Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 5. Становление либеральных взглядов во Франции в ХVII веке и в первой половине ХVIII века

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Становление либеральных взглядов во Франции в ХVII веке и в первой половине ХVIII века.

В ХVII столетии либертинам, как называли во Франции вольнодумцев, ещё грозило сожжение на костре. Иезуиты и католическое духовенство, обладая реальной властью в стране, культивировали дух нетерпимости к инакомыслию. Человека могли казнить не только за критику христианских догматов, но даже за несогласие со взглядами Аристотеля. Тем не менее честные, решительные люди — философы и учёные, священники и миряне — противопоставляли суждениям идеологов церкви доводы разума. Вольнодумцы издавали свои сочинения анонимно в Нидерландах, а некоторые из них эмигрировали из Франции.

В первой половине ХVIII века экономический кризис в стране, ослабление королевской власти, а также влияние политических преобразований в Англии и трудов свободомыслящих англичан способствовали духовному пробуждению французов. Огромным толчком к борьбе интеллектуалов с прогнившим деспотическим строем послужило издание во Франции, в 1734 году, «Философских писем» Вольтера. Успехи в борьбе со средневековыми пережитками во Франции, достигнутые Вольтером и его друзьями во второй половине ХVIII века, были во многом обусловлены духовным наследием их соотечественников — либертинов, в частности трудами Пьера Гассенди, и анонимных авторов, и Франсуа Рабле, и Пьера Бейля, и Шарля де Монтескьё, и Жана Мелье, и усилиями других неравнодушных людей.

179

*

Религиозные войны, иначе называемые гугенотскими, продолжались во Франции в течение более тридцати лет. По сути это была гражданская война между католиками и протестантами. Обе воюющие стороны беспощадно истребляли противников, то есть соотечественников, христиан, мирных жителей. Это массовое безумство закончилось в 1598 году примирением сторон. Эдикт, составленный по указанию короля Генриха IV и утверждённый в Нанте, предоставил протестантам свободу вероисповедания и почти полностью уравнял их в правах с католиками. Нантский эдикт вызвал негодование папы Климента VIII. Папа простил этот поступок французского короля только пять лет спустя — после того как Генрих разрешил иезуитам вернуться в страну.

В первой половине ХVII века свободомыслящим людям во Франции приходилось бороться не только с зашоренностью ортодоксов, которые преследовали еретиков, но и с собственными страхами: вольнодумцы, вздумавшие заявить о своих взглядах, рисковали жизнью. В 1619 году в Тулузе после длительного процесса был обвинён в атеизме и казнён Джулио Чезаре Ванини — его сожгли на костре, предварительно отрезав язык. В 1621 году в Париже был сожжён Жан Фонтанье, также обвинённый в атеизме. В 1623 году судебный процесс над молодым поэтом и писателем Теофилем де Вио тоже закончился вынесением ему смертного приговора за вольнодумство. Теофиль должен был умереть на костре, но парламент смягчил ему приговор до пожизненного изгнания из Франции. Теофиль не исполнил это постановление; он скрывался и в 1626 году умер.

Либертины не отрицали религиозные догматы публично, но своими независимыми суждениями, скептицизмом, доверием здравому смыслу, а не текстам Священного Писания расшатывали устои церкви. Наибольшим авторитетом среди либертинов пользовался Пьер Гассенди.

180

*

Пьер Гассенди родился в 1592 году в небольшом местечке на юге Франции. В возрасте двадцати четырёх лет он получил степень доктора богословия в университете Авиньона и год спустя принял духовный сан. В течение последующих шести лет Гассенди преподавал философию в университете Экс-ан-Прованса. Затем, когда иезуиты взяли это учебное заведение под свой контроль, они отстранили его от работы.

В 1624 году Гассенди анонимно издал первую часть трактата с длинным названием «Парадоксальные упражнения против аристотеликов, в которых потрясаются основы перипатетического учения и диалектики в целом и утверждаются либо новые взгляды, либо казалось бы устаревшие взгляды древних мыслителей». Во вступлении к этому труду Гассенди выказал абсолютное послушание церкви:

...Я всегда предоставляю себя и все свои взгляды на суд единой, святой, католической, апостольской Римской церкви, сыном которой я являюсь и за которую готов пролить свою кровь до последней капли. Я безусловно считаю, что всё написанное мной должно пройти её цензуру, и если бы она чего-нибудь не одобрила — надеюсь, это не произойдёт, — то я первый бы это проклял.

Несмотря на столь подобострастные уверения, Гассенди этой книгой бросил вызов не только схоластам, но и церкви.

181

*

Учение идеологов католицизма вобрало в себя многое из философского наследия Аристотеля. Насколько опасно стало во Франции не соглашаться с точкой зрения этого мудрого грека показала попытка нескольких пытливых умов устроить в том же 1624 году публичное обсуждение некоторых положений, оспаривающих его правоту. Диспут должен был происходить под председательством профессора Парижского университета Антуана Вийона. Однако руководство Парижского университета отменило дебаты, а десять дней спустя Парижский парламент не только постановил уничтожить тезисы этого диспута, но предписал трём его организаторам покинуть Париж в течение двадцати четырёх часов. Больше того, за попытку оспорить взгляды общепризнанных авторитетов схоластики, и прежде всего Аристотеля, вольнодумцам отныне грозила смерть. Указ парламента гласил: «Запрещается всем, под страхом смертной казни, утверждать и преподавать какие бы то ни было положения, направленные против древних и признанных авторов...».

182

*

Разбор трудов Аристотеля и сочинений, которые ему приписывали, занимает бóльшую часть «Парадоксальных упражнений» Гассенди. Скрижаль нашёл в этом трактате много справедливых критических мыслей, но очевидно было и другое: Гассенди, придираясь к мелочам и выискивая противоречия в книгах Аристотеля, стремился убедить читателей в том, что даже гении ошибаются. В предисловии к трактату он открыто заявил, что вступает в борьбу не с Аристотелем, которого всегда чтил, а с его приверженцами, уверенными в том, что истина уже найдена и что незачем заниматься её дальнейшими поисками.

Гассенди поражается тому, что в школах и на трибунах все кричат лишь об Аристотеле и что несогласие с ним считается не меньшим грехом, чем неприятие Евангелия от Иоанна. Вместо того чтобы направить свои усилия на познание законов природы и самостоятельно рассмотреть вопросы, которые занимали этого мудрого грека, приверженцы Аристотеля изучают его сочинения и ничего больше; они почитают его как некоего бога, который сошёл с неба и открыл людям истину; они приписывают ему самые разные мнения, измышляют нелепости, извращают смысл слов, гоняются за химерами и упражняются в софистике, пишет Гассенди. Причину укоренения такой извращённой манеры философствования он видел в том, что схоласты не верили в собственные силы. «I.2.2 ...Кто же теперь усомнится в том, что из-за этой рабской преданности учению Аристотеля они полностью лишились самого драгоценного — свободы философствования?» — спросил он, тем самым дав ответ на поставленный вопрос. Подчинять свой ум авторитету кого бы то ни было недостойно философа, заявил Гассенди. При этом он сделал оговорку, что религиозные установления нужно принимать не рассуждая: во всём, что касается догматов церкви, разум следует подчинить вере.

Безусловно признавая Аристотеля автором очень многих открытий, Гассенди никак не мог согласиться со схоластами, которые утверждали, что Аристотель постиг абсолютно всё доступное людям для познания. Было бы величайшей глупостью считать, что природа исчерпала себя в одном-единственном гении и что других, подобных ему, больше не будет, рассуждал он в «Парадоксальных упражнениях»; природа остаётся неизменной, и если раньше появлялись гении, то значит они появляются и будут появляться, и они ничем не уступят древним мудрецам. Нужно только верить в свои силы:

I.2.13 Если мы станем думать, что природа производит уже не людей, а одних лишь глупых обезьян, если мы станем смотреть на себя как на карликов, а древних станем почитать словно каких-то гигантов, то в конце концов именно так и будет. Но причиной этого явится не какая-то слабость природы, а скорее наш несправедливый приговор самим себе.

Гассенди побуждал философов усердно трудиться, как делали это древние мудрецы, и дерзать.

183

*

Несмотря на призыв бороться с собственным малодушием и общепринятыми стереотипами мышления, сам Гассенди соизмерял степень проявления свободомыслия со степенью опасности, которая грозила ему. «Парадоксальные упражнения против аристотеликов» по его замыслу должны были состоять из семи книг. Но после указа Парижского парламента, пригрозившего смертной карой за критику издревле почитаемых авторов, Гассенди отказался от продолжения своего труда. Вторую книгу он оставил недописанной; она вышла уже после его смерти. Гассенди закончил её словами: «Если ты спросишь, благосклонный читатель, почему это Упражнение не было доведено до конца и почему отсутствуют пять остальных книг, обещанных в предисловии, то знай: друзья предупредили автора, что перипатетики весьма озлоблены выпуском первой книги...».

Начиная с 1626 года Гассенди выполнял обязанности священнослужителя в родных краях — в городе Динь, в Провансе. В последующие годы он побывал в Париже, во Фландрии, жил в течение девяти месяцев в Нидерландах. Гассенди общался с Гоббсом, Марсенном, Ферма. Он разделял взгляды Галилея и переписывался с ним, а после судебного процесса над Галилеем всячески поддерживал его. Гассенди сам на протяжении всей жизни вёл астрономические наблюдения; он внёс вклад в изучение явлений, которые происходят в Солнечной системе и в атмосфере Земли. Гассенди занимался экспериментальной физикой и математикой; он был осведомлён о последних достижениях практически во всех областях знаний. Гассенди вступил в полемику с Декартом. Скрижаль помнил, что из всех возражений, присланных оппонентами Декарта на «Размышления о первой философии», именно критику Пьера Гассенди он нашёл наиболее проницательной и убедительной. Помимо философских и научных трактатов, этот французский энциклопедист написал биографии Региомонтана, Коперника и Тихо Браге. Он знал историю философии и науки, владел не только латынью, но также греческим, арабским и еврейским языками.

В 1634 году Эдвард Герберт — тот самый англичанин, которого считают основоположником деизма, — прислал Гассенди свой труд «Об истине, её отличии от Откровения, вероятности, возможности и заблуждения». Герберт попросил Гассенди написать отзыв об этой книге, не утаивая критических замечаний. И Гассенди в письме Герберту после слов восхищения о замысле и литературных достоинствах этого трактата очень деликатно высказал то, с чем не был согласен. Он назвал похвальным стремление Герберта свести основы религии к нескольким самым общим положениям, но не одобрил такую попытку из опасений повредить тем самым христианству: «Хотя это очень благородно — делать высокие обобщения, однако если это и правильно для всего остального, я всё же сомневаюсь в том, чтобы это было безопасно в делах религии».

184

*

В конце 1640-х годов Гассенди опубликовал три трактата о жизни и учении Эпикура. Хотя он был далеко не первым, кто попытался реабилитировать этого замечательного древнегреческого философа, его намерение восстановить справедливость по отношению к Эпикуру, так же как предпринятая им критика учения Аристотеля, явилось дерзким актом непослушания церкви. Словá «эпикуреец» и «безбожник» были для святош тождественными по смыслу. Католическая церковь признала учение Эпикура атеистичным и безнравственным. Гассенди думал иначе.

185

*

Математик и придворный астролог Жан-Батист Морен, который был к тому же доктором медицины и философии, сыграл существенную роль в том, что Парижский парламент в 1624 году осудил попытку провести в Париже публичный диспут несогласных с суждениями Аристотеля и постановил карать смертью за подобную критику. Морен занимал должность профессора математики Королевского колле́жа. И в 1645 году такую же должность в Королевском коллеже получил Гассенди. После того как Гассенди опубликовал работы об Эпикуре, Морен издал трактат, в котором выступил с нападками на своего коллегу как на проповедника богохульного учения. Литературная перепалка со сторонниками Гассенди обозлила Морена ещё больше, и в 1653 году он отправил донос кардиналу Мазарини — главе французского правительства, чьим личным астрологом он являлся. «Господин Гассенди так же, как я, — профессор математики Королевского коллежа, эпикурейский священник и опасный лицемер — высказывает в своих сочинениях еретические взгляды и выражает пренебрежение к Римскому престолу и Соборам, в особенности к Тридентскому», — писал он. Морен обвинял также учеников Гассенди в святотатстве и добивался сожжения зарвавшихся еретиков. Мазарини ничего не предпринял по этому делу, а вскоре, в 1655 году, Гассенди умер.

Из прочитанного двухтомника работ Гассенди Скрижаль вынес впечатление о внутренней раздвоенности этого просвещённого мужа. Скрижаль понимал, что немало оговорок Гассенди в защиту догматов церкви объясняется вполне естественным стремлением католического священника отвести от себя подозрения в неправоверии, которые могли закончиться расправой над ним. Но из трудов Гассенди следовало, что он действительно считал необходимым обуздывать разум на подступах к области церковной догматики, хотя как философ он протестовал против векового застоя и рабства мысли. Скрижаль мог только догадываться о перипетиях внутренней борьбы этого неординарного человека.

186

*

Пьер Гассенди оказал большое влияние на свободомыслящих людей, которых во Франции стали называть либертинами. В круг его друзей и учеников входили самые образованные и талантливые его современники, в частности — учёный и врач Габриэль Нодэ, член Французской академии Франсуа де Ла Мот Ле Вайе, который был учителем малолетнего Людовика XIV, писатель и врач Ги Патен, вольнодумец-путешественник Эли Диодати, писатель Савиньен Сирано де Бержерак, драматург Мольер, врач и философ Франсуа Бернье, литератор и врач Самюэль Сорбьер. В отличие от большинства тех учёных мужей предыдущих веков, которые находили пищу для ума в схоластике, Пьер Гассенди и его друзья-интеллектуалы интересовались достижениями наук и жизнью в разных её проявлениях. Либертинов отличало рациональное мышление. Об истинности и ложности чьих-либо взглядов они судили не полагаясь на мнения общепризнанных авторитетов.

В первой половине XVII века нетерпимость властей по отношению к вольнодумцам препятствовала становлению свободомыслия во Франции. А во второй половине этого века преследования за убеждения ужесточились ещё больше. После смерти кардинала Мазарини в 1661 году Людовик XIV не назначил первого министра и правил страной самостоятельно. Во Франции начались гонения на протестантов. Нантский эдикт, который прежде гарантировал французам свободу вероисповедания и который король Генрих IV, дед Людовика XIV, назвал принятым на вечные времена, утратил силу. Гонения привели к массовой эмиграции гугенотов. А в 1685 году Людовик отменил действие Нантского эдикта и формально. По его указу все храмы гугенотов надлежало разрушить, а школы закрыть. Так протестантство оказалось во Франции вне закона. Папа Иннокентий XI устроил по этому случаю торжественное богослужение.

Из Франции по минимальным оценкам эмигрировали двести тысяч человек. У Дэвида Юма в «Истории Англии» Скрижаль встретил сообщение о том, что в это время родину покинули более полумиллиона французов. Сам Людовик XIV спустя три месяца после отмены Нантского эдикта утверждал, что из восьмисот — девятьсот тысяч проживавших в стране гугенотов осталось не более полутора тысяч. Беженцы направлялись в Нидерланды, Швейцарию, Англию, Данию, в протестантские княжества Германии, во французские колонии Северной Америки, в Южную Африку — на мыс Доброй Надежды. Большинство беженцев обосновались в Республике Нидерландов, где мирно уживались люди разных вероисповеданий. Одним из этих эмигрантов был Пьер Бейль — человек, который внёс существенный вклад в становление либеральных взглядов во Франции и за её пределами.

