Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 7. Обострение интереса к философии в Германии после публикации «Критики чистого разума» Канта.
_____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Обострение интереса к философии в Германии после
публикации «Критики чистого разума» Канта.
Труды
Канта придали колоссальную силу философским исканиям интеллектуалов Германии, а
затем и философам всего мира. Одним это
дало возможность построить профессиональную карьеру, а для других постижение
содержания этих сочинений стало смыслом жизни.
Среди
первых философов, которые в конце XVIII — начале XIX века
подвергли критическую философию Канта глубокому всестороннему анализу и выявили
как сильные, так и слабые её стороны, были Иоганн Фридрих Шульц, Карл Леонард
Рейнхольд, Готлиб Эрнст Шульце, Соломон Маймон, Якоб Сигизмунд Бек, Фридрих
Генрих Якоби.
*
Литературное наследие Канта, и прежде всего его «Критика
чистого разума», оказалось весомым,
необычайно плодотворным интеллектуальным посылом, вбросом в ту духовную и
аналитическую область исследований, поисков и умопостроений, которую принято
называть философией. В книгах Канта было
немало серьёзных противоречий и недосказанности. В фокусе разбирательств и споров его более
молодых современников-философов оказалось понятие «вещь сама по себе». Тесно связанным с решением этой головоломки
Канта был поиск ответа на вопрос, чем именно является его учение: идеализмом, который
практически ничем не отличается от идеализма Джорджа Беркли, утверждавшего, что
предметы и явления материального мира лишь кажутся людям, или же это реализм, в
соответствии с положениями которого существование вещей материального мира не зависит
от восприятий человека. Поводом для разных
толкований как сторонников, так и противников положений критической философии
Канта стало и разделение в ней разума на чистый и практический при
несогласованности работы между ними, а также продиктованное этим раздвоением отношение
между знанием и верой.
*
Первой из работ, которая пробудила интерес интеллектуалов Германии к философским
трудам Канта была книга Иоганна Шульца «Объяснения “Критики чистого разума” профессора Канта». В этой книге, изданной в Кёнигсберге в 1784
году, Шульц, проповедник и профессор математики Кёнигсбергского университета,
изложил содержание критики Канта более доступным для понимания языком, чем
сделал это автор. В следующем году в
Йене стала выходить «Всеобщая литературная газета», авторы которой
популяризировали положения критической философии Канта. Начиная с этого времени именно Йена
становится главным интеллектуальным и учебным центром для философов и для пытливой
молодёжи Германии.
*
«Критика чистого разума» Канта обрела существенно расширенный круг
читателей и признание большой значимости благодаря работам и преподаванию Карла
Леонарда Рейнхольда — австрийского философа и писателя. Рейнхольд родился в 1758 году в Вене. Здесь в возрасте пятнадцати лет он поступил в
учебное заведение иезуитов — в колледж при церкви Святой Анны. После роспуска ордена иезуитов в 1773 году,
он вступил в орден варнавитов. В колледже
этого монашеского ордена Рейнхольд изучал богословие и философию, а затем сам
стал преподавать. В 1780 году он был
рукоположен в священники. Однако три
года спустя Рейнхольд отказался от духовного сана, и видимо во избежание
возможных преследований со стороны католиков уехал из Вены сначала в Лейпциг, а
затем в Веймар. Он перешёл в
протестантство и нарушив монашеский обет, женился.
Первый раз Рейнхольд погрузился в чтение «Критики чистого разума» в 1785
году, когда жил уже в Веймаре. По его
свидетельству, сделанному в «Письмах о философии Канта», в третьем письме, он
прочёл «Критику» с пристальным вниманием пять раз, причём он был всецело поглощён
этим занятием. И начиная со следующего
года, на протяжении нескольких лет «Немецкий Меркурий» — литературный журнал,
который выходил в Веймаре, — печатал его письма о философии Канта. Впоследствии они были изданы в Лейпциге в
двух томах.
Именно в это время, в 1787 году, Рейнхольд получил предложение занять
должность внештатного профессора философии в Йенском университете. Он принял предложение и приступил к чтению
лекций по критической философии. Благодаря его усилиям Йена стала главным
центром изучения трудов Канта.
В том же третьем письме, вошедшем в первый том лейпцигского издания его «Писем»,
Рейнхольд назвал «Критику чистого разума» евангелием чистого разума, которое бранят
и отвергают представители абсолютно всех направлений в философии. «...Ни
в одной книге, за исключением может быть только Апокалипсиса, нет столь разных
и столь взаимопротиворечащих вещей», — продолжил Рейнхольд. Согласно его оценке, «Критика» Иммануила
Канта является самым гениальным из всех философских трудов:
...Я без колебаний громко и публично признаюсь в том, что
утверждаю: я считаю «Критику разума» величайшим из всех известных мне шедевров
философского духа и что благодаря ей я смог ответить на все мои философские
сомнения таким образом, который полностью удовлетворил мой разум и моё
сердце...
Несмотря на неприятие философами этого труда Канта, его «Критика» на самом
деле объединяет известные, взаимно противоположные точки зрения в философии,
пояснял Рейнхольд. Эта книга, уверял он,
единит также христианскую религию и философию, оставляя различие между ними
лишь в том, что христианство идёт от веры к нравственности, а критическая
философия — от нравственности к вере.
Рейнхольд утверждал, что все основные положения
«Критики» Канта, его теоретическую и практическую философию, можно свести к
одному основанию и что он, Рейнхольд, сделал это в разработанной им теории представления. Эту теорию стали вскоре называть элементарной
философией.
