Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 7. Иоганн Готлиб Фихте

_____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Иоганн Готлиб Фихте. — Один из главных представителей немецкого идеализма, автор многих, не только философских, книг, в частности — о религии, праве, морали, назначении человека, государственном устройстве, истории человечества. Интеллектуалов, которые верили в реальность существования материи, он не считал настоящими философами.

Началом своей известности в Германии Фихте обязан знакомству с трудами Канта и личной встрече с ним в Кёнигсберге в 1791 году. Свою систему философских взглядов он изложил в книге «Основы всего наукоучения. В фокусе положений наукоучения, как назвал Фихте своё детище, находится «Я», под которым скорее всего следует понимать абсолют, первоначало.

На первых порах Фихте ратовал за просвещение народа и за предоставление гражданам всех свобод, но в последние годы своей недолгой жизни, — он прожил неполных 52 года, — считал необходимым подчинять волю каждого члена общества некой общей воле и приписывал государству право принуждать своих граждан к послушанию с помощью силы. Став религиозным человеком, он утверждал, что вера выше знания.

Философские идеи Фихте повлияли, в частности, на мировоззрение Шеллинга и Гегеля. А его антисемитские высказывания, оправдание агрессии с захватом государством территорий соседних стран, а также уверения в превосходстве немцев над всеми народами мира способствовали обоснованию идеологии нацизма.

176

*

Иоганн Готлиб Фихте родился в 1762 году в Саксонии в бедной деревенской семье. Мальчик обладал феноменальной памятью. Его природные способности получили развитие благодаря случаю. Однажды богатый дворянин, барон Мильтиц, опоздал на утреннюю службу в церкви, и Иоганн Фихте, которому было тогда 8 или 9 лет, продекламировал барону по памяти ту, прослушанную им, проповедь. Барон, впечатлённый услышанным, обратился к родителям мальчика с просьбой взять на себя заботы по воспитанию их талантливого ребёнка, старшего из их детей, и родители согласились. Барон увёз маленького гения с собой и действительно позаботился о том, чтобы мальчик не знал нужды и получил хорошее образование в школе-интернате.

После окончания школы, в возрасте семнадцати лет, Фихте поступил в Йенский университет на факультет богословия. Он хотел стать священником, но чем дальше, тем больше его интересовали вопросы философии. Отучившись год в Йене, Фихте продолжил образование в Лейпцигском университете. Его покровитель, барон Мильтиц, к этому времени уже давно умер, и Фихте жил в крайней бедности. Так же как в своё время Кант, он из-за нужды не смог завершить учёбу. Фихте давал частные уроки и всё ещё надеялся стать пастором. Для этого нужно было пройти аттестацию в Верховной консистории, но свободного времени для подготовки к экзамену у него не оставалось. В сохранившемся недатированном письме он сетовал, что тратит в Лейпциге всё своё время на разные вещи, только чтобы свести концы с концами.

С 1784 года Фихте работал домашним учителем в разных домах Саксонии. Будущее виделось ему печальным. Крутой поворот в его судьбе произошёл четыре года спустя, когда поэт и писатель Христиан Феликс Вейсе предложил ему стать домашним учителем в богатой семье, которая жила в Цюрихе. Фихте с радостью принял это предложение, и в августе 1788 года он отправился в Швейцарию.

177

*

В Цюрихе Фихте принялся за воспитание и обучение десятилетнего сына и семилетней дочери одной супружеской пары. Мать этих детей, хозяйка дома, не одобряла слишком строгие методы его обучения, а Фихте категорически отказывался что-либо менять в своей работе с детьми. Конфликт привёл к его добровольному уходу из этого дома. Весной 1790 года он вернулся в Лейпциг. В письме брату, которое датировано 5 марта следующего года, Фихте пояснил, почему он уехал из Цюриха: «С самого начала мне пришлось бороться со многими предрассудками; мне приходилось иметь дело с упрямыми людьми. Наконец, когда я добился своего и силой заставил их повиноваться мне, я уже объявил о своём уходе...».

Знакомые Фихте в Швейцарии попытались помочь ему найти работу, в частности — получить государственную должность в Дании, однако планы с трудоустройством рухнули. Другие планы — основать школу красноречия, издавать журнал, начать зарабатывать на жизнь писательством — тоже не осуществились. «Из-за разочарования я погрузился в кантовскую философию...» — сообщил Фихте далее в том же письме. Назвав философию Канта головокружительной и воодушевляющей, а также поделившись с братом тем, какое огромное впечатление на него произвело это чтение, он продолжил: «Вынужденный изо дня в день думать о хлебе, я был, пожалуй, одним из самых счастливых людей на земле. Я начал статью об этой философии, которая, вероятно, не выйдет, потому что я ещё не закончил её...».

178

*

В Цюрихе Фихте познакомился с женщиной. Её звали Иоганна Мари Ран. Они намеревались пожениться. В марте 1791 года ей исполнялось 36 лет, а ему ещё не было 29-ти. Из того же письма Фихте от 5 марта следует, что в выборе спутницы жизни им руководил холодный расчёт:

Я позволяю себя любить, не очень желая этого. Я уехал из Цюриха после того, как мы дали друг другу неопределённые обещания и договорились о постоянной переписке... Это благороднейшая, прекраснейшая душа; у неё больше ума, чем у меня, и она очень добрая. Она всё ещё ждёт меня в середине апреля и хочет выйти за меня замуж, как только я приеду... Она любит меня так, как мало кто любим из мужчин. Она не без состояния, и я мог бы спокойно заниматься в течение нескольких лет, пока не стану зарабатывать писательством или получу государственную должность...

Чуть дальше в этом письме брату Фихте пояснил, что женитьба в его планы не входит:

...Я не люблю обычаев швейцарцев и не хотел бы жить среди них; жениться, не имея должности, всегда рискованно; и наконец, я чувствую в себе слишком много сил и стремлений, чтобы, так сказать, обрезать себе крылья женитьбой, надеть на себя ярмо, от которого никогда не освобожусь, и добровольно решиться прожить всю свою жизнь заурядным человеком.

В это же время, точнее четырьмя днями раньше, — в письме от 1 марта 1791 года, отправленном из Лейпцига в Цюрих, — Фихте сообщил невесте, что он полон решимости уже в конце этого месяца отправиться в путь и поспешить к ней. Если бы Скрижаль не прочёл сначала письмо Фихте брату, он не усомнился бы в том, что письмо Иоганне Ран написано несказанно влюблённым в неё человеком. Однако Фихте, похоже, оттачивал здесь своё литературное мастерство:

Правда ли это, или сладкий сон, что я так близок к единственному счастью моей жизни... Если бы я только мог излить тебе свои чувства так же жарко, как бушуют они в эту минуту в моей груди и грозят разорвать её на части! Прими меня, дорогая девочка, со всеми моими недостатками!..

Из опубликованных писем Иоганны Ран Скрижаль понял, что она действительно была очень умной и очень доброй женщиной. Только умная женщина, которая знает о своих достоинствах, может посмеяться над своей внешностью. В письме брату Фихте от 27 декабря 1794 года она заверила этого молодого человека, что он представляет её намного лучше, чем она выглядит:

...Во-первых, я маленькая и в 16 лет была очень толстой. С тех пор как я заметно похудела, на моей, некогда слишком растянутой, коже появилось множество морщин, а ещё природа подарила мне невероятно длинный подбородок. И что самое ужасное, мне вырвали верхние зубы из-за сильной зубной боли (которая бывает почти у всех людей в Швейцарии). Теперь я предоставлю вашему воображению увидеть меня такой же комичной, какой я есть на самом деле.

Фихте действительно уехал из Лейпцига, как намеревался это сделать, но отправился не в Цюрих к своей невесте, а в Варшаву, где ему было предложено место учителя в доме графа. Причиной изменения его планов стало то, что отец Иоганны потерял бóльшую часть своего состояния, и рассчитывать на хорошее приданое Фихте уже не мог.

179

*

Служба в Варшаве в качестве воспитателя не задалась; Фихте пробыл здесь всего лишь неполных три недели. Графине не понравилась требовательность, даже строгость, приехавшего немца по отношению к её сыну; она была недовольна и тем, что учитель говорил по-французски с акцентом. Фихте, испытывая неприязнь к графине, попросил об увольнении и денежной компенсации. Когда в неустойке ему было отказано, он пригрозил графине судом. Угроза подействовала. На полученные деньги Фихте мог прожить несколько месяцев. Уехав из Варшавы, он отправился не в Цюрих к невесте, а в Кёнигсберг. Его интерес к философии и желание встретиться с Кантом были сильнее влечения к Иоганне Мари.

180

*

В дневнике, который Фихте вёл, есть запись о том, что он приехал в Кёнигсберг 1 июля 1791 года и три дня спустя посетил Канта. Кант встретил его довольно прохладно. И тогда Фихте решил продемонстрировать мэтру свои способности: он взялся за написание философского трактата, который назвал «Критика всех откровений». Далее в дневнике следует запись: «Я начал заниматься этим примерно 13-го числа и с тех пор работаю без перерыва. 18 августа я наконец отправил законченную работу Канту и 23-го пошёл к нему выслушать его приговор. Он принял меня с исключительной добротой и кажется, был очень доволен трактатом».

Когда Скрижаль нашёл текст этого сочинения, он поразился, что такой пространный труд был написан столь быстро. Во введении Фихте отметил важное значение критической философии Канта. Главной мыслью в этом очень многословном, довольно скучном, трактате было суждение, что нет и никогда не будет найдено никаких доказательств реальности откровения. С расширением научных знаний сфера сверхъестественного сужается, и явление, которое пока не удаётся объяснить законами природы, может в будущем стать вполне понятным, рассуждает Фихте; никакое событие нельзя считать сверхъестественным, заключил он. В этом труде Фихте указал на разные степени нравственности у людей. На самом низком уровне находятся люди, у которых побуждение к нравственному образу жизни может произойти только через восприятие религиозных постулатов и веру в откровение. А развитые натуры поступают в соответствии с нормами морали не нуждаясь в идее Бога как законодателя этих норм.

26 августа Фихте уже обедал в доме Канта. К этому времени его деньги были на исходе. Под датой «28-е, вечер» в дневнике следует запись: «Я подсчитал, что с сегодняшнего дня смогу просуществовать здесь только две недели». Фихте решил попросить помощи у Канта, но сделать это глядя ему в глаза он не осмелился. 2 сентября он изложил свою просьбу Канту на бумаге. В этом очень пространном письме Фихте пояснил, что репетиторство, которым он зарабатывает в течение последних пяти лет, серьёзно мешает ему заняться литературной работой. Сообщив, что он хочет вернуться в Саксонию, в дом родителей, где у него будет досуг для писательства, Фихте посетовал, что для возвращения на родину у него нет средств. «У меня ещё есть два дуката, но и они не мои, потому что я должен платить за аренду и тому подобное», — уточнил он.

Кант решил помочь просителю, но не деньгами, а советом: он предложил Фихте продать рукопись «Критики всех откровений» кёнигсбергскому издателю и книготорговцу Готлибу Лебрехту Хартунгу. Решение Фихте последовать этому совету определило ход всей его дальнейшей жизни и очень быстро сделало его известным философом. Но в то тяжёлое для него время Фихте нужны были деньги как можно быстрее. Ему посодействовал друг Канта Иоганн Фридрих Шульц, — тот самый профессор математики Кёнигсбергского университета и проповедник в местной церкви, который был автором книги «Объяснения “Критики чистого разума” профессора Канта», изданной в 1784 году. Согласно договорённости Шульца и при его содействии Фихте отправился в Речь Посполитую поработать учителем сына графа фон Крокова.

181

*

С изданием трактата Фихте вышла задержка из-за того, что цензура не допустила текст к печати. Однако в 1792 году книгу удалось издать в Йене. Она вышла под названием «Попытка критики всех откровений». Имени автора на титульном листе не было. По сообщению Иммануила Германа Фихте, сына Иоганна Готлиба Фихте, произошла случайная ошибка, однако в это трудно поверить. Анонимность издания оказалась необычайно счастливой для автора и выгодной для издателя. Читающие интеллектуалы решили, что «Попытка критики всех откровений» — это новая работа, четвёртая критика, Иммануила Канта, который из-за ужесточения цензуры на его родине решил издать её за пределами Пруссии и счёл за лучшее скрыть своё авторство. В литературном журнале Йены появилась хвалебная рецензия на анонимную книгу. Рецензент уверенно заявил, что автором этого чрезвычайно важного во всех отношениях произведения является великий кёнигсбергский философ, который увековечил своё имя бессмертными заслугами перед человечеством.

Узнав, что автором книги считают его, Кант в июле 1792 года отправил в тот же литературный журнал Йены короткую записку, и редакторы журнала опубликовали её. В этом уведомлении Кант пояснил, что в написании «Попытки критики всех откровений» он не принимал никакого участия; автором же трактата является господин Фихте, кандидат богословия.

Так к Фихте пришла известность. Его труд стал предметом обсуждений философов. Уже в следующем году последовало второе издание книги.

Фихте всё ещё работал в качестве домашнего учителя в Гданьске, который в 1793 году, после Второго раздела Речи Посполитой, перешёл к Пруссии и стал Данцигом. К этому времени финансовое положение отца и дочери Ран в Цюрихе существенно улучшилось, и Фихте решил отправиться в Швейцарию, чтобы жениться. В романтичном письме от 5 марта 1793 года он пообещал Иоганне Ран, что приедет к ней через три-четыре месяца. И в последующих письмах он выспренным слогом уверял невесту в том, что он страстно жаждет воссоединиться с ней, что его сердце переполняет чувство любви. Фихте приехал в Цюрих, и в октябре того же года он и Иоганна поженились.

182

*

За время работы домашним учителем в доме графа фон Крокова Фихте анонимно, видимо ещё в Гданьске-Данциге, в конце 1792-го или в начале 1793 года, издал небольшую, объемом в 86 страниц, книгу под названием «Требование к правителям Европы о возвращении свободы мысли, которую они до сих пор подавляли». На обложке книги вместо действительного названия места и точной даты публикации значилось: «Гелиополь, в последний год старой тьмы». На её написание Фихте вдохновили события Французской революции. Именно в это время Конвент упразднил монархию во Франции и провозгласил страну республикой. Страстности этому публичному выступлению Фихте придало очевидно и то, что в Пруссии цензоры не допустили к изданию его «Критику всех откровений». Даже при том что «Требование к правителям Европы...» вышло анонимно, её издание было решительным, смелым поступком образованного, глубокомыслящего человека.

183

*

Во введении к этой книге Фихте категорично заявил, что её публикация с открытой продажей в одних странах и запреты на её издание в других покажут, какие правители поддерживают просвещение граждан, а какие подавляют. Избавиться от бед, которые преследуют человечество, народы могут двумя способами, продолжил Фихте: либо резкими преобразованиями в обществе, либо путём постепенного, медленного, но неуклонного прогресса. Революции, насильственные изменения государственного строя неизбежно сопровождаются страданиями и лишениями народа, но могут достичь своих целей гораздо быстрее, чем в результате поступательных перемен в общественной жизни. Однако в случае революции всегда существует вероятность неудачи и ещё бóльших бедствий для народа, чем те, которые привели к насильственным действиям, пишет Фихте. Безопаснее сосредоточение усилий на просвещении народа с постепенным улучшением государственного устройства, заключил он.

