"Скрижаль". Книга 5 - Становление прав и свобод в Англии 2

Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 5. Становление гражданских прав и свобод в Англии от упрочения позиций парламента к началу XVII века до падения монархии

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Становление гражданских прав и свобод в Англии от упрочения позиций парламента к началу XVII века до падения монархии.

В первой половине XVII века обострение борьбы английского парламента за ограничение власти короля привело к беззакониям в стране и гражданским войнам.

В марте 1603 года, после почти полувекового правления Англией и Ирландией, умерла королева Елизавета. У неё не было детей, и её власть унаследовал король Шотландии Джеймс VI Стюарт, который стал королём Англии и Ирландии под именем Джеймс I. Считая власть монарха абсолютной, непререкаемой, он не сумел добиться взаимопонимания с членами парламента Англии.

В марте 1625 года Джеймс умер, и правителем трёх королевств стал его сын Карл. Вместе с короной он унаследовал от отца высокомерное отношение к членам Палаты общин. Карл принимал решения, не согласовывая их с избранниками английского народа, а в течение одиннадцати лет и вовсе не созывал парламент. Когда же он осознал необходимость тесного сотрудничества с депутатами и пошёл на уступки, было поздно. В 1642 году законодатели потребовали от него передать всю полноту власти в Англии им. Это привело к гражданской войне, которая закончилась победой армии над парламентом и королём: законодатели потеряли свободу принятия решений, а Карл был казнён.

Предвестие, завязку грядущей революции в Англии Скрижаль увидел в конфликте между порядком в решении государственных дел в Лондоне и убеждениями короля Шотландии Джеймса VI; на многих языках, включая русский, его чаще называют именем Яков по латинскому написанию Iacobus. Свою роль в обострении этого конфликта сыграла также меньшая значимость парламента Шотландии в XVI веке по сравнению с ролью парламента в политической жизни Англии. Став в 1603 году королём Англии и Ирландии, Джеймс перебрался в Лондон. Здесь он столкнулся с действительностью, которая не отвечала его ожиданиям.

В 1598 году, будучи королём только Шотландии, Джеймс опубликовал эссе под названием «Истинный закон свободных монархий, или Общие и взаимные обязанности между свободным королём и его подданными». В этом трактате он высказался о правомерности абсолютной, ничем не ограниченной власти. «Царь-пророк Давид назвал королей богами, потому что они сидят около престола Бога на земле и дают ему отчёт о своём правлении», — просвещал Джеймс читателей. Сославшись на царя Давида, он скорее всего имел в виду тот стих из Псалтири, который согласно апостолу Иоанну процитировал Иисус, когда доказывал свою богосыновность: «81(82).6 Я сказал: вы — боги». В обосновании законности единоличной власти Джеймс отталкивался также от повеления Иисуса повиноваться светским правителям и от слов апостола Павла, который в начале 13-й главы Послания к Римлянам заявил, что нет власти не от Бога, и значит противящийся воле монарха не исполняет волю Творца. Джеймс привёл в пример и Вильгельма Завоевателя, который в 1066 году прибыл со своей армией в Англию, стал королём при помощи военной силы, после чего изменил законы страны — и эти законы с тех пор якобы исполняются.

Именно короли создали законы и диктуют их — должны диктовать — своим народам, утверждал Джеймс; парламент же представляет собой не что иное, как главный суд короля, но высший судья над подданными — именно он, монарх:

Король является властелином всей земли, так что он — господин каждого человека, который на ней живёт; он имеет власть над жизнью и смертью каждого из них. Хотя справедливый правитель не отнимет жизнь ни у кого из своих подданных без чёткого закона, те законы, в соответствии с которыми он поступает, установлены им самим или его предшественниками; и поэтому власть всегда исходит от него.

Поступки самогó монарха не ограничены никакими формальными рамками: «...Добрый король будет действовать в соответствии с законом, однако не связан с ним, а руководствуется своей доброй волей и служит хорошим примером для своих подданных». Мысль о безоговорочном верховенстве монарха Джеймс растолковал читателям на примере: «Король по отношению к своему народу по праву сравним с отцом детей или же с головой по отношению к телу, состоящему из разных частей». Стремясь разъяснить исключительную роль и неизменную правоту монарха, он заметил, что именно голова заботится о теле, а порой даже принимает решение отрезать какой-то загнивающий орган, чтобы сохранить всё тело в целостности.

За двадцать два года правления Англией Джеймс I созывал парламент только четыре раза. В трактате «Королевский дар», который он написал в 1599 году для своего старшего сына Генриха, Джеймс поведал о том, каким образом нужно руководить страной. «II ...Не созывай парламент, разве что по необходимости для введения новых законов, что случается редко», — поучал он своего наследника.