187

*

Пьер Бейль родился в 1647 году в одной из деревень на юге Франции в семье протестантского пастора. Получив образование в учебном заведении Пюилорана, он отправился изучать философию в Тулузский университет. Под влиянием католического священника, с которым он жил на одной квартире, Бейль перешёл в католичество. Однако спустя полтора года, в 1670 году, он осознал, что обрёл не то, что искал, и тайно вернулся в кальвинизм. Разрыв с Римской церковью во Франции грозил вероотступнику суровой карой, и Бейль перебрался в Швейцарию. В течение нескольких лет он зарабатывал на жизнь частными уроками, после чего вернулся на родину. В 1675 году Бейль получил должность профессора философии в кальвинистской академии в городе Седане. Но преследования гугенотов во Франции с каждым годом ужесточались; протестантские университеты стали закрывать. И в 1681 году указом короля Седанская академия была распущена. Вместе с другими соотечественниками Бейль эмигрировал в Республику Нидерландов и больше на родину не вернулся. В Роттердаме он издал книгу под названием «Разные мысли, изложенные доктору Сорбонны по случаю появления кометы в декабре 1680 года». Книга была опубликована без указания имени автора.

Большую комету, получившую название Комета Кирха по фамилии астронома, который обнаружил её первым 14 ноября 1680 года, можно было наблюдать в течение нескольких месяцев даже в дневное время. Это событие послужило Бейлю поводом высказать всё, что его волновало. Начав книгу с того, что кометы — это не предвестники бедствий и не чудесные знамения, а небесные тела, подчинённые вполне определённым законам природы, он повёл речь о другого рода заблуждениях и предрассудках.

За чтением этой работы Бейля Скрижаль вспомнил про Джона Локка, который работал над «Посланием о веротерпимости» тоже в Нидерландах, находясь в эмиграции. В этом трактате, получившем большую известность, Локк отстаивал право на свободу совести для приверженцев всех религий, но преследование атеистов назвал справедливым. «Те, кто отрицают существование Бога, не должны быть терпимы. Ведь для атеиста верность слову, договоры и клятвы — то, на чём держится человеческое общество, — не являются обязательными», — заявил он. Пьер Бейль в своей книге, опубликованной на семь лет раньше «Послания о веротерпимости» Локка, выступил защитником атеистов.

188

*

В «Разных мыслях» Бейль утверждает, что вера в Бога не делает человека лучше, что к порче нравов ведёт вовсе не атеизм: зло коренится в природе людей. Разве можно чем-то другим объяснить то, что христиане, имея множество превосходных проповедников, живут столь безнравственно? — спрашивает Бейль. Вера способна возбудить рвение, когда речь идет о соблюдении религиозных обрядов, но характер поступков человека она не определяет; больше того, исполнение обрядов часто служит верующим стеной, за которой они предаются порокам в надежде получить всепрощение, пишет он.

Люди приспосабливаются к установлениям своего исповедания и продолжают руководствоваться другими интересами. Если бы христиане жили согласно идеалам своей религии, их военные действия ограничивались бы только обороной от вторжений иноверцев, однако они ведут завоевательные войны. «141 Нет более воинственных народов, чем те, которые исповедуют христианство», — заключил Бейль. В подтверждение своих слов он привёл примеры, в частности — о зверствах крестоносцев.

Начав издалека — с разъяснений о том, что он думает о появлении кометы, — Бейль заговорил о нравах королей Франции и французского двора. Людовика XI он охарактеризовал как приверженца католицизма, для которого не было ничего святого: «152 В его лице мы имеем пример совершенного согласия между скверной душой и убеждением в существовании Бога, которое доходит до крайних проявлений фанатизма». А во времена Франциска I и Генриха II религиозные фанатики предпочли развязать гражданскую войну со всеми её ужасами и опустошениями, лишь бы не допустить появления новой религии. «155 Если бы Французский двор был атеистическим, он никогда не поступал бы так», — заявил Бейль. Напомнив о том, что герцог Людовик де Монпансье, принц королевской крови, вешал гугенотов и отдал приказ насиловать всех красивых гугеноток, он обобщил сказанное: «155 Таким образом, верить, что религия, в которой ты воспитан, очень хороша, и в то же время предаваться всем запрещаемым ею порокам — это вещи полностью совместимые как в высшем свете, так и в народе».

Атеизм не мешает людям связывать понятие порядочности с тем, что действительно является благопристойным; человек может вести нравственный образ жизни и совершать благородные дела без помощи религии, утверждает Бейль; на то и существует разум. Древние мудрецы считали, что добро нужно делать из любви к самомý добру, что добродетель должна быть наградой сама себе; только недалёкий человек воздерживается от плохих поступков из страха перед возмездием, пишет Бейль. Назвав имена людей высокой нравственности, которых принято считать атеистами, он подчеркнул, что многие из них, как Ванини, казнённый в 1619 году в Тулузе, готовы умереть за свои убеждения. В «Разных мыслях» Бейль, глубоко верующий человек, сделал вывод, что гражданское общество атеистов может благополучно существовать, как существуют общества людей, исповедующих ту или иную религию. Книга Бейля, написанная по поводу появления кометы, стала широко известной. Во Франции она была запрещена.

189

*

В том же 1682 году, когда вышли «Разные мысли», Бейль опубликовал брошюру под названием «Общая критика “Истории кальвинизма” Маймбурга». Французский проповедник и историк Луис Маймбург был одним из тех пишущих иезуитов, которые обосновывали законность преследования гугенотов. Пьер Бейль не занял позицию литераторов-протестантов, которые в свою очередь клеймили католиков. Осуждая взаимные нападки христиан, он в этой брошюре говорил, что вожди расколовшегося на части христианского мира используют веру людей исключительно для своих политических целей. Бейль ратовал за веротерпимость, отстаивал свободу совести для каждого человека. Согласно указу, утверждённому Людовиком XIV, эта книга была публично сожжена палачом в Париже.

С целью распространения либеральных взглядов Бейль в 1684 году начал издавать в Роттердаме журнал под названием «Новости Литературной республики». Журнал знакомил читателей с новыми идеями философов и последними достижениями учёных. На его страницах печатались работы Лейбница, Бойля, Мальбранша, Арно, Фонтенеля. Журнал Бейля пользовался популярностью в образованных кругах Европы. Его с интересом читали и во Франции, где он был запрещён.

Вскоре после отмены Нантского эдикта, в 1686 году, Бейль издал две части трактата под названием «Философский комментарий на слова Иисуса Христа: “Заставь их войти”». Согласно четырнадцатой главе Евангелия от Луки, Иисус произнёс эту фразу, рассказывая притчу о человеке, который разгневался из-за того, что гости не явились к нему на ужин, после чего приказал своему рабу привести в дом нищих и убогих.

Словами Иисуса «Заставь их войти» поборники единоверия оправдывали гонения на инакомыслящих. Бейль в этом трактате выступил категоричным противником любого насилия за религиозные убеждения. С помощью угроз, тюрем, казней нельзя обратить человека к Богу; и не всему в Библии следует верить, заявил он. Бейль убеждал читателей в том, что принуждение противоречит духу Евангелия, что Иисус не мог приказать идти путём применения силы. Если бы слова «Заставь их войти» действительно означали приказ пытать и казнить людей за их взгляды, тогда Иисуса нужно считать посланником дьявола и саму христианскую религию — дьявольской, рассудил он.

В этом трактате Бейль утверждал, что судить о справедливости чего-либо должна не буква, а разум; поэтому всё, что противоречит здравому смыслу, является ложным. Именно таким, нелепым, он считал насилие с целью внушить человеку то или иное мировоззрение. Такие преследования абсурдны, потому что сущность веры заключается в суждениях, которые сам человек, а не кто-либо за него, составляет о Боге и о себе; принуждения во всём, что касается религии, извращают установленный в мире порядок вещей, настаивал Бейль. Ратуя за веротерпимость для всех, он сделал исключение только для проповедников атеизма, если их пропаганда нарушает установленные в государстве законы. Для самих же атеистов и приверженцев древних религий он потребовал свободу совести. Нет оправдания Феодосию и другим христианским императорам, которые казнили язычников за отправление их культа, заявил Бейль.

Ни с помощью Писания, ни с помощью разума невозможно узнать, чьё вероучение безошибочно. Указав на это в «Философском комментарии...», а также заметив, что за редкими исключениями люди придерживаются той религии, в которой воспитаны, Бейль заключил, что главное для человека быть добродетельным. Своих оппонентов, которые сомневаются в том, что свобода совести угодна Богу, и объясняют свои сомнения тем, что расширение круга избранных будет означать спасение слишком многих людей, он успокоил: на небесах всем хватит места.

190

*

«Философский комментарий...» подвергся резкой критике и католиков, и протестантов. Этот трактат, так же как написанные ранее книги, Бейль опубликовал без указания своего имени. Однако возмущённые кальвинисты Роттердама стали догадываться, кто этот вольнодумец. В последующие несколько лет Бейль тоже анонимно издал два памфлета. В них он осуждал своих соотечественников-эмигрантов, исповедующих кальвинизм, — осуждал за стремление побудить протестантские страны пойти войной на Францию. Для Бейля, неутомимого проповедника веротерпимости, соображения гуманности стояли неизмеримо выше любых побед, одержанных с помощью насилия. В этих сочинениях, написанных в 1689–1690 годах, он пытался убедить своих ослеплённых злобой единоверцев в том, что недопустимо ввергать страну в бедствия и проливать кровь ради возвращения им свободы исповедания.

Наиболее фанатичный и деятельный из роттердамских кальвинистов Пьер Жюрье тоже был французским эмигрантом. Он не сомневался в том, кто является автором этих памфлетов. Жюрье нападал на Бейля с обвинениями в антихристианских взглядах и в атеизме. Полемика в печати добавила ему сторонников. И в 1693 году Бейля по требованию церковных властей Роттердама лишили занимаемой профессорской должности; ему запретили преподавать даже частным образом. Но травля не сломила его. Более того, он взялся за дело, которое требовало долгого упорного труда.

191

*

В 1697 году, проделав огромную работу, Бейль издал «Исторический и критический словарь» в двух томах. В них было более двух тысяч статей на разные темы. Изложенный материал охватывал историческое прошлое и культурное наследие человечества. Диапазон повествования простирался от рассказов о библейских персонажах и древнегреческих философах до сведений о выдающихся людях XVII века. А в многочисленных комментариях и примечаниях отразились взгляды самого автора.

Надеялся ли Бейль на благосклонный приём Словаря у блюстителей правоверия или нет, но это не произошло. Напротив, у него появилось ещё больше ненавистников, чем прежде. Протестантская церковь Роттердама обвинила его в ереси и в искажении священной истории. Правление церкви потребовало от Бейля привести свой труд в согласие с догматами веры — указало, что изъять и что исправить. Во Франции публикация Словаря была запрещена.

Несмотря на нападки, Бейль продолжал отстаивать свои взгляды, и всё же он пошёл на компромисс. В 1702 году Бейль выпустил второе, дополненное издание Словаря. В этих дополнениях Скрижаль нашёл такие высказывания о разрешении противоречий между разумом и верой, которые он никак не мог согласовать с тем, что прочёл прежде. Так, в «Философском комментарии на слова Иисуса Христа: “Заставь их войти”», изданном пятнадцатью годами раньше, Бейль прямо заявил, что верховным судьёй во всех спорных вопросах, включая богословские, является разум, а во втором, дополненном издании Словаря отразилась совсем другая точка зрения. Одно из таких добавленных рассуждений Скрижаль встретил в приложении с красноречивым названием «Разъяснение Третье (о пирронистах), приведённое для того, чтобы сказанное в Словаре о пирронизме не могло нанести ущерб религии». Здесь Бейль не раз повторил, что о положениях веры не следует рассуждать; христианин должен сделать выбор:

Нужно непременно выбрать между философией и Евангелием: если вы хотите верить в то, что очевидно и соответствует обычным представлениям, обратитесь к философии и откажитесь от христианства; если вы хотите верить в непостижимые таинства религии, обратитесь к христианству и откажитесь от философии, так как невозможно обладать одновременно очевидностью и непостижимостью.

Когда речь заходит об истинах откровения, нужно принести разум в жертву Богу, продолжил Бейль. Из сказанного далее однозначно следовало, что сам он сделал выбор в пользу христианства.

Слова Бейля о главенстве веры над разумом не показались Скрижалю искренними. Очень похоже было на то, что автор не хотел дразнить гусей, — что он решил предстать перед читателями добрым христианином, с тем чтобы Словарь беспрепятственно попал в руки как можно большего числа людей и донёс бы до них его послание о веротерпимости. А убеждение в необходимости предоставить каждому человеку свободу совести в этом труде действительно отразилось.

Бейль работал до последнего дня — до 28 декабря 1706 года. А Словарю предстояла долгая плодотворная жизнь. Он многократно переиздавался. Несколько поколений европейцев, включая самых талантливых людей XVIII века, своим духовным ростом во многом были обязаны Словарю Бейля.

192

*

Скрижаль уже знал, что XVIII век во Франции был щедрым на таланты и оказался наполненным бурными событиями. Поразмыслив, на чём дальше сосредоточиться в изучении истории интеллектуального раскрепощения французов, он решил сначала понять, что заботило правителей Франции и её народ в первой половине этого столетия. И Скрижаль увидел печальную картину.

События, происходившие на протяжении более полувекового единоличного правления Людовика XIV, подрывали силы нации и опустошали казну. В эту эпоху король вёл многолетние разорительные войны. Из-за гонений на протестантов сотни тысяч граждан эмигрировали из страны. Во Франции постоянно усиливался гнёт налогов, что приводило к обнищанию трудоспособной части населения, а на содержание двора тратились огромные деньги. Крестьяне, обременённые непомерными поборами, разорялись; многие жили впроголодь, на чёрном хлебе, воде и кореньях. Во второй половине XVII — начале XVIII века Францию сотрясали восстания крестьян и городской бедноты. Людовик XIV умер 1 сентября 1715 года. Его смерть подала французам надежды на лучшие времена. Однако вскоре страна оказалась в ещё более тяжёлом положении.

Вместо Людовика XV, пятилетнего наследника престола, королевством управлял регент Филипп Орлеанский. Государственными делами он себя не сильно утруждал. Талантливый авантюрист Джон Ло, уроженец Шотландии, заручился его покровительством, пообещав поправить финансовое положение Франции. В 1716 году Джон Ло основал частный акционерный банк, который через два года стал королевским банком. После того как Ло заложил основание финансовой пирамиды, он за несколько месяцев выпустил более шестисот тысяч акций по цене, которая в десятки раз превышала их номинальную стоимость. При поддержке Филиппа Орлеанского он создал несколько компаний, к которым перешла вся торговля Франции с Америкой, Африкой и Азией; Ло получил монополию на продажу табака и чеканки монет. При этом королевский банк продолжал выпускать акции под обещанный высокий процент дохода. В стране начался ажиотаж, который вовлёк в игру на бирже представителей всех слоёв общества, начиная от высокопоставленных особ до прислуги, включая женщин. Пересмешник Вольтер в «Орлеанской девственнице» назвал Джона Ло новым королём французов, надевшим на себя венец из золотой бумаги. Там же, в Третьей песне, Вольтер посмеялся и над своими соотечественниками, которые сломя голову спешили сдать этому авантюристу свои деньги:

И не найдёте вы руки щедрей

В раздаче людям мыльных пузырей:

Монах, судья и пьяница отпетый

Из алчности несут ему монеты.

Состоятельные законопослушные граждане поневоле участвовали в этой авантюре, потому что действовал указ об ограничении суммы наличных денег, которые позволялось хранить у себя дома. В обороте находилось около трёх миллиардов банковских бумаг, не обеспеченных запасом наличности. В 1720 году эта финансовая пирамида рухнула, обанкротив множество французов. На грани банкротства оказалось и само государство. Последствия этого финансового краха давали о себе знать в стране на протяжении как минимум последующего десятилетия.

С 1726 до 1743 года Францией фактически правил кардинал Флёри, воспитанник иезуитов. Финансовое положение королевства за это время не улучшилось. Франция опять вела разорительные войны, на этот раз — за польское и австрийское наследство. Подтвердив отмену Нантского эдикта, Флёри поощрял преследование протестантов, янсенистов и свободомыслящих людей.