Фихте призвал народы мира задуматься над тем, по какому праву их государи властвуют над ними. Защитникам наследственной власти он возразил, что времена варварства, когда короли считали своим правом наследовать людей, как стадо скота, уже прошли. Фихте развил эту мысль:

Человека нельзя наследовать, продать или подарить; он не может быть чьей-либо собственностью, потому что он — собственность самого себя и должен оставаться таковым. Глубоко в своей груди он несёт божественную искру, — совесть, которая возвышает его над животными и делает его гражданином мира, первым членом которого является Бог. Она велит ему абсолютно и безусловно из собственного побуждения, без какого-либо принуждения извне, хотеть одного и не хотеть другого. [...] Ничто не может командовать им, кроме этого внутреннего закона, потому что это его единственный закон, а если он действует вопреки этому закону и позволяет навязать себе другой, то в нём уничтожается человечность и он низводится до уровня животных.

Так же как Жан-Жак Руссо в труде «Об Общественном договоре», Фихте, в этом трактате разграничил неотъемлемые права человека и отчуждаемые. Однако в отличие от Руссо с его противоречивыми высказываниями, Фихте остался последовательным в своих суждениях. Руссо в том главном своём труде, с одной стороны, заявил, что человек, отказываясь от своей свободы, отрекается от своего человеческого достоинства, но с другой, утверждал, что каждый гражданин по общественному договору теряет свою естественную свободу и передаёт верховному правителю не только все свои полномочия, но и свою личность. Фихте же в «Требовании к правителям Европы...» категорично и вполне ясно заявил, что передаче по общественному договору подлежат лишь права на внешние действия, но никак не на личные убеждения.

Поскольку исполнительная власть не может осуществляться всеми гражданами, они передают её нескольким или одному члену общества — правителю. Таким образом исполнительная власть получает лишь те полномочия, которыми располагает народ. А свобода мышления человека к ним не принадлежит, потому что является неотъемлемой частью личности, её неотчуждаемым правом. Если бы при вступлении в гражданское общество его члены отказывались от стремлений к познанию истины, такой общественный договор был бы незаконным, поясняет Фихте. Исполнительная власть не имеет права ограничивать свободу граждан в высказывании своих взглядов, потому что каждый обладает, в частности, неотчуждаемым правом воспринимать суждения других — учиться, доказывает он; государи не располагают решающим голосом в том, что истинно, а что ложно, и не должны определять, что является допустимым для исследований, а что нет.

Обращаясь к монархам, которых страшат ужасы Французской революции, Фихте заметил, что деспотизм королей и фанатизм церкви привели к более кровавым последствиям, чем события в революционной Франции. Убийства и насилия в Париже — это плоды не свободы слова, а предшествующего длительного рабства духа, пишет Фихте. Неограниченная свобода мысли и свобода выражения взглядов лишь укрепляют государство, утверждает он, и в обязанности исполнительной власти входит охрана этих свобод:

Государь, у тебя нет права подавлять нашу свободу мысли; а то, на что у тебя нет права, ты никогда не должен делать, даже если вокруг тебя рушатся миры и ты вместе со своим народом должен быть погребён под их руинами. О разрушенных мирах, о тебе и о нас, погребённых под руинами, позаботится тот, кто дал нам права, которые ты уважал.

Главной задачей исполнительной власти является именно защита прав людей, подчёркивает Фихте. Он призвал государей научиться отличать своих истинных врагов — тех интриганов, которые советуют им держать подданных в незнании, — от настоящих доброжелателей: дальновидных мужей, которые призывают правителей способствовать просвещению народа.

184

*

Приехав в Цюрих и поселившись в доме своего тестя, Фихте обрёл наконец столь долгожданный для него досуг. В конце лета 1793 года он закончил работу над книгой, которую назвал «Вклад в исправление общественного мнения о Французской революции». В том же году Фихте издал её без указания своего имени. По объёму она в пять раз больше, чем «Требование к правителям Европы». Главным предметом рассмотрения книги также были права человека и правовые особенности общественного договора.

В предисловии Фихте указал на важность Французской революции, дающей богатый материал для размышлений, и на то, что насильственные государственные перевороты можно предотвратить, если народ будет знать о своих правах и обязанностях. Чуть дальше, во введении к книге, Фихте поставил два главных вопроса, ответы на которые смогут дать оценку революционных действий: первый вопрос — об их законности, о том, имеет ли народ право изменять конституцию своей страны, и второй вопрос — о разумности революции, о том, являются ли средства, выбранные для достижения намеченных целей, наиболее подходящими. Фихте разъяснил, что в этой книге он рассмотрел только первый вопрос — об оценке законности революции, а возьмётся ли он за написание второй части или нет, зависит от того, как читатели воспримут это издание. Вторую часть труда он не написал, но свой ответ на вопрос о том, разумно ли прибегать к насильственному изменению государственного устройства, он к этому времени уже дал в трактате «Требование к правителям Европы...».

185

*

В книге «Вклад в исправление общественного мнения о Французской революции» Фихте в своих рассуждениях отталкивался от нескольких положений. Согласно одному из них, гражданское общество основывается на договоре между всеми его членами, которые обладают равными правами, причём эта конституция страны отражает уровень развития, на котором общество находится. Согласно другому положению, высшей духовной целью человека и всего человечества является полное согласие устремлений каждого с законом разума, он же — закон нравственности. Если бы эта цель была полностью достижимой, тогда однажды — в том светлом будущем — оказалось бы, что в изменении общественного договора больше нет необходимости. Однако эта цель никогда не может быть полностью достигнута; человечество должно и будет лишь приближаться к организации социальной жизни на принципах нравственности, а значит ни одна конституция государства не является неизменной, — раньше или позже каждый договор будет пересмотрен. Иными словами, конституция каждой страны в результате прогресса культуры, которого требует моральный закон, должна улучшаться, заключил Фихте. Причём конституция может быть изменена лишь общей волей всех граждан, настаивает он. Таким образом на главный поставленный в этой книге вопрос Фихте ответил утвердительно:

I.2 ...Доказано, что право народа изменять свою государственную конституцию является неотъемлемым, неотчуждаемым правом человека, поэтому все возражения, выдвигаемые против неприкосновенности этого права, заведомо ложны... [...]

I.3 Каждая революция предполагает отказ от прежнего договора и объединение посредством нового. И то и другое законно...

Больше половины этого многословного труда занимают последующие суждения Фихте о своеобразных государствах, которые могут существовать и существуют внутри государства, подчиняясь своим законам. Фихте поочерёдно рассмотрел эти общественные структуры и высказался о том, что можно и нужно сделать с целью исключить или уменьшить вред, который они приносят, и каким образом устранить опасность, которой они угрожают стране. Эти коварные государственные образования внутри государства, как разъяснил Фихте, сформировали евреи, военные, дворяне и духовенство.

186

*

Прочитав пассажи Фихте о евреях, Скрижаль опешил. Текст разил ярым антисемитизмом. Первую мысль — о том, что Фихте всё это высказал в запале, — Скрижаль отбросил. В предисловии к книге автор уверенно заявил: «Я тщательно обдумал всё, что написал»; «Моё основное правило как писателя: не пиши ничего, что заставило бы тебя покраснеть».

После недолгих размышлений удивление Скрижаля поумерилось. Фихте был лютеранином. До 18 лет он учился в известной государственной школе Пфорта и намеревался стать священником. Поэтому он безусловно изучил все труды вдохновителя Реформации. А Лютер возненавидел евреев, когда осознал, что они не отрекутся от своей веры — не станут христианами. В конце жизни, в трактате «О евреях и их лжи», Лютер по сути разработал программу геноцида еврейского народа.

Из сказанного Фихте здесь, в книге «Вклад в исправление общественного мнения о Французской революции», следует, что он считал Лютера преемником дела Иисуса. Первую главу этого труда он закончил высокопарным обращением к религиозным вождям: «I.1 Иисус и Лютер, святые ангелы-хранители свободы... взгляните с высших сфер на своих потомков и порадуйтесь всходам, уже колышущимся на ветру: скоро к вам засобирается третий — тот, кто завершил ваше дело...». Фихте не назвал имени человека, который должен по его убеждению стать третьим хранителем свобод человечества, но безусловно он имел в виду Канта; в год выхода этой книги Канту было 69 лет.

Суждениям Фихте, изложенным далее по тексту, Лютер там, на небесах, должно быть, порадовался:

I.3 Почти по всем странам Европы распространяется могущественное, враждебно настроенное государство, которое постоянно находится в состоянии войны со всеми остальными и ужасно тяжело угнетает граждан в некоторых из них; это — еврейство. Я не думаю, — надеюсь объяснить это позже, — что оно становится таким ужасным потому, что образует отдельное и крепко сплочённое государство, а скорее потому, что это государство построено на ненависти ко всему человеческому роду.

Далее Фихте пишет, что иудеи обрекли себя на мелкую торговлю, которая ослабляет тело человека и убивает всякое благородное чувство, и что исповеданием своей религии они исключили себя не только из радостного общения христиан, но также из круга исполнителей и носителей гражданских обязанностей и прав. Фихте вовсе не собирался предлагать меры по вовлечению евреев в сферу общественной жизни. Напротив, он предостерёг соотечественников от предоставления евреям гражданства:

I.3 Не напоминает ли это вам государство в государстве? Не напрашивается ли здесь понятная мысль, что евреи, которые являются гражданами государства более сильного и могущественного, чем ваше, полностью растопчут ногами остальных ваших граждан, если вы дадите им ещё и гражданство в ваших государствах?

Вслед за этим пассажем в тексте шло примечание, где заверения Фихте в своей человечности, — в частности, в том что «ядовитое дыхание нетерпимости» чуждо его сердцу, — чередуются с грубыми антисемитскими выпадами. Примечание заканчивалось таким же непоследовательным выражением сочувствия евреям и ненависти к ним:

Если вы ели вчера и снова голодны, а хлеб у вас есть только на сегодня, отдайте его еврею, который умирает от голода рядом с вами, если он вчера не ел, — и вы поступите очень хорошо. Но я не вижу другого способа дать им гражданские права, кроме как в одну ночь отрубить им всем головы и поставить вместо них другие, в которых нет ни одной еврейской идеи. Чтобы защитить нас от них, я не вижу другого способа, как завоевать их обетованную землю и отправить их всех туда.

Рассуждения об этом государстве в государстве — сáмом, по его уверению, опасном для христианских стран — Фихте закончил словами о том, что взгляды многих современных писателей относительно евреев кажутся ему весьма непоследовательными и что он имеет право выражать свои убеждения, а кому они не нравятся, пусть не ругают его, а лучше опровергнут сказанное.

187

*

В военизированных монархиях формируется ещё одно — почти столь же опасное, как еврейство, — государство; его создают военные, пишет далее Фихте. Он указал на то, что военные компенсируют строгости армейской дисциплины и тяжести службы грубыми оскорблениями и преступлениями против гражданских лиц и что законы их специального суда сильно отличаются от общих законов страны. Так военный суд строго наказывает проступки, которые с точки зрения морали не являются ошибочными, и напротив, оправдывает действия, за которые гражданский суд вынес бы суровый приговор, пояснил Фихте. Он высказался о необходимости изменить такое положение дел, когда один социальный класс общества подчиняется неким особым нормам нравственности.

Дворянство, продолжает Фихте, представляет собой менее опасное государство внутри государства, чем класс военных, но оно также является враждебной социальной средой для нетитулованных жителей страны, потому что дворяне имеют интерес, который противоположен интересу остальных граждан. Принято считать, что привилегии перед другими людьми дворянам даны по рождению, однако это противоречит естественным правам человека, настаивает Фихте. Он повёл речь о том, что важные вакантные должности в государстве, по крайней мере в девяти случаях из десяти, занимают дворяне, и что придворными и офицерами на военной службе могут становиться исключительно представители знати, и что лишь дворяне могут занимать определённые канонические должности в церкви. Каждое государство, заявил Фихте, имеет полное право, не упраздняя дворянство как класс, уничтожить все привилегии, которыми представители этого сословия до сих пор пользуются; тогда титулы исчезнут сами собой. Каждую должность в государстве следует заполнять исходя из способностей и заслуг человека, а должности придворных нужно просто отменить, предложил Фихте. Дворянам следует постепенно отвыкать от праздности и расточительства, к которым они привыкли, и начать зарабатывать полагаясь только на свои силы; ни один человек на земле не имеет права жить за счёт труда других, подытожил он.

Церковь также является государством внутри государства, потому что обладает своей законодательной, исполнительной и судебной властью, указал Фихте, и он разъяснил, в чём заключается и как проявляет себя каждая из этих ветвей власти. Церковь не имеет права навязывать кому-либо свой религиозный закон: каждый человек свободен по своей природе и может поэтому сам искать, исследовать и выбирать пути к своему счастью. Каждый может отречься от преданности церкви, даже если пообещал ей послушание, и тем самым вернуть себе свободу веры. А несколько человек, каждый из которых разорвал свой договор с церковью, вправе образовать свою религиозную организацию. Фихте выступил с резкой критикой союза государства и церкви. Государство согласно общественному договору должно судить только действия граждан, но не взгляды; оно не имеет никаких полномочий интересоваться мнением человека о потустороннем мире. Там, где это происходит, под видом государства действует церковь. И когда церковь принуждает жителей страны признать её верховенство или берёт на себя полномочия, которыми она не наделена, государство обязано защищать как свои права, так и законные права граждан. Соединение государства и церкви ослабляет силу обоих, доказывает Фихте. В частности, если гражданская власть ищет опоры в религии, она тем самым показывает свою слабость. «I.6 Таким образом, — заключил он, — государство и церковь отделены друг от друга: между ними существует естественная граница, которую они не имеют права пересекать». Чтобы эта граница была чётко обозначенной и не смещалась, Фихте призвал власти и общество отстаивать гражданские права жителей страны, принимать меры для просвещения народа и лишить церковь всех земных благ, — всех её владений.

188

*

В конце того же 1793 года Фихте получил предложение занять в Йенском университете место внештатного профессора на кафедре философии с довольно скромным окладом в 200 талеров. Должность освободилась после ухода Карла Леонарда Рейнгольда — того самого австрийца, который уехав из Вены, перешёл в протестантство и после штудирования «Критики чистого разума» изложил плоды своих размышлений в «Письмах о философии Канта». Кандидатуру Фихте, как понял Скрижаль, предложил Гёте, который был советником герцога Саксен-Веймарского, в чьих владениях тогда находилась Йена.

Сначала Фихте получил частное письмо от Готлиба Хуфеланда, профессора права Йенского университета, который посоветовал ему как можно быстрее принять это приглашение, если оно его заинтересовало. По сообщению Хуфеланда, были несогласные с таким замещением вакансии из-за вольнодумства кандидата, но Хуфеланд уверил их в том, что Фихте, действительно известный своим демократизмом, будет выражать свои взгляды достаточно умеренно и благоразумно. Вскоре Фихте получил официальный запрос от представителя властей герцогства с предложением занять освободившуюся должность к началу летнего семестра.

