Подумай обо всём; моё существование в твоих руках. Не расстраивай меня, почувствуй, что я люблю тебя, что ты моя единственная радость. [...]

281

*

23 апреля 1801 года Каролина вернулась в Йену, где её дожидался Шеллинг. Сообщений об их встрече Скрижаль не нашёл.

Вильгельм Шлегель с конца февраля находился в Берлине. И Каролина, и Шеллинг в своих письмах обращались к нему как к хорошему, близкому другу. Шеллинг наряду с суждениями о событиях в литературной жизни Германии делился с ним своими творческими планами и сообщал о состоянии здоровье Каролины; она испытывала упадок сил и часто болела. В письме Шлегелю от 25 мая 1801 года она заметила: «...Моя болезнь, как сам мир, всегда будет иметь причину своего существования внутри себя». В многостраничных письмах Шлегелю Каролина рассказывала о своём обустройстве в Йене, о событиях в театральном мире, об издательских и литературных делах, — в частности, советовала мужу, переводами каких пьес Шекспира ему следует заняться.

В очередном большом письме Шлегелю от 31 мая Каролина привела четверостишье о Фихте, чья книга «Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о сущности новейшей философии» вышла из печати. Она также прокомментировала это четверостишье:

Мы нашли девиз для ясного-как-солнце:

Усомнись, что настанет утро,

в том, Читатель, что Солнце светит,

но не в том, что я — самый мудрый,

ну а ты — самый глупый на свете.

Основа идеи — Шеллинга, последняя строчка моя. Ш[еллинг] передал это Гёте, который, очень обрадовавшись, тут же попросил эту ясную как солнце книгу, чтобы и его, как выразился он, Фихте мог несколько часов помучить.

Шлегель в письмах жене и в письмах Шеллингу рассказывал о том, чем он занят, и тоже выражал им самые тёплые, дружеские чувства.

282

*

Продолжая читать в Йене лекции для студентов, Шеллинг вместе с Гегелем стал выпускать «Критический журнал философии». В 1802 году он опубликовал в этом журнале ряд эссе и рецензий: «О сущности философской критики вообще и её отношении к современному состоянию философии в частности», «Об абсолютной системе тождества», «Рюккерт и Вайс, или Философия, которая не нуждается ни в мышлении, ни в знании», «Об отношении натурфилософии к философии вообще», «О построении в философии». В «Новом журнале умозрительной физики» Шеллинг опубликовал трактаты «Дальнейшее изложение моей философской системы» и «Четыре благородных металла». В том же 1802 году он издал свою книгу «Бруно, или О божественном и естественном начале вещей». В альманахе Муз, который выпускали Вильгельм Шлегель и Людвиг Тик, появились четыре его стихотворения под псевдонимом Бонавентура. В следующем году Шеллинг опубликовал книгу «Лекции о методе университетского образования». В «Критическом философском журнале» он поместил свою статью «О Данте в философском отношении». В 1803 году вышло также второе издание книги «Идеи к философии природы», в которой он сделал дополнения к каждой главе.

Наиболее весомой из всех этих публикаций Скрижаль нашёл работу «Дальнейшее изложение моей философской системы». Он подумал, что несмотря на многословие и большую, давно устаревшую с точки зрения научных знаний часть текста, касающуюся физики, этот труд — один из самых интересных, самых глубоких философских трудов, которые он прочёл за последние годы. Содержание трактата, местами очень трудное для понимания, потребовало от него крайне медленного, вдумчивого чтения. Во многие тонкости умопостроений Шеллинга, в объяснение нюансов миропорядка, связанных с понятием-пониманием абсолюта, Скрижаль и вовсе не смог вникнуть: эти тонкости помалу терялись в смысловом тумане, становились неразличимыми. Скрижаль вполне допускал, что проблема тут не только в стремлении одного человека передать своё видение мира другим с помощью исключительно абстрактных понятий, что очень тяжело, если вообще возможно, и не только в неизбежных смысловых сдвигах, которые связаны с переводом текста с немецкого языка на русский, но и в ограниченной зоркости его, Скрижаля, интеллектуального зрения.

Вспомнив о зауми наукоучения, Скрижаль увидел несопоставимую разницу в своих недопониманиях тех витиеватых построений Фихте и сложных философских текстов Шеллинга. Смысловая протяжённость понятных для него рассуждений Фихте о Я была несопоставимо короче смысловой протяжённости глубоких рассуждений Шеллинга об абсолюте. Причём выкладки Шеллинга оставались логичными, стройными, хорошо сформулированными до появления той самой туманности в пределах разума Скрижаля, где они оказывались размытыми. И если холодные философские пассажи из трактатов о наукоучении никаким образом не трогали его, то за чтением текстов Шеллинга он продолжал получать интеллектуальное удовольствие от поэтичности и смысловой наполненности речи до той самой потери нити рассуждений.

Шеллинг при всём его многословии в высказываниях о миропорядке говорил об одном и том же другими словами или же другим сочетанием тех же отвлечённых слов, что вовсе не утомляло Скрижаля. Так в музыке вполне органичным оказывается рефрен: главная тема не раз возвращается, чтобы трогать те же струны души, но чуть по-другому. Причём в зависимости от настроя, от возраста, от эмоционального состояния человека, одна и та же мелодия может трогать каждый раз иначе. И если для получения удовольствия от действительно хорошей музыки необходимо иметь развитое эстетическое чувство, то получение удовольствия от глубоких философских рассуждений, так же как при чтении хороших стихов, требует сотворчества; без личных интеллектуальных усилий эту особую гармонию мыслей, — а порой гармонию мыслей и чувств, — просто не уловить. Скрижаль подумал, что свои выписки из «Дальнейшего изложения...» Шеллинга он может перечитывать, если случится, что проблемы его личного существования станут заслонять то, что за этим существованием стоит.

283

*

Целью «Дальнейшего изложения моей философской системы» Шеллинг назвал переход от фрагментарноcти знаний к целостности знания, — к познанию глубин абсолюта. Такое познание, пояснил он, достижимо только в интеллектуальном созерцании, в котором мышление и бытие полностью совпадают. Интеллектуальное созерцание он определил как способность видеть общее в частном, бесконечное — в конечном, видеть всё существующее в единстве. На вопрос можно ли этому научиться, Шеллинг ответил отрицательно. Чтобы познать абсолют, нужно подняться до абсолютного субъекта-объекта, полностью абстрагируясь от субъективности интеллектуального созерцания.

Абсолют в определениях и рассуждениях Шеллинга — это вечная форма, сущностное тождество, единство конечного и бесконечного, частного и всеобщего; это единство, в котором нет ни количественных, ни качественных различий, ни пространства, ни времени, ни материи. То, что в абсолюте ничто не различимо, Шеллинг назвал секретом единства в многообразии и многообразия в единстве. Он привёл интересную аналогию между абсолютом и светом, раскладывающимся на спектральные цвета, но сказал, что не следует думать об этом единстве как некой композиции, которая составлена из мышления и бытия.

В абсолюте едины также сущность и форма всех вещей. Конечное, возникая, сохраняет в себе сущность абсолюта, но обретает особую форму. Именно расхождение между уникальной формой и сущностью, которая выражает целое и которая остаётся равной всему существующему, делает вещь индивидуальной, конечной. Таким образом всё возникающее становится несовершенным, частным, определённым единством, но поскольку во всём запечатлено целое, каждая вещь остаётся в абсолюте. «III Не существует никакой реальной конечности, никакой конечности самой по себе», — утверждает Шеллинг в одном из многочисленных разъяснений о взаимосвязи всеобщего и частного. Чуть дальше по тексту, развивая ту же мысль, он использовал слово «Бог», которое в этом большом трактате, по сути — книге, встречается довольно редко: «III ...Ничто в абсолюте не является истинно конечным, но всё абсолютно, всё совершенно, как Бог, вечно».

О тех же воплощениях абсолюта в определённые формы при сохранении единства, но другими словами Шеллинг высказался и в дополнениях ко второму изданию книги «Идеи к философии природы», в частности — в дополнении к введению:

Единичная вещь является моментом этого вечного акта превращения сущности в форму. [...] Абсолютное расширяется в вечном акте познания в частное только для того, чтобы в абсолютном преобразовании своей бесконечности снова принять конечное в себя; и то и другое в нём — один акт.

Самым интересным в трактате «Дальнейшее изложение...» Скрижаль нашёл четвёртый параграф. Большие фрагменты из него, занесённые в архив, он предварил несколькими краткими выдержками об отношениях и связях единого и особенного:

...Ни частное, ни общее не имели бы реальности сами по себе, если бы не были объединены в одно в абсолюте...

Каждая частность в абсолюте сама по себе есть абсолютное, т. е. само по себе единство бесконечного и конечного, рассматриваемое лишь в особой форме.

...Каждое частное, будучи абсолютным, тем самым находится в абсолюте, и наоборот; и мы не можем постичь ни первое без второго, ни второе без первого. Поэтому вся наука основана на знании и распознавании двойного единства: первого — посредством которого существо пребывает в себе, и второго — посредством которого оно пребывает в абсолюте.

Под словом «наука» Шеллинг подразумевает философию, науку об абсолюте, как назвал он её, — науку, которая рассматривает все вещи только такими, какими они являются в абсолюте. По его утверждению, это единственно возможная философия. Шеллинг указал на ограниченность догматизма и критицизма, но без упоминания имени Канта, а также на ограниченность наукоучения Фихте. Признав, что Фихте первым возродил идею абсолюта как принципа философии, Шеллинг высказался о первостепенной важности натурфилософии, без которой философия, то есть знание об абсолюте, не может существовать. В дополнениях ко второму изданию книги «Идеи к философии природы» он назвал натурфилософию содержащей самое полное изложение учения об идеях и о тождестве природы с миром идей. В трактате «Дальнейшее изложение...» он во многом согласился со Спинозой, но систему взглядов Спинозы, наряду с воззрениями Пифагора, Гераклита, Парменида, Лейбница назвал смещёнными в разных направлениях формами одной, единственно истинной системы знаний.

284

*

Высказывания о существовании одной-единственной философии Скрижаль встретил также в других работах Шеллинга, написанных в эти два года. Такое, крайне категоричное, утверждение содержала и статья «О сущности философской критики вообще и её отношении к современному состоянию философии в частности». Это эссе послужило своего рода введением к первому номеру журнала, который Шеллинг стал издавать вместе с Гегелем. По свидетельству Шеллинга все главные идеи статьи принадлежат ему и окончательную доводку текста сделал он, однако принято считать, что авторство этого эссе они разделяют.

Философия может быть одной и только одной, потому что она является познанием абсолюта и потому что разум один, пишет здесь скорее Шеллинг, чем Гегель. В Древней Греции каждый выдающийся философ строил систему философии сообразно своей индивидуальности. И в последующие века независимые умы тоже заявляли о своих взглядах исключительно оригинальным образом. Однако с тех пор, как Кант, а тем более Фихте, выдвинули идею философии как науки, возможность утверждать себя в качестве философа посредством оригинальных философских мыслей отпала.

Вывод этого эссе вызвал у Скрижаля лёгкую ухмылку. О существенной трансформации мировоззрения даже одного философски мыслящего человека он убедился на примере эволюции взглядов Канта. И с Шеллингом происходило нечто подобное: поначалу он полностью разделял суждения Фихте; затем он стал развивать идеи натурфилософии и признал её равнозначимой наукоучению, а затем он разработал абсолютную систему тождества, в которой наукоучению отвёл вспомогательную роль. История философских исканий свидетельствовала о том, что издревле идущая тенденция к формированию индивидуальных представлений человека о мироустройстве сохранилась и видимо просуществует столько, сколько будут заявлять о себе пытливые, прозорливые умы.

285

*

В марте 1802 года Каролина поехала в Берлин, где Вильгельм Шлегель продолжал читать лекции по литературе и искусству; она отправилась к мужу видимо с целью договориться о разводе. В мае в Берлин приехал и Фридрих Шеллинг. В Йену он и Каролина вернулись вместе.

Шеллинг в течение предыдущих нескольких лет изучал медицину. Находясь в Бамберге, он учился у местных врачей. В мае 1802 года университет баварского города Ландсхута присвоил ему степень доктора медицины.

В том же году Шеллинг начал читать в Йене лекции по философии искусства. Эти платные лекции посещали более двухсот человек. В письме отцу от 6 декабря 1802 года Шеллинг сообщил, что мест в аудитории для всех желающих посещать его курс не хватает и нескольким людям приходится слушать его стоя.

Из-за многих формальностей и бюрократических препятствий, с которыми сталкивались в то время супруги при расторжении брака, а также из-за необходимости получить согласие на развод от консистории и от самогó герцога, бракоразводный процесс Вильгельма и Каролины затянулся. Шеллинг в письмах Вильгельму Шлегелю сообщал о ходе этого дела и продолжал делиться с ним суждениями о литературной и театральной жизни, в которую они были вовлечены.

Брак Вильгельма и Каролины был официально расторгнут лишь в мае 1803 года. Наибольшие усилия для этого приложил Шеллинг. Он не раз приезжал в Веймар для ускорения разбирательств с разводом Каролины и Вильгельма. Существенную помощь в этом деле оказал Гёте, тайный советник и приближённый герцога.

Очевидно чтобы не слышать осуждений и не стать объектами для сплетен, Шеллинг и Каролина тогда же, в мае, буквально через несколько дней после завершения бракоразводного процесса, уехали из Йены. Они отправились к родителям Шеллинга — в Мурхардт, небольшой городок в Швабии. Здесь, 26 июня, отец Фридриха, который был прелатом, обвенчал их. Фридриху Шеллингу было 28 лет, Каролине — 40.

286

*

Июль 1803 года супруги провели в Каннштатте. Они собирались отправиться на зиму в Италию, но их планы изменились.

Врач Адальберт Маркус, профессор медицины, покровитель искусств, который был личным врачом князя-епископа Вюрцбурга и Бамберга, с большим интересом читал философские работы Шеллинга. Шеллинг, находясь в Бамберге, проходил врачебную практику под руководством Маркуса. И до и после этого они поддерживали дружеские отношения. В 1803 году, когда Вюрцбург перешёл к курфюршеству Баварии, власти в Мюнхене решили собрать в Вюрцбургском университете лучшие умы Германии. И Маркус организовал приглашение Шеллинга в этот университет в качестве профессора натурфилософии. Шеллинг в письме родителям от 30 сентября 1803 года сообщил, что уже издан указ о его приёме на работу с жалованьем 1200 гульденов. Согласно указу, он получал также 300 гульденов на дорожные расходы и право на бесплатное проживание в городе. Так супруги Шеллинг обосновались в Вюрцбурге.

287

*

Преподавание в Вюрцбургском университете в зимнем семестре 1803/04 годов Шеллинг начал с курса лекций, которые он прочёл в Йене незадолго до окончательного отъезда из города. Тексты этих лекций составили книгу «О методе университетского образования». Шеллинг издал её тогда же, в 1803 году. Изучению отдельных дисциплин в университетах должно предшествовать обретение каждым студентом целостного миропонимания, утверждал он в этих лекциях. К такому усвоению органического целого всех наук, как выразился Шеллинг, молодой человек может прийти прежде всего в результате саморазвития, личных поисков, а также при помощи философии — науки всех наук. Без познания живой связи всех наук обучение чему бы то ни было оказывается односторонним, ограниченным, считал он.