Рейнхольд считал, что споры вокруг критической философии
происходят именно из-за того, что в ней нет универсального принципа, от
которого всем философам, включая Канта, нужно было отталкиваться в своих
исследованиях. Именно в нахождении
такого фундаментального принципа он видел задачу элементарной философии. По убеждению Рейнхольда, таким очевидным, не
требующим доказательств основанием, — близким к положению, от которого
отталкивался в своих умопостроениях Декарт, — является сознание. Именно сознание, состоящее из представлений,
где каждое из них отделено от представляемой вещи и от представляющего её
субъекта, служит, согласно Рейнхольду, общим началом для разделённых Кантом
теоретического разума и практического разума.
С точкой зрения Канта,
которая стоит за понятием «вещь сама по себе», Рейнхольд согласился: вещи
материального мира действительно существуют, однако познать вещь такой, какой
она является на самом деле нельзя.
*
Одним из самых известных в это время критиков философской системы Канта, а
также элементарной философии Рейнхольда был профессор философии Готлиб Эрнст
Шульце, который 1792 году издал анонимно книгу, названную именем
древнегреческого философа-скептика Энесидема.
Полное название его книги гласило: «Энесидем, или Об элементарной
философии, изложенной профессором Рейнхольдом в Йене, вместе с защитой
скептицизма от притязаний критики разума».
За Шульце закрепилось прозвище «Энесидем».
Скрупулёзно исследовав понятие вещи самой по себе, — вещи, возможность
познания которой философская система Канта отрицает, — Шульце показал, что это понятие противоречиво. Из его анализа критики разума следовало, что
с одной стороны, вещи непознаваемы, но с другой, если в точности следовать
рассуждениям Канта, они
познаваемы. И даже если изучение
какой-то вещи пока не дало положительных результатов, логично заметил Шульце, это не значит, что ту же вещь
не удастся познать в будущем.
Если из философской системы Канта отбросить
противоречивое понятие вещи в себе, рассудил Шульце, то она по сути окажется той же философией скептиков. «Критика
разума выдвинула доказательство существования внешних объектов в пространстве
вопреки идеализму епископа Беркли, но это доказательство представляет собой
простую софистику», — заключил он в
разделе «Мыслима ли вещь сама по себе или нет?».
Согласно Шульце, чистый
разум в критической философии является вещью самой по себе. Именно к такому парадоксальному заключению
пришёл и Скрижаль, попытавшись разобраться в суждениях Канта. Разум, пишет Шульце, даже если из него выводится
нечто необходимое в познании человека, остаётся совершенно неизвестным с точки
зрения того, чем он сам по себе является.
*
После интеллектуальной встряски, которой Шульце-Энесидем подверг
критическую философию Канта, её основы пошатнулись и всё здание дало
трещину. В числе тех нескольких
философов, которые выбили из этой постройки одну из главных её опор под
названием «вещь сама по себе», был Соломон Маймон.
Очень давно, изучая историю евреев в Германии, Скрижаль прочёл
автобиографию Соломона Маймона. Это был
откровенный рассказ гениального бесшабашного скитальца, одержимого жаждой
знаний. Подробности автобиографии
Маймона Скрижаль забыл, но в памяти не потускнело впечатление о том
повествовании, которое, как мог судить он теперь, было гораздо сильнее, а
содержание — познавательней, интересней очень многих прочитанных им позже
философских книг.
Соломон Маймон ещё в детстве проявил уникальные способности своего
глубокого ума. В случае развития его
разнообразных талантов он мог стать известным талмудистом или каббалистом,
математиком, физиком или астрономом, историком, писателем или художником. Однако на протяжении всей своей короткой
жизни Маймон находился в интеллектуальных исканиях. Стремясь к обретению знаний, он пренебрегал
всем остальным, — и зарабатыванием денег, и личной жизнью, и даже требованиями
инстинкта самосохранения. Той областью
исследований, в которой он действительно проявил себя как недюжинный ум, стала
философия. Скрижаль решил ещё раз
внимательно прочесть эту книгу как свидетельство существования и действий той
мощной духовной силы, которая для достижения каких-то своих целей движет всеми
пытливыми людьми.
*
Маймон — это псевдоним Соломона (Шломо) бен Йошуа Хеймана. Он взял себе этот псевдоним в честь
выдающегося учёного, философа, талмудиста и врача Моше бен Маймона, известного
также как Маймонид и как Рамбам. В предисловии ко второй части автобиографии Соломон
Маймон пояснил, чем он обязан этому незаурядному учёному: «Великий, возможно величайший,
человек нашего народа оказал своими трудами огромное влияние на развитие моих скромных способностей, а также на мой
характер...». И далее он пояснил, что Моше бен Маймон привлёк его
прежде всего широтой своего взгляда, не признающей иных границ,
кроме границ разума, и любовью к истине, которая превыше всего.
Соломон Маймон родился в 1753 году в еврейской семье в местечке Суковыборг,
которое находилось тогда в Речи Посполитой, на территории Beликого княжества
Литовского. Евреи, считавшиеся собственностью
великого князя, жили здесь, так же как в других странах Восточной Европы, в
кагалах — в автономных общинах. Маймон в
автобиографии условно разделил всех евреев на три класса. К первому он отнёс необразованных, трудящихся
людей, ко второму — тех учёных людей, которым их знания позволяют зарабатывать
на жизнь; это, в частности, раввины, проповедники, судьи, школьные
учителя. А в третий класс он выделил
учёных, которые полностью посвящают свою жизнь науке; они живут за счёт других
своих соотечественников. Обеспеченные
еврейские семьи стремятся выдать своих дочерей замуж за этих книжников, а
удостоенные такой чести, содержат молодую семью на свои средства в течение ряда
лет, после чего обязанность содержать мужа, — «святого
бездельника», как выразился Маймон, — и нажитых от мужа детей переходит к
его жене.