Приглашение в Йену и обрадовало, и смутило Фихте. Он уже занимался разработкой своей философской системы, и ему нужен был досуг. Он попытался оттянуть отъезд из Цюриха, чтобы сначала завершить труд или хотя бы существенно продвинуться в своих умопостроениях. Однако в отсрочке ему было отказано, — вакансия не могла оставаться открытой. И Фихте пришлось выбирать между сосредоточением на писательстве и преподаванием, отнимающим значительную часть времени. Он решил занять предложенную ему должность.

189

*

В письме от 1 марта 1794 года, отправленного Карлу Рейнгольду из Цюриха, Фихте сообщил, что он уже в значительной степени разработал свою систему, но для публикации она пока недостаточно ясна. Тем не менее ещё до отъезда в Йену Фихте составил введение к лекциям, которые он собирался читать о своей философии. В начале 1794 года эта небольшая книга объёмом 68 страниц была издана в Веймаре, главном городе герцогства, под названием «О понятии наукоучения, или так называемой философии, как приглашение на лекции по этой науке Иоганна Готлиба Фихте, назначенного профессором философии Йенского университета».

В предисловии к этому изданию Фихте сообщил, что по истечении нескольких лет он надеется завершить изложение своей философской системы и представить её вниманию читающих людей. Здесь же он отдал должное гениальному уму Канта, а также Рейнгольду, чей вклад в дело философии по его мнению был, после Канта, наибольшим.

Сказав в этой книге, что философия — это наука, Фихте поставил вопрос, о том, как возможно само существование науки, причём любой. Ответ на этот вопрос, пояснил он, будет сам по себе представлять научное знание. Если такой ответ будет найден, то философия станет наукой о науках. Фихте назвал её Wissenschaftslehre. На русский язык это сложносоставное слово принято переводить нескладным термином «наукоучение». Скорей всего это название и в оригинале режет слух немца, способного отличать ясность речи от косноязычия.

Каждая наука должна иметь одно достоверное основоположение, отталкиваясь от которого выводятся все остальные, и если такое первое достоверное основоположение наукоучения — науки всех наук — будет найдено, то именно оно должно служить основанием достоверности абсолютно всего знания, рассудил Фихте. В наукоучении одно ведёт ко всему, и всё ведёт к одному, пояснил он. То, что в наукоучении обосновано, является безусловно истинным; заблуждения здесь исключены, категорично заявил Фихте. По существу же — о том, что именно является первым, безусловно достоверным основоположением этой новой, ещё не созданной, науки, — он, должно быть с целью заинтриговать читателя, сказал совсем мало. Наукоучением правит рефлексия, заметил он ближе к концу книги. Из всего изложенного здесь можно лишь догадываться, что таким надёжным фундаментом всех знаний является некое абсолютное Я.

190

*

Фихте приехал в Йену 18 мая 1794 года. Уже 25 мая он прочёл свою первую публичную лекцию, а на следующий день — частную лекцию. К этому времени его имя было уже хорошо известно интеллектуалам в Германии, и число студентов, которые посещали его занятия, постоянно росло. Осенью того же года он издал книгу с текстами первых пяти своих публичных лекций, прочитанных в летнем семестре. Книга называлась «Несколько лекций о назначении учёного». Скрижаль нашёл её необычайно интересной тем, что в ней было немало поразительных высказываний и рассуждений.

В первой из этих публичных лекций Фихте изложил свои взгляды о назначении и высшей цели человека безотносительно того, является человек учёным или нет. Фихте сформулировал здесь главное основоположение нравственности, подобно тому как сделал это Кант, однако его понимание основ морали не имело ничего общего с формулировкой Канта. Главный принцип нравственности у Канта — в разных, но по смыслу не отличающихся между собой вариациях — гласил: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой, ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». У Фихте главное правило морали звучало замысловато и более чем странно: «Поступай так, чтобы ты мог мыслить максиму своей воли как вечный закон для себя самого». Из этой установки и дальнейших разъяснений Фихте следовало, что человек должен действовать в соответствии с неизменным моральным правилом, оставаясь в полном согласии с самим собой. Однако в чём заключается это правило, Фихте не пояснил. Получалось, смысл его маловразумительной формулировки и последующих толкований сводился к принципу: «Не изменяй себе в своих действиях, каких бы взглядов ты ни придерживался».

Подобный парадоксальный постулат Скрижаль увидел и в суждении Фихте о высшей цели и высшем благе людей. Высшей целью человека является полное согласие с самим собой, категорично заявил Фихте. И далее он пояснил, что именно согласие с самим собой есть то, что Кант в своей критической философии назвал высшим благом. Такая привязка к Канту выглядела не только неудачной, но даже бессовестной попыткой придать весомости своим взглядам и укрепить свой авторитет за счёт стяжания славы самого известного в Германии философа. Формулировка Фихте не имела ничего общего с положениями Канта, потому что Кант считал, что конечной целью стремлений человека в соответствии с тем же моральным законом является наивысшее для человечества благо в мире.

Здесь же, в тексте первой лекции, Фихте развил свою мысль о высшей цели человека таким образом, что не изменив её посыла, он формально нашёл точку соприкосновения своей формулировки с суждениями Канта. В предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума» Кант назвал свою критику революцией в метафизике и пояснил: не разум познаёт внешние по отношению к нему предметы, а сами объекты внешнего мира, также как весь мир в целом, сообразуются с формами мышления человека. Согласно Канту, это происходит естественно, помимо воли наблюдателя. Фихте же, исходя из того, что человек должен постоянно оставаться в согласии с самим собой, указал своим слушателям на необходимость изменить внешний мир, — указал на это как на долженствование личности: поскольку объекты стремятся исказить впечатления человека, его Я должно воздействовать на предметы внешнего мира, чтобы не дать им нарушить согласованность внутренних представлений. И Фихте сделал вывод: «Подчинить себе всё неразумное, овладеть им свободно и согласно своему усмотрению — вот последняя конечная цель человека». Под всем неразумным в этом бравом, но расплывчато сформулированном призыве можно понимать не только природу, но и недостаточно развитых людей, а подчинение «согласно своему усмотрению», опять же, не предполагает каких бы то ни было нравственных основоположений, которыми человеку надлежит руководствоваться в своих действиях. Сказав, что к совершенству, к полному согласию с самим собой, можно лишь всё более и более, до бесконечности, стремиться, Фихте заявил, что именно приближение к этой, до конца недостижимой, цели и является истинным призванием человека.

191

*

В последующих трёх публичных лекциях Фихте излагал слушателям свои взгляды о назначении человека в обществе, о различии сословий и о назначении учёного.

Благодаря совместному проживанию людей, где в противоборстве личностей всегда побеждают лучшие, человеческий род совершенствуется, сказал Фихте во второй лекции. В качестве высшей цели общества, абсолютное достижение которой, как заметил он, невозможно, но к которой необходимо стремиться, является единодушие, полное согласие всех членов общества между собой. В соответствии с этим, целью, назначением человека в обществе Фихте назвал такое объединение людей, которое по сплочённости становится всё более крепким, а по объёму, по числу объединившихся, — всё более обширным.

В лекции с названием «О различии сословий в обществе» Фихте указал, что высший закон человечества требует равенства всех людей и однообразного развития задатков каждого человека. Для реализации этого закона разум должен подчинить природу, которая допускает физическое неравенство рождающихся особей. От самих членов общества требуются поэтому два стремления: стремление к передаче знаний и стремление к восприятию знаний. Таким образом, благодаря разуму, который находится с природой в непрекращающейся войне, влияние природы будет становится всё слабее, а господство разума — всё могущественнее.

В тексте четвёртой лекции, названной «О назначении учёного», Фихте повёл речь о том, что от развития наук зависит развитие всего человеческого рода и что именно учёный является учителем и воспитателем человечества. Цель работы такого интеллектуала, заключающаяся в облагораживании людей, совпадает с устремлением общества, причём продвижение к этой цели — обязанность людей науки. Учёный должен быть нравственно лучшим человеком своего века и подавать пример другим. Фихте заверил свою аудиторию, что словá «Вы — соль земли», с которыми Иисус обратился к своим ученикам, относятся и к учёным. Последующие слова Фихте наводили на мысль, что он видел себя главным законоучителем человечества и по меньшей мере соизмерял свою общемировую роль с миссией вероучителя из Назарета. Сказав слушателям, что у него и у них общее призвание, он заговорил о себе:

...Мне также, со своей стороны, вверена культура моего века и последующих веков; и из моих трудов сложится путь последующих поколений и мировая история народов будущего. Я призван свидетельствовать об истине; моя жизнь, моя судьба не имеют значения; результаты моей жизни имеют бесконечное значение. Я — жрец истины, я служу ей, я посвятил себя тому, чтобы сделать всё ради неё — и дерзать, и страдать.

Самой интересной из этих опубликованных лекций Скрижаль нашёл последнюю, пятую, названную «Рассмотрение утверждений Руссо о влиянии искусств и наук на благосостояние человечества». Скрижаль вспомнил о сочинении Жан-Жака Руссо про то, способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов, и он подумал, что сейчас узнает, как Фихте, который прежде превозносил заслуги Руссо, раскритиковал своего учителя за утверждение, что развитие наук и искусств навредило человечеству; ведь Фихте в этих лекциях внушал студентам, что благополучие человечества напрямую зависит от полноты знаний. Скрижаль быстро понял, что он глубоко ошибся.

192

*

Напомнив своим слушателям, что Руссо считал возвращение в естественное, первобытное состояние той целью, к которой испорченное человечество должно стремиться, Фихте заявил, что видит в Руссо своего единомышленника: «Следовательно, он делает то же самое, что делаем мы; он работает, чтобы по-своему продвинуть человечество дальше и содействовать стремлению человечества к последней высшей цели». Проблема лишь в том, продолжил Фихте, что Руссо допустил противоречия в своих суждениях. Фихте взялся их разрешить и пообещал: «...Мы поймём Руссо лучше, чем он сам понимал себя, и мы найдём его в полном согласии с самим собой и с нами».

Фихте начал оправдание Руссо словами о том, что чувство никогда не ошибается, однако способность суждения допускает ошибки, когда неправильно интерпретирует чувство. Руссо, руководимый своим ярким воображением, — «поднявшись на страшную высоту», — увидел все пороки мира и потому с глубоким негодованием обрушился на свою эпоху. «Не будем винить его за эту чувствительность! Это признак благородной души...» — защитил его Фихте; в эту крайность — в мечты о возвращении человечества в естественное, лишённое пороков, состояние — Руссо впал под наплывом горьких чувств. Пороки, конечно, пропали бы, согласился Фихте, но в этом случае человек стал бы неразумным существом.

Руссо действительно высказывался о разуме как патологическом органе. Скрижаль просмотрел свои записи и нашёл фразу, которую искал. «...Состояние размышления — это состояние противоестественное, а человек, который размышляет, — это порочное животное», — утверждал Руссо в «Рассуждении о происхождении и основаниях неравенства между людьми».

Руссо, как пояснил Фихте, упустил из виду, что по мере развития наук, — благодаря новым изобретениям и открытиям, — удовлетворение чувственных потребностей людей будет становиться всё легче, и таким образом Золотой век — то состояние человечества, которое Руссо считал находящимся в далёком прошлом, — на самом деле лежит в будущем, причём человечество может построить это будущее лишь своим неустанным трудом. Источником всех пороков, указал Фихте, являются не потребности людей, как решил Руссо, а их леность; потребности, напротив, побуждают к деятельности и к добродетели.

Руссо остро чувствовал бедствия людей, но он не нашёл — не стал искать — в себе силы, чтобы облегчить страдания современников, заключил Фихте. Перейдя к наставлениям, он высказал парадоксальную мысль: «Я хотел показать вам на примере одного из величайших людей нашего века, какими вам не следует быть...». Фихте призвал студентов преодолевать несовершенства мира своими делами. «Действовать! действовать! — вот для чего мы здесь», — заявил он.

193

*

К осени 1794 года Фихте завершил работу, в которой изложил свои философские взгляды. Он договорился с издателем о печати текста этого труда частями — по мере продвижения типографских работ, с тем чтобы его студенты могли пользоваться уже готовыми листами: именно принципы своей философской системы он разъяснял слушателям на частных лекциях. В конце этого года книга была издана. Она называлась «Основы всего наукоучения» — Grundlage der gesamten Wissenschaftslehre. В переводе на русский язык за ней закрепилось название «Основы общего наукоучения».

В предисловии к этому, первому, изданию книги Фихте заявил, что он открыл путь, следуя по которому философия может стать очевидной наукой. Такой зачин обещал Скрижалю встречу с интересными суждениями. Но по мере продвижения в чтении он всё больше сомневался, что даже начало этого, прежде неведомого философам, пути можно пройти с полным пониманием умопостроений автора. «Бедные студенты, — в какой-то момент подумал Скрижаль. — Если они не засыпáли на занятиях этого себе на уме профессора, то заснуть им, скорее всего, мешало сознание уплаты денег за посещение лекций».

Чем дальше Скрижаль следовал за ходом мысли Фихте, тем в бóльшие интеллектуальные дебри заводил его автор. Скрижаль понял, что разборкой этих словесных конструкций он насилует своё сознание, не получая от этого никакого интеллектуального удовольствия. Фихте же, казалось, напротив, получал наслаждение, оттого что он с упорством и упоением насиловал одни и те же абстрактные слова, перенося их из одного предложения в другое, но в ином порядке. «Похоже, он просто морочит людям голову», — подумал Скрижаль и поумерил умственное напряжение; он перестал вникать в те нагромождения однокоренных слов, которые казались ему непроходимыми; он понимал, что ничего не потеряет, если обойдёт самые густые из этих дебрей стороной. Казалось, Фихте, увлечённый своим теоретизированием, забывал, что кто-то будет следовать за его мыслями. Не потрудившись изложить своё видение мира более доходчиво, он тем самым не выказал даже минимально необходимого уважения к своим читателям.

При всех трудностях с пониманием текста Скрижаль продолжал копировать те параграфы и формулировки, которые, как ему казалось, содержали главные суждения Фихте. Дочитав таким образом, с большим трудом, книгу до конца, он почувствовал облегчение. И всё же для понимания роли Фихте как философа в истории духовных исканий человечества и чтобы в дальнейшем уяснить, насколько влияние его взглядов оказалось значимым, Скрижалю нужно было сделать краткие записи о содержании и особенностях этого труда.

194

*

Главными философскими столпами в наукоучении Фихте служат три основоположения, а центральным является понятие «Я». Согласно счётчику слов, это личное местоимение, отдельно стоящее или в сочетании с отрицанием — «не-Я», встречается в тексте «Основ всего наукоучения» около двух тысяч раз. Однако что именно имел в виду Фихте под этим понятием — какой субъект, чьё самосознание — он толком не разъяснил. Мнения философов расходятся: одни уверены, что абсолютное Я у Фихте — это Бог, другие считают, что это понятие представляет собой идею — идеал, к которому стремится самосознание человека.

Прочитанное не оставило у Скрижаля никаких сомнений в том, что Фихте философствовал о самосознании первопричины — Бога. Книга начиналась словами: «Мы должны отыскать абсолютно первое, совершенно безусловное основоположение всего человеческого знания». Сказав, что доказать или как-то определить этот принцип невозможно, Фихте просто назвал его составным словом Thathandlung, которое с немецкого на русский язык обычно переводят как дело-действие, а на английский — fact-act, факт-действие. Смысл, стоящий за этим словом, Скрижаль понял несколько иначе — как суть-действие.