Молодым людям, поступающим в университеты, Шеллинг указал на необходимость освободиться от слепой веры и стать на путь самостоятельного мышления. «3 Все правила, которые можно было бы предписать для обучения, можно свести к одному: учитесь, чтобы создавать себя», — сформулировал он. А в качестве главного требования, предъявленного университетам для культивирования истинных знаний, Шеллинг назвал необходимость предоставить студентам и преподавателям интеллектуальную свободу, не ограничивать их поиски какими-либо запретами, включая те, которые якобы требуют интересы государства. Сказав, что он не обходит молчанием ставшее распространённым обвинение философии как создающей угрозы для государства и религии, Шеллинг возразил:

5 Что это за государство и что это за религия, которым может угрожать философия? Если б это было действительно так, то вина лежала бы на призрачной религии и предполагаемом государстве. Философия исходит только из своих внутренних побуждений и мало заботится о том, соответствует ли им всё созданное человеком.

В этих лекциях Шеллинг то и дело возвращался к разговору о философии как науке об изначальном знании, а все другие науки и виды знания представлял как части философии. «7 В высшей науке всё едино и изначально связано: природа и Бог, наука и искусство, религия и поэзия...» — пишет он о философии. Поэзию и философию, по его словам, роднит то, что они основаны на представлениях о первозданном, цельном образе мира.

Аудитория слушателей Шеллинга в Вюрцбурге была довольно большой. Однако в письме Гегелю от 3 марта 1804 года он сообщил, что местные студенты находят философию чрезвычайно непонятной наукой; их умственные способности, заметил он, гораздо ниже интеллектуального уровня студентов Йены.

288

*

В феврале 1804 года скончался Иммануил Кант. В марте «Франконская государственная и академическая газета» опубликовала большой некролог, написанный Фридрихом Шеллингом. В этой статье Шеллинг назвал Канта пророком Германии. Так же как Французская революция оказала переворот в реальном мире, так труды Канта произвели революцию в мире идей и совершили переворот во всех отраслях знаний. Общим для обеих этих революций Шеллинг назвал их чисто отрицательный, ниспровергающий характер. Кант, одержав решительную победу над догматизмом, тем самым расчистил горизонты философии.

289

*

Ко времени написания этого некролога профессорство Шеллинга в Вюрцбургском университете уже вызывало разного рода недовольство и озлобленность части его коллег-преподавателей. Одни из них усматривали в его философских трудах приверженность мистике. Другие недоброжелатели, ревностные католики, относились к нему с подозрением как к протестанту, а приверженцев римско-католической церкви в Вюрцбурге было подавляющее большинство: Вюрцбург до включения в курфюршество Баварии входил в состав Священной Римской империи в качестве епархии под управлением князя-епископа. В письме от 1 февраля 1804 года Карлу Йозефу Виндишманну, немецкому философу и антропологу, Шеллинг в частности посетовал: «Партия духовенства ненавидит меня, а молодые священнослужители, которые посещают мои лекции, а также лекции профессора Паулюса, находятся под угрозой отлучения от церкви».

Даже профессор богословия Паулюс, протестант, о котором Шеллинг упомянул в этом письме, оказался в числе его главных врагов. Генрих Паулюс был одним из преподавателей, перешедших, как Шеллинг, из Йенского университета в Вюрцбургский университет. Все они приехали в Вюрцбург со своими семьями. Поэтому сплетни о личной жизни супругов Шеллинг достали Каролину и здесь. Жёны этих преподавателей плели против неё интриги. Вражда между женщинами и пересуды обострялись тем, что семьи этих профессоров-переселенцев жили в Вюрцбурге в одном доме, — в здании закрытой к тому времени семинарии.

290

*

Обвинения, которые оппоненты выдвигали против Шеллинга в связи с его предельно отвлечёнными философскими взглядами, и нападки в печати побудили его обратиться с письмом к графу Тюрхайму — куратору Вюрцбургского университета в правительстве Баварии. Это письмо от 26 сентября 1804 года было по сути протестом Шеллинга не только против публичных выпадов по отношению к нему лично. Согласно одному из больших параграфов новой учебной программы для общеобразовательных школ и учебных заведений Пфальца и Баварии, целью преподавания философии должна была стать практическая польза вместо пустой игры ума, как сказано в документе. Шеллинг в этом письме графу Тюрхайму выразил своё категоричное несогласие и с такой политикой правительства в системе образования курфюршества, и с появлением уничижительной, направленной против него статьи в Мюнхенской «Верхненемецкой общелитературной газете», и с разного рода попытками воспрепятствовать его преподаванию натурфилософии в университете. Сказанное Шеллингом в заключительной части письма походило чуть ли не на объявление интеллектуальной войны всем его гонителям и всем противникам свободы философских взглядов:

Поэтому настоящим сообщаю Вашему Превосходительству, что с этого момента состояние спокойствия, которое я соблюдал, отменяется и что я воспользуюсь властью, данной мне Богом, чтобы добиться справедливости в своём деле и разрушить эти формально организованные планы нападения на него.

Спустя месяц, ещё не получив ответ от Тюрхайма, Шеллинг в письме Виндишманну упомянул о своём намерении опубликовать статью «Описание секты, выступающей против философии в Баварии». Высказав уверенность, что после публикации этой статьи ни один глупец не решится выслать его из страны, Шеллинг тем не менее сообщил, что на всякий случай хотел бы иметь возможность найти убежище в княжестве Ашаффенбург, в столице которого с таким же названием Виндишманн преподавал.

Граф Тюрхайм передал дерзкое письмо Шеллинга князю-курфюрсту Баварии Максимилиану IV. В качестве ответа Шеллинг получил уведомление от Тюрхайма, датированное 7 ноября. В этом официальном документе Тюрхайм процитировал слова курфюрста:

Автору письма следует сообщить о справедливом неудовольствии Его Высочества проявленной им надменностью, которая убедительно доказывает, как мало спекулятивная философия делает людей более разумными и нравственными, и его внимание следует обратить на княжеский указ о свободе печати, согласно которому должны цениться скромная прямота и исследование полезных истин, тогда как невоспитанность и несдержанность страстных писателей должны ограничиваться рамками законного порядка.

Похоже, этот правительственный выговор несколько охладил наступательный пыл Фридриха Шеллинга, однако сдавать свои позиции он не думал. Из университета он тоже не уволился, хотя понимал, что уйти придётся.

291

*

В том же 1804 году, ещё до обмена письмами с графом Тюрхаймом, Шеллинг опубликовал свою новую работу — «Философия и религия». Текст в оригинале объёмом 80 страниц потребовал от Скрижаля очень медленного, вдумчивого чтения. Довольно часто он не понимал того, что именно вкладывал Шеллинг в свои слова. Книжица была в оцифрованном формате, и Скрижаль читал её при помощи того же электронного переводчика с немецкого языка на русский, которым переводил наиболее сложные из ранее написанных работ Шеллинга. Поэтому объяснить своё частое недопонимание текста только неточностью перевода он не мог. Шеллинг чаще, чем в других трактатах, выражал свои мысли фразами с использованием исключительно абстрактных слов: идеальное, реальное, объективное, субъективное, абсолютность, сущность, форма, тождество, чистое тождество, нетождество, абсолютный идеал и другие.

Когда Скрижаль припомнил своё сопоставление удовольствия от чтения глубоких философских рассуждений с удовольствием от звучания хорошей классической музыки, он подумал, что пульсации мысли, воспроизводимые этим текстом, оказывались такими вибрациями, которые часто выходили за пределы диапазона его личных восприятий. Хотя интеллектуального удовольствия от прочитанного он не получил, суждения Шеллинга о различиях и общности между философией и религией его очень интересовали, и Скрижаль решил перечитать сделанные им извлечения из текста. Но прежде ему нужно было прочесть небольшую работу «Философия в её переходе к нефилософии» врача Карла Августа фон Эшенмайера, чьё имя Шеллинг много раз упомянул в своём трактате. Оказалось, именно эта публикация Эшенмайера 1803 года побудила Шеллинга к написанию «Философии и религии». Об этом Шеллинг сообщил в письме самомý Эшенмайеру перед отправкой своей рукописи в типографию.

292

*

Эшенмайер разделял суждения Шеллинга, связанные с натурфилософией, но область познаний, доступную этой науке, он считал ограниченной. В трактате «Философия в её переходе к нефилософии» Эшенмайер утверждал, что за чертой, до которой эта наука способна лишь подобраться, но перейти которую ей не под силу, начинаются пределы понимания веры, иначе — нефилософии. Эшенмайер здесь прямо заявил: то, чего никогда не может достичь спекуляция, может достичь вера; Бог полностью раскрывается в вере, хотя разумом совершенно непостижим; Бог бесконечно превосходит все спекуляции и находится за пределами абсолюта.

Прочитав эту книжицу, Скрижаль стал думать, что главной причиной размытости его восприятия от прочтения Шеллинговой «Философии и религии» было самоограничение Шеллинга в степени свободы слова. Уж слишком разительным был контраст между замысловатыми пассажами этого трактата и откровенными суждениями Эшенмайера. Шеллинг, очевидно, опасался потерять работу; как сообщил он в письме Виндишманну, духовенство Вюрцбурга и правоверные профессора ненавидели его.

293

*

В начале книги «Философия и религия» Шеллинг однозначно заявил о верховенстве философии по отношению к религии:

Религия в этой преходящей форме есть, следовательно, лишь явление Бога в душе, поскольку душа всё ещё находится в сфере размышления и разделения; философия же, напротив, есть по необходимости более высокое и как бы более спокойное совершенство духа, потому что она всегда пребывает в этом абсолюте, не подвергаясь опасности отпасть от него, поскольку она ушла в область, лежащую выше размышления.

Цель философии состоит не столько в том, чтобы нечто дать человеку, сколько в том, чтобы отрешить его от случайных явлений, которые связаны с миром чувств, и привести к первоначалу.

Суждения Шеллинга об отношениях и различиях между Богом и абсолютом остались для Скрижаля неясными. Наименее туманное из них указывало на то, что абсолют является более высоким началом, чем Бог:

В соответствии с намерением сохранить пустое пространство вне философии, которое душа могла бы заполнить верой и преданностью, было бы вполне уместно поставить Бога выше абсолюта и вечного как бесконечно более высокую потенцию последнего.* Теперь очевидно, что не может быть ничего выше абсолюта, и что эта идея исключает какое-либо ограничение не случайно, а по самой своей природе, потому что Бог также был бы абсолютным и вечным.

_______

* Здесь Шеллинг сделал ссылку на § 40 трактата Эшенмайера «Философия в её переходе к нефилософии».

За этим пассажем следовали разъяснения, которые побудили Скрижаля усомниться в том, правильно ли он понял вроде бы недвусмысленные слова о верховенстве абсолюта.

Спор об определениях абсолюта — пустая затея, пишет Шеллинг; сущность абсолюта не может быть ни познана, ни объяснена: то, что познано, становится в душе результатом её постижения и тем самым перестаёт быть простым, которое являлось предметом познания. Объяснению поддаётся только нечто сложное, а простое необходимо увидеть. Постигнуть же абсолют можно только созерцанием, утверждает Шеллинг. То есть, получалось, познать абсолют никак нельзя, а постичь можно.

Высказывания Шеллинга о Боге, как некоторые суждения об абсолюте, Скрижаль нашёл в этом трактате тоже довольно противоречивыми. Из прочитанного он вынес, что Бог — это абсолютный идеал, заключающий в себе основание идей; Бог является абсолютной нравственностью, абсолютным блаженством и абсолютной гармонией необходимости и свободы. «Бог, единство высшего порядка, остаётся выше любой реальности и имеет вечно лишь косвенное отношение к природе», — пояснил Шеллинг. О таком же косвенном отношении к миру явлений он высказался, характеризуя абсолют. Поймав себя на этой мысли, Скрижаль увидел ещё одно, кричащее противоречие в прочитанном: разного рода суждения об особенностях абсолюта в этом и в других трактатах Шеллинга нельзя было согласовать с утверждением о невозможности познания и объяснения особенностей абсолюта. Даже если отнести всё сказанное Шеллингом об этих особенностях к результатам его постижения абсолюта посредством созерцания, то оставалось неразрешённым противоречие между его многословием обо всём, что являет собой абсолют, и его заявлением, что сущность абсолюта не может быть объяснена. Больше того, в трактате «Дальнейшее изложение моей философской системы», изданной двумя годами раньше «Философии и религии», Шеллинг поставил перед собой задачу достичь в познании до самых глубин абсолюта, причём безусловно с целью передать постигнутое другим.

Религия, согласно Шеллингу, может существовать в двух главных видах. Одна из них — истинная, духовная, эзотерическая, предназначенная для посвящённых, — является монотеизмом; такая религия должна отказаться от публичности и приобрести форму мистерий. Другая, публичная, экзотерическая, находит своё выражение в формах мифологии, в поэзии и в искусстве; она неизбежно впадает в многобожие; в её мире случаются чудеса, а в качестве действующих персонажей выступают исторические личности. Именно в таких двух разных видах религия существовала в Древней Греции, продолжает Шеллинг. Большинство обычаев, посвящений и верований, включая представления о боге, который стал смертным и страдал, христианство усвоило от древних греков, поясняет он. Христианство возникло из язычества из-за того, что мистерии стали публичными. Духовный мир религии, согласно Шеллингу, должен оставаться свободным и полностью отрешённым от чувственных проявлений. Скрижаль теперь понимал, почему Шеллинга стали обвинять в склонности к мистике.

Появление разумных, конечных существ Шеллинг трактует как своего рода их отступничество, — отступничество не по своей воле: так устроен мир. Это отступничество, которое христианство понимает как грехопадение, Шеллинг назвал отпадением от архетипа. За отходом разумных существ от первоначала следует возвращение к нему. Высшей целью духа является совершенное освобождение от тела и от любых отношений с материей; в этом заключается суть всего происходящего. Душу нельзя назвать бессмертной в том смысле, в каком это понятие подразумевает сохранение индивидуальности, пишет Шеллинг; существование души не имеет отношения ко времени. Тот, кто уже наполнен вечным, уверен в сопричастности к вечности и по отношении к смерти испытывает не только презрение, но и любовь.

294

*

На публикации в газетах с выпадами в свой адрес Шеллинг ответил статьёй под названием «К публике», которая появилась в нескольких литературных изданиях Германии весной 1805 года. Крайне возмущённый, очень эмоциональный тон этой отповеди непросто было увязать с философскими взглядами Шеллинга, — со сказанным им о необходимости разрывать отношения с материальным миром. Шеллинг обвинял своих критиков и недоброжелателей в яростном преследовании, в искажении его научного мировоззрения, в наглой лжи, в распространении вымыслов и слухов. Он поражался тому, что клеветники обвиняют его то в атеизме, то в материализме, то в мистическом энтузиазме. В наши дни нет ничего более позорного, чем нетерпимость, возмущался Шеллинг. В заключительной части статьи он выразил похвалу правительству Баварии, «благороднейшему из правительств», которое несмотря на такие наветы никак не ограничило его свободу преподавания и публикацию его сочинений. После острастки, полученной им от самогó князя-курфюрста Баварии осенью предыдущего года, такая благодарность выглядела довольно лицемерной.

295

*

Наряду с чтением трактатов Шеллинга Скрижаль продолжал читать опубликованные письма Каролины. Он узнал, что Каролина, будучи ещё женой Вильгельма Шлегеля, помогала мужу не только в работе над переводами пьес Шекспира, но также в написании эссе и рецензий для публикаций в журналах. В некоторых изданиях «Ромео и Джульетты» на немецком языке Каролина Шлегель названа основным переводчиком.

Из писем Каролины, отправленных из Вюрцбурга, следовало, что она помогала Фридриху Шеллингу в его литературных делах и по-прежнему находила приложение своим творческим силам. В письме от 4 августа 1805 года Беате Гросс, сестре Шеллинга, Каролина объяснила своё долгое молчание тем, что она была занята перепиской начисто его текстов для их отправки издателю. Когда Шеллинг ответил согласием на просьбу нового редактора «Всеобщего литературного журнала» присылать свои работы для публикаций, он, имея в виду Каролину, но не назвав её имени, рекомендовал её в качестве автора, который работает в области художественной литературы. Каролина, возможно при участии Шеллинга, действительно подготовила критический обзор одиннадцати романов, изданных весной 1805 года, и журнал опубликовал эти рецензии.