193

*

Население Франции подразделялось на три социальные группы: католическое духовенство, дворянство и третье сословие, которое составляли крестьяне и средний класс. После того как Флёри, верный сын церкви, освободил духовенство от взносов в казну, налоги платили только представители третьего сословия. Дворяне и священники, помимо экономических привилегий, обладали исключительными политическими правами и правом занятия судебных должностей. Все государственные должности — и в Париже, и в провинциях — продавались, поскольку считались личной собственностью короля. Это привело к крайнему бюрократизму, коррупции и произволу административных властей. Крестьяне страдали не только от непомерных налогов, но также от самоуправства чиновников и от частого привлечения к бесплатным обязательным работам на государство и землевладельцев. Самым крупным землевладельцем в стране являлась церковь, которой все представители третьего сословия обязаны были платить десятую часть доходов. Общая сумма налогов на крестьян доходила до сорока процентов, и поборы с них продолжали расти.

В поисках свидетельств того, как жилось большинству французов — крестьянам, которые по численности составляли более восьмидесяти процентов населения страны, — Скрижаль вспомнил про «Исповедь» Жан-Жака Руссо; фрагмент из неё когда-то сильно его впечатлил. Скрижаль отыскал ту страничку из четвёртой книги «Исповеди», где Руссо рассказал о своей встрече с французским крестьянином, и перечитал её. В 1731 или 1732 году двадцатилетний Руссо, уроженец Женевской республики, побывал в Париже, после чего отправился пешком в Лион. Однажды, проголодавшись, он свернул с дороги, зашёл в дом крестьянина и попросил накормить его, за деньги. «IV Я думал, что здесь, как в Женеве или Швейцарии, все жители в состоянии оказывать гостеприимство», — заметил Руссо. Хозяин налил молоко, достал грубый ячменный хлеб и с опаской следил за тем, как гость ел. Лишь уяснив, что иностранец не предаст его, хозяин открыл маленький люк, спустился в погреб и принёс хлеб из чистой пшеничной муки, кусок окорока и бутылку вина. Сытно поев, Руссо хотел расплатиться за обед, но хозяин опять заволновался и стал отказываться от денег. Из дальнейших слов Руссо следует, что нахождение крестьянина на грани голодной смерти было во Франции обычным делом:

Я не понял, чего он боится. Наконец он с ужасом произнёс страшные слова: “комиссары”, “погребные крысы”. Он объяснил мне, что прячет вино из-за досмотрщиков, а хлеб — из-за налогов, и что он был бы погибшим человеком, если бы кто-нибудь проведал, что он не умирает с голоду. [...] Этот человек, хотя жил нормально, не смел есть хлеб, заработанный им в поте лица, и мог спастись от разорения лишь демонстрируя такую же нищету, которая была вокруг. Я вышел из его дома столь же возмущённый, сколь скорбящий о судьбе тех прекрасных стран, которых природа щедро одарила лишь для того, чтобы они стали жертвой варварских вымогателей.

Только теперь, Скрижаль уяснил, сколь разительно отличалось прозябание французских крестьян от положения крестьян в Англии. В «Письмах об английской нации», впечатления от которых у Скрижаля были ещё свежи, Вольтер, один из самых гениальных сынов Франции, с радостью за тружеников Британии и с болью за своих соотечественников рассказал о том, чему стал свидетелем в Англии, где прожил три года. В письме «О правительстве», сообщив, что все без исключения англичане платят подоходный налог и что никакая произвольная подать с них взиматься не может, Вольтер продолжил:

9 Налог остаётся тем же самым, хотя доходы с земель возросли; поэтому никто не чувствует себя угнетённым и никто не жалуется. Ноги крестьянина не стёрты деревянными башмаками; он ест белый хлеб, хорошо одевается; он не боится увеличить поголовье своего скота или покрыть крышу черепицей из-за угрозы повышения налогов в следующем году. Здесь много крестьян, чей годовой доход составляет около двухсот тысяч франков, и они не гнушаются обрабатывать землю, которая их обогатила и на которой они свободно живут.

Скрижаль уяснил, что экономические свободы во Франции в XVIII веке были стеснены не меньше, чем свобода совести и свобода слова. Теперь он понимал, что эти права, которые сдерживают или обеспечивают инициативу граждан в достижении материальных благ и в самовыражении, — права, которые на первый взгляд никак не соотносятся между собой, — настолько тесно взаимосвязаны, что или ограничены властями в равной степени, или в одинаковой мере служат преуспеванию страны. А из прочитанного о Вольтере он вынес, что именно этот гениальный человек в наибольшей степени способствовал духовному раскрепощению своих соотечественников; к тому же влияние Вольтера подвигнуло многих совестливых людей во всех странах Европы на борьбу с беззакониями и преследованиями инакомыслящих. Скрижаль решил прочесть труды Вольтера и как можно больше узнать о нём, чтобы увидеть, насколько велик его вклад в духовное становление Западной цивилизации.

194

*

Франсуа Мари Аруэ, известный под псевдонимом Вольтер, родился в 1694 году в Париже в обеспеченной семье. Когда ему было двенадцать лет, его крёстный отец — аббат де Шатонёф, литератор, — ввёл мальчика в кружок парижских либертинов. Среди них были поэты, люди искусства и свободомыслящие интеллектуалы. Взгляды Вольтера сформировались именно здесь, в этой творческой среде, а не в парижском Лицее Людовика Великого — в лицее иезуитов, где он учился. Юноша сочинял стихи. И вопреки воле отца, который хотел видеть сына юристом, Франсуа решил стать писателем. В 1717 году за сатирическое стихотворение о регенте Филиппе Орлеанском он первый раз попал в Бастилию, куда заточали государственных преступников. Заключение длилось одиннадцать месяцев. Находясь в тюрьме, Вольтер завершил начатую ранее трагедию «Эдип». В 1718 году она была поставлена в парижском театре «Комеди Франсез» и имела огромный успех. Хотя действие в пьесе происходит во времена античности, для современников было очевидно, что главный посыл трагедии направлен против своеволия монархов, прежде всего — правителей Франции, и против власти духовенства над умами людей.

Около 1720 года Вольтер закончил работу над эпической поэмой «Лига, или Генрих Великий», которая впоследствии стала называться «Генриада». Он описал в ней ужасы гугенотских, по сути гражданских, войн и воздал хвалу французскому королю Генриху IV за мудрость, за равноправие католиков и протестантов, провозглашённое законом, за установление атмосферы веротерпимости в стране. Поэма Вольтера распространялась в рукописных вариантах, а в 1723 году была опубликована подпольно, без разрешения на издание. Во Франции, где отмена Нантского эдикта оставалась в силе, столь поучительный экскурс в историю, сделанный в «Генриаде», являлся дерзким вызовом властям, и в первую очередь — регенту Филиппу Орлеанскому.

В поэме «За и против», написанной в 1722 году, Вольтер фактически отрёкся от христианства. Не соглашаясь с тем, что Бог мог покарать всё человечество за грех Адама и осудить людей на вечные муки, к тому же готовить конец света, Вольтер заявил, что его Бог не таков. Из того, что прозвучало в этих стихах — из строчек, обращённых к Богу, — следует, что отмежевание от христианской догматики означало для Вольтера очищение его веры и любви: «Я — не христианин, а это значит, Ты верней любим». Поэму «За и против» Вольтер опубликовал анонимно лишь спустя десять лет после написания, но к тому времени его имя и дерзость были столь известны, что многие читатели догадывались, кто является автором этих строк.

Вольтер сочинял пьесы, поэтические произведения, повести, романы и книги на самые разные темы. Его литературное наследие огромно. Скрижаль узнал, что помимо переписки, издание которой составило сто два тома, полное собрание трудов, намеченное к публикации Фондом Вольтера Оксфордского университета, будет состоять из более чем ста пятидесяти томов. После продолжительных поисков Скрижаль убедился в том, что на русский язык переведена лишь небольшая часть написанного этим гениальным человеком. Но тех книг, которыми Скрижаль располагал, было достаточно, чтобы познакомиться с наиболее значительными из литературных произведений Вольтера и узнать о главных вехах в его судьбе.

195

*

Огромное влияние на мировоззрение Вольтера произвели поездки за пределы Франции, предпринятые им и по собственной воле, и вынужденно. Он побывал именно в тех государствах, где люди разных исповеданий значительно больше, чем граждане в других странах, научились жить в согласии. Увиденное им разительно отличалось от того, что происходило на его родине.

Побывав в 1722 году в Республике Нидерландов, Вольтер убедился в том, насколько свобода предпринимательства и веротерпимость граждан этой страны способствуют их благополучию. В письме, адресованном маркизе де Берньер, он рассказал о демократичности нравов в Нидерландах, и в частности о том, что человек, занимающий высший пост в этой республике, не окружён толпой слуг:

Между Гаагой и Амстердамом земной рай. Я с уважением смотрел на город, который является всемирным рынком. В порту больше тысячи кораблей. Среди пятисот тысяч жителей Амстердама нет ни одного праздного человека, ни одного бедняка, ни одного спесивца. Мы встретили пенсионария, он шёл пешком, без лакеев, среди простогo народа. И мы не видели никого вокруг, кого бы это занимало. Никто не взбирается на забор, чтобы увидеть проходящего правителя. Здесь ценят лишь труд и скромность. Благодаря содействию послов, в Гааге стало больше великолепия и больше населения. Я живу здесь деля время между работой и развлечениями, и поэтому живу по-голландски и по-французски. Опера здесь отвратительная, но с другой стороны, я вижу священников-кальвинистов, арминиан, социан, раввинов и анабаптистов, которые между собой прекрасно догoвариваются и с которыми всё в порядке.

Пожалуй самый важный этап в жизни Вольтера, результат которого оказал большое влияние на ход событий не только во Франции, но и в других странах Европы, начался в Париже с банального обмена неуважительными репликами между ним и его соотечественником, знатным дворянином: аристократ бросил Вольтеру уничижительную фразу, и Вольтер ответил ему тем же. Через несколько дней, в январе 1726 года, лакеи по наущению уязвлённого дворянина побили Вольтера палками. У франков с древних времён повелось, что на палках дрались только крепостные, тогда как дворяне сражались между собой верхом на лошадях с оружием в руках. Сносить удары палками считалось уделом простолюдинов.

Вольтер вызвал обидчика на дуэль, хотя обращаться со шпагой не умел. Аристократ струсил, но на его стороне были связи и закон, который запрещал дуэли. Вольтера посадили в Бастилию. Находясь в заключении, он настойчиво ходатайствовал о разрешении уехать в Англию, и власти сочли за лучшее выслать вольнодумца из страны. В мае 1726 года Вольтер сел в карету и отправился в дорогу. До порта Кале — ближайшего к Англии населённого пункта Франции — его сопровождал полицейский.

Побивание Вольтера палками оказалось счастливым событием, потому что во многом поспособствовало становлению либеральных взглядов во Франции и в Европе: не выслали бы его за пределы страны — не пожил бы он в Англии, и значит не появились бы его «Философские письма».

196

*

В «Философских письмах» Вольтер рассказал о разных сторонах жизни и достижениях англичан: об их парламенте и правительстве, об англиканстве и существующих в стране религиозных сектах, о положении дел в театральном мире и в литературе; он сравнил также отношение к учёным, к образованным людям и к торговцам во Франции и в Англии. Значительную часть его «Писем» составляют главы о знаменитых англичанах: о Бэконе, Локке и Ньютоне.

Из «Философских писем» соотечественники Вольтера узнавали, что каждый житель Англии имеет право исповедовать свою религию. Хотя большинство идеологов разных христианских течений и здесь презирают друг друга, как происходит это во Франции между иезуитами и янсенистами, в Англии приверженцы всех религий живут между собой дружно, сообщал Вольтер. Англичане — деловые люди, которым различия в вере не мешают сотрудничать:

6 Зайдите на Лондонскую биржу — место, более респектабельное, чем многие дворцы; вы увидите представителей всех народов, собравшихся там для пользы человечества: там иудеи, магометане и христиане общаются друг с другом так, будто они принадлежат одной религии, и называют неверными лишь обанкротившихся; там пресвитерианин полагается на анабаптиста, а англиканин верит на слово квакеру. По окончании этих мирных свободных собраний одни отправляются в синагогу, другие — выпить; этот идёт креститься в большом чане во имя Отца, Сына и Святого Духа, тот устраивает обрезание крайней плоти своему сыну и слышит непонятные ему еврейские слова, которые бормочут его ребёнку; другие идут в свою церковь, чтобы дождаться Божьего вдохновения в шляпах — и все довольны.

Мир по горло сыт религиозными спорами, заявил Вольтер. В разжигании вражды между людьми он обвинил богословов. В качестве примера терпимости к инакомыслящим он указал на отношения между сторонниками разных философских взглядов в Древней Греции и в Древнем Риме: как ни спорили они между собой, никто не преследовал своих оппонентов, — все жили в мире. «13 Именно это нас обвиняет и осуждает, — сказал Вольтер в более позднем, дополненном издании «Философских писем», — именно это убеждает нас в том, что большинство современных резонёров — монстры, в то время как мыслители античности были людьми».

197

*

В «Философских письмах», которые Вольтер адресовал прежде всего своим соотечественникам, он сообщал, что ни представители знати, ни духовенство не освобождаются в Англии от налогов, а само взимание платежей регулирует Палата общин, которая обладает наибольшим влиянием на положение в стране. Десятое письмо Вольтер начал словами о том, что торговля обогатила англичан и сыграла большую роль в обретении ими свобод, а свобода, в свою очередь, способствовала ещё большему развитию коммерции, и таким образом англичане стали хозяевами морей. Это письмо Вольтер закончил словами о презрительном отношении к купцам, которое сложилось на его родине, где чтят титулованных бездельников:

10 Во Франции титул маркиза может получить любой, кто приезжает в Париж из глубокой провинции с деньгами и с именем, которое заканчивается на «ас» или «ille»; он может сказать: «Такой человек, как я... Человек моего положения...», и презирать торговца. И сам торговец так часто слышит пренебрежительные слова о своей профессии, что имеет глупость краснеть за неё. Однако неизвестно, кто полезнее государству — хорошо напудренный синьор, который точно знает, когда король встаёт и когда ложится спать, и который ведёт себя высокомерно, но пресмыкается, как раб, в приёмной министра, или же купец, который обогащает свою страну, отправляет заказы из своего кабинета в Сурат и Каир и вносит свой вклад в благоустройство мира.

В «Философских письмах» Вольтер сделал краткий экскурс в историю Англии и напомнил читателям, каким образом англичане завоевали свободу. Говоря о её плодах, он, в частности, пояснил, что каждый житель страны теперь может выразить в печати своё мнение по поводу общественных дел. Положение французов Вольтер не назвал рабством, но в сравнении тех братоубийственных войн, которые происходили в Англии и Франции, он ясно указал на духовную кабалу своих соотечественников: «8 Гражданские войны во Франции были продолжительнее, ожесточеннее и по числу преступлений превосходили войны в Англии; но ни одна из этих гражданских войн не имела своей целью мудрую свободу». В этом пассаже Скрижаль слышал призыв к французам бороться за свои права и стать свободными людьми. Он не сомневался в том, что и современники Вольтера ясно понимали, к чему их побуждал опальный автор этой книги.

198

*

В «Философских письмах», изданных во Франции в 1734 году, появилось новое, двадцать пятое письмо Вольтера; оно было озаглавлено «Замечания на “Мысли” Паскаля». Скрижаль прочёл его с удовольствием.

Вольтер признал, что уважает гений и красноречие Паскаля, но именно поэтому решил оспорить его пессимистические взгляды. «Он стремится изобразить всех нас злыми и жалкими. Он нападает на природу человека так же, как нападал на иезуитов... — сказал Вольтер о Паскале в предисловии к этому письму. — Я осмелюсь встать на защиту человечества против этого возвышенного мизантропа; смею вас заверить, что мы не такие злые и не такие жалкие, как считал он».

Люди могут быть счастливы, утверждает Вольтер. В качестве примера он привёл письмо, полученное от друга, который назвал себя счастливейшим человеком; Вольтер пишет, что имел также возможность видеть и в Париже, и в Лондоне других людей, очень довольных своей жизнью. «25.6 Смотреть на вселенную как на тюрьму и на всех людей как на преступников, ожидающих казни, может только фанатик», — заключил Вольтер. Именно человек является самым совершенным и наиболее облагодетельствованным созданием, заявил он. Причитаниям автора «Мыслей» о том, что люди поголовно осуждены на смерть, Вольтер противопоставил совет ценить время, отпущенное каждому, и наслаждаться им: «25.28 Вместо того чтобы изумляться и сетовать на беды и краткость жизни, нам следует изумляться и поздравлять себя с нашим счастьем и его продолжительностью».

