"Скрижаль". Книга 7 – Иммануил Кант

Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 7. Иммануил Кант

_____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Иммануил Кант. — Немецкий философ, выдающийся мыслитель эпохи Просвещения. Кант — автор трудов по метафизике, астрономии, физике, этике, естествознанию, антропологии, эстетике, религии. В ряду главных его книг — «Критика чистого разума», «Критика практического разума», «Критика способности суждения» и «Религия в пределах только разума»; они вышли в 1781–1793 годах.

Самыми известными, самыми весомыми в трудах Канта являются суждения о высших познавательных способностях человека, о свойствах пространства и времени, о том, существует ли Бог, существует ли свобода выбора и бессмертие души, имел ли мир начало или нет. В книге «Основоположения метафизики нравов», изданной в 1785 году, Кант сформулировал высший принцип морали — категорический императив. В больших томах и в журнальных статьях он изложил свои взгляды о целях природы, об истинной и ложной религии, о важности гражданских свобод, в частности — свободы печатного слова, о необходимости заключения союза между всеми государствами земли в целях обеспечения вечного мира. Кант определённо высказался о безоговорочном главенстве разума над всеми верованиями и заявил, что мораль не нуждается в религии.

Иммануил Кант родился в 1724 году в Пруссии, в Кёнигсберге. Именно здесь, в местном замке, в 1701 году был коронован первый король Пруссии Фридрих — тот самый курфюрст Бранденбурга, который сначала основал университет в Галле, а затем Академию художеств и Академию наук в Берлине.

Кёнигсберг был политическим, военным, торговым, религиозным и культурным центром Восточной Пруссии. К началу второй четверти XVIII века здесь принимали прихожан четырнадцать лютеранских церквей и три реформатские. Наряду с начальными школами и пятью гимназиями в городе находился университет. Его называли Альбертиной — по имени герцога Альбрехта, который в 1544 году основал это учебное заведение. После коронации здесь Фридриха оно получило официальное название Королевский Кёнигсбергский университет Альберта I.

Иммануил Кант был четвёртым ребёнком в бедной религиозной семье прусских немцев, лютеран, которые следовали учению пиетистов. Глава семьи Иоганн Георг Кант работал шорником. Шорником был и дед Иммануила — отец его матери Анны Регины. Мальчик сначала учился в школе при госпитале Святого Георгия. Пастор семьи Франц Шульц заметил его незаурядные способности, и родители по совету Шульца определили своего восьмилетнего сына в гимназию — в «Фридрихс-Коллегиум». Франц Шульц вскоре стал ректором этого учебного заведения. Здесь действовали строгие правила пиетистов, заимствованные из системы школьного образования Августа Франке. Уроки начинались в шесть часов утра. Первый час каждого дня занятий был посвящён религиозному обучению. Ребята начинали с молитвы и молитвой заканчивали каждый урок. О том, что такое каникулы, они не знали. Главными уроками были латынь и богословие. Образование включало изучение греческого, древнееврейского и французского языков, древнегреческую философию и литературу, историю, географию, математику и основы логики. Иммануил Кант был одним из лучших учеников гимназии. Родители надеялись, что он станет пастором, но ко всему, что касалось религии, юноша относился довольно прохладно; его увлекала поэзия древних римлян.

В 1740 году, в мае, королём Пруссии после смерти Фридриха Вильгельма I стал его сын Фридрих II, он же Фридрих Великий. В Пруссии наступила эпоха относительного свободомыслия. В том же году, в сентябре, после восьми лет обучения в гимназии, Кант поступил в Кёнигсбергский университет. Здесь было четыре факультета: три высших — богословский, юридический и медицинский — и низший, философский. Около половины студентов учились на богословском факультете. Философский меньше всего привлекал юношей. На какой из факультетов поступил Кант — осталось достоверно неизвестным.

Мать Канта не дожила до студенчества сына. Отец не мог оплачивать его учёбу. Канта материально поддерживал его дядя по материнской линии, который был сапожником. Какие-то деньги Кант зарабатывал сам помогая в учёбе студентам, — сыновьям состоятельных родителей. Он жил в нужде и тратил деньги предельно бережливо.

Франц Шульц, благодаря содействию которого Кант поступил в гимназию и который прежде помогал родителям Канта, не только руководил гимназией, но был и профессором богословия в Кёнигсбергском университете. В молодости он учился в университете Галле, где перенял взгляды пиетизма у Августа Франке и где изучал философию и богословие у Христиана Вольфа. После коронации Фридриха II запрет на преподавание в Пруссии этики и метафизики Вольфа был снят, и под влиянием Шульца студенты в Кёнигсбергском университете стали изучать философию этого, ещё недавно опального, интеллектуала.

Учёба на одном из факультетов не ограничивала студентов от посещения лекций на других кафедрах. А получение богословского образования даже предполагало прослушивание курса философии. Переводиться с одного факультета на другой студенты при желании тоже могли. Известно, что Кант слушал лекции по физике, математике, логике, праву, естествознанию, психологии. Лекции по богословию и философии он тоже, должно быть, посещал. По свидетельству его однокурсника, Кант однажды сказал о своём намерении посвятить себя медицине. Во всяком случае служить церкви он не собирался. Большое влияние на Канта оказал молодой профессор Мартин Кнутцен, который преподавал философию, физику, математику и астрономию. Кнутцен познакомил Канта с трудами Ньютона, с основами механики и оптики. Во многом благодаря учёбе у Кнутцена и возможности пользоваться его большой библиотекой, Кант, будучи ещё двадцатилетним студентом, взялся за написание своего первого труда, и не на латыни, а на немецком языке.

Первая книга Канта под названием «Мысли об истинной оценке живых сил...» вышла из печати в 1747 году. Текст начинался с эпиграфа. Это были строчки из трактата Сенеки «О счастливой жизни», в которых Сенека назвал самый проторённый путь самым ложным и посоветовал брату идти своей дорогой.

Кант решил торить свой путь в науке. Дерзость его в этой книге граничила с бахвальством. Рассматривая вопросы физики, а именно — законы движения тел, он решительно заявил, что с авторитетами Ньютона, Лейбница, Бернулли, Вольфа можно не считаться, если их выводы препятствуют открытию истины. «V В этом трактате я без колебаний, смело отвергну суждение любого человека, если оно покажется мне ложным», — бравировал он. Чуть дальше по тексту слова Канта прозвучали ещё более вызывающе: «VI Истина, открыть которую тщетно стремились величайшие мастера человеческого познания, впервые открылась моему уму. Я не смею отстаивать эту мысль, но и отвергать бы её не хотел».

Формула расчёта меры движения Лейбница отличалась от соответствующей формулы Декарта. Кант в этой книге стремился убедить научный мир в том, что с точки зрения математики, справедлива формула Декарта, а в расчётах меры движения реального, естественного тела следует применять формулу Лейбница. Таким образом в вычислениях этих великих философов ошибок нет, заключил Кант. Разбираться в формулах Скрижаль не стал. Из комментариев к «Мыслям об истинной оценке живых сил...» он узнал, что Кант заблуждался и что за четыре года до появления этой книги научный спор между приверженцами Декарта и Лейбница решил Д'Аламбер.

В своём первом труде Кант задался также вопросом о том, каким образом тело человека может действовать на душу, а душа — на тело с точки зрения законов физики. Интересным в тексте Скрижаль нашёл и суждение Канта о том, что вполне возможно существование некой вещи, которая в этом мире нигде не находится.

Весной 1746 года после тяжёлой болезни скончался отец Иммануила Канта. Хлопоты о младших сёстрах и девятилетнем брате вынудили Канта оставить учёбу. На протяжении ряда лет он зарабатывал частным репетиторством в окрестностях Кёнигсберга.

В 1754 году, вернувшись в родной город, Кант принял участие в конкурсе, объявленном Прусской академией наук. Соискателям премии нужно было обоснованно ответить на вопрос: «Претерпела ли Земля в своём вращении вокруг оси, посредством которого происходит смена дня и ночи, какое-либо изменение со времени своего возникновения». Кант в опубликованной им работе дал утвердительный ответ. Скорость суточного вращения Земли, пусть очень незначительно, но замедляется из-за притяжения Луной и Солнцем вод океанов, пояснил он. Хотя в приведённых расчётах Кант ошибся, его аргументация была правильной. А премию Академии получил священник, который на поставленный вопрос ответил отрицательно.

В том же году Кант опубликовал работу под названием «Вопрос о том, стареет ли Земля с физической точки зрения». Видимо эта публикация отразила дальнейшее развитие мыслей Канта о тех изменениях, которые в течение тысячелетий претерпел земной шар. Те же причины, которые приводят к появлению любых малых и больших природных явлений и систем — будь то любое живое существо или же планета в целом, — ведут в конце концов к их упадку, старению и гибели; этому естественному закону подчинено абсолютно всё в природе, пишет Кант. Рассмотрев и отвергнув некоторые мнения о причинах старения Земли, он на вопрос о степени этого старения не ответил. О том, развивается или деградирует человечество, он дал двусмысленный ответ. С одной стороны, — исходя из сравнения стремлений древних народов к великим свершениям, из их честолюбия, жажды добродетели и свободолюбия по сравнению с равнодушием своих современником, — Кант допустил, что такая перемена означает охлаждение огня, который когда-то вдохновлял человечество. С другой стороны, он указал, что стремление властей способствовать образованию и улучшению нравов людей вызывает сомнение в том, действительно ли наблюдается вырождение разумных обитателей Земли.

Тридцатилетнего Канта по-прежнему занимали главным образом вопросы физики и астрономии. В 1755 году он опубликовал книгу под названием «Всеобщая естественная история и теория неба, или Эссе о строении и механическом происхождении всего мира, основанное на принципах Ньютона». Книга также была написана на немецком языке. Кант издал её анонимно. Текст начинался с посвящения королю Фридриху.

Подобно тому как в первом своём труде Кант предпринял попытку обосновать справедливость не совпадающих между собой математических расчётов Декарта и Лейбница, так в этой книге он попытался примирить изложенную им гипотезу о естественном происхождении Вселенной с учением церкви о сотворении мира. Суждения Канта показались Скрижалю весомыми, глубоко продуманными, и правильность большинства из них была впоследствии подтверждена, тогда как все оговорки, сделанные с целью оградить себя от нападок блюстителей правоверия, прозвучали в книге довольно неубедительно.

Суть своего труда Кант изложил в предисловии. Первым делом он поспешил заявить, что решился изложить свою теорию происхождения мира убедившись, что она не противоречит положениям религии. Природа, пишет он далее, полна доказательств в пользу того, что материя заключёнными в ней силами достигает результатов, которым присуща гармония и совершенство. Такое становление мира от состояния хаоса к упорядоченности и согласованности всего со всем было бы невозможным без общего начала. Здесь же, в предисловии, Кант назвал эту первопричину и высшим разумом, и существом, которое является источником существования всего на свете, включая действующие в мире законы, и Богом.

Кант не отрицает, что его теория о естественном происхождении мироздания в чём-то сходна с теориями Эпикура, Левкиппа, Демокрита и Лукреция, но эти мужи, отметил он, объясняли сложившийся миропорядок исходя из игры слепого случая. Кант же, напротив, утверждает, что материя с присущими ей силами притяжения и отталкивания строго подчинена вполне определённым законам, под действием которых мир естественным образом обретает формы удивительного по своей красоте и согласованного во всех своих частях целого. Кант уверен в том, что задачу о построении Вселенной и возникновении небесных тел он решил правильно. «Мне кажется, здесь можно было бы в некотором смысле без высокомерия сказать: дайте мне материю — и я построю из неё мир!». Кант оговорился далее, что когда речь идёт о происхождении даже простейших растений и насекомых, похвастаться такой уверенностью никак нельзя: легче понять процесс образования небесных тел и всего мироздания, чем объяснить появление травинки или гусеницы.

Во «Всеобщей естественной истории и теории неба» Кант с помощью теории тяготения Ньютона изложил своё понимание того, каким образом образовалась Солнечная система, почему движение планет совершается приблизительно по кругу, почему орбиты планет лежат в одной плоскости, каким образом сформировался Млечный Путь и как возникла вся Вселенная.

Звёзды только кажутся неподвижными, их движение незаметно из-за дальности расстояния от места наблюдения, пишет Кант. Так же как Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца с небольшим отклонением их орбит от одной плоскости, так сама Солнечная система и тысячи подобных ей звёздных систем вращаются в одной плоскости вокруг центра масс всего этого скопления звёзд, известного как Млечный Путь.

Кант, как понял Скрижаль, первым определил форму галактики и объяснил, что Солнечная система является её частью: наблюдатель, находящийся на Земле, видит Млечный Путь как светлую, проходящую через всё небо непрерывную полосу, то есть видит галактику со стороны ребра этого звёздного диска. А значит, и Солнечная система, в которой находится Земля, лежит в той же плоскости и образует с этим скоплением звёзд одну систему, заключил Кант. Удивительно, что астрономы не дали объяснение этому явлению, поражается он. Те звёзды, которые видны на небе менее скученными, потому и кажутся редкими и рассеянными, что находятся в стороне от этой плоскости. Исходя из того, что вся материя Вселенной подчиняется единым законам, и в большом и в малом, Кант пришёл к выводу, что все бесчисленные звёзды Млечного Пути являются, подобно Солнцу, центрами систем со своими спутниками-планетами, а значит, Млечный путь — это мир миров, и в каждом из них очевидно всё устроено столь же упорядоченно, как в Солнечной системе. Кант уверенно высказался о том, что существование жизни во Вселенной — естественное, распространённое явление. Хотя состояние части планет препятствует возникновению на них жизни, большинство из них обитаемо, а необитаемые будут со временем населены.

В безграничном мировом пространстве, вне всяких сомнений, существуют иные системы звёзд, — другие млечные пути, причём некоторые из них в виде небольших эллипсов можно увидеть на ночном небе, заявил Кант в этой книге. Сказав, что Пьер Луи де Мопертюи в своём трактате о форме звёзд посчитал эти эллипсы необычайно большими небесными телами, Кант возразил, что эллиптические по форме свечения являются системами иных миров, каждый из которых из-за отдаленности кажется занимающим предельно малое пространство, и свет этого бесчисленного множества звёзд в силу той же удалённости виден как бледное мерцание. Эти рассеянные в космосе мириады звёздных миров связаны между собой; они вращаются вокруг общего центра Вселенной, и как бы далеко они от этого центра ни находились, силы притяжения объединяют их в единую систему. А исходя из наличия такой связи между мирами, Кант предположил, что тела, находящиеся даже в разных концах Вселенной обладают подобными признаками. «I Здесь широкое поле для открытий, ключ к которым должны дать наблюдения», — заметил он и представил читателям величественную картину мироздания, далеко выходящую за пределы воображения:

I Если даже размеры планетного мира, в котором Земля, как песчинка, едва видна, поражают разум, то какой испытываешь восторг, когда смотришь на бесчисленное множество миров и систем, наполняющих Млечный Путь; но насколько возрастает это изумление, когда осознаёшь, что все эти необъятные звёздные миры в свою очередь составляют единицу от того числа, конца которого мы не знаем и которое, возможно, так же непостижимо велико и всё же, в свою очередь, составляет лишь единицу в новом множестве. Мы видим первые звенья непрерывного ряда миров и систем, и уже первая часть этой бесконечной прогрессии показывает, чего следует ожидать от целого. Здесь нет конца, но есть бездна истинной безмерности, в которой теряются все способности человеческих представлений, даже подкреплённых математикой.

Задавшись вопросом о том, как далеко простираются пределы Вселенной, — о том, где кончается творение, — Кант сослался на необходимость мыслить эти пределы в соответствии с могуществом высшего, бесконечного по сути существа и ответил, что они не должны иметь никаких границ.

В обосновании законами физики того, каким образом из первоначально рассеянных мельчайших частиц вещества могло возникнуть мироздание, Кант пояснил, что материя лишь кажется совершенно инертной; на самом деле ей присуща самоорганизация: материя, в которой действуют силы притяжения и отталкивания, естественным образом стремится к образованию вполне определённых, совершенных по форме и красоте небесных тел — звёзд и планет, — а также к становлению духовного мира, ведь мыслящие существа состоят из той же материи.

Естественное, обусловленное свойствами материи, рождение мира Кант объяснил усилиями высшего разума: нужна была высшая мудрость, чтобы замыслить этот план, и всемогущество, чтобы исполнить его, пишет он здесь же, во «Всеобщей естественной истории и теории неба». Задав вопрос, было ли становление мира заложено высшим разумом в единых законах движения или же осуществление замысла нуждается в постоянной помощи со стороны этой высшей силы, Кант ответил, что сущность всех вещей должна происходить от одной главной сущности, а значит природа не является пассивным инструментом Бога: всеми своими, однажды заложенными в неё творческими силами она эволюционирует к установлению порядка и гармонии, не нуждаясь в помощи. Если же признать, что высший разум вмешивается в происходящее, то все удивительные по согласованности и целесообразности изменения в мире нужно будет признать чудесами, которые случаются одно за другим. При этом в существовании самогó высшего разума сомневаться не приходится: нельзя взирать на мироздание и не замечать удивительного порядка и совершенства в его устройстве, во всех согласованностях, которые имеют единую цель. А поскольку продуманная организация и красота мира очевидны, значит Бог существует, заключил Кант; и чем большего совершенства достигает природа в своём развитии, тем вернее она доказывает существование великого зодчего, наделившего её столь удивительными свойствами. Существование Бога доказывает и сама материя — причина всех изменений.

Кант с большой степенью уверенности предположил, что формирование Вселенной из сотворённой материи происходило постепенно: оно началось в какой-то точке пространства, где с большой плотностью было сосредоточено первичное вещество, и это вещество, продолжая непрестанно распространяться, будет наполнять бесконечное пространство мирами и системами миров в течение вечности. Имевшая начало — рождённая из хаоса — Вселенная не имеет конца. И хотя одни миры гибнут, возникают другие. Настанет время, когда Солнце погаснет, однако здесь нет причин для печали: этот урон с избытком восполнится в другом месте; творение никогда не прекратится.

Таким образом сотворение мира по Канту — это не чудо, а длящееся миллионы веков строительство в соответствии с планом, который высший разум заложил в свойствах материи. Очевидно, что сокрытием своего авторства этой книги Кант хотел оградить себя от возможных нападок ортодоксов за непризнание библейских чудес и церковной версии творения.

Во «Всеобщей естественной истории и теории неба» Кант несколько раз затронул также тему послесмертия человека, но высказался по-разному. Большей частью он ограничился тем, что оставил заданные им вопросы без ответов. Что собой представляет человек как таковой — до сих пор неизвестно, и тем меньше вероятность угадать, что именно ждёт людей после ухода из жизни, заметил он. Не суждено ли душе когда-нибудь вблизи узнать те удалённые тела мироздания, которые при виде звёздного неба доставляют ей такое удовольствие и столь сильно возбуждают её любопытство? И не для того ли образуются небесные тела, чтобы уготовить душам на тех небесах новые обители? — спросил Кант. Мечтать об этом можно, ответил он, но основывать свои надежды на столь сомнительных домыслах вряд ли стоит, заключил он в конце книги. Однако раньше по тексту, возможно не желая чрезмерно дразнить ортодоксов, он высказался о необходимости положиться в таких вопросах на Откровение и пояснил, что бессмертный дух, освобождаясь от связи с преходящими вещами, обретает блаженство в общении с бесконечным существом.

Иммануил Кант хотел преподавать философию в Кёнигсбергском университете. Поскольку он не завершил учёбу, ему первым делом необходимо было получить степень магистра. И в апреле 1755 года он представил на философский факультет университета свою диссертацию. Работа, написанная на латыни, называлась «Краткое изложение некоторых размышлений об огне». Кант успешно выдержал экзамен, и в июне того же года ему была присвоена эта учёная степень. Чтобы получить право преподавания в университете, он должен был представить ещё одну диссертацию, защита которой предусматривала публичный диспут. И три месяца спустя Кант представил такую работу, также написанную на латыни. Он назвал её «Новое объяснение первых принципов метафизического познания».

Содержание этой работы напомнило Скрижалю труды схоластов с их якобы строго логичным и абсолютно верным доказательством вещей недоказуемых. Кант, в частности, привёл доказательство существования Бога как безусловно необходимого начала всякой возможности. После слов о том, что благодаря бесконечной благости Бога сотворённые вещи достигают наиболее возможного для них совершенства, а разумные существа становятся счастливыми, Кант отвёл от Бога обвинения в намеренном сотворении зла: зло должно быть вменено в вину самим грешникам — их свободному выбору. Утверждая, с одной стороны, что всё во Вселенной происходит согласно естественному порядку, Кант, с другой, уверяет, что усилия Бога могут восстановить слабеющее совершенство материального мира и что взаимное отношение конечных субстанций удерживается одним общим источником их существования — божественным разумом.

Диспут завершился для Кант успешно, и он стал приват-доцентом философского факультета. Теперь, в качестве внештатного преподавателя, не получая от университета жалованья, он мог читать лекции, посещение которых оплачивали сами студенты.

Осенью того же 1755 года Кант стал вести частные занятия сначала по математике и физике, а вскоре и по логике, и по метафизике. Свободных помещений в университете не было, и Кант читал лекции в том доме, часть которого он снимал и в котором жил. Выбор тем для занятий диктовали запросы его слушателей.

В Кёнигсбергском университете уже в течение ряда лет была вакантной должность экстраординарного профессора логики и метафизики. Чтобы стать экстраординарным профессором в любом из университетов Пруссии, от претендента требовалось представить и защитить три диссертации, написанных на латыни. И с целью получить эту должность, Кант подготовил третью свою научную работу, известную под названием «Физическая монадология». Она была написана в форме теорем и доказательств. Скрижаль прочёл её, но вникать в обоснования, которые отдавали могильным духом схоластики, не стал. В апреле 1756 года Кант успешно защитил эту диссертацию, однако вакансия ему не досталась: правительство Пруссии закрыло её.

В том же 1756 году Кант опубликовал две работы: «О причинах землетрясений по поводу бедствия, постигшего западные страны Европы в конце прошлого года» и «Новые замечания для объяснения теории ветров».

Землетрясение, которое произошло в Лиссабоне 1 ноября 1755 года, в течение нескольких минут унесло десятки тысяч жизней; город был полностью разрушен. Эта трагедия случилась в католический праздник — в День всех святых. Многие христиане увидели в ней кару Божью. В работе «О причинах землетрясений...» Кант объяснил случившееся естественными, природными явлениями и призвал напуганных людей не поддаваться страхам. Его объяснения землетрясений наличием пустот под землёй оказались неверными, но способствовали становлению сейсмологии. А «Новые замечания для объяснения теории ветров» Кант опубликовал в качестве приглашения на его лекции, в которых он обещал более подробно изложить причины образования муссонов и пассатов. Скрижаль прежде не задумывался о природе ветров, и в этой небольшой работе он нашёл доходчивое объяснение, почему перемещаются массы воздуха.

Наряду с математикой, физикой, логикой и метафизикой, Кант стал таким же частным образом преподавать физическую географию. В плане этих новых лекций, опубликованном в 1757 году, он сообщил, что будет рассказывать своим слушателям о морях и мореплавании, о происхождении суши и островов, рек и притоков, атмосферы и ветров, о связи между погодой и почвой, об изменениях, которым подвергалась Земля, о животном мире, о царстве растений и о мире неорганических тел. Ни до чтения этих лекций, ни после Кант не путешествовал. Самое дальнее расстояние, на которое он удалился от родного города за всю свою жизнь, был путь длиной около ста километров от Кёнигсберга до Арнсдорфа, где Кант работал частным репетитором. Отсутствие личных впечатлений от странствий он возмещал чтением многих книг путешественников, географов, натуралистов, биологов, естествоиспытателей; Кант изучал также труды академий наук Франции и Швеции. Черпая нужные ему сведения по географии, он приводил их в систему.

Научные интересы тридцатичетырёхлетнего Канта, как мог судить Скрижаль, всё ещё лежали главным образом в области физики. Из длинного названия брошюры, которую Кант опубликовал в апреле 1758 года в качестве рекламы своих лекций на ближайшее полугодие, следовало, что он представит новую теорию движения и покоя. В этой брошюре Кант заявил, что намерен свободно высказать свои соображения, идущие вразрез с общепринятыми научными взглядами. В частности, он отметил, что понятия «движение» и «покой» нужно всегда понимать не в абсолютном, а в относительном смысле: говоря о том, что тело находится в состоянии покоя, нужно уточнять, по отношению к каким телам оно неподвижно, а говоря о движении тела, нужно указывать, по отношению к чему оно изменяет свое положение. Этот рекламный проспект заканчивался кратким сообщением о том, что лекционный план Канта на ближайшие полгода включает занятия по логике, метафизике, математике и физической географии.

Ко времени выхода этой брошюры из печати, в Европе уже в течение полутора лет шла война, в которую были вовлечены почти все страны на континенте, а Кёнигсберг уже больше месяца находился под властью императрицы Елизаветы Петровны: войска Российской империи, не встречая сопротивления, вошли в город, и вскоре вся Восточная Пруссия была присоединена к России. Так же как все её жители, Иммануил Кант, принёс присягу верности императрице и стал российским подданным.

Указ Елизаветы Петровны гарантировал жителям Кёнигсберга неприкосновенность их имущества, сохранение их прав и свободы вероисповедания. Финансирование Кёнигсбергского университета и порядок обучения студентов остались теми же. В числе слушателей частных лекций Канта появились русские интеллектуалы. Для русских офицеров он по их просьбе читал лекции по фортификации и пиротехнике.

В декабре того же 1758 года умер профессор логики и метафизики Кёнигсбергского университета Иоганн Давид Кипке, в доме у которого Кант жил и преподавал. Четыре дня спустя после смерти Кипке Кант отправил письмо на имя императрицы Елизаветы Петровны, в котором попросил назначить его на освободившийся пост. Ходатайство не помогло. Сенат университета назначил на эту оплачиваемую должность другого, не менее достойного, претендента, и власти города утвердили этот выбор.

В соответствии с мирным договором 1762 года, подписанном в Санкт-Петербурге представителями России и Пруссии, Россия вышла из войны и вывела свои войска из Восточной Пруссии. В самом конце лета того же года русские солдаты и чиновники ушли из Кёнигсберга. Восточная Пруссия вернулась под власть Фридриха Великого.