К концу лета того же года, незадолго до возобновления военных действий в Европе, стали распространяться слухи, что владение Вюрцбургом может перейти от курфюрста Баварии к другому правителю; и слухи вскоре подтвердились. Поскольку штат Вюрцбургского университета был сформирован правительством Баварии, участь преподавательского состава университета в случае смены власти оказывалась неопределённой. В письме Паулине Готтер, отправленном из Вюрцбурга в один из тех дней, Каролина сообщила, что неизвестно, где она и Фридрих окажутся через год и даже через месяц. Причём Каролина высказала это слогом, присущим человеку с неординарным, образным мышлением: «Я не знаю, где нас застанет следующая луна, не говоря уже о следующем солнце». Письма этой необыкновенно талантливой женщины свидетельствовали также о глубине её чувств, о природном такте, о том, что она обладала и тонким юмором, и развитым поэтическим восприятием мира.

296

*

27 сентября 1805 года, — два дня спустя после того, как началась война, известная как война Третьей коалиции, — Шеллинг в письме Гёте поделился своими опасениями, что наступают очень тяжёлые времена, и высказал надежду, что Гёте в случае необходимости поможет ему вернуться в Йену. Ответное письмо Гёте не сохранилось.

Через несколько недель, 15 октября, Шеллинг отправил письмо Карлу Даубу, профессору богословия, который преподавал в Гейдельберге. Шеллинг попросил помощи в получении профессорства в Гейдельбергском университете. Полтора месяца спустя Карл Даубу ответил, что ему не удалось добиться такого назначения.

Мирный договор, заключённый 26 декабря 1805 года в Пресбурге после разгрома французами армий Австрии и России в Аустерлицком сражении, перекроил карту Европы. Бавария, ставшая согласно Пресбургскому договору королевством, уступила Вюрцбург бывшему великому герцогу Тосканы Фердинанду III. И Шеллинг обратился в письме к Георгу Фридриху фон Центнеру — тайному советнику в Мюнхене, который курировал работу всех учебных заведений в Баварии. В этом письме от 19 января 1806 года он высказал уверенность, что правительство Баварии не оставит, не бросит преподавательский состав Вюрцбургского университета в столь отчаянных обстоятельствах. Шеллинг попросил предоставить ему должность профессора в одном из университетов или же должность в Баварской академии наук, в Мюнхене.

Репутация Шеллинга в правительстве Баварии за последние три года изменилась не в лучшую для него сторону. Во избежание повторения громких конфликтов, философских споров и перепалок в печати, случившихся во время его преподавания в Вюрцбургском университете, а также в связи с неблагоприятным и даже опасным, с точки зрения его противников, влиянием на молодёжь администрация королевства сочла за лучшее не допускать профессорства Шеллинга, однако назначение его на должность в Академии наук рассматривала. В апреле 1806 года, ещё не получив никакой работы, Шеллинг отправился в Мюнхен. До выяснения ситуации с его новым назначением Каролина осталась в Вюрцбурге.

297

*

За день до отъезда в Мюнхен, в письме Виндишманну от 17 апреля, Шеллинг сообщил о завершении работы над эссе, которое назвал лучшим из написанного им за долгое время. В том же 1806 году этот небольшой трактат — «Об отношении идеального и реального в природе» — был включён во второе издание книги «О мировой душе».

Скрижаль помнил, как тронули его рассуждения Шеллинга в книге «О мировой душе», изданной восемью годами раньше. Высокая оценка Шеллинга своей новой работы подогрела ожидания Скрижаля. Но чем дальше он продвигался в чтении, тем больше грустнел. В какой-то момент он даже пожалел Каролину, которой пришлось переписывать столь скучный текст для отправки издателю.

Сказав, что бесконечное и конечное объединены изначальной, абсолютной связью, Шеллинг в этом трактате повёл речь о пространстве и времени, отрицающих одно другое, о гравитации, которая делает вещи конечными, единит во вселенной всё со всем и сама по себе является неделимым Богом. Он указал на роль света в природе и на то, что свет, так же как гравитация, является абстракцией единой сущности. Далее шли его суждения о воде как наиболее чистом архетипе материи, о магнетизме и электричестве.

Скрижаль заметил, что слова «Бог» и «абсолют» в этом трактате встречаются приблизительно одинаковое число раз, хотя прежде Шеллинг в суждениях о первоначале находил нужным использовать слово «абсолют». Скрижаль открыл файл с текстом «О мировой душе» с пометкой 1798 год, сделал поиск на слово «Бог», и поиск не выдал ни одного результата. Неожиданной для Скрижаля оказалась в тексте и формулировка цели философии, если конечно под высшей наукой Шеллинг, как раньше, подразумевал философию: «Целью самой высокой науки может быть только одно: показать реальность, — реальность в самом строгом смысле, — настоящее, живое пребывание Бога во всей совокупности вещей». В книге «Философия и религия», изданной в 1804 году, Шеллинг высказывался иначе: он утверждал, что Бог, абсолютный идеал, выше любой реальности и имеет лишь косвенное отношение к природе.

Мировоззрение Шеллинга за прошедшие три года изменилось. Он сам сообщил об этом в одном из писем, отправленных из Вюрцбурга. Чтобы припомнить, какими словами он охарактеризовал изменение своих взглядов, Скрижаль нашёл то письмо в трёхтомнике биографических документов Шеллинга. Оно было датировано 16 января 1806 года и адресовано Виндишманну. Перечитав письмо, Скрижаль занёс фрагмент из него в свой архив:

В моей изоляции в Йене я меньше думал о жизни и только живо вспоминал о природе, к которой были обращены почти все мои мысли. С тех пор я пришёл к пониманию, что религия, публичная вера и жизнь государства являются точкой, вокруг которой всё вращается и к которой необходимо приложить рычаг, чтобы встряхнуть эту мёртвую массу людей.

Это признание Шеллинга делало не столь странными его слова в конце трактата «Об отношении идеального и реального в природе»: «Чем больше мы познаём отдельные вещи, тем больше мы познаём Бога, говорит Спиноза; и нам надлежит со всё большей убеждённостью взывать к тем, кто изучают науку о вечном: придите к физике и познайте вечное!». Если Шеллинг соглашался со Спинозой, — а именно так побуждало думать это наставление, — то получалось, Бога познать можно, и даже вполне, и даже не исключительно в созерцании, как дело обстояло с абсолютом. В каких отношениях находились Бог и абсолют в понимании Шеллинга, и по-прежнему ли он различал эти понятия, — для Скрижаля осталось неясным.

298

*

Со дня отъезда Шеллинга из Вюрцбурга в Мюнхен до приезда к нему Каролины прошёл всего месяц. Тем не менее сохранилось десять её писем Шеллингу, датированных этими днями, а из его писем, отправленных ей, — видимо столь же частых, судя по содержанию переписки, — только одно. Каролина сетует, что очень скучает без него и хочет как можно скорей быть с ним; она сообщает мужу о происходящем Вюрцбурге — и серьёзно, и с иронией, и с юмором; она приводит денежные суммы, вырученные от аукциона, устроенного ей в Вюрцбурге для распродажи всей их мебели. Каролина очень трогательно, с глубоким чувством, пишет Фридриху о своей любви к нему и обсуждает вопросы их обустройства в Мюнхене. «У тебя с собой только 11 рубашек с манжетами, одна осталась здесь, о чём сообщаю только для того, чтобы твоя пунктуальность не потревожилась о её потере», — заметила она в письме от 25‒26 апреля, и эту фразу можно было понять по-разному: как сказанное о непотере рубашки и/или пунктуальности. Инструкцию Шеллинга о том, каким маршрутом ей лучше ехать в Мюнхен и где в дороге переночевать, Каролина в письме от 9–10 мая прокомментировала словами: «Из всех ночлегов только один может восстановить меня: когда я наконец окажусь в твоих объятиях».

К этому времени, в мае 1806 года, ещё до приезда Каролины в Мюнхен, Шеллинг был принят в Баварскую академию наук. Он стал получать жалование, но никаких должностных обязанностей правительство на него не возложило. Пару месяцев спустя, в письме от 1 августа, Шеллинг сообщил об этом Виндишманну. Заметив, что его жизнь после переезда стала гораздо свободнее и радостнее, чем была, он добавил: «Я благополучно сбежал с места кораблекрушения в Вюрцбурге и оказался в безопасной гавани, по которой так тосковал». В этом письме Шеллинг упомянул также, что через несколько недель должен выйти из печати его трактат о расхождении во взглядах между ним и Фихте, — одно из лучших его сочинений, как выразился он.

Из письма Каролины от 25‒26 апреля Скрижаль уже знал, что Фихте в книге «О характере учёного и его проявлениях в сфере свободы», изданной в том же 1806 году, нелестно высказался о Шеллинге и натурфилософии. Шеллинг решил ответить на брошенный ему вызов. Он назвал свою книгу «Изложение подлинного отношения натурфилософии к усовершенствованному учению Фихте». Оценкам Шеллинга о степени важности своих работ Скрижаль уже не доверял, но стал искать электронную копию этого трактата.

299

*

В первом издании книги «Изложение подлинного отношения натурфилософии к исправленному учению Фихте» было 164 страницы. В ней Шеллинг подверг анализу содержание трёх книг Фихте, которые появились в том же 1806 году. Под словами «усовершенствованное учение», вынесенными в заголовок, он имел в виду изменившиеся взгляды Фихте. Особенности этих изменений Шеллинг и подверг жёсткой критике.

Фихте излагал положения своей науки много раз, но даже не упоминал о Боге, а теперь уверяет, что с идеи Бога должно начинаться любое философское суждение, пишет Шеллинг; и если раньше Фихте считал, что совершенство природы человека заключается в исполнении долга и следовании морали, то теперь он заявил, что основой блаженной жизни является вера. Убеждение Фихте о несуществовании вещей материального мира Шеллинг объяснил ненавистью Фихте по отношению к природе.

Наукоучению Шеллинг противопоставил истинную философию, которая не расходится со здравым смыслом, а самогó Фихте он охарактеризовал как последнего в мире знания представителя прошедшей эпохи. При этом он отметил уникальный талант Фихте создавать и сочетать слова. Помимо справедливых суждений об изменившемся миропонимании и о стиле письма Фихте, в частности — об утомительном многословии, — Шеллинг в этой критике нередко переходил границы философской полемики и высказывался по отношению к Фихте очень резко, что не делало ему чести.

Гораздо больше, чем противоречия и даже нелепости в книгах Фихте, о существовании которых Скрижаль уже знал, его интересовали взгляды Шеллинга. Они же, как следовало из текста, также изменились за прошедшие несколько лет. Того же рода критику, связанную с трансформацией мировоззрения и в какой-то степени — с чрезмерным многословием, можно было отнести и к самомý Шеллингу. В двадцатилетнем возрасте, заявив о себе как философе, он практически полностью разделял принципы наукоучения со всеми умопостроениями Фихте о Я и не-Я. Тогда синонимами для абсолютного Я Шеллингу служили слова «абсолют», «безусловное». При этом он утверждал, что ни абсолютного Я в качестве объекта, ни Бога в качестве объекта не существует. В последующие годы Шеллинг в своих трактатах стал избегать местоимения «Я» в суждениях о первоначале, предпочитая использовать существительное «абсолют». И десять лет спустя, в «Системе трансцендентального идеализма», он также заявил, что если объективный мир считать существующим, тогда того же нельзя сказать о Боге, и наоборот: если существует Бог, то мир не существует. В книге «Философия и религия», изданной в 1804 году, Шеллинг заверил читателей: выше абсолюта ничего нет, а Бог в его рассуждениях, если Скрижаль правильно понял их, — это идеальное представление религиозных людей об абсолюте. Причём там же, в трактате «Философия и религия», Шеллинг ясно, без двусмысленностей, заключил, что абсолют и Бог остаются выше любой реальности и имеют лишь косвенное отношение к природе. Однако теперь, по прошествии ещё двух лет, в книге «Изложение подлинного отношения натурфилософии к усовершенствованному учению Фихте», он стал использовать слова «Бог» и «абсолют» как взаимозаменяемые, предпочитая, как показалось Скрижалю, говорить о Боге. И существование Бога он теперь не только не отрицал, но даже представил эти понятия тождественными: «Бытие — это само существо Бога или абсолюта или, скорее, сам Бог по сути своей есть бытие, и нет иного бытия, кроме Бога... Бог есть не что иное, как бытие». Скрижаль знал, что понятие «бытие» в философии порой имеет более широкий смысл, чем понятие «существование», но эти нюансы были тут не важны. Бог в представлениях Шеллинга имел уже не косвенное отношение к природе, а прямое; больше того, Бог стал неотделим от реальности, от природы: «Бог по сути своей есть природа и наоборот». Общим для Фихте и Шеллинга, как ясно увидел Скрижаль, был значительный уклон от присущего им поначалу философского ви́дения мира к религиозному, — тот поворот, который Шеллинг усмотрел у Фихте и раскритиковал.

300

*

Скрижаль обратил внимание на ещё одно существенное изменение в образе мыслей Шеллинга. В этой книге, как показалось ему, понятие «Единое» встречается даже чаще, чем «абсолют». Тут явно прослеживалось влияние Плотина. Следовало ли в переводе этого текста Шеллинга с немецкого языка начинать слово «Единое» с прописной буквы или со строчной, Скрижаль так и не решил; у Шеллинга оно, как все существительные в немецком языке, начинается с прописной, а в древнегреческом, на котором написаны трактаты Плотина, все буквы были строчными. Если бы русский язык допускал полупрописную букву, Скрижаль, исходя из своего недопонимания Шеллинга, использовал бы в слове «Единое» её.

В письме Виндишманну от 22 апреля 1804 года Шеллинг сообщил: «Скоро я напишу о Плотине». В письме, датированном 5 сентября 1805 года, Шеллинг поблагодарил Виндишманна за присланные, — замечательные, как выразился он, — отрывки из трудов Плотина, которого назвал божественным человеком. В недатированном, скорее всего мартовском, письме 1806 года Шеллинг пообещал Виндишманну вернуть по почте те самые, давно полученные им переводы. Однако в письме Виндишманну от 17 апреля, за день до отъезда из Вюрцбурга в Мюнхен, он сообщил: «Ваш Плотин всё ещё со мной; я рекомендовал его Каролине; если хотите его прямо сейчас, напишите мне. Если нет, он приедет с Шоттом через 14 дней». Шеллинг так и не вернул Виндишманну фрагменты из эннеад, — они хранятся в архиве его литературного наследия. Этот факт по меньшей мере не подтверждал его пунктуальность, которую Каролина в одном из писем уведомила об отсутствии причины для беспокойства.

301

*

В октябре 1806 года началась война Четвёртой коалиции. В подготовке к ней Великобритания, Пруссия, Россия, Саксония и Швеция договорились объединить свои вооружённые силы, чтобы противостоять Франции и её союзникам. В течение двух недель французы в нескольких сражениях разгромили прусскую армию. 24 октября они вошли в Берлин и оккупировали почти всю территорию Пруссии.

Бавария, в столице которой, в Мюнхене, жили супруги Шеллинг, была союзницей Франции. О настроениях Фридриха Шеллинга в эти дни Скрижаль узнал из письма Виндишманну от 1 ноября. «Впервые я чувствую, что для меня было бы в тысячу раз лучше владеть мечом, чем пером», — печалился Шеллинг о невозможности чем-либо помочь страдающей Германии. В этом письме он высказал то, чего Скрижаль от него, от философа, никак не ожидал. «Я рад, что вам понравилась книга о Фихте. Это написано с намерением досадить; надеюсь, недостатка в этом не будет», — признался Шеллинг, и далее он объяснил, что испытывал злость из-за того что Фихте своими философскими, политическими и религиозными взглядами стремится вернуть немцев в прошлое.