Дед Соломона, Иосиф Хейман, был арендатором нескольких деревень во
владениях князя Радзивилла. Рассказав о
способе ведения хозяйства деда, о его доходах и тратах, о его широком
гостеприимстве и бедах, Маймон заключил: «I.1 Словом,
это был самый бедный богатый человек во всём мире». Однажды Иосифа
Хеймана обвинили в убийстве христианина.
Его отвезли в город Мир, — в ближайший город, — где заковали в цепи и
посадили в тюрьму. К счастью для всей семьи,
человек, который подкинул труп в дом Хейманов, признался на суде, что он сделал
это, поддавшись на уговоры: священник убедил его, что он совершит богоугодное
дело, если подкинет труп в дом еврея, так как евреи распяли Христа и теперь
навеки прокляты. Деда Иосифа освободили;
христианина, признавшего свою вину, выпороли розгами, а священника никто не
побеспокоил. Ещё во введении к
автобиографии Маймон заметил, что религиозная ненависть в этих краях до того
сильна, что само слово «еврей» звучит как бранное.
Когда Соломону было пять лет, его отец, Йошуа, учёный еврей, начал читать
вместе с ним Библию. После первых же
слов о том, что вначале Бог сотворил небо и землю, малец прервал отца и
спросил: «Папа, а кто создал Бога?».
*
У Соломона ещё в детстве пробудилась страсть к рисованию. Однажды зимой его нашли почти насмерть
замёрзшим в пустой помещичьей усадьбе с рисунками в руках. Столь же рано у него проявилась страсть к
чтению. Хотя отец из множества своих
книг разрешил ему пользоваться только Талмудом, Соломон, ещё будучи семилетним
мальчиком, ночами, втайне от отца, читал книгу за книгой, в частности — по
истории и по астрономии. Поскольку
кроватей в доме на всех не хватало, он спал в одной кровати с бабушкой. И когда она засыпала, Соломон зажигал лучину,
доставал из шкафа книгу и брался за чтение, — читал, пока не догорала последняя
из заготовленных им заранее лучин. Тогда
же, в возрасте семи лет, отец послал Соломона и своего старшего сына в город
Мир на учёбу в школе. Домой их забирали
только по большим праздникам.
Хозяйство состарившегося деда Иосифа перешло к двум его сыновьям. Вскоре на семью обрушилось несчастье. Польский дворянин сначала захватил товары
Йошуа — отца Соломона. А после того как
Йошуа попытался вернуть своё имущество судебным порядком, дворянин отомстил
искателю справедливости: он добился того, что и дед Иосиф, и оба его сына с их
семьями лишились жилья, и земли, и стад скота, и продовольствия, которое
хранилось в амбарах. Причём это
случилось зимой. «I.6 Как
по Аравийской пустыне — израильтяне, мы скитались по стране, не зная, где и
когда найдём пристанище»,
— вспоминал Маймон.
После скитаний многочисленное семейство поселилось в
сарае одной из деревень. Затем семья
арендовала корчму и стала вести хозяйство.
Соломона же отец отправил за пятнадцать миль от этой деревни, в местечко
Ивенец, чтобы там, в школе, сын изучал Талмуд.
После смерти раввина, который учил Соломона,
отец послал его на учёбу в другое местечко Литовского княжества, — в Могильно.
Сюда вскоре переселились и родители Соломона. «I.8 Хотя мне было в то время всего около девяти
лет, — пишет он в автобиографии, — я не только понимал Талмуд и комментарии к
нему, но даже с удовольствием обсуждал их, получая детское удовольствие от
побед над отцом, чем немало смущал его».
Отец Соломона обустроил в Могильно маленькую синагогу, в
которой стал раввином. Однако из-за
тяжёлого материального положения он перевёз семью в город, где вскоре основал
школу.
Поскольку хорошие талмудисты пользовались у евреев огромным уважением,
богатые отцы — арендаторы, купцы, промышленники — шли на всё, лишь бы заиметь
такого учёного зятя. И когда Соломону,
уже известному в городе своей учёностью, было только одиннадцать лет, одна
вдова загорелась желанием заполучить его в качестве мужа своей дочери
Сары. Вдова владела трактиром, который
отдавала дочери в качестве приданого. К
тому же она брала на себя обязательство содержать молодожёнов за свой счёт в
течение шести лет. Йошуа, отец Соломона,
не сразу, но согласился. Однако оказавшись
в долгах, он составил другой брачный контракт, согласно которому должен был
женить сына на дочери своего кредитора.
Когда вдова-трактирщица узнала об этом договоре, она подала на Йошуа в
суд и выиграла дело. Но борьба за
учёного жениха на этом ещё не закончилась.
Проигравший дело кредитор ночью похитил спящего Соломона и увёз его на
своём экипаже. Шум разбудил всех в доме,
и они увидели, что ребёнок пропал. Все
поняли в чём дело. Семья организовала
погоню и освободила украденного мальчика.
Так в 1764 году Соломон, которому было всего одиннадцать лет, женился на
дочери трактирщицы и перебрался в дом тёщи.
Соломон оказался не только под каблуком жены. Тёща, не выполнив своих обещаний, стремилась
подчинить его себе. Время от времени она
поднимала на Соломона руку, и он стал отвечать ей тем же. «I.11 Почти ни одна трапеза не обходилась без того, чтобы мы не
швыряли друг другу в головы миски, тарелки, ложки и т. д.»,
— пишет он. Из-за этих ссор Соломон ушёл
из дома и стал работать частным учителем.
В дом к тёще он наведывался только по большим праздникам. В тринадцать лет он стал отцом: Сара родила
сына.