Рейнхольд Бернхард Яхманн, ученик и один из первых биографов Иммануила Канта, в книге, изданной им в Кёнигсберге в 1804 году, рассказал о несостоявшейся дуэли своего учителя. Однажды, прогуливаясь, Кант проходил мимо беседки, в которой увидел одного из своих знакомых в компании неизвестных ему людей. Он остановился и оказался вовлечённым в разговор о событиях, происходивших в мире. «8 Кант, — сообщил Яхманн, — встал на сторону американцев, горячо отстаивая их правое дело, и выразил огорчение по поводу поведения англичан». После этих слов один из тех неизвестных Канту людей разгневался, подошёл к нему, назвал себя англичанином и сказал, что Кант оскорбил весь его народ, а также его лично, после чего в ярости вызвал Канта на дуэль. По сообщению Яхманна, Кант оставался абсолютно спокойным. Он разъяснил незнакомцу свои политические взгляды, которые по его убеждению должен разделять любой честный гражданин мира без ущерба для своего патриотизма. Англичанин, — его звали Джозеф Грин, — был крайне изумлён услышанным. Он согласился с доводами Канта, попросил у него прощения за свою вспыльчивость и подал ему руку в знак примирения. Грин проводил Канта до дома и пригласил его к себе в гости.

О подробностях этого конфликта Яхманну рассказал свидетель случившегося — англичанин Роберт Мотерби, друг и деловой партнёр Джозефа Грина. Яхманн начал своё повествование со слов: «8 Во время англо-североамериканской войны Кант однажды днём прогуливался...». На самом деле разбирательство между Грином и Кантом произошло задолго до начала войны американцев за независимость. Скрижаль убедился в этом, когда увидел фотографию бокала с гравировкой на английском языке. На бокале были выгравированы имена Канта, Грина, Мотерби и некоего Энтони Шорна, а также дата «30 августа 1763» и две фразы: «Секрет в любви и искренности в дружбе», «Все счастливы вместе, несмотря на то, что произошло в мире».

Поскольку Яхманн родился только в 1767 году, он мог узнать об этой истории лишь спустя годы. Видно Мотерби, вспоминая её, решил, что раз Кант защищал американцев, значит речь шла о войне за независимость США. Однако из всего прочитанного Скрижаль вынес, что Кант при первой встрече с Григом скорее всего вступился за индейцев — за коренных американцев, которых притесняли переселенцы-англичане.

После того конфликта, который к счастью не закончился дуэлью, Джозеф Грин стал лучшим другом Иммануила Канта. Они встречались почти каждый день. Грин оказался интеллектуалом, разносторонне развитым человеком. Кант, как сообщил Яхманн в той же книге, лично говорил ему, что обсуждал с Грином все положения «Критики чистого разума», прежде чем изложить их письменно.

Следующей из работ Канта, которая заинтересовала Скрижаля, была книга под названием «Единственно возможное основание для доказательства существования Бога»; она вышла из печати в 1763 году. В предисловии Кант отметил, что такое доказательство ещё не было найдено и что он закладывает лишь фундамент и даёт строительный материал для будущего построения. Тем не менее в тексте книги Кант недвусмысленно пояснил, что видит такие доводы, и он изложил их.

Кант не признал убедительными доказательства существования Бога, которые дали Декарт и Вольф. Единственно неопровержимым доказательством, по его утверждению, является умозаключение, идущее от очевидности, что возможность всего на свете предполагает нечто действительное — некое начало, основание, уничтожение которого упразднило бы возможность всего и вся. Из этой посылки Кант делает вывод, что есть нечто существующее абсолютно необходимым образом. Он назвал это доказательство априорным — от латинского a priori; Кант использовал это слово в том же смысле, который стали вкладывать в него схоласты в средневековье: «полученный до опыта», «умозрительный». В таком же значении термин a priori использовали, в частности, Лейбниц, Вольф и Юм.

Кант заметил, что он не даёт определения понятию «Бог», так как для этого необходимо систематическое рассмотрение предмета, а он только анализирует рассматриваемый вопрос. Тем не менее, в своих рассуждениях Кант пришёл к выводам, что высшему существу присущи рассудок и воля и что порядок, красота и совершенство видимых вещей предполагают наличие таких же качеств в безусловно необходимом начале.

Во второй главе этой книги Кант привёл аргументы, на основании которых можно заключить о существовании Бога апостериóри — исходя из опыта. Согласованность и гармония, которые наблюдаются в природе, нельзя объяснить простой случайностью: всё свидетельствует о зависимости сущностей всех вещей от единого начала. Говоря о целесообразных, столь очевидных связях в материальном мире, Кант указал, что одним из многих замечательных следствий существования атмосферы Земли является возможность дыхания для людей и животных. О существовании Бога свидетельствует и строение тела любого из животных и человека, все органы которых находятся в искусно устроенном взаимодействии. Наиболее впечатляющим из примеров Канта Скрижаль нашёл слова о том, что если сначала посмотреть в микроскоп на каплю воды, где можно увидеть метания множества живых существ, а затем поднять голову и посмотреть в ночное небо, наполненное, как пылинками, бесчисленными мирами, то переполняющее душу возвышенное чувство окажется сильнее и убедительнее любых логических умопостроений.

В «Единственно возможном основании для доказательства существования Бога», так же как во «Всеобщей естественной истории и теории неба», Кант повёл речь о том, что природа в своём развитии не нуждается в непосредственной помощи её создателя: все изменения в мире происходят естественным образом, в соответствии с первоначальным устройством Вселенной. Но если в анонимно изданной «Всеобщей естественной истории и теории неба» Кант в объяснении миропорядка не оставил места для чудес, то в этой книге, изданной под его именем, он не раз оговорился, что сверхъестественные явления вполне вероятны; они могут оказаться необходимыми, ведь и в Откровении упоминается о них. Кант даже назвал врагов религии нечестивцами. В предисловии он заметил, что не даёт обстоятельных разъяснений своим взглядам, чтобы придирчивые критики, которые ищут поводов для обвинений в ереси, не бросили ему такой упрёк. А в одном из примечаний он пояснил, что философам лучше не обнародовать ход своих мыслей о тех чудесах, о которых сообщает Откровение.

Ряд поднятых в этой книге вопросов Кант оставил без ответов. Так, он не может объяснить ни строение растений и животных, ни само происхождение материи, из которых они состоят, — физические законы для этого недостаточны. Каким образом дерево способно так видоизменять питающие его соки, что в его семени или в глазке его листа возникает нечто содержащее в себе подобие этого дерево, — Канту тоже непонятно. Не поддаётся объяснению и сила притяжения небесных тел — одна из основных присущих материи сил. Противореча своему выводу о том, что Богу присущи рассудок и воля, он чуть далее по тексту высказал сомнение, так ли это на самом деле, или же волю и рассудок следует рассматривать как способности, которыми Бог наделил другие существа. Главную же трудность Кант видел в понимании того, каким образом вообще могло естественным образом сформироваться и достичь столь удивительной гармонии — совершенства во взаимодействии — бесчисленное множество вещей в мире.

За чтением этой книги Скрижаль в очередной раз изумился изобретательности природы, которая позаботилась о своих созданиях и продолжает их опекать. Только в этот раз он испытал такое изумление не в лесу, наблюдая за жизнью муравьёв, разглядывая цветущие кустарники, трогая тёплую кору деревьев, и не перед зеркалом, удивляясь столь сложному, продуманному строению глаз, а следуя за ходом мысли автора, — мысли, которая сама по себе является необъяснимым чудом.

В том же 1763 году Академия наук в Берлине рассмотрела конкурсные работы, написанные на тему: «Исследование ясности принципов естественного богословия и морали». По условию объявленного Академией конкурса, от каждого из его участников — жителя любой страны — требовалось прислать рукопись без указания своего имени, но с каким-нибудь эпиграфом, а своё имя — сообщить в запечатанном конверте, повторив на конверте текст того же эпиграфа.

Кант участвовал в этом конкурсе. В его работе Скрижаль встретил сопоставления области исследований и методов математики с методами и предметной областью философии. По существу темы, предложенной Академией, Кант высказался только в последней, четвёртой части своей работы. Назвав главным из принципов естественного богословия положение о существовании Бога, Кант отметил, что это положение доказано с философской очевидностью: поиск причины любой возможности приводит к выводу о существовании безусловно необходимого начала. И далее он повёл речь о том, что Бог не пребывает ни в каком месте, а присутствует во всех вещах — везде, где они находятся; и понятие времени по отношению к познанию Бога тоже лишено смысла, продолжил Кант: будущее, прошлое и настоящее для Бога — одна и та же реальность. А по поводу очевидности принципов морали Кант, напротив, заявил, что такие обоснования с приемлемой степенью достоверности ещё не найдены. Сказав, что требованием морали принято считать положение: «Делай то, что согласно воле Бога», Кант заметил, что до сих пор даже неясно, чтó именно имеет решающее значение для определения первых принципов нравственности: познавательная способность или же чувства человека.

По результатам голосования членов Берлинской академии наук победа в этом конкурсе и золотая медаль досталась автору трактата под номером 20. После вскрытия конверта с эпиграфом этого участника стало известно его имя. «Берлинская привилегированная газета» — Berlinische privilegirte Zeitung — от 4 июня 1763 года сообщила: «В четверг Королевская академия наук провела открытое заседание. Премия была вручена местному еврею Мозесу Мендельсону, который хорошо известен своими произведениями». Работа Канта по итогам голосования членов жюри конкурса получила второе место.

В трудах, опубликованных в 1780-х годах, Кант решительно пересмотрел свои взгляды как на доказательство существования Бога, так и на принципы морали. Своё мировоззрение в эти годы — до начала работы над «Критикой чистого разума», которую принято считать главной его книгой, — он назвал догматической дремотой. Скрижаль прочёл этот большой том ещё живя в России, поэтому он уже знал, какой труд, какой тяжёлый интеллектуальный штурм ему предстоит, чтобы попытаться взять эту философскую крепость со второго раза.

Известность Канту принесла книга, которая практически не имела отношения к философии. Она вышла в 1764 году и при жизни Канта была переиздана ещё семь раз. Книга называлась «Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного».

К исследованию области чувств Кант обратился под влиянием прочитанных трудов Жан-Жака Руссо. В написании этой книги он использовал и личный опыт, полученный в молодости, когда он зарабатывал в разных семьях частным репетиторством, и последующий, обретённый после возвращения в Кёнигсберг. В эти годы, в первой половине жизни, Кант не чуждался светского общества и мирских развлечений. Он был общительным человеком и умным собеседником. Кант предпочитал обедать в кругу друзей, часто — в трактирах; он неизменно принимал приглашения, когда его звали в гости; он пил вино, играл в бильярд и в карты. Кант читал не только книги, но и газеты, — он внимательно следил за тем, что происходило в мире. И женщин он тоже не избегал, хотя до конца дней оставался холостяком. Одно из сохранившихся писем, отправленное ему в 1762 году замужней дамой, наводит на мысль, что девственником он не был.

В самом начале этой книги Кант заметил, что поведёт речь о чувствах обыкновенных людей, причём скорее с точки зрения наблюдателя, чем философа. Приведя примеры того, чтó именно вызывает в человеке возвышенные чувства, а что отзывается в душе чувством прекрасного, он дал точную характеристику каждого из этих восприятий и заговорил об их разных оттенках. Кант поведал и о том, какое из чувств — прекрасное или возвышенное — преобладает в людях с меланхолическим, сангвиническим, холерическим и флегматическим темпераментами. Скрижаль встретил «Наблюдениях» много определений: кто такой фантазёр, кто — чудак, кто — глупец, кто — дурак, кто — педант, кого называют шутом, кого — пустомелей, кого — нелепым человеком, кого — скучным, кого — пошлым. Кант разъяснил, какая бывает добродетель, что такое стыд, скромность, чувство чести, чтó в поведении людей является благородным, а что причудливым.

Один из четырёх разделов книги Кант посвятил теме различий между женщинами и мужчинами в отношении чувств прекрасного и возвышенного. Он начал с того, что словосочетание «прекрасный пол» является нечто бóльшим, чем просто названием половины жителей планеты. Хотя любой человек должен обладать разными положительными качествами, все достоинства женщины соединяются лишь для усиления в ней чувства прекрасного, причём даже многие из слабостей женщин представляют собой прекрасные недостатки, тогда как мужчин отличает присущее им чувство возвышенного, утверждает Кант. Если для мужчины нет ничего более обидного, чем обозвать его глупцом, то для женщины — сказать, что она безобразна. Природа, согласно Канту, стремится ещё больше облагородить мужчину посредством влечения к противоположному полу, а женщину, при помощи того же влечения, сделать ещё более прекрасной. А в брачной жизни супруги должны образовать как бы одну нравственную личность, движимую и управляемую рассудком мужа и вкусом жены.

В последнем разделе «Наблюдений» Кант изложил свои суждения об особенностях в характерах разных народов, и прежде всего — о том, насколько значимо в их национальных чертах выражены прекрасное и возвышенное. Чувство прекрасного, по его мнению, больше всего отличает итальянцев и французов, а для немцев, англичан и испанцев характерно чувство возвышенного. В этом различении Кант пошёл дальше и пояснил, какого именно рода прекрасное присуще итальянцам и французам, и какого рода возвышенное ближе испанцам, англичанам и немцам. Он отметил характерные черты не только этих, но и других народов земли.

Видимо Жан-Жак Руссо сумел далеко и надолго увести за собой Канта в мир чувств. Об этом свидетельствовало также содержание публикации Канта «Опыт о болезнях головы» в местной газете Кёнигсберга; она появилась в том же 1764 году. Если бы Скрижаль ничего не слышал о последующих книгах автора «Наблюдений над чувством прекрасного и возвышенного», то мог бы подумать, что приват-доцент Иммануил Кант избрал областью своих интеллектуальных трудов психологию.

В том же 1764 году в Кёнигсбергском университете освободилась должность профессора риторики и поэзии. В связи с этим власти Кёнигсберга получили из Берлина письмо, в котором представитель министерства образования просил администрацию города узнать, не согласится ли магистр Иммануил Кант, ставший известным благодаря своим трудам и глубокой учёности, занять эту оплачиваемую должность.

В Пруссии для преподавателей университетов не было ограничений по тематике их занятий со студентами. Профессор красноречия, так же как профессор богословия или профессор математики, вполне мог читать лекции, к примеру, по философии, и это происходило довольно часто. В то же время, в обязанности профессора риторики и поэзии входило написание речей и стихов для торжественных мероприятий.

Кант по-прежнему зарабатывал на жизнь частными лекциями. Тем не менее предложение министерства он не принял. Вскоре после отправки в Берлин сообщения о его отказе, власти Кёнигсберга получили письмо, в котором тот же представитель правительства просил заверить Иммануила Канта, что он получит должность в университете при первой же возможности. Такой возможности Канту пришлось ждать ещё не один год.

От чтения следующей книги Канта , изданной в 1766 году, Скрижаль получил большое интеллектуальное удовольствие. Книга называлась «Грёзы духовидца, поясненные грёзами метафизики». Её содержание свидетельствовало прежде всего о том, что Кант вернулся к размышлениям об истоках духовного мира, — к исканиям, которые десятью годами раньше отразились в его «Всеобщей естественной истории и теории неба». Из текста ясно было и то, что Кант продвинулся дальше в суждениях о принципах морали. Если в работе, отправленной на конкурс Берлинской академии наук, он на вопрос, очевидны ли начала нравственности, дал отрицательный ответ, то теперь он думал иначе. По сути эти два русла размышлений Канта сошлись воедино: в его гипотезе о порядке становления духовного мира определяющую роль выполняют законы морали.

Поводом для написания «Грёз духовидца» Канту послужили слухи о шведском богослове и мистике Иммануиле Сведенборге, который, как свидетельствовали очевидцы, мог общаться с духами умерших людей. Находясь под впечатлением услышанных о нём поразительных историй, Кант выписал из Лондона труд Сведенборга «Небесные тайны» в восьми томах. Однако в прочитанном он не нашёл ничего убедительного.

В «Грёзах духовидца» Кант первым делом признался в непонимании того, что такое дух. Поскольку духами принято называть нематериальные разумные существа, он согласился придерживаться такого определения, но заметил, что от сформулированного понятия ещё очень далеко до признания реальности подобных существ; неизвестно даже, возможны ли они. Неясно и то, продолжил Кант, является ли душа человека материальной или нематериальной — тем самым духом: нет никаких доказательств ни той, ни другой природы души. Тем не менее Кант заключил, что он всё же склонен признать существование нематериальных начал и отнести к ним души людей и развитых животных. «I.1 Всё то в мире, что содержит принцип жизни, кажется нематериальным по природе, так как любая жизнь основана на внутренней способности определять себя по своему желанию», — пояснил он. Однако если признать душу нематериальной, тогда каким образом объяснить её связь с телом? — спросил Кант. И он ответил: «I.1 По-видимому, духовное начало внутренне присуще материи, с которой оно связано...». Такой, уже давно казавшийся ему логичным, ответ требовал дальнейших поисков: «Но какая необходимость приводит к тому, что дух и тело образуют одно целое, и какие причины в известных случаях разрушают это единство, — эти вопросы, наряду с другими, выходят далеко за пределы моего понимания...». Не пытаясь разгадать причины одушевления и омертвления материи, Кант в качестве гипотезы представил в общих чертах картину всего мироустройства.

Все разумные существа соединены между собой и образуют одно целое — духовный мир, пишет Кант в «Грёзах духовидца». Пребывая в непрерывной взаимосвязи, они влияют друг на друга, где бы и когда бы они ни находились на Земле или на других небесных телах, в прошлом ли, в настоящем или в будущем; их непосредственное общение естественно и нерасторжимо. Такие понятия, как расстояние и время, по отношению к духовному миру неприменимы, уточнил Кант; определяющим здесь является характер связей между разумными сущностями. Каждое из этих бесчисленных начал жизни может отчасти быть соединённым с материей и тем самым оживотворять мёртвое вещество Вселенной. Однако что именно представляют собой те ступени, которые ведут безжизненную материю к жизни, вряд ли когда-либо возможно будет узнать, пишет Кант. На этот счёт существуют две противоположные системы взглядов, заметил он: теория гилозоизма всё оживляет, а материализм, наоборот, всё омертвляет.

С представлениями гилозоизма, о котором упомянул Кант, Скрижаль познакомился за чтением трудов Дени Дидро, и с тех пор он оставался убеждённым в естественном происхождении жизни из косной материи. Кант во «Всеобщей естественной истории и теории неба...» определённо высказался в духе гилозоизма; он утверждал, что материи присуща самоорганизация: скрытые в ней силы естественным образом стремятся не только к образованию совершенных по форме небесных тел, но и к становлению духовного мира. И теперь, десять лет спустя, в первой главе первой части «Грёз духовидца» он также повёл речь о том, что духовное начало внутренне присуще материи. Однако несколько раз повторённое далее, в следующей главе, утверждение, что именно духовный мир оживотворяет мёртвую материю Вселенной, уже являлось другой гипотезой. Это противоречие можно было устранить, если понимать сказанное Кантом так, что причиной зарождения жизни является материя благодаря такой, заложенной в ней, способности, а по мере формирования духовного мира и укрепления его связей с душами живущих во Вселенной разумных существ, духовный мир преображает материю — «оживотворяет» её, как выразился Кант. И всё же такое толкование было довольно натянутым.

После сказанного Кантом об особенностях духовного мира он заключил, что душу при жизни человека следует рассматривать как связанную одновременно с двумя мирами. Причём связь души с духовным миром двунаправленная: душа оказывает влияние на происходящее в духовном мире и воспринимает от него впечатления, которые однако из-за зависимости души от материального мира не могут переходить в ясное сознание человека. А после разрыва души с телом присущее ей общение с духовными существами не только сохраняется, но и раскрывается в полной мере.

100

Переходя в «Грёзах духовидца» к другого рода размышлениям, — к более важным, как заметил Кант, — он указал, что человек, намереваясь предпринять что-либо, осознаёт зависимость своего желания от некоего одобрения: «I.2 Какая-то тайная сила заставляет нас обращать наши намерения на благо других или в соответствии с волей других, хотя это часто делается неохотно и в сильном разногласии с эгоистическими желаниями». Человек в сокровеннейших своих побуждениях чувствует свою зависимость от этого закона общей воли; кажется, будто внешние силы, некий властный закон долга вопреки соблазнам и личным интересам склоняет человека в той или иной степени к самопожертвованию. Проявления этого издревле известного людям чувства, которое осознаётся как принуждение поступать согласно общей воле, побудили Канта к выводу о моральном единстве разумных существ.

Кант предположил, что подобно тому как взаимодействия тел в материальном мире подчиняются известным законам, в частности — закону тяготения, так в мире духа тоже действуют вполне определённые законы, в частности — всеобщий для разумных существ закон морали. Развивая эту гипотезу, Кант допустил, что силы духа в мире нравственности ничем не стеснены, однако в материальном мире, где жизнь носителей разума подвержена физическим воздействиям природы, они полностью проявлять себя не могут. Но поскольку уровень нравственности всё же соотносится с духом — с внутренним состоянием разумного существа, — его душа занимает своё место среди духовных субстанций Вселенной даже будучи ещё связанной с телом. Сказав о таком распределении душ, Кант сравнил его с тем, как небесные тела размещаются во Вселенной согласно законам физики, — в порядке, который соответствует их величинам и свойствам. Подобным образом и дýши ещё при жизни людей занимают свои места в нематериальном мире — в духовной республике, как выразился Кант, — причём располагаются в соответствии со своими нравственными достоинствами: добрые души — приобщаются к добрым духам, злые — к злым духам. А после смерти разумного существа его душа таким же естественным образом остаётся в нематериальном, внепространственном и вневременнóм мире, — остаётся в той духовной связи, в которой она пребывала, когда была отчасти связанной с миром тел.

Кант уточнил, что ввиду особенностей каждого из двух миров, представления, присущие тем духовным началам, которые в них пребывают, отличаются между собой: один и тот же субъект, связанный с тем и с другим миром, не является одной и той же личностью. «I.2 ...Поэтому всё, что я мыслю как дух, — заключил Кант, — я не помню как человек, и наоборот, у меня как духа нет представлений о моём состоянии как человека». Люди воспринимают любые связи в образах привычных им чувственных вещей. Поэтому отчётливые знания о духовном мире человек может получить не иначе как лишившись способностей, необходимых ему для существования в мире тел. И всё же действующая связь с потусторонним миром позволяет людям хоть изредка осознавать его воздействие даже в этой жизни.

Содержание книги противоречило учению церкви о том, какие перипетии ожидают праведников и грешников после смерти: представления Канта об участи душ не предусматривали суд Божий. Согласно предположениям автора, удел человека в послесмертии определяют законы духа, — это происходит естественным образом. И безусловно из-за опасений нападок со стороны блюстителей правоверия Кант издал «Грёзы духовидца» анонимно.

101

Веру людей в сомнительного рода рассказы о духах Кант объяснил в этой книге устройством разума: надежда человека на жизнь после смерти, какой бы малой она ни была, оказывается сильнее умозрительных соображений. Лично для него же, заметил Кант, перевес всегда на стороне логических доводов. Для философа нет ничего хуже, чем упрёк в легковерии, в приверженности к заблуждениям обывателей, добавил он. Признав, что он не понимает, каким образом душа входит в мир и как нематериальное начало может действовать в теле живой особи, Кант уверенно заявил, что людям доступны лишь предположения, подобные тем, которые он изложил в предыдущих главах книги: человечество никогда не узнает о существовании духов нечто большее; разнообразные явления жизни и законы природы — это всё, что разуму дано познать, тогда как понимание духовной природы, самогó принципа жизни, выходит за пределы способностей, которыми наделены люди.

«II.2 Метафизика, в которую я по воле судьбы влюблён, хотя она лишь редко благоволит ко мне, приносит пользу двух видов», — сказал Кант, после чего пояснил: во-первых, метафизика помогает силой разума постигать скрытый порядок вещей, а во-вторых, она определяет границы возможностей самогó разума. Характеризуя такие ограничения на основе самоанализа, Кант сказал, что присущая ему способность мыслить побуждает его признать существование в себе духовного начала, которое по свойствам отличается от тела, но будет ли это начало мыслить и без связи с телом, — опытным путём не определить. Подобным образом признав очевидность естественных связей с другими людьми, — связей, которые объясняются законами физики, — Кант указал на предел этих представлений: ответ на вопрос, находится ли он, Кант, в связи с теми же людьми без посредства материи или будет когда-нибудь связан с ними по каким-то другим законам, узнать нельзя; предположения о таких связях даже не заслуживают называться гипотезами, заметил он. Любознательным же людям, которые настойчиво стараются хоть что-нибудь узнать о загробном мире, Кант посоветовал терпеливо дожидаться часа, когда они попадут туда.

Высказавшись о непреодолимых для разума границах, Кант опять заострил внимание читателей на более важных, по его мнению, вопросах нравственности. Нужно ли, спросил он, быть добродетельным лишь потому, что существует потусторонний мир, где поступки, совершённые человеком при жизни, повлекут для него в таком случае благоприятные последствия, или же наоборот, — поступки должны быть добродетельными сами по себе, за что могут быть вознаграждены? Ответ Канта прозвучал однозначно: только та вера приличествует человеку, которая основана на безусловной, не продиктованной интересом, чистоте нравов. Кант назвал её моральной верой.

102

Известность Канта росла, а он всё ещё оставался чаcтным преподавателем. В 1769 году он получил предложение занять хорошо оплачиваемую должность профессора логики и метафизики в университете города Эрлангена. А вскоре, в январе 1770 года, университет Йены предложил ему должность профессора философии. И возможно Кант переселился бы в Йену, если бы в Кёнигсбергском университете не освободилась должность профессора математики. Поскольку её хотел занять профессор логики и метафизики Фридрих Иоганн Бук, у Канта появилась возможность попасть в штат университета именно на ту кафедру, где он хотел работать. Так и случилось. Профессор Бук добился своего, а Иммануил Кант по указу, который пришёл из Берлина в марте того же 1770 года, был назначен на должность профессора логики и метафизики. Поскольку со времени защиты его третьей латинской диссертации прошло четырнадцать лет, условия получения профессуры требовали от него представить для публичного обсуждения ещё одну диссертацию на латыни. Кант сел за написания такой работы и спустя пять месяцев успешно защитил её. Работа называлась «О форме и принципах чувственного и умопостигаемого мира».