Скрижаль порадовался также оценке, которую Вольтер дал известному пари Паскаля. Именно в «Мыслях» Паскаль посоветовал сомневающимся в существовании Бога не размышлять, а побыстрей делать ставку на Бога и надеяться на выигрыш. Вольтер назвал условия этого пари нелепостью, ребячеством. Такой подход никак не соответствует серьёзности предмета, заметил он; тот, кто стремится убедить кого-то в чём-либо, не должен подменять аргументы игрой или гаданием — орёл или решка.

В «Мыслях» Паскаля есть суждение о том, что любить нужно только Бога, а не сотворённое Богом. Вольтер не согласился и с этим: «25.10 Создания нужно любить, и очень нежно; нужно любить свою родину, свою жену, своего отца, своих детей; и мы должны любить их тем более, что Бог побуждает нас любить их, несмотря на наши намерения. Противоположные принципы присущи только жестоким резонёрам».

Столь же категорично Вольтер высказался об уверениях Паскаля в истинности христианства. Свою позицию Паскаль обосновывал непостижимостью христианских догматов; он даже гордился их неясностью. «25.18 Что за странные признаки истинности приводит Паскаль! — изумился Вольтер. — Каковы же тогда признаки лжи? Как! Чтобы тебе поверили, достаточно сказать: я тёмный, я не понимаю?!».

199

*

Весь тираж «Философских писем», отпечатанный в 1734 году в Руане, был конфискован, а издатель «Писем» попал в Бастилию. На титульном листе книги вместо имени и фамилии автора значилась только одна буква V. Но известность Вольтера к тому времени настолько выросла, что просвещённые люди догадывались, кто этот дерзкий автор. Тайный указ о его аресте был уже подписан, но Вольтер спасся тем, что в очередной раз спешно покинул Францию. В мае 1734 года Парижский парламент постановил уничтожить «Философские письма». И ту часть тиража, которую блюстители порядка конфисковали, палач сжёг в Париже около Дворца правосудия.

Несмотря на запрет, книга имела грандиозный успех. В том же 1734 году она была подпольно перепечатана пять раз. В последующие годы она также многократно тайно переиздавалась. «Философскими письмами» Вольтер пробудил в соотечественниках стремление добиться гражданских прав и свобод, как сумели это сделать англичане.

На мировоззрение самого Вольтера, помимо увиденного в Англии, существенно повлияло его знакомство с трудами Локка, Толанда, Коллинза и других свободомыслящих британцев. Вольтер по сути разделял те убеждения английских философов, которые принято называть деизмом или естественной религией. В трактате «Основы философии Ньютона», опубликованном в Нидерландах в 1738 году, он пояснил, в чём эти взгляды заключаются: «I.5 Под естественной религией я подразумеваю принципы морали, общие для всего человечества». Чуть дальше по тексту он уточнил: «I.5 Естественная религия есть не что иное, как закон, известный во всей вселенной: поступайте так, как вы бы хотели, чтобы поступали с вами».

В «Трактате о метафизике» Вольтер высказался о том, что принятие обществом нравственных норм не является заслугой традиционных религий, — законы морали присущи человеку от природы, каждый может найти их в себе. В качестве довода он указал на то, что философы, которых называют атеистами и вольнодумцами, во все времена отличались честностью и добродетелями. Вольтер закончил этот трактат словами: «IX Тех, кто нуждаются в помощи религии, чтобы быть порядочными людьми, можно лишь пожалеть».

200

*

Скрываясь от ареста после публикации «Философских писем», Вольтер в 1734 году поселился в замке Сире, на самой границе Франции с Лотарингией. Месторасположение Сире было удобно тем, что в случае опасности Вольтер мог быстро, буквально пешком, покинуть пределы Франции. В декабре 1736 года, после очередного скандала в Париже, вызванного появлением его очередной поэмы, он действительно воспользовался этим удобством для побега.

Замок Сире принадлежал маркизу дю Шатле, с женой которого, Эмили, Вольтер находился в любовной связи. Она приехала к Вольтеру в Сире, где они прожили вместе, считая время разъездов, пятнадцать лет. В своих мемуарах Вольтер назвал Эмили самой способной ко всем наукам женщиной Франции. Преувеличил он её таланты или нет, но она в самом деле была одарённым человеком. Эмили занималась математикой и физикой; она переводила с латыни на французский язык «Математические начала натуральной философии» Ньютона; в одном из своих сочинений она высказала суждения близкие к описанию инфракрасного излучения, которое тогда ещё не было открыто. Вольтер построил в Сире лабораторию, где они по одному и вместе проводили научные опыты.

Эмили была таким же трудоголиком, как Вольтер. Каждый из них отдавал все свои творческие силы научным изысканиям и литературной работе. Они любили друг друга, но в их жизни были и предательства. Размолвки из-за несовпадения взглядов чередовались с временами взаимопонимания, присущего единомышленникам. Эмили всячески старалась препятствовать публикации острых произведений Вольтера, чтобы уберечь его от преследований. Они вместе радовались восторженному приёму в Париже одних его трудов и огорчались запрещению других. Вольтер работал над историческими и философскими трактатами; он сочинял лирические стихи, драмы и эпические произведения, занимался математикой, физикой, химией, геологией. Он говорил, что любит каждую из девяти муз.

201

*

Начиная с осени 1742 года Вольтер и Эмили стали появляться в Париже. К этому времени Вольтер был уже знаменит. О нём заговорили в Европе. При дворе Людовика XV ему оказывали милости. В 1745 году после успешного представления оперы «Принцесса Наваррская», которое состоялось на свадьбе дофина, Вольтер, написавший либретто к этой опере, удостоился звания придворного историографа и почётного звания камергера. Он получил комнату в Версальском дворце и две тысячи ливров ежегодного жалования. Вольтер стал членом Парижской академии наук. За эти почести он расплачивался стихотворными славословиями в адрес короля и придворных. Однако происки завистников и влиятельных особ, уязвлённых его колкостями, а также очень прохладное отношение к нему Людовика XV и очередная вольность, которую он позволил себе в стихах, опять заставили его покинуть Париж.

Вольтер был расчётливым, очень успешным финансистом и никогда не нуждался в деньгах. Он мог позволить себе жить занимаясь любимым делом вдали от королей. В конце концов он так и сделал, но ещё в течение ряда лет Вольтер находился при дворах правителей европейских стран. «II Моей судьбой было бегать от короля к королю, хотя я любил свободу до идолопоклонства», — писал он в мемуарах. В 1748 году после отъезда из Парижа Вольтер и Эмили обосновались в Люневиле, столице Лотарингии, которая в то время была независимой страной. Здесь, во дворце герцога Станислава Лещинского, правителя Лотарингии, они прожили полтора года — до смерти Эмили.

В 1750 году Вольтер поселился в Пруссии при дворе короля Фридриха II. Этих двух выдающихся людей связывали давние отношения, которые не раз менялись от самых дружеских до крайне натянутых. И до получения короны Пруссии в 1740 году, и после коронования Фридрих настойчиво уговаривал Вольтера перебраться в Берлин. В первой половине 1740-х годов Вольтер четыре раза ездил к нему в Пруссию с дипломатическими миссиями французского двора, но на уговоры остаться не соглашался. Фридрих был творческим человеком. Он сочинял стихи и нуждался в советах самого известного поэта Европы. Кроме того, он, король-философ, как называли Фридриха, приглашал к себе известных талантливых людей. «II Я работал по два часа день с Его Величеством; я исправлял все его труды, не переставая хвалить то, что было хорошо, однако отвергал всё бесполезное», — вспоминал Вольтер в мемуарах. Все его обязанности ограничивались этими двумя часами занятий с королём. Остальное время было в его полном распоряжении. В 1753 году, после очередной ссоры с Фридрихом, он уехал из Пруссии.

Освободившись от добровольно взятых на себя обязанностей литературного слуги королей, Вольтер обрёл новые творческие силы. В его трудах крепнул голос свободного человека, который безбоязненно говорит то, что считает нужным. При этом раскрылась самая яркая грань таланта Вольтера: он стал сочинять философскую прозу.

202

*

Действия романов и повестей Вольтера происходят на разных материках — в Азии и Африке, в Америке и Европе, а в повести «Макромегас» речь идёт о жителях других планет Солнечной системы. Однако место и время жизни героев в прозе Вольтера не имеют никакого значения: подобные события, за исключением сказочных, могли случиться или случались на его веку в любом городе Франции или Европы.

В своих повестях Вольтер намеренно сгущает краски и предельно ускоряет развитие сюжета. Он постоянно отправляет героев странствовать по миру. Это даёт ему возможность показать глазами путешественников такие уродливые явления жизни, которые для многих людей стали обыденными. Этих странников поражает нелепость и даже дикость заведённых в обществе порядков, хотя они попадают в цивилизованные, казалось бы, страны. Вольтер не останавливался на деталях и не прописывал характеры даже главных персонажей, — они довольно условны. Во всём этом Скрижаль увидел определённое влияние Франсуа Рабле. Но Вольтер жил в другом веке и писал по-своему. Хитросплетениями судеб своих героев он открывал перед читателями порочные стороны современности.

С присущим ему сарказмом Вольтер осуждает государственное устройство, в котором продаются гражданские и военные должности; он высмеивает нелепости системы правосудия, которая допускает продажу приговоров; он пишет о низости придворной жизни, где жёны кандидатов на продвижение по службе должны переспать с влиятельными вельможами и где судьбы людей решают подкупы и связи. В рассказе «Мемнон, или Человеческая мудрость» герой, оказавшийся без денег и потерявший глаз, вздумал жаловаться государю Ниневии на беззакония. Сатрап, которому поручено было разобраться в этом деле, лишь ухмыльнулся: жалоба оказалась на племянника горничной его любовницы. Чиновник посоветовал герою оставить это дело, если он хочет сохранить второй глаз.

Вольтер клеймит своеволие и вседозволенность правителей, которые по ничтожному поводу развязывают кровопролитные войны и отдают приказы об убийствах миллионов людей. Он глумится над придворным этикетом, унижающим достоинство человека. Один из героев его повести «Кандид, или Оптимизм», ещё не зная, что в стране Эльдорадо принято при встрече обнимать и целовать короля, спросил у камергера, каким образом нужно приветствовать эльдорадского монарха: «18 Встать ли на колени или распластаться на полу? Положить ли руки на голову или скрестить за спиной? Лизать ли пыль с пола? Одним словом, какова церемония?».

Вольтер едко критикует похотливость и корыстолюбие священников и монахов; его герои сталкиваются с кознями и ложью иезуитов, убеждаются в глупости святош, в жестокости и коварстве инквизиции. Вольтер насмехается над нелепыми религиозными обрядами и поклонением святым; он иронизирует над библейскими запретами, над верой в загробное существование, над несоответствием образа жизни христиан с тем, что внушает Библия; он выступает против нетерпимости к инакомыслию и против религиозного фанатизма. Герой его повести «Простодушный» назвал гонителей вольнодумцев гнусными негодяями и монстрами.

Вольтер потешался и над философами. В повести «Задиг, или Судьба» некий отшельник, старик, отблагодарил философа за гостеприимство тем, что уходя, сжёг его дом. «XX (XVII) Слава Богу! Дом моего дорогого хозяина разрушен до основания! Счастливый человек!» — порадовался отшельник, оглядываясь на пожарище. Вольтер не счёл нужным пояснить своим читателям ход мысли старика, убеждённого в том, что он облагодетельствовал мудреца: заботы о хозяйстве отвлекают от размышлений; философ должен быть счастлив сам по себе.

203

*

Читая повесть за повестью, Скрижаль видел, что Вольтер не перестаёт вести завуалированный спор с Лейбницем, который утверждал, что всё созданное Богом является наилучшим и что в мире царит всеобщая, но скрытая от людей гармония. Вольтер возражает Лейбницу очень своеобразно: он бросает своих героев из огня в воду и опять в полымя; он выхватывает героя из рук разбойников, сажает на царский трон, чтобы на следующее утро герой оказался приговорённым к смертной казни и затем, спасённый, испытал очередной крутой поворот судьбы; Вольтер отдаёт героиню во власть насильников — и они делают с ней что хотят.

Персонажи его прозы, страдая и ужасаясь тому, что повсюду творятся беззакония, приходят к выводу, что мир населён безумцами. Однако после пережитых потрясений герой-философ приговаривает, что в целом всё хорошо. Вольтер даёт волю своему сарказму. Когда Кандид, именем которого названа повесть, посетовал, что люди жестоко истребляют друг друга, его учитель уверенно ответил: «4 Отдельные несчастья создают общее благо, так что чем больше отдельных несчастий, тем больше общее благо». Кандид ещё не пережил всех бед, уготованных ему автором, но уже задался вопросом: «6 Если это лучший из всех возможных миров, то каковы же другие?».

С тех пор как Вольтер в «Философских письмах», споря с Паскалем, заступился за человечество, прошло четверть века. За это время его оптимизм существенно поубавился. Тем не менее в отличие от Паскаля, который ещё будучи молодым человеком опустил руки и предался меланхолии, Вольтер своими трудами без устали вскрывал глубокие, давно гноившиеся язвы мира и таким образом активно боролся за его оздоровление.

204

*

Похождения и бурные страсти героев этого великого пересмешника возможно показались бы Скрижалю ещё более надуманными, если бы он не знал о поворотах судьбы самогó Вольтера. Даже если не упоминать побегов из Франции, многочисленных конфликтов с друзьями и недругами, перипетий службы при королевских дворах, — если говорить только о его личной жизни, — интриг с лихвой хватило бы на остросюжетный роман.

Вольтер открыто жил с замужней женщиной — маркизой Эмили дю Шатле. У неё было трое детей от законного мужа, который занимал высокий государственный пост. Порой Вольтер, его возлюбленная и её супруг жили втроём под одной крышей. Не порывая с Эмили, пятидесятилетний Вольтер втайне от неё вступил в интимную связь со своей овдовевшей племянницей. Её звали Мари-Луиз Дени. Она была на восемнадцать лет младше Вольтера. Эмили изменила ему с поэтом Жан-Франсуа де Сен-Ламбером, который был десятью годами младше её. Вольтер застал их в момент близости. Буквально на следующий день после бурного выяснения отношений он, Эмили и её молодой любовник опять стали друзьями. Сорокатрёхлетняя Эмили забеременела от Сен-Ламбера. План дальнейших действий предложил Вольтер. Эмили вызвала своего законного супруга в Сире. Маркиз приехал, они вчетвером весело отужинали, после чего Эмили повела мужа в спальню. Через несколько недель она сообщила ему, что он будет отцом. Счастливый муж вернулся на службу, молодой поэт тоже ретировался, а Вольтер остался со своей беременной музой. У постели Эмили, умиравшей после родов, все трое мужчин дежурили по очереди, до её кончины. Убитый горем Вольтер попросил своего секретаря снять с пальца умершей кольцо, в котором находился его миниатюрный портрет. До того как Вольтер познакомился с маркизой, в кольце был портрет её любовника, герцога де Ришельё. «В кольце не ваш портрет, месье, — с сочувствием вымолвил секретарь, — а... Сен-Ламбера». Годом раньше, когда Эмили изменила Вольтеру с молодым поэтом, он в сердцах сказал, что таковы все женщины.

205

*

В философских повестях Вольтер отпустил немало колкостей в адрес своих героинь. Он потешается над их прихотями, над мнимой набожностью и обличает женщин в готовности к изменам. «21 Говорят, в Париже есть вполне вежливые люди. Хотелось бы этому верить», — сообщил Кандиду, герою повести, старый учёный Мартен. И Кандид убедился в справедливости слов этого учёного мужа. Мартен повёл его в гости к одной знатной даме, маркизе. «22 Там вы узнаете Париж так, как если бы прожили в нём четыре года», — уверил его Мартен. Сначала Кандид в компании хозяйки и её гостей проиграл в карты очень большую сумму денег, а затем маркиза после недолгих заигрываний сказала ему: «22 Своих парижских любовников я иногда заставляю томиться по две недели, но вам отдаюсь в первый вечер, потому что надо же быть гостеприимной с молодым человеком из Вестфалии».