Шеллинг намеревался если уж не оказать сопротивление французам, то поднять дух соотечественников тем, чем умел, — печатным словом. Задуманную книгу он не написал, но сохранился фрагмент начатой им работы. Этот фрагмент под названием «О сущности немецкой науки» занимал 16 книжных страниц в восьмом томе первой части трудов Шеллинга, изданных в Германии вскоре после его смерти.

Скрижаль не нашёл в этом тексте чётко выраженного идейного стержня, здесь не прослеживалась главная мысль. Шеллинг высказался о том, что наука является душой немецкого народа и что немцы степенью своего интереса к науке опередили другие народы. Наряду с этим он указал на беду немцев, которые до крайности разобщены ещё со времён разделения церкви в ХVI веке. Поставив вопрос, не суждено ли именно немцам явить всему миру единство, на которое способна природа человека, он на вопрос не ответил. В Германии после заката ложной науки и абстрактных теорий должны укрепится истинная наука и метафизика, полагал Шеллинг. Он особо подчеркнул роль метафизики в развитии человечества. Интерес, внимание к ней может якобы создавать государства и из массы людей формировать народ.

Фихте в это время жил в оккупированном французами Берлине. С тем же намерением поддержать и сплотить немцев, оказавшихся под властью французов, он подготовил тексты и стал читать лекции, в которых прямо указал на то, что по его убеждению спасёт нацию, — самую развитую в мире, как считал он. Главной из тех мер была, как помнил Скрижаль, коренная реформа образования абсолютно всех немцев с подавлением воли учащихся и с применением методов принуждения по отношению к ним. Конечной задачей нового образования Фихте провозгласил внушение ученикам принципов истинной религии, о сути которой он высказался очень туманно. Тексты этих лекций были изданы в 1808 году под названием «Речи к немецкому народу».

Целью Шеллинга в замысле не написанной им книги тоже очевидно было нахождение выхода для соотечественников из того зависимого, подневольного положения, в котором они оказались. В рукописи «О сущности немецкой науки» наиболее определённой в этом смысле была расплывчатая фраза: «Возрождение религии посредством высшей науки — вот в чём заключается задача немецкого духа, особая цель всех его стремлений». Под высшей наукой Шеллинг скорее всего, как прежде, подразумевал философию. Возрождение какого рода религии он имел здесь в виду — из текста не следовало. Получалось, так же как Фихте, он хотел побудить немцев обратиться к религии и считал роль знаний чрезвычайно важной, но уже вспомогательной. При этом в отличие от Фихте ни о каких принуждениях народа он не говорил и зомбирования людей единой волей безусловно не допускал.

302

*

Финансовая компания, в которой работал Скрижаль, оплачивала практически всю стоимость медицинской страховки для штатных сотрудников и их семей. Аня была на его страховке. Она работала медсестрой в госпитале, по договору. Скрижаль решил уволиться со службы, как только Аню примут в штат её госпиталя, что означало получение медстраховки для них двоих. Они выплатили кредит, взятый в банке для покупки квартиры, и жили в доме на берегу Атлантики, на двенадцатом этаже, с видом на океан. Их сбережения были достаточными, чтобы не думать о том, хватит ли им пенсионных выплат для поддержания такого же уровня жизни, к которому привыкли. Скрижаль давно бы ушёл с работы, но остаться без медицинской страховки в стране, где оплата одной-двух операций из собственного кармана может лишить тебя всех сбережений, было бы крайне легкомысленно. Покупка же такой страховки на двоих сильно ударила бы по их бюджету. Аня уже вела переговоры с начальством о переходе в штат госпиталя, и Скрижаль решил, что как только это случится, он уволится.

303

*

В мае 1807 года Баварская академия естественных и гуманитарных наук, прежде независимая научная организация, была преобразована в государственное учреждение с подчинением Министерству внутренних дел. Таким образом Фридрих Шеллинг фактически стал государственным чиновником, на зарплате, но всё ещё без должности. Торжественное открытие Академии состоялось 27 июля. На нём с речью выступил Фридрих Генрих Якоби — президент Академии, назначенный правительством.

На 12 октября академики запланировали заседание в честь именин короля Баварии. Речь на этом собрании было поручено произнести Шеллингу. На заседании присутствовал наследный принц Баварии и министры правительства. Ещё до конца того же 1807 года текст выступления Шеллинга был издан отдельной брошюрой под названием «Об отношении изобразительных искусств к природе». Из писем Каролины Скрижаль узнал, что эта речь произвела большое впечатление на королевский двор и на интеллектуалов Мюнхена.

За чтением брошюры Скрижаль ещё больше уяснил, насколько гениальным был этот человек и сколь широк был круг его интересов и знаний. Наряду с увлечённостью метафизикой и написанием трактатов Шеллинг следил за достижениями и появлением гипотез в физике, химии, естествознании, медицине; он сочинял стихи, издавал журналы и выступал как литературный критик. С января 1805 года Шеллинг в качестве главного редактора стал выпускать «Ежегодники научной медицины». Он интересовался природой гипноза и с большими ожиданиями следил за результатами экспериментов человека, который демонстрировал свои необычайные способности находить воду и руду металлов в недрах земли. Впрочем, уникум оказался мошенником.

Текст брошюры «Об отношении изобразительных искусств к природе» свидетельствовал о глубоком интеллектуальном погружении Шеллинга в теорию искусства. От этой красивой, глубокомысленной, с тонкими поэтическими оттенками речи Скрижаль получил большое эстетическое удовольствие. Шеллинг помог ему осознать то, над чем он прежде не задумывался: творчество является проявлением единой, вселенской, движущей всем и вся силы.

304

*

Темой своего выступления на заседании Академии в честь именин короля Шеллинг назвал рассмотрение вопроса об истоках искусства. Он повёл речь о том, что первоисточником искусства является природа — исконная, вечно созидающая сила мира. Само мироздание — это результат творчества, заметил он.

Творческие поиски художника роднит с силами природы стремление осуществить себя или выразить себя в единичном, индивидуальном. Тот, кто воспринимает природу как нечто мёртвое, никогда не достигнет в творчестве того, что называют гармонией и красотой; мастер в своих замыслах и стремлениях должен суметь подняться до творческой силы природы, которая действует внутри вещей, формируя их образы. «...И лишь в той мере, в какой художнику удаётся отразить этот дух в живом подражании, он и сам создаёт нечто истинное», — заключил Шеллинг.

Хотя дух природы творит противоположные вещи, цель духа — явить во всём единую сущность как примирение, как высшее согласие всех сил. Изначальное единство сущности природы и сущности души открывается в красоте художественных произведений. Осознающий это единство понимает, что все противоположности иллюзорны, что всё существующее связывает любовь.

Сказанное Шеллингом о душе как средоточии духа природы и о её особой роли в мире Скрижаль занёс в свой архив:

Все создания, кроме человека, движимы только духом природы и с его помощью утверждают свою индивидуальность; только в человеке как в некоем средоточии возникает душа, без которой мир был бы подобен природе без солнца.

Следовательно, душа не есть начало индивидуальности в человеке, а то, благодаря чему он возвышается над любой самостью, благодаря чему он становится способным к самопожертвованию, к бескорыстной любви и что превыше всего — к рассмотрению и познанию сущности вещей, а значит, и к искусству. Душа уже не занимается материей, не взаимодействует с ней напрямую, а [взаимодействует] только с духом как с началом жизни вещей.

Внешняя сила способна отнять только внешние блага у человека и порвать связь души со временем, однако душу, поднявшуюся над индивидуальностью, внешняя сила затронуть не может, — она не может разорвать связь вечной божественной любви.

В этой довольно большой речи Шеллинг указал на различие между скульптурой и живописью. В скульптуре, где искусство заключается в том, чтобы выразить духовное в телесном, необходимо, как рассудил он, полное равновесие между воплощённым в материи духом и самóй материей, а в живописи, где средствами изображения являются краски и свет, — то есть скорее духовные, чем материальные средства, — доминировать должно духовное начало.

Шеллинг высказался также об особенностях творчества Микеланджело, Рафаэля, Корреджо, Гвидо Рени. Рафаэля он назвал не только художником, но и философом, и поэтом, достигшим в своих творениях равновесия божественного и человеческого. Авторы же, которые в своих работах идут от формы или слепо подражают известным произведениям искусства, не могут создать чуда возвышения обусловленного до безусловного, возвышения человеческого до божественного, а лишь такое чудо переносит смотрящего на скульптуру или картину в истинный мир. Такого духовного подъёма, такой божественной свободы достигло изобразительное и литературное творчество древних греков в их высших достижениях. Изобразительное искусство в его лучших образцах, отбрасывая несущественное, возвышает главное; ему под силу остановить время, сделать мгновение вечным.

305

*

После выступления Шеллинга перед учёными и политиками Баварии с последующей публикацией его речи отношение к нему правительства — прежде подозрительное — кардинально изменилось. Возможно этой перемене в лучшую для него сторону помогло и то, что он начал свою, безусловно талантливую, интересную речь с благодарности властям Баварии за возможность спокойно наслаждаться всем выдающимся и прекрасным, а закончил выступление славословием лично монарху.

В мае 1808 года в Мюнхене была основана Баварская академия изящных искусств, также подчинённая Министерству внутренних дел. Именно Шеллингу правительство поручило составить проект её устава. Учреждение Академии изящных искусств имело две цели: она должна была стать учебным заведением для талантливых молодых людей и действующим обществом известных мастеров искусств. Тогда же, 13 мая, король подписал указ о назначении Шеллинга генеральным секретарём этой академии. Две недели спустя несколько академиков, включая Якоби и Шеллинга, были награждены правительственным орденом. Это возводило награждённых в дворянское сословие с правом на приставку «фон» к фамилии. Так 33-летний Фридрих Шеллинг стал членом двух академий. Его жалование почти удвоилось. В его обязанности входило ведение переписки и текущих дел Академии, составление вместе с директором отчётов и планов работы; он должен был заниматься организацией собраний и выступать на торжественных заседаниях.

306

*

За чтением «Философских исследований сущности человеческой свободы...» Скрижаль увидел ещё больший сдвиг, который произошёл в мировоззрении Шеллинга после его отъезда из Йены: сдвиг в сторону религиозности. Скрижаль открыл электронную копию первой части книги «Изложение моей философской системы», опубликованной в «Журнале умозрительной физики» в мае 1801 года; именно на эту работу Шеллинг сослался во вступлении к первому тому своих сочинений как на давнюю публикацию. Поиск на слово «Бог» в том, довольно большом, файле не выдал ни одного результата. Шеллинг в тех рассуждениях вёл речь о разуме-абсолюте, в котором материальный мир и идеальный мир едины. А поиск на слово «Бог» в трактате «Философские исследования о сущности человеческой свободы...» выдал 241 результат; слово «единое» в качестве существительного здесь появилось 4 раза и лишь 2 раза — слово «абсолют». Но дело, конечно, было не в цифрах. Наряду с глубокими мыслями о природе добра и зла Скрижаль встречал в этом трактате и прямые, и вполне понятные отсылы к ветхозаветным и новозаветным сюжетам как подтверждающим ход философских построений Шеллинга, в частности — ссылки на откровение Бога, на изречённое в мир, творящее слово, на то что творение мира началось с сотворения света. В ход мыслей Шеллинга вписывается то, что зло в истории человечества было поначалу скрытым, что эпохе греха предшествовало время невинности, неведения греха, за которым последовало разделение народов и языков, и что Бог должен стать человеком, чтобы человек вернулся к Богу.

С Шеллингом произошло то же, что с Фихте: его исключительно философские суждения помалу перешли в аргументацию философствующего богослова, вернее — богословствующего философа. При этом, Шеллинг, в отличие от Фихте, как видел Скрижаль, был и остался глубокомысленным, необычайно талантливым искателем ответов на самые главные вопросы, которые издревле волновали лучшие умы человечества.

Без установления связи между понятием свободы и мировоззрением в целом, без выяснения противоречий между свободой и необходимостью философия лишена какой-либо ценности; а наибольшая трудность всего учения о свободе заключается в объяснении существования зла, пишет Шеллинг в этом трактате. Напомнив читателям об известных суждениях о происхождении зла, он отверг каждое из них: и утверждение, что зло исходит непосредственно от Бога, и взгляды, отрицающие реальность зла, и теорию о существовании двух абсолютно разных и независимых друг от друга начал, доброго и злого; Шеллинг указал также на не совсем ясные высказывания Платона о происхождении зла, а теорию Плотина о переходе изначального добра в материю и зло счёл остроумной, но неубедительной. Во многом соглашаясь с суждениями Спинозы и Лейбница, он назвал идеализм Лейбница столь же абстрактным, как реализм Спинозы, а затем заключил: «Идеализм — душа философии, реализм — её тело; лишь вместе они составляют живое целое». Шеллинг положительно отозвался лишь о взглядах Франца Баадера, своего современника, философа и богослова. Скрижаль не знал в какой степени объяснения природы зла в этом трактате совпадали с представлениями Баадера, но он решил не отвлекаться на чтение трудов Баадера, а понять, как сам Фридрих Шеллинг объяснил существование зла в мире и причастность или непричастность Бога к злым делам людей.

307

*

В отличие от неопределённых высказываний Шеллинга о Боге в предыдущих его работах, — во всяком случае в высказываниях, оставшихся для Скрижаля туманными, —здесь, в «Философских исследованиях сущности человеческой свободы...», Шеллинг изложил свои, cущественно изменившиеся, представления о Боге более внятно, однако и не без зауми.

«Бог — это жизнь, а не только существование [Sein]», — поведал Шеллинг. Добавив, что жизнь Бога, как любая жизнь, находится в становлении, он перешёл к своего рода рассказу о появлении Бога. Изначально пребывала единая, свободная от всех противоположностей сущность, которую никаким образом нельзя охарактеризовать и которую Шеллинг называет по-разному: то безосновным, то абсолютной неразличимостью. Из этого безосновного, — именно его Шеллинг назвал абсолютом, — формируются два вечных начала: основа существования и сущность. Раздвоение абсолюта и обеспечило появление Бога, причём Бога как личности: «Бог как дух является абсолютным тождеством обоих начал, но лишь постольку и в той мере, поскольку оба подчинены его личности». Такое становление Бога выглядело как его вторичность по отношению к абсолюту. И в книге «Философия и религия», изданной пятью годами раньше, Шеллинг действительно утверждал, что нет ничего выше абсолюта. Однако теперь иерархия мироустройства была представлена иначе. Здесь, чуть дальше по тексту, он привёл маловразумительное рассуждение о том, что не абсолют, не порождающий, а порождённое, Бог, является всецелым:

Так, мы указали на определённую точку нашей системы, где неразличимость — единственно возможное понятие абсолюта. Если её рассматривать как целое, то целое искажается, и можно прийти к выводу, что эта система отрицает личность высшего существа. До сих пор мы не отвечали на это часто выдвигаемое обвинение и на ряд других, но полагаем, что в этом трактате впервые установили ясное понятие о нём. Конечно, в безосновном или неразличимости нет никакой личности; но является ли начальная точка целым?