В этой диссертации Кант резко разграничил источники представлений человека на воспринимаемые чувствами — то есть объекты, которым присуща материя и форма, — и на понятия, отвлечённые от всего чувственного, — познаваемые разумом. Так, принципы морали познаются не путём опыта, а самим чистым разумом, пояснил Кант. Именно в этой работе Скрижаль первый раз до прочтения главного труда Канта встретил словосочетание «чистый разум». Интересным в тексте диссертации Скрижаль нашёл и другое. В V веке античной эры Протагор начал одну из своих книг словами: «Человек есть мера всех вещей». Дальнейший ход мыслей Протагора остался неизвестным: книга не сохранилась. А Кант в этой диссертации заявил, что общую меру всех вещей составляет чистый разум.

Принципами чувственно воспринимаемого мира, являются время и пространство, пишет здесь Кант. Причём ни время, ни пространство не представляет собой нечто объективное и реальное: они — субъективные условия всех чувственных восприятий людей, необходимые для координации между собой этих восприятий. Представления о пространстве и времени проистекают из природы ума, — они приобретены действием ума; при этом их свойства не могут быть объяснены.

В отличие от чисто субъективных условий материального мира, — пространства и времени, — умопостигаемый мир допускает объективный принцип, продолжил Кант; таким принципом является первопричина Вселенной, благодаря которой существует единство всех вещей и связь между ними. Первопричина, Бог, присутствует в мире не локально, а виртуально, — пребывает во всём и вся внутренне. Понятия времени для Бога тоже не существует. Исходя из того, что все нематериальные вещи также присутствуют в телесном мире виртуально, Кант назвал вопрос о местонахождении душ пустым вопросом. Утверждение, что всё в мире происходит естественным образом, он в этой диссертации представил уже в качестве аксиомы, а указания на сверхъестественные явления охарактеризовал как поспешные отговорки для ленивого ума. В качестве ещё одного постулата, якобы признанного всеми философскими школами, Кант представил положение о неуничтожимости никакой материи и невозможности её возникновения; все изменения в мире касаются только формы, пояснил он.

Назвав метафизику первой философией, содержащей принципы применения чистого разума, Кант отметил, что метод метафизики, который должен сводиться к разграничению особенностей чувственного и рассудочного познаний, ещё совершенно неизвестен. Письмо от 2 сентября 1770 года, которое он отправил философу и математику Иоганну Генриху Ламберту вместе с текстом диссертации две недели спустя после её защиты, свидетельствовало о том, что Кант задался целью найти такой метод.

103

Это письмо Канта было его ответом на давнее письмо Ламберта — письмо от 13 ноября 1765 года, — в котором Ламберт сначала выразил удовольствие по поводу того, что оба они в своих исследованиях в метафизике продвигаются в одном и том же направлении, а затем он предложил Канту делиться друг с другом своими мыслями.

Теперь, почти пять лет спустя, Кант с готовностью принял предложение Ламберта. Своё долгое молчание он объяснил тем, что ему сначала нужно было понять природу основных законов метафизики. Кант сообщил, что в течение последнего года он разработал концепцию, которая позволит с помощью надёжных и простых критериев проверить все метафизические вопросы на предмет возможности их решения. Сказав, что в этой науке важны только понятия и принципы чистого разума, причём такие, которые не вызывали бы никаких сомнений, Кант продолжил: «Метафизике, по-видимому, должна предшествовать особая, хотя и только негативная, наука (phaenomenologia generalis), в которой будут определены значимость и границы принципов чувственности, чтобы они не влияли на суждения о предметах чистого разума, как происходило это до сих пор». Поведав о том, какими исследованиями он намерен заняться зимой, Кант пообещал выслать затем Ламберту свои наработки в области метафизики.

Из письма, которое Кант отправил в июне следующего года Маркусу Герцу, следовало, что обещания, данного Ламберту, он не выполнил. Увидев имя адресата этого письма, Скрижаль вспомнил, что встречал его: в названии латинской диссертации Канта 1770 года было сказано, что респондентом при её защите выступит Маркус Герц, «берлинец, еврей по происхождению, поклонник медицины и философии». В этом письме от 7 июня 1771 года Кант просил Герца заверить Мендельсона и Ламберта в своём уважении к ним и объяснить им, почему он всё ещё не ответил на их письма. Первой причиной своего молчания Кант назвал необходимость углубиться в исследования, вызванные отзывами Мендельсона и Ламберта о содержании его диссертации. «Я всегда надеюсь, что рассмотрев свои суждения беспристрастно с точки зрения других, я найду третье, которое лучшее моего первоначального», — пояснил Кант в этом письме. И далее он сообщил, что работает над книгой под названием «Границы чувственности и разума». А второй причиной своего молчания Кант назвал ухудшение своего здоровья.

Именно Маркусу Герцу, ставшему его другом, Кант в письме от 21 февраля 1772 года первому сообщил план и главные положения будущей книги. В этом письме прозвучали слова, вынесенные спустя годы на её обложку. «...Теперь я могу изложить критику чистого разума, которая исследует природу как теоретического, так и практического знания...», — заключил Кант. О сроках выхода своего труда он высказался довольно оптимистично: первую из двух частей этой книги он намеревался издать в течение ближайших трёх месяцев. Этого не случилось ни через три месяца, ни через три года.

104

В письме Маркусу Герцу от 24 ноября 1776 года Кант сначала упрекнул друга в пристрастии, — пожурил за то, что Герц под влиянием дружеских чувств поставил его в своём эссе в один ряд с Готхольдом Лессингом. «Ведь я ещё ничем этого не заслужил...» — заметил Кант и следом добавил: «Меня со всех сторон упрекают за бездействие, в котором я будто бы пребываю в течение длительного времени, тогда как в действительности я никогда ещё не работал более систематически и настойчиво, чем в годы, прошедшие с тех пор, как вы последний раз видели меня». Со времени их последней встречи прошло шесть лет: Герц уехал из Кёнигсберга в Берлин в 1770 году.

Видимо в свободное от службы время Кант не был всецело сосредоточен на работе над «Критикой чистого разума»; об этом свидетельствует расширение тематики его лекций преподаванием антропологии, минералогии и педагогики. Однако за эти шесть лет он опубликовал лишь несколько статей: короткую рецензию в местной газете на сочинение доктора Пьетро Москати, уведомление о содержании своих лекций на 1775 год под названием «О различных расах людей» и две статьи, которые были посвящены открытию в Дессау учебного заведения для детей, известного как «Филантропин». А за последующие пять лет Кант, как понял Скрижаль, вообще ничего не опубликовал.

105

«Критика чистого разума» вышла из печати в 1881 году. Скрижалю было уже хорошо известно, что многие талантливые, проницательные люди признавались в непонимании этой сложной, очень большой книги. Одним интеллектуалам не хватало настойчивости прочесть хотя бы треть её; другие, авторитетные философы, публиковали такие рецензии о книге, которые в корне противоречили более ранним, известным отзывам о ней не менее влиятельных учёных.

После того как Скрижаль прочёл «Критику чистого разума» первый раз, прошло более двадцати лет. Тем не менее он помнил о трудности, неудобочитаемости текста, о многословности Канта, о частых повторах, о необычайно длинных и тяжеловесных предложениях. Многие части этой книги Скрижаль не смог тогда понять. Кант ввёл в ней десятки, если не сотни, определений и понятий, для названия которых использовал неоднозначные по смыслу слова. Эти понятия он подразделил на виды, каждый из которых, в свою очередь, может иметь свои особенности. Длинными связками этих терминов Кант оперировал предполагая, что читатель уже усвоил и держит в голове значение каждого из них.

Философ Христиан Гарве был автором одной из первых опубликованных рецензий на «Критику чистого разума». Кант, прочитав рецензию, поразился, насколько его мировоззрение оказалось в ней искажённым. В личном письме Канту от 13 июля 1783 года Христиан Гарве высказался прямо: «Признаюсь вам, я не знаю ни одной книги в мире, чтение которой стоило бы мне столько усилий... Думаю, что я правильно уловил смысл большинства отрывков по отдельности; я не уверен, правильно ли я понял всё». После оговорки о том, что он может заблуждаться, Гарве пояснил, каким образом система взглядов Канта может стать действительно полезной: она должна быть изложена более доступно.

В ответном письме Христиану Гарве, датированном 7 августа того же года, Кант сообщил, что он обдумывал содержание своего труда в течение более двенадцати лет, тогда как сам текст книги был написан всего за четыре-пять месяцев. Кант пояснил, что торопился, так как боялся не успеть. Работа требовала от него, с одной стороны, постоянно поддерживать устойчивой, цельной в голове всю эту логическую постройку, а с другой — заботиться о ясности, точности в передаче своих мыслей. «Если бы я захотел сделать и то, и другое одновременно, — заключил Кант, — то не хватило бы ни моих способностей, ни времени моей жизни».

При всей сложности и недостатках этой книги она явила собой нечто новое, очень важное, на пути становления духа человечества. Все сколь-нибудь известные философы, и все учёные богословы, и многие из пытливых натур, — люди, пришедшие в мир после Канта, — считали необходимым вникнуть в содержание его «Критики». Богословы искали в ней аргументы для своих споров с атеистами и философами; философы находили в ней богатый материал для построения своих мировоззренческих систем и черпали доказательства в подтверждение иллюзий богословов; кто-то положениями этой книги хотел проверить на прочность или пересмотреть свои представления о мире. Скрижаль, ещё живя в России, прочёл «Критику чистого разума» в целях личного духовного роста. Он вряд ли пересказал бы теперь даже главные её положения, однако помнил не только о тяжеловесности слога и зауми текста. Кант дал ему хороший урок того, как можно и нужно вникать в суть вроде бы очевидных вещей, находить в них неясности и двусмысленности, как проницательный ум способен подвергать эти отвлечённые понятия предварительному интеллектуальному препарированию с дальнейшей скрупулёзной детализацией.

106

Скрижаль знал, что в основе «Критики чистого разума» Канта лежит деление всего существующего в мире на явления, воспринимаемые чувствами, и на познаваемое только разумом. Для различения всего и вся именно таким образом — по способу обретения знаний — Кант использовал понятия «феномен» и «ноумен»; именно так, в соответствии теми же критериями, называли объекты в школах античности, заметил он в своей диссертации 1770 года.

В «Критике чистого разума», работу над которой Кант завершил десять лет спустя после защиты этой диссертации, он несколько изменил смысл понятия «ноумен». По-прежнему противопоставляя феномены, — чувственно воспринимаемые объекты, — ноуменам, объектам рассудка, он теперь полагает, что ноумены можно только мыслить, однако невозможно познать. А из текста диссертации 1770 года следовало, что ноумены познаваемы, — познаются рассудком.

Помимо понятия «ноумен», Кант в «Критике чистого разума» использовал также словосочетание «вещь сама по себе» как близкое по смыслу понятию «ноумен» с той лишь небольшой разницей, как понял Скрижаль, что у Канта вещь сама по себе означает объект или явление в истинном его понимании; иначе говоря, использование термина «вещь сама по себе» подразумевает реальное, действительное состояние этого объекта или этого явления безотносительно того, доступно ли человеку в принципе адекватно познать эту реалию или нет, и вообще, является ли она объектом мысли или нет. Сам Кант о разнице между понятиями «ноумен» и «вещь сама по себе» не высказался. Правильно ли Скрижаль понял различие между ними, он надеялся уяснить при втором погружении в замысловатый мир «Критики чистого разума». Но прежде чем сделать это, он решил просмотреть свои записи, которые он постоянно вёл при чтении книг, начиная с трудов древних греков. Эти заметки помогали ему проследить развитие тех ли иных философских взглядов от их истоков.

107

Записи Скрижаля, сделанные за прошедшие годы, свидетельствовали о том, что разграничение объективных и субъективных сведений о вещах и явлениях он встречал уже не раз. У Аристотеля в четвёртой книге «Метафизики» есть сообщение о том, что Анаксагор указывал друзьям на их субъективные знания о реальных вещах. Дамаский — последний руководитель Академии в Афинах — в большом труде, известном под названием «О первых началах», отметил, что познанное разумом не совпадает с тем, чем познаваемое является самим по себе. «I.182 ...Если бы он познал его как таковое... — сказал далее Дамаский о разуме, — всякий предмет познания должен быть познаваем во всех отношениях». В своих выписках из этого труда Скрижаль нашёл также интересную фразу: «I.25 Единое-в-себе нуждается в едином-в-себе-самом-по-себе».

Пьер Гассенди во второй книге «Парадоксальных упражнений против аристотеликов...» утверждал, что никто не способен судить о том, каковы вещи внутри себя, сами по себе. И чуть далее по тексту он повторил: «II.6.5 ...Узнать можно не то, какова вещь сама по себе или по своей природе, а лишь то, какой её представляют себе те или иные лица». Англичанин Эдвард Герберт, он же Герберт Черберийский, — современник Пьера Гассенди, — в книге «Об истине, её отличии от Откровения, вероятности, возможности и заблуждения» тоже разграничил истину объекта и истину восприятия этого объекта. Подобным образом высказался и Пьер Бейль в трактате «Философский комментарий к словам Евангелия от Луки 14.23: “Заставь их войти...”», изданном в 1686 году: «II.10.4 ...Человек знает не то, что такое тела сами по себе... а то, чем они являются по отношению к нему». О существовании самом по себе упомянул в том же году и Готфрид Лейбниц — в «Рассуждении о метафизике», а в другой рукописи, известной как «Замечания к общей части Декартовых “Принципов”», он высказался вполне определённо: «65–68 ...Становится ясным, что ни одна вещь не существует вне нас в таком виде, в каком является нашему воображению».

О реальном знании вещей такими, какими они являются сами по себе, в отличие от представлений людей о тех же вещах рассуждал и Джон Локк, и Дэвид Юм. «14 Думать обо всём так, как есть оно само по себе, — вот в чём настоящее назначение разума, хотя люди не всегда пользуются им для этого», — высказался Локк в незаконченном трактате «Об управлении разумом». Дэвид Юм в «Трактате о человеческой природе» и в «Исследовании о человеческом познании» доказывал, что люди располагают лишь восприятиями реальных вещей, которые совершенно отличны от этих восприятий и существуют самостоятельно, сами по себе. Юм заметил, что осознание этой двойственности существования заставляет его быть очень осторожным во всех своих умозаключениях. Назвав себя скептиком, он признался, что задача согласования этих представлений с реальностью для него слишком трудна и что быть может кому-то удастся сделать это.

108

Из записей Скрижаля явно следовало, что именно труды Локка и Юма побудили Канта взяться за работу над «Критикой чистого разума». И Кант, как выяснил Скрижаль, действительно читал их книги, переведённые на немецкий язык. Именно Локк и Юм поставили задачи, которые взялся решить Кант.

109

Джон Локк в «Очерке о человеческом понимании», в обращении к читателю, кратко передал историю возникновения этого эссе: когда-то в споре с друзьями он понял, что прежде чем спорить о чём-либо, необходимо рассмотреть, с какими объектами разум человека способен иметь дело, а с какими нет. Во введении к первой из четырёх книг этого труда он уточнил: «...Моей целью является исследование происхождения, достоверности и объёма человеческих знаний, а также оснований и степеней веры, мнений и согласия...».

Локк хотел найти границы между мнениями и достоверными знаниями, с тем чтобы люди не тратили силы и время на решение задач, которые в результате такого исследования окажутся превосходящими способности человека, а также для того, чтобы прекратились многие споры, которые никогда не приведут к определённым результатам. И тогда, когда возможности разума станут общеизвестными, люди смогут направить свои силы на исполнение осуществимых начинаний. Здесь же, в «Очерке о человеческом понимании», Джон Локк указал, в частности, на необходимость отыскать границы разума и границы веры: «IV.18.1 …Пока не будет решено, насколько мы должны руководствоваться разумом и насколько — верой, напрасны будут споры и старания убедить друг друга в религиозных вопросах». В четырёх книгах этого труда Скрижаль нашёл много интересных и важных мыслей, но тогда, дочитав «Очерк о человеческом понимании», он уяснил, что Локк не достиг поставленной им цели.

110

В книге «Философское эссе о человеческом познании», изданной в 1748 году, —впоследствии она переиздавалась под названием «Исследование о человеческом познании», — Дэвид Юм признал справедливость большинства упрёков, которые обычно предъявляют метафизике. Он согласился с тем, что метафизика, собственно говоря, не наука, что её порождают или бесплодные усилия честолюбцев, которые стремятся проникнуть в предметные области, совершенно недоступные познанию, или же в неё вводят общераспространённые суеверия. Однако заявив, что такое положение дел не является достаточной причиной, из-за которой проницательные умы должны воздерживаться от своих исканий, Юм призвал философов к созданию фундаментальной науки, очищенной от домыслов:

I Единственный способ сразу освободить знания от этих туманных вопросов состоит в том, чтобы серьёзно исследовать природу человеческого разума и показать на основании точного анализа его сил и способностей, что он вовсе не приспособлен к столь отдалённым и туманным темам. Мы должны решиться на эту утомительную работу, чтобы впоследствии жить спокойно; мы должны тщательно разработать истинную метафизику, чтобы уничтожить ложную и поддельную.

Есть вопросы, которые превышают возможности человеческого разума, а значит, и возможности философии; один из них — почему Бог допустил существование зла и совершение людьми безнравственных поступков, продолжил Юм. Для философии будет лучше, скромнее, сосредоточить свои силы на решаемых вопросах; а чтобы естественным образом сузить область исследований, необходимо понять, насколько для человеческого разума познаваемы объекты материального мира. Умеренный скептицизм, как назвал такой подход Юм, сможет освободить разум от всех предрассудков, которые укоренились в головах людей вследствие воспитания или необдуманно принятых мнений. Нужно начинать с выявления очевидных принципов и осторожно двигаться вперёд, часто пересматривая выводы и точно анализируя все их следствия, рассудил Юм. Это медленный, но единственно верный путь обретения достоверных знаний, заключил он.

В книге «Исследование о принципах морали» Дэвид Юм заострил внимание читателей на непрекращающемся споре относительно общих основ нравственности:

I ...Происходят ли они от разума или от чувства; достигаем ли мы знания о них посредством цепочки рассуждений и индукции или же непосредственно чувством и более тонким внутренним чутьём; должны ли они, как все здравые суждения об истине и лжи, быть одинаковыми для каждого смышлёного разумного существа, или же подобно восприятию красоты и уродства они полностью основаны на особенностях и конституции человеческого рода.

Заметив, что во всех этих вопросах царит большая путаница, Юм сформулировал свою точку зрения: «Моральные различия, можно сказать, усматриваются чистым разумом...».

Дэвид Юм не был первым, кто употребил словосочетание «чистый разум» — pure reason. Готфрид Лейбниц в «Очерках теодицеи о благости Бога, свободе человека и происхождении зла», написанных на французском языке, несколько раз использовал такое понятие. «1 ...Сам по себе чистый разум, в отличие от опыта, имеет дело только с истинами, независимыми от чувств», — заметил он в начале книги, в «Предварительных рассуждениях о согласии веры и разума». Скрижаль уже знал, что и Христиан Вольф в книге «Рациональные мысли о Боге, мире и душе человека...», написанной на немецком языке, тоже не раз употребил такой термин в своих рассуждениях и формулировках. В одном из многочисленных, данных им определений Вольф пояснил: «382 Когда связь вещей понимается из связи истин друг с другом без допущения некоторых положений из опыта, тогда разум является чистым...».

111

Решить задачи, поставленные Локком и Юмом, а также дать обоснованные ответы на другие вопросы, с тем чтобы метафизика могла стать наукой, Кант и задумал в труде, который назвал «Критикой чистого разума».

О том, кто и чем побудил его к написанию этой книги, Кант кратко сообщил два года спустя после её издания. Он сделал это в предисловии к работе «Пролегомены к любой будущей метафизике, которая может появиться как наука»: «Я открыто признаю́сь: размышление Давида Юма было именно тем, что впервые, много лет тому назад, прервало мою догматическую дремоту и придало моим исследованиям в области спекулятивной философии совершенно иное направление».

В этом же предисловии Кант высказался об исключительной роли Давида Юма в анализе фундаментальных проблем философии: «Начиная с эссе Локка и Лейбница, или точнее с самого возникновения метафизики, на всём протяжении её истории не было ни одного события, оказавшегося более решающим для её судьбы, чем те нападки, которым её подверг Дэвид Юм». В своих размышлениях Юм пришёл к выводу, что разум под действием разного рода внешних восприятий заблуждается, однако в то же время Юм поставил вопрос, обладает ли сам разум истиной, которая не зависит от какого-либо опыта.

112

«Критика чистого разума» — книга объёмом в 856 страниц — вышла из печати в 1781 году в рижском издательстве Харткноха. В предисловии Кант назвал своей целью представить критику способности разума в отношении всех знаний, к которым разум может стремиться независимо от влияний и возможностей какого бы то ни было опыта. Успешное решение этой задачи, пояснил он, означало бы решение вопроса о возможности метафизики в принципе, а также определило бы её объём и границы. Здесь же, в примечании, он решительно высказался о необходимости проверить на прочность основы богословия и государственной власти:

Наш век — это в сущности век критики, которой должно подчиняться всё. Религия на основе своей святости и законодательство на основе его величия обычно стремятся уклониться от неё. Но тогда они справедливо вызывают подозрение и не могут претендовать на искреннее уважение, которое разум оказывает лишь тому, что может выдержать его свободную и публичную проверку.

В свою очередь, Кант заявил, что он решился подвергнуть критике сам разум, обнаружив конфликты разума с самим собой.

В предисловии ко второму изданию этой книги, датированном 1787 годом, Кант назвал проделанную им критику чистого разума революцией в метафизике, подобную тем революциям, которые произошли в математике и в естествознании. Он сравнил свой подход в решении задач метафизики с открытием Коперника, — с догадкой, что не звёзды вращаются вокруг неподвижной Земли, где находится наблюдатель, а сама Земля с наблюдателем вращается вокруг Солнца и находится в движении вместе со всей Солнечной системой. Не разум познаёт внешние по отношению к нему предметы, а сами предметы, также как весь мир в целом, сообразуются с формами мышления человека, уверяет Кант; иными словами, разум, оставаясь в неведении относительно истинных, всесторонних знаний о вещах, — будучи не в состоянии узнать, какими они являются на самом деле, сами по себе, — приписывает объектам результаты своих восприятий этих объектов.

Кант пояснил, что метафизика занимается совершенно изолированным решением задач, которые возникают исключительно в недрах разума. Но возвышаясь над опытным знанием и будучи древнее всех известных наук, сама она всё ещё не сумела вступить на путь науки. На этот путь метафизику может привести критика разума, заявил Кант. Истинными же целями её исследований, заметил он, являются только три идеи: Бог, свобода и бессмертие. Ответы на соответствующие три вопроса — о существовании Бога, свободы воли и бессмертия души — метафизика и стремится найти.

113

В предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума» Кант, с одной стороны, признал, что эта книга никогда не станет популярным чтением, а с другой, отметил, что она не нуждается в этом, поскольку широкой публике всё равно недоступно понимание утончённых рассуждений. Сказанное по сути означало: «Кому нужно, тот поймёт». Признав и то, что талантом ясного изложения материала он не обладает, Кант заключил, что завершить проделанную им работу и сделать это в удобочитаемой форме он предоставляет тем светлым умам, которые наряду с даром проницательности наделены литературным талантом.

Настроившись на перенесение в мир отвлечённых материй, Скрижаль стал вникать в когда-то уже читанную «Критику». Порой у него не раз появлялись сомнения: не водит ли Кант его за нос, — не намеренно ли избегает более вразумительного изложения своих мыслей. Конечно, это было не так; увлечённый ходом своих рассуждений Кант просто не думал о том, поймёт ли его читатель; он часто не удосуживался даже поставить точку в предложении, а растягивал его на полстраницы — на всю длину безостановочного хода умопостроений. Зачастую Скрижаль сомневался в правильности перевода трудного или важного по смыслу фрагмента текста на русский язык и делал перевод с оригинала, с немецкого языка. Но такие проверки довольно редко проясняли смысл текста. Медленно продвигаясь от параграфа к параграфу, он то в очередной раз получал удовольствие от прочитанного, то в очередной раз оказывался в интеллектуальном нокауте, напрочь поверженный в борьбе за понимание суждений Канта. Поэтому он часто покидал поле этого интеллектуального боя сильно поколоченным, но очень довольным. Когда Скрижаль встречал в книге интересные соображения, он задумывался над ними или сразу заносил такой важный по смыслу параграф в свой архив. Так, скопировав очередной фрагмент текста, он долго размышлял над неожиданным вопросом Канта о существовании Бога:

I.2.2.2.3.5 Нельзя отделаться от мысли, хотя и осилить её нельзя: о том, что сущность, которую мы представляем себе как высшую из всех возможных сущностей, как бы говорит сама себе: я существую от вечности до вечности, вне меня нет ничего, что возникает помимо моей воли, но откуда я?

Порой Скрижаль поступал так, как делал на уроках в школе, когда предмет занятий его не интересовал: пока учительница что-то говорила, он смотрел в окно и наблюдал за тем, что происходило на школьном дворе, а между тем пролистывал учебник или обсуждаемую книгу.

Скрижаль осознал, что для усвоения, да хотя бы понимания, всего сказанного Кантом в «Критике чистого разума», он должен был уйти с работы и на неопределённое, очень длительное, время подчинить этому делу свою личную жизнь, причём без каких-либо гарантий на успешное завершение такого начинания. Выбор для него не был мучительным: Скрижаль не мог посвятить остаток жизни вниканию во все умопостроения Канта, но и сдаваться не хотел. Чтобы обойтись без жертв, без подвижничества, он решил вынести из «Критики» как можно больше — то, что позволяют его умственные способности. Так, занося в свой архив интересные, важные рассуждения Канта, — из тех философствований, которые он понял, — Скрижаль дочитал книгу до последней страницы. И теперь ему нужно было внимательно перечитать скопированные им и сохранённые части текста.