За этими внешними событиями в жизни юного Соломона стояла
его глубокая неудовлетворённость ограниченностью своих знаний и невозможностью духовного
развития:
I.13 Благодаря учительству моего отца, а ещё больше — собственному упорному
труду, я уже к одиннадцати годам достиг того, что мог стать хорошим раввином. У меня были также некоторые отрывочные знания по
истории, астрономии и другим математическим наукам. Я горел желанием обрести
ещё больше знаний. Но как сделать это без руководителя, без научных книг и всех
других средств? Пришлось без плана и системы пользоваться всем, что мне удавалось заполучить.
Для удовлетворения моих стремлений не было другого средства, кроме изучения
иностранных языков. Но как я мог это сделать? Изучать польский или латинский
язык у католика было невозможно, потому что, с одной стороны, предрассудки моего
народа ограничили моё владение языками только ивритом, и они отвергали
получение всех других знаний, кроме изучения Талмуда и огромного числа
комментариев к нему, а с другой, предрассудки католиков не позволяли им обучать
еврея.
Стремясь к обретению знаний, Соломон ухватился за
призрачную, казалось бы, возможность, изучить чужой язык без чьей-либо помощи и
без учебника. Он обратил внимание на то,
что в некоторых книгах на иврите рядом с буквами еврейского алфавита,
обозначавших номера страниц, часто стояли латинские и немецкие буквы. Сообразив, что их возрастающий порядок
соответствует алфавитному порядку стоявших рядом букв иврита, он составил
латинский алфавит и алфавит немецкого языка.
Из дальнейшего текста Скрижаль не смог уяснить, каким образом этот
гениальный подросток умудрялся компоновать из букв слова и понимать их смысл,
но Соломон каким-то удивительным образом научился читать на немецком языке:
I.13 С помощью своеобразной расшифровки я начал составлять слова из отдельных
немецких букв. Но у меня всё ещё оставалось сомнение, не окажутся ли все мои
усилия напрасными, поскольку символы, стоявшие рядом с еврейскими буквами,
могли быть чем-то совершенно иным, чем я решил. Наконец мне, к счастью,
попались несколько страниц из старой немецкой книги.
Я начал читать. И как же велика была моя радость и
удивление, когда я увидел, что слова на страницах полностью совпадают с уже
выученными мной словами. Хотя многие слова были мне непонятны, я всё же мог
улавливать общий смысл из контекста даже без них.
Изучение Талмуда уже не удовлетворяло интеллектуальные искания
Соломона. Он решил заняться изучением
каббалы. Найдя нужные книги, он дни и
ночи проводил в чтении. Однако он
увидел, что тайны природы остаются в каббале скрытыми за аллегориями, а он стремился
к рациональному познанию мироздания.
Соломона интересовало то, что происходило до сотворения мира; он хотел
также понять, наполнял ли собой Бог до сотворения мира всё пространство или
нет, и сотворил ли Бог мир из ничего или же из себя самого. Тогда же, в юности, он изложил свои
соображения об этом в трактате.
За склонность к рациональному мышлению каббалисты обозлились на
Соломона. А его влекло к изучению
реальных, естественных наук. Он мог,
хоть и плохо, уже читать по-немецки. Но
для самообразования нужны были книги.
Узнав, что у раввина, который живёт в одном из городов Литвы, есть
большая библиотека с книгами разной тематики, и на немецком языке тоже, он
отправился к нему пешком, в середине зимы, даже не сказав никому, что проделает
столь далёкий путь. «I.14 ...Я
вполне привык к таким переходам и однажды прошёл тридцать миль, чтобы
посмотреть еврейско-перипатетическую философскую книгу десятого века», — заметил Соломон.
Войдя в город, он нашёл раввина и попросил его об одолжении: дать на
время, почитать, некоторые немецкие книги.
Раввин удивился. За тридцать лет,
прошедших со времени его возвращения из Германии, никто не обращался к нему с
такой просьбой. И он исполнил желание
юноши. В обратный путь Соломон
возвращался необыкновенно счастливым человеком с бесценным для него
грузом. Самыми важными из прочитанного
тогда он в автобиографии назвал книги по оптике и физике. Соломон стал думать, что приобрёл ключ ко
всем тайнам природы. Прочитав также
книги по медицине, он принялся в качестве врача посещать больных, назначать им
лечение и даже занимался изготовлением лекарств. Посмеиваясь над собой, юным, Соломон закончил
очередную главу своего повествования словами о том, что уже тогда понял: работа
врача требует гораздо больше знаний, чем ему поначалу казалось.
*
Соломон и его ровесник, с которым он подружился, были настолько увлечены
интеллектуальными исканиями, что перестали ходить в синагогу, — перестали
молиться. Когда друг усомнился в
допустимости такого своеволия, Соломон привёл ему суждение Маймонида о том, что
человек должен стремиться к совершенству посредством познания Бога и подражания
действиям Бога, а молитва нужна лишь простым людям, которые не могут достичь
этого познания самостоятельно.
Тогда же, в молодости, Соломон увлёкся хасидизмом — учением благочестивых,
но разочаровался и в этом движении.
Продолжая зарабатывать обучением детей в бедных еврейских семьях, он жил
в почерневших изнутри и снаружи избах, где в проёмах окон стояли крест-накрест
перекладины с наклеенной на них бумагой, где не было дымоходов, а небольшое
отверстие в крыше для выхода дыма сразу же после топки тщательно закрывалось,
чтобы не уходило тепло. Удушливый дым
оставался в доме. Скрижаль занёс в свой
архив последующие слова этого свидетельства об удручающей нищете, в которой
жили евреи и учительствовал Соломон:
I.18 Единственное жилое помещение служит шинком, столовой, учебной комнатой и
спальней одновременно... Здесь месят тесто, варят, пекут хлеб, доят корову и т.