Возможные упрёки читателей в противоречии — в нестыковке утверждения автора о возникновении Бога из раздвоения абсолюта с утверждением о предсуществовании Бога — Шеллинг отклонил раньше по тексту отрицанием какого-либо противоречия. В этом заумном пояснении он, видимо для убедительности, использовал слова на латыни:

Что касается предшествующего, то его не следует мыслить ни как предшествующее по времени, ни как приоритет сущности. В круге, из которого всё происходит, нет противоречия в том, что то, чем порождается Единое, само должно быть им порождено. Здесь нет ни первого, ни последнего, потому что всё предполагает одно другое; одно не есть другое и тем не менее не есть без другого. Бог содержит в себе внутреннюю основу своего существования, которая тем самым предшествует ему как существующему; однако вместе с тем Бог есть prius* основы, поскольку основа и в качестве таковой не могла бы быть, если бы Бог не существовал actu**.

_________

* первое, изначальное (латынь).

** актуально (латынь).

Скрижаль понимал, что представленное в трактате разделение абсолютной неразличимости надвое, которое обернулось двойственностью в Боге, Шеллинг использовал для объяснения того, как в мире появилось зло. Однако утверждения, что Бог находится в становлении и что Богу нечто предшествовало, противоречили утверждениям Шеллинга о вечности Бога и о том, что Бог — вне времени. А вменённая Богу двойственность, вопреки всем разъяснениям в тексте, что два начала объединяются в Боге в абсолютное существование, плохо согласовывалась с цельностью Бога.

Объяснение природы зла, Шеллинг начал с того, что Бог как дух, как вечное тождество обоих существующих в нём начал — основы и сущности, которая является идеальным началом, — есть чистейшая любовь, а в любви никогда не может быть воли к злому. И в идеальном начале Бога тоже не может быть зла. Однако этого нельзя сказать об основе существования, которая хотя и принадлежит Богу, но отлична от него. Так Шеллинг повёл речь о двух разных волях: воле любви и воле основы.

308

*

Воля основы — это воля к откровению. Она направлена только на пробуждение жизни, а значит и борьбы, потому что без борьбы нет жизни. Эта воля не порождает зло как таковое, но пробуждая жизнь, она индивидуализирует живые разумные существа, в личной воле которых только и может возникнуть зло. В том, в ком воля движима любовью и добротой, реакция основы ведёт к добру, а в своеволии злого человека основа являет зло.

Предвидя вопрос о том, почему Бог не предотвратил возможность появления зла, Шеллинг ответил, что порождение разумных существ волей основы с возможным у них злым своеволием является условием, при котором только и может проявить себя воля любви. Если бы Бог воспрепятствовал действиям воли основы, он бы тем самым снял условие и своего существования. «Таким образом, чтобы не было зла, сам Бог должен был бы не существовать», — заключил Шеллинг.

Следование вещей и существ из Бога и связь с Богом не противоречит свободе этих порождений; напротив, человек наделён свободой именно благодаря своему существованию в Боге; зависимость не устраняет самостоятельность. Доказывая это, Шеллинг привёл в качестве примера глаз, обладающий жизнью с определённой степенью свободы по отношению ко всему организму и с подверженностью болезни. А понятие свободы заключает в себе способность к добру и злу, хотя сама свобода нейтральна по отношению к этим двум началам. Поступок человека, обладающего свободой выбора, диктуется внутренней необходимостью его сущности, поэтому происходит с необходимостью. «Необходимость и свобода находятся друг в друге как единая сущность, которая только при рассмотрении с разных сторон является тем или другим; сама по себе она — свобода, формально — необходимость», — пишет Шеллинг. Тождество света и тьмы, которое в Боге нераздельно, в человеке разделено. Эта разделённость и делает возможным выбор между добром и злом.

309

*

«Философские исследования сущности человеческой свободы и смежных тем» Шеллинг закончил сообщением, что за этим трактатом последует ряд других, в которых он постепенно представит всю идеальную часть философии. Обещания он однако не сдержал. В том же 1809 году в его личной жизни произошло трагическое событие, которое видимо надломило или существенно умерило стремления его души.

310

*

В начале июня 1809 года Шеллинг простудился, и на протяжении двух месяцев он тяжело болел. Каролина выхаживала его, и когда ему стало легче, они решили уехать на время из Мюнхена. Детей у них не было.

В письме Виндишманну от 7 августа 1809 года Шеллинг сообщил:

...Возможно уже в конце этой недели я по состоянию здоровья и по другим причинам отправлюсь в Вюртемберг, чтобы провести несколько месяцев в монастыре Маульбронн, где сейчас прелатом является мой отец, в чём я наряду с деревенским воздухом сейчас испытываю большую нужду.

Супруги Шеллинг уехали из Мюнхена 18 августа. В письме от 28 августа, посланного уже из Маульбронна Мете Либескинд, подруге юности, Каролина рассказала, что она и Фридрих надеялись вдали от столицы укрыться от дыхания войны, но в дороге увидели и военные отряды, и упряжки из 10–12 лошадей, везущие тяжеленные повозки с бочками пороха, и процессию раненых солдат. Каролина посетовала также, что в Маульбронне со дня их приезда идёт дождь, но как только погода улучшится, они отправятся бродить по окрестностям и пешком, и верхом. К этому времени Фридрих Шеллинг уже выздоровел. Они действительно отправились в путешествие и три дня любовались красотами природы. А после возвращения в Маульбронн, 7 сентября, Каролина умерла.

311

*

Из писем Фридриха Шеллинга, Каролины и близких к ним людей Скрижаль узнал, что Каролина предчувствовала свой скорый уход. Вечер перед отъездом из Мюнхена она и Фридрих провели в доме у супругов Нитхаммер, где среди гостей была и Мета Либескинд. По её сообщению в письме Шеллингу от 6 октября 1809 года, Каролина в тот вечер сказала одной даме, что не вернётся в Мюнхен. Мета Либескинд и та дама — жена генерального секретаря Академии наук — восприняли слова Каролины как шутку.

О том, что Каролину занимали мысли, связанные с кончиной, свидетельствовали и письма самогó Шеллинга. Письмо Фридриху Иммануилу Нитхаммеру от 2 октября он начал со слов о своей невыразимой боли от потери любимой, и чуть далее он продолжил:

Она иногда говорила в Мюнхене, что не хочет быть похороненной здесь. Самое кроткое предчувствие побудило её выбрать место, где живут мои родители, как место своего окончательного преображения, чтобы умереть вдали от всех других на руках тех, кому принадлежало её сердце и её любовь и кто также любил её глубоко и всё сильнее.

Почти два месяца спустя, в письме от 29 ноября Филиппу Михаэлису, брату Каролины, Шеллинг поведал о том, что его горе и страдания изо дня в день не только не уменьшаются, но увеличиваются. «Чем дальше она от меня уходит, тем острее я ощущаю её потерю», — сокрушался Шеллинг. Он вспомнил сказанное Каролиной в их последний перед отъездом из Мюнхена день, когда он пришёл домой:

Её первыми словами были: “Шеллинг, когда я вернусь, я бы хотела снять другую квартиру”. Я принял это “если” за “когда” (quand) и заметил ей, что к тому времени, как мы вернёмся, будет слишком поздно что-либо менять.

Слово wenn в немецком языке имеет значения «когда» и «если», поэтому фраза Каролины о возвращении, wenn ich zurückkomme, могла быть понята двояко. В этом же письме Шеллинг передал брату Каролины и произнесённую ей фразу уже в доме у его родителей, которые жили на территории бывшего монастыря:

Однажды, стоя у окна в Маульбронне, она сказала мне: «Шеллинг, как ты думаешь, я могу здесь умереть?». Я вспомнил эти слова только много времени спустя; тогда я воспринял их за отражение монашеско-меланхолического характера этой местности. Как я мог допускать такие мысли, я же, в конце концов, был больным, она — здоровой!

В письме Паулине Готтер от 24 сентября Шеллинг рассказал, что в районе Маульбронна свирепствовала эпидемическая дизентерия, а в самóм Маульбронне во второй день после их приезда заболела жена местного профессора. Когда Фридрих и Каролина вернулись из своей трёхдневной поездки по окрестностям, они узнали, что жена профессора умерла. В этот же день у Каролины случились первые приступы рвоты, боли, и началась лихорадка. «Я чувствую, что разрушение прогрессирует так быстро, что думаю, на этот раз я могу умереть», — передал Шеллинг её слова в этом письме. Он просил её гнать такие мысли, но пульс Каролины привёл его в ужас. Сказав, что Каролину взял на попечение местный опытный врач, Шеллинг продолжил: «Курьер отправился в Штутгарт, чтобы вызвать моего брата, которого здесь особенно уважают как врача общей практики и которому Каролина также очень доверяла». Брат Фридриха, Карл Шеллинг, был в Штутгарте практикующим врачом; их сестра, Беата Гросс, также жила в Штутгарте, находящемся приблизительно в 45 километрах от Маульброннского монастыря. Карл Шеллинг приехал на вызов в Маульбронн, но слишком поздно. В письме были строчки и об уходе Каролины:

Она скончалась утром 7 сентября, тихо, без борьбы. Её благодать не покинула её даже в смерти. Когда она умерла, она лежала с самым прекрасным поворотом головы, с выражением безмятежного и величественного покоя на лице.

В свидетельстве о смерти Каролины сказано, что она скончалась от дизентерии. За чтением материалов о пребывании супругов Шеллинг в Маульбронне Скрижаль встретил и предположение, что у неё был рак груди. Оно основано на сообщении Каролины в последнем её сохранившемся письме. Каролина отправила его в последних числах августа из Маульбронна в Штутгарт Беате Гросс. Письмо начиналось вполне умиротворённо:

Несмотря на плохую погоду, мы чувствуем себя здесь вполне комфортно, дорогая Беата, и в то же время с удовольствием вспоминаем наше короткое пребывание в Штутгарте и твой с твоим дорогим мужем чрезвычайно радушный приём.

Письмо заканчивалось просьбой, первая часть которой никак не вязалась с последующими: «Передай Карлу, что бюст становится всё белее с каждым днём, и он должен также написать о войне и мире, и вы все должны приехать сюда поскорее!». В комментарии редактора к этой фразе было сделано предположение, что под словом «бюст» Каролина, скорее всего, имела в виду бюст Фридриха Шеллинга работы скульптора Фридриха Тика. Предположение однако было нелепым. Под словом «бюст» Каролина имела в виду свою грудь. Первая часть её просьбы относилась к тому, о чём женщины безусловно поговорили при встрече в Штутгарте. И просьба была адресована не мужу Беаты, Карлу Гроссу, а Карлу Шеллингу — врачу, которому Каролина очень доверяла; к тому же именно он, а не Карл Гросс, был пишущим человеком. За время пребывания супругов Шеллингов в Штутгарте они могли обсудить с супругами Гросс и с Карлом Шеллингом все новости, включая создание бюста Фридриха, работу над которой Тик уже закончил. Фраза «бюст становится всё белее с каждым днём» никак не могла относиться к скульптуре.

312

*

Вскоре после похорон Каролины в Маульбронне Шеллинг ненадолго поехал с братом и сестрой в Штутгарт, но ему нужно было возвращаться на работу. Он очень тяжело переживал случившееся.

Из письма Шеллинга от 5 октября 1809 года, адресованного Мартину Вагнеру, художнику и скульптору, следовало, что одиночество его крайне угнетало. Зная, что Вагнер собирался отправиться из Вюрцбурга в Мюнхен, Шеллинг попросил его заехать в Штутгарт, чтобы дальнейший путь проделать вместе. И он продолжил:

Такой друг, как вы, был бы особенно полезен для облегчения ужасной, одинокой обратной дороги. Даже в Мюнхене я нахожу мало тех, с кем я могу говорить от всего сердца так прямо, как с вами... Поэтому я снова приглашаю вас приехать сюда как можно скорее и вернуться со мной в Мюнхен. Если бы вы могли остаться у меня на зиму, это было бы ещё приятнее.

Вагнер по какой-то причине отправился прямо в Мюнхен, но 7 ноября он действительно поселился у Шеллинга, и они прожили вместе два с половиной месяца.

Шеллинг опять тяжело заболел. Правительство Баварии предоставило ему длительный отпуск, и в январе 1810 года, четыре дня спустя после отъезда Вагнера из Мюнхена, он вернулся в Штутгарт — к родным. Здесь несколько друзей попросили Шеллинга познакомить их с его философской системой. Он согласился, и в феврале прочёл две лекции для очень ограниченного круга местных интеллектуалов.

Правительство продлило Шеллингу отпуск, и друзья попросили его продолжить эти встречи. Когда Скрижаль узнал, что первое после длительного перерыва занятие Шеллинга в Штутгарте назначено на 16 июля, он задумался. Поскольку Шеллинг обещал друзьям изложить свои философские взгляды доступным для понимания языком, Скрижаль мог уяснить многое из того, что нашёл противоречивым в прочитанных книгах. Он знал, что при желании, — если приложит достаточно интеллектуальных усилий, — попадёт на это занятие, как смог побывать на лекции Канта в Кёнигсберге.

313

*

Лекция Шеллинга в Штутгарте была назначена на пять часов дня в доме старшего советника юстиции Эберхарда Фридриха фон Георги по адресу Бюхсенштрассе 50. На шумной рыночной площади Скрижаль выставил свои часы по часам на высокой башне. Он заранее изучил карту города. Ему нужно было попасть в западную часть Штутгарта, в Больничный квартал. Скрижаль решил, что будет ориентироваться на высокий шпиль собора, поблизости от которого жил фон Георги. Однако высоких шпилей оказалось несколько, и он заплутал. Как пройти на Бюхсенштрассе — ему любезно объяснил прохожий.

Это был довольно большой трёхэтажный дом с красной черепичной крышей. Крыши всех домов, мимо которых он проходил, были именно такими, красными. До начала лекции оставалось около получаса. Скрижаль дошёл до конца улицы, откуда открывался замечательный вид на луга и гряду поросших лесом гор.

В Штутгарте стоял чудный летний день, один из тех, когда очень легко дышится, когда вид бескрайних просторов и плывущих по небу белых облаков, кажется, продлевают твою жизнь до самого горизонта, и она простирается ещё дальше, гораздо дальше, — у неё нет конца, — и хочется поделиться своим чувством беспредельности существования со всем миром... Вдруг осознаёшь, какое это чудо быть живым, дышать, любить, чувствовать себя заботливо взращённым этим тайным вселюбящим союзом земли, неба и вод, — союзом, который озабочен одним: чтобы на планете в мириадах форм развивалась жизнь... Сама природа в этой окружённой горами долине, казалось, внушала людям: «Дети мои! Живите и радуйтесь! Будьте внимательны друг к другу и ко мне, и я помогу вам абсолютно во всём и всем, что вам нужно...». Но слишком многие из этих отпрысков оставались глухими сердцем и недалёкими умом. За прошедшие тысячелетия люди не научились мирно жить, но научились разрабатывать недра земли для производства оружия, для убийства тысяч, миллионов детей матери-планеты — своих братьев и сестёр. И вот-вот должна была начаться очередная кровавая война империй.

314

*

Когда Скрижаль вернулся к дому на Бюхсенштрассе, где должна была состояться лекция Шеллинга, чуть в стороне от дома уже стояли три кареты. Он перешёл на другую сторону улицы и стал прохаживаться.

К дому советника Георги подъехала ещё одна повозка. Кучер помог из неё выйти вальяжного вида человеку, опиравшемуся на трость. Подойдя к двери, мужчина три раза дёрнул за шнур от колокольчика. Кто открыл ему дверь — Скрижаль из-за отъезжавшей кареты не увидел. Вскоре к дому подошёл стройный, высокого роста молодой человек во фраке. У двери он снял шляпу и позвонил в колокольчик. Его впустил пожилой мужчина.

Скрижаль посмотрел на часы. Было без десяти пять. «Пора», — решил он, и перейдя проезжую часть улицы, подошёл к дому.