Существует нечто равное себе всегда, — то, что всегда остается одним и тем же, утверждает далее Фихте, и это безусловно полагаемое нечто он выразил формулой: «Я = Я», «Я есть Я». «Я есть», пояснил он, обозначает единственно возможное суть-действие; причём Я является и тем, что совершает действие, и продуктом этого действия. Ту же тавтологию своей краткой формулы он выразил в расширенной формулировке: «I.1.7 Я полагает себя самогó просто потому, что оно есть». И здесь Фихте, как должно быть представлялось ему, разъяснил, о каком начале он ведёт речь, когда называет его «Я»:

I.1.7 Это делает совершенно ясным, в каком смысле мы употребляем здесь слово Я, и приводит нас к отчётливому объяснению Я как абсолютного субъекта. То, бытие (сущность) чего состоит исключительно только в том, что оно полагает себя самого существующим, есть Я как абсолютный субъект. Поскольку оно полагает себя, оно есть, и поскольку оно есть, оно полагает себя; и соответственно с этим, Я безусловно необходимо для Я. То, что не существует для себя, не есть Я.

В последующих параграфах книги, в бесчисленных абстрактных детализациях, Фихте уточняет, чем является Я: оно есть лишь то, что оно есть; ему нельзя дать дальнейшего объяснения; за пределами этой реальности больше нет никакой реальности; сущность Я состоит в его деятельности; для Я нет ничего реального, что не было бы и идеальным. Я стремится заполнить бесконечность и в то же время имеет тенденцию, которая побуждает его рефлектировать над самим собой как заполняющем бесконечность; тем не менее, Я не в состоянии рефлектировать ни над собой, ни над чем-либо, пока предмет его рефлексии не будет ограничен. Ограниченным же его делает чувство желания, некое стремление Я, которое выводит его за его пределы и полагает нечто такое, что должно быть вне его — внешний мир, не-Я. В своих умопостроениях Фихте различает «Я вообще», оно же абсолютное Я, и «Я в частности», оно же интеллект, возникающий от побуждения, которое идёт от не-Я.

Вторым основоположением всего человеческого знания, то есть наукоучения, утверждает Фихте, является существование этого самого не-Я — противоположности Я. Так же как с разъяснениями и уточнениями всего того, что касается Я, он в своих туманных рассуждениях о не-Я и о том, как возникает не-Я, более чем многословен. Стремление Я не может быть положено без положения некоторого противоположного стремления не-Я. Не-Я появляется потому, что Я, субъект, противополагает себе нечто — объект. Не-Я — это продукт самоопределяющегося Я, положенный в самóм Я; не-Я — это устремлённая в бесконечность деятельность Я, которая обращается вовнутрь; в отличие от абсолютного Я, не-Я делимо. Один раз, ближе к концу этой книги, Фихте назвал «не-Я вообще» Вселенной. Сказав, что не-Я — это нечто созерцаемое, которое должно противополагаться Я — созерцающему, он уточнил, что созерцание Я является не рефлексией, а действием, которое создаёт созерцаемое.

Третье основоположение наукоучения гласит, что неделимое Я противополагает в себе самóм делимое Я и делимое не-Я; причём эти противоположности подлежат объединению до тех пор, пока остаётся хоть что-нибудь противоположное, — пока не будет достигнуто если не абсолютное единство, которое невозможно, то бесконечное приближение к единству, пояснил Фихте. Для того чтобы в этом синтезе оказаться уравненным с не-Я, Я должно быть опущено до более низкого понятия — понятия делимости. Противоречие в представлении Я, с одной стороны, как бесконечного, ничем не ограниченного, а с другой — как конечного Фихте объяснил при помощи различения двух противоположных деятельностей Я: чистой — стремлением, не имеющим своей целью никакого объекта, — и объективной. В этом синтезе Я и не-Я, который осуществляется способностью Я — силой воображения, — ни субъективное не уничтожается объективным, ни объективное — субъективным. В самом начале третьей, последней, части книги Фихте сформулировал результат трёх основоположений наукоучения: «Я и не-Я взаимно определяют друг друга».

195

*

В построении принципов созданной им науки Фихте во многом отталкивался от работ Канта. В наукоучении тоже нашлось место для чистого разума, чистого рассудка, практического разума, способности суждения и силы воображения. А на синтезе противоположностей — на приёме, который использовал Кант, — держится вся философская система Фихте. В четвёртом параграфе «Основ всего наукоучения», в одном из примечаний, Фихте прямо указал на такую зависимость: «Изложенные здесь принципы и ещё подлежащие изложению, очевидно лежат в основе его собственных». Однако в этом же примечании Фихте, говоря о разработанной им науке, заявил, что достиг большего, чем Кант: «Наш идеализм, не догматический, а критический, идёт на несколько шагов дальше его [идеализма]... Он несколько раз говорил, что в своей критике хочет представить не науку, а только её пропедевтику; и трудно понять, почему его последователи не хотели ему верить».

Фихте был убеждён, что ему удалось создать науку, для которой Кант сделал лишь введение; причём в истинности открытых им знаний Фихте не сомневался. «II.E.3 ...Исключив несостоятельное и немыслимое, мы сводили мыслимое во всё более узкий круг и так шаг за шагом подходили всё ближе и ближе к истине, пока наконец не нашли единственно возможный способ мыслить то, что следует мыслить», — уверял он студентов и читателей своей книги. Сказав, что наукоучение во всех своих частях ещё нуждается в совершенствовании, он добавил: «...III.2 Но её основные принципы не будут опровергнуты никем и ни в какую эпоху». Фихте считал также, что именно наукоучение дало обоснование сформулированному Кантом категорическому императиву. В этой книге он пояснил, что люди, которые согласно какому-то осознанному или неосознанному внушению поступают так, чтобы образ их действий мог стать всеобщим законом, следуют такому внушению потому, что этого от людей требует Я, которое обладает правом абсолютно постулировать и от которого зависит абсолютно всё.

В черновике письма Йенсу Иммануилу Баггесену Фихте сопоставил своё наукоучение с Французской революцией. В этом письме, которое датируется апрелем или маем 1795 года, он не только высказал притязание на совершённую им революцию в философии, подобно тому как Кант назвал свою критику чистого разума революцией в метафизике; Фихте считал, что наукоучение освободит философию от влияния Канта:

Моя система — это первая система свободы; как та [французская] нация освобождает человека от внешних цепей, так и моя система освобождает его от оков вещей самих по себе, от внешнего влияния, которое во всех предыдущих системах, даже в кантовской, более или менее связывает его...

Оставив в стороне сравнение текстов Канта и Фихте по замысловатости и неудобочитаемости, самым существенным отличием в философских системах этих двух метафизиков Скрижаль увидел то, что Кант в своих умопостроениях исходил из анализа работы собственного разума и делал выводы о закономерностях всего духовного и материального мира. А Фихте в своих суждениях шёл в обратном направлении: он начинал с самосознания Бога и делал туманные, довольно скудные, выводы о происходящем в мире людей. Ни та, ни другая система взглядов, по разным причинам, не казалась Скрижалю объективной, но сам подход Канта к интеллектуальным исканиям представлялся более логичным, даже более честным: хотя он бездоказательно обобщил особенности работы своего разума до принципов работы разума как такового, он, в отличие от Фихте, не выдавал свои представления о действиях первоначала, Бога, за действия, безусловно известные ему во всех подробностях. Фихте же, действительно, начал свою философскую постройку с рассмотрения самосознания Бога как собственного самосознания, — так, будто был посвящён во все тонкости созерцания и действий первопричины мира.

196

*

Фихте утверждал, что наукоучение согласуется не только с системой взглядов Канта. Своим единомышленником, который лишь допустил неточности в рассуждениях, он, как следует из сказанного им в этой книге, считал и Декарта. В первом параграфе «Основ всего наукоучения», где Фихте сформулировал первое, главное, основоположение этой науки, — в математическом виде, «Я = Я», и в словесном выражении, «Я есть Я», — он пояснил, что исходное утверждение Декарта «Я мыслю — значит существую» фактически означало: «Существую как мыслящий, — следовательно, существую». И далее Фихте продолжил: «I.1.10 Человек не обязательно мыслит, если существует, но необходимо существует, если мыслит». А коль так, заключил он, то прибавку о мышлении в исходной формуле Декарта можно упустить, и тогда она примет вид: «Существую, следовательно, существую». Таким образом, формула Декарта в точности получалась совпадающей с первым основоположением наукоучения. Фихте умолчал однако о том, что Декарт искал первый непреложный принцип философии в своём самосознании, а он, Фихте, усмотрел такой принцип в самосознании первопричины.

197

*

Прежде чем Фихте открыл для себя философию Канта, он прочёл трактаты Спинозы, и как следует из содержания «Основ всего наукоучения», остался не только под впечатлением, но и под существенным влиянием мировоззрения Спинозы. В описании безличного понятия «Я» у Фихте Скрижаль увидел сходство с тем, что Спиноза называл субстанцией — одной единственной реальностью, сущностью которой является существование и которая существует сама по себе, иными словами, является причиной самой себя. Оба они, Спиноза и Фихте, исходили в своих выводах из существования этих, постулированных ими, по сути похожих, первоначал. Здесь, в «Основах», Фихте даже отождествил мышление реальности, которую Спиноза называл субстанцией, с Я своей науки, а протяжение той же субстанции философской системы Спинозы отождествил с не-Я. Больше того, чуть дальше по тексту, Фихте назвал первую, теоретическую, часть наукоучения систематическим спинозизмом. «I.3.8 Однако наша система, — отметил он следом, — присоединяет ещё практическую часть, которая обосновывает и определяет первую и тем даёт всей науке завершение, исчерпывает всё то, что может быть найдено в человеческом духе...».

Если бы наука, положения которой изложил Фихте в этой книге, исчерпывала все явления всех пределов человеческого духа, такому человечеству нужно было бы от души посочувствовать, подумал Скрижаль. К тому же Фихте сам поставил под сомнение все свои глубокомысленные обоснования. «III.9.2 По отношению к реальности вообще как Я, так и не-Я имеет место только вера», — заметил он в конце книги.

198

*

Скрижаль увидел также связь между тем, что Фихте в качестве первоначала представил абсолютное Я, и положением элементарной философии Рейнхольда, профессорское место которого Фихте занял в университете Йены. Рейнхольд в опубликованных им «Письмах о философии Канта», утверждал, что критической философии недостаёт надёжной основы, фундаментального принципа, достоверность которого не требует обоснования, но который сам обусловил всё, что существует в мире. Рейнхольд назвал таким первопринципом сознание. Фихте, по меньшей мере приняв во внимание суждения Рейнхольда, таким безусловным началом в своей философской системе представил самосознание Бога.

199

*

Фридрих Шиллер также преподавал в Йенском университете. Он был лично знаком с Фихте и прочёл «Основы всего наукоучения». В стихотворении «Мудрецы», Die Weltweisen, датированном 1795 годом, Шиллер не назвал имени метафизика, над чьими выводами он посмеялся, но очевидно, что он высказался здесь о содержании труда своего коллеги, с которым у него были разногласия. Скрижаль перевёл и занёс в свой архив небольшой фрагмент из этого стихотворения Шиллера:

...Там говорится, если вкратце,

что десять — это не двенадцать,

снег охлаждает, пламя жжёт,

а человек на двух ногах идёт. [...]

Кто метафизику изучит, тот узнает,

что кто горит, уже не замерзает,

что мокрое способно увлажнить,

а что сияет, может осветить. [...]

Самой глубокой мыслью, которую Скрижаль встретил на страницах «Основ всего наукоучения», были слова о том, что нечто субъективное превращается в нечто объективное. «III.10.21 Вполне подходящего примера для этого нельзя привести...» — уверил читателей Фихте, очевидно имея в виду происхождение объектов мира из самогó Я. И дальше в качестве пояснения он привёл невразумительные примеры о субъективных восприятиях людей чего-то сладкого и кислого, красного и жёлтого, а также пример о восприятии сахара; причём это были вариации примеров, которые Скрижаль встретил в прочитанных им фрагментах книги Соломона Маймона «Категории Аристотеля»; она вышла чуть раньше «Основ всего наукоучения». Ссылку на Маймона в этих рассуждениях Фихте не сделал. В пункте Е.3 четвёртого параграфа «Основ», в высказывании об обмане воображения, он заметил, что его точка зрения совпадает с мнением одного из крупнейших мыслителей современности. Указав таким образом на Маймона, что следовало из редакторской ссылки, Фихте по имени тоже его не назвал. Тем не менее имя Маймона он в этой книге несколько раз упомянул.

Суждение о том, что не разум познаёт предметы внешнего мира, а сами предметы сообразуются с формами мышления человека, принадлежало Канту. Но слов о превращении субъективного в нечто объективное Скрижаль в прочитанных трудах Канта не встретил или не запомнил. А мысль, над которой заставил его задуматься Фихте, была интересной. Ведь абсолютно всё созданное руками людей, прежде чем обрести форму, — будь то орудия труда, или дом, или картина, — действительно существовали сначала как нечто субъективное: в разуме человека.

200

*

Спустя полгода после приезда Фихте в Йену его публичные лекции о назначении учёного стали причиной его конфликта с церковными властями герцогства. В ноябре 1794 года, чтобы привлечь на эти лекции как можно большее число слушателей, Фихте решил проводить их по воскресеньям, когда студенты располагают свободным временем. Такая практика не была общепринятой, но и не считалась недозволенной. В ряде университетов Германии, включая Йенский, занятия по воскресным дням случались. Не зная, существуют ли какие-то ограничения на чтение лекций в Йене, Фихте отправил письменный запрос профессору Шюссу — одному из старейших профессоров университета, — и он получил ответ, что в таком намерении нет ничего предосудительного, разве что для занятий будет выбран час публичного богослужения. Воскресные службы в Йене проходили днём, с 11 до 12 часов, и Фихте объявил о проведении занятий с 9 до 10 утра.

Уже после первой его воскресной лекции, прочитанной в ноябре, Йенская консистория отправила в консисторию Веймара донесение о том, что Фихте своими воскресными лекциями хочет подорвать практику богослужения в Йене. Оберконсистория, в свою очередь, отправила письмо герцогу с сообщением том, что профессор Фихте, нарушая закон и порядок, читает публичные лекции по воскресеньям, во время церковных служб.

Тайный совет герцогства запретил Фихте преподавание по воскресным дням до окончания расследования. Фихте пришлось оправдываться. В очень большом письме, отправленном на имя проректора университета, он рассказал о своих намерениях, пояснил, почему он выбрал именно такое время для занятий, и привёл примеры проведения воскресных лекций в других университетах. «Мог ли я поверить, что в 1794 году, в том месте, где без колебаний разрешаются комедии и балы по воскресеньям, мне запретили бы делать подобные вещи?» — удивился он.