д. Здесь крестьяне сидят на голой земле: выше сидеть нельзя, если не хочешь
задохнуться от дыма. Они пьют водку и шумят. Хозяева дома — в углу, а я — за
печкой со своими грязными полуголыми учениками, перевожу им с иврита на
русско-еврейский жаргон старую порванную Библию.
Удручённый невозможностью обрести научные знания, в частности по медицине,
Соломон решил отправиться в Германию. Купец, который ехал в Кёнигсберг, согласился
взять его с собой. Так он оказался на
родине Канта. В то время Кант был уже
профессором логики и метафизики Кёнигсбергского университета, но он ещё
обдумывал содержание своей «Критики чистого разума».
В Кёнигсберге Соломон отправился за советом к врачу, еврею. Здесь у него состоялся разговор со
студентами, которые квартировали в доме у этого врача. Услышав нескладную речь парня, говорившего о
своём намерении изучать медицину, они подняли его на смех. Сказав, что их вполне можно было понять,
Соломон продолжил:
I.21 Представьте себе польско-литовского молодого человека лет двадцати пяти,
обросшего густой бородой, в рваной одежде, говорящего со множеством
грамматических ошибок на смеси иврита, идиша, польского и русского языков и
уверяющего, что он понимает немецкий язык и приобрёл некоторые познания в
науках. Как тут не засмеяться?
Студенты тут же устроили экзамен чудаку, и он поразил их своими
знаниями. Изменив своё отношение к этому
самоучке, они дали ему поношенную, но приличную одежду и посоветовали поехать в
Берлин, где он скорее сможет достичь своих целей. Лучше, сказали они ему, сесть в Кёнигсберге на
корабль и доплыть сначала до Штеттина, а уже оттуда добираться до Берлина. И Соломон
Маймон последовал
этому совету. «I.21 Итак, — продолжает он,
— я поднялся на борт, взяв для пропитания
немного сухарей, несколько селёдок и бутылку водки».
*
Поведав о своих страданиях на корабле, — а плавание из-за
встречного ветра длились пять недель, — и о бедах, которое ему пришлось
пережить, когда он, голодный и без гроша в кармане, отправился из Штеттина в
Берлин пешком, Маймон рассказал о том, как ему не удалось попасть в столицу
Пруссии. Так как нищим евреям было
запрещено показываться на улицах Берлина, местная еврейская община встречала
своих единоверцев-бедняков при входе в город и расспрашивала их, куда и зачем
они идут. Больных община оставляла на лечение
во временном приюте, нуждающимся старались найти работу, а подозрительных
личностей выпроваживали, — не пускали в город.
В этом своеобразном учреждении Маймон разговорился с раввином, которому
рассказал о своём намерении изучать медицину и показал свой комментарий к
философскому трактату Маймонида «Путеводитель колеблющихся».
Вечером того же дня представители общины категорически отказали Маймону в
его желании изучать медицину в Берлине.
Позже он узнал, что раввин-ортодокс, с которым он откровенно
побеседовал, заподозрил его в намерении изучать не столько медицину, сколько
другие науки, а ортодоксальные евреи, как заметил Маймон, видели в этом
опасность для религии и нравственности, и особенно они остерегались польских
раввинов, известных своими интеллектуальными исканиями. «I.21 Отказ в разрешении остаться в Берлине был для меня
ударом молнии, — рассказывает
Маймон. — Конечная цель всех моих надежд
и желаний, казавшаяся уже почти достигнутой, вдруг стала для меня призрачной,
хотя я был так близок к ней».
Смотритель приюта, выполняя приказание представителей общины, выпроводил
Маймона за ворота. «Тут я бросился на землю и начал горько плакать», — вспоминает он.
Идя, куда глаза глядели, и не представляя, каким образом он сможет
прокормиться в чужой стране, Маймон познакомился с нищим евреем, который знал
здешние места и жил на подаяния. Они
договорились добывать себе пропитание вместе.
Сказав, что они были самыми непохожими людьми на свете, Маймон добавил:
«I.22 Я был образованным раввином, а он — идиотом». Но чтобы не
умереть с голоду, Маймон старался следовать советам напарника, который обучал
его искусству выпрашивания милостыни.
Так, побираясь, они прожили около полугода, после чего решили отправиться в
Польшу. Здесь, в Познани, Маймон, почти
голый и босый, как сказал он о себе, — а приближались холода, — решил положить
конец своим скитаниям. Он отказал
напарнику в продолжении попрошайничества.
Маймон надеялся найти в Познани своего знакомого, который когда-то
приехал сюда в качестве писаря. Этот
человек, как сообщили ему в местной еврейской школе, отбыл в Гамбург, но
оставил в Познани своего сына, который был зятем местного раввина. Сын писаря узнал Маймона и представил его
своему тестю как великого учёного и благочестивого человека, оказавшегося в
бедственном положении. Раввин дал
Маймону денег, пригласил его приходить по субботам в свой дом, к столу, и помог
ему найти место, где жить. Маймон ожидал
увидеть маленькую каморку для ночлега у какого-нибудь бедняка, но он оказался в
доме одного из почтеннейших евреев города, где ему отвели хорошую комнату. Хозяева накормили Маймона и отказались брать
у него деньги; они пояснили, что будут кормить его за свой счёт. Рассказав об этом, он продолжил:
I.22 Я был поражён столь неожиданным счастьем, но радость моя была ещё больше,
когда после ужина мне показали чистую постель. Я не мог поверить своим глазам и
несколько раз переспросил: «Это действительно для меня?». Могу честно сказать,
что никогда, ни до, ни после этого события, я не чувствовал себя в такой
степени счастливым, как тогда, когда я лёг в постель и дал отдохнуть своему
телу, измождённому полугодовым бродяжничеством...