114

Выборка Скрижаля из «Критики чистого разума» составила около пятой части от объёма всей книги. По сути сократив таким образом столь увесистый, многословный труд и перечитав скомпонованный файл, он многое понял из того, что прежде упустил. Часть умопостроений Канта он свёл в таблицы, и это существенно помогло ему уяснить смысл прочитанного.

В науке чистого разума, которую Кант назвал метафизикой спекулятивного разума или трансцендентальной философией, он выделил две части: учение о началах и учение о методе. Бóльшую часть книги занимают главы, относящиеся к трансцендентальному учению о началах. Трансцендентальное, то есть выходящее за пределы опыта, учение о началах Кант, в свою очередь, разделил на две части в соответствии с двумя взаимозависимыми источниками познания человека: одна часть посвящена исследованию чувственных восприятий, — Кант назвал её трансцендентальной эстетикой, — а другая, названная им трансцендентальной логикой, посвящена теории мышления.

Исследования трансцендентальной эстетики ограничены только двумя понятиями — пространством и временем; в отличие от них, все другие понятия, которые также относятся к чувственности, предполагают влияние эмпирического, опытного знания, пояснил Кант. Его доказательства сводятся к тому, что ни пространство, ни время не есть нечто само по себе существующее: они присущи рассудку априорно, изначально, и являются условиями опыта. То есть на самом деле нет ни пустого пространства, ни пустого времени: они представляют собой чистые формы субъективных восприятий человека; причём сфера приложения этих двух понятий — только область явлений, за пределами которой — в представлениях о вещах самих по себе, — объективное их применение невозможно.

Чтобы прояснить свои выводы, — показать, что пространство и время существуют только в представлениях разумных существ и никогда не выходят за пределы их восприятий внешнего мира, — Кант отметил, что если б не было наблюдателей, то исчезли бы не только искажённые представления о вещах самих по себе и об отношениях этих вещей между собой, но исчезли бы также пространство и время как принадлежащие исключительно чувственности наблюдателей.

115

В части книги, озаглавленной «Трансцендентальная логика», Кант довольно путано пояснил, что трансцендентальным следует называть только то знание, которое не обусловлено чувственностью, а получено исключительно априорно, хотя каким-то образом может относиться к предметам опыта. Именно в этих главах он приступил к исследованию высшей познавательной способности человека, различая в ней три начала: рассудок, способность суждения и разум.

Обретение знаний человека, согласно теории мышления Канта, начинается на уровне чувств, затем передаётся рассудку и заканчивается в разуме. Рассудок, никогда не выходящий за пределы чувственности, обладает способностью устанавливать правила. При помощи способности суждения человек различает, подчинено ли нечто данному правилу или нет. Способность суждения Кант назвал особым даром, который требует упражнения, но которому никакая школа научить не сможет; отсутствие же этого умения обычно называют глупостью, заметил он. Наконец высшей способностью познания в теории Канта является разум, который отвечает за упорядочивание, за систематизацию разнообразной деятельности рассудка и направлен прежде всего на рассудок. А чистым Кант называет разум, который содержит принципы априорного, не зависящего от опыта, знания. Сказав, что применение этих чистых понятий разума всегда выходит за границы возможного опыта, он назвал их трансцендентальными идеями и разделил их на три класса. Все указанные Кантом трансцендентальные идеи так или иначе касаются вопросов происхождения мира, свободы человека, возможности послесмертия и существования Бога.

116

Возникающие в разуме трансцендентальные идеи являются умозаключениями, которые вполне могут быть ложными, пишет Кант в этой книге. Он склонен называть их умствующими выводами и даже софистикой чистого разума. Прежде всего Кант подверг анализу утверждение Декарта «Я мыслю — значит я существую» и в результате заключил, что факт мышления не даёт никакого знания о мыслящей личности как некоем объекте. Вывод, который сделал Декарт из осознания того, что он мыслит, является попыткой выхода за пределы чувственно воспринимаемого мира в область ноуменов, пояснил Кант. К таким же произвольным взглядам, не обоснованным опытными данными, он отнёс и утверждение о существовании души после смерти человека. Понимание даже того, как вообще возможно взаимодействие души с телом, выходит за пределы человеческого знания, заметил он.

Значительную часть «Критики чистого разума» Кант посвятил рассмотрению истинности или ложности тех трансцендентальных идей, для каждой из которых существуют противоположные по смыслу утверждения. Кант проанализировал четыре таких противоречия. Он назвал их космологическими идеями, а также антиномиями — от древнегреческого словосочетания, означающего «противоречие в законе». Таким образом каждая из этих четырёх трансцендентальных идей, иначе — антиномий, имеет два исключающих одно другое утверждения: тезис и антитезис.

В первой антиномии тезису «Мир имеет начало во времени и ограничен также в пространстве» противостоит антитезис: «Мир не имеет начала и границ в пространстве; он бесконечен и во времени, и в пространстве». Исходя из доказательств от противного, Кант привёл опровержения как тезиса, так и антитезиса. Оба доказательства он построил на невозможности существования пустого пространства и пустого времени до момента возникновения мира.

Подобным образом — рассуждениями от противного — Кант отверг противоречивые утверждения второй антиномии. Её тезис гласит: «Всякая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и нигде не существует ничего, кроме простого или того, что из него состоит». Антитезис второй антиномии отрицает существование неделимых объектов: «Ни одна сложная вещь в мире не состоит из простых частей, и в нём нигде не существует ничего простого». Решением этой антиномии Кант снял вопрос о бессмертии души как выходящий за пределы достоверных знаний: если б можно было доказать, что мыслящее Я человека является таким простым, не подверженным распаду, а значит неуничтожимым, началом, то следовало бы признать, что её существование не заканчивается вместе со смертью тела.

За противоречивыми аргументами третьей антиномии прежде всего стоит вопрос о происхождении мира: было ли оно обусловлено естественными причинами, или же становлению мироздания положила начало внешняя по отношению к нему сила. Тезис этой космологической идеи допускает вмешательство потусторонней воли: «Причинность по законам природы — не единственная, из которой могут быть выведены все явления мира в целом. Чтобы объяснить всё, необходимо ещё принять причинность через свободу». Антитезис исключает действие сверхъестественных сил: «Свободы не существует; всё в мире происходит по законам природы». Постановку этой антиномии Кант связал с дилеммой, свободен ли человек в своих поступках или же подчиняется законам природы и воле судьбы.

Взаимоисключающие положения четвёртой антиномии, каждое из которых Кант опроверг таким же образом — с помощью логики, доказательствами от противного, — по-разному отвечают на вопрос о существовании Бога. Тезис предполагает такую сверхъестественную реальность: «Миру принадлежит нечто, что является абсолютно необходимой сущностью либо как часть его, либо как его причина». Антитезис отразил мировоззрение атеистов: «Нигде — ни в мире, ни вне мира — нет абсолютно необходимой сущности, являющейся его причиной».

117

Кант прежде всего дал свою оценку этим четырём антиномиям, которые он назвал также проблемами разума, — аргументами спора разума с самим собой. Утверждения всех четырёх приведённых им антитезисов он охарактеризовал как систему взглядов, которая остаётся исключительно в рамках сферы опыта. А в утверждении каждого из четырёх тезисов он увидел выход за пределы чистого эмпиризма. Такой правоты суждений, которые сформулированы в тезисах и которые являются основами религии и морали, — а именно: отстаивания причастности сверхъественной силы к появлению мира, неуничтожимости души и существования Бога, — требует собственный интерес разума, пояснил Кант. И после критики взаимоисключающих доводов каждой из антиномий он взялся за решение этого спора, в котором запутался разум.

118

Кант заявил, что трансцендентальная философия способна решить все космологические вопросы, поставленные себе чистым разумом. При этом он уточнил, что если на какой-то вопрос можно ответить лишь «да» или «нет» и если каждый из этих ответов лишён смысла, то существуют серьёзные основания сомневаться в правомерности самогó вопроса; иными словами, оба ответа могут быть ложными. В качестве примера он привёл два утверждения, касающиеся запаха тела: кто-то считает, что оно пахнет хорошо, а кто-то считает, что пахнет плохо. Однако тело может вообще не пахнуть, и коль так, оба противоречивых суждения окажутся надуманными. Кроме того, заметил Кант, отсутствие ответа не некоторые вопросы и является ответом на них.

Исходя, в частности, из того, что ни чистые понятия рассудка, ни чистые понятия разума не могут иметь никакого трансцендентального применения, Кант заключил, что в первых двух антиномиях, — в разногласиях о том, имеет или не имеет мир границ во времени-пространстве и существуют или не существуют простые, неделимые субстанции, — каждое из взаимоисключающих утверждений является ложным: а в третьей и четвёртой космологических идеях, — в разбирательствах о свободе как причине действий и о существовании Бога, — могут быть истинными и тезисы, и антитезисы.

Неоднозначность в разрешении третьей антиномии Кант пояснил на примере. Поступок человека, будучи совершённым в соответствии с его личным волеизъявлением, можно, с одной стороны, считать результатом свободного выбора. А с другой стороны, если принять во внимание, что в области духа существуют вполне определённые правила морали и что человек совершил действие руководствуясь именно этими правилами, тот же поступок можно считать совершённым по законам природы, поскольку долженствование выступает здесь в качестве своеобразной естественной необходимости. Какого рода причины стоят за теми или иными поступками человека, начиная от ошибочных и до самых благородных, — то ли решения разума, обусловленные свободой выбора, то ли законы природы, — точно сказать невозможно, заключил Кант. Таким образом он снял противоречие между тезисом и антитезисом третьей антиномии.

Кант согласовал также оба ответа на вопрос о существовании Бога: и то и другое утверждение может оказаться в разных отношениях истинным, разъяснил он. Когда разум в своих исканиях остаётся в пределах явлений материального мира, никакой сверхъестественной сущности он не обнаруживает, а когда выходит за эти пределы, то сам полагает существование Бога. Причём опровергнуть такое утверждение разума невозможно: для этого нет никаких доказательств.

119

Завершив разбор противоречий, связанных с трансцендентальными идеями, Кант перешёл к рассуждениям о существовании Бога. Любые идеи, заметил он, далеки от действительности, однако ещё более далеки от объективной реальности идеалы чистого разума. Идеалом Кант назвал некое представление, некий образ, который сформирован идеей. Сказанное в этом определении он пояснил на примере: мудрец стоиков — это идеал, существующий только в мысли, но вполне соответствующий идее мудрости.

Несмотря на, то идеалы являются порождениями разума, их нельзя считать чем-то иллюзорным; они обладают практической силой и могут побуждать человека к совершению вполне определённых поступков, продолжил Кант. Идеалы служат своеобразными мерилами для самооценки, для сравнения себя с такими эталонами; сопоставление с идеалом помогает человеку в чём-то приблизиться к нему. Таким идеалом чистого разума является высшее начало, которое называют и первосущностью, и сущностью всех сущностей, и Богом. Хотя этот идеал — только допущение разума, разум часто идёт дальше и превращает его в реально существующий объект и даже олицетворяет этот идеальный образ.

Последовательно рассмотрев три известные доказательства существования Бога, Кант опроверг каждое из них как недостоверное, спекулятивное. Два из них, согласно его рассуждениям, по сути сводятся к третьему, — к так называемому онтологическому доказательству, которое отталкивается от понятия о Боге и приходит к заключению о существовании Бога. Нельзя утверждать, что существование вне сферы опыта невозможно, однако и обосновать такое предположение никак нельзя; и все попытки чисто спекулятивного применения разума познать первопричину тоже совершенно бесплодны, в очередной раз повторил Кант. Тем не менее разуму необходимо дать полную свободу как в самоограничении, так и в расширении своих познаний, решительно заявил он, обращаясь к богословам и защитникам веры; нелепо предписывать разуму, на чью сторону в споре он непременно должен стать. Такой диктат со стороны церковников и власть имущих должен быть постепенно искоренён, потому что ложь, вынужденное согласие, развращает душу; свобода высказывать свои мысли и сомнения является неотъемлемым правом человеческого разума, пишет Кант. «II.1.2 ...Это право священно и не должно ограничиваться», — настаивает он. Хотя высшая сущность остается для спекулятивного применения разума только непостижимым идеалом, представление о Боге приносит человеку большую практическую пользу. Свои представления о том, в чём эта польза выражается, Кант изложил в главе под названием «Канон чистого разума».

120

Наибольшая польза философии чистого разума является негативной, — она определяет границы познаваемости мира, — однако в области чистого разума существует также источник положительных знаний, утверждает Кант. Суждения о свободе воли, о бессмертии души и существовании Бога, истинность которых спекулятивному разуму доказать не под силу, может обосновать практический разум, причём эти знания имеют вполне реальное прагматичное значение, пояснил он.

В наличии свободы воли у людей убеждает опыт. Представления о том, какие действия правильны, а какие порочны, зачастую оказываются важнее личного интереса, склоняющего человека к совершению эгоистичных поступков или к получению удовольствия. Правила поведения, которые диктует разум и которые не совпадают с законами природы, Кант называет по-разному: практическими законами, законами свободы, нравственными принципами, а также императивами — словом, образованным от латинского impero, «повелеваю».

Кант объяснил также происхождение убеждённости людей в существовании Бога и потусторонней жизни. Человек не находит в мире явлений той силы, которая побуждает его подчиниться внушению некой высшей воли, и чтобы не рассматривать эти нравственные законы как пустые выдумки, разум допускает свою непосредственную связь с иным, моральным, умопостигаемым миром и полагает себя принадлежащим к нему. Практический разум уверен также, что высоконравственный образ жизни окажется соразмерным степени удовольствия и блаженства души в том запредельном мире после смерти тела.

Именно диктуемые людям нравственные нормы порождают убеждённость разума в существовании Бога, не раз повторил Кант. В отличие от доктринальной веры с её спекуляциями, моральная вера основана на прочном фундаменте, заметил он, после чего пояснил, почему разделяет её: «II.1.3 ...Я неизменно буду верить в существование Бога и будущей жизни, и я уверен, что ничто не может поколебать эту веру, так как этим были бы ниспровергнуты сами мои нравственные принципы, от которых я не могу отказаться, не став в моих собственных глазах достойным презрения». У такой веры нет логической достоверности, добавил Кант, однако есть моральная.

121

Когда Скрижаль узнал, что католическая церковь внесла «Критику чистого разума» в Индекс запрещённых книг, он задумался над причиной этого запрета. Ответ был очевиден: Иммануил Кант не просто развёл мораль и религию. Он показал естественное главенство нравственных установок в духовной жизни разумного человека и вторичность, если не надуманность, догматической религии и церковных таинств. К тому же ратование за свободу слова, свободу публичных высказываний своих мыслей и сомнений, высокопоставленные ортодоксы с их зашоренностью мышления могли воспринять как бунт одного из любителей философии — служанки богословия.

Ставшие известными взгляды Канта противоречили религиозным положениям не только католичества, но и протестантства. Кроме того, он пренебрегал формальными требованиями культа. Ко времени первого издания «Критики чистого разума» Кант уже давно не ходил в церковь и не придерживался никаких религиозных традиций. В письме от 28 апреля 1775 года, адресованном швейцарцу Иоганну Каспару Лаватеру, поэту и богослову, он заявил, что ритуальные действия любого рода не являются обязательными для человека, творящего столько добра, сколько в его силах; каждый, кто по мере своих сил творит добро, добавил Кант, будет получать помощь Бога безотносительно к исполнению каких-либо предписаний культа. И пока правил король Фридрих Великий, — просвещённый человек, который покровительствовал вольнодумцам, — у Канта не было конфликтов ни с властями Пруссии, ни с ортодоксами.

122

После штудирования выборки из «Критики чистого разума» число вопросов Скрижаля к Канту возросло. Было неясно, на основании чего Кант разделил познавательные способности человека на три части — рассудок, способность суждения и разум, а разум разделил на чистый, он же теоретический, и практический, построив большинство своих умозаключений именно на таком делении; оно казалось Скрижалю произвольным. Если задаться целью расчленять способности ума, по сути целостного, то почему бы не выделить в нём ещё и сознание, и способность воображения, и способность познания? И если делить разум только на теоретический и практический, то куда отнести разум созерцательный? И почему бы способность суждения не разбить на способность суждения чистого разума и способность суждения практического разума?

Скорее всего Кант пришёл именно к такому, изложенному им, расщеплению умственных способностей, в результате анализа работы своего мозга. Но тогда возникал вопрос, в силу каких доказательств он обобщил и распространил найденные закономерности на всех людей. Во всяком случае у себя такой троичности познавательных способностей Скрижаль не находил. В предисловии к первому изданию «Критики» Кант ограничился лишь замечанием, из которого следует, что возможность получения безошибочных выводов из предпринятого им разбирательства он полагал как нечто само собой разумеющееся, — как то, что сомнению не подлежит: «...Я имею дело только с самим разумом и его чистым мышлением, за обстоятельным знанием которого мне не нужно далеко ходить, так как я нахожу его в себе самом».

«Критика», заключил Скрижаль, написана с убеждённостью, что мозг одного человека функционально работает точно таким же образом, как мозг любого другого. Но для религиозного человека, который верит в Бога безоговорочно, не рассуждая, доказательства каждого из четырёх очевидных для Канта антитезисов «Критики» — не что иное как глубокое заблуждение недалёкого ума, а главной способностью разума является не способность суждения, а способность верить в Бога. А убеждённые атеисты и те люди, которые отрицают бессмертие души, напротив, найдут пустыми, легковесными доводы четырёх тезисов, сформулированных Кантом. И действительно, почему исполняя нравственный долг, человек обязательно ДОЛЖЕН допустить возможность существования Бога и бессмертия души? Скрижаль лично знал честного, благородного, высоконравственного человека, который не верил ни в Бога, ни в послесмертие... Главное же, Кант не высказался о том, может ли разум человека адекватно, объективно, познавать самого себя, но лишь подразумевал это. А без такого убедительного обоснования, с которого должна начинаться книга, состоятельность критики разума осталась предположительной. Чем больше Скрижаль думал о прочитанном, тем больше вопросов у него возникало.

123

К какому миру принадлежит разум в системе взглядов Канта — к материальному или же к умопостигаемому — Скрижаль тоже не мог сказать с уверенностью. У него не было также однозначного ответа на вопрос, полагал ли Кант разум человека феноменом, — то есть чем-то, что в принципе может оказаться познаваемым, — или же ноуменом, вещью самой по себе, которую можно только мыслить, но познать нельзя. О том, что третьего рода объектов и явлений Кант в этом размежевании всего и вся не усматривал, свидетельствовало, в частности, название одной из глав «Критики»: «Об основании различения всех предметов вообще на феномены и ноумены».

Следовало думать, что Кант считал разум феноменом, — явлением, поддающимся объективному анализу, — иначе его глубокомысленная критика потеряла бы всякий смысл. Однако под определение, которое Кант дал понятию «феномен», разум человека не подпадал, потому что не являлся объектом чувств. К тому же Кант прямо указал на это: «I.2.2.2 Разум не есть явление и не подчинён никаким условиях чувственности...». О том, что разум согласно суждениям Канта следовало отнести к ноуменам, могло косвенно свидетельствовать его высказывание о двойственном характере способностей человека: «I.2.2.2 Человек есть одно из явлений чувственно воспринимаемого мира... С одной стороны, он для себя конечно феномен, но с другой стороны, а именно в отношении некоторых способностей, он для себя чисто умопостигаемый предмет».

Слова Канта о том, что моральная вера полагает практический разум принадлежащим к иному миру, познание которого разуму недоступно, могли указывать на то, что по крайней мере практический разум в его системе взглядов является ноуменом. Мысль о принадлежности спекулятивного разума человека в этих умопостроениях миру опыта, а практического разума — потустороннему миру Скрижаль отбросил. Он не встретил в этой книге и суждений о том, способна ли вещь сама по себе иметь достоверное знание о самой себе, то есть объективно познавать себя, находясь в одном или в другом мире. В то же время Скрижаль отдавал себе отчёт, что он тщательно проанализировал лишь сокращённый вариант книги — её пятую часть, не включив в свою выборку все не поддававшиеся его пониманию и показавшиеся ему маловразумительными мудрёности, а также все перегруженные многословием, но несущественные по смыслу пассажи.

Кант не убедил Скрижаля и в том, что разум непременно должен выбрать одно из двух: либо допустить существование Бога и потусторонней жизни, либо рассматривать законы нравственности как нечто надуманное. Человек вполне может осознавать действенность таких законов и верить в существование Бога, но к возможности жизни за чертой смерти относиться скептически.

Кант был далеко не первым, кто утверждал, что процесс познания начинается с чувственности. Это утверждение казалось Скрижалю справедливым, если рассматривать процесс получения знаний не как последовательность физиологических процессов, а по существу — как постепенное духовное развитие личности, идущее от приобретения практических навыков и наблюдений до понимания связей и закономерностей, присущих действительности. Однако постижение мира может начинаться и с интеллектуального прозрения. Когда человек, читая книгу, нечто осознаёт, работает прежде всего разум; зрение, являющееся органом чувств, служит при этом лишь пропускным каналом, по которому мысли автора книги передаются читающему человеку. Кроме того известны феномены чтения мыслей и внушения, то есть связи одного разума напрямую с другим, — и значит передачи информации, — без посредничества органов чувств. Одним из множества свидетельств включения процесса познания непосредственно от интеллектуального импульса является признание самогó Канта в том, что своим пробуждением от догматического сна и началом более глубоких философских исследований он обязан рассуждениям Дэвида Юма.

124

«Критику чистого разума», изданную в 1781 году, не поняли даже талантливые интеллектуалы, философы. Узнав об этом, Кант решил сделать извлечения из неё и представить изложенные в ней взгляды в более доступной и лаконичной форме. Он осуществил это намерение, и в 1783 году из печати вышла книга «Пролегомены к любой будущей метафизике, которая может представить себя как наука». Слово «пролегомен», как выяснил Скрижаль, является однокоренным слову «пролог»; оба они происходят от греческого глагола, означающего «сказать заранее», то есть являются синонимами слова «предисловие».

Во введении к этой книге Кант признал, что жалобы на непонятность «Критики чистого разума» справедливы, «...потому что работа суха, темна, потому что она противоречит всем привычным понятиям и притом слишком обширна». Здесь же, следом, он сообщил, что намерен в «Пролегоменах» устранить причины нареканий, которые вызвала «Критика».

Когда Скрижаль увидел, что объём этой книги вчетверо меньше объёма «Критики чистого разума», опубликованной двумя годами раньше, — в ней было 222 страницы, — он осознал, что и сам проделал с текстом «Критики» нечто похожее на то сокращение, которое предпринял Кант.

«Пролегомены» не только не ответили Скрижалю на вопросы, касавшиеся взыскательной рефлексии разума, но и сделали ещё более трудным ответ на главный из них: может ли разум достоверно, объективно познавать самого себя. Решение этой задачи усложнили размышления Канта о непостижимости души самой по себе.

Сказав, что посредством внутреннего опыта он познаёт существование своей души во времени, Кант продолжил: «49 ...Ведь и душу свою как предмет внутреннего опыта я познаю лишь через явления, составляющие внутреннее состояние, а её сущность, лежащая в основе этих явлений, мне неизвестна». Это утверждение о непостижимости души увеличивало сомнения в том, способен ли человек, согласно принципам той же изложенной Кантом системы взглядов, постичь работу своего разума. Расшатыванию основ самокритики разума способствовало и то, что чуть раньше по тексту, в 47-м параграфе, Кант назвал душу человека мыслящей самостью — denkende Selbst. Если действительно считать душу мыслящим началом, то получалось, её следовало рассматривать в качестве ещё одной составляющей процесса мышления — четвёртой по счёту в умопостроениях «Критики», — и тогда признание непостижимости души усиливало подозрения в том, что разум Канта в стремлении познать самого себя заведомо был обречён на неудачу.

В «Пролегоменах» Кант сформулировал результат всей «Критики»: «59 ...Разум посредством всех своих априорных принципов не даёт нам ничего, кроме простых объектов возможного опыта, и в них — не более того, что может быть познано в опыте». А между тем, заметил он, в закономерностях и причудах природы многое остаётся непонятным, в частности — способность организмов к продолжению рода. Как на одно из не поддающихся пониманию явлений Кант указал и на взаимное притяжение всех материальных тел.

Вопрос о том, почему материальные объекты притягивают друг друга, показался Скрижалю очень интересным и заставил его надолго задуматься. Открытый Ньютоном закон всемирного тяготения объяснил, с какой силой два тела — как бы далеко ни находились они одно от другого, пусть даже в противоположных концах Вселенной, — испытывают взаимное притяжение; масса их тел и расстояние между ними влияют лишь на силу этого взаимодействия. Подтверждённая гипотеза Альберта Эйнштейна о существовании гравитационного поля объяснила взаимное притяжения тел с точки зрения физики. Но вопрос, почему порядок мира таков, что все тела испытывают притяжение друг другу, действительно выходил за пределы досягаемости опытных знаний.

125

Мысли о том, способен ли разум объективно познать самого себя или нет, время от времени всплывали в голове Скрижаля, и он решил попробовать разобраться в этом. Допустив, что все тайны работы головного мозга учёные со временем разгадают, он стал моделировать ситуации, которые помогли бы ему понять, будет ли означать такое достижение науки, что работа разума станет абсолютно ясной и даже предсказуемой. Скрижаль взял чистый лист бумаги, надолго задумался и стал записывать вопросы, которые могли помочь ему в понимании того, случится ли когда-нибудь так, что разум — якобы универсальная, внеличностная способность людей, ставшая объектом рассуждений Канта, — до конца познает самого себя:

1) Сможет ли какой-нибудь универсальный прибор или даже научная лаборатория, исходя из всех ставших известными свойств разума, предвидеть содержание тех отчётливых самопроизвольных мыслей человека, которые в течение дня придут ему в голову? Иначе говоря, возможно ли будет предвидеть, задокументировать мысли, которые сгенерирует разум?

2) Можно ли будет, пользуясь теми же высокими технологиями, предсказать, что именно приснится человеку ближайшей ночью?

3) Позволят ли в том далёком будущем все феноменальные достижения нейронаук определить, какие конструктивные идеи придут в голову творческому человеку, изобретателю, в течение ближайших пяти лет его жизни?

4) Достигнут ли когда-нибудь знания о механизме работы мозга такой исчерпывающей полноты, чтобы определить, совершит ли рецидивист, по-прежнему склонный к агрессии, какие-то преступные действия в течение ближайших пяти лет, и если совершит, то какие?