Сенат университета отправил на имя герцога письмо, в котором Фихте был охарактеризован как законопослушный человек, однако его намерение преподавать по выходным дням было названо крайне сомнительным. Тем не менее герцог Карл Август в письме от 28 января 1795 года, адресованном сенату Йенского университета, сообщил, что с Фихте следует снять безосновательно выдвинутое против него подозрение и разрешить ему чтение лекций по воскресеньям после окончания дневной службы. И в начале февраля Фихте возобновил прерванные воскресные занятия; он вёл их с 3 до 4 часов дня. Однако в это время уже до предела обострился другой конфликт. Из-за нападок со стороны студентов, очевидно уже в марте, Фихте прекратил преподавание и вскоре уехал из Йены.

201

*

В Йене существовали три студенческих ордена, — нелегальные, фактически тайные, союзы, многие члены которых были известны своими дурными наклонностями. Фихте в своих лекциях стал убеждать студентов в порочности безнравственного поведения и в необходимости роспуска этих тайных организаций. И однажды к нему пришли депутаты от всех трёх орденов с просьбой принять у них присягу об отречении от членства в этих сообществах; они выразили готовность распустить свои союзы. Фихте поддержал намерение пришедших к нему депутатов, но сказал, что не уполномочен к таким действиям. Получив согласие студентов обратиться за содействием к помощнику проректора, Фихте поговорил с ним, а помощник проректора порекомендовал ему сообщить о случившемся в Веймар — одному из членов Тайного совета. И Фихте сделал это.

Правительство решило направить в Йену специальную комиссию — для разбирательства. Узнав о доносе своего профессора государственным органам герцогства, члены одного из трёх тайных союзов посчитали, что он обманул их и намерен выдать властям. Они изменили своё решение о роспуске ордена и стали мстить Фихте. Накануне Нового года, ночью, группа подвыпивших студентов попыталась проникнуть в дом, где он жил. Им это им не удалось, но Фихте пришлось выслушивать и грубые оскорбления, и площадную брань.

После приезда в Йену специальной комиссии из Веймара два ордена были распущены, а члены третьего ордена продолжали мстить профессору, которого они считали предателем. Жена Фихте и его тесть к этому времени уже переселились из Цюриха в Йену. И однажды вечером, когда Фихте с женой шёл по улице, толпа молодчиков стала выкрикивать оскорбления в адрес его жены, а когда супруги вернулись домой, в их окна полетели камни. Стёкла были разбиты. Тем разбушевавшимся молодчикам всё сошло с рук, — расследование не нашло виновных. Сенат университета пообещал Фихте обеспечить его безопасность, однако нападки на него не прекратились. Ночью группа парней опять выбила стёкла в доме, который Фихте арендовал, и один из камней попал в голову его тестя.

Обо всех этих событиях Фихте рассказал летом того же 1795 года в большой публикации. Скрижаль занёс в свой архив фрагмент из этой статьи:

11 Ничто не сравнится с ужасами той ночи. Я обнаружил, что со мной обращаются хуже, чем с самым злейшим преступником, что я и моя семья подвергаемся нападкам плохих парней... Как только рассвело, я отправился в Веймар, сообщил об инциденте, объяснил, что при таких обстоятельствах я не могу жить в Йене, и через несколько дней получил разрешение от Его Светлости герцога Веймарского удалиться в деревню... Для полноты картины хотелось бы добавить, что на этот раз виновные были обнаружены и наказаны. Они были членами третьего ордена.

В это время в Йене жил Гёте. Он был хорошо осведомлён о выходках местных студентов. Летом предыдущего года Фихте прислал ему печатные листы «Основ всего наукоучения», и Гёте прочёл их. В письме от 10 апреля 1795 года, адресованному члену правительства Кристиану Готтлобу фон Фойгту, — куратору Йенского университета, — Гёте едко подшутил над затруднениями Фихте:

Итак, они увидели абсолютное Я в большом замешательстве, и конечно, это было очень невежливо со стороны тех не-Я, которых заставили летать через окна. Но он подобен Творцу и Хранителю всего сущего, который, как нам говорят богословы, также никак не может справиться со своими созданиями.

Всё лето этого года Фихте провёл в деревне Османштедт, — невдалеке от Йены и от Веймара. За эти месяцы он очень продуктивно поработал над написанием нескольких трактатов. Одним из них был «Очерк особенностей наукоучения в отношении теоретической способности». Скрижалю опять предстояло разбираться в отношениях между Я и не-Я.

202

*

В книге «Очерк особенностей наукоучения в отношении теоретической способности», изданной в 1795 году, было 108 страниц — втрое меньше, чем в «Основах всего наукоучения» издания 1794 года. И Скрижаль почему-то надеялся, что эта книга хоть немного да прояснит непонятое им в отношениях между Я и не-Я. Однако в «Очерке» он нашёл объяснение зауми «Основ» ещё большей заумью, отчего и без того зыбкие интеллектуальные постройки наукоучения в его голове предельно затуманились.

В начале этой книги Фихте высказался о преимуществах своего метода познания по сравнению с умопостроениями Канта. Кант, пояснил он, шёл в своих рассуждениях от частного к общему, исходя из предпосылки, что в мире существует многообразие, но на таком пути нельзя объяснить продолжение опыта в бесконечность: нельзя объяснить самогó бесконечно-общего. Под бесконечно-общим Фихте, надо думать, имел в виду Бога. «I От конечного нет пути в бесконечность», — продолжил он и добавил, что в обратном направлении — от бесконечности, недоступной определению, к конечному — прийти очень даже можно. «I Наукоучение, призванное охватить всю систему человеческого разума, должно встать на этот путь и спуститься от общего к частному», — сформулировал Фихте свою задачу. Тем не менее другой постулат в этом первом, очень маленьком, параграфе противоречил такой всеохватности наукоучения: «Наукоучение как наука совсем не спрашивает об опыте и совершенно не учитывает его. Оно должно было бы быть истинным, даже если б опыта не было вообще». Совместить эти две противоречивые особенности интеллектуального детища Фихте Скрижаль не смог: получалось, наукоучение, призванное охватить систему человеческого разума и объяснить частное, совершенно не принимало во внимание ни того, не другого, поскольку работа разума человека и особенности мира принадлежали к опыту, который наукоучение не рассматривает. Фихте в этом же параграфе заверил читателей: «Метод теоретического наукоучения уже описан в “Основах”, и он лёгок и прост». В этих словах читалось: «Ты очень глуп, Скрижаль, если не понимаешь таких простых вещей». Наукоучение действительно не хотело принимать во внимание возможности его разума.

203

*

У Скрижаля сложилось впечатление, что Фихте заигрался в Бога. Больше того, в тексте этой книги Скрижаль находил суждения, из которых следовало, что автор оказался проницательней самогó Творца. Фихте разъясняет читателям те действия, которые Я совершает бессознательно. Такие откровения Скрижаль встречал несколько раз и в «Основах», но здесь, в «Очерке», они показались ему повторяемыми с настойчивостью. Для Фихте очевидно, что Я забывает себя в полагании не-Я. «III.7.В ...Следовательно, — поясняет он сказанное, — этот продукт созерцается без осознания акта созерцания. [...] Я никогда не осознаёт этого действия и никогда не сможет осознать его». Фихте повторяет это утверждение с категоричностью как само собой разумеющееся: «III.7.С.2 Я, как хорошо известно, никогда непосредственно не осознаёт своих действий... Я рефлектирует просто потому, что оно есть Я. Оно не осознаёт своей спонтанности в этом действии, как не раз было указано...». Эти и многие другие сообщения Фихте выглядели как записи, сделанные в наблюдении за Богом, который творит Вселенную, не отдавая себе в том отчёта, в то время как наблюдатель — автор «Очерка», — отслеживая чувства, рефлексии и действия Бога, документирует их как предысторию мира. Новым по сравнению с содержанием «Основ всего наукоучения» Скрижаль нашёл в «Очерке» то, что Фихте различает здесь необходимое не-Я и случайное не-Я.

Так же как в «Основах», Фихте и в этой книге то и дело прибегает к словосочетанию «Я должно», das Ich soll или das Ich müsse. Каким-то образом он оказался осведомлённым о том, что именно надлежит делать Всеведущему, в частности:

III.3 Я должно полагать в себе нечто чужеродное; это чужеродное представляет собой недеятельность, или страдание; и Я должно полагать его в себе через деятельность; следовательно, Я должно быть в одно и то же время и деятельным, и страдающим...

III.5 ...Я должно полагать в себе то, что в нём должно быть.

III.7.С.1–2 Я должно полагать себя ограниченным, потому что и в какой мере оно полагает себя свободным... Я должно полагать себя свободным, потому что и в какой мере оно полагает себя ограниченным.

Несмотря на маловразумительность содержания, в заявлениях «Бог должен...» было всё же что-то оригинальное.

Фихте и в «Основах всего наукоучения» обозначал латинскими буквами A, B, C, D, X, Y, Z различные абстрактные понятия, а затем оперировал этими буквами в своих рассуждениях, отчего его спекуляции становились ещё более отвлечёнными, а текст — нечитаемым. Но здесь, в «Очерке», особенно в его последней из четырёх частей, он увлёкся своими умопостроениями настолько, что, казалось, напрочь перестал учитывать, поймёт ли его читатель или нет. И всё же Скрижаль занёс в свой архив фрагмент текста, — один из тех, в котором Фихте, если Скрижаль правильно понял, вёл речь о том, как Я созерцает объекты X и Y. Текст выглядел как решение сложной геометрической задачи со многими переменными:

IV.2 Будем обозначать неизвестное, посредством которого должен быть определён объект, — как О; тот способ, которым Y определяется им — как z, а способ, которым X определяется им, — как v.

Взаимосвязь такова: X должно быть положено как подлежащее синтетически объединённое с v или же нет; точно так же и v может быть синтетически объединено с X или с каким-либо другим объектом; Y, с другой стороны, необходимо соединяется с z посредством синтеза, если X должно быть объединено с v. Когда v полагается как соединяющееся с X или нет, Y необходимо полагается как соединённое с z, и отсюда вытекает следующее: каждый возможный объект должен быть соединён с v, кроме Y, так как оно уже неразрывно с ним связано. Так же и X должно связываться с каждым возможным О, кроме z, так как с ним неразрывно связано Y; из него поэтому оно безусловно исключается.

Х и Y совершенно исключены из Я; Я совершенно забывается и теряет себя в их созерцании...

Фихте закончил книгу словами о том, что изложив теорию наукоучения, он оставляет своего читателя на том месте, от которого начал свои рассуждения Кант.

204

*

При чтении книг Канта Скрижаль тоже столкнулся с немалыми трудностями в понимании изложенных в них мыслей. Однако наука, которую разработал Фихте, с лёгкими и простыми, по уверению её создателя, принципами, оказалась для Скрижаля практически непостижимой.

Общей проблемой в книгах Канта и Фихте он видел необычайное многословие, которое существенно утяжеляло и без того тяжёлый для понимания текст, где почти каждое предложение состоит из целого ряда абстрактных, неоднозначных понятий. Причём Фихте ещё меньше, чем Кант, постарался сделать свои трактаты удобочитаемыми. Но плотность мысли в текстах Канта — число интересных, глубоких суждений по отношению ко всему объёму написанного — Скрижаль нашёл у Канта несравнимо большей, чем у Фихте; сравнение здесь было даже неуместным.

Скрижаль подумал также об ущербности эстетического чувства, о притуплённости у Фихте чувства слова, — чувства, которое абсолютно необходимо пишущему о чём-либо автору. Человек с хорошим чувством слова не назвал бы своё детище столь нескладно — «наукоучение». Но неуклюжесть этого термина меркла в глазах Скрижаля по сравнению с несуразностью того, как Фихте обозначил главное в своей науке понятие. Чем больше Скрижаль пытался вникнуть в суть этой мудрёной философской системы, тем больше он удивлялся тому, как можно было назвать личным местоимением «Я» то начало, которое в них представлено абсолютно лишённым всех личностных признаков. Ведь местоимение «Я», с характеристики которого начинаются и заканчиваются все рассуждения Фихте и которое встречается в этих книгах чуть ли не в каждом предложении, — что бы автор ни подразумевал под Я, — неизбежно влечёт за собой ассоциации, явно нежелательные для передачи его мыслей. Столь же усложнила бы понимание рассказа о красотах зимнего заснеженного леса замена в тексте слова «снег» на слово «снеговик», а в справочнике по кулинарии — замена слова «тесто» на слово «крендель».

Сказанное Фихте о Я свидетельствовало о том, что это первоначало логичней было бы так и назвать — первоначалом или же подыскать другой, один из многих, подходящий термин: первопричина, безусловное, абсолют, абсолютный субъект, идеально-реальное, бесконечно-общее, или, в конце концов, назвать это первоначало словом «самость», которое несёт в себе гораздо меньше личностной окраски, чем кричащее о своей индивидуальности местоимение «Я». Вершиной же нескладностей этой науки всех наук Скрижаль увидел то, что Фихте сумел исписать рассуждениями о Я многие сотни страниц, оставив лучшие философские умы всего мира гадать и спорить о том, что же именно он имел в виду под этим понятием.

Достоинства философской системы Фихте, о которых он высказался в начале «Очерка», — преимущества наукоучения по сравнению с умопостроениями Канта, — тоже казались Скрижалю мнимыми. Кант действительно в своих суждениях шёл от частного к общему: он исходил из особенностей работы своего разума. Наукоучение же, как заявил Фихте, идёт в обратном направлении: спускается от бесконечного к конечному. Но каким образом человек, сколь бы талантливым философом он ни был, может вести речь о перипетиях, которые происходят с бесконечным, если не отталкиваясь от своих представлений о бесконечном, то есть от представлений собственного разума? А коль так, то стартовые площадки философствований Канта и Фихте находились на одном физиологическом уровне — в голове у каждого из них.

205

*

Последующие три года были, видимо, самыми счастливыми в жизни Фихте. Супруги купили дом в Йене. В июле 1796 года Иоганна Ран-Фихте родила мальчика, — первого и единственного их ребёнка. Фихте продолжал преподавать в университете и разрабатывать положения своей философской системы. За эти три года он опубликовал большие по объёму работы: «Основы естественного права» в двух частях, которые вышли в двух томах, и книгу «Система учения о морали согласно принципам наукоучения». В 1797 году он опубликовал небольшие трактаты: «Первое введение в наукоучение», «Второе введение в наукоучение» и «Опыт нового изложения наукоучения». Эти работы появились в номерах «Философского журнала Общества немецких учёных», в котором Фихте стал соредактором вместе с Фридрихом Нитхаммером — преподавателем философии в Йенском университете. Скрижаль всё ещё не терял надежду уяснить смысл мудрёных философских построений Фихте, и он прочёл эти статьи.

206

*

В «Первом введении в наукоучение» Фихте высказался о том, что Канту совершенно не удалось изменить представление своих современников о философии и обо всех науках, потому что никто не постиг рассуждений Канта, и только он, Фихте, понял их и решил посвятить свою жизнь трактовке этого великого открытия. «Я всегда говорил и говорю это здесь ещё раз, что моя система — не что иное, как система Канта. Это значит, что она содержит тот же взгляд на предмет, но способ её изложения совершенно не зависит от изложения Канта», — пояснил он в предисловии. Наукоучение, уточнил Фихте, не занимается разбором сказанного Кантом; оно согласовывается лишь само с собой; оно может быть объяснено только из самого себя и оно делает это, потому что является строго доказательным.