206

*

Прослеживая творческий путь и события личной жизни Вольтера, Скрижаль прочёл также «Персидские письма» Шарля Луи де Монтескьё. И ему стало ясно, что этот сатирический роман оказал не меньшее влияние на молодого Вольтера, чем роман Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Пролистав страницы биографии автора «Персидских писем», Скрижаль решил отвлечься на время от событий и трудов зрелых лет сáмого влиятельного из французских просветителей, чтобы поближе познакомиться с Монтескьё.

207

*

Шарль Луи де Монтескьё родился в 1689 году в дворянской семье на юго-западе Франции в замке Ла Бред, что недалеко от города Бордо. Образование он получил в монастырской школе. Начиная с 1716 года Монтескьё в течение десяти лет являлся президентом парламента в Бордо. При этом он занимался естествознанием и точными науками, историей и правом.

«Персидские письма» Монтескьё издал анонимно в 1721 году в Амстердаме. Содержание этого романа составляют письма, в которых два поселившихся в Париже перса, Узбек и Рика, делятся с соотечественниками и друг с другом впечатлениями о нравах французов. По остроте и по весомости сказанного на страницу текста эта сатира значительно уступает «Философским письмам» и повестям Вольтера. Но «Персидские письма» Монтескьё появились раньше по времени. Их популярность среди читающей публики в Париже и в других городах страны существенно способствовала пробуждению критического самосознания французов.

208

*

Герой «Персидских писем» Узбек откровенно сообщает другу о пристрастиях французского короля, о его неимоверном расточительстве и эгоцентризме. «37 ...Хотя он избегает суматохи городов и мало с кем общается, он занят с утра до вечера только разговорами о себе», — пишет Узбек. Он поражается и тому, что Францией по сути управляют женщины. Монархическая форма правления, которая существует в большинстве европейских стран, неустойчивая: она перерождается либо в деспотию, либо в республику, считает герой. Больше того, он утверждает, что абсолютная власть не может быть законной. Явно симпатизируя англичанам, он указал на то, что они сумели ограничить власть своего короля.

Узбек, мусульманин, диву даётся, насколько христиане пренебрегают заповедями своей религии: «46 Я встречаю здесь людей, которые без конца рассуждают о религии, но в то же время, мне кажется, спорят о том, кто меньше всех будет соблюдать её требования». Рика высказался фактически о том же: «29 ...Никогда не было царства, в котором происходило бы столько гражданских войн, как в царстве Христа». В этом письме, отправленном из Парижа в Смирну, Рика пояснил другу, кто такой папа: «29 Это старый идол, которому кадят по привычке». Подчинение французов указам римских пап Рика назвал новым видом их рабства.

Среди христиан есть много дервишей обоего пола, которые обрекают себя на вечное воздержание, просвещает Узбек друга. Он изумляется тому, что христиане считают безбрачие высшей добродетелью и что оно стало профессией для огромного количества приверженцев этой религии. «118 (117) Ремесло воздержания уничтожило больше людей, чем все эпидемии чумы и самые кровопролитные войны», — недоумевает он. Узбек сравнил монастыри с пропастями, в которых христиане погребают своих потомков. Герои Монтескьё, живущие в Париже, поражаются лицемерию и алчности монахов. «118 (117) Дервиши держат в своих руках почти все богатства государства: это скопище скряг, всегда берущих и никогда не отдающих», — сообщает Узбек.

В переписке своих героев Монтескьё отразил также многие другие стороны жизни и нравов французов: пристрастие к азартным играм, супружеские измены, пороки судебной системы, отсутствие у Французской академии какого-либо авторитета, пустые споры в учебных заведениях. «110 (109) ...Ему больше девятисот лет, поэтому он иногда заговаривается», — поведал Рика своему адресату о Парижском университете. Герои Монтескьё делятся впечатлениями о происходящем не только во Франции, но и в других странах Европы. В частности, Узбек утверждает, что причиной разорения Испании стали её завоевания: вместо того чтобы самим переселяться за океан и осваивать колониальные земли, испанцам нужно было переселять коренных американцев на свою родину. Испанцев, которые истребили коренных жителей Нового света, Узбек назвал варварами. А у Рики не укладывалось в голове то, до каких пределов доходят зверства и ханжество инквизиторов: «29 ...Я слышал, что в Испании и Португалии есть такие дервиши, которые совершенно не понимают шуток и жгут людей, как солому»; «78 ...Инквизиция никогда не сожжёт еврея, не извинившись перед ним».

Причину религиозных войн Узбек увидел не в появлении разных способов богопочитания, а в духе нетерпимости стражей главенствующего культа по отношению к сторонникам других вероучений. По мнению Узбека, существование нескольких религий для государства лучше единоверия. Герой Монтескьё убеждён, что к благосостоянию страны ведёт не всеобщая приверженность её жителей определённым религиозным взглядам, а наличие у них гражданских свобод и свободы вероисповедания.

209

*

Над самым известным своим трудом «Дух законов» Монтескьё работал на протяжении двадцати лет. Тематика этой очень большой книги охватывает предметные области истории, права, политологии, социальной жизни, экономики, денежных отношений. Скрижаль нашёл в ней много интересных сведений о нравах, обычаях и законах, существовавших у разных народов земли.

Наибольшее значение этого труда для становления свободомыслия в Западном мире оказалось в том, что Монтескьё развил здесь суждения Марсилия Падуанского и Джона Локка о необходимости разделения власти на законодательную и исполнительную. До тех пор, пока власть, создающая законы, не отделена от той, которая их исполняет, и пока обе они не отделены от судебной власти, свободы в стране быть не может, утверждает Монтескьё.

Законодательная власть должна принадлежать всему народу, пишет он. Её осуществляет государственный орган, для работы в котором все правоспособные граждане выбирают своих представителей подачей голосов, по округам. Исполнительная власть должна находиться в руках одного человека — монарха или правителя. Судебную власть следует поручать лицам из народа, которые по установленному порядку привлекаются к исполнению судебных обязанностей.

Монтескьё детализирует сказанное. В свободном государстве законодательная власть не должна иметь права останавливать действия исполнительной власти, но она имеет право и должна наблюдать за тем, каким образом проводятся в жизнь учреждённые ею законы. Исполнительную власть следует тоже ограничить: она не должна иметь полномочий издавать постановления, но может отменять решения законодателей. Монтескьё уверяет, что при таком разделении прав и обязанностей все государственные органы вынуждены будут действовать согласованно.

Скрижаль запомнил также сказанное Монтескьё о свободе слова — о том, что возможность открыто выражать свои мысли является гарантией соблюдения всех других гражданских и политических прав. «19.27 Что касается свободы, каждый должен иметь право говорить то, что думает; и чтобы сохранить её, необходимо, опять же, чтобы каждый гражданин в этом государстве мог высказывать и публиковать всё, что законы прямо не запрещают говорить или писать», — настаивает Монтескьё. Чуть далее по тексту, в этой же главе «Духа законов», он уточнил, что в свободной стране не столь важно, хорошо или плохо рассуждают люди; важно то, чтобы человек мог высказывать свои взгляды, поскольку реализуемая таким образом свобода устраняет дурные последствия всех рассуждений.

Монтескьё своим трудом подвёл теоретическую основу под правовой порядок, который уже действовал в Англии. На основе принципа разделения власти, разработанного в «Духе законов», были построены государственные структуры Соединённых Штатов Америки, а затем и Франции.

210

*

Католическая церковь занесла трактат «Дух законов» в Индекс запрещённых книг. Это произошло в 1751 году — даже раньше, чем туда попали «Персидские письма». Причиной тому могла послужить убеждённость Монтескьё в том, что мщение светских и духовных властей инакомыслящим людям за Бога является источником зла и подавляет свободу граждан. Терпимое отношение Монтескьё к людям разных исповеданий церковь, должно быть, тоже восприняла как противоестественное. Высокопоставленных начётчиков могло возмутить и начало первой книги этого труда, где сказано, что всё существующее, даже сам Бог, имеет свои законы.

В отличие от Вольтера, который активно боролся с пережитками средневековья и несправедливостью, Монтескьё был исключительно кабинетным учёным. Когда возникла заминка с принятием его в члены Французской академии наук из-за слишком смелых «Персидских писем», он даже пообещал не объявлять себя автором этой книги. Тем не менее его труды во многом способствовали просвещению и духовному раскрепощению французов, а проведение в жизнь разработанной им теории разделения власти оказало огромное влияние на становление либеральных взглядов в мире.

211

*

Январь в Нью-Йорке выдался холодным. И как-то Аня, вздохнув, посетовала, что нескоро ещё то время, когда можно будет опять поплавать в тёплом море. Скрижаль, ничего не сказав ей, купил два билета на самолёт в Доминиканскую республику с возвращением домой через четыре дня.

Погреться на солнце у них не очень получилось, — с погодой не повезло. И хотя Аня купалась в море, вода тоже была прохладной. Но это их не огорчало: двум любящим сердцам, бьющимся рядом, довольно тепла. Поздним вечером, накануне отъезда, когда они прогуливались вдоль берега, Скрижаль предложил Ане стать его женой. Он любил её и хотел прожить с ней до конца дней. Глаза Ани заблестели от счастья. Она взволнованно посмотрела на него, и они крепко обнялись.

212

*

За изучением истории свободомыслия Скрижаль узнал, что в первой половине XVIII века во Франции стали распространяться материалистические и атеистические взгляды. С некоторыми суждениями Жюльена де Ла Меттри — одного из наиболее известных материалистов той эпохи — он познакомился, читая о пребывании Вольтера при дворе короля Пруссии Фридриха II. Скрижаль решил проследить этапы жизни этого дерзкого француза и уяснить его мировоззрение.

213

*

Жюльен Офре де Ла Меттри, чьё имя встречается также в написании Ламеттри и Ла Метри, родился в 1709 году на берегу Ла-Манша, в городе Сен-Мало. Получив медицинское образование в Париже и степень доктора медицины, он в 1733 году поехал совершенствовать свои знания в Республику Нидерландов, в Лейденский университет, где преподавал знаменитый врач Герман Бургаве. В 1735 году Ла Меттри вернулся из Лейдена на родину, в Сен-Мало. Работая врачом в городских больницах, он переводил на французский язык и издавал труды Бургаве, а также публиковал свои трактаты по медицине.

В 1742 году Ла Меттри переехал в Париж. Он получил должность хирурга в гвардейском полку и в качестве врача принимал участие в войне Франции за австрийское наследство. В это время он сочинял и публиковал памфлеты, в которых высмеивал неучей и шарлатанов, занимающихся медицинской практикой.

Первый свой философский труд «Естественная история души», позднее названный «Трактат о душе», Ла Меттри издал в 1745 году с вымышленным именем автора и указанием, что книга переведена на французский язык с английского. В этом трактате Ла Меттри изложил свои взгляды. У мира не было начала и не будет конца; материя содержит в себе силу, которая является непосредственной причиной как движения, так и возникновения жизни, доказывал он; и всё, что касается человека, может быть объяснено анатомией и физиологией. Интеллектуальные способности зависят от ощущений, а счастье — от физических причин; вопросы, связанные с познанием души, включая вопрос о том, что происходит с душой после смерти, никогда не разрешить, они выше способностей человека, утверждал он. Ла Меттри полагал очевидным только то, что душа материальна и подчиняется телу. Из сказанного в трактате следовало, что автор считает душу смертной.

Книга пользовалась большим спросом у читателей. Блюстителей единоверия она крайне возмутила. На заседании Парижского парламента королевский адвокат потребовал сжечь «Трактат о душе» как подрывающий основы религии и добродетели. И в июле 1746 года конфискованные экземпляры «Трактата о душе» были согласно приговору сожжены в Париже на той же Гревской площади, где начиная со средних веков сжигали еретиков и книги вольнодумцев.

Имя автора стало известно. Ла Меттри пришлось уйти со службы. Чтобы избежать тюремного заключения, он покинул Францию и поселился в Лейдене.

214

*

Живя в Нидерландах, Ла Меттри издал ещё несколько сочинений, в которых обличал врачей-шарлатанов. А в августе 1747 года вышла его книга «Человек-машина» — более дерзкий, более откровенный труд, чем «Трактат о душе». Имени автора на обложке не было.

«Мы видим, что во вселенной существует только одно [начало] и что человек — самое совершенное его проявление», — пишет он в этой книге. Тело человека представляет собой сложную, самозаводящуюся машину, которая восстанавливает силы от приёма пищи и в которой источники чувств и мыслей нельзя разграничить; однако мышление является результатом работы чувств. Смысл существования людей неясен; известно только, что каждый должен жить и умереть. Заявив это, Ла Меттри далее утверждает, что природа создала всё живое, от червя до разумной особи, исключительно для счастья.

Суждения Ла Меттри о душе в книге «Человек-машина» показались Скрижалю противоречивыми. В одном пассаже прозвучало, что душа — это лишь термин, о содержании которого люди не имеют никакого представления и который используют для обозначения мыслящей части организма. Однако чуть дальше по тексту Ла Меттри назвал душу главным элементом всей машины — её движущим началом, причём указал на материальность души и на то, что она находится в мозгу. В этом трактате он уже прямо заявил, что душа умирает вместе с телом.

В «Человеке-машине» Ла Меттри назвал себя приверженцем взглядов Пиррона, которого считают основателем скептицизма. Открыто отстаивая материалистическое мировоззрение, Ла Меттри говорит, что признание своего неведения в вопросах, касающихся Бога и смысла жизни, не мешает материалисту любить ближних, любить саму жизнь, быть нравственным, мудрым, справедливым и счастливым.

Атеисты, по мнению Ла Меттри, вовсе не заслуживают порицания. Тем не менее от их воззрений он отмежевался. В качестве сáмого убедительного аргумента в споре с атеистами он отметил то, что в природе одни и те же цели осуществляются бесконечным количеством разнообразных средств, но всегда абсолютно точно.

Республиканские Нидерланды в то время были самой либеральной европейской страной. Именно в Нидерландах вольнодумцы издавали свои сочинения, которые не могли опубликовать на родине. Но появление здесь «Человека-машины» крайне возмутило ортодоксов. Издатель этой книги Эли Люзак был оштрафован на большую сумму денег. Он раскаялся в содеянном, однако на расспросы представителей церковных властей об авторе отвечал, что имени его не знает. Между тем в Лейдене пошли слухи, что автор «Человека-машины» — тот самый врач, француз, который опубликовал «Трактат о душе». Опасаясь худшего, Ла Меттри ночью ушёл из города. А Эли Люзак продолжал тайно допечатывать и распродавать его книгу. Она быстро стала известной в Европе и вызвала бурную критику. Последовали издания в Германии и Англии. Во Франции трактат был запрещён, но его читали в рукописных текстах.

215

*

Предвидя громкий скандал, Ла Меттри ещё до выхода «Человека-машины» связался со своим земляком и другом, известным учёным Пьером Луи де Мопертюи, который жил в Берлине и являлся президентом Прусской академии наук. Когда Ла Меттри сообщил ему о своём бегстве из Лейдена, Мопертюи обратился к королю Пруссии Фридриху II с просьбой принять у себя опального философа. Фридрих покровительствовал вольнодумцам, и в феврале 1748 года Ла Меттри уже был в Берлине. Король назначил его на должность придворного врача и своего личного чтеца. Полгода спустя, в письме, датированном 18 октября и адресованном Мопертюи, Фридрих охарактеризовал своего приближённого вольнодумца: «Я очень рад моему знакомству с Ла Меттри. Большей весёлостью и бóльшим умом, чем у него, нельзя обладать. Он и среди врачей хороший доктор. Он материалист, но вовсе не материалистичен. Он иногда пускается в скандальные начинания, но мы здесь разбавляем его эпикурейское вино водой Пифагора».