5) Если зрелый человек ответит на сто вопросов о том, какое решение он примет через десять лет в той или иной ситуации, начиная от сложных жизненных коллизий до выбора в проведении досуга и в предпочтениях в еде, и если спустя десять лет этот же человек столь же искренне ответит на те же вопросы о своих предпочтениях в будущем — ещё через десять лет, — то существует ли хотя бы малая вероятность, что каждый из его ста ответов совпадёт с ответом десятилетней давности на тот же вопрос?

Недолгое раздумье Скрижаля над этими вопросами сделало для него ещё более очевидным, что работа разума в течение жизни человека меняется, и что разум может заблуждаться, и что даже с помощью технологий будущего разум не сможет со стопроцентной достоверностью определить заранее, какой выбор он сделает, — в частности именно потому, что со временем он меняет характер своей работы и порой принимает опрометчивые, не до конца продуманные решения. А если бы чистый разум, особенности которого Кант рассмотрел в своей «Критике», был по его классификации феноменом, — явлением, которое познано или может быть до конца познано опытным путём, — это подразумевало бы, в частности, возможность при необходимости точно предвидеть содержание всех мыслей каждого из землян и предопределить все несовершённые ещё поступки каждого человека с учётом всех индивидуальных особенностей мышления, которые присущи ему или ей.

126

Скрижаль понял и то, что с постановкой пятого своего вопроса он явно перемудрил. Этот же вопрос можно было сформулировать гораздо проще или же убедиться в непредсказуемости работы разума хотя бы на примере того, как с годами менялись убеждения Канта. В книге «Единственно возможное основание для доказательства существования Бога», изданной в 1763 году, Кант привёл такое доказательство, назвав его априорным. И в своей конкурсной работе, содержание которой в том же году особо отметила Академия наук в Берлине, он убеждённо заявил, что положение о существовании Бога является доказанным с философской очевидностью. Однако в «Критике чистого разума», изданной 18 лет спустя, он привёл опровержения всех известных доказательств существования Бога. Более того, своё мировоззрение до написания «Критики» Кант назвал догматической дремотой. Во «Всеобщей естественной истории и теории неба...», изданной в 1755 году, он утверждал, что материи присуща самоорганизация, ведущая к становлению духовного мира. А в книге «Грёзы духовидца», датированной 1766 годом, появилось утверждение, что мёртвую материю оживляет духовный мир. Такое изменение взглядов человека на протяжении жизни свидетельствовало, что результаты познания, включая самопознание, даже одного и того же разума, — в данном случае разума Канта, — могут быть разными в зависимости от степени зрелости человека или от очередного поворота в его миропонимании. А из этого следовало, что Кант произвольно, безосновательно представил особенности работы своего разума в качестве особенностей разума как некоего всеобщего, безличностного инструмента для постижения всего на свете, включая самого себя.

127

Из размышлений Скрижаля следовало, что разум каждого человека обладает степенью свободы, которая не позволяет однозначно предвидеть результат работы мозга, то есть разум в какой-то мере остаётся непредсказуемым для самого себя. Такой вывод означал, что разум, если пользоваться терминологией Канта, является ноуменом, непознаваемым объектом.

Скрижаль вспомнил о принципе неопределённости Гейзенберга. Согласно этому фундаментальному положению квантовой механики, получение абсолютно точных данных об элементарной частице — о количестве её движения и о её местонахождении — возможно лишь с определённой долей погрешности. Получалось, некоторой степенью свободы, неопределённостью по отношению к пытливому уму, обладает как мельчайшая составляющая материи, так и высшая познавательная способность самогó исследователя.

128

Скрижаль был очень признателен Канту за то, что побудил его к размышлениям. Многое из того, что он понял в «Критике чистого разума», Скрижаль считал теперь гипотезами разной степени правдоподобия и в разной степени — в зависимости от наклонностей читателя — вызывающими интерес. Справедливыми, объективно отражающими способности и особенности мышления человека, ему представлялись только суждения Канта о нормах морали, единых для всех носителей высшего разума. Важными Скрижалю представлялись также суждения, которые Кант обосновал логически, что сделало их поддающимися проверке со стороны других философских умов.

Скрижаль понял и то, что строгое деление всех многообразных объектов и явлений мира на феномены и ноумены — размежевание всего на свете по возможности оказаться познанным — было слишком упрощённым. Оно походило на своеобразное ви́дение художника, который изобразил мир чёрно-белым и при этом настаивал на своей объективности в передаче красок природы.

129

Продолжая преподавать в университете, Кант снимал жильё, причём он не раз переезжал из одного частного дома в другой. Сосредоточенность на философских исканиях требовала тишины, и любые звуки, которые доносились из окна, прерывали ход его мыслей. Так, в работе над «Критикой чистого разума» Канту мешали крики петуха на соседнем дворе. Он упрашивал хозяина продать ему эту горластую птицу и предлагал за неё большую цену. Упрямый хозяин категорически отказал ему — и он в очередной раз поменял место жительства.

Скопив денег, Кант купил собственный дом и весной 1784 года года переехал в него. Дом располагался невдалеке от Королевского замка, в центре Кёнигсберга, но в тихом месте. Впрочем и здесь Кант не нашёл столь нужной ему тишины. Летом того же года, в письме от 9 июля, он обратился к обер-бургомистру и начальнику полиции Кёнигсберга Теодору Готлибу фон Хиппелю с просьбой поумерить «пламенную преданность лицемеров в тюрьме», как выразился он. Рядом с его домом находилась городская тюрьма, откуда доносились песнопения заключённых. Кант в этом письме заметил, что спасение душ арестантов не окажется под угрозой, если они в стремлении убедить стражей порядка в своей богобоязненности не будут открывать окна и кричать во всё горло. Его просьба была удовлетворена.

В двухэтажном доме Канта на Принцессин-Штрассе было восемь комнат. Часть первого этажа занимал лекционных зал для проведения занятий со студентами, — Кант стал преподавать у себя дома. На втором этаже находились гостиная и рабочий кабинет хозяина, его спальня, библиотека и столовая. В мансарде жил его слуга — отставной солдат Мартин Лампе.

Кант строжайшим образом придерживался своего распорядка дня. Он в любое время года вставал не позже пяти часов утра. Лампе будил его без четверти пять и следуя указанию Канта, не уходил из спальни, пока не убеждался, что хозяин проснулся и встал с кровати. Спальня не отапливалась даже зимой. В ней было только одно окно, которое Кант, опасаясь насекомых, держал всё время закрытым. Кант не завтракал. Он шёл в свой кабинет, где выпивал чай и выкуривал трубку — единственную за день. В те дни, когда он вёл занятия, Кант работал в своём кабинете в течение двух или трёх часов, — в зависимости от того, начиналась ли его первая лекция в семь или в восемь утра. Часть этих утренних часов он тратил на подготовку к занятиям. В те дни, когда лекций у него не было, он, очевидно, работал до обеда.

Вскоре после покупки дома Кант устроил на первом этаже кухню; здесь же появилась комната кухарки. Он перестал ходить в трактир, но по-прежнему обедал не в одиночестве, а в кругу приглашённых к столу друзей. Компания собиралась небольшая; в доме было только шесть столовых приборов. Званые к обеду гости приходили к часу дня, и ровно в час Лампе приглашал всех к столу. Кант ел только один раз день, но поесть вкусно он любил. Застолье — обильное, с хорошим вином — проходило в оживлённых, интересных беседах и длилось около трёх часов, а порой и дольше. После обеда Кант отправлялся на прогулку. Он предпочитал гулять один и всегда шёл одним и тем же маршрутом. Иногда он присаживался на скамейку и записывал мысли, пришедшие в голову. После возвращения домой Кант читал газеты, журналы или книги и тоже делал какие-то записи. Ровно в десять часов вечера он ложился спать.

130

В декабрьском выпуске журнала «Берлинский ежемесячник» за 1784 год появилась статья Канта под названием «Ответ на вопрос: Что такое Просвещение?». Годом раньше редакторы этого журнала опубликовали анонимную статью о том, необходимо ли заключать брачные союзы в церкви. В том тексте автор задал вопрос: «Что такое Просвещение?», причём отметил, что выяснить это почти столь же важно, как понять, что такое истина.

Статья Канта была не первой публикацией, которая появилась в качестве ответа на поставленный в журнале вопрос, но именно его эссе получило наибольшую известность; при жизни Канта оно перепечатывалось несколько раз. Статья начиналась с формулировки, — с ответа по существу завязавшейся философской полемики:

Просвещение — это выход человека из состояния незрелости, в котором он находится по собственной вине. Незрелость — это неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Причина этой незрелости объясняется не слабостью рассудка, а недостатком решимости и смелости пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude!* Имей мужество пользоваться собственным умом! — вот девиз Просвещения.

____________

* Sapere aude! (латынь) — Дерзай знать!

Лишь немногим людям благодаря их упорству, их стремлениям духа, удалось выбраться из состояния неразвитости, продолжил Кант. Однако он высказал уверенность в том, что положение дел с образованием народа кардинально улучшится, если люди получат свободу в интеллектуальных исканиях. Такой процесс развития сознания масс не будет быстрым:

Просвещать общество можно лишь медленно. Революция может, пожалуй, добиться устранения личного деспотизма и угнетения со стороны стяжателей или властолюбцев, но никогда не приведёт к истинной реформе образа мышления; новые предрассудки, так же как старые, будут управлять легковерной толпой.

Говоря о необходимости предоставить каждому человеку свободу публично высказывать свои взгляды, Кант разграничил такое право личности как члена общества и гражданина мира, с одной стороны, и право на собственную точку зрению, которое связано с исполнением служебного долга, — с другой. Для пояснения своей мысли он привёл ряд примеров. Так, военнослужащий, получивший приказ от командира, обязан исполнять приказ, однако ему нельзя запрещать выносить на обсуждение общества недостатки в организации воинской службы и вносить свои предложения о том, каким образом улучшить существующие в армии порядки. Гражданин обязан платить установленные в государстве налоги, но каждый налогоплательщик должен иметь право публично высказывать свои мысли по поводу несовершенства или даже несправедливости налогообложения. Свобода слова и интеллектуальных стремлений, утверждал Кант, нисколько не угрожает ни общественному спокойствию, ни безопасности страны; и если людей не будут намеренно удерживать в невежестве, они постепенно сами выберутся из него.

Кант в этой статье осудил служителей культа, которые обязывают свою паству поклясться в верности религиозным догматам и стремятся навязать столь же строгий договор каждому новому поколению. Такой договор о вероисповедании, даже утверждённый верховной властью, является абсолютно недействительным, категорично заявил Кант. Навязывание любого обязательства в вопросах веры он назвал преступлением перед человеческой природой, которая требует от разумных существ непрестанного развития. Отказаться от просвещения для себя лично и тем более для будущих поколений — значит попрать священные права человечества; каждый имеет полное право сам решать, что нужно делать для спасения своей души; этот вопрос не касается ни церкви, ни монарха.

«Если задать вопрос, живём ли мы теперь в просвещённый век, то ответ такой: нет, но наверное в век просвещения», — подытожил Кант. Ещё многого не хватает для того, чтобы люди могли в полной мере пользоваться собственным рассудком в делах религии, однако число препятствий на пути ко всеобщему просвещению постепенно уменьшается, добавил он. Именно преодоление неразвитости народа в религиозных вопросах как вредного и самого позорного явления Кант назвал главной задачей просвещения. И здравствующий король, сказал он о Фридрихе Втором, как ни один монарх прежде, способствует этому важному делу.

131

В 1785 году из печати вышла очередная книга Канта — «Основоположения метафизики нравов». В предисловии он отметил, что все существующие законы можно разделить на законы природы, которыми занимается физика, и законы свободы, которые составляют учение о нравственности. Сказав, что со временем он намерен создать метафизику нравов, Кант пояснил, что основанием этой науки должна послужить критика практического разума, подобно тому как своей критикой чистого разума он заложил фундамент для создания метафизики спекулятивного разума. Задачей же этой книги он назвал поиск и определение высшего принципа морали.

Из положения, что волей человека управляет разум, Кант заключил, что истинное назначение разума, — внушать правильную, нравственно здоровую, волю. Такое веление разума Кант назвал императивом. Все императивы являются долженствованиями — внушениями того, что человеку следует делать или не делать. Причём императивы, по определению Канта, могут быть гипотетическими или категорическими. Гипотетические долженствования не являются безусловными: они диктуют необходимость совершения поступка как средства для достижения какой-то цели, — например, в целях собственного благополучия. Категорический же императив диктует человеку действия, которые являются объективно необходимыми сами по себе, безотносительно к какой-либо другой цели. Поступок обретает истинную моральную ценность только тогда, настаивает Кант, когда действие совершено исключительно из чувства долга.

Категорический императив и есть тот высший принцип морали, тот нравственный закон, определению которого и посвящена эта книга. Скрижаль насчитал в ней девять вариантов формулировки этого закона. Одну из них Кант предварил комментарием, где заметил, что максима — это субъективный принцип поведения человека, после чего продолжил: «2 Следовательно, категорический императив — лишь один, а именно: поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой, ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Смысл этого внушения или самовнушения Кант пояснил на примере: человек, находящийся в затруднительном положении и нечто пообещавший кому-то с намерением не сдержать своё слово, не был бы доволен, если б таким же коварным образом — давая ложные обещания — другие люди поступали бы по отношению к нему самому.

В качестве предположения Кант изложил свою точку зрения на то, почему и каким образом разумные существа испытывают внушение категорического императива. Свобода воли делает человека принадлежащим умопостигаемому миру, а поскольку та внеземная реальность является основанием земной, то значит умопостигаемый мир является для неё и законодательствующим. Этим объяснением Кант снял противоречие между долженствованием и свободой воли: выбор образа действий в соответствии с моральными принципами является собственным, естественным изъявлением воли разумного существа как принадлежащего умопостигаемому миру, но в материальном мире с множеством его интересов и целей этот же выбор выступает в качестве долженствования. Вопросы же о том, почему существует категорический императив как безусловный практический закон и почему необходимо подчиняться ему, человек не в состоянии понять, заключил Кант: здесь разум доходит до предела своих возможностей и осознаёт лишь непостижимость этой тайны.

132

В 1786 году Кант издал «Метафизические начала естествознания» — книгу, построенную на доказательствах теорем, в которых он сформулировал свойства материи, движения и пространства. Кант привёл, в частности, обоснования тезисов о том, что любое движение является относительным, и что абсолютного движения не существует, и что абсолютное пространство само по себе тоже есть ничто: оно — не более чем субъективная форма чувственности человека, а поэтому пустого пространства за пределами Вселенной нет и быть не может. Кант доказывает, что материя делима до бесконечности математически, из чего однако не следует, что она таким же образом делима и физически. Материи, рассуждает он, присущи как силы притяжения, так и силы отталкивания, и ни одна из них не может быть обособлена от другой, а количество материи при всех её изменениях остаётся в целом одним и тем же, не увеличиваясь и не уменьшаясь.

133

В 1788 году в том же рижском издательстве Харткноха вышла из печати «Критика практического разума» Канта. Как пояснил Кант в «Основоположениях метафизики нравов», изданных тремя годами раньше, именно такой критике надлежало послужить основанием метафизики нравов как науки. В книге было 292 страницы — втрое меньше, чем в «Критике чистого разума», вышедшей в том же формате.

Эту вторую критику Канта Скрижаль нашёл местами столь же нечитаемой, как первую. Затуманивание смысла здесь тоже усугубляли очень длинные предложения, в которых из-за значительного числа отвлечённых слов и специальных терминов логическая связь между ними терялась. В книге очень много повторений одних и тех же мыслей. Тем не менее Скрижаль нисколько не пожалел о времени, потраченном на чтение, потому что глубокие погружения в содержание текста заставили его разум изрядно поработать.

134

В этой книге Кант назвал категорический императив основным законом практического разума и передал его почти в тех же словах, в которых сформулировал в «Основоположениях метафизики нравов»: «I.1.1.7 Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время применяться в качестве принципа всеобщего законодательства». Этот моральный закон требует, чтобы конечной целью любого поведения стало наивысшее благо в мире, пояснил Кант. Мораль — это учение не о том, как стать счастливым, а о том, как стать достойным счастья, уточнил он.

В то время как поиски чистого разума в его спекулятивном применении — в стремлении познать трансцендентные объекты и явления — ведут только к гипотезам, искания чистого практического разума, интерес которого заключается в определении воли человека, ведут к постулатам, утверждает здесь Кант. Причём практический интерес он охарактеризовал как доминирующий, более важный интерес разума по сравнению с теоретическим. Таких постулатов чистого практического разума три: бессмертие души, свобода воли и существование Бога. Назвав эти положения постулатами, Кант сделал всё же оговорку, что все они являются не догмами, а предположениями. Получалось, постулаты — по сути тоже не более чем гипотезы, однако здесь, в «Критике практического разума», так же как в «Критике чистого разума», Кант взялся за их обоснование.

Постулат свободы воли, реальность этой свободы, Кант, — а точнее, практический разум, как сказано в книге, — доказывает исходя из существования морального закона, то есть доводами, изложенными в первой «Критике»: человек часто поступает в соответствии не с личными интересами, а с требованиями моральных норм. И такое доказательство реальности свободы воли казалось Скрижалю вполне обоснованным. Однако он не мог сказать того же об умопостроениях Канта, которые касались бессмертия души и существования Бога.

В аргументации, связанной с постулатом о бессмертии души, Кант исходил из того, что состояния святости — полного соответствия всех поступков с требованиями нравственности, — человек в земной жизни, очень короткой, достичь никак не может. «I.2.2.4 Но этот бесконечный прогресс возможен только при условии бесконечно продолжающегося существования разумного существа и [его] личности (что называется бессмертием души)», — заключил Кант, и тем самым он посчитал этот постулат достаточно обоснованным для практического разума. За этим суждением и словами о морали, которая внушает то, как стать достойным счастья, стояла вера Канта в достижение полного, заслуженного добродетельной жизнью счастья уже после смерти тела — в потустороннем мире.

Отталкиваясь от того, что человек, побуждаемый нравственным законом, стремится содействовать высшему благу, Кант вывел, как выразился он, «необходимость предположить возможность» существования высшего блага. «I.2.2.5 Следовательно, постулат о возможности высшего производного блага (лучшего мира) есть вместе с тем и постулат реальности высшего изначального блага, а именно существования Бога», — сообщил он.

В «Критике чистого разума» Кант отверг издревле известные доказательства существования Бога, — отверг на основании того, что все они из представлений о каком-то объекте мысли делают вывод о действительном существовании этого объекта. Однако для практического разума Кант и в первой, и во второй критике допустил такое нарушение в логике рассуждений. Для практического разума постулаты бессмертия, свободы и существования Бога познаваемы на основе личного опыта, уточнил Кант, и он тем самым несколько перевёл ход своей аргументации от общезначимых абстрактных выводов к особенностям личных представлений человека. Вероятно из-за того что Скрижаль не мог столь определённо разделить свой разум на теоретический и практический, он в этих умопостроениях видел большие натяжки.

Именно в «Критике практического разума», в заключении, Скрижаль нашёл известное замечательное высказывание Канта: «Две вещи наполняют разум новым и возрастающим восхищением и трепетом, чем чаще и дольше о них думаешь: звёздное небо надо мной и нравственный закон во мне». Скрижаль полностью разделял эти глубокие чувства. Звёздное небо завораживало его с детства. А с годами он всё больше и больше убеждался не только в существовании нравственных законов, но и в их действенности.

135

В 1790 году Кант издал третью критику — «Критику способности суждения». Согласно его системе взглядов, изложенной в первой критике, способность суждения составляет одну из трёх высших познавательных способностей человека, — наряду с рассудком и разумом. Именно её Кант назвал особым даром, которому никакая школа научить не сможет.

Прочитав первые несколько десятков страниц, Скрижаль подумал: о чём это вообще? Текст показался ему ещё более вещью самой по себе, чем первые две критики; о тех двух книгах он теперь думал как вполне читаемых. Там, где текст был понятным, он казался скучным. Встретив здесь одну из формулировок, — «Суждение вкуса есть суждение эстетическое, т.е. такое, которое основано на субъективных причинах...», — Скрижаль согласился с Кантом и подумал, что содержание этих же параграфов могло у кого-то вызвать интерес.

Первая из двух частей книги называлась: «Критика эстетического суждения». Кант многословно пишет здесь о вкусе, о красоте, о прекрасном, о возвышенном, о чувствах удовольствия и неудовольствия, о субъективных и объективных чувствах, об искусстве, в частности — о поэзии, о музыке. Одолев эти двести страниц текста, Скрижаль даже подумал, что это одна из самых скучных книг, которые он прочёл за всю свою жизнь. Однако дойдя до рассуждений Канта о целях природы и человечества, он порадовался, что не поддался желанию бегло просмотреть эту третью критику до конца. От прочтения второй части книги он получил большое интеллектуальное удовольствие.

136

Во второй части «Критики способности суждения» Кант изложил, главным образом, свои соображения о том, существует ли цель, которую стремится достичь природа, и если существует, то в чём она заключается. Рассмотрев сначала вопрос, где именно — за пределами природы или в самой природе — следует ли искать такую цель, он сформулировал два положения антиномии способности суждения. Согласно тезису этого противоречия, любое возникновение материальных вещей в мире возможно только на основании естественных, физико-механических законов. А согласно антитезису, возникновение всех материальных вещей исключительно по естественным законам невозможно. Разум не способен доказать ни то, ни другое, уверяет Кант. Он изложил известные гипотезы появления жизни на Земле, в частности — появления разумных существ, и заключил, что ни одна из них недоказуема.

Довольно путаный, затуманенный многословием и отклоняющийся то в одну, то в другую сторону ход мыслей Канта привёл к выводу, что в природе нельзя найти конечную цель появления мира. Нечто связанное с жизнью человека — например, счастье рода человеческого — не выглядит в качестве такой цели, поскольку природа не щадит людей точно так же, как не щадит любой другой вид живых существ: она подвергает всё живое воздействиям холода, голода, наводнений, нападениям других больших и малых зверей. Кроме того, само человечество разными насильственными методами, — угнетением, истреблением представителей своего рода, войнами, — способствует самоуничтожению.

Кант посмотрел на устройство мира и с другой стороны. Человек обладает силой, которую он прикладывает для преобразований окружающей его среды, для организации природы в своих целях. И эту организующую силу уже нельзя объяснить действием законов природы. Действием физико-механических законов нельзя объяснить и само появление органических существ на Земле, повторил Кант. Хотя человек является всего лишь звеном в череде целей природы, он способен поставить ей и самомý себе такую цель, которая окажется независимой от процессов, происходящих согласно физическим законам, и именно такая установка может стать конечной целью развития мира; больше того, человек способен вне зависимости от направленности сил природы пользоваться её ресурсами для достижения своих устремлений. В таком случае не только цель природы, но и цель существования её самóй следует искать за её пределами.

Смысл сказанного Кантом Скрижаль уяснил, подумав почему-то о запуске космической ракеты: её отрыв от земли и выход в межпланетное пространство обеспечивают работающие двигатели и сгорание топлива, то есть силы, которые действуют согласно естественным законам природы. А проект создания такой ракеты и решение о цели её полёта обусловлены работой коллективного разума.

Умозаключения Канта сводятся к двум главным выводам способности суждения, особенности которой он рассмотрел в этой третьей критике: способность суждения на основании своих субъективных представлений склонна считать, что возникновение жизни на Земле объясняется существованием разумной и моральной причины мира — Бога, а конечной целью природы и существования Вселенной является разумное существо, человек, подчинённый моральным законам.

137

В «Критике способности суждения» Кант повторил главные положения первых двух своих критик. Так, в качестве высшей цели самогó человека он назвал наивысшее благо в мире, как требует того от разумных существ моральный закон. Из трёх идей чистого разума: свободы воли, бессмертия души и существования Бога, — они же три постулата практического разума, — Кант здесь, в третьей критике, назвал доказуемой только свободу воли, — с чем согласился Скрижаль за чтением «Критики практического разума». А существование Бога и послесмертия Кант теперь отнёс к положениям веры, основанной на реальности тех же требований этики. В конце книги он прямо указал на то, что мораль может существовать и без богословия; по сути это означало признание независимости положений морали от учения церкви.

138

Ко времени издания «Критики способности суждения» Пруссия уже четыре года находилась под управлением короля Фридриха Вильгельма II — племянника Фридриха Великого. Это был довольно ограниченный человек, требовавший от своих подданных повиновения и богопочитания. В сентябре 1786 года — спустя месяц после смерти своего дяди — он прибыл в Кёнигсберг для принесения присяги. Кант исполнял тогда обязанности ректора Кёнигсбергского университета. Получив приглашение в Королевский замок, он от имени преподавателей и студентов университета приветствовал короля. Его обязанности как ректора требовали также присутствия на торжественном богослужении, которое проходило в Кафедральном соборе, однако от участия в этом мероприятии Кант уклонился, сославшись на недомогание.

О том, что из-за своих философских убеждений он может оказаться в опале, Кант на протяжении долгих лет правления Фридриха Великого видимо не думал. Но времена стали меняться. Из письма от 21 сентября 1786 года, которое Кант получил от Иоганна Беринга, профессора логики и метафизики Марбургского университета, он узнал, что Кабинет министров ландграфства Гессен-Кассель запретил профессорам этого университета излагать студентам его систему взглядов. «Я буду защищать систему до тех пор, пока политические препятствия не сделают это невозможным для меня, — сообщил ему Иоганн Беринг. — Умы в Гессене и Пруссии теперь, похоже, не так благосклонны к Просвещению, как раньше...».

Тем не менее известность Канта и его трудов росла. В декабре того же 1786 года Берлинская академия наук приняла его в состав своих членов. А осенью следующего года запрет в Гессен-Касселе на чтение лекций студентам по его книгам был снят. Возымело ли действие письмо, которое восемь профессоров, включая Беринга, подписали в поддержку свободы преподавания в университетах, — Скрижаль выяснить не смог.