За дверью после его звонка в колокольчик было какое-то время тихо. Скрижаль уже собирался дёрнуть за шнур ещё раз, но послышались шаги.

Открывший дверь седой бледнолицый мужчина в длиннополом фраке учтиво поздоровался с ним.

— Добрый день, — ответил на его приветствие Скрижаль. — Я пришёл на лекцию господина Шеллинга.

— Следуйте, пожалуйста, за мной, — с чувством собственного достоинства произнёс мужчина, видимо слуга.

Они прошли через прихожую и меблированную гостиную, где на стенах висели портреты и картины с пейзажами, а по углам стояли мраморные бюсты. Подойдя к открытой двери комнаты, находившейся здесь же, на первом этаже дома, слуга остановился, указал рукой на открытую дверь и чуть склонил свою седую голову.

— Прошу вас, — произнёс он.

— Благодарю, — ответил Скрижаль.

В сильном волнении, не зная, чего ожидать, он вошёл в комнату.

Здесь было очень светло. В большом просторном помещении на дугообразно расставленных стульях сидели мужчины, восемь человек.

— Добрый день, господа, — поздоровался с ними Скрижаль, продолжая стоять у двери.

Собравшиеся ответили ему приветствием.

Свободных стульев было не меньше, чем занятых. На крайнем, ближайшем к входной двери, сидел тот полнолицый господин, который недавно приехал на карете. Между ним и группой из трёх человек, которые разговаривали между собой, было три свободных стула. Скрижаль подошёл к среднему из них.

— Я могу здесь сесть? — спросил он у сидевшего с краю полнолицего мужчины.

— Ну, если вы знаете, зачем сюда пришли, то конечно, — улыбнулся мужчина. Его маленькие круглые очки держались почти на самом кончике носа.

— Мы все здесь гости, — дружелюбно добавил он.

Скрижаль сел на средний из трёх свободных стульев.

В комнате было очень много света потому, что пять больших, почти под самый потолок, двойных дверей, — по две на боковых от входа в комнату стенах и одна на противоположной — были застеклены. Все двери выходили в сад. Там лучи солнца вместе с лёгким ветром играли кронами молодых деревьев и солнечные живчики — порождения этих весёлых игр — бегали по паркетному полу. Перед собравшимися, шагах в пяти — семи, стоял стол, накрытый белой скатертью. На столе стоял графин с водой и стакан.

Послышался глухой звон колокольчика. Через несколько минут в комнату вошёл молодой светловолосый человек лет тридцати, а то и моложе. Он поздоровался со всеми и чуть задержавшись в дверях, направился к пустому стулу, который стоял между Скрижалем и мужчиной, сидевшем с краю.

— Вы позволите? — спросил он, повернув голову сначала к мужчине в круглых очках, а затем к Скрижалю.

Получив согласие, он сел между ними.

Почти сразу в комнату вошли двое: господин лет пятидесяти плотного телосложения в белом парике с закрученными чуть выше ушей локонами и стройный курчавый молодой человек, в котором Скрижаль узнал Фридриха Шеллинга.

Они поздоровались с гостями и остановились около стола.

— Дорогие мои, спасибо, что пришли, — обратился к собравшимся человек в парике. Скрижаль понял, что это был хозяин дома, фон Георги. — От себя и от вашего имени позвольте мне поблагодарить господина Фридриха фон Шеллинга за то, что он согласился продолжить свои лекции.

В ответ раздались одобрительные голоса и редкие аплодисменты.

— Хочу поблагодарить также господина президента фон Вангенхайма за идею проведения этих занятий, — сказал хозяин дома и склонил голову в сторону одного из гостей. По смущённой улыбке мужчины с зачёсанными назад волосами, который не похлопал в ладони, стало ясно, что именно он был тем чиновником, кто договорился с Шеллингом о чтении этих лекций.

Скрижаль обратил внимание на мужчину, который сидел на противоположном конце дугообразного ряда стульев, на крайнем из них. Лицо Скрижалю показалось знакомым, но где он видел этого человека — вспомнить не смог.

Тем временем хозяин дома взял один из стульев, придвинутых к столу, понёс его и поставил невдалеке от господина, сидевшего рядом со Скрижалем. Когда хозяин опустился на стул, Шеллинг заговорил к нему:

— Спасибо и вам, господин фон Георги, за возможность провести эти дружеские встречи.

Когда вежливые аплодисменты умолкли, Шеллинг добавил: — И вам, господа, спасибо за ваш интерес к моим философским взглядам.

Это был молодой человек с правильными, красивыми чертами лица и большими голубыми глазами. Несколько кудрей его пышной шевелюры ниспадали на высокий лоб. На Шеллинге хорошо сидел тёмно-серый фрак. Отвороты его белой рубашки лежали поверх застёгнутого на три пуговицы жилета. Белый платок, выглядывавший из-под рубашки, был обмотан вокруг шеи и завязан под горлом небольшим бантом.

— Я вижу здесь новые лица, — заговорил Шеллинг после паузы. — Поэтому, думаю, будет правильным, как посоветовал мне господин фон Георги, если я сделаю сначала обзор моих предыдущих, февральских, лекций, а затем отвечу на ваши вопросы. Получилось так, что встреча, назначенная на первое марта, на которой я обещал ответить на все вопросы, из-за непредвиденных обстоятельств не состоялась, и я вынужден был прервать наши беседы. Но они возобновляются, и я надеюсь, до конца этого месяца мы встретимся в этом гостеприимном доме ещё раз пять.

Шеллинг посмотрел на хозяина дома и слегка наклонил голову.

— Да, господа, — Георги обратился к гостям, — наша следующая встреча состоится завтра в это же время. Приходите, пожалуйста. Господин президент фон Вангенхайм и я обсудили с господином фон Шеллингом план этих лекций, и они обещают быть очень интересными.

Шеллинг положил руку на спинку стоявшего рядом с ним стула, обвёл взглядом слушателей и продолжил:

— Как видят те из вас, господа, кто присутствовали на наших февральских встречах, сегодня здесь нет моей чёрной доски, на которой я зимой показывал связи между разными частями моей философской системы при помощи формул... Господин президент фон Вангенхайм и господин фон Георги попросили меня сделать мои устные выступления как можно более понятными. Мы уже задокументировали содержание наших февральских бесед с включением формул в эти тексты, чтобы после их публикаций желающие могли неторопливо поразмышлять над их содержанием, если захотят.

Когда Шеллинг умолкал, пение пичуг, доносившееся из сада, казалось, уверяло людей, что в проявлении радости, которую вызывает удивительное устройство мира, можно обходиться не только без формул, но и без слов.

— Итак, — прервал молчание Шеллинг. — Напомню, что мою философскую систему называют абсолютным тождеством, под которым понимается органическое единство всех вещей. Признавая единство, я тем не менее рассматриваю и составляющие этого единства. Так же как в любом организме можно исследовать отдельные его части, так и я рассматриваю реальное и идеальное, субъективное и объективное как формы, подчинённые изначальной сущности, Богу, или абсолюту. Эта изначальная сущность и есть абсолютное тождество.

Сделав паузу, Шеллинг продолжил:

— Так же вкратце напомню то, что я говорил о Боге... Бога можно представлять себе двояко: в качестве неизменной сущности или же сущности живой, находящейся в постоянном развитии. Я предполагаю и даже утверждаю, что жизнь Бога во многом аналогична жизни человека. И похожесть эта прежде всего в том, что она представляет собой становление. Разница с условиями и процессом развития человека, я думаю, для всех очевидна: Бог ни от чего не зависит, Богу ничего не предшествует, вне Бога нет ничего, и становление Бога вечно. Общим же между обстоятельствами жизни человека и происходящим с Богом является то, что в обоих случаях существование начинается с состояния бессознательности. Из этого состояния, которое мы назвали безразличием потенций, абсолютным тождеством субъективного и объективного, реального и идеального, и начался процесс разделения в Боге, он же процесс сотворения мира.

Шеллинг обернулся и посмотрел на стоявший за его спиной стол.

— Простите, пожалуйста, — сказал он.

Шеллинг налил в стакан воды из графина и сделал несколько глотков.

— Так вот... — он сделал шаг в сторону аудитории. — Чтобы познавать всё происходящее с нами и вокруг нас, необходимо понять процесс разделения в Боге. Разговор о таком разделении может поначалу показаться странным. Но так уж устроен мир. В самой сущности чего бы то ни было таится противоречие. К примеру, сущностью человека является абсолютное тождество свободы и необходимости... Всё становится очевидным лишь в присутствии своей противоположности. И для того чтобы нечто существовало, для того чтобы произошёл переход от изначальной сущности к существованию, должно быть положено разделение в Боге. Это скорее дублирование сущности. Одна из них — идеальная, более высокая, другая — реальная. Причём разделение не означает утрату сущности... Чтобы уяснить это, подумайте о том, что ум и дух человека принадлежат одному существу и что хотя можно говорить о различии этих начал в человеке и даже о какой-то их противоположности, они совпадают в том, что образуют конкретную личность. Так вот, в абсолютном единстве обе потенции, идеальная и реальная, являются одним. Тем не менее мы действительно должны вести речь о самоограничении Бога. Нарушая абсолютное тождество своей сущности, Бог тем самым делает возможным то, что мы называем откровением, творением мира. Это свободный акт Бога, но как любое истинно свободное действие, оно является абсолютной необходимостью. Этот процесс разделения в Боге — не что иное, как процесс обретения и совершенствования сознания Бога, процесс персонализации изначальной сущности.

Слушая Шеллинга, Скрижаль то и дело бросал взгляд на мужчину, лицо которого ему каким-то образом было знакомо. И он вспомнил, где видел этого человека: он видел его на лекции Канта. Грузный мужчина, сидевший на противоположном конце ряда стульев, был тем самым врачом, который в Кёнигсберге спросил Канта о том, чем, какими словами, можно утешить умирающего человека.

— Бессознательное, тёмное, которое Бог как сущность пытается вытеснить из себя, — это материя; точнее, это бессознательное, которое должно было стать и становится материей, — продолжал Шеллинг. — Материю, лежащую в основе природы, следует рассматривать как низшую потенцию Бога. Бог присутствует в ней изначально, однако в непроявленном состоянии. Поэтому природа представляет собой нечто божественное, однако божественное низшего рода. Бог, с одной стороны, исключает материю из себя, а с другой стороны, стремится вновь привлечь её к себе — возвысить её, приблизить её к себе, развивая материю из бессознательного состояния до сознательного... Я буду говорить об этом в последующих наших беседах.

Шеллинг замолчал. Он всматривался в лица слушателей, видимо стремясь уловить, насколько поняты были его суждения.

— Давайте, я пока на этом остановлюсь, — сказал он. — Если после ответов на ваши вопросы у нас останется время, я начну новую тему. Итак... У кого есть вопросы?

Мужчина, сидевший в середине ряда, первым поднял руку.

— Прошу вас, господин Рейнбек, — кивнул ему Шеллинг.

Мужчина с небольшой залысиной средних лет стал подниматься со стула, но Шеллинг попросил его не вставать.

— У нас просто дружеская беседа, я здесь не профессор, и вы не студенты, — доверительно произнёс он. — К тому же некоторые из вас чуть ли не вдвое старше меня. Давайте договоримся, что вставать не нужно. Мне легче говорить стоя и даже расхаживая по комнате, но чтобы вы не испытывали неловкости... если всё-таки испытываете, я тоже сяду.

Шеллинг сел на стул.

— Так что вы хотели уточнить, господин Рейнбек? — спросил он.

Мужчина расправил под собой фалды фрака, на которые сел, и обратился к Шеллингу:

— Из того, что вы рассказывали на февральских лекциях и кратко повторили сейчас, следует, что было время, когда Бог был в бессознательном состоянии, а затем стал обретать сознание. Значит ли это, что Бог живёт во времени? И значит ли это, что было время, когда мир не существовал? и если так, то когда произошло Творение?

— Спасибо, господин Рейнбек; здесь по сути два интересных вопроса, — медленно, с расстановкой слов заговорил Шеллинг. — Начну с того, что скажу: некоего всеобщего, внешнего времени не существует. По сути любое время является субъективным, внутренним, собственным временем вещи. Но можно говорить и о другом времени. Скажем, возраст человека можно сравнить со временем существования государства, в котором он живёт, в результате чего возникает некое абстрактное понятие времени. Однако, повторю, времени самого по себе как безотносительного начала не существует. Без возможности рассматривать длительность по отношению к чему-либо внешнему, само понятие времени теряет смысл. Поэтому вопрос о времени, на протяжении которого Бог менялся из бессознательного состояния в сознательное не имеет смысла. По отношению к какому началу, событию или длительности можно было бы измерять время этого становления, если Бог так или иначе включает в себя абсолютно всё?

Когда Шеллинг умолк, рулады в саду, как подумал Скрижаль, напомнили всем и вся, что и певчие птицы включены в единое для всего мироздания движение жизни.

— В отличие от Бога, у Вселенной было начало, однако начало не во времени, — продолжил Шеллинг. О времени начала Вселенной бессмысленно рассуждать по той же причине, по которой бессмысленно говорить о времени жизни Бога. Вселенная, как любая личность и любая вещь содержит время в себе самой. В ней пребывают все звёздные миры и все песчинки. Относительная продолжительность их существования вполне может быть измерена, но вопрос, когда, в какой момент времени, была создана сама Вселенная и сколько времени прошло до начала Творения лишены смысла, потому что вне Вселенной нет ничего, никакой длительности, относительно которой можно было бы зафиксировать момент её возникновения. До возникновения Вселенной времени просто не существовало.

Шеллинг продолжал сидеть.

— Я ответил на ваш вопрос, господин Рейнбек? — спросил он.

— Хм... Да, интересно... — многозначительно произнёс мужчина с залысиной. — А что вы можете сказать о пространстве за пределами Вселенной? Ведь Вселенная не может быть безграничной. Что находится там?

— Поясню на примере, — после недолгого раздумья ответил Шеллинг. — Представьте себе статую. Она имеет своё пространство: её пространство находится только в ней самой. Так и Вселенная как единственное произведение Бога имеет пространство лишь внутри себя... Впрочем, это не самое лучшее объяснение. Лучше сказать, что пространство, так же как время, не существует безотносительно. Если мы называем пространством то, что находится в пределах Вселенной, то вопрос о существовании пространства за её пределами не имеет смысла.

Наступившее молчание нарушил чей-то низкий голос:

— Позвольте, господин фон Шеллинг, и мне задать вопрос.

Скрижаль всё ещё пытался представить себе пространство за пределами Вселенной и не успел заметить, кто заговорил.

— Да, пожалуйста, — ответил Шеллинг не вставая со стула. — Можно узнать, как вас зовут?

— Константин Франц Фюрхтеготт Нейрат... фон Нейрат, — ответил очень полный молодой человек. Его кучерявые бакенбарды доходили до второго подбородка, который заметно провисал под первым.

— Очень приятно, — сказал Шеллинг и дал ему слово.

— Простите, если мой вопрос покажется вам наивным... Я не присутствовал на ваших февральских лекциях, но я прочёл последние ваши публикации, включая «Философские исследованиях сущности человеческой свободы». В своих трактатах, так же как сегодня, вы начали свои рассуждения подразумевая как само собой ясное, что Бог существует... — молодой человек говорил с небольшой одышкой. — Я знаю, как доказывают существование Бога богословы... А как доказываете существование Бога вы? Думаю, было бы правильно пояснить это, прежде чем вести речь о разделении Бога.

— Очень хороший вопрос, — воодушевился Шеллинг. — Позвольте мне говорить стоя, мне так будет легче.

Шеллинг поднялся, подошёл к застеклённой двери, посмотрел в сад и вернулся к столу.