В этой статье Фихте повёл речь о том, что возможны лишь две философские системы, причём одна с другой несовместимые: идеализм и догматизм, и он сформулировал, в чём каждая заключается. Если философ абстрагируется от вещей, то в качестве основы объяснения опыта у него остается интеллект сам по себе; этот образ мышления называется идеализмом. Если же философ абстрагируется от интеллекта, то в качестве основы объяснения опыта он сохраняет вещь саму по себе, и этот метод является догматизмом. А последовательный догматик — это материалист. Идеалист, согласно Фихте, считает, что независимым является Я, а догматик считает, что независимость присуща вещам. «5 Только одно может быть первым, самостоятельным началом; второе уже тем самым, что оно второе зависит от первого...» — сказал Фихте о том же другими словами. Система Канта и система наукоучения — это системы идеалистические, пояснил он. А всех своих современников-философов, кроме Канта и себя, он назвал догматиками. Людям, чей характер ослаблен духовным рабством или тщеславием, не дано возвыситься до идеализма, заметил Фихте; догматизм же является вовсе не философией, а лишь бессильным уверением. «6 Идеализм остаётся единственно возможной философией», — заключил он. Фихте утверждает здесь, что объект любой философии должен лежать вне опыта, что философия предваряет весь опыт, что для философии вообще не существует никакой другой реальности, кроме реальности мышления.

207

*

В журнальной статье под названием «Второе введение в наукоучение» Скрижаль также встретил несколько категоричных заявлений Фихте, которые касались наукоучения и философии в целом. Сначала Фихте отказал в праве называться философом каждому, кто отрицает важнейшее значение наукоучения:

10 Моя философия действительно универсально применима ко всему, что есть философ, говорит с полным правом каждый, кто в ней убеждён; это остаётся верным, даже если ни один смертный, кроме него, не принимает её положения, потому что, добавит он, не философ тот, кто не признаёт её.

Сказав таким образом, что даже одного приверженца наукоучения, помимо создателя этой науки, достаточно, чтобы быть уверенным в её непреходящем значении, Фихте в последующих словах сообщил читателям, что философия достигнет своей цели и в том случае, если только один мыслитель будет совершенно согласен с самим собой, — со своими философскими взглядами. В этом невнятно прописанном пассаже всё же ясно прозвучало, что даже если такого единственного приверженца наукоучения не найдётся, мировая философия может считать стоявшую перед ней задачу выполненной.

Утверждение о достаточности признания своей правоты хотя бы одним человеком с последующим заявлением о необязательности даже одного такого человека Фихте безусловно позаимствовал из Евангелия от Иоанна: он фактически повторил слова Иисуса в той же последовательности и с той же степенью их противоречивости, как переданы эти уверения Иоанном. «5.31‑32 Если я свидетельствую сам о себе, то моё свидетельство не является истинным. Есть другой, свидетельствующий обо мне», — сказал поначалу Иисус, имея в виду Иоанна Крестителя. А затем, если верить апостолу Иоанну, Иисус предельно упростил доказательство своего посланничества: «8.14 Хотя я сам о себе свидетельствую, моё свидетельство истинно, потому что я знаю, откуда пришёл и куда иду». От провозглашения своей всемирной исторической миссии как философа, подобно сказанному Иисусом в том же споре с фарисеями: «8.12 Я — свет миру», Фихте воздержался.

208

*

В этой журнальной статье, во «Втором введении в наукоучение», Фихте разъяснял читателям, что наукоучение, так же как философия Канта, представляет собой трансцендентальный идеализм, сущность которого в том, что понятие бытия здесь рассматривается как вторичное, выведенное из свободной деятельности, — очевидно, из суть-действия, как назвал он эту деятельность в «Основах всего наукоучения». «7 Я, из которого исходит наукоучение, не должно иметь никакого бытия», — решительно заявил Фихте, и должно быть не один человек поломал голову над смыслом этого утверждения.

Фихте заверил читателей в том, что именно Кант указал на идею наукоучения, и что Кант сам помышлял создать такую науку. «6 ...Всё, что он в действительности излагает, представляет собой фрагменты и результаты этой системы», — утверждал Фихте, и чуть далее он продолжил:

...Утверждение, что Кант не знал ничего, отличного от его собственного «я», вовсе не ново. Вот уже десять лет все желающие могут прочитать в печатном виде самое полное и исчерпывающее доказательство этого. Его можно найти в работе Якоби «Идеализм и реализм» (Бреслау, 1787), в приложении «О трансцендентальном идеализме», стр. 207 и далее.

Скрижаль не поленился и нашёл текст книги Якоби «Давид Юм о вере, или Идеализм и реализм», на которую сослался Фихте. Здесь, в приложении, Якоби действительно вёл речь о философии Канта, где, в частности, утверждал: «...Эта философия занимается доказательством того, что объекты и отношения между ними — просто субъективные вещи, только определения нашего собственного «я», и нам совершенно недоступны».

Уверения Фихте в этой статье выглядели так, что он всеми правдами и неправдами, хотел придать особую значимость представленного им миру учения за счёт стяжания авторитета Канта. Однако неувязки были очевидными: отождествление личного «я» человека, — в данном случае Канта, — с абсолютным Я, которое Фихте положил в основу своей философской системы и которое не имеет никакого бытия, выглядело более чем натянутым. К тому же Кант всячески открещивался от идеализма Джорджа Беркли, а Фихте, так же как Беркли, признавал реальность лишь духовного мира: Фихте даже не считал истинным философом того, кто полагал материю действительно существующей. Он очень хотел, чтобы Кант одобрил проделанную им работу. Здесь же, в шестой главе статьи, в одном из примечаний, он заметил, что ему до сих пор не удалось узнать мнение Канта о наукоучении.

209

*

Скрижаль помнил, что не так давно, за чтением трудов и корреспонденции Канта, он, ещё не имея представления о философских взглядах Фихте, где-то встречал высказывание Канта о наукоучении. И он нашёл это суждение в письме Канта от 5 апреля 1798 года. Оно было адресовано Иоганну Генриху Тифтрунку, профессору философии в университете Галле. Скрижаль занёс в свой архив заключительную часть этого письма:

Что вы думаете об общем наукоучении господина Фихте? Он прислал мне книгу уже давно, но мне пришлось отложить её чтение, потому что я нашёл её большой и слишком сильно отвлекающей меня от работы, и я только теперь познакомился с её содержанием из рецензии в A.L.Z.*. Сейчас у меня нет времени осилить её; но судя по рецензии на Фихте (которая написана с большим пристрастием к нему со стороны рецензента), мне представляется, будто я пытаюсь схватить призрак, и думая, что поймал его, вижу не предмет, а только самого себя, даже только свою руку, протянутую к призраку. Чистое самосознание без того, к чему оно могло бы быть направлено, и что выходит даже за пределы логики, производит странное впечатление на читателя. Даже название (наукоучение) не обнадёживает, потому что любое систематически продуманное учение есть наука; это предполагает науку о науке и так далее до бесконечности.

__________

* Allgemeine Literatur-Zeitung — «Всеобщая литературная газета», выходившая в Йене.

Скрижаль не исключал, что трудности в понимании соображений Фихте о надсуществовании изначально несуществующего Я объяснялись тем, что эти умопостроения были слишком сложны для его ума. Прочтение письма Канта несколько приободрило его. Уяснив, что наука Фихте даже Канту показалась призраком, Скрижаль подумал о том, что не следует принижать свои способности. Сравнение с призраком невольно вызвало у него ассоциацию с нарядом голого короля, но такая параллель была несправедливой по отношению к Фихте, безусловно талантливому человеку.

210

*

Две книги «Основ естественного права согласно принципам наукоучения» Фихте издал в 1796 и 1797 годах. Поскольку мнений о выдающемся значении этого труда Скрижаль не встречал, он в поисках этих двух томов всё ещё раздумывал, читать их или нет. Найдя тексты и предполагая, что чтение будет непростым, он всё же взялся за это дело.

Уже во введении он не раз мысленно спотыкался о вездесущее Фихтовское Я. Тем не менее здесь было сказано и нечто вполне определённое, — что исполнительная власть и законодательная власть в гражданском праве неотделимы, что они не могут быть разделены, что законодательная власть является ветвью исполнительной власти. Тут же, в конце довольно большого вступления, Фихте столь же уверенно заявил, что конституция страны должна приниматься голосованием абсолютно всех её граждан и может быть принята только единогласно. Эти суждения почти полностью задули и без того угасавший интерес Скрижаля к способности Фихте решать социальные проблемы. А когда в последующих параграфах первой книги, по-прежнему то и дело встречая загадочное Я, Скрижаль дочитал до утверждения, что трансцендентальный философ должен считать всё существующее существующим исключительно только для Я и что какой бы вид Я ни предполагался, всё существующее может существовать только через Я, — Скрижаль закрыл первый том. Зная, что в приложении ко второму тому «Основ естественного права...» Фихте высказался о сексуальных и супружеских отношениях между мужчиной и женщиной, он решил прочесть эту часть книги.

211

*

Половое влечение у мужчин и женщин проявляется по-разному, пишет Фихте в первом приложении к «Основам естественного права...». Мужчина, поясняет он, ищет в связи с женщиной удовлетворения своего полового инстинкта, а влечение женщины направлено на удовлетворение сексуальной потребности мужчины; в половом акте она становится средством для достижения цели своего любимого. Желание соития с мужчиной унизительно для женщин; половое влечение у них проявляется в форме любви; женщине достаточно того, что её влечёт любовь — благороднейшее из всех естественных влечений, продолжает Фихте. Любовь, утверждает он, врождена только у женщины, и только через представителей этого пола она становится достоянием всего человечества. Скрижаль занёс в свой архив некоторые суждения этого знатока женских сердец:

4 ...В неиспорченной женщине нет выраженного полового влечения и вообще нет полового инстинкта, а есть только любовь; и эта любовь — естественный инстинкт женщины, стремящейся удовлетворить мужчину. ...Для женщины это лишь удовлетворение сердца. Её единственная потребность — любить и быть любимой.

5 Став средством удовлетворения мужчины, женщина, теряет свою личность [Persönlichkeit]. Она получает её и все своё достоинство обратно только потому, что делает это из любви к мужчине. [...] Отдавая себя однажды, она отдаёт себя навсегда.

В числе последствий того, что жена теряет в муже свою личность, Фихте назвал прежде всего отказ жены от всей своей собственности в пользу мужа; признавая брак, пояснил он, государство тем самым гарантирует мужчине законность владения имуществом супруги. Жена отказывается также от всех своих прав; её жизнь становится частью жизни мужа, его собственностью:

16 Понятие брака подразумевает самое неограниченное подчинение женщины воле мужа, не по юридическим, а по моральным причинам. Она должна подчиняться ради собственной чести. Женщина принадлежит не себе, а мужчине. Государство, признавая брак, то есть признавая отношения, основанные на чём-то гораздо более высоком, чем оно само, отказывается с этих пор считать женщину юридическим лицом. Муж полностью заменяет её; своим замужеством она полностью уничтожена для государства по собственной воле, которую государство ей гарантировало. Муж становится её гарантом перед государством, её законным опекуном; он во всём живёт её общественной жизнью; и всё, что ей остаётся, это семейная жизнь.

Для государства муж и жена — только одно лицо, а все публично-правовые действия совершаются исключительно мужем, который является представителем своей супруги в государстве; никто не имеет права апеллировать к женщине, состоящей в браке. Сказав, что жена как член общества имеет право голоса, Фихте разъяснил, что долг мужа — участвовать в голосовании лишь после обсуждения вопроса с женой. Тогда голосование мужа будет результатом общей воли супругов.

Фихте категорично заявил, что женщины не должны занимать государственные должности, так как предназначение женщины — любить и выйти замуж. А коль так, значит, совершенно свободной в своих решениях она быть не может, что для государственных служащих абсолютно необходимо.

Для Фихте было очевидно и то, что женщины не должны становиться ни учителями, ни проповедниками, ни врачами, ни юристами. Необходимость этих ограничений он пояснил тем, что женщина не может и не должна выходить за пределы своих чувств. Ни одна женщина, не известна как философ или автор открытий в математике, заметил Фихте. Однако эти особенности женщин, рассудил он, позволяют им сочинять стихи, заниматься написанием романов, популярных сочинений для женщин и даже написанием трудов по истории.

212

*

В 1798 году Фихте издал книгу под названием «Система учения о морали согласно принципам наукоучения». Когда Скрижаль нашёл электронную версию оригинала и увидел, что в книге было 494 страницы, он, поразмыслив, не стал заниматься её переводом, чтобы прочесть. Он решил, что если Фихте последующими своими, не столь большими, трудами заставит его изменить уже сложившееся у него суждение о скудости мысли своих, порой отягощённых заумью, писаний, то он наберётся терпения и прочтёт «Систему учения о морали...».

213

*

В какой-то момент, ещё до поисков книги «Система учения о морали...», Скрижаль задумался о том, имеет ли вообще смысл продолжать изучение трудов Фихте. Не бросать начатое, как рассудил он, следовало хотя бы потому, что философские взгляды Фихте повлияли на мировоззрение Шеллинга, чьи труды он собирался прочесть; о существовании такого влияния ему уже было известно. Скрижаль хотел также узнать о тех высказываниях Фихте, которые способствовали появлению фашизма в Германии. Необходимость увидеть связь этих подстрекательств с действиями нацистов показалась ему даже более важным аргументом, который склонил его к решению продолжить чтение наиболее известных книг Фихте. В становлении духа человечества, как давно уяснил Скрижаль, случались как взлёты, так и падения, которые были спровоцированы силой пагубных уверений и воззваний пустозвонов и подлецов. Такие бедствия увлекали за собой, на погибель, массы людей. И чтобы получить сколь-нибудь объективное представление о духовном пути, пройденном народами земли, знакомство с убеждениями таких разжигателей межнациональной и религиозной розни требовало не меньшего внимания, чем изучение трудов и жизни лучших умов человечества.

214

*

В 1798 году разгорелся очередной, третий по счёту, конфликт Фихте в Йене с вовлечением в него властей герцогства. В этот раз спор закончился неблагоприятно для Фихте. Ему пришлось оставить преподавание и уехать из Йены.

Началось с того, что «Философский журнал», который Фихте издавал вместе с Нитхаммером, принял для публикации статью Фридриха Карла Форберга «Развитие понятия религии». В этом эссе Форберг указал на разницу между понятиями «религия» и «вера», — на то, что это разные вещи: религия связана с практическими действиями и предписаниями морали, а вера отражает спекулятивные представления человека о Боге, которые могут меняться, поскольку сам вопрос о существовании Бога остаётся до конца неопределённым.

Фихте в чём-то не соглашался с суждениями автора этой статьи и хотел сопроводить публикацию своими примечаниями, но Форберг возразил против этого. И тогда Фихте решил опубликовать своё эссе. Обе статьи появились в первом номере «Философского журнала» за 1798 год, причём работа Фихте, которая называлась «Об основании нашей веры в божественное мироуправление», была размещена первой. Во вступлении к ней Фихте заметил, что как соредактор журнала он представляет читателям эссе замечательного писателя и философа, которое следует за его очерком.