В Пруссии же правительство ужесточало контроль государства над сферой церковных дел и системой образования в королевстве. В этих целях, чтобы приструнить вольнодумцев и пресечь критику догматов христианской религии, Фридрих Вильгельм II в июле 1788 года издал постановление, известное как религиозный указ. Нарушителям этих предписаний — каждому, кто оспаривает истины вероучения протестантской церкви, — грозило отстранение от должности, изгнание, штрафы и даже тюремное заключение. Введение ограничений, объявленных в религиозном указе, публично осудили как светские интеллектуалы, так и немалое число богословов. Скрижаль узнал, что за критику этого акта некоторые проповедники Пруссии вынуждены были уйти со своих постов. В королевстве происходили судебные разбирательства, связанные с исполнением религиозного указа, а протестантский богослов и писатель Карл Фридрих Бардт был приговорён к тюремному заключению.

Реакцией правительства на эти протесты стало ещё большее противодействие тенденциям эпохи Просвещения: в декабре того же года 1788 года Фридрих Вильгельм II издал указ о цензуре. В постановлении, в частности, было сказано:

Цель цензуры — никоим образом не в препятствовании достойному, серьёзному и скромному исследованию истины... а состоит лишь в контроле в первую очередь за тем, что противоречит общим принципам религии, государства, а также моральному и гражданскому порядку или имеет умысел оскорбить личную честь и доброе имя других лиц.

Так же как принятие религиозного указа, ужесточение надзора за печатью произошло под влиянием, которое оказывал на короля Иоганн Кристоф фон Вёльнер — министр юстиции и глава Духовного ведомства.

«Критика способности суждения» Канта, изданная в 1790 году, содержала немало высказываний, за которые уполномоченные короля могли привлечь автора к ответственности по религиозному указу. Как следовало из письма от 14 июня 1791 года, которое Кант получил из Берлина, тучи над ним действительно сгущались. Автор этого письма Иоганн Кизеветтер — философ, популяризатор учения Канта, учитель трёх младших детей короля Фридриха Вильгельма II — сообщал: «Вообще здесь ходят слухи (конечно, это всего лишь вымысел и может быть только вымыслом), что новый старший советник консистории Вольтерсдорф сумел добиться от короля запрета вам писать дальше...». В этом же письме было несколько строк о короле. После слов о том, что к королю несколько раз являлся Иисус, Кизеветтер добавил: «Он теперь слаб телом и душой, сидит и плачет целыми часами».

Кант был уже известным человеком, и не только в Пруссии. Как видно поэтому немилость властей его пока миновала. Но он работал над новой книгой, само название которой звучало как вызов ортодоксам: «Религия в пределах только разума».

139

О замысле этой книги и о том, как первые две из четырёх её частей проходили цензуру, Скрижаль узнал из письма Канта, датированном 4 мая 1793 года. Оно было адресовано Карлу Фридриху Штейдлину, профессору богословия, который преподавал в Гёттингенском университете. Объясняя Штейдлину, чем была вызвана большая задержка с ответом на его письмо, Кант сообщил, что хотел с этим ответом отправить ему свою новую работу и что более раннему её завершению помешали некоторые обстоятельства. Затем Кант кратко сформулировал стратегический замысел в написании всех своих философских трудов и пояснил цель этой, высылаемой Штейдлину, книги:

В соответствии с моим давно намеченным планом работы в области чистой философии мне предстояло решить три задачи: 1) Что я могу знать? (Метафизика), 2) Что мне надлежит делать? (Мораль), 3) На что я смею надеяться? (Религия); за этим должна была следовать четвертая задача: Что такое человек? (Антропология; по этому предмету я уже более 20 лет ежегодно читаю лекции).

В прилагаемой работе «Религия в пределах только разума» я старался осуществить третью часть своего плана; при этом я руководствовался как добросовестностью и подлинным уважением к христианской религии, так и принципом должной откровенности, чтобы ничего не скрывать, а представить, как я это вижу, возможный союз христианской религии с чистым практическим разумом. Библейский богослов может противопоставить разуму только разум или же насилие, в чём он не хочет быть обвинённым (впрочем, при нынешнем кризисе и повсеместном ограничении свободы в обществе есть все основания опасаться худшего)...

Прежде всего я принимаю следующее положение как принцип, не требующий доказательств: всё, что человек предполагает сделать кроме хорошего образа жизни, чтобы угодить Богу, есть лишь религиозное заблуждение и выходит за сферу служения Богу.

Кант сообщил Штейдлину, что «Религия в пределах только разума» должна была выйти в четырёх номерах «Берлинского ежемесячника», и первую её часть с разрешения цензора, который ведал допуском к печати философских трактатов, журнал действительно опубликовал. Однако вторую часть этой работы стал проверять также цензор богословских сочинений, и он отказал в публикации. Когда Кант узнал об этом, он обратился к богословскому факультету Кёнигсбергского университета для оценки того, действительно ли содержание его работы вторгается в сферу богословия и требует соответствующей цензуры.

140

Получив ответ богословского факультета Кёнигсбергского университета о том, что содержание его труда не относится к богословской тематике, Кант обратился за разрешением на издание «Религии в пределах только разума» к философскому факультету университета Йены. Такое разрешение из Йены пришло, и в том же 1793 году книга вышла из печати.

Первые две её части показались Скрижалю малоинтересными, однако содержание второй половины книги заставило его в корне изменить свое мнение о её значимости. Эта работа показалась ему важнее — весомей, чем «Критика чистого разума», которую принято считать главным трудом Канта. Скрижаль нашёл в ней развёрнутый, хотя и не без противоречий, ответ на вопрос, решение которого Кант в своей журнальной статье 1784 года назвал главной задачей эпохи Просвещения.

В предисловии к «Религии в пределах только разума», вышедшей без ведома духовных цензоров Пруссии, Кант определённо заявил, что мораль не только не нуждается в религии, но и является первичной по отношению к ней: именно осознание человеком законов нравственности ведёт к вере в существование Бога. Скрижаль порадовался этому утверждению. Оно ещё определённее, ещё точнее передало понятое им когда-то отношение между законами нравственности — непреходящими, универсальными для всех разумных существ положениями, — и всеми своеобразными, изменяющимися традициями религиозных учений, каждое из которых связано с историей и культурой какого-то народа.

Кант не был первым, кто заговорил о верховенстве установок морали в жизни человека и всего человечества; причём он вполне определённо сделал это ещё в первой своей критике — в «Критике чистого разума». Записи Скрижаля о прочитанном в прошедшие годы помогли ему вспомнить, что Вольтер в «Трактате о метафизике», датированном 1734 годом, изложил свои взгляды о существовании естественных законов, которым должны следовать народы всего мира, несмотря на различия между их государственными канонами. Ко времени издания книги Канта «Религия в пределах только разума» Конституция США уже гарантировала всем американцам защиту их свобод: свободы вероисповедания, свободы слова, печати и собраний. За свободу религиозных убеждений ратовали в своих литературных трудах соотечественники и современники Канта Готхольд Лессинг и Мозес Мендельсон. И в конце своей третьей критики — «Критики способности суждения» — Кант вполне определённо высказался о том, что мораль может существовать без богословия. Тем не менее, такое развёрнутое сравнение учения церкви и принципов морали — сравнение, низводящее догматическую религию до отмирающего придатка к истинной вере, — Скрижаль, если ему не изменяла память, встретил впервые лишь в этой книге.

В «Религии в пределах только разума», так же как в большинстве других трудов Канта, Скрижаль увидел, с одной стороны, многоуровневое деление текста на части, главы и параграфы, а с другой — отсутствие стройного изложения мысли. Кант и здесь перескакивает от темы к теме и многократно возвращается к уже сказанному. Чтобы получить более чёткое представление о содержании книги, Скрижалю нужно было ещё раз перечитать главные скопированные им и сгруппированные по темам суждения Канта. Необходимость таких усилий удлиняло время для осмысления всех положений этого труда, но не умаляло его значимости.

141

В «Религии в пределах только разума» Кант прежде всего выразил несогласие с распространённым суждением о том, что человек от природы зол. Не природа виной тому, что кто-то совершает злые поступки, так же как нет заслуги природы в том, что кто-то ведёт себя достойно. Человек становится добрым или злым в зависимости от того, принял ли он моральный закон в качестве руководящего принципа в своих поступках или нет; каждый обладает свободой выбора и сам создаёт свой характер, пишет Кант. Самой неблаговидной из точек зрения о природе зла он назвал церковную догму о греховности всего человеческого рода — о передаче зла по наследству, которое якобы идёт от непослушания Адама и Евы. Даже в Библии грех Адама показан как возникший из его невинности, заметил Кант; веления морального закона и свобода выбора между добром и злом даются человеку прежде, чем он совершит нечто согласно своему решению.

Бóльшую часть книги занимают рассуждения Канта о двух типах веры. Одну он называет чисто религиозной, или моральной, или верой разума, или просто истинной религией, а другую — исторической, или церковной, или богослужебной. Разграничив понятия «вера» и «религия» и дав строгое определение каждому из них, Кант использовал эти слова без учёта указанного им различия между ними.

Суть моральной религии можно убедительно сообщить каждому человеку; больше того, каждый может познать божественную волю собственным разумом; даже само понятие о Боге возникает только из осознания того, что эти законы, законы нравственности, существуют. А церковная вера, поясняет Кант, основана на исторических событиях, на откровении, которое кто-то когда-то пережил, и значит, всегда остаётся возможность ошибки, допущенной или в самих сообщениях о тех давних событиях, или в их истолковании. Церковную веру, основанную на задокументированных кем-то показаниях, постоянно раздирают воинственные споры между приверженцами разных её направлений, причём она усилиями поборников каждого из таких толков принимает принудительный характер и поэтому никаким образом не может притязать на всеобщность. А моральная вера — вера каждого человека, который обладает восприимчивостью к моральному закону, — является свободной и единственной не противоречащей самой себе.

Всё, чего Бог требует от человека, — это непрестанно стремиться к моральному образу жизни, исполнять обязанности по отношению к самим себе и к другим людям; служить Богу лучше, каким-либо другим способом, просто невозможно; именно в этом и заключается истинное богопочитание, не раз повторил Кант. Суть религии — в познании этих обязанностей человека; истинное, то есть моральное, служение Богу — невидимое служение сердца и разума — направлено на соблюдение всех этих идущих от Бога заповедей. Кант дал также определение ложного понимания религии:

IV.2.2 Прежде всего я принимаю следующее положение как принцип, не требующий доказательств: всё, что человек предполагает сделать с целью угодить Богу кроме того чтобы вести хороший образ жизни, есть лишь религиозное заблуждение и выходит за сферу служения Богу.

Посещает ли ханжа ту или иную церковь, совершает ли паломничество к тем или иным святыням — не имеет никакого значения; дело не во внешних атрибутах культа, а в личном выборе: либо жить в соответствии с моральным законом, либо стараться угодить Богу благочестивыми заигрываниями. Считать значимой для служения Богу ту веру, которая предписана уставами или законами и которая не может стать всеобщей мировой религией, является заблуждением — полной противоположностью тому, чего требует Бог, заявил Кант. Приверженцы выхолощенной исторической веры, пишет он, вместо стремления к нравственной жизни предпочитают формально соблюдать обряды, —«IV.2.3 превращают служение Богу в сотворение фетишей». Моральная же вера, напротив, побуждает человека заниматься чем-то реальным — тем, что угодно Богу и содействует улучшению мира. Чуть далее по тексту Кант высказался ещё категоричней, её резче:

IV.2.3 В этом отличии и состоит истинное просвещение. Служение Богу становится прежде всего свободным и значит моральным служением. Но если от него отходят, то вместо свободы чад Божьих на человека возлагают ярмо закона... который для совестливых людей является гораздо более тяжёлым игом, чем весь хлам [Kram] благочестивых обрядов, которые достаточно исполнять, чтобы жить в полном согласии с устроенной церковной общиной.

Убеждённость в том, что общением с Богом или совершением ритуалов — в частности, обрядами крещения и причащения, — можно чего-то добиться в деле своего оправдания перед Всевышним, Кант назвал суеверием и даже моральной смертью разума. Любые формы обрядности представляют собой морально-безразличные действия, настаивает он. Различными проявлениями набожности — стремлением любыми внешними средствами показать глубокое почитание божественных заповедей — недалёкий человек заменяет их исполнение. Веру в чудеса, в тайны и в средства снискания благодати, одним из которых многие христиане считают посещение церкви, Кант отнёс к иллюзорным верованиям, а институт священства охарактеризовал как присвоенное клиром господство над душами людей.

142

Человек, не исполняющий свои моральные обязанности, не может надеяться на милость Бога в силу искупительного подвига Иисуса, продолжил Кант своё философское наступление на древние, уже полуразрушенные бастионы догматической веры. Обожествление Иисуса он прямо не раскритиковал, но сказал, что такое возвышение божественномыслящего законоучителя над природой человека является препятствием на пути практического применения наставлений этого мужа, потому что обыватель всегда найдёт оправдание своим порокам невозможностью подражать воплощённому Богу. Иисус в представлении Канта — «первообраз угодного Богу человечества», учитель, который хотел, чтобы люди усвоили моральные, идущие от Бога, заповеди.

В «Религии в пределах только разума» Кант осторожно поставил под сомнение главный церковный догмат, согласно которому Бог принёс в жертву своё земное воплощение. Кант усомнился также в правдивости рассказа о воскресении Иисуса. Гипотеза о том, что после смерти человека мёртвое тело остаётся в земле, а дух, личность умершего, может перенестись в иную реальность, более реальна для разума, заметил Кант в одном из примечаний, после чего добавил: «II ...Разум не может быть заинтересован в теле... чтобы нести его с собой в вечность». Столь же осторожно Кант высказался о том, что римские писатели, которые были современниками новозаветных событий, ни словом не обмолвились о случившихся в Иудее чудесах. «II С этого момента и вплоть до того времени, когда христианство создало себе образованную аудиторию, его история неясна и потому остаётся нам неизвестной...» — пишет Кант. Перечислив некоторые беды церковной истории — фанатизм отшельничества и монашеской жизни, превознесение святости безбрачия, воинственность светской власти пап, крестовые походы, ожесточённые споры о вере и вражду между приверженцами разных христианских толков, — он заключил: «II Эта история христианства... если бросить на неё один взгляд, как на картину, вполне могла бы оправдать восклицание: tantum religio potuit suadere malorum!*».

__________

* «Вот к злодеяньям каким побуждала религия смертных» (Лукреций, «О природе вещей». Перевод с латинского Ф. Петровского)

Высшим повелевающим принципом в религии следует признавать всеобщий человеческий разум, полагает Кант. Он не раз повторил, что истинная церковь должна быть основана исключительно на моральных принципах и должна представлять собой этическое сообщество верующих. К особенностям такой церкви Кант отнёс прежде всего её всеобщность, которой не грозит дробление на секты из-за естественных, неизбежных между людьми расхождений во взглядах, потому что моральная вера всегда и везде одна и та же. С другой стороны, такое неформальное единство требует уважения к свободе каждого человека на личные убеждения, рассуждает Кант. Истинная церковь как представительница Царства Божьего, не должна иметь никакого правления, если только не считать таким верховенство незримого морального отца; каждый её приверженец получает установки непосредственно от него, — от высшего законодателя. Противореча сказанному ранее о реальной возможности учредить такую организацию, Кант отметил и то, что соединить единоверие со свободой в делах веры маловероятно; каждая церковь, когда становится господствующей, распадается на разные секты. Однако он выказал твёрдую уверенность в том, что моральная вера, несмотря на неизбежную долгую борьбу с богослужебной верой, в конце концов непременно утвердится.

143

В «Религии в пределах только разума» Кант исподволь подвёл читателя к выводу, что естественная, объективная религия может и должна вытеснить историческую, основанную на сверхъестественном откровении. Установления церкви являются вторичными по отношению к моральному законодательству, посредством которого воля Бога запечатлена в сердце человека; признание этих церковных традиций нельзя считать обязательным для всех и каждого, пишет Кант. Истинной церковной верой, пояснил он, можно назвать лишь такую, которая действует по отношению к моральной вере в качестве вспомогательного средства и признаёт, что человечество без неё самóй в конце концов сможет обойтись. Кант убеждён, что историческая, она же церковная, вера, которая препятствует единству людей, помалу сама собой становясь излишней, прекратит своё существование. Переход к новому порядку вещей он видит в постепенном преобразовании церковной веры во всеобщую, мировую религию разума, что приведёт к установлению этического государства на земле. Объединение в одну этическую общность, в понимании Канта, является своего рода обязанностью человечества. Говоря об этом, он категорически высказался против любых революций, поскольку революция не может происходить без нарушения свобод.

В этой книге Кант определённо выступил против вмешательства светских властей в дела веры. Те правители, которые стремятся препятствовать свободному развитию убеждений людей, наносят вред воспитанию достойных граждан своей страны; действия таких правителей способны лишь задержать на какое-то время духовное развитие человечества, заложенное в миропорядке, однако совершенно остановить это движение невозможно никакими мерами, никакой политической властью, заявил он.

Последний, четвёртый, параграф последней, четвёртой, части книги, озаглавленный «О руководстве совести в делах веры», Кант начал словами: «Вопрос здесь не в том, как руководить совестью (потому что ей не нужно руководить; достаточно только её иметь), а в том, как сама она может служить руководством даже в самых затруднительных моральных ситуациях». И далее Кант дал определение совести: «Совесть — это сознание, имеющее долг перед самим собой». Ещё ближе к концу книги, в одном из последних примечаний, он высказался, в частности, о положении дел в одной стране, где крепостные крестьяне ещё не получили свободу; из текста ясно, что он имел в виду Россию. Для пользования своим разумом можно духовно созреть только в результате собственных усилий, но чтобы предпринять эти усилия, человек должен быть свободным, заметил Кант; оттягивать по времени снятие кандалов со своих подданных отговорками на то, что народ ещё не созрел для свободы, — значит вторгаться в сферу власти самогó божества.

144

Канта безусловно тревожили те авторитарного характера изменения в общественной жизни Пруссии, которые стали происходить в стране с началом правления Фридриха Вильгельма II. И он счёл своим долгом выступить против политики ограничения гражданских свобод, которую проводило новое правительство.

В том же 1793 году в сентябрьском выпуске «Берлинского ежемесячника» появилась статья Канта «О поговорке: Это может быть верно в теории, но не годится на практике». В этой статье он высказался о том, что даже если законодательство страны ущемляет интересы народа, граждане должны повиноваться. Глава государства вправе принимать решения, которые он считает способствующими благу народа, пояснил Кант; неповиновение верховной власти разрушает основы государства. Но с другой стороны, продолжил он, каждый человек имеет неотъемлемые права, одним из которых является право открыто выражать своё мнение о том, какие из распоряжений правителя являются несправедливыми по отношению к обществу. Свободу печатного слова, пользование которой остаётся в пределах уважения к конституции, Кант назвал священным правом народа. И решающий голос в рассмотрении вопроса быть или не быть войне, заявил он, должен принадлежать не главе государства, которому война ничего не стоит, а её гражданам, за чей счёт она ведётся.

После суждений о том, каким должен быть внутригосударственный порядок, Кант в этой статье высказался о необходимости справедливого всемирно-гражданского устройства. Подобно тому как подданному каждой страны надлежит подчиняться её законам, так все государства мира должны подчиняться положениям общесогласованного международного права, рассудил Кант. В конце статьи он выразил убеждённость в то, что практический разум после многих неудачных попыток взять верх над злым началом в природе человека добьётся своего — и человечество будет продвигаться по пути, ведущему к моральной цели своего существования.

145

Публикацией этой статьи в защиту гражданских свобод своих соотечественников Кант будто испытывал терпение правительства Пруссии, которое целенаправленно ущемляло права народа и наказывало вольнодумцев. Но неприятие Канта такой политики правительства было, похоже, сильней его опасений за личную безопасность.

Прошло время — и вместе с письмом Иоганну Эриху Бистеру, философу, редактору журнала «Берлинский ежемесячник», Кант отправил для публикации свою новую статью. Она назвалась «Конец всего существующего». Как следовало из этого письма, датированного 18 мая 1794 года, Кант не исключал, что остаток жизни ему из-за своих убеждений придётся провести в эмиграции:

Многоуважаемый друг! Спешу послать Вам обещанную работу до того, как наступит конец Вашего и моего сочинительства. Если же это уже произошло, то отправьте её, пожалуйста, профессору и диакону Эрхарду Шмидту в Йену для его философского журнала. [...] Жизнь коротка, особенно в той части, которая осталась после прожитых уже 70-ти лет. Чтобы довести её до беззаботного конца, вероятно, можно будет найти уголок земли.

Статья «Конец всего существующего» появилась уже в следующем, июньском выпуске «Берлинского ежемесячника». Прошла ли она цензуру, или же редактор каким-то образом опубликовал её без ведома органов надзора за печатью, Скрижаль не выяснил. В этой статье Кант, в очередной раз преступив запреты правительства на критику догматов христианской религии, порассуждал о том, почему люди ждут конца света и каким может быть Судный день.

146

Люди ожидают конца света, поскольку считают, что существование мира и человеческого рода должно иметь цель, завершение, иначе творение им кажется бессмысленным, как зрелище, которое не имеет конца, заметил Кант в этой статье. Причину того, почему принято думать о конце света как событии, которое окажется ужасным для большинства жителей планеты, Кант объяснил распространённым мнением о безнадёжной испорченности человеческого рода: трагический конец света представляется подавляющему большинству людей вполне заслуженным, справедливым. Одни видят зловещие приметы приближающегося Страшного суда в усилении пороков человечества, — в растущей несправедливости в мире, в угнетении бедных, в чрезмерной роскоши богатых, в кровавых войнах, которые вспыхивают на всех континентах; другие полагают, что смертная кара низойдёт на потомков Адама в виде чрезвычайных природных явлений: землетрясений, наводнений или иных стихийных катаклизмов.

Истинную причину ожиданий конца света Кант видит в другом: люди бессознательно испытывают внутренний дискомфорт из-за того, что потребности человечества растут значительно быстрее, чем повышается уровень нравственности. Пояснив, что эта опасность угрожает благу человечества, Кант высказался о будущем народов вполне оптимистично. Свою веру в надлежащее развитие духовных задатков человечества он обосновал большей степенью нравственности его современников по сравнению с тем, как люди жили в минувшие эпохи. Прежде чем оспорить и даже подтрунить над пророчеством новозаветного «Апокалипсиса» — «Откровения Иоанна Богослова», — он процитировал два стиха из этой книги: «X.5–6 И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки веков, Который сотворил небо и всё, что на нём, и землю и всё, что на ней, и море и всё, что в нём, что времени уже не будет...».

Если времени уже не будет, то не будет никаких изменений и значит, не может быть конца, пояснил Кант. Откровенно посмеиваясь над представлениями церковного учения о рае и аде, он заметил, что обитатели иного мира, в зависимости от того, живут ли они на небесах или в преисподней, после такой остановки времени будут либо непрестанно петь аллилуйя, либо издавать без конца одно и то же стенание. Говорить о конце всего существующего — глупость, заключил Кант. Людям, которые обеспокоены приближающимся концом света, он посоветовал не тревожиться, а верить в мудрость Бога, — в действие закона, положенного в основу мира и управляющего порядком вещей.

147

Когда Фридрих Вильгельм II узнал о содержании новой статьи дерзкого философа, он решил приструнить его. Канту из Берлина пришла депеша от короля. Текст этого письма, датированного 1 октября 1794 года, Скрижаль занёс в свой архив:

Наша Высочайшая Особа с некоторых пор с большим неудовольствием наблюдает, как Вы злоупотребляете своей философией для искажения и унижения некоторых главных и фундаментальных положений Священного Писания и христианства, как Вы сделали это, в частности, в своей книге «Религия в пределах только разума» и в других, более мелких трактатах. Мы ожидали от Вас лучшего; Вы сами должны понять, сколь безответственно вы нарушаете свой долг воспитателя молодёжи и поступаете вопреки Нашим отеческим намерениям, которые Вам очень хорошо известны. Мы требуем от Вас как можно скорее самой совестливой ответственности и надеемся, что во избежание Нашей высочайшей немилости Вы больше не провинитесь в чём-либо подобном, а напротив, в соответствии со своим долгом воспользуетесь Вашей репутацией и Вашим талантом в целях осуществления Наших отеческих намерений; в противном случае, при дальнейшем неповиновении, Вам неизбежно придётся ожидать неприятных указов.

Под текстом стояла подпись Вёльнера с припиской: «По особому распоряжению Его Королевского Величества».

Кант ответил королю довольно большим письмом; оно датировано 12 октября 1794 года. Оставаясь в рамках принятой степени почтительности при обращении к монарху, он не согласился с предъявленными ему обвинениями. Кант отметил, что он в своих лекциях не вторгался ни в пределы учения христианства, ни в сферу компетенции Священного Писания. Кант заверил также короля, что своей книгой «Религия в пределах только разума» он не нанёс никакого вреда государственной религии хотя бы потому, что книга адресована учёным людям, а для народа представляет собой недоступный для понимания текст; в этом Кант был безусловно прав. К тому же в книге речь идёт лишь естественной религии; в ней нет никакой оценки христианства, добавил он и тем самым конечно слукавил. Своё письмо королю Кант закончил обещанием: «...Я впредь буду полностью воздерживаться от всех публичных лекций о религии, как естественной, так и боготкровенной, как в разговорах, так и в сочинениях».

148

За время изучения трудов Иммануила Канта и приобщённости к событиям в его жизни Скрижаль собрал немало фотоснимков с картин и рисунков XVIII и XIX веков, на которых изображены здания, улицы и площади Кёнигсберга, университет, где учился и преподавал Кант, Королевский замок и Кафедральный собор, гавань и набережные. Скрижаль уже хорошо представлял размеренное течение жизни Кёнигсберга. У него была старая развёрнутая карта города с названиями площадей и улиц, кладбищ и парков. Всматриваясь в неё, он не раз мысленно переносился сюда, на берега реки Преголи, и время от времени открывал здесь для себя новые достопримечательности. Узнав об опале Канта, Скрижаль близко почувствовал его переживания и в очередной раз осознал условность всех пространственных и временны́х расстояний. Он понял, что ему ничто не мешает побывать на одном из занятий Канта.