— Если ответить кратко, — продолжил он, взявшись двумя руками за спинку стула, с которого встал, — такого доказательства не существует и в принципе существовать не может... Доказательству поддаётся нечто обусловленное, — то, что имеют причину своего существования. Ну например... Всё, что находится во Вселенной, даже то, о чём мы сейчас ещё не имеем представления, учёные когда-нибудь сумеют объяснить с приведением неопровержимых доказательств. Но само безусловное никаким образом объяснить нельзя. Да, философия только тем и занимается, что так или иначе судит о действиях и особенностях абсолюта, Бога, Единого, — как первопричину ни называйте. По сути все многовековые наработки философии могут быть приняты за доказательство существования первопричины, вернее сказать — за манифестацию этого доказательства. Если вам угодно, примите и вы эту многовековую манифестацию за таковое, но на то она и первопричина, что у неё нет причины, которая могла бы послужить нам в качестве основания для доказательства её реальности...

После паузы Шеллинг обратился к молодому человеку, задавшему вопрос:

— Вы удовлетворены ответом, господин фон Нейрат?

— Да, вполне, большое спасибо, — ответил молодой дворянин. — Я должен подумать над этим, но объяснение кажется логичным. И всё же сомнения у меня остались... Простите, если мой вопрос чем-то заденет вас, но он касается многих философов... Если, как вы объяснили, даже само существование Бога доказать нельзя, то на каком основании философы, в частности Фихте и вы, рассуждаете о Боге? Не ставите ли вы себя таким образом выше Бога, как бы наблюдая за эволюцией Бога, перенося при этом на Бога по крайней мере некоторые качества, которые присущи людям? Не унижаете ли вы тем самым Бога?

— Хм... — Шеллинг поджал губы. — Хорошо. На ваш вопрос о праве рассуждать о Боге отвечу, пожалуй, вопросом. Скажите, пожалуйста: кто более самонадеян? — тот человек, кто без каких-либо исследований принимает за истину услышанное им, что Бог, например, всемогущий, неизменный, ревнивый, мстительный, или же тот человек, кто ничего не утверждая заранее, стремится своим умом понять то, что присуще Богу, на основании происходящего в мире? Кто из этих двоих более высокомерен?.. Думаю, честней прийти к каким-то выводам своим умом, пусть даже в чём-то заблуждаясь... А по поводу моего утверждения о том, что жизнь Бога во многом аналогична жизни человека... Напомню, что Бог сам явился в мир в образе плотника. И если говорить об унижении, то получается, Бог сам унизил себя очеловечиванием... если, конечно, уместно назвать это нисхождение унижением... Скажу прямо: я считаю познание Бога не только допустимым, но и требуемым.

Поставив вопрос о самонадеянности, Шеллинг заметно разволновался, но помалу он унял своё волнение и уже спокойно закончил:

— Спасибо, господин фон Нейрат, за интересные вопросы.

Двое мужчин, сидевшие рядом, почти одновременно подняли руки.

Шеллинг чуть смутился, но нашёл выход:

— Если не возражаете, — обратился он к молодому человеку, который поднял руку, давайте сначала дадим возможность задать вопрос господину Шторру. И Шеллинг обратился к почтенного возраста худощавому мужчине в белом парике: — Слушаю вас, господин Шторр.

— У меня к вам вопрос, связанный с вашим предыдущим ответом... — медленно, растягивая слова, заговорил мужчина. Конец косички от его парика был завязан бантом, который лежал у него на плече. — Как вы понимаете отношение между верой и знанием? Каким, по вашему мнению, должно быть это отношение?

— Этот вопрос требует особого разговора, и на одной из наших последующих встреч я остановлюсь на нём более подробно, — пообещал Шеллинг. — А сейчас буду краток... Некоторые люди считают веру выше знания. На самом деле, настоящая вера — это уверенное знание. Ум и сердце могут находиться в гармонии только тогда, когда вера основана на всесторонней образованности, на развитом интеллекте, на результатах личных размышлений. Скажу больше. Я считаю, что время чисто исторической веры прошло. Наступила другая эра: человечество обрело возможность непосредственного познания. Всё больше и больше учёных и самостоятельно думающих людей осознают, что в их распоряжении находится откровение куда более древнее, чем все писаные и давно разъяснённые откровения. Это — природа. В ней, в этом неписаном откровении, таятся прообразы, которые никто ещё не истолковал.

Шеллинг собирался ещё что-то сказать, но раздался стук в дверь, и в комнату зашла дородного вида дама в белом длинном, почти до пола, платье с завышенной талией и глубоким, довольно откровенным вырезом на груди.

— Прошу прощения господа, — сказала она, ничуть не смутившись, что прервала разговоры мужчин. — Пришёл человек из дома Рауппов. Он просит господина Карла Шеллинга как можно скорее прийти к ним. У хозяина дома случился приступ.

Молодой мужчина, который сидел около Скрижаля, поднялся со стула.

— Простите, господа, — сказал он, направляясь к двери. — Я должен идти.

Скрижаль понял, что рядом с ним сидел брат Фридриха Шеллинга, Карл, который был врачом.

Дама посторонилась, пропуская его, но уходить не спешила.

— Спасибо, Луиза, — сказал Георги, сидевший на крайнем стуле.

Дама неторопливо вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

После затянувшейся паузы Шеллинг вернул собравшихся к разговорам на философские темы.

— Я думаю, господин Шторр, я ответил на ваш вопрос, — сказал он и обратился к молодому человеку, который поднимал руку: — Прошу вас, вы хотели что-то спросить.

Одежда на парне разительно выделялась на фоне фраков сидевших здесь мужчин. Он был в белой рубашке с закатанными до локтей рукавами, в синем, плотно облегающем грудь жилете и коротких, до колен, коричневых штанах. На нём были белые гольфы, тоже доходящие до колен, а его кожаные башмаки сверкали пряжками.

— Спасибо, господин профессор, — поблагодарил он Шеллинга. — Меня зовут Альберт Майер. Я студент Тюбингенского университета. Хочу спросить у вас о том, как вы видите будущее человечества.

— Ох... — удивился Шеллинг. Какой тяжёлый, но в то же время очень важный вопрос... — Он опять медленно прошёлся до остеклённой двери, посмотрел в сад и вернулся к столу. — Вопрос требует размышлений... Ну хорошо... Давайте я попробую ответить кратко. Но вы приходите на наши следующие встречи, и на одной из них я поделюсь с вами своими представлениями о будущем человечества. Пока скажу лишь о прошлом. Народы испробовали два пути к объединению. Один — с помощью основания государств. Этот тип единства способен действовать только физическими методами и может иметь лишь временный характер. Высшая свобода человека... высшая свобода каждого человека в государстве невозможна. Другой институт, церковь, как будто стремится к созданию внутреннего или духовного единения. Но церковь усвоила формы государства, к тому же стала преследовать инакомыслящих и насаждать божественное с помощью силы. Таким образом, и государство, и церковь предприняли попытки учредить внешнее единство. Я считаю, что подлинное, внутреннее, единство человечества может быть достигнуто лишь на религиозном пути. Под религиозностью я подразумеваю не набожность, не просто веру в Бога, а всестороннее развитие просвещённого религиозного познания. Истинная религиозность — это совестливость, которая не допускает выбора между разными решениями, а диктует один, единственно возможный для истинно верующего человека... На этом, пожалуй, остановлюсь.

Шеллинг достал из кармана жилета часы, взглянул на циферблат и опустил часы в карман.

— Ещё вопросы? — спросил он.

Руку поднял тот самый мужчина, в котором Скрижаль не сразу узнал врача, присутствовавшего на лекции Канта.

— Прошу вас, — обратился к нему Шеллинг... — Нет-нет, пожалуйста, не вставайте, мы же договорились, — остановил он грузного господина, который опираясь на трость, хотел подняться со стула.

— Да, хорошо, — согласился мужчина. — Меня зовут Эмиль Рихтер, — представился он, откинувшись на спинку стула. — Хочу задать вам вопрос, который я когда-то задал Иммануилу Канту на его лекции по антропологии. Мне как врачу приходится иногда быть рядом с людьми, уходящими из жизни... Скажите, пожалуйста, какими словами вы бы посоветовали утешить умирающего человека? Совет Канта не помогает.

— Хорошо... — задумчиво произнёс Шеллинг. — Хорошо... — после паузы повторил он. — Одну минутку, пожалуйста.

Он повернулся к столу, взял стакан и медленно, не оборачиваясь, малыми глотками допил воду. Он потянулся к графину, долил в стакан воды и с перерывами сделал ещё несколько глотков.

Когда Шеллинг повернулся к аудитории, его лицо, глаза, как показалось Скрижалю, отражали болезненность какого-то душевного разлада.

— Разговор о смерти и послесмертии — это тема для отдельной беседы, — заговорил Шеллинг, преодолев в себе нечто помешавшее ему ответить сразу. — Не могу обещать, что она случится на этой неделе, потому что сложность темы потребует от меня подготовки. Но я постараюсь посвятить этому разговору одну из наших встреч. Думаю, господин... — Шеллинг замялся, глядя на человека, задавшего вопрос, и пытаясь припомнить его фамилию.

— Рихтер. Эмиль Рихтер, — напомнил ему врач, чуть подавшись вперёд и опираясь на трость.

— Да, простите, пожалуйста, господин Рихтер, — продолжил Шеллинг. — Так вот, чаще всего врач по меньшей мере приблизительно знает о степени просвещённости человека, к которому идёт на вызов и помогает в последние часы жизни. А поскольку по уровню интеллектуального развития все люди разные, то, думаю, и слова в каждом случае следует находить особые... В случае предсмертного разговора с неграмотным или малообразованным человеком эти слова могут отражать реальность потустороннего мира в той или иной степени упрощённо. Я постараюсь кратко сказать о том, как я вижу эту реальность... Скажу то, в чём я убеждён.

Шеллинг слегка встряхнул головой, как будто отгонял от себя мысли, которые мешали ему сосредоточиться.

— Смерть — это переход в духовный мир, или, что то же, в мир духов, — заговорил он после паузы. — Выражение «мир духов» у некоторых людей вызывает ассоциацию с призраками, но я говорю о вполне реальных вещах. Причём в тот мир человек переходит не только своим духом, но и тем духовным началом, которое было в теле. Возможно и это покажется кому-то странным, но тело в течение жизни воспринимает нечто от духа, и после смерти не только дух, но и это нечто следует в иной мир. Говоря о том же другими словами, смерть — это не абсолютный разрыв духа с телом, а лишь отрыв от тела, не согласованного с состоянием духа... Можно сказать и так: смерть — это сохранение сущности человека; за чертой смерти суть физического в человеке и его дух сводятся воедино. То, что мир духов существует, столь же достоверно, сколь то, что существует мир природы. Другое дело, что ещё не существует философии мира духов, как существует философия природы, но надеюсь лучшие, наиболее проницательные умы человечества приложат к этому свои интеллектуальные усилия.

Было видно, что Шеллингу становилось тяжело говорить, но он преодолевал то, что ему мешало:

— Скажу о том же упрощённо. Мир природы и мир духов отличаются между собой как мир скульптуры и мир поэзии. Природа — это скульптура Бога, а мир духов — поэзия Бога, в которой все образы существуют незримо... В том мире есть всё, что есть в этом, но духовным образом, как присуще это поэзии. Несмотря на такую разницу, оба мира не перестают быть одним. Они находятся в согласии, и связь между ними, которая заложена в самой сущности мироздания, нерасторжима. На этом, пожалуй, остановлюсь.

Шеллинг посмотрел на хозяина дома, затем бросил взгляд в другую сторону, — очевидно на мужчину с зачёсанными назад волосами, которого хозяин назвал президентом.

— Я хотел бы на этом закончить сегодня нашу встречу, — сказал он в какой-то растерянности.

— Да, конечно, — согласился Георги и встал. — Спасибо вам, господин фон Шеллинг за эту беседу. Подтвердите, пожалуйста, встречаемся ли мы завтра?

— Да, как договорились, тоже в пять часов, — ответил Шеллинг, но не очень уверенно.

— Спасибо и вам, господа, — сказал Георги, повернувшись к гостям. — Приходите завтра.

Шеллинг и Георги вышли из комнаты первыми. За ними стали выходить гости. Скрижаль сидел ближе других к двери, но вставать на спешил. А когда поднялся, он увидел, что под стулом, на котором сидел Карл Шеллинг, стояла небольшая сумка. Среди мыслей, которые одна за другой пробежали в его голове, была и та, что у него появился шанс пообщаться в Фридрихом Шеллингом. Сомнение вызывало то, что сумка, — вельветовая мешкообразная, затянутая двумя ручками-верёвками, — никак не походила на саквояж врача. Когда Скрижаль поднял её, его сомнения о принадлежности сумки сильно увеличились. На ней была нашивка, украшенная бисером в форме цветка.

Скрижаль кое-что знал о Карле Шеллинге. В свои двадцать семь лет Карл уже многое успел. Он заслужил в Штутгарте хорошую репутацию как практикующий врач. Фридрих Шеллинг публиковал его статьи в своих «Ежегодниках научной медицины». Одну из них, в выпуске 1807 года, — статью о животном магнетизме, как называли гипноз, — Скрижаль прочёл, когда читал публикации самогó Фридриха Шеллинга в этих журналах. Из той статьи Карла Шеллинга следовало, что он сам проводил эксперименты с лечением гипнозом.

Скрижаль вышел из комнаты, неся довольно увесистую сумку. Ни в коридорчике, ни в гостиной, ни в прихожей он никого не увидел. Дверь была открыта настежь, и он вышел на улицу. От дома отъезжали кареты. Тот самый бледнолицый слуга возвращался в дом.

— Скажите, пожалуйста, господин Фридрих фон Шеллинг уже ушёл? — спросил у него Скрижаль.

— Нет, господин, — почтительно ответил слуга.

Поблагодарив его, Скрижаль медленно в раздумье дошёл до угла дома. Он решил ждать здесь. Но ждать не пришлось. Шеллинг вышел из дома один и повернул в его сторону. Скрижаль сделал несколько шагов навстречу.

— Господин Шеллинг, простите пожалуйста, — сказал он. — Я ждал вас. Ваш брат оставил это в лекционной комнате.

Скрижаль протянул сумку.

— Хм... — Шеллинг поджал губы. — Да, когда он зашёл в кабинет Георги перед нашей встречей, я видел у него эту сумку.

Шеллинг взял её.

— Спасибо, — сказал он. — Можно узнать, как вас зовут? Кого мой брат должен благодарить?

Скрижаль представился.

— Ещё раз спасибо, господин Скрижаль. — Шеллинг хотел ещё что-то сказать, но видно передумал. — Хорошего вечера, — попрощался он.

— Спасибо, и вам, — ответил Скрижаль, продолжая стоять.

Сделав несколько шагов, Шеллинг обернулся. Когда они встретились глазами, он остановился.

— Я живу у брата, это рядом... — как-то неуверенно произнёс Шеллинг. — Я бы дерзнул пригласить вас, но не знаю о ваших планах...

Скрижаль не сразу нашёл нужные слова.

— Я бы дерзнул согласиться... — ответил он, — если был бы уверен, что не окажусь вам в тягость.

— Ох, что вы! Я буду очень рад, — Шеллинг улыбнулся, но быстро погрустнел. — Пойдёмте. Карл живёт за углом, на Гимназической улице.

— Спасибо вам за сегодняшнюю беседу, — поблагодарил его Скрижаль уже на ходу. — Мне было интересно... И мне важно было увидеть вас лично.

— Спасибо и вам за ваш интерес... — Я хотел сегодня после ответов на вопросы поговорить о свободе человека по отношению к Богу, но мне пришлось укоротить встречу.