Прочитав эту довольно большую статью, Скрижаль в очередной раз остался в недоумении и в неведении, объяснялось ли столь удручающее многословие Фихте его неспособностью отчётливо передать словами то, что он хочет сказать, или нежеланием быть однозначно понятым. Впрочем, статья содержала и ясно сформулированные мысли. Вера возникает из убеждённости в существовании велений нравственности, сообщил Фихте, тем самым согласившись с Кантом. Единственно возможным исповеданием веры Фихте назвал исполнение того, что требует долг, причём такое исполнение, которое не подвержено сомнениям и не задаётся вопросом о результатах исполнения долга. А неподчинение голосу своей совести, идущее от размышлений о последствиях действий, необходимых с точки зрения нравственности, он назвал атеизмом, неверием.

О том, существует ли Бог, Фихте высказался противоречиво. В одном из суждений он назвал ошибочными даже сомнения в существовании Бога, однако сделал это столь витиеватым слогом, что смысл его фразы сразу не понять: «Было бы заблуждением говорить, что сомнительно, существует Бог или нет». В другом месте он прямо сказал: «Этот живой и активный моральный порядок сам по себе является Богом». Однако в конце статьи Фихте заявил, что каждый, кто поразмышляет над вопросом о существовании Бога, останется при убеждении, что понятие Бога как некой особой субстанции невозможно и противоречиво; конечное не может понять и объяснить бесконечное, заметил он чуть раньше по тексту. Этим замечанием Фихте фактически признал, видимо не сознавая того, безосновательность наукоучения, разве что он считал себя равновеликим Богу.

Фихте закончил закончил эту статью фрагментом из «Фауста» Гёте и цитатой из стихотворения Шиллера «Слова веры». Причём из трагедии Гёте он процитировал тот фрагмент, в котором Фауст, уже заключивший договор с Мефистофелем, на прямой вопрос Маргариты, верит ли он в Бога, пустился в отвлечённое поэтическое фразёрство, а свой уклончивый ответ Маргарите Фауст закончил словами не о своей вере или неверии, а о том, что всё, включая веру, находится в чувстве, и если оно делает человека счастливым, то он может называть это чувство, как ему угодно: удача, сердце, любовь, Бог.

215

*

Осенью того же 1798 года появилась анонимная брошюра «Письмо отца сыну-студенту об атеизме Фихте и Форберга». Имя издателя и место её публикации тоже не были указаны. Правительство Саксонии, которое первым рассмотрело этот публичный донос, издало указ, адресованный университетам Лейпцига и Виттенберга, о конфискации этого номера «Философского журнала». Указ был напечатан во многих газетах Германии. Власти Саксонии рекомендовали и другим немецким правительствам защитить таким образом религию от нападок. В конце года такое послание, подписанное самим курфюрстом Саксонии Фридрихом Августом, получило и правительство герцогства Саксен-Веймар. В этом письме Фридрих Август осудил мировоззрение Фихте и Форберга как несовместимое с христианской религией и направленное на распространение атеизма. Он попросил власти Саксен-Веймара наказать авторов этих статей и редакторов «Философского журнала», с тем чтобы пресечь подобные безобразия в Йенском университете и в других учебных заведениях. Послание заканчивалось словами о том, что если такие кощунства не прекратятся, правительству Саксонии придётся запретить молодёжи страны учиться в Йене. Власти герцогства Саксен-Веймар переслали копию этого письма в сенат Йенского университета и попросили профессоров прислать им заключение о содержании тех двух эссе Фихте и Форберга.

216

*

Фихте решил ответить своим обвинителям и всем оппонентам. Сначала, в январе 1799 года, он издал книжицу объёмом в 116 страниц под названием: «Апелляция И. Г. Фихте к публике по поводу атеистических высказываний, которые ему приписал рескрипт курфюрста Саксонии о конфискации». Читая её, Скрижаль увидел, что это была не защита человека, обвинённого в атеизме, а его решительное, страстное обвинение своих недругов, — обвинение их в неверии. Содержание «Апелляции» Скрижаль нашёл гораздо более интересным и более важным для самостоятельно думающих людей, чем содержание прочитанных им до сих пор трудов Фихте. Он увидел также, что Фихте при всём его многословии может изъясняться вполне понятно.

217

*

Фихте в «Апелляции» заявил, что он не смог смолчать, — что он считает своим долгом не только защитить свои взгляды, но выступить также в защиту свободы вероисповедания и совести, с тем чтобы помочь интеллектуалам, которых будут обвинять в неверии. Во все времена, пишет он, включая эту эпоху, невежественные люди, выступавшие против новых учений, составляли большинство. И Фихте напомнил читателям про преследования Иисуса. Он вспомнил и про расправу над философом Джулио Чезаре Ванини, которого парламент Тулузы признал виновным в атеизме и приговорил к сожжению на костре. В курфюршестве Саксонии уже запрещены многие книги, заметил он, и вовсе не позорно оказаться в числе авторов, чьи труды попали под такого рода запреты.

Целью религии, по убеждению Фихте, должно быть не ложное утешение, а стремление утвердить в умах и сердцах людей понимание долга и веры в сверхчувственный, нравственный мир, который является местом рождения человека и единственно надёжным обиталищем. Радостное подчинение этому нравственному порядку мироздания и составляет суть религии, утверждает Фихте. Человек, выполняющий свой долг ради самогó долга, возвышается над чувственностью, над миром опыта, и обретает высшее, неподвластное природе существование в области сверхъестественного и вечного.

Цель жизни человека, по Фихте, и состоит в том, чтобы стать совершенно свободным, независимым от всего, что не является разумом. Именно такое полное освобождение от всякой зависимости посредством исполнения долга он назвал блаженством. Вера в Бога и бессмертие основана на послушании долгу, повторяет он. Говоря о своей вере, Фихте высказался о том, что даже когда миллионы солнц, сияющих теперь над его головой, погаснут, он всё ещё будет пребывать в сверхчувственном мире одним из свободных граждан этого владения Бога. Согласно представлениям Фихте, основная идея христианства и суть его философии совпадают в чувстве героизма и невыразимого спокойствия, однако такое утверждение с учётом всего сказанного в «Апелляции» показалось Скрижалю довольно натянутым.

Мораль и религия абсолютно едины, пишет Фихте: мораль предполагает постижение сверхчувственного посредством действия, а религия — посредством веры. Религию без морали он назвал суеверием — обманом несчастных людей ложными посулами, а совершение правильных, с точки зрения морали, действий, но без религии, он признал внешне достойным образом жизни, но продиктованным не чувством долга, а силами чувств: личными интересами или страхом перед последствиями иных действий.

Говоря о единстве морали и религии, Фихте, как видел Скрижаль, неосознанно или намеренно, — что более вероятно, — использовал понятие «религия» вместо необходимого в контексте понятия «вера». На такую подмену смыслов указывал и призыв к читателю: «I Только создай в себе позицию долга — и ты узнаешь Бога; и хотя ты ещё находишься вместе с другими из нас в чувственном мире, ты уже найдёшь себя здесь, в вечной жизни». Если бы Фихте действительно считал мораль и христианскую религию неразрывно связанными, его призыв к современникам прозвучал бы иначе, к примеру: «Изучи новозаветную историю — и ты узнаешь Бога», или так: «Следуй заповедям Иисуса — и ты узнаешь Бога». Лютеранство объясняло спасение, предопределение к вечной жизни, никак не личными усилиями, не заслугами человека, а исключительно ниспосланной свыше благодатью. Поэтому для ортодоксов лютеранской Саксонии такой призыв лютеранина Фихте безусловно должен был представляться доказательством его неверия. Он, чрезвычайно многословный, — и «Апелляция» не стала исключением в его манере письма, — порой, как в этом призыве, недоговаривает, не поясняет сказанного. Очевидно под созданием позиции долга, die pflichtmäßige Gesinnung, он имел в виду настройку разума на принятие решений в соответствии с требованиями долга.

Фихте в «Апелляции» согласился с тем, что для его оппонентов, которые считают Бога находящимся в мире чувств, или представляют Бога некой занимающей пространство субстанцией, или думают, что Бог не имеет отношения к нравственности, — он, Фихте, действительно является атеистом. Фихте прямо высказался о непризнании такого Бога; он не раз и не два употребил словосочетание «их Бог». «II Их Бог — даритель всех удовольствий», — в частности, заметил он. И Фихте объяснил, что конечной целью догматиков является наслаждение — в этой жизни или в той, за чертой смерти. Но искатель наслаждений не способен к истинно религиозному чувству: такое, настоящее, чувство навсегда убивает в человеке желание, утверждает он; пассивное ожидание блаженства и Бог, дарующий блаженство, являются фантазиями, не более того.

Скрижаль занёс в свой архив фрагмент из этой книжицы, — суждение Фихте о том, в чём состоит истинная суть его спора с догматиками, включая тех, которые постановили конфисковать тираж «Философского журнала» с его эссе:

II То, что они называют Богом, для меня идол. Для меня Бог — существо, совершенно свободное от всякой чувственности и всех чувственных дополнений, которому я не могу приписать даже единственно возможное для меня чувственное понятие существования. Бог для меня лишь правитель сверхчувственного мира. Я отрицаю вашего Бога и предостерегаю от него, от этого продукта человеческой порчи, и тем самым становлюсь не отрицателем Бога, а скорее защитником религии. Они не знают моего Бога и не способны подняться до представления о нём. Его для них вообще нет, поэтому они не могут его отрицать, и в этом отношении они не атеисты. Но они [живут] без Бога и в этом отношении они атеисты. Однако мне не по душе язвительно называть их так. Скорее моя религия учит меня жалеть их за то, что они отказываются от самого высокого и благородного ради самого незначительного.

Изданием «Апелляции к публике» Фихте бросил вызов правительству Саксонии и всем своим оппонентам. Он вполне определённо высказался здесь о недалёкости людей, которые не зная ни христианства, ни философии, запрещают философские сочинения в рескриптах, где они называют защиту истинной религии нападками на неё.

218

*

Власти Саксен-Веймара хотели замять дело о привлечении к ответственности авторов и редакторов «Философского журнала». Поэтому правительство герцогства было недовольно тем, что Фихте изданием «Апелляции» существенно обострил конфликт. Фридрих Шиллер, которого герцог Карл Август назначил своим советником, в письме Фихте от 26 января 1799 года сначала высказал несколько хвалебных фраз по поводу содержания «Апелляции» и уверил Фихте, что ему ничто не угрожает, а затем сообщил, что эта публикация произвела не совсем благоприятное впечатление на герцога и членов кабинета. «Вам следовало иметь дело только с веймарским правительством...» — мягко укорил его Шиллер и посоветовал впредь не вступать в споры с властями Саксонии.

Однако Фихте это предупреждение не остановило. Поскольку сенат Йенского университета потребовал от издателей «Философского журнала» отчитаться о публикациях тех двух эссе, Фихте и Нитхаммер сделали это. Причём они издали книгу, куда включили свои отчёты и материалы, связанные с обвинениями авторов эссе в атеизме. Чуть больше половины этой книги, первые 120 страниц, занимало послание Фихте, адресованное проректору Йенского университета, — «Заявление об ответственности». Из текста этого письма следовало, что Фихте полностью проигнорировал совет Шиллера.

219

*

«Заявление об ответственности» было датировано 18 марта 1799 года. Фихте адресовал его проректору Йенского университета в качестве автора статьи, обвинённого в атеизме, и соредактора философского журнала. Учёные люди, заявил здесь Фихте, всегда считали, что все взгляды, даже самые еретические и атеистические, можно и даже нужно выносить на обсуждение. И неужели христианство в столь малой степени обладает внутренней силой, что оно не может защитить себя? И существует ли одна-единственная истинная религия? — полюбопытствовал он. Да и вообще, заметил Фихте, ещё предстоит определить, каким образом Бог сообщил и продолжает сообщать людям свою волю — текстом Священного Писания или же внушением разуму.

Фихте построил свою защиту главным образом на основании юридических норм. Он заявил, что курфюршество Саксония не имеет права преследовать человека, который не является подданным Саксонии; и нельзя преследовать людей из-за суждений о религии, нельзя требовать их наказания. «И где тот закон, по которому нас обвиняют, даже если бы наши писания были действительно безрелигиозными и атеистическими?.. И какой учёный-правовед скажет нам, какое наказание по немецким законам полагается за написание и печать атеистических сочинений?» — спросил он. Фихте указал и на то, что власти герцогства доверили цензуру над публикациями в «Философском журнале» редакторам этого издания, тем самым поручив именно им решать, что можно и нужно публиковать.

Фихте доказывает, что два эссе, из-за которых поднят этот шум, не были атеистическими. В них отрицаются определённые атрибуты понятия «Бог» — телесность Бога, нахождение Бога в пространстве, постижимость Бога, — но отрицание неких определений вещи или понятия не обязательно упраздняет саму вещь или понятие, поясняет он, отстаивая свои взгляды. Из этой публикации Скрижаль узнал о представлениях Фихте о Боге и сверхчувственном мире больше, чем из книг о сути наукоучения. И некоторые из этих суждений он занёс в свой архив:

С чисто философской точки зрения, о Боге следовало бы говорить так: Он есть (логическая связка) не существо, а чистое действие (жизнь и принцип сверхчувственного миропорядка), так же как я, конечный разум, являюсь не существом, а чистым действием — надлежащим действием — как член этого сверхъестественного миропорядка.

...Как только Бог становится объектом понятия, он перестает быть Богом, т. е. бесконечным, и замыкается в пределах. [...]

...Следует ли теперь думать о Боге как едином с миром? Я отвечаю: ни как едином с ним, ни как отличающимся от него: Бога не следует мыслить вместе с ним (чувственным миром) и вообще не следует мыслить, потому что это невозможно. [...]

То, чему я учил в этом эссе о невозможности приписать Богу личность и сознание, основано на этом решительном отрицании постижимости Бога. [...]

...Каждое предполагаемое представление о Боге обязательно является представлением об идоле.

Согласно нашей философии, вера в сверхчувственный мир есть одна из непосредственных истин; да, он есть прежде всего самое непосредственное; поэтому он не поддаётся никаким доказательствам. [...]

Сверхчувственный мир дан нравственному человеку через внутреннее чувство...

Суждения Фихте о Боге и сверхчувственном мире показались Скрижалю интересными, но он опять недоумевал, каким образом Фихте в своих книгах о наукоучении умудрился исписать сотни страниц о том, что непостижимо, — о том, что нельзя, абсолютно невозможно, мыслить; причём эти суждения высказаны в полной уверенности в их истинности.

Всех людей Фихте разделил на две главные группы: одних, стремящихся совершенствовать знания человечества и условия жизни народов, он назвал Друзьями Света, а консерваторов, стремящихся помешать таким усилиям, он назвал мракобесами — Obskuranten. Сказав, что война между этими партиями вечна, Фихте отметил, что Йенский университет пользуется славой среди Друзей Света. Слов о том, что его обвинители во главе с курфюрстом Саксонии являются мракобесами, в тексте не было, но такое мнение автора казалось очевидным.