Проявив свои глубокие познания и незаурядный ум в беседах с учёными
евреями, Маймон стал в Познани уважаемым среди своих единоверцев, известным
человеком. Богатый горожанин предложил
ему заняться воспитанием своего сына, и Маймон принял это предложение. Его авторитет среди евреев Познани рос. Некоторые из них приходили взглянуть на него
как на сверхчеловека. При этом Маймон
стал редко посещать синагогу. К тому же
он посмеивался над суевериями представителей местной общины, чем нажил себе
недругов. А его неудовлетворённость
ограниченностью своих знаний и всё та же тяга к реализации не раскрытых в себе
интеллектуальных сил не затихали. И
после двух лет, казалось бы, благополучной жизни в Познани Маймон, которому
было тогда около 27 лет, опять решил отправиться в Берлин. Хозяин дома, где он учительствовал, упрашивал
его остаться, но Маймон не изменил своего намерения. Он сел в экипаж и отправился в Берлин.
*
Поскольку Маймон ехал в экипаже, ему не пришлось подвергаться допросу
представителей еврейской общины. В
Берлине он снял жильё у еврея, однако на следующий день к нему пришёл человек,
исполнявший в еврейской общине обязанности полицейского. Увидев у приезжего книгу Маймонида по логике,
полицейский приказал ему убираться из города как можно скорее, по-хорошему,
чтобы это не произошло иначе. Маймон
знал, что в Берлине живёт некий талантливый польский еврей, изучающий
науки. Найдя его, Маймон рассказал ему о
своих намерениях и был принят в компанию друзей этого учёного человека. Новые друзья уладили конфликт Маймона с
надзирателями общины, помогли ему снять приличную квартиру и продолжали
содействовать, чем могли. Так, получив
разрешение остаться в Берлине, Маймон мог продумывать план достижения своих
целей.
Ему помог случай. Зайдя в магазин,
он увидел, как торговец раздирает на части для каких-то своих целей старую
книгу. Маймон разглядел, что это была
«Метафизика» Христиана Вольфа. Он купил
этот том у торговца за названную ему цену, за два гроша, и преисполненный
радости, отправился со своей покупкой домой.
«II.11 Уже при первом
прочтении я был в полном восторге от этой книги. — пишет Маймон. — Не
только сама эта возвышенная наука, но и математический метод знаменитого
автора, его точность в пояснении, строгость в доказательствах и научный порядок
в изложении зажгли совершенно новый свет в моём сознании». Однако Маймон в метафизике Вольфа увидел
противоречия между богословскими и философскими положениями. Он изложил свои мысли в трактате на иврите,
где подверг сомнению истинность основ богословия, и послал эту работу Мозесу
Мендельсону, который жил в Берлине.
Мозес Мендельсон к тому времени был уже известным в Европе философом и
богословом. В 1763 году он стал
победителем анонимного конкурса, проведённого Берлинской академией наук,
потеснив на второе место Иммануила Канта.
Мендельсон и Кант находились в переписке. В письме от 8 апреля 1766 года Кант
высказался о том, какую роль он прочил Мендельсону в становлении метафизики: «Именно таким гениям, как вы, сударь,
предстоит создать новую эпоху в этой науке, дать ей новое направление и
начертать рукой мастера план этой дисциплины, которая всё ещё развивается
хаотично».
Получив трактат на иврите от неизвестного ему человека, Мендельсон был
поражён глубиной мысли автора и пригласил его к себе. Придя в дом Мендельсона, Маймон услышал от
хозяина много добрых слов — и по поводу своего трактата, и о способности добиться
в метафизике больших успехов. Мендельсон
отрекомендовал своего гостя просвещённым и богатым евреям Берлина. Они взяли на себя заботу о материальном
содержании Маймона и открыли ему доступ к своим библиотекам. Так он получил возможность утолить свою
страсть к знаниям. Из первых упомянутых
им трудов, содержание которых он стал обсуждать с новыми знакомыми, — книги
Локка, Спинозы, Гельвеция. А в следующей
главе этого повествования Скрижаль встретил уже подзабытую им фразу, ради
находки которой — только ради осмысления её одной — он увидел оправданным своё
второе духовное погружение в автобиографию Маймона: «II.12 Когда речь идет о вечных истинах, большинство голосов не имеет значения».
*
Маймон читал труды древнегреческих и древнеримских авторов, философов и
поэтов. Наряду с самообразованием он
прошёл в Берлине трёхгодичный курс фармацевтики, хотя, как заметил он,
намерения стать практикующим фармацевтом он вовсе не имел; обучение на курсах
оплатил один из его меценатов. Наконец
Мозес Мендельсон пригласил Маймона к себе и выразил ему свою тревогу и
обеспокоенность своих друзей тем, что Маймон бесцельно растрачивает свои силы,
и что у него нет жизненного плана, и что он стал предаваться чувственным
удовольствиям.
Упрёки Мендельсона были справедливыми.
Маймон сам рассказал в автобиографии, что не оставляя изучение наук, он
проводил с друзьями время в трактирах и на весёлых вечеринках. Скрижаль не смог понять, чего не хватило
Маймону, чтобы реализовать свой огромный духовный потенциал там, в Берлине, где
ему не нужно было думать о заработке.
Обретя то, что искал, — возможность усвоить и осмыслить духовное
наследие человечества, — он потерял нечто главное в себе. Маймон действительно жил теперь без
определённого плана действий, хотя тремя годами раньше, в первый свой пеший
приход в столицу Пруссии, рыдал от невозможности добиться своей цели. Он уехал из Берлина и пустился в
странствовать.
*
Маймон без определённой цели поехал в Гамбург. Из Гамбурга он на корабле отплыл в
Нидерланды: сначала в Амстердам, затем в Гаагу.