Шеллинг старался говорить непринуждённо, но ему мешало какое-то внутреннее беспокойство. Он явно был выбит из равновесия, в котором находился, когда в доме Георги вёл речь о положениях своей философской системы.

— Карл снимает вот этот дворец, — пошутил он, когда они подошли к воротам неприглядного на вид одноэтажного дома. Ворота не были заперты. Они вошли во двор, поднялись на несколько ступеней, и Шеллинг постучал железным кольцом, прикреплённым к двери.

Им открыл паренёк лет пятнадцати-шестнадцати.

— Привет, Ральф, — кивнул ему Шеллинг.

— Прошу вас, — Шеллинг предложил Скрижалю войти в дом первым.

— Карл вернулся? — спросил он юношу уже в прихожей.

— Нет, господин Фридрих. Пришёл слуга из дома Рауппов, он хотел поговорить с господином Карлом, — затараторил юноша. — Я ему сказал, что господин Карл пошёл в дом господина Георги. Вскоре пришёл сам господин Карл. Он взял свой саквояж и ушёл.

Шеллинг тронул паренька за плечо и кивнул.

Небольшая гостиная с голыми стенами была обставлена очень просто. В центре стоял круглый, застеленный тёмно синей скатертью стол, вряд ли рассчитанный на четырёх человек, но здесь были четыре стула. У одной стены стоял строгой формы диван из красного дерева с голубой обивкой. Значительную часть противоположной стены занимал массивный железный камин. У одного из двух окон, выходивших на улицу, стоял письменный стол, а пространство между окнами, от пола до потолка, занимали полки с книгами.

— Располагайтесь, где вам удобно, — Шеллинг протянул руку в сторону стола и дивана. — Простите, что выбор небольшой. Карл у нас почти спартанец, не думает об удобствах, но кажется, в сентябре он переедет наконец в нормальный дом... А пока мы даже спим в одной комнате.

Скрижаль сел на ближайший стул, стоявший у стола.

Шеллинг сел на стул напротив него. Садясь, он положил на диван вельветовую сумку, которую Карл забыл в доме Георги.

— Хотите поужинать? — спросил он.

— Спасибо, я не голоден, — ответил Скрижаль.

— Тогда, может быть, чай?

Скрижаль согласился.

— Ральф! — позвал Шеллинг, и мальчик появился в дверях гостиной. — Сделай нам, пожалуйста, чай и принеси, что там есть, к чаю.

Какое-то время они молча смотрели в глаза друг другу. При всей непринуждённости общения и внешнего спокойствия Шеллинг, видимо, всё ещё не справился с тем душевным разладом, который случился с ним в доме Георги, когда врач задал ему вопрос об утешении умирающих. Томление во взгляде его больших голубых глаз свидетельствовало о болезненном внутреннем состоянии.

Скрижаль не знал, что выражали его собственные глаза и что именно можно было высмотреть в его взгляде, но Шеллинг заговорил так, будто они продолжали давно начатый между ними разговор:

— Известно вам или нет... Я потерял очень близкого мне человека.

Скрижаль не сразу ответил на этот непрозвучавший вопрос.

— Я не был знаком с Каролиной лично, — сказал он. — Но так случилось, что я немало знаю о ней... Я всей душой сочувствую вам и сопереживаю с вами её уход.

— Тогда вы меня поймёте, — Шеллинг вздохнул всей грудью.

Он развязал бант под горлом, снял с шеи платок и бросил на диван. Ещё раз вздохнув, он заговорил так доверительно, как будто они близко знакомы уже много лет:

— Если сказать, как есть, то потеряв её, я потерял часть себя... лучшую часть себя... Когда тело теряет какую-то конечность, оно исходит кровью... Оказывается, дух тоже может быть разорван... Врачи научились останавливать кровотечение, а вот разрыв духа...

Глаза Шеллинга заблестели. Он повернул голову в сторону окна. Помолчав, он опять посмотрел Скрижалю в глаза и продолжил:

— В феврале мне показалось, что рана стала затягиваться. Я почти убедил себя в этом и даже провёл две встречи в доме Георги... Но этими лекциями, рассуждениями о смерти, я так разбередил свою рану, что заболел... И не только душой, но и телом... Я многим обязан Карлу.

Паренёк принёс и поставил на стол поднос, на котором были две чашки налитого в них чая, тарелка с печеньем и блюдце с кусковым сахаром и двумя ложками.

— Ральф... — Шеллинг покачал головой. — Сливки нужно было принести в молочнике, а не наливать в чай, ты же не знаешь, пьёт ли наш гость чай со сливками.

— Прошу прощения, — смутился мальчик. — Я думал, все пьют чай со сливками.

Скрижаль поспешил сгладить неловкую ситуацию:

— Нет-нет, спасибо, всё хорошо.

Ральф поставил чашки, блюдце и тарелку на стол и ушёл.

Шеллинг опустил кусок сахара в чашку и понаблюдал за тем, какие фигуры выписывают сливки в чае. Положив ложку, он опять поднял свои большие грустные глаза:

— С тех пор как Каролина ушла, у меня случаются приступы такой опустошённости, что мне кажется, я сам по себе, без неё, — никто... Умом я понимаю, что в том мире мы будем вместе, но эта мысль усиливает чувство внутренней разорванности. Я не знаю, как без неё жить... Я не знаю, зачем вообще продолжаю жить, зачем я всё ещё здесь, если она ушла... Порой наедине с собой я сам себе становлюсь в тягость... до боли. Особенно, когда приходят и терзают стихи... Вот это, например:

Душа смиренно отлетала,

и поднимаясь к небесам,

она чуть слышно прошептала:

«Прости, любимый. Дальше — сам».

Шеллинг закусил губу. Помолчав, он заговорил столь же взволнованно:

— Приступы потерянности случаются даже на людях... Сегодня, когда мне нужно было ответить на вопрос о смерти, это произошло опять. Я опять подумал: кто я такой, чтобы рассказывать людям о Боге, об устройстве мироздания и о том, как следует жить, если я не могу справиться со своей болью... Я опубликовал немало трактатов с рассуждениями о природе человеческого духа. Но после ухода Каролины я понял, насколько мало я знаю, и прежде всего — себя.

Скрижаль понимал: он оказался здесь, чтобы помочь Шеллингу если не умерить скорбь от потери любимого человека, то поддержать его. Но боль Шеллинга, которую Скрижаль чувствовал и раньше, теперь усилилась и потеряла признаки, чья она. Почему, подумал он, жизнь устроена так, что любящие друг друга люди не уходят из мира в один день; почему один из них должен так страдать.

— Вам определённо есть для чего и для кого жить, — сказал он о том, что было очевидным. — Не только философы, но многие интеллектуалы Германии, да и не только Германии, читают ваши книги. Они ждут от вас новых.

Шеллинг грустно улыбнулся.

— Пока я болел... вернее, когда болезнь отступала, — он потёр ладонью лоб, — я работал над диалогом и закончил его. Но я осознал, что не могу отдать его в печать... Каролина читала каждый мой трактат перед его публикацией. У неё было тонкое поэтическое чутьё и чувство слова. Я почти всегда прислушивался к её замечаниям. А теперь...

Шеллинг опустил голову. Не размешав сахар и сливки, он взял чашку с чаем и сделал несколько глотков.

— От вас ждут не только новые книги. — Скрижаль заговорил о том, в чём был абсолютно уверен. — Если бы ваши суждения никого не интересовали, вас не просили бы возобновить беседы в доме Георги, и никто бы сегодня на эту встречу не пришёл... Я бы даже сказал, что ваши устные разъяснения доступнее для понимания, чем некоторые части ваших книг... Пока вы нужны хотя бы одному человеку, нужно жить...

Шеллинг вскинул бровь.

— Вы там не задали мне ни одного вопроса, — сказал он, то ли ставя под сомнение искренность слов Скрижаля, то ли ожидая от него большей убедительности.

— Молчание не означает безразличие, — возразил Скрижаль. — Я многое вынес для себя из встречи с вами... Так, я и раньше знал, что моё внутреннее время имеет другую природу, чем время, которое отсчитывают часы. Но ваше категоричное утверждение о том, что время является внутренним, собственным временем человека, побудило меня к размышлениям и помогло осознать, насколько поразительными созданиями мы являемся, каждый из нас... Моё личное время, действительно, может при определённых моих усилиях сдвигаться на многие века в прошлое, оставаясь при этом реальным временем моей жизни, а может всё, не имеющее границ, сжиматься до одного момента, в котором все события мира и события моей жизни случаются не в прошлом, а сейчас... случаются все одновременно... Я действительно могу устанавливать свои внутренние часы так, как хочется это мне. И те люди, которые ушли из внешнего по отношению ко мне течения лет, в моём времени, в моём мире, продолжают жить. Я по-прежнему общаюсь с ними, люблю их, чувствую их любовь и поддержку...

— Спасибо, — с искренним движением души произнёс Шеллинг. — И за ваши слова спасибо, и за то, что дали возможность мне выговориться. — Он опять грустно улыбнулся. — В такие трудные часы мне это помогает. Надеюсь, это был последний приступ. На самом деле, я чувствую себя гораздо лучше, гораздо уверенней, чем в феврале.

Пока Шеллинг говорил, из прихожей доносились голоса пришедшего человека и Ральфа.

— Добрый вечер, — услышал Скрижаль голос за спиной. Он повернулся и поднялся со стула.

— Привет, Карл, — сказал Фридрих Шеллинг и тоже встал. — Вы сидели рядом в садовой комнате у Георги, но вряд ли знакомы, поэтому позвольте мне представить вас друг другу... Господин Скрижаль, это — Карл Шеллинг, мой младший брат. Карл, это — господин Скрижаль, он принёс сумку, которую ты забыл у Георги.

Фридрих взял сумку с дивана и протянул её брату.

— Да, забыл, — сказал Карл, взяв её. — Там яблоки. Вспомнил, когда вышел из комнаты, но возвращаться за ними было нелепо. Спасибо, господин Скрижаль.

Карл позвал паренька, дал ему сумку, попросил помыть яблоки и принести их на блюде.

— По дороге к дому Георги, я зашёл к Шольцам узнать, как чувствует себя хозяйка, — заговорил он, обращаясь то к брату, то к Скрижалю. — Её дочь, Мадлен, на радостях, что мать поправилась, не знала, как благодарить меня и не хотела выпускать меня из дома без яблок.

— Она просто положила на тебя глаз, — ухмыльнулся Фридрих.

— Да брось ты, — махнул рукой Карл. — Ты же знаешь, что я убеждённый холостяк.

Скрижаль стал думать над тем, каким образом вежливо попрощаться с братьями.

— Ты в порядке? — понизив голос, обратился Карл к брату.

— Да, всё хорошо, — Фридрих кивнул головой.

— Ты завтра прочтёшь лекцию? — спросил Карл.

— Обязательно, — уверенно ответил Фридрих.

— А почему мы стоим? — удивился Карл, садясь за стол. — Садитесь, друзья мои.

— Господа, простите меня, пожалуйста, — сказал Скрижаль. — Мне нужно идти.

— Ох... Вы даже не попили чай, — огорчился Фридрих.

Видя, что Скрижаль действительно собрался уходить, он подошёл.

— Большое вам спасибо, что не отказали в приглашении и поддержали меня, — с чувством произнёс Фридрих. Боль где-то глубоко в его глазах угадывалась, но опустошённости, о которой он упомянул, там не было.

Попрощавшись с братьями и уходя от них, Скрижаль подумал, что моменту духовной близости, которая случилась в разговоре между ним и Фридрихом Шеллингом, действительно не найти соответствия на часах исторического, равномерно текущего времени. Но эта встреча произошла, и она останется в его жизни реальным событием. При желании он может восстановить в памяти её подробности и опять пережить духовное единение с вроде бы ушедшим из мира, но по сути оставшимся в нём человеком, — пережить в том моменте, который называют «сейчас».

315

*

В октябре 1810 года Фридрих Шеллинг вернулся в Мюнхен и продолжил исполнять свои служебные обязанности в Академии. В июне 1812 года он женился на Паулине Готтер — дочери лучшей подруги Каролины. Каролина вела переписку с Паулиной, а после смерти Каролины Паулина переписывалась с Шеллингом. Она всячески поддерживала его, разделяла боль его утраты и делилась с ним своей скорбью от потери очень близкого ей человека. Она была почти на двенадцать лет младше Шеллинга. В их браке родились три мальчика и три девочки. Первую дочь супруги назвали Каролиной.

В 1823 году Фридрих Шеллинг согласовал с правительством Баварии своё увольнение с поста генерального секретаря Академии художеств. При этом он продолжал получать жалование. В 1827 году он был назначен президентом Баварской академии наук. С 1827-го по 1840-й год Шеллинг преподавал в качестве штатного профессора Мюнхенского университета, после чего по приглашению короля Пруссии Фридриха Вильгельма IV переехал в Берлин. Шеллинг стал членом Прусской академии наук. В Берлинском университете он возглавил кафедру философии, которой прежде, до ухода из жизни, руководил Гегель.

Случилось так, что книга «Философские исследования сущности человеческой свободы и смежных тем», изданная Шеллингом в 1809 году, стала последней из опубликованных им значительных работ. В последующие 45 лет, до конца своих дней, он продолжал трудиться над новыми сочинениями и готовил их к публикации. Он не один раз отсылал уже готовую книгу издателю, Иоганну Котте, но затем принимался вносить изменения в тексты. Он обещал Котте закончить правку то в следующем году, то через год, но каждый раз сдвигал эти сроки. После смерти Иоганна Котты в декабре 1832 года Шеллинг обещал его сыну, Георгу, который унаследовал дело отца, прислать для издания девять или десять новых книг не позднее чем через год. Он продолжал читать в Берлинском университете лекции по разделам позитивной философии, как называл он разрабатываемую им систему взглядов, но сроки готовности к выпуску своих книг с изложением частей этой философской системы постоянно сдвигал. Завершив преподавание в университете весной 1846 года, Шеллинг решил наконец заняться изданием всех написанных и не раз переписанных им новых трудов, но и за последние восемь прожитых им лет он так и не сделал этого.

После смерти Шеллинга, в 1856–1861 годах, все когда-то выпущенные им трактаты вместе с текстами найденных у него рукописей были опубликованы в собрании его сочинений. Оно вышло в четырнадцати томах; причём бóльшую часть этого корпуса его трудов составили книги, не изданные им при жизни.

Позитивная философия стала последней из разработанных Шеллингом философских систем. Натурфилософию, трансцендентальный идеализм и философию тождества, как называл он свои взгляды на разных этапах их развития, Шеллинг во второй половине жизни относил к негативной философии — к воззрениям, основанным на познании мира с помощью разума. Позитивная философия предстала в его трудах — в «Мировых эпохах», «Философии мифологии» и «Философии откровения» — как религиозная философия. В ней наряду с замысловатыми умопостроениями в духе Фихте важную роль играет вера и Откровение в околохристианском понимании Откровения с толкованиями к библейским текстам и спекулятивными трактовками ипостасей Троицы: Бога, Сына и Святого Духа.

Раздумывая над тем, браться ли за чтение томов столь необычайно большого объёма, Скрижаль принял во внимание оценки известных критиков философии, согласно которым наиболее весомое философское наследие Фридриха Шеллинга составили труды, изданные в первой половине его жизни. Из-за ограниченности свободного времени, да и отпущенных человеку лет, Скрижалю часто приходилось выбирать, с чьими трудами и с какими событиями в истории землян знакомиться. Рассудив, что изучению философских трактатов Шеллинга он уже посвятил достаточно много времени, Скрижаль сделал выбор. Во многом решение было продиктовано и тем, что его интересовали труды интеллектуалов, которые стремились постичь мир силой разума. Именно такие стремления он считал наиболее важными на пути духовного становления человечества.

____________________

Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»

На главную страницу