149

Этим ранним туманным утром Скрижаль отправился в Альбертину, чтобы узнать расписание лекций Канта. На улице было довольно зябко и сыро. «То ли конец сентября, то ли октябрь», подумал он. Зимний семестр в университете начинался обычно 29 сентября, в День Святого Михаила. Скрижаль надеялся, что занятия уже идут и ему не придётся искать предлог, чтобы добиться внимания Канта. Если часы Кафедрального собора работали исправно, он по крайней мере точно знал, что в Кёнигсберге было 7 часов 22 минуты утра.

Зайдя в вестибюль большого трёхэтажного здания университета, Скрижаль увидел доску объявлений на стене и подошёл к ней. Здесь висело расписание занятий на зимний семестр 1794/95 года. Канцелярской кнопкой к доске был прикреплён лист с перечнем лекций, назначенных на сегодня. В строчке «Профессор И. Кант» стояло только одно занятие — по антропологии, с 8 до 9 часов утра. В столбце «Место проведения» значилось «Дома у профессора. Принцессин-Штрассе №2». В столбце «Дополнительные сведения» другим почерком было вписано: «первое в семестре, ознакомительное, бесплатное». Скрижаль порадовался тому, что его расчёты оказались верными. Его обрадовало и то, что он может попасть на лекцию по антропологии. Чтобы прослушать этот курс, некоторые интеллектуалы, и не только молодые люди, приезжали в Кёнигсберг из разных городов Германии, а случалось даже из Польши и России. Попасть к Канту на лекцию по антропологии казалось Скрижалю удачей потому, что даже если он окажется самым взрослым среди слушателей разного возраста, он этим не будет привлекать к себе внимание.

У него не было с собой карты, но Скрижаль хорошо помнил, как попасть на Принцессин-штрассе от здания университета. Когда он подходил к Кузнечному мосту, ему навстречу неспеша проехали двое всадников в тёмно-синих мундирах и белых бриджах. На них довольно странно, вычурно, смотрелись большие треугольные шапки с белым плюмажем. В Европе шла война. Молодая Французская республика воевала с монархиями Европы. В военный союз монархий входила и Пруссия, но Кёнигсберг, находившийся на дальней, восточной, окраине королевства, продолжал жить мирной жизнью.

По мосту, на котором стоял мальчуган с удочкой, Скрижаль перешёл на другой берег Преголи. Здесь, вдоль набережной, вплотную одна к другой, были причалены лодки. На одну из них двое мужчин затаскивали большую рыбацкую сеть. На Кузнечной улице навстречу Скрижалю, постукивая тростью, прошёл солидный мужчина в длинном чёрном фраке и в чёрной цилиндрической шляпе. Когда сзади послышался стук копыт и какое-то громыхание, Скрижаль обернулся и посторонился, чтобы пропустить телегу, которую тянула пегая лошадь. Сидевший в пустом кузове пожилой человек с загоревшим лицом и с пышной бородой, проезжая мимо, как-то странно, удивлённо, посмотрел на него. Пройдя по Замковой площади, Скрижаль миновал вход на территорию Королевского замка и повернул на Замковую улицу. Около угловой башни он увидел трёх военных, которые о чём-то живо между собой разговаривали. Они тоже были в треуголках, но в зелёных кителях с длинными фалдами и с пристёгнутыми на бёдрах саблями.

С Замковой улицы Скрижаль свернул на улицу Принцессы. Увидев дом Канта, он замедлил шаг. Входная дверь была открыта. Пока он размышлял, как представиться хозяину, к дому подошли трое молодых людей. Один из них постучал висевшим на двери массивным железным кольцом, и все трое, чуть замявшись у порога, вошли в дом. Скрижаль приободрился и поспешил к двери. Парней в прихожей уже не было. На всякий случай он тоже постучал. Через открытую дверь на противоположной от входа стене просматривалась кухня. Из открытой двери по левую сторону от входа доносились приглушённые голоса, и Скрижаль направился туда.

Это было помещение размером в классную комнату, где на длинных деревянных скамьях сидели около тридцати человек, в большинстве — совсем юные парни. Испытывая неловкость, Скрижаль поздоровался со всеми и прошёл к скамье в последнем ряду, где были свободные места. Пока он всматривался в лица собравшихся слушателей, в комнату продолжали входить студенты.

Здесь было три окна: два из них смотрели на улицу, где Скрижаль только что стоял в раздумье, а третье, на противоположной от них стене, выходило в сад. Белые стены комнаты, если не считать прибитых к ним двусвечных канделябров и вешалок, на которых висело несколько плащей, были пусты. Перед скамьями стоял деревянный стол на четырёх ножках с разложенными на нём книгами. Рядом со столом чуть возвышалась небольшая кафедра.

Следом за двумя юношами, в дверях показался полный, солидного возраста мужчина во фраке. На нём был чёрный парик. Осмотревшись, он занял свободное место на скамье в первом ряду.

— Без семи минут! — глядя на свои карманные часы, громко объявил веснушчатый паренёк, сидевший у окна.

В течение нескольких минут в комнату вошли ещё трое молодых людей и военный средних лет в синем кителе с красным воротником и красными манжетами; он был без головного убора и без портупеи. Свободных мест почти не осталось. Скрижаль подвинулся ближе к краю скамьи, чтобы военный смог сесть. Послушать Канта пришли человек пятьдесят или даже чуть больше.

— Без одной минуты восемь! — громко, чтобы все услышали, объявил веснушчатый парень.

В комнату вошёл Кант. Держа в одной руке небольшой лист бумаги, он закрыл за собой двери и поздоровался. Все встали и вразнобой ответили на приветствие. Кант положил бумагу на стол и внимательно обвёл взглядом всех собравшихся. Чтобы рассмотреть Канта, Скрижалю пришлось выглядывать из-за спин впереди сидящих парней. Это был маленького роста, худой, узкоплечий и сутулый человек с непропорционально большой по отношению к хрупкому телу головой. Высокий лоб, глубокий проницательный взгляд Канта, а главное, знание того, что именно этот человек был автором столь известных философских книг, внушал Скрижалю мысль, что особенности тела мудреца не имеют по сути значения. Голову Канта плотно облегал светловолосый парик с закрученными на уровне ушей локонами.

Поднявшись на ступеньку, Кант встал за кафедру.

— На всякий случай объявлю, что вы пришли на ознакомительную лекцию по антропологии, — сказал он. — Если кто-то думает, что попал на ознакомительную лекцию по метафизике, то вынужден вас огорчить: она была в понедельник, позавчера.

Кант сделал паузу. Никто из слушателей не проронил ни слова.

— Хорошо, — продолжил он. — Я заметил это на всякий случай, потому что в прошлом году один молодой человек прослушал мою лекцию по моральной философии и ушёл, как потом выяснилось, думая, что получил представление об антропологии.

В комнате раздались смешки.

— Курс рассчитан на один семестр, — оставаясь серьёзным, сообщил Кант. — Я буду проводить занятия здесь же два раза в неделю, по средам и субботам, с восьми до десяти часов утра.

Кант ещё раз внимательно осмотрел свою аудиторию, как будто пересчитывал сидевших в его лекционном зале. При этом его голова была заметно повёрнута в левую сторону. Он, как знал уже Скрижаль, перестал видеть левым глазом.

— Прежде всего хочу попросить у вас прощения за то, что сегодня здесь нет столов с письменными приборами, — заговорил Кант. — Тот, кто захотел бы что-то записать, не сможет это сделать. Объясню почему здесь сегодня только скамейки. На ознакомительную лекцию приходят много слушателей, и если бы здесь сегодня были столы, на всех не хватило бы сидячих мест. Начиная со второго, платного, занятия, моя аудитория обычно уменьшается приблизительно вдвое, поэтому те из вас, кто придут сюда в следующую среду, смогут вести записи, если захотят. К тому же сегодня записывать что-либо нет необходимости, потому что моё изложение материала будет довольно кратким. Темы, которых я сегодня коснусь только слегка, я буду излагать подробно на последующих занятиях.

Речь Канта была не совсем внятной. Приходилось напрягать слух, чтобы улавливать смысл каждой фразы.

— Для тех из вас, кто решит выслушать весь курс, скажу, что не считаю необходимым конспектировать мои лекции слово в слово, чтобы потом заучивать материал. Свою задачу я вижу в том, чтобы помочь моим слушателям научиться думать... думать самостоятельно.

Кант был одет в коричневый сюртук с очень большими, похоже матерчатыми, пуговицами. Из-под расстёгнутого на груди сюртука выдавалось белое кружевное жабо, а из-под рукавов выглядывали такие же кружевные рукава рубашки.

— Возможно в решении, приходить на последующие мои лекции или нет, некоторым из вас поспособствует вот что... — продолжал Кант. — Я провожу занятия не для гениев... Они сами найдут свой путь. Но и не для глупых людей: я не смогу им ничем помочь. Моя задача — оказаться полезным тем пытливым, способным людям, которые знают, чего хотят, и прилагают усилия, чтобы развиваться интеллектуально.

Придержав рукой свой парик, Кант спустился со ступеньки кафедры, подошёл к столу и положил руку на спинку стула.

— Начну занятие с того, что скажу: антропология — это учение, которое заключает в себе знания о человеке, — с расстановкой произнёс Кант. Он отодвинул стул, сел за стол и переводя взгляд с одного слушателя на другого, продолжил: — Важность этой науки следует из того, что человек, именно человек, является конечной целью мира... Антропология может быть разделена на две части. Одна из них содержит физиологические знания о человеке, а именно: то, к чему силы природы принуждают или побуждают человека. А вторая часть охватывает прагматические знания, — то, что сам человек, по своей воле, делает, может делать и должен делать. В своих лекциях я буду подробно раскрывать содержание каждой из двух частей этой важной науки.

Заглянув в лежавший перед ним лист бумаги, Кант повёл речь о бессознательных представлениях людей, об особенностях каждого из пяти органов чувств, а также о внутреннем чувстве, органом которого является душа. Время от времени он спрашивал: «Есть ли ко мне вопросы?», но вопросов к нему не было.

Скрижаль опасался, что содержание этой лекции окажется столь же мудрёным, как замысловаты многие главы философских трудов Канта. Но Кант довольно чётко и доступно формулировал свои мысли. Его речь оставалась не очень внятной, но её вполне можно было понять, и Скрижаль уже не так напрягал слух, как делал это поначалу.

Кант пообещал в полном курсе лекций по антропологии подробно остановиться на особенностях чувств удовольствия и неудовольствия, в частности — поговорить о чувстве страдания и чувстве наслаждения.

— Так, в одной из лекций, — продолжил он, — я поясню, почему работа — это лучший способ наслаждаться жизнью и почему даже умирать следует сохраняя хорошее настроение.

Слова Канта о смерти в хорошем настроении вызвали оживление в комнате. Полный мужчина в чёрном парике, сидевший в первом ряду, поднял руку.

— Да-да, пожалуйста, слушаю вас, — любезно обратился к нему Кант.

— Меня зовут Эмиль Рихтер, доктор Эмиль Рихтер, — представился мужчина. Тяжело поднимаясь со скамьи, он опирался на свою трость.

Кант тоже поднялся со стула.

— Садитесь! Садитесь, пожалуйста, господин Рихтер! — попросил он. — Вам незачем вставать.

— Спасибо, профессор, я постою, — ответил мужчина, поправляя свой фрак. — Я врач. Я приехал из Берлина специально для того, чтобы послушать вашу лекцию... Мне приходится помогать людям, обречённым на смерть, и видеть их страх... даже ужас в глазах. Не могли бы вы пояснить, каким образом если не приободрить, то хотя бы утешить умирающего человека?

Кант вышел из-за стола. Он сделал два шага в сторону аудитории, заложил руку за борт сюртука и заговорил, глядя снизу вверх в глаза доктору:

— Хорошо, господин Рихтер... Если человек был когда-то счастлив, или хотя бы радовался чему-то в жизни, или наслаждался чем-то, и даже если много страдал, но сумел в чём-то помочь некоторым людям, то значит, ему есть за что благодарить жизнь, благодарить этот мир со всеми присущими миру законами... Кстати о жизни: она имеет столь большую ценность лишь потому, что может быть использована человеком в благих целях... Так вот, бояться законов природы, благодаря которым мы, в частности, дышим и общаемся друг с другом, или же хотеть изменить эти законы просто нелепо. А принимая столь замечательный мир таким, каким он есть, и оставаясь благодарным ему за жизнь, человек будет воспринимать смерть как естественное, неизбежное явление этого мира. Как невозможно сделать случившееся неслучившимся, так нельзя избежать неизбежного... Поэтому о смерти не следует переживать, бояться её; нужно просто выбросить эту мысль из головы... Думаю, даже в последние, болезненные, физически тяжёлые дни жизни можно и нужно увидеть причины если не для радости, то хотя бы для умиротворения. Я сам в скором времени проверю это и тогда пойму, не изменил ли я своим взглядам... Помогло ли вам как-то моё разъяснение, господин Рихтер?

— Спасибо, профессор, — ответил доктор садясь. — Да, в значительной мере, хотя вопросы к вам у меня остались.

— К сожалению, у нас немного времени, — сказал Кант и вздохнул.

От суждений о чувственной познавательной способности человека он перешёл к разговору о мышлении, об интеллектуальной познавательной способности, которая делится на рассудок, способность суждения и разум. Затем, медленно расхаживая от стола к стене и обратно, Кант заговорил о художественном творчестве как непосредственно связанном с прагматической антропологией, поскольку оно воздействует на душевное настроение человека, а именно побуждает его к деятельности. Упомянув о красноречии, поэзии, музыке и живописи, Кант особо выделил роль поэзии. При этом он заметил, что поскольку поэзия постоянно требует оригинальности, новизны и находчивости, склонность к ней присуща молодости, а в старости такие качества поэт утрачивает.

Кант опять сел за стол, посмотрел в лист со своими записями, отложил его в сторону и продолжил свою лекцию:

— Характеризуя человека, можно выделить, во-первых, его естественные, природные задатки, во-вторых, темперамент и в-третьих, образ мыслей, или иначе характер как таковой. Две первые способности указывают на то, каким становится человек под влиянием разных обстоятельств; третья способность, моральная, говорит о том, кем и каким сам человек стал или готов стать усилиями своей воли.

Сказав, что существуют лишь четыре типа темперамента — сангвинический, меланхолический, холерический и флегматический, — Кант пообещал в последующих лекциях подробно остановиться на особенностях каждого из них.

— Есть ли вопросы? — в очередной раз спросил Кант.

Веснушчатый владелец карманных часов поднял руку.

— Да, конечно, молодой человек, — Кант улыбнулся ему. — Слушаю вас.

— А к какому из этих четырёх типов темперамента вы, профессор, отнесли бы свой характер? — спросил паренёк, не вставая со скамьи.

Кант, видно, никак не ожидал такого вопроса.

— Хм... — замялся он. — Пожалуй, к меланхолическому.

— Не могли бы вы, профессор, хотя бы кратко пояснить, что именно отличает меланхолика? — тут же подхватил любопытный молодой человек. Получалось, он фактически попросил, чтобы Кант охарактеризовал себя.

Кант смутился ещё больше.

— Мне нравится ваша настойчивость, ваше желание узнать то, что вас интересует, — растягивая слова, сказал он. — Хорошо... Человеку с меланхолическим характером присуща, в частности, склонность обращать своё внимание в первую очередь на возникающие перед ним трудности. Если сангвиник, намереваясь что-то совершить, всегда надеется на удачный исход дела, то меланхолик прежде всего усматривает везде поводы для озабоченности. С другой стороны, в отличие от сангвиника, который чаще всего мыслит поверхностно, человек с меланхолическим характером мыслит глубоко. Меланхоличный человек чаще других становится недоверчивым и преисполненным сомнений, что делает его невосприимчивым к веселью, но с другой стороны, он больше других обладает чувством возвышенного... Впрочем, я остановлюсь на этом, иначе не успею даже вкратце назвать темы, которые буду освещать в этом лекционном курсе. Надеюсь, я ответил на ваш вопрос, — обратился Кант к веснушчатому юноше.

— Да, спасибо, профессор, — ответил паренёк.

Кант достал из глубокого бокового кармана часы, посмотрел на них и вскинул бровь. Он положил часы на стол, поднялся со стула и опять, опустив голову на грудь и заложив руку за борт сюртука, медленно прошёл от стола к стене и обратно.

— Для понимания того, чем отличается любой темперамент, который формируется под влиянием разных внешних обстоятельств, от характера как такового, приведу лишь один пример, — заговорил он, держась сзади за спинку стула и глядя на слушателей сидевших в первом ряду. — Попрошу вас подумать над ним в свободное время. Няня английского короля Джеймса Первого, вскормившая его, обратилась к нему с просьбой, чтобы он сделал её сына джентльменом. Король ответил няне: «К сожалению, не могу. Я могу сделать его графом, но джентльменом он должен сделать себя сам».

В комнате раздались довольные смешки.

Кант взял свой лист с записями, просмотрел его и опять положил на стол.

— Переходя к другой важной теме, — продолжил он, — скажу, что человек может стать сколь-нибудь мудрым лишь собственными усилиями, благодаря своим стремлениям. Об этом я тоже буду подробно говорить в своих лекциях. А пока назову три минимально необходимых для этого правила. Во-первых, нужно мыслить самостоятельно. Во-вторых, нужно в общении с людьми ставить себя мысленно на место другого человека. И наконец в третьих, размышляя, нужно оставаться в гармонии с самим собой... О самопознании тоже будет отдельная лекция. В качестве вступления к ней скажу, что человек познаёт себя лишь таким, каким он самому себе является, а не как вещь саму по себе; в частности, это происходит потому, что самопознание зависит от разного рода субъективных условий, включая состояние человека в тот момент, когда он пытается осмыслить самого себя, его жизненную ситуацию и его возраст... И вот ещё что. Человек, исследующий свой внутренний мир, является не просто наблюдателем за некоей неизменной духовной средой, но он самим своим проникновением в неё нечто привносит в свой внутренний мир... Пока довольно об этом.

— Есть ли ко мне вопросы? — спросил Кант.

Скрижаль переборол своё нежелание оказаться в центре внимания и поднял руку.

— Да, пожалуйста, прошу вас, — дал ему слово Кант.

— Поясните, пожалуйста, профессор... — вставая, начал неуверенно Скрижаль. — Если человек познаёт себя не как вещь саму по себе, а как того, кем он является в данный момент, и если в процессе познания он осознаёт нечто новое, то значит самопознание... самопонимание этого человека год назад должно каким-то образом отличаться от его самопонимания сегодня... Так ли это?

— Да, можно так сказать, — согласился Кант.

— Но значит ли это, что вы, профессор... точнее ваш разум, который познал работу самого себя много лет назад, в результате чего появилась ваша «Критика чистого разума»... — Скрижаль замялся. — Простите, спрошу иначе. Значит ли это, что если бы ваш разум занялся того же рода самокритикой сегодня, то результат вашего самопознания, и следовательно содержание вашей книги, оказались бы несколько другими? Ведь если так, то получается, ваша самокритика разума, отражала работу исключительно вашего разума, причём того состояния вашего разума, в котором он находился больше десяти лет назад?

Кант чуть повернул голову влево и долгим внимательным взглядом рассматривал Скрижаля.

— Вопрос интересный... Очень интересный, — сказал он. — Но об этом уместнее поговорить на лекции по метафизике... Я начинаю читать метафизику на следующей неделе, в понедельник. На одном из занятий я смог бы ответить на этот вопрос... У вас, — обратился он к Скрижалю, — есть ещё возможность записаться на этот курс... — Кант задумался. — Впрочем, я мог бы порассуждать об этом и на одной из лекций по антропологии. Приходите.

Кант сел за стол и посмотрел на часы.

— У нас остаётся мало времени, но я хотел бы ещё о многом сказать, хотя бы вкратце.

Одной из тем своих будущих лекций по антропологии в этом семестре Кант назвал физиогномику, которая помогает судить о душевных качествах, темпераменте и состоянии здоровья человека на основании его черт лица и внешнего вида. Он кратко изложил свои мысли о том, что отличает характеры женщин и от характеров мужчин. Заговорив о роли мужчин и роли женщин в отношениях между полами, он тоже пообещал посвятить этой теме отдельное занятие. В качестве других разделов антропологии, изучение которых требует особого внимания, Кант выделил характеристику народов и рас. Назвав англичан и французов самыми цивилизованными жителями планеты, он кратко охарактеризовал их, а также отметил главные национальные особенности испанцев, итальянцев и немцев.

Кант в очередной раз покосился на часы.

— Общие черты народов, конечно, просматриваются, и о них нужно говорить, — добавил он, — но у природы хватает фантазии, чтобы не посылать в мир человека, который здесь уже когда-то побывал.

Кант поднялся из-за стола.

— Я, пожалуй, на этом остановлюсь, — сказал он. — Тем из вас, кого это ознакомительное занятие заинтересовало и кто хочет прослушать весь курс, следует прийти до конца этой недели, включая субботу, в университет с часу до трёх дня, и там, на третьем этаже, на кафедре философии, оформить посещение моих лекций. Это можно сделать даже сегодня... Благодарю всех за внимание.

На раздавшиеся аплодисменты Кант ответил аудитории наклоном головы. Взяв со стола свои часы и принесённый листок с записями, он вышел из комнаты. Слушатели поднялись со своих мест и стали расходиться.

Скрижаль поднялся последним и неспеша подошёл к столу. Раздумывая о том, как привлечь внимание Канта, он постоял в нерешительности и опустился на ближайшую скамью. Он продолжал сидеть в пустой комнате, но так ничего и не придумал. А время шло.

— Мартин! — услышал он приглушённый голос. Скрижаль понял, что это был голос Канта. — Мар-р-р-тин! Ты куда пропал?!

Кант звал своего слугу. В прихожей послышались шаги спускающегося с лестницы человека. В проёме открытой двери Скрижаль увидел, как Кант пересёк прихожую и прошёл в сторону кухни. Было слышно, как он разговаривал с кухаркой. Когда Кант вернулся в прихожую, чтобы подняться по лестнице на второй этаж, он бросил взгляд в открытую дверь лекционного зала. Они встретились глазами, и Кант остановился. Скрижаль встал со скамьи, сделал несколько шагов в сторону двери и тоже остановился. Он заговорил первым:

— Простите, пожалуйста, профессор, что я ещё не ушёл... Мне кажется, я продолжаю слушать вас и мысленно разговаривать с вами.

Если доля лукавства и была в его словах, то совсем небольшая.

Кант улыбнулся:

— И о чём же мы с вами разговаривали? — полюбопытствовал он.

— Я спросил вас, насколько сильно вы оказались связаны своим обещанием королю воздерживаться от публичных лекций и от публикаций о религии.

— Хм... Очень любопытно. — Кант хитро прищурил глаза. — И что же я вам ответил?

— Боюсь, вы сочтёте это за нахальство... — Скрижаль никак не решался сказать о том, что сидело в его голове, — но мне показалось, что вы в ответ на мой вопрос пригласили меня в свой кабинет.

Кант рассмеялся.

— Ну хорошо, — сказал он, — давайте поднимемся ко мне.

Идя по лестнице вслед за хозяином, Скрижаль обратил внимание на его худые, очень тонкие голени. Кант был в серых чулках и в чёрных туфлях с блестящими металлическими пряжками.

— Вы задали мне интересный вопрос во время лекции, — заметил Кант, когда они поднялись на второй этаж. — Я обязательно подумаю над ним.

Они пересекли гостиную и через обшарпанные белые двери прошли в небольшую комнату. Здесь было два окна. Оба смотрели в сад. У дальнего от входа окна стоял большой, широкий письменный стол. Исписанные, лежавшие на нём листы бумаги, чернильный прибор и аккуратно, в две стопки, сложенные книги говорили о том, что это рабочее место хозяина. В углу комнаты, напротив входа, стояло бюро с откинутой крышкой и тоже с письменным прибором на ней и листами бумаги. Над бюро, на стене, висел двусвечный канделябр.

Кант жестом предложил Скрижалю сесть в кресло, стоявшее справа у входа, а сам, развернув стул, сел напротив.

— Простите меня, пожалуйста, профессор, что я ещё не представился, — прервал молчание Скрижаль. Назвав себя, он сказал, что живёт в Нью-Йорке и что читая книги Канта, одну за другой, он мысленно не раз хотел оказаться здесь, в Кёнигсберге, в этом доме, на лекциях по философии, с целью прояснить то, что осталось для него в этих книгах непонятным.

Кант внимательно слушал и молчал.

— Когда же я узнал, что король по сути запретил вам свободно излагать свои взгляды, мне ещё больше захотелось встретиться с вами, чтобы выразить вам свою поддержку... солидарность... — Скрижаль искал правильные слова, но не находил их.

— Неужели в Америке читают мои книги? — удивился Кант.

Скрижаль ответил не сразу.

— В мире мало кто читает философские книги; не мне вам говорить об этом, — начал он издалека. — Те немногие люди, которые ищут ответы на самые главные вопросы, и прежде всего сами философы, были и остаются в подавляющем... прискорбном меньшинстве всегда и везде. Но именно благодаря их исканиям... благодаря их суждениям и начинаниям, человечество за прошедшие века стало более цивилизованным и пусть тяжело, помалу, как я это вижу, продвигается в духовном развитии. Такие люди в Соединённых Штатах есть, и они читают ваши книги. И я тоже читаю, хотя это довольно трудное чтение.

— Ну что же, спасибо. Вы меня порадовали, — Кант оживился. — И за честность спасибо... Я слежу за тем, что происходит в вашей стране. Очень надеюсь, что в недалёком будущем европейцы тоже обретут свободу вероисповедания и свободу слова.

Скрижаль многое хотел выяснить, но он понимал, что не может злоупотреблять временем Канта. Из накопившихся у него вопросов ему нужно было выбрать главный.

— Могу я задать вам вопрос? — спросил он.

— Но вы только что сделали это даже без моего согласия, — улыбнулся Кант.

Скрижаль смутился.

— Простите, я пошутил, — уже серьёзно сказал Кант. — Конечно же. Что вас интересует?

— Как вам представляется будущее человечества? — спросил Скрижаль.

Кант задумался.

— Хм... Хорошо... Для начала скажу, что возможны два исхода мировых событий. Хочется верить, что природа ведёт род людской от примитивного уровня животной жизни к высшей степени человечности. Однако может оказаться, что народы земли не способны организовать свою жизнь на разумных началах. Больше того, не исключено, что человечество уничтожит все предыдущие достижения культуры в разрушительных, варварских войнах. И тогда окажется, что Руссо был не так уж неправ, когда посчитал состояние дикарей, — грубых, но не развращённых людей, — предпочтительней культурного уровня своих надменных и коварных современников со всеми их достижениями в науках.