Здесь он остановился в доме одной гостеприимной еврейской семьи. Тяготясь бездельем и духовным одиночеством,
он провёл в Гааге почти девять месяцев. «II.13 Не раз мне в голову приходила мысль покончить с собой и
таким образом положить конец своей, тяготившей меня, жизни. Но как только дело
доходило до дела, жизнелюбие брало верх», — продолжает он.
Из Гааги Маймон опять отправился в Гамбург, — приехал без денег и без
намерения их зарабатывать. Возвращаться
в Польшу, в еврейские общины с их суевериями и зашоренностью религиозными
традициями он не хотел. Говорить
по-немецки он толком не научился и должно быть в землях Германии тоже
чувствовал себя чужаком.
Здесь, в Гамбурге, Маймон решил перейти в христианство. Что именно побудило его к такому решению, он
в автобиографии откровенно не объяснил, а привёл только содержание текста,
который ему помог составить на немецком языке грамотный человек. Маймон вручил эту записку священнику. В ней было сказано о его решении принять
христианство для достижения временного и вечного счастья, а также с целью
принести пользу себе и другим. Далее по
тексту шло пояснение, что положения иудейской веры понятней его разуму, чем
догматы христианства, но христианская религия имеет преимущество перед иудаизмом
в плане практического использования.
Здесь же Маймон признался, что в христианских таинствах он видит
аллегорию: это аллегория важнейших для человека истин. На прямой вопрос священника, чувствует ли он
внутреннее влечение к христианской религии Маймон не смог ответил
утвердительно. «II.14 Вы слишком
философ, чтобы стать христианином», — заключил пастырь. Он развил эту
мысль и фактически отказал просителю в крещении. Судя по ответу Маймона священнику, он вовсе
не огорчился и сообщил, что останется, значит, евреем.
Случилось так, что Маймон и в Гамбурге встретил обеспеченного, умного
человека, который увидев в нём необыкновенно талантливую личность и узнав о его
бедственном положении, помог ему и хорошим советом, и материально. Этот человек рассудил, что неприкаянность
Маймона объясняется пренебрежением к изучению языков, и как следствие — невозможностью
передать свои знания другим. Благодетель предложил ему пойти учиться в местную
гимназию, чтобы совершенствоваться в знании языков, а все хлопоты с устройством
на учёбу и её оплату брал на себя.
Маймон принял это предложение с большой признательностью. Благодаря стараниям этого человека
тридцатилетний Маймон стал студентом, и гимназия предоставила ему квартиру.
Маймон посещал только те занятия, которые ему были интересны и нужны. Спустя два года, достигнув хороших
результатов в изучении языков, он сообщил директору гимназии, что собирается
уезжать и попросил выдать ему аттестат об окончании учёбы. Директор проверил его знания латыни и
английского языка — и остался доволен услышанным. А глубина познаний Маймона в философии и
математике абсолютно поразила его. Текст
аттестата, выданного Маймону директором, начинался словами: «II.14 Его таланты в усваивании всего прекрасного, хорошего и
полезного, особенно тех наук, которые требуют сильного напряжения умственных
сил, абстрактного и глубокого мышления, я бы сказал, необыкновенны». Получив
аттестат, Маймон опять отправился в Берлин.
*
В Берлине Маймон сообщил Мендельсону и другим своим друзьям, что он теперь
хорошо владеет языками, а затем попросил найти ему дело для применения своих
знаний и способностей. Друзья сошлись на
том, что Маймону следует заняться просвещением своих соотечественников,
польских евреев, для чего сесть за написание книг на иврите. Друзья Маймона высказали при этом готовность
взять на себя издание и распространение его сочинений, но по вопросу тематики
книг их мнения разделились. Не придя к
общему соглашению, Мендельсон и его друзья решили, что Маймону следует
отправиться в Дессау, где ему лучше будет работать, а их инструкции он вскоре
получит. Маймон уехал в Дессау и стал
ждать почту из Берлина. Прождав две
недели и не получив никаких известий, он решил составить учебник математики на
иврите, и один из берлинских друзей поддержал его в этом намерении. Маймон за два месяца закончил работу над
рукописью и вернулся с ней в Берлин.
Однако с изданием учебника дело не сложилось. Маймон поссорился со своими берлинскими
друзьями и уехал в Бреславль.
В Бреславле Маймон решил познакомиться с христианскими учёными. Здесь жил Христиан Гарве — тот самый философ,
чья рецензия на «Критику чистого разума» Канта была опубликована одной из
первых. Маймон изложил на немецком языке
свои мысли по самым важным вопросам философии и с этим эссе отправился к
нему. Между ними состоялся долгий
дружеский разговор, после которого Гарве самым лучшим образом отрекомендовал
Маймона местному состоятельному банкиру, еврею.
Банкир стал помогать Маймону материально и ввёл его в круг других
богатых евреев Бреславля. Один из них
хотел дать своим сыновьям немецкое воспитание, и он предложил Маймону переехать
к нему в дом в качестве учителя своих детей.
Маймон с радостью принял это предложение. За время своего пребывания в Бреславле он
перевёл на иврит книгу Мендельсона «Утренние часы, или Лекции о существовании
Бога», а также составил на иврите руководство по естествознанию, основанное на
законах Ньютона.
Сюда, в Бреславль, к Маймону, неожиданно для него приехала жена с их
сыном. Она потребовала от мужа вернуться
домой. Когда Маймон категорически
отказал ей в этом, она потребовала от него развода. Он согласился, они развелись, и Сара вернулась
вместе с сыном в Польшу. К этому времени
Маймон находился уже в трудном материальном положении. Его подопечные, которых он обучал наукам,
выросли, и он остался без работы. Чтобы
дать приехавшей жене деньги, Маймон занял, сколько смог, у друзей. Жить ему было уже не на что, и он в очередной
раз решил отправиться в Берлин.