Фихте в этом послании назвал подлинную, по его мнению, причину нападок на него со стороны правительства Саксонии: «Я для них демократ, якобинец... Они преследуют не мой атеизм, а мою демократию. Первый только дал повод». Рядом аргументов, — в частности, признанием в нерушимой любви к умозрительный жизни, — Фихте отвёл от себя эти обвинения как не имеющие под собой оснований, а свою книгу «Вклад в исправление общественного мнения о Французской революции», изданную в 1793 году, он назвал незавершённой попыткой ещё молодого человека изложить свои политические принципы. Аргумент о незрелости автора этой книги не показался Скрижалю убедительным: когда Фихте работал над ней, ему шёл 32-й год. В конце послания он назвал обвинение в атеизме атакой на его доброе имя и несправедливым актом насилия над невиновным человеком.

220

*

Дальнейшие события, связанные с разрешением этого конфликта, а также перемены в жизни Фихте произошли очень быстро. Его «Заявление об ответственности» ещё больше не понравилось правительству герцогства, чем «Апелляция к публике», и до Фихте дошёл слух о том, что сенат университета может объявить ему выговор. Опасаясь публичной огласки такого порицания, которая задела бы его честь и тем самым вынудила бы его уволиться из университета, Фихте высказал свои опасения в письме Фойгту, который по-прежнему являлся членом Тайного совета герцогства и куратором Йенского университета. В этом письме, датированном 22 марта 1799 года, то есть четырьмя днями после датировки «Заявления об ответственности», Фихте сообщил, что в случае объявления выговора, ему ничего не останется, как подать заявление об отставке. В конце письма он уведомил Фойгту, что несколько его друзей из преподавателей пообещали ему уволиться из университета, если он вынужден будет покинуть Йену, и они вместе с ним перейдут на работу в другое учебное заведение, которое готово их принять. Такое предупреждение походило на угрозу.

Содержание этого письма было обсуждено на Государственном совете в Веймаре. Решающим оказалось мнение Гёте, члена Совета. Гёте назвал ультимативный тон письма недопустимым и высказался о необходимости наказать и уволить Фихте — безусловно очень талантливого, но дерзкого человека.

И уже несколько дней спустя, 29 марта, герцог Карл Август подписал указ, адресованный сенату Йенского университета, с просьбой объявить выговор профессорам Фихте и Нитхаммеру, редакторам «Философского журнала», за их невоздержанность от двусмысленных заявлений по очень важному предмету. Герцог выразил чаяние, что преподаватели университета будут продолжать воздерживаться от распространения любых учений, которые противоречат общепринятому богопочитанию. К этому указу была приложена копия письма Фихте от 22 марта тайному советнику Фойгту, а в постскриптуме указа герцог сообщил, что принимает отставку профессора Фихте, который намеревался уйти с должности в случае объявления ему выговора. И здесь же, в постскриптуме, герцог попросил руководство университета принять увольнение Фихте.

Когда Фихте узнал об этом указе, он отправил ещё одно многословное письмо Фойгту с объяснениями содержания своего предыдущего письма. Но постановление герцога осталось неизменным. Фихте уволился из университета и в конце июня или начале июля того же 1799 года уехал в Берлин. Его жена с сыном остались в Йене. Тестя Фихте к тому времени уже не было в живых.

221

*

Поселившись в Берлине, Фихте до конца 1799 года завершил работу над книгой «Назначение человека», и в следующем году здесь же, в Берлине, она вышла из печати; в ней было 338 страниц. В предисловии Фихте пояснил, что эта книга предназначена не для философов, а для широкой публики и что под «я», которое встречается в тексте, он хочет, чтобы каждый читатель понимал себя.

Задавшись вопросом, в чём состоит предназначение человека, Фихте начал с того, что человек должен развить свой разум и приобрести знания, насколько может, с тем чтобы научиться слышать голос совести и без страха, без умствований повиноваться этому голосу. Знания, пишет он, нужны каждому, чтобы уяснить свой долг, — понять, что положено делать, поскольку человек существует на земле для деятельности. Главная же цель существования человека лежит вне земной жизни, уверяет Фихте; назначение человека выходит за пределы времени и пространства, за пределы всего чувственного.

В этой книге Фихте ведёт речь о двух мирах: чувственном и сверхчувственном, который он называет также невидимым, чисто духовным, миром свободы и разума. На существование сверхчувственного мира указывает то, что человек осознаёт реальность нравственного закона и необходимость повиноваться этому закону. Подобно тому как в чувственном мире действующей силой является движение, в духовном мире такой силой является воля. И гражданином невидимого мира человек становится посредством действия своей воли. В то время как на земле все тела подчиняются действию закона притяжения, в сверхчувственном мире действует свой закон, соединяющий в определённом порядке все конечные разумные существа. Причём человек при жизни находится в обоих мирах, подчиняясь естественному закону в чувственном мире, и сверхчувственному закону — в невидимом, но в телесной жизни люди действует только ради целей другого мира, которые скрыты от них. Фихте заметил, что он живёт больше в том мире, чем в этом.

Так же как Джордж Беркли в «Трактате о принципах человеческого знания» утверждал, что материи как таковой не существует, — все вещи, которые люди воспринимают, являются их собственными идеями, — Фихте отрицает существование вещей самих по себе. Всё, что человек видит вне его, на самом деле находится в нём самóм в виде его созерцаний; чувственный мир существует только в свободных существах и для них; и все знания людей являются знаниями лишь о них самих; человек воспринимает только самогó себя, уверяет читателей Фихте. Однако противореча себе, он порой высказывается о материальном мире как действительно существующем. Так, Фихте упоминает о действиях ураганов, землетрясений и вулканов, которые трудно вообразить происходящими исключительно в сознании людей, причём происходящими в сознании многих наблюдателей одновременно. Говоря о взаимосвязи всего со всем, он утверждает, что нельзя ни одной песчинки сдвинуть с места, чтобы тем самым не изменить чего-нибудь во всех частях неизмеримого целого. А из положения, что каждой идее соответствует некое бытие и что каждая идея возникает одновременно с возникновением отвечающего ей бытия, Фихте сделал вывод о репродуктивности идеи: «I Если где-то существует представление [Vorstellung], то должно быть и соответствующее ей бытие [Seyn]». Пример с песчинкой и всех связанных с ней частях целого, так же как слова о том, что идея порождает соответствующее ей существование, подрывали аргументацию Фихте об исключительной идеальности мира, — мира, где материи не существует. К тому же получалось, что стоит лишь человеку вообразить нечто диковинное, к примеру летающего крокодила, как в мире в ту же секунду эта невидаль и появится.

222

*

В суждениях Фихте о сверхчувственном, духовном мире, изложенных в этой книге, Скрижаль не встретил слова «Бог». Фихте пишет о высшей силе, которую называет также бесконечной волей, и живой волей, и возвышенной волей, и вечной волей. Один раз, в прямом обращении к этой силе, он использовал слово «Бесконечный»; один раз он назвал того, кому всё известно о предназначении человека, Отцом душ. Сказав, что именно вечная воля является творцом мира, Фихте уточнил: творение происходит в конечном разуме; тот, кто думает, что Воля сотворила мир из косной материи или же из ничего, заблуждается, — Воля творила и продолжает творить мир только в сознаниях разумных существ.

Высшая воля связывает конечные разумные существа между собой и со сверхчувственным миром. Посредством голоса совести, который человек способен различить, Воля как бы нисходит к душе. И как только человек начинает повиноваться этому голосу, отвергая все земные цели, он поднимается в сверхчувственный мир и действует в нём. Так, непреклонным исполнением своего долга в этом мире человек полагает начало своей будущей жизни, — становится бессмертным. Ни порядок духовного мира, ни то, каким образом воля конечных существ сказывается в бесконечной воле, людям не дано знать. Фихте уточнил, что в бесконечную волю входит лишь чистая воля человека — та, которая согласуется с голосом совести.

После того как Воля достаточно испытала человека в целях его предназначения в ином мире, она останавливает его земную жизнь и вводит в новую, вечную. Умирая для чувственного мира, такой послушный Воле человек умирает лишь для других людей, продолжающих здесь жить, а для него самогó час смерти становится часом рождения к новой, более значимой жизни. Говоря о таком послесмертии, Фихте ведёт речь лишь о людях, которые проявили себя верными своему долгу. Тем не менее он утверждает, что уничтожение жизни естественным путём совершенно невозможно, поскольку начало жизни лежит не в природе: не человек живёт для природы, а природа существует для человека.

223

*

Книга «Назначение человека» состоит из трёх частей — трёх книг, как названы они здесь: «Сомнение», «Знание» и «Вера». В последней части Фихте указал на то, что вера выше знания. Он обосновал это тем, что никакое знание якобы не может оправдать и доказать себя. Мир постижим только с помощью веры; именно она поднимает знание на уровень подлинности; вера — это решение воли принять знание; без веры знание было бы одним только обманом, пишет здесь Фихте. Сказав, что вера в вечное возникает в душе только после отречения от всего земного, он даже согласился с богословами: «III.3 Так, по священному учению, нужно сначала умереть для мира и вновь родиться, чтобы иметь возможность войти в Царство Божие». Скрижаль ещё не успел забыть, что в «Основах всего наукоучения» Фихте после всех своих заумных мудрствований о Я и не-Я тоже заявил, что в реальность этих начал можно только верить.

Назначение человечества — в объединении всех народов, в создании сообщества, которое живёт по законам морали, утверждает здесь Фихте. Такое объединение в одно государство исключит возможность внешней войны; на земле будет устранён не только всякий соблазн ко злу, но и возможность человека решиться на злодеяние; воля людей будет направлена на совершение нравственных поступков; борьба добра со злом прекратиться, потому что зло больше не будет возникать; люди станут жить в единодушии, одной любовью. Фихте уверенно заявил, что значительную часть этого пути человечество уже прошло и что оно со временем эту цель мира достигнет.

Будущее, которое Фихте изобразил столь чудесным, Скрижаль увидел довольно безжалостным, поскольку все особенности каждой личности со всеми увлечениями и талантами человека оказались сведёнными в том грядущем на нет. Человек в идеальном мире Фихте должен был стать малым стандартным кирпичиком в постройке всенивелирующего целого:

III.2 Здесь, где маленькое, узкое «я» личности уже уничтожено [vernichtet] конституцией, каждый действительно любит других, как самого себя, как часть того великого «я», которое остаётся только для его любви и для которого он тоже является не чем иным, как составной частью, которая может приобретать или терять только вместе с целым.

Обрисовав предел земных стремлений человечества как понятную и осуществимую цель, Фихте задался вопросом, что же человечество будет делать дальше, после достижения этих стремлений. Исходя из недопущения остановки на пути развития разумных существ, он рассудил, что земная цель человечества не может быть конечной, а значит такая, высшая, цель существует в ином, сверхчувственном мире.

Фихте не только представил читателям будущее, в котором личность человека лишена индивидуальных особенностей, а единение всех народов в любви является вторичной задачей по отношению к некой главной, надмирной цели, которую ограниченный разум человека постичь не может. Он заявил также о малозначимости существования самогó человечества. Ближе к концу книги, повторив, что он должен развить свой рассудок и приобрести знания, чтобы исполнить своё предназначение в сверхчувственном мире, Фихте заключил:

III.4 Я должен представлять в себе человечество во всей его полноте, насколько могу, но не ради самогó человечества, потому что само по себе оно имеет наименьшую ценность [geringsten Werthe], но для того, чтобы представить в человечестве добродетель, которая одна имеет ценность сама по себе, в своём высшем совершенстве.

Уничижение человечества за счёт возвышения добродетели трудно увязывалось в рассуждениях Фихте с нивелированием личности, в которой добродетель должна культивироваться. За чтением этой книги у Скрижаля не раз возникала мысль о написанном как фразёрстве, лишённом здравого смысла.

224

*

Тогда же, в 1800 году, в Берлине была издана книга Фихте «Закрытое коммерческое государство», известное в переводе на русский язык как «Замкнутое торговое государство». У неё был подзаголовок: «Философский проект как приложение к науке о праве и образец будущей политики». Название свидетельствовало о том, что речь в книге пойдёт о государственном устройстве.

Подумав о том, что он бросил чтение «Основ естественного права», так как счёл первые суждения Фихте в том политическом труде недальновидными, Скрижаль решил прочесть «Закрытое коммерческое государство». Эта книга была и значительно меньше по объёму «Основ естественного права», и написана позже, что не исключало наличия в ней более зрелых мыслей о политике.

Уже первые страницы этой книги убеждали Скрижаля в том, что Фихте вторгся со своими грандиозными планами в область теории государства и права, в которой был дилетантом, причём вторгся с претензией на роль главного идеолога этой науки. Проект Фихте по хозяйственному и коммерческому устройству государства, — якобы наилучшему из возможных устройств, — походил на результат усилий человека, который ни разу даже не плавал на корабле, но однажды утром, увидев во сне большое океанское судно, взялся за написание самого правильного руководства по кораблестроению. Скрижаль понял, что глубоких мыслей он в книге не встретит, но своеобразность порядков, установленных в этой утопии, его заинтриговала.

225

*

Государство, законодательную политику которого Фихте представил в этой книге как наилучшую, он называет правовым государством и государством разума. Правительства всех существующих стран, по его убеждению, могут и должны проводить реформы, чтобы порядки в подвластных им землях приближались к устройству государства разума в организации торговли, в денежной политике, в регулировании прав граждан и социальных отношений.

Население правового государства Фихте состоит из сословий и подсословий. Главных сословий два: производители и мастера. Производители добывают и производят продукты, а мастера занимаются обработкой продуктов. Оба сословия делятся на подсословия. Так, сословие производителей состоит из подсословий земледельцев, скотоводов, рыбаков и других. Производители и мастера, согласно существующему договору между этими двумя сословиями, не только могут, но и обязаны обмениваться результатами своего труда в объёме, который гарантирует удовлетворение всех нужд граждан страны. Обмен всеми товарами осуществляют исключительно представители третьего сословия — купцы, с которыми два главных сословия заключают договора. Непосредственный обмен товарами между производителями и мастерами в государстве разума запрещён. Свобода торговли, как внутренней, так и международной, — это пережиток прошлого, она невыгодна и вредна, заявил Фихте.

Численный состав каждого из трёх сословий, включая численность подсословий, в этом идеальном государстве строго ограничен определённым количеством граждан. Регулирование численности и перераспределение работников и служащих между сословиями и подсословиями, в случае необходимости, осуществляет правительство. Если кто-то из граждан заявит о своём желании заняться такой отраслью хозяйства или искусства, в которой установленная норма рабочих мест уже достигнута, то человеку в просьбе будет отказано, однако административные органы предложат ему место в другой сфере деятельности, где существует вакансия.

В государстве разума установлены твёрдые цены на продукты и вещи, — цены устанавливает государство. Для товарообмена население использует исключительно местные деньги; других в наличии нет. Причём стоимость местных денег не зависит ни от цены на золото, ни от каких-либо изменений во внешнем мире.

В этом закрытом государстве каждый доволен своим занятием и своей жизнью. Здесь никто не может особо обогатиться, но зато никто не может и обеднеть: уровень благосостояния людей должен быть приблизительно одинаков; все граждане должны быть сыты и иметь жильё. Правами собственности на землю жители страны не обладают. Собственностью каждого человека является право принадлежности к одному из сословий.