Когда Кант назвал имя Руссо, он бросил взгляд куда-то поверх головы Скрижаля, и Скрижаль невольно приподнял голову. Покосившись на стену, он увидел, что сидел под портретом Руссо.

— История существования людей на земле слишком коротка, чтобы судить обо всём пути, который человечеству предстоит пройти, — опять заговорил Кант. — К тому же мы ещё слишком близоруки, чтобы понять тайный ход вещей... понять цели природы.

Голова Канта была заметно выдвинута вперёд по отношению к сгорбленной спине и опущена на грудь, так что его голубые, скорее даже синие, с пронзительным взглядом глаза находились на уровне плеч.

— И всё-таки есть основания для надежды на приближение более цивилизованной эпохи, — продолжил он. — Её приметы можно увидеть в укреплении гражданских свобод и постепенном, пусть медленном, увеличении степени свободы вероисповедания в наиболее развитых странах мира. Война между народами становится с каждым веком всё более рискованным предприятием, потому что международная торговля всё крепче и крепче связывает интересы разных стран. Так к чему я веду... — то ли спросил, то ли намереваясь подвести итог сказанному, чуть громче произнёс Кант. — Скажите мне, пожалуйста, разумно ли признавать устройство природы целесообразным в частностях, но бесцельным в общем, в целом?

— Очень интересный вопрос, — не зная, что сказать по существу, не сразу ответил Скрижаль. Он прежде не задумывался о конечной цели существования человечества.

— Если бы я хотел подразнить богословов... — Кант улыбнулся, — я бы спросил их о том же другими словами: что толку прославлять великолепие, продуманность Творения и мудрость Творца, в то время как ход истории доказывает обратное? Ведь в мире людей происходят бесконечные раздоры и не прекращается вражда.

Скрижаль молчал.

— Я склонен рассматривать историю человечества как выполнение скрытого плана природы, — уже серьёзно заговорил Кант. — Прежде чем поясню, как я понимаю этот план, скажу о средствах, которыми природа пользуется для его достижения. Прежде всего — это борьба противоположных сил как внутри каждой страны, так и между странами. Неуживчивость, стремление властвовать, что там ещё... тщеславие, неприязнь и враждебность по отношению к людям других убеждений заложены в природе человека. Без этого антагонизма задатки человечества оставались бы неразвитыми.

Кант довольно внятно излагал свои мысли. «Почему же его книги написаны столь тяжёлым языком и почему изложение в них столь сумбурно?» — подумал Скрижаль.

— Как ни странно это может прозвучать, природа хочет раздора, — заключил Кант. — Природа использует вражду, честолюбие, корыстолюбие и другие пороки людей как вспомогательные средства, которые в конце концов вынудят народы земли идти к нужной ей цели: договариваться об установлении порядка в мире. В каждом гражданском обществе с его ограничениями и разного рода противоборствами люди с их амбициями вынуждены меняться и помалу, от поколения к поколению, действительно меняются. Так деревья в лесу, каждое из которых стремится отнять у другого солнце, поневоле поднимаются всё выше и становятся прямыми, красивыми, тогда как деревья, растущие поодиночке, зачастую оказываются кривыми и разлапистыми.

— Очень красивое сравнение, — вырвалось у Скрижаля. — Мне кажется, я встречал его в одной из ваших книг.

Кант задумался.

— Если не ошибаюсь, я привёл его лет десять назад в «Берлинском ежемесячнике», в статье о мировой истории, — сказал он.

— Простите, пожалуйста, что перебил вас, — повинился Скрижаль. Он хорошо понимал, что сейчас от него требуется лишь одно: умение слушать.

— Так вот, — продолжил Кант, — природа использует неуживчивость людей, включая войны и опустошения, вызванные войнами, чтобы вынудить человечество задуматься о союзе народов... о таком союзе, который гарантировал бы каждой, даже самой маленькой, стране мир и безопасность. Можно предположить, что в создании новых отношений между государствами случится много неудачных попыток найти устойчивый, надёжный баланс интересов. Но у меня, как я уже сказал, есть надежда, что природа достигнет намеченных ей задач. В качестве её промежуточной цели я вижу создание объединённой власти народов, основанной на справедливом межгосударственном законодательстве: на законах, которые не позволят ни одной стране наносить какой-либо вред другой. Думаю, создание такого международного союза, устроенного на справедливых началах, должно стать ближайшей задачей человечества. А когда такое объединение интересов и сил землян произойдёт и окажется успешным, действенным, природа сможет полностью развить те задатки, которые она заложила в нас.

Кант замолчал.

— А что, как вы считаете, нужно, чтобы такой союз народов был заключён? — спросил Скрижаль.

— Отвечу, — согласился Кант. — Прежде чем народы земли осознáют необходимость всеобщего правового союза и начнут договариваться, в большинстве стран должна быть не только гарантирована законодательно, но и существовать на деле, в жизни, максимальная степень гражданских прав и свобод: право на свободу совести и религии, свободу слова и печати, свободу собраний; и все граждане должны быть равны перед законом. Только на таких условиях возможно ненасильственное, справедливое противоборство сил, действиями которых природа достигнет, как я понимаю, по меньшей мере своей ближайшей цели.

— А можете ли вы предположить, какой будет следующая цель природы? — спросил Скрижаль.

Кант улыбнулся.

— Поначалу мне показалось, я увидел в вас неуверенного в себе человека, — заметил он. — Теперь, я вижу, что вы можете быть настойчивым... Кстати, мне кажется, вы тоже меланхолик, тоже глубокий человек.

— Простите, что занимаю ваше время, — опять смутился Скрижаль.

Кант посмотрел на большие часы, висевшие на стене между окнами.

— У меня есть ещё для вас немного времени, — сказал он.

— Спасибо, — приободрился Скрижаль.

— Я нисколько не сомневаюсь в том, что жизнь во Вселенной, разумная жизнь, существует, причём на многих планетах, — медленно, с расстановкой, заговорил Кант. — Думаю, следующей целью той силы, которая движет миром... давайте, чтобы избегать высокопарных слов, назовём её силой природы, будет создание вселенского союза разумных существ... Впрочем, я не исключаю, что такой союз уже существует, и мы просто ещё ничего не знаем о нём. И возможно не знаем потому, что не готовы вступить в него... Человечество достигло высокой ступени культуры, но нам ещё очень многого недостаёт, чтобы считать нас нравственно зрелыми людьми... Отвечая на ваш последний вопрос, скажу, что конечной целью природы я вижу высшее в мироздании, высшее из возможных, благо всех разумных существ. Каким образом они сумеют достичь этой цели, и сумеют ли вообще, не берусь сказать.

— Можно последний вопрос? — Скрижаль уже рисковал быть надоедливым.

Кант улыбнулся и кивнул головой.

— Как вы думаете, разумные существа, которые живут на других планетах, верят в Бога? — спросил Скрижаль.

Кант нахмурил брови и как-то странно, насторожённо, посмотрел на него.

— Вы упомянули, что слышали о содержании письма, которое я получил от короля... Не так ли? — заговорческим голосом произнёс он.

— Да, — растерянно ответил Скрижаль.

Кант рассмеялся и откинулся на спинку стула.

— Теперь вы меня простите. Я, кажется, переусердствовал и напугал вас, — сказал он, поправляя сдвинувшийся на бок парик. — Если говорить серьёзно, я действительно пообещал королю воздерживаться от публичных лекций и от написания сочинений о религии. Но с вами, с жителем Соединённых Штатов Америки, где существует свобода слова, тем более в разговоре с глазу на глаз, я могу быть откровенным... И всё же, прежде чем я отвечу на ваш вопрос, я хотел бы узнать, какую религию вы исповедуете.

— Я не придерживаюсь никаких религиозных традиций, — ответил Скрижаль.

— Хорошо... Мне нужно было знать это, чтобы не обидеть вас своими рассуждениями, пояснил Кант. Он ещё ниже опустил голову на свою впалую грудь и пристально глядя в глаза Скрижаля, продолжил:

— Начну издалека... Если бы вы спросили меня о том, что ожидает церковную веру, то я бы сравнил её с Вавилонской башней, которая уже в течение нескольких веков постепенно разрушается. Её давно уже никто не пытается достраивать. Недалёкие энтузиасты, точнее фанатики, ставят под неё подпорки, но разрушение этой башни очевидно... И раньше или позже такая участь ждёт каждую из исторически сложившихся форм богопочитания... А теперь представьте себе, что христианин, мусульманин и буддист перенеслись на одну из заселённых планет Вселенной. Представьте дальше, что эти миссионеры встретили там интеллектуально развитых обитателей и стали рассказывать им истории о своих вождях, один — про Иисуса, второй — про Мухаммеда, третий — по Будду, после чего каждый из троих попытался бы обратить этих братьев по разуму в единоверцев... Если природа уже достаточно позаботилась об интеллектуальном развитии жителей той планеты, они решат, что пришельцы потешаются над ними. Но если эти горе-миссионеры спросят братьев по разуму, знают ли они что-нибудь о вере, основанной исключительно на разуме и моральном образе жизни, то многие из этих инопланетян поймут, о чём идёт речь, и скажут, что разделяют такую веру. А такая интеллектуальная вера, идущая от понимания, что некая невидимая сила внушает разуму следовать вполне определённым нравственным нормам, и есть вера в Бога. Именно такая вера является одной-единственной истинной верой для всех живущих во Вселенной разумных существ.

Скрижаль искренне поблагодарил Канта и поднялся с кресла.

— Я провожу вас, — сказал Кант, вставая со стула.

Выйдя из кабинета, они прошли по гостиной и спустились по лестнице в прихожую.

— Ещё раз большое спасибо, профессор, что уделили мне время, — с чувством сказал Скрижаль, когда они стояли лицом к лицу у входной двери дома.

— Не за что, — улыбнулся Кант. — Был рад знакомству с вами и буду рад видеть вас на своих занятиях.

— Ох... С посещением лекций, к сожалению, не получится, — признался Скрижаль, — но книги ваши буду читать.

Кант подал руку, и они попрощались.

150

Из работ Канта, опубликованных после статьи «Конец всего существующего», самыми значимыми Скрижаль нашёл небольшую книгу «К вечному миру», датированную 1795 годом, книгу «Метафизика морали», которая вышла два года спустя в двух частях, и «Антропологию с прагматической точки зрения», изданную в 1798 году.

За чтением памфлета «К вечному миру» Скрижаль увидел, что Кант решил изложить свою позицию по вопросу, который до него уже поднимали многие дальновидные гуманисты. И Скрижаль отложил на время книгу Канта с рассуждениями о войне и мире, чтобы просмотреть свои записи о прежде прочитанных им трактатах на эту же тему.

151

Содержание электронного архива Скрижаля и сделанные им в разные годы записи помогли ему припомнить, что профессор Парижского университета Марсилий, который известен как Марсилий Падуанский, в 1324 году завершил работу над трактатом «Защитник мира», где ратовал за верховенство законов в каждом государстве, а для установления мира во всех христианских странах он видел необходимым созвать вселенский собор, на котором представители этих стран лишили бы власти римского епископа. Эразм Роттердамский в трактате «Жалоба Мира», опубликованном в 1517 году, поведал о том, как сам Мир осудил человечество за раздоры и братоубийственные войны. Причём Мир обвинил в распрях всех людей, от правителей до обывателей, и мирян, и духовенство. Себастьян Франк, немецкий богослов и философ, в книге «Военный буклет мира», опубликованной в 1539 году, также категорично осудил войны.

Книги Марсилия Падуанского, Эразма Роттердамского и Себастьяна Франка при всей значимости этих книг не содержали конкретных предложений по установлению и поддержанию всеобщего мира между народами. Из записей Скрижаля, в полноте которых он не был уверен, следовало, что первое предложение о создании союза государств и учреждении постоянно действующей ассамблеи для поддержания мира на земле сделал француз Эмери Крюсе в книге «Новый Киней, или Рассуждение о возможностях и средствах установления всеобщего мира и свободной торговли во всём мире». Его книга была опубликована во Франции в 1623 году. План Крюсе включал учреждение международной организации, арбитража, с представительствами в нём всех стран для урегулирования разного рода межгосударственных споров. Исходя из уже практикуемых в мире отношений, он утверждал, что приверженность разным вероисповеданиям не будет препятствовать всеобщему объединению народов земли. Все возникающие разногласия Крюсе предложил решать на этой ассамблее большинством голосов всех членов союза, а местом работы такой ассамблеи ему виделась Венеция, которая являлась нейтральной и независимой от всех государств страной. Однако книга Крюсе не заинтересовала его современников.

Также незамеченными остались изданные в 1662 году мизерным тиражом две из шести частей труда «Всеобщий совет об исправлении человеческих дел». Автором его был Ян Амос Коменский, чешский педагог и богослов. Прочитав в своё время первую, вторую и шестую часть этого труда, Скрижаль встретил здесь много правильных общих слов: и о том, какие отношения следует установить между государствами, и о том, что все люди земли являются согражданами одного мира, и о том, что всем народам, независимо от их верований и языка, нужно объединиться в одну республику и жить по одним, общим для всех, законам. Однако то были скорее благие, частью — сомнительного рода, пожелания метателя, увещевателя, богослова, чем реалистичные предложения по установлению мира на земле.

В 1693 году Уильям Пенн издал в Лондоне «Очерк о настоящем и будущем мире в Европе путём создания Европейского конгресса, парламента или представительных органов». План Пенна имел целью установление мира на Европейском континенте. Это были хорошо продуманные, вполне конкретные предложения по учреждению Парламента европейских стран и постоянной работе такого парламента. Проект Пенна предусматривал, в частности, порядок решения межгосударственных споров, порядок представительства каждой страны в этой международной организации и порядок голосования в ней по спорным вопросам.

Вполне конкретный план мирного сосуществования всех европейских стран, близкий к тому, который предложил Уильям Пенн, разрабатывал на протяжении ряда лет и французский писатель Шарль Ирине де Сен-Пьер. Первым из его трудов, посвящённых этой теме, была опубликованная в 1713 году книга «Проект установления вечного мира в Европе». Помимо содержания конкретных статей договора, которые аббат де Сен-Пьер предложил принять будущему Европейскому Конгрессу, он изложил преимущества создания Союза европейских государств. Сен-Пьер уверял, что прекращение войн в Европе, которое станет одним из следствий создания Конфедерации, окажется экономически выгодным как правителям, так и самим народам Европы, что послужит развитию торговли, земледелия, искусств и приумножению благосостояния людей. А могущество Европейской республики с её конфедеративной армией навсегда отобьёт желание у любой внешней по отношению к ней державы нападать на одного из её членов. Работы Шарля Ирине де Сен-Пьера стали известны интеллектуалам Европы, включая политиков, и оказывали влияние на просвещённые умы. Значительная роль в популяризации плана Сен-Пьера принадлежала Жан-Жаку Руссо.

152

Вернувшись к чтению книги Канта «К вечному миру», Скрижаль уже воспринимал суждения, изложенные в ней, как развитие мыслей тех дальновидных, здравомыслящих людей, которые своими предложениями и призывами стремились убедить политиков договориться между собой о заключении прочного, нерушимого мира. Несмотря на эти усилия, потери человечества в войнах с каждым столетием только росли. Вот и XVIII век, век Просвещения, заканчивался в Европе очередной кровопролитной войной.

Кант в этом трактате предложил проект договора о вечном мире между всеми государствами земли. Текст представленного им соглашения включал шесть предварительных статей, три окончательные и заканчивался дополнением. То ли в шутку, то ли всерьёз он последовал практике дипломатов делить согласованные ими положения по степени важности и секретности. Так, Базельский мирный договор между Францией и Пруссией, заключённый в апреле 1795 года, состоял из основных, особых и секретных частей.

Первый раздел этой книги Канта содержал формулировки шести предварительных статей соглашения между странами о вечном мире:

1. Ни один мирный договор не должен быть признан действительным, если он был сделан с секретной оговоркой о возможности будущей войны.

2. Ни одно независимое государство (безразлично малое или большое) не должно быть приобретено другим государством ни по наследству, ни в результате обмена, купли или дарения.

3. Постоянные армии (miles perpetuus) со временем должны полностью исчезнуть.

4. Государственные долги не должны использоваться для целей внешней политики.

5. Ни одно государство не должно при помощи силы вмешиваться в политическое устройство и управление другого государства.

6. Ни одно государство во время войны с другим не должно прибегать к таким враждебным действиям, которые сделали бы невозможным взаимное доверие в будущем, в мирное время, — к таким действиям, как засылка наёмным убийц (percussores), отравителей (venefici), нарушение условий капитуляции, подстрекательство к измене (perduellio) в государстве неприятеля и т. д.

Каждый из этих пунктов договора Кант прокомментировал. Так, после текста шестой предварительной статьи он высказался о недопустимости карательной, истребительной войны между государствами, иначе, как заметил он, вечный мир может быть достигнут лишь как вечный покой на гигантском кладбище человечества.

Формулировки трёх окончательных статей международного договора из второго раздела книги Канта Скрижаль тоже занёс в свой архив:

1. Гражданское устройство в каждом государстве должно быть республиканским.

2. Международное право должно основываться на федерализме свободных государств.

3. Всемирно-гражданское право должно предусматривать условия всеобщего гостеприимства.

Кант уточнил, что под республиканским устройством в первой окончательной статье договора он имеет в виду разделение исполнительной и законодательной властей, а формы правления, при которых этот принцип осуществим, могут быть разными, включая монархию и аристократию. Комментируя вторую окончательную статью взаимных обязательств стран-союзников, Кант заметил, что мирный договор имеет целью положить конец лишь одной войне, тогда как мирному союзу — федерации свободных государств — предстоит покончить со всеми войнами навсегда; причём такая федерация должна постоянно расширяться и со временем охватить все государства земли. А под всеобщим гостеприимством, пояснил Кант, он имеет в виду право каждого человека посещать любую страну и не подвергнуться при этом враждебным действиям.

В последней части трактата, в Приложении, Кант заметил, что реформы как в отдельном государстве, так и во всём мире должны созреть естественным образом, а революции могут привести к беззакониям и ещё большему угнетению народа. Здесь же Кант повёл речь о взаимосвязи и надлежащих отношениях между политикой и моралью. Истинная политика обязана быть в ладу с нравственностью, настаивает он, а полное согласие между ними возможно только в федеративном союзе.

153

Первый тираж книги Канта «К вечному миру», вышедший в Кёнигсберге, был раскуплен очень быстро. Ещё в том же 1795 году последовало её второе издание на немецком языке, а в следующем году — третье. Вместе с тем книга вызвала интерес читателей и за пределами Германии. Краткое изложение трактата на французском языке появилось в Париже в 1796 году в январском выпуске «Национальной газеты, или Универсального вестника». В том же году книга в полном объёме, в переводах, была издана во Франции, в Англии, в Польше и в Дании. Она много раз переиздавалась на разных языках и в последующие годы. Мир услышал Канта, но продолжал воевать. И орудия убийства людей становились всё изощрённей.

154

Последнюю лекцию Кант прочёл летом 1796 года. Здоровье не позволило ему больше преподавать. Тем не менее он продолжал размышлять над содержанием очередной книги. За её написание он взялся десятью годами раньше, но работу так и не успел завершить. Эта книга, как считал Кант, должна была стать главным его философским трудом,. Её части вместе с отдельными разрозненными записями составили два тома — 21-й и 22-й — в академическом издании сочинений Канта на немецком языке. Многие фрагменты этого незаконченного труда, которые прочёл Скрижаль, показались ему ещё туманнее и менее поддающимися пониманию, чем завершённые работы Канта. Однако одну часть текста, несмотря на многочисленные повторы об одном и том же, Скрижаль нашёл очень интересной. Она называлась «О переходе от метафизических начал естествознания к физике, основанном на априорных принципах».

О том, что Кант именно так собирался назвать эту книгу, свидетельствует его письмо Христиану Гарве от 21 сентября 1798 года. Кант сообщил Гарве, что осуществление задуманного в области к философии он ещё не завершил, а затем продолжил:

Задача, которой я сейчас занят, касается «Перехода от метафизических начал естествознания к физике». Её нужно решить, иначе в системе критической философии останется пробел. Внимание разума к этому не ослабевает, сознание возможности сделать это — тоже, однако исполнение затягивается если не из-за полного паралича жизненных сил, то по причине всё время возникающих затруднений, что вызывает крайнее нетерпение.

Далее в письме Кант посетовал, что он уже в течение полутора лет испытывает слабость и что состояние его здоровья мешает интеллектуальному труду.

В книге, над которой он продолжал работать в меру оставшихся у него сил, Кант пытался разгадать главную загадку Вселенной: он хотел понять, как возникло и сформировалось столь согласованное во всех своих проявлениях мироздание, включая возникновение органической и разумной жизни. Кант считал, что ему открылась эта сокровенная тайна, что он сумел перекинуть невидимый, но безусловно существующий мост от метафизики с её гипотетическими суждениями о запредельном — к физике: к пониманию механизма всех процессов, которые происходили и происходят во Вселенной. Таким образом к концу жизни Кант вернулся к размышлениям, которые занимали его в молодости. Тогда, в начале своих исканий, в анонимно изданной книге «Всеобщая естественная история и теория неба», он утверждал, что материя лишь кажется инертной, а на самом деле ей присуща самоорганизация посредством взаимодействия её сил притяжения и отталкивания. В той книге он дерзко заявил: «Дайте мне материю — и я построю из неё мир!».

155

Записи Иммануила Канта в тех черновиках, которые в XX веке редакторы академического издания его трудов объединили под названием «О переходе от метафизических начал естествознания к физике...», так или иначе связаны с его утверждением, что существует некая особого рода, рассредоточенная повсюду, материя. Кант называл её по-разному; чаще — теплородом с оговоркой, что эту субстанцию не следует связывать с теплом, или эфиром, или основным веществом, или просто безымянным «нечто». За чтением фрагментов этой ненаписанной книги Скрижаль понял, что в XXI веке под особого рода материей, о свойствах которой рассуждал Кант, следует понимать то, для обозначения чего физики используют термин «поле».

Теплород, или первовещество, — как бы его ни называть, — наполняет всё пространство Вселенной, утверждает Кант. Оно незримо, невесомо, несжимаемо и лишено всех других положительных свойств, а его силы неисчерпаемы. Оно пронизывает абсолютно все физические тела и так или иначе воздействует на всё и вся непрерывным изменением сил притяжения и отталкивания в каждой частице материи. Такая пульсация теплорода происходит во Вселенной от начала всех времён. Именно это вещество послужило причиной возникновения видимой материи, которая сама по себе является ни органической, ни неорганической, но под воздействием его сил, которые формируют все тела и внутренне движут ими, материя может принимать любые очертания и виды, в частности — становиться твёрдой или жидкой, соединяться или разъединяться. Это первовещество связывает все небесные тела в одну систему. Оно сформировало на земном шаре мир растений, животных и разумных существ, искусно организованный и поразительно сочетающийся всеми своими тесно взаимосвязанными частями.

Кант не раз подчеркнул, что обнаружить это абсолютное, существующее само по себе первовещество нельзя никаким наблюдением или экспериментом. Так же как никакому чувству не дано узнать механизм работы самогó чувства, так эта особая материя на физическом уровне является невоспринимаемой, потому что и органы восприятия экспериментатора, и все его приборы сами находятся под воздействием этих скрытых сил. Суждения Канта о том, что опытным путём ни обнаружить теплород, ни доказать его существование нельзя, опять напомнили Скрижалю о принципе неопределённости Гейзенберга, согласно которому любое измерение количества движения и местонахождения микрочастиц воздействует на них и тем самым делает невозможным получение точных результатов исследований.

Кант не раз повторил, что положение о существовании теплорода диктует разум, однако диктует не в качестве гипотезы, а как единственное средство обосновать возможность самогó опыта, то есть всего существующего в мире. Иными словами, реальность такой абсолютной субстанции необходимо принять в качестве априорного, установленного до опыта, положения вещей. Тем не менее в этих черновых записях, включённых в 22-й том сочинений Канта, наряду с постулированием теплорода есть и теорема с доказательством его существования. Текст, который следовал за формулировкой этой теоремы и который должен был служить её обоснованием, Скрижаль нашёл невнятным, хотя для Канта оно было очевидным, потому что он назвал это доказательство неожиданно лёгким.

Вопрос о том, каким образом движущие силы незримой первосубстанции могут порождать и порождают материальные тела, Кант признал открытым, но оставил в стороне то ли как не поддающийся объяснению, то ли как выходящий за область предпринятых им исканий. А первую побуждающую причину действий этого первовещества, силы которого привели к появлению всей Вселенной, Кант прямо назвал необъяснимой.

156

Интеллектуальные и физические силы постепенно, но неуклонно покидали Канта. Свидетельство о последних днях и часах его жизни оставил пастор Эрегот Андреас Кристоф Васянский, его друг и биограф. 12 февраля 1804 года в час ночи Васянский, сидевший у кровати Канта, приподнял его голову и помог ему отхлебнуть из ложки разбавленное с водой вино. Видя, что Кант всё ещё хотел пить, Васянский таким же образом помог ему сделать ещё несколько глотков. Кант выглядел довольным и умиротворённо произнёс: «Это хорошо», — Es ist gut. «Это были его последние слова», — сообщил Васянский. С каждым часом дыхание Канта ослабевало и в 11 часов утра остановилось.

В похоронной процессии, по свидетельству Васянского, шли тысячи людей: преподаватели и студенты Альбертины, жители Кёнигсберга и его окрестностей, высокопоставленные чиновники. В городе звонили все колокола. Случилось так, что тело Иммануила Канта торжественно, с почестями было погребено в склепе у стены того самого Кафедрального собора, посещение которого Кант всячески избегал. А 1 августа 1945 года, согласно Потсдамскому соглашению, часть Восточной Пруссии вместе с городом Кёнигсбергом, её столицей, отошла к территории Советского Союза. Так, останки Канта, который за пределы Пруссии при жизни не выезжал, оказались без перезахоронения в чужой для него стране, в городе с чужим, странным для немца названием Калининград.