Вольтер, который вскоре тоже поселился при дворе Фридриха II, высказывался о Ла Меттри не очень лестно. «IV Тогда в Берлине был врач по имени Ла Меттри, самый честный атеист из всех врачей Европы. Этот весёлый, приятный, легкомысленный человек знал теорию медицины так же, как его собратья, но несомненно был самым худшим из практикующих врачей в мире, так что, слава Богу, он не практиковал», — вспоминал Вольтер в «Мемуарах». Он испытывал неприязнь к Ла Меттри, но в частных письмах называл его и хорошим врачом, и самым чистосердечным человеком, хотя и самым безумным.

216

*

За три с половиной года, прожитых в Пруссии, Ла Меттри написал и издал ряд трактатов. В одном из них, «Анти-Сенека, или Рассуждение о счастье», Скрижаль увидел дерзкий протест против ханжества, против идеалов того образа жизни, который церковь сумела внушить христианским народам. Но стремясь расчистить людям дорогу к благоденствию — побуждая каждого человека наслаждаться отпущенным ему на земле сроком в полной мере, Ла Меттри попытался увлечь своих богобоязненных современников за тот рубеж, за которым свобода оборачивается вседозволенностью и деградацией личности.

Наиболее прочным является счастье, связанное с потребностями тела, заявил Ла Меттри в «Анти-Сенеке». Утоляй похоть, пей вино, ешь и спи — и будешь счастлив, а если этого не дано, живи в грязи и бесчестье: «...Утопай в них, как делают свиньи, — и будешь по-свински счастлив». Не важно, чтó именно приносит человеку удовлетворение и какой ценой; хорошо всё то, что делает его счастливым, поучает Ла Меттри своих читателей. Добро и зло в качестве источников получения удовольствий совершенно одинаковы, поэтому даже злодеи могут быть счастливы. В доказательство своей правоты Ла Меттри сослался на то, что в мире много счастливых дураков, негодяев и преступников и много бедствующих интеллектуалов, правдолюбцев и добродетельных людей.

Ла Меттри назвал истинными те взгляды, которые внушают людям вкус к жизни, а ложными — обещания вечного блаженства. Существует только одна жизнь, и поэтому счастье может быть только временным, заключил он.

Истину и ложь, гениальность и глупость Ла Меттри оценил той же меркой, что добро и зло, — степенью доставляемых удовольствий. Если заблуждения могут сделать вас счастливее, заблуждайтесь! — призвал он читателей «Анти-Сенеки»; веселье заменяет ум, — оно более приятно и более доступно людям. Лишь при всех других равных условиях интеллектуал счастливее невежды; размышления могут сделать более счастливым только счастливого человека, но в горестях они лишь усиливают страдания, пишет Ла Меттри. Малая доза опиума даёт человеку больше счастья, чем все трактаты философов вместе взятые. Так, договорившись до несуразицы, он заявил: «Пусть лишь чувство служит нам компасом, и тогда мы сумеем направить свои паруса к гавани свободы, независимости и наслаждения».

В «Анти-Сенеке» Ла Меттри сказал и о том, что угрызения совести бесполезны, от них нужно избавляться, — они являются порождением предрассудков, а для наказаний существует закон, который карает преступников; его и надлежит побаиваться. Ла Меттри не раз повторил, что он не намерен разрушать основы общества и поощрять дурных людей, а стремится показать, что каждый человек — будь он даже отцеубийца, кровосмеситель и вор — может быть счастлив.

Скрижаль подумал, что если бы каждый, кто пустился в плавание по морю жизни, действительно руководствовался бы в качестве компаса только своими чувствами, да ещё отключил бы голос совести, то из тех миллионов плывущих бок о бок парусников до гавани свободы и наслаждения добрались бы немногие.

217

*

«Очерк о свободе высказывания мнений», изданный в конце 1748 года, Ла Меттри начал посвящением английскому народу. Англия — единственная страна, где граждан не преследуют за убеждения, где они пользуются самой прекрасной из человеческих свобод — свободой слова, сказал он. Ла Меттри настаивает на том, что никто не должен обладать правом стеснять или ограничивать свободу людей в выражении своих взглядов; даже монарх не имеет права ущемлять её. Возможность беспрепятственно заявлять о своих суждениях служит индикатором здоровья общества: такая возможность ограничивается тем больше, чем более тираническим становится управление государством, утверждает Ла Меттри. Основными мотивами подавления свободы слова он назвал невежество гонителей, их страх увидеть разоблаченными свои недостатки и честолюбие.

Открытое высказывание мнений может быть вредно не само по себе, а только если имеет злой умысел, пишет Ла Меттри в этом трактате. Вслед за Бейлем он утверждал, что полную свободу слова нужно предоставить и атеистам, потому что отрицание существования Бога не причиняет вреда обществу. В качестве примера злоупотреблений свободой — одного из самых явных и грубых — он указал на чрезмерное влияние церкви. Ла Меттри набросился на богословов почти так же воинственно, как религиозные фанатики нападали на атеистов: «III Следовало бы уничтожить все эти катехизисы, которыми изобилует почти каждая страна и которые могут служить только тому, чтобы сделать народ суеверным и бесчеловечным, и заменить их другими, которые учили бы, как нужно относиться к ближнему вообще и к согражданам в частности».

В последних трудах Жюльена де Ла Меттри Скрижаль не обнаружил существенно новых мыслей по сравнению с уже прочитанным. В трактате Ла Меттри «Система Эпикура» он тоже увидел пропаганду материалистических взглядов, призывы к читателям наслаждаться настоящим и нападки на церковь. Религия является басней, она даёт надежду на призрачное счастье и не нужна честным людям, утверждает Ла Меттри. В 1751 году незадолго до смерти он издал собрание своих философских сочинений и первый раз поставил на книгах своё имя. В трактате «Предварительные рассуждения», написанном в том же 1751 году, он назвал философию ключом к познанию природы и наук, законов и гуманности. Не философы, а богословы сеют смуты и развязывают войны якобы во имя мира, заявил он. И «Систему Эпикура», и «Предварительные рассуждения» Ла Меттри закончил прославлениями короля Фридриха II. Он назвал Фридриха современным Юлианом и самым мудрым из королей, а Пруссию — счастливой и духовно свободной страной, где богословы не являются судьями философов и где находят покровительство люди, которых тираны преследуют за убеждения.

Ла Меттри умер в 1751 году в возрасте неполных сорока двух лет, — умер от отравления. По расхожей версии, причиной смерти был испорченный паштет, съеденный им за обедом у французского посла в Берлине. По другой версии, более похожей на правду, его отравили. С ним могли покончить завистники при дворе Фридриха II: Ла Меттри был одним самых любимых собеседников короля. Подослать отравителя мог и один из его непримиримых врагов — кто-то из его соотечественников.

218

*

В первой половине XVIII века во Франции по рукам ходили анонимные сочинения, в которых авторы высказывали материалистические и атеистические взгляды, обвиняли в преступлениях церковь и ратовали за освобождение народов от оков религии. И некоторые из этих книг Скрижаль нашёл.

Один такой трактат был издан в 1719 году в Нидерландах, в Гааге, на французском языке в качестве приложения к биографии Спинозы. Он назывался «Мысли Спинозы». Публикация была анонимной. Власти Гааги уничтожили тираж. Но в последующие годы это сочинение, озаглавленное иначе — «О трёх обманщиках», многократно переиздавалось и в Нидерландах, и в Швейцарии, и в Германии. Слухи о книге с таким названием ходили ещё в средние века. Для того чтобы придать своим анонимным трудам авторитет древних писаний, некоторые дерзкие критики мировых религий использовали заглавие «О трёх обманщиках». Скрижаль нашёл два таких, разных по содержанию текста. Его интересовал тот, который появился в 1719 году в Гааге: именно эту книгу тайно читали французы.

219

*

Автор «Мыслей Спинозы», или трактата «О трёх обманщиках», был эрудированным человеком. Он хорошо знал сочинения философов античности и новых времён, а также труды отцов церкви.

Все религии и все боги порождены страхами и надеждами невежественных людей; именно невежество является источником ложных понятий о Боге, о душе и обо всём, что составляет религию, пишет автор. Древность не знала религиозных систем: в каждом государстве, в каждом городе у каждого человека были свои обряды и представления о богах. Однако потом появились хитрые законодатели, которые учреждали каноны веры и церемонии, продолжает он. Эти основатели религий понимали, что их обман основан на страхах и невежестве людей, поэтому им очень важно было, чтобы народ оставался запуганным и тёмным. И они в этом преуспели. Отсюда пошло всё то зло, которое послужило причиной бесчисленных бед в мире.

Автор трактата «О трёх обманщиках» раскритиковал каждого из трёх основателей мировых религий. Начав с Моисея и сделав экскурс в ветхозаветную историю, он заключил, что вождь евреев — обманщик и тиран, который сначала взял власть в свои руки, а затем решил сделать её вечной. Моисей казнил вольнодумцев и недовольных его правлением, выдавая казни за божественное мщение.

Иисус — тоже обманщик, утверждает автор. Подобно тому как Моисей взялся за обучение невежественного народа, таким же образом поступил и основатель христианства: «3.12 Зная, как прославился Моисей, повелевавший невежественными людьми, Иисус решил начать с того же, и за ним последовали глупцы, которых он убедил в том, что его отцом был Святой Дух, а матерью — девственница». Однако в отличие от Моисея, который стал грозой для других племён и обещал исполняющим его закон лишь мирские блага, Иисус привлекал к себе народ посулами вечного блаженства на небесах — обещал бессмертие каждому, кто поверит в его божественную миссию. Как все реформаторы религий, Иисус творил чудеса, которые всегда привлекают невежд и являются верным средством для успеха честолюбцев. А поскольку простаков в мире видимо-невидимо, то не следует удивляться, что новые заблуждения, то есть заветы Иисуса, распространились столь же легко, как прежде произошло это с законом Моисея, рассуждает автор. Новозаветную историю он назвал жалкой басней, а христианство и все другие религии — грубым обманом, успех которого поддерживается корыстью, охраняется тиранией и объясняется недалёкостью и наивностью народа:

3.16 Утверждают, что религия, основанная на таком слабом основании божественна и сверхъестественна, словно неизвестно, что нет людей, более склонных поддерживать самые абсурдные мнения, чем женщины и глупцы. Поэтому неудивительно, что у Иисуса Христа не было последователей среди учёных; он хорошо знал, что его закон нельзя согласовать со здравым смыслом. Вне сомнения, что именно поэтому он так часто высказывался против мудрецов, исключив их из своего царства, куда допускал лишь нищих духом, простаков и слабоумных. Здравомыслящие люди должны утешаться тем, что им незачем быть среди безумцев.

О Мухаммеде в трактате сказано немного: он заимствовал из иудаизма и христианства для основания своей религии всё, что счёл нужным, а затем стал врагом иудеев и христиан. Пророк ислама возвысился таким же образом, как вождь потомков Израиля: «3.22 Он объявил себя пророком и посланцем Божьим; подобно Моисею, он творил чудеса и умел извлекать выгоду из страстей народа». Этот новый обманщик, Мухаммед, соблазнил обещаниями и баснями невежественную чернь, которая принялась восторженно славословить его.

«3.23 Вот что, читатель, можно сказать примечательного о трёх знаменитых законодателях, чьи религии поработили значительную часть мира...» — подытожил автор. Все разговоры Моисея и Мухаммеда с Богом, так же как божественное происхождение Иисуса, — это самые большие из обманов, которые когда-либо знало человечество, заявил он.

220

*

В последних главах трактата «О трёх обманщиках» автор изложил свои представления о Боге и о природе души. Люди, которые пользуются собственным умом, способны отрешиться от традиционных детских предрассудков и осознать, что Бог является и началом, и общностью всего живого:

4.2 Бог — это только природа, или, если угодно, совокупность всех существ, всех свойств, всех энергий. Он — внутренне присущая, а не внешняя причина их действий; его нельзя назвать ни добрым, ни злым, ни справедливым, ни милосердным, ни ревнивым; эти качества свойственны лишь человеку; следовательно, он не может ни наказывать, ни вознаграждать.

Сделав краткий обзор суждений философов о природе души, автор заговорил о том, что в мире существует тончайшая газообразная материя; она исходит от солнца и пребывает в постоянном движении. Это и есть душа мира, которая управляет им и оживляет его. Душа человека после смерти рассеивается так же, как души умерших животных.

У народов земли издревле существовали баснословные мнения, которые богословы выдавали и продолжают выдавать за непреложные, однако во все времена находились умные, честные люди, которые несмотря на преследования отвергали подобные измышления, заключил автор. Назвав себя одним из таких людей, он высказал надежду на то, что приверженцы истины найдут в этом трактате какое-то утешение.

221

*

Ещё один анонимный литературный труд, который заинтересовал Скрижаля, появился в рукописных копиях в 20-х годах XVIII века. Он назывался «Письмо Тразибула к Левкиппе». Скорей всего, автором его был французский учёный Николас Фрере, родившийся в 1688 году в Париже. В возрасте двадцати шести лет за суждения, высказанные в работе «О происхождении франков», он попал в Бастилию.

Фрере, если автором «Письма» был действительно он, утверждал, что религиозный фанатизм — самый большой источник зла на земле. Религия — это система заблуждений и тирании, изобретённая обманщиками для господства над умами людей; все религии ложны и вредны; только здравомыслие побуждает разумного человека публично почитать установленные в государстве религиозные традиции, считал он. Назвав христиан в сто раз более отвратительными, чем сторонники других религий вместе взятые, автор в качестве доказательства перечислил безжалостные кампании, в которых христиане уничтожили за религиозные убеждения сотни тысяч европейцев и истребили миллионы жителей Американского континента.

Бог — это призрак воображения, существующий исключительно в умах верующих, сказано в «Письме». О первопричине, о Боге, автор посоветовал не рассуждать; лучше направить усилия на то, что в самом деле полезно: «XIII Пусть нас заботят лишь окружающие нас люди, и давайте вести себя с ними так, чтобы мы страдали как можно меньше и получали как можно большее удовольствие». Только усилия разума и накопление опытных знаний, заявил автор, могут привести к тому, что религиозное рвение — источник зла, который бичует человечество уже столько веков, — наконец иссякнет.

222

*

Начиная с 1730-х годов многие свободомыслящие французы тайно читали увесистые, переписанные от руки тома, которые назывались «Записи мыслей и мнений Ж. М., священника...». Их автором был Жан Мелье. «Ещё пятнадцать — двадцать лет назад рукописные копии этого сочинения продавались по восемь луидоров», — вспоминал о том времени Вольтер в письме своему другу Этьену Дамилавилю. Столь баснословная цена за литературный труд говорила Скрижалю, что книга вызывала огромный интерес у читающей публики. Каждый, кто хранил её, рисковал потерять свободу. Архивный документ Бастилии, датируемый 1741 годом, свидетельствует, что преступление одного обвиняемого заключалось в торговле списками этого сочинения.

Вольтер называл труд Мелье слишком бунтарским. Но ужасаясь тому, на что замахнулся Мелье, он восхищался дерзостью этого приходского священника. Видимо откровенность Мелье придавала смелости самомý Вольтеру в его наступлении на церковь. Получив письмо с размышлениями Дамилавиля о том, какие сочинения хорошо бы издать для интеллектуалов, он ответил: «Я думаю, ничто никогда не произведёт более сильного впечатления, чем книга Мелье».

В XVIII веке эта книга стала широко известной во Франции во многом благодаря усилиям Вольтера. В 1742 году он сделал из неё небольшое извлечение и распространял его в рукописных копиях. Двадцать лет спустя, когда Вольтер жил в своих владениях на границе Франции и Швейцарии и мог не опасаться расправы за нарушение запретов, он издал в женевской типографии небольшую брошюру под названием «Избранные мнения Жана Мелье, адресованные его прихожанам...». При этом Вольтер обошёлся с текстом оригинала своевольно: он добавил в рукопись признания, которых автор не делал. Вольтер бесплатно высылал экземпляры этой брошюры своим знакомым, которые затем раздавали их надёжным людям. Именно он назвал труд Мелье так: «Завещание», и это заглавие закрепилось за книгой.

«Каждый честный человек должен иметь “Завещание” Мелье у себя в кармане», — писал Вольтер Д'Аламберу. Когда Скрижаль отыскал этот труд, состоящий из трёх томов, он подумал, что говоря о ношении «Завещания» в кармане, Вольтер, наверное, имел ввиду ту маленькую, изданную им брошюру. Но словá о необходимости знакомства с книгой Мелье Скрижаль воспринял всерьёз.