*
«II.14 Когда я приехал в Берлин, Мендельсона уже не было в живых, а мои бывшие
друзья не хотели ничего обо мне знать», — продолжает своё повествование Маймон.
Однако он и в этот раз нашёл в Берлине покровителей.
Маймон уже немало слышал о «Критике чистого разума» Канта, но лишь теперь,
когда ему было 33 или 34 года, он открыл этот большой том. В раздумьях Маймона над прочитанным, —
проштудированным не раз, — и в результате изложенных им пояснений к этой книге,
появился его труд под названием «Эссе о трансцендентальной философии». Маймон отнёс свою рукопись на суд Mapкусу
Герцу, — тому самому берлинцу, философу и врачу, который был в Кёнигсберге
респондентом при защите Кантом своей латинской диссертации, а затем стал другом
Канта и находился с ним в активной переписке.
Герц не взялся судить о содержании рукописи и посоветовал Маймону
отправить её самомý Канту, пообещав сопроводить эту почту своим
рекомендательным письмом. Так они и
поступили. Спустя довольно долгое время
Герц получил из Кёнигсберга необыкновенно большое для пера Канта письмо. Оно было датировано 26 мая 1789 года. После добрых слов, сказанных о способностях
Mapкуса Герца, Кант продолжил:
Но как Вы, дорогой друг, додумались отправить мне столь
большой пакет тончайших исследований не только для прочтения, но и для
серьёзного обдумывания, мне, который на 66-м году своей жизни ещё загружен
большой работой по завершению своего плана? [...] Я уже почти решил
немедленно отправить рукопись обратно, сославшись на вышеупомянутое весьма
обоснованное оправдание. Но одного взгляда на неё мне хватило, чтобы убедиться
в её великолепии [Vorzüglichkeit] и в том, что не только никто из моих
оппонентов не мог понять меня и главный вопрос так хорошо, но и в том, что лишь
немногие обладают такой проницательностью для столь глубоких исследований, как
г-н Маймон...
*
Скрижаль осознал, насколько поразительным было то, что человек, который в 30
лет ещё не мог составить на немецком языке объяснительную записку о своём
намерении перейти в христианство, всего лишь три года спустя не только глубоко
вник в суть необыкновенно сложной «Критики чистого разума», но и сумел изложить
свои мысли об очень тонких материях на немецком языке так искусно, так точно,
что Кант признал Маймона наиболее проницательным из философов, которые
стремились его понять. А язык Канта для
этих философов был родным. Та вселенская
сила, которая сначала подсказала юному Маймону порядок немецкого алфавита, а
затем побудила его выстраивать из букв слова на незнакомом языке, побудила в
своё время для каких-то — видимо, тех же — целей, и его, Скрижаля, взяться за
изучение духовного наследия человечества и продолжать начатое дело на
протяжении многих лет как выполнение лично им, себе, поставленной задачи.
*
В 1790 году «Эссе о трансцендентальной философии» —
книга, объёмом 444 страницы, — была издана в Берлине. В ней, как пояснил Маймон в автобиографии, он
утверждает, что критическая философия Канта неопровержима со стороны
догматизма, но с точки зрения скептицизма Юма она уязвима. Обнаружив, что критическая философия упускает
из виду реальное знание, и увидев недостатки догматической философии, которая
переходит к реальному познанию путём логических, но по сути безосновательных
умозаключений, он развил в этой книге философию скептицизма и подверг её
всестороннему анализу. После этого
разъяснения Маймон, очевидно имея в виду способности чистого разума и используя
термин Канта, лаконично сформулировал вывод из проделанной им в «Эссе» работы:
«II.15 ...В наших знаниях много чистого и много реального, но к
сожалению, чистое не реально, а реальное не чисто». В этой же последней главе
автобиографии Маймон сказал о том духовном пути, которым он прошёл в своих
исканиях:
Скрижаль не стал читать эти труды полностью, но он отыскал в них и
занёс в свой архив некоторые из самых важных, по мнению авторитетных философов,
суждений. Маймон логически обосновал,
что понятие «вещь сама по себе» в том понимании, как представлено это понятие в
критической философии Канта, подлежит упразднению. «V Вещь сама по себе является абсурдом», — доказывает он в книге «О прогрессе философии, по вопросу,
поставленному в конкурсе Королевской Берлинской академии за 1792 год...» . Обоснование бессмысленности понятия «вещь сама
по себе» Маймон представил и в книге «Критические исследования человеческого
разума или высших способностей познания и воли», изданной в Берлине в 1797
году.
*
Публикация трудов Соломона Маймона, а также интеллектуальные
усилия Якоба Сигизмунда Бека и Фридриха Генриха Якоби привели к тому, что
противоречивое понятие «вещь сама по себе» перестало быть предметом споров
философов. Особую роль в этом отношении
сыграла книга Якоби «Давид Юм о вере, или Идеализм и реализм», изданная в 1787
году. К главным из сочинений Бека для
выявления противоречий критической философии относят книги, изданные в 1796
году: третий том его комментариев к критической философии Канта, который
назывался «Единственно возможная точка зрения, с которой следует оценивать
критическую философию» и «Очерк критической философии». Скрижаль не стал читать и эти книги, — ему,
как прежде, приходилось выбирать, каким образом наиболее продуктивно для целей
познания распоряжаться своим свободным временем. Он уже знал, что труды Маймона и Якоби
существенно повлияли на мировоззрение Иоганна Готлиба Фихте — одного из главных
представителей немецкой классической философии.
И Скрижаль решил узнать подробности жизни этого человека и прочесть его
труды.
____________________
Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»