223

*

Жан Мелье в течение сорока лет, до самой смерти, служил католическим священником в одной из деревень Шампани. В «Завещании» он бегло упомянул о том, что в молодости его уговорили принять духовное звание и он пошёл на это, чтобы не огорчать родителей. Обращаясь прежде всего к своим прихожанам, Мелье признался, что делал своё дело с большим отвращением:

І.2 Я обязан был наставлять вас в вашей религии и хоть иногда говорить с вами о ней, чтобы оправдать тот мнимый долг, который я взял на себя в качестве священника вашего прихода. При этом меня отягощала необходимость действовать и говорить вопреки моим убеждениям, а также поддерживать вас в глупых заблуждениях и вздорных суевериях, которые я глубоко ненавижу и которые осуждаю. Я делал это всегда с большим трудом и крайним отвращением. Вот почему я ненавидел все нелепые обязанности моего служения, и в частности — все эти идолопоклоннические и суеверные мессы и те пустые и абсурдные причащения, которые я вынужден был совершать для вас. Я тысячу и тысячу раз проклинал их в душе, когда мне приходилось делать это...

Мелье работал над книгой, видимо, на протяжении всех долгих лет своего священнослужения. Из трёх её рукописных экземпляров, которые он доверил тем, кому счёл нужным, сохранился только один. Мелье умер в 1729 году. Ряд документов и событий, связанных с его смертью, свидетельствуют о том, что он ушёл из жизни по своей воле, — скорей всего, отказался от приёма пищи.

Мелье признался, что не мог открыто высказать то, что думал о порядках, существующих в мире, и о нравах людей, так как хотел прожить отпущенный ему срок спокойно. Он предпочёл быть услышанным после кончины, когда инквизиторы и святоши уже не достанут его:

І.2 Пусть священники, проповедники, доктора богословия и все виновники этой лжи, заблуждений и обманов выходят из себя и злятся после моей смерти сколько им угодно; пусть костят меня, если захотят, как нечестивца, вероотступника, богохульника и атеиста; пусть оскорбляют меня, обвиняют и проклинают, — мне всё равно. Точно так же пусть они сделают с моим телом что хотят — изрубят его на куски, зажарят или сварят и съедят под каким угодно соусом; мне это совершенно безразлично. Я буду уже всецело вне их власти...

Мелье подосадовал, что оскорбительные речи, которые прозвучат в его адрес после смерти, огорчат родных и друзей, но пояснил, что его ревностное отношение к истине, справедливости и общему благу выше всех других соображений.

Проштудировав три тома «Завещания», Скрижаль согласился с Вольтером: хорошо бы каждому человеку прочесть эту книгу — по крайней мере каждому верующему — с целью уяснить, чтó в его или её религиозных взглядах выдерживает критику, а что — нет. Мелье высказался о наболевшем. Именно боль за соотечественников, за всех угнетённых и обманутых, а также страстное желание открыть глаза людям на их заблуждения и на беззакония, которые происходят в мире, двигала им в этой работе. За чтением «Завещания» Скрижаль осознал, что это самый интересный, самый талантливый труд из всех книг атеистов, которые он прочёл.

224

*

По рассказу Мелье, он с юных лет убедился в слепоте и злобе людей, в бессмысленности суеверий, в несправедливости властей и в том, что множество ни в чём невиновных граждан подвергаются преследованиям. Он понял, что миром правят заблуждения, обман и произвол. Источником всех зол Мелье назвал политику властолюбцев и мистификации служителей культа, которые злоупотребляют легковерием и невежеством простого народа: одни добиваются подчинения людей, другие стремятся к признанию своей святости и даже божественности. Политика и религия уживаются между собой, как два вора-карманника, защищающих друг друга. «І.2 Религия поддерживает правительство, каким бы порочным оно ни было; и правительство в свою очередь поддерживает религию, даже самую глупую и пустую», — пояснил он свою мысль. Мелье возмущается тем, что на всей земле повсеместно тиранствуют короли и князья, что правители требуют от подданных непомерных налогов, даровых работ и услуг и при этом хотят, чтобы перед ними пресмыкались. Он посоветовал своим читателям бояться не тех дьяволов, которыми их пугают, а этих, сильных мира сего, потому что именно они издеваются над трудящимися людьми.

Говоря о том, что происходит во Франции, Мелье заявил, что страна стала послушным орудием честолюбия своих королей; они ни во что не ставят страдания своего народа и развязывают войны для расширения государственных границ. Хотя так поступают все монархи, дальше всех в своеволии и в тирании зашли последние короли Франции. «II.55 Никто не пользовался так абсолютной властью, и никто не сделал свой народ таким бедным, униженным и несчастным, и никто не пролил столько крови, не был виновником убийства стольких людей, пролития слёз стольких вдов и сирот, и никто не опустошил столько городов и провинций, как последний король Людовик XIV по прозвищу Великий...» — возмущается Мелье. Король, угнетая и обессиливая своих подданных, подрывает собственное благосостояние и рискует вызвать гнев народа, который приведёт к революции, пророчествует он.

Мелье сполна высказался о всеобщей продажности и раболепии соотечественников: знати, членов парламента, судей, придворных, иерархов и священников. Сокрушаясь, что все смирились со своим рабством, он укорял сограждан: «II.57 Если Тит Ливий прав, что для варваров законом является только подчинение своим господам, то теперь можно сказать, что нет нации более варварской, чем французы».

225

*

Мелье считал недопустимым то, что богатства земли и результаты труда находятся в частной собственности. При таком положении вещей жадность — корень всех зол — становится ненасытной; искатели благ стремятся заполучить как можно больше добра любыми путями, пишет он. В этой борьбе выигрывают зачастую негодяи, а честные люди страдают; одни имеют всё, а другие ничего; одни живут в роскоши, а другие умирают с голоду. Путь к счастью народа Мелье видел в организации жизни на коллективных началах, — в том, чтобы всеми богатствами и благами люди владели сообща на равных основаниях и чтобы все члены общины были заняты полезным трудом в соответствии со способностями и желаниями каждого человека. Тогда у всех будут одинаково хорошие жилища, все будут одинаково питаться и одеваться, полагал он.

При всей обеспокоенности бедственным положением простых тружеников и несправедливостью, царящей на земле, главное внимание в своей книге Мелье уделил не политике, не вопросам установления социальной справедливости, а доказательствам того, что все религии построены на заблуждениях. В качестве одного из первых доказательств он указал на очевидный для него факт: религия, которая одобряет тиранию и беззакония — то, что причиняет зло народу, — не может быть истинной.

226

*

Принято считать, что насаждение религиозных взглядов было необходимо в далёком прошлом для того, чтобы смягчать дикий нрав людей и чтобы легче держать их в повиновении, рассуждает Мелье. Если это действительно так, то лекарство со временем стало хуже самóй болезни, заключил он.

Все религии являются учреждениями несправедливости и лжи, заявил Мелье. Он привёл многочисленные примеры обманов, которые существуют во всех религиях, и указал на обожествления всего на свете: людей, собак, кошек, овец, быков, змей, огня, солнца, луны, звёзд, камней и деревьев. Из этого Мелье сделал вывод, что выдуманы не только все религии, но и те божества, которых почитают верующие. Задачу образованных людей он видел в просвещении сограждан, в освобождении народа от ложных представлений. Мелье и сам стремился помочь в этом своим читателям:

I.3 Знайте же, мои дорогие друзья, что вся практика богопочитания в мире — лишь заблуждение, иллюзия, выдумка и обман; что все законы и таинства, которые провозглашаются именем и властью Бога или богов, на самом деле всего лишь измышления человека, так же как все эти празднества, жертвоприношения и другие религиозные действия, совершаемые как богопочитания. Всё это выдумано, как я уже сказал, изощрёнными и хитрыми политиками, затем использовано и преумножено лжепророками, обманщиками и самозванцами, после чего слепо принято невеждами, и наконец, утверждено законами правителей и высокопоставленных особ, чтобы им легче было держать в узде народ и делать всё, что они хотят...

Как на ещё одно доказательство ложности всех религий Мелье указал на тот факт, что веру человека обычно определяет не сознательный выбор, а место рождения и воспитание. Человек должен следовать голосу разума; слепая вера служит только самообману и шарлатанству, утверждает Мелье; установление хороших законов и отношений в обществе на началах справедливости и честности принесёт людям в тысячи раз больше благ, больше удовлетворения и спокойствия, чем участие в нелепых обрядах и самоутешение домыслами церкви.

Обращаясь к своим соотечественникам, Мелье уверяет их, что они, так же как другие народы, находятся в плену иллюзий, что их тоже кормят сказками: церковь внушает легковерным пустые страхи и надежды — обещает спасение от страданий на том свете, заставляя терпеть муки ада в этой жизни. Мелье призвал католиков не обольщаться — не думать, что их религия непогрешима и божественна; скорее напротив — она самая нелепая в своих основных положениях и наиболее противоречит здравому смыслу; во всяком случае ничем не лучше других:

I.2 Вы соблазнены и обмануты не меньше, чем те, кто наиболее соблазнены и обмануты. Вы заблуждаетесь не меньше тех, кто наиболее глубоко ошибаются. Ваша религия не менее тщетна и не менее суеверна, чем любая другая; она не менее ложна в своих принципах, не менее смешна и абсурдна в своих догмах и правилах; вы не менее идолопоклонники, чем те, которых вы порицаете и осуждаете за идолопоклонство. Ваши представления отличаются от представлений язычников только по имени и форме.

Мелье не ограничился голословными заявлениями. Бóльшая часть его книги посвящена именно разбору догматических положений христианства и доказательству их ложности.

227

*

Вы наверняка бы посмеялись над простодушием некоторых народов, если бы узнали, что у них и верующие, и жрецы поедают своих богов, обращается Мелье к читателям-католикам. Но именно вы — этот народ, заявил он; вы благоговейно вкушаете фигурки из теста, которые священники учат вас отождествлять с Богом. Мелье недоумевает, каким образом удалось убедить людей в том, что тело и кровь, душа и божественность Иисуса в одно мгновение действием четырёх слов оказываются в кусочке хлеба и капле вина, точнее — в неисчислимом множестве этих святых даров. «II.37 Во всех религиях язычников безусловно нет ничего до такой степени смешного и абсурдного», — пишет Мелье. Он клеймит позором священников за этот бесстыдный обман — за то, что приписали себе способности творить богов тысячами, хотя на самом деле не способны сделать даже земляного червя.

Жана Мелье, человека трезвого ума, приводило в ужас то, насколько нелепа и даже смехотворна история христианства в учении церкви. Кратко пересказав её, начиная от изгнания Адама и Евы из рая до распятия Иисуса, он не смог сдержать своих эмоций:

II.40 Что?! Бог, бесконечно добрый и бесконечно мудрый, был настолько сильно обижен на людей из-за яблока, что решил отвергнуть их всех, погубить и сделать навсегда несчастными за провинность, которая не заслуживала даже удара плетью?! А потом он был умиротворён и примирён с ними ужасным богоубийством, которое они совершили, предав распятию и позорной жестокой смерти его божественного Сына?! Ужаснитесь, небо и земля, такому странному учению! — «Изумитесь этому, небеса»*. Одно это преступление должно было бы погубить людей на веки вечные, однако оно каким-то счастливым образом всех спасло. Какое безумие!

____________

* Книга пророка Иеремии, 2.12

Правосудие, которое безжалостно карает всё человечество за незначительный проступок Адама — за съедение какого-то плода в саду, — было бы жестоким и отвратительным; столь грубых, смешных и нелепых заблуждений никогда не было в язычестве, заявил Мелье. Он взывает к здравому смыслу христиан, которые всерьёз воспринимают не только библейскую легенду об истреблении ни в чём не повинных Божьих созданий по воле самогó Бога, но верят также домыслам церкви о том, что Бог обрёк на вечные страшные муки в аду миллионы в чём-то виновных людей. «III.88 Да вы просто безумцы, господа христопоклонники, вы глупцы, если думаете так!» — удивляется он.

С тем же запалом Мелье раскритиковал христианскую мораль. Комментируя слова Иисуса из Нагорной проповеди: «Благословенны нищие духом, потому что им принадлежит Небесное Царство. Блаженны скорбящие...», он попытался вразумить доверчивых людей, насколько безрассудно стремиться к скорби и страданию ради воображаемой награды. Мелье видел ущербность христианской этики и в том, что она осуждает взаимное влечение мужчин и женщин: считать эту склонность порочной и преступной — значит осуждать саму природу человека. К заблуждениям христианской морали Мелье отнёс также поучения любить своих врагов, благословлять проклинающих, отвечать добром на зло и не давать отпор изуверам. В жизни никак нельзя руководствоваться этими заповедями; они противоречат разуму, справедливости и нормам права; они благоприятствуют злоумышленникам и способствуют угнетению добропорядочных людей, настаивает Мелье. Этим указанием на противоестественность христианской морали он пополнил счёт своим доказательствам того, что христианская религия ложна.

228

*

Нет ни одной религии, приверженцы которой не ссылались бы на чудеса и знамения как на факты, подтверждающие её истинность, пишет Мелье. Уверяя читателей в беспочвенности такой убеждённости, он заметил, что для веры новозаветным чудесам есть ещё меньше оснований, чем для веры тем необъяснимым явлениям, о которых поведали древние авторы. «I.13 Дело в том, что о язычестве в большинстве случаев сообщают серьёзные историки, которых знали и уважали в своё время, а о том, что связано с возникновением христианства, сообщают только невежественные люди; они принадлежали к низам общества и не пользовались ни известностью, ни уважением...» — пояснил он свою мысль. Если бы Иисус был действительно чудотворцем, о нём рассказали бы талантливые писатели, а не простолюдины, которые не могли связно передать факты; кроме того, нет никакого ручательства в их искренности и честности; нет никаких доказательств, что евангелия написаны именно ими, очевидцами тех событий, а не подделаны, как многие другие книги. И стиль повествования в новозаветных текстах — это стиль сказок, причём плохо выдуманных и плохо изложенных, говорит Мелье. Он указал на противоречия в них и настоятельно посоветовал читателям не доверять евангелистам безоглядно.

Но даже если оставить в стороне вопрос о достоверности сверхъестественных событий, описанных в Библии, они не являются надежными свидетельствами истины, продолжает Мелье: если верить библейским книгам, чудеса совершали и добрые и дурные люди, пророки и лжепророки. Так, в Пятикнижии есть рассказы о чудесах, совершённых не только Моисеем, но и магами фараона; если верить евангелисту Марку, Иисус утверждал, что под его именем придут многие и явят чудеса, чтобы прельстить избранных. И апостол Павел во Втором послании к Фессалоникийцам поведал, что придёт некий нечестивец, который по внушению сатаны будет творить чудеса для обольщения неверующих.

В Библии нет никаких сверхчеловеческих знаний и нет никакой сверхъестественной мудрости, чтобы признать её детищем Бога; в ней встречаются те же заблуждения и мифы, что и в других древних писаниях. Некоторые библейские тексты содержат в себе полезные сведения и замечательные правила морали, но в трудах философов, историков и светских ораторов больше ума и знания, чем в них. Высказав это, Мелье заключил, что ни новозаветные чудеса, ни то, что церковь признала Библию священной книгой, не могут служить надёжными свидетельствами истинности христианской религии.

229

*

Христопоклонники — именно так Мелье в своей книге называет христиан — должны осудить себя за то же, за что осуждают язычников: за обожествление людей; Иисус был таким же смертным, как все, и умер на кресте, пишет Мелье. Он убеждает своих читателей в том, что рассказы о совершённых Иисусом чудесах появились только в результате заблуждений и обмана. Если бы обожествлённый назаретянин мог творить чудеса, они соответствовали бы его цели — избавлению всех людей от пороков и спасению всех погибающих, однако он этого не сделал. И своё обещание скорого установления небесного царства Иисус тоже не выполнил: прошло много веков, а никаких признаков чего-либо подобного не видно. «I.29 ...Надо быть удивительно простодушным или удивительно доверчивым человеком, чтобы верить таким нелепым обещаниям...» — поражается Мелье. Пытаясь отрезвить христиан, он говорит, что любой шарлатан может посулить ученикам и ключи от рая, и вечную жизнь, но так как никто не может подняться на небо и посмотреть, что там делается, и поскольку исполнение всех этих прекрасных обещаний откладывается, нет никаких оснований верить Иисусу.

Всё, что рассказывают о блаженстве и муках на том свете, основано только на самообмане, на фантазиях и лжи; никто из богопоклонников не видел после смерти ни добра, ни зла, никто не получил наград и не испытал мучений. Продолжая отвергать догматы церкви, Мелье высказался и о том, что блаженство в загробной жизни существует лишь в воображении людей, причём оно длится не дольше, чем земная жизнь таких мечтателей: если даже простая болезнь способна лишить человека чувств и сознания, то смерть и подавно.

Чтобы сделать обещания Иисуса истинными, христиане трактуют их аллегорически; таким образом из старых заблуждений они создают новые, пишет Мелье. Всё, что в католицизме считают исходящим от Бога, на самом деле не что иное, как фантазии, иллюзии и обман. Сделав такой вывод, он распространил его на все религии.

230

*

В своих представлениях о Боге христиане заблуждаются ещё больше, чем язычники, утверждает Мелье. Учение о Троице — о равенстве трёх богов одному — он назвал более абсурдным, чем веру древних народов в существование множества богов. Он поражается также нелепости учения церкви о том, что Бог воплотился в теле человека, и о том, что Иисус своей смертью искупил все грехи людей.

Мелье привёл многочисленные аргументы в обоснование того, что мир не сотворён, что материя вечна, что она имеет самостоятельную способность к движению и что Бога нет. Если бы Бог, каким представляют его христиане, существовал, он бы направлял движение абсолютно всего, что есть свете, даже самой малой частицы материи, то есть фактически целиком присутствовал бы в каждом теле, в каждом атоме. Иными словами, каждый атом материи являлся бы Богом или содержал бы в себе всю субстанцию Бога, рассуждает Мелье. А поскольку атомов бесконечное множество, то получается, существовало бы бесконечное множество богов, которые не могут составлять одно целое — не могут быть одним Богом.

Если бы Бог существовал, то такая верховная сила не могла бы остаться незамеченной, потому что чем выше чьи-либо совершенства, тем они явственнее; однако богословы тщетно тужатся доказать, что Бог есть. Если бы Бог действительно существовал, никто бы в этом не сомневался, никому не пришлось бы это доказывать. Пояснив свою точку зрения, Мелье в очередной раз заключил, что Бога нет. К тому же выводу он пришёл отталкиваясь от утверждения христиан, что Бог неизменен, лишён движений, эмоций и чувств: отсутствие каких-либо признаков у Бога означает, что Бога нет.

Если бы Бог захотел внушить людям любовь к себе и поклонение, он дал бы им в достаточной степени познать себя, чтобы они не спорили о том, существует ли он, и чтобы не обожествляли ни идолов, ни животных, ни себе подобных. А между тем народы земли за всю историю человечества не только не смогли прийти к согласию в представлениях о Боге, но не переставали ненавидеть и жестоко преследовать друг друга во имя надуманных догматов и обрядов. Даже приверженцы одной и той же религии не соглашаются между собой по главным вопросам веры. «III.77 Вот уже несколько тысячелетий люди воюют и жестоко преследуют друг друга огнём и мечом во имя любви и славы своего Бога...» — печалится Мелье. Невмешательство Бога, который мог бы прекратить эти пагубные расколы, служит ему ещё одним свидетельством того, что Бога нет.

Излагая свои взгляды, Мелье стремится уверить читателей, что атеизм вовсе не чудовищное, не противоестественное мировоззрение, каким его объявляют ревнители всех культов: атеисты, так же как богопоклонники, убеждены в существовании первопричины, но не признают за ней творческую силу, высший разум и всемогущество.

231

*

Всякое действие означает изменение; а так как творение — это действие, то нужно признать одно из двух: или Бог меняется, и тогда он не Бог — не то неизменное и неподвижное по своей природе первоначало, каким считают его христиане, — или же Бог не причастен к появлению вселенной, рассуждает Мелье. Церковному догмату сотворения мира он противопоставил своё ви́дение природы вещей и обосновал его.

Поскольку неизменный и неподвижный Бог не мог бы привести материю в движение, то значит оно извечно присуще самóй материи, заявил Молье. Во всяком случае, гораздо логичней предположить, что материя существовала всегда, чем согласиться с тем, что Бог создал мир из ничего, уточнил он. В отличие от противоречивых представлений о Боге, о котором люди спорят издревле, но о котором так ничего и не знают, всем известно, что материя существует: её можно видеть, трогать, убедиться в её делимости и способности к движению. Что же мешает признать первопричиной именно её? — спрашивает Мелье. Он не скрывает, что не может понять, каким образом возникло движение, но говорит, что гипотеза о сотворении мира в тысячу раз непонятнее, потому что подразумевает, что всё материальное произошло от нематериального. К тому же, если бы причина движений находилась в Боге, а не в самóй материи, люди были бы только орудиями Бога, неспособными двигаться самостоятельно.

Одно из доказательств первичности материи Мелье построил от противного. Если согласиться с тем, что Бога нет, — иными словами, если принять действительность такой, какой её видят атеисты, — это не повлечёт за собой исчезновение мира, но если предположить, что уничтожено всё материальное, то окажется, что уничтожена вся вселенная, пояснил он. Исходя из этих логических построений, Мелье заключил, что материя и дух не связаны между собой, — что материя существует сама по себе; коль так, значит она вечна и является первопричиной всех вещей. Следовательно нет ничего созданного, из чего, в свою очередь, можно сделать вывод, что создателя тоже нет.

232

*

Мелье в своём труде пустился также в доказательства того, что ни время, ни пространство, ни материя не могли быть созданы из ничего. Если согласиться с тем, что время сотворено Богом, значит Бог предшествовал появлению времени, но предшествовать чему-либо можно только во времени, рассуждает он. Выходит, время не сотворено — оно не могло иметь никакой предшествующей ему причины.

Подобным образом Мелье отстаивает свою убеждённость в том, что пространство тоже не создано: если никакого пространства до творения не существовало, то где был тот, кто должен был его создать? — спрашивает Мелье. И он ответил на этот вопрос: получается, Бог не был нигде, а быть нигде исключает не только возможность действовать, но исключает также все способы существования. Если же, как некоторые утверждают, Бог до творения пребывал в самом себе и не имел протяжённости, то Бог и в этом случае не мог бы создать бесконечное пространство, потому что между причиной и следствием должно быть какое-то соответствие, а его нет: не имеющее никакой протяженности, конечное, не может произвести бесконечное.

В таком же ключе Мелье построил доказательство того, что материя не могла быть создана из ничего. Материальные существа порождают или производят другие вещи — это наблюдается повседневно, однако создать материю нельзя; ни одно материальное существо на это неспособно. И тем более это не может сделать нематериальное начало, каким считают Бога, который к тому же не движется, и поэтому не может творить.

Таким образом, рассмотрев религиозные догматы о творении пространства, времени и материи, Мелье посчитал окончательно установленным, что нет ничего созданного, а значит нет и создателя; следовательно материя имеет источником движения саму себя, и она вечна. Не претендуя на объяснение механизма действия сил, скрытых в материи, он счёл во много раз более целесообразным предположить, что сами атомы способны к движению, чем принять догмат творения мира из ничего или согласиться с тем, что всеми вещами управляет высший разум. Мелье склонился к мысли, что наряду с хаотичным движением материальных частиц, существует также их упорядоченное движение, которое подчиняется естественным законам; в соответствии с этими законами все вещи и явления в природе и возникают.

233

*

В существовании неупорядоченных движений, которые причиняют зло, Мелье увидел ещё одно доказательство того, что Бога нет, — если бы существовал, то покровительствовал бы добрым людям, не допускал бы несправедливости или по крайней мере карал бы злодеев. Но это не происходит: земля преисполнена зла, бедствий, обмана; безвинные страдают, а преступники благоденствуют. Если бы мир был сотворён великим мастером, не существовало бы ни пороков, ни болезней, ни бед, ни смерти; ни одно создание не было бы несчастным, даже пауки, мухи и земляные черви, которых так легко раздавить. Как же можно верить и заставлять верить других в то, что Бог всемогущ, бесконечно благ и бесконечно мудр? — удивляется Мелье.

Этот дерзкий священник заявил, что если бы Бог или боги существовали и способны были бы творить добро и устранять зло, но при этом не прилагали бы усилий к установлению справедливых порядков в мире, то они заслуживали бы скорее порки, чем поклонения. Если Бог наставляет всех и каждого совершать только добрые поступки, а сам не делает того же, он в тысячу раз больше заслуживает упрёка, чем люди. Рассуждения привели Мелье к тому же атеистическому выводу: «III.79 Я считаю, что всё самое прекрасное и самое замечательное в природе не столько доказывает существование всемогущего и бесконечно доброго Бога, сколько малейшее зло доказывает, что его не существует».

Зло неизбежно, даже если не принимать во внимание тех бед, которые исходят от пороков людей, утверждает Мелье. Если бы ничто не останавливало размножение всего живого, земля не вынесла бы этого: природа требует гибели своих творений, что является благом для одних и злом для других. Отсюда следует, что мир не был создан существом, бесконечно совершенным, и значит Бога не существует.

Христиане занимаются самообманом, пытаясь доказать, что зло — к добру и что праведники за муки в этой жизни будут вознаграждены в другом мире, пишет Мелье. «III.88 Кто сказал им, что это так? Какой у них опыт? Какие у них доказательства?.. — поражается он. — Если Бог хочет сделать их вечно счастливыми на небе, неужели он должен сделать их жалкими и несчастными на земле? Что за глупость даже думать так?!». Если Бог действительно спасает мучеников, то получается, он причиняет им зло, чтобы затем смилостивиться над ними. Продолжая задавать вопросы, Мелье стремится рассеять иллюзии легковерных, показать нелепость такого положения вещей:

III.88 Что бы вы сказали о правителе или монархе, который задумал разрушить своё государство или соседние страны, чтобы показать силу своего могущества? Что бы вы сказали о враче, который задумал распространить заразные болезни среди людей, чтобы показать свои знания и способность излечить их? Что бы вы сказали о судье, который задумал провоцировать преступления и наказывать преступников, чтобы явить непреложность своего сурового правосудия?

Рассматривая и страстно опровергая христианские догматы, Мелье указал на несовместимость одного положения церкви с другим: учение о том, что людей, спасённых Богом, меньше, чем осуждённых, противоречит тому, что зло способствует добру; если на одного человека, который достойно претерпевает все скорби жизни и заслуживает награду, приходится тысяча обречённых на вечные муки в аду, то нельзя утверждать, что Бог допускает зло только для извлечения из него блага. Главными источниками зла Мелье назвал невежество народа, скверные законы, которые вынуждают людей терпеть лишения и толкают к порочной жизни, а также отсутствие хороших правительств.

234

*

Мелье в «Завещании» вступил в спор с верующими, которые считают душу бессмертной. В частности, он оспорил суждения Декарта и его последователей о том, что неуничтожимость души объясняется свойством, позволяющим ей существовать самой по себе, а именно — её нематериальностью, лишённостью всех качеств, которыми обладают тела.

То, что нематериально и не имеет протяжения, лишено всего, иными словами, не существует, рассуждает Мелье. А поскольку душа, управляющая телом, реальна, она должна быть материальной. Делимость и наличие формы — это лишь некоторые из возможных свойств тел, заметил он, и в качестве примера другого рода материальных явлений Мелье указал на ветер. Таким образом, отсутствие протяжения у мыслей, чувств, знаний и воли ещё не доказывает то, что они не материальны; именно видоизменения материи создают все мысли и чувства человека, утверждает Мелье. В своих обобщениях он пошёл дальше: «III.91 ...То, что мы называем жизнью и смертью, красотой или уродством, силой или слабостью, здоровьем или болезнью, — это всего лишь модификации материи, из которой состоит тело». Этот же вывод он распространил на душу в целом. Как без глаз нет зрения, без ушей — слуха, без мозга — мышления, так без тела нет души. Пояснив свою точку зрения, он заключил: «III.91 ...Следовательно, наша душа — это лишь материя, более тонкая и более подвижная, чем другая, грубая материя, которая составляет конечности и видимые части нашего тела».

Доказывая, что душа материальна и смертна, Мелье отметил и то, что душа крепнет по мере укрепления тела и слабеет в меру угасания человека. К тому же, если бы душа была неким исключительно духовным началом, она никаким образом не могла бы познавать предметы материального мира.

Тем педантам, которые строго придерживаются буквы Писания, Мелье напомнил, что в Ветхом Завете нет даже намёка на бессмертие души: ни Моисей, ни другие пророки ничего об этом не знают. Моисей говорил только о наградах и наказаниях в этой, земной, жизни, которая заканчивается вместе с кончиной тела. Если библейские книги действительно боговдохновенны и если бы умирающих ожидала загробная жизнь, Бог непременно поведал бы о ней избранному им еврейскому народу, рассудил Мелье. Неосведомлённость людей о какой-то другой реальности он посчитал несомненным доказательством того, что её нет, как не существует и бессмертия души. А принятие этих выводов означает, что нет ни наказаний за грехи, ни наград после смерти. Сделав такое заключение, он в очередной раз повторил: «III.94 Следовательно, всё, о чём говорят наши христопоклонники, — лишь суета, ложь, заблуждения, иллюзии, обманы и выдумки человеческого разума...».

235

*

В последних главах «Завещания» Скрижаль услышал крик души человека, который всеми силами старался убедить не только французов, но и всех землян в том, что каждая из религий мира является измышлением:

III.98 Я хотел бы, чтобы мой голос был услышан от одного конца королевства до другого или даже от одного конца земли до другого; я кричал бы изо всех сил: «Люди, вы безумцы! Ведь это безумие позволить так себя обманывать и слепо верить в такую глупость!».

Сокрушаясь о том, что бесправные граждане смирились со своим рабством, Мелье высказал сожаление, что уже нет, как в древности, благородных тираноубийц, таких как Брут и Кассий, и что не видно смелых писателей и ораторов, которые порицали бы деспотов, открыли бы угнетённым людям глаза на произвол монархов и побудили бы все народы подняться на борьбу с угнетателями за свою свободу. Всех соотечественников, находившихся на государственной службе, от мелких чиновников до командующих войсками, Мелье назвал жалкими рабами, которые не задумываясь сожгут свою родину по приказу короля. Он призвал читателей не верить церковным догматам, прозреть и познавать мир самостоятельно. Только разум способен вести людей к знаниям и к самым великим свершениям, заявил Мелье. Своё понимание истинной религии он как приходской священник облёк в проповедь:

III.98 И пусть не будет среди вас никакой другой религии, кроме религии мудрости и чистых нравов, никакой другой, кроме честности и порядочности, никакой другой, кроме откровенности сердца и щедрости души, никакой другой, кроме полностью уничтожающей тиранию и суеверное поклонение богам и их идолам, никакой другой, кроме поддержания справедливости во всём и равенства, никакой другой, кроме добросовестного труда и соблюдения норм общественной жизни, никакой другой, кроме сохранения свободы народа, и наконец, никакой другой, кроме любви друг к другу, поддержания нерушимого мира и согласия между вами.

Скрижаль подумал, что интеллектуально развитый, здравомыслящий христианин за чтением «Завещания» по меньшей мере усомнится во многом из того, чему верил. Но Скрижаль понимал и другое: те верующие люди, к которым Мелье взывал в своей дерзкой книге, вряд ли отыщут её и откроют; к тому же нужно терпение, чтобы прочесть все три тома. В них немало повторений. Мелье многословен. Он то и дело возвращается к рассмотренной им теме и опять подробно втолковывает читателям то, что уже разъяснял раньше. Скрижаль допускал, что «Завещание» так и останется почти неизвестным трудом. Но он был очень рад, что познакомился с ним и что существует такая интересная книга, побуждающая к размышлениям.

____________________

Читать следующую главу

Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»

На главную страницу