Первый раз Джеймс созвал парламент Англии в начале 1604 года. Представители народа должны были обсудить ряд вопросов, включая субсидирование короля, принятие мер для устранения религиозных распрей в стране, решение проблем с монополиями в торговле, но не эти задачи оказались главными. Прежде всего Джеймс хотел добиться от парламента согласия на объединение Англии и Шотландии в одно королевство. На открытии первой сессии в марте 1604 года, выступая в верхней палате — в Палате лордов, он привёл аргументы в пользу такого союза, и в частности сказал:

Я — муж, и весь остров — моя законная жена; я — голова, и это моё тело; я — пастырь, и это моя паства. Поэтому надеюсь, что ни один человек не будет настолько неразумным, чтобы думать, что я, христианский король по Евангелию, должен быть полигамистом и мужем двух жён...

Стремясь убедить парламент в необходимости объединить два королевства под властью одного монарха, Джеймс не учёл враждебность англичан по отношению к шотландцам, которая глубоко засела в их душах после всех войн и вооружённых столкновений между двумя народами в предыдущие века. К тому же англичане видели в шотландцах недалёких и бедных людей. Юристы, которые составляли значительную часть нижней палаты в парламенте Англии — Палаты общин, опасались также, что законы каждой из стран, в случае союза между ними, перестанут действовать. Больше всего депутатов тревожило то, что правитель объединённого королевства не станет выполнять положений Великой хартии. Тем не менее парламент согласился всесторонне рассмотреть этот вопрос. Законодатели сформировали комиссию из равного числа представителей обеих палат, которая совместно с такой же парламентской комиссией Шотландии должна была обсудить условия союза двух стран, с тем чтобы в следующем году доложить парламенту о результате своей работы. Джеймс проявлял нетерпение в решении этого и других вопросов; он оказывал давление на парламент, вёл себя высокомерно, допускал неуважительные высказывания по отношению к депутатам и предъявлял требования, которые ставили под сомнение их права и свободу слова.

Надменностью и стремлением диктовать свою волю Джеймс задел чувство собственного достоинства многих депутатов. Спустя два с половиной месяца после начала работы парламента, в июне 1604 года, Палата общин сформировала комитет из семидесяти человек с целью прояснить королю свою позицию в решении всех обсуждаемых дел и опротестовать его противоправные действия по отношению к избранникам народа. Результатом работы этого комитета стал документ «Извинение Палаты общин» — Apology of the Commons, или точнее Form of Apology and Satisfaction. Слово apology означает не только «извинение», «оправдание», но и «защита». Прочитав это послание, Скрижаль осознал, насколько оно важно для понимания тех сил, нарастание и взрыв которых привёл к революции в Англии.

После слов о достоинствах короля, после выражения любви и уважения к нему, в извинении-защите Палаты общин было сказано, что король, видимо, плохо проинформирован о законах и обычаях народа, которым призван управлять, или даже намеренно введён в заблуждение. Депутаты напомнили ему о своих правах:

...Со всем смиренным и должным уважением к Вашему величеству, нашему Верховному правителю и главе, мы, вопреки этим измышлениям, утверждаем,

Во-первых, что наши привилегии и свободы — это наши права и наследие, которые принадлежат нам не в меньшей степени, чем наши земли и наше имущество.

Во-вторых, что они не могут быть отняты у нас, отвергнуты или нарушены, разве что с явной несправедливостью по отношению ко всему королевству.

В дальнейших параграфах этого документа сказано, что суд парламента является высшим судом в стране, диктующим, с согласия короля, законы другим судам. Депутаты уведомили Джеймса, что никто не властен ни нарушать свободу выборов в парламент, ни посягать на их права ничем не ограниченной свободы в обсуждении любых проблем. Авторы этого послания напомнили также королю о неприкосновенности депутатов — о том, что их нельзя подвергнуть аресту и заключить в тюрьму. Здесь же они назвали недавние случаи нарушений этих привилегий и выразили протест против такого пренебрежения их законными правами. От имени всех членов Палаты общин авторы документа заявили, что в этом первом созванном королём парламенте, начиная с первых же заседаний, их привилегии оспариваются больше, чем когда бы то ни было за всю историю существования парламента в Англии. Депутаты пояснили свою озабоченность тем, что может наступить день, когда на трон сядет тиран, и поэтому отстаивание прав представителей народа является их обязанностью перед потомками.

Члены комитета Палаты общин напомнили Джеймсу о недопустимости ни силовых мер, ни законодательных решений в делах веры:

...Ваше Величество должно быть введены в заблуждение, если кто-то заявил, что короли Англии имеют какую-то абсолютную власть, чтобы самим изменить религию (которая под защитой Бога должна быть во власти выбора любого смертного человека), или же вводить какие-либо законы помимо тех, которые касаются мирских дел, с согласия парламента.

Послание заканчивалось пожеланием Джеймсу, чтобы та исключительная любовь, с которой его встретили англичане, навсегда осталась в их сердцах. А причину этого обращения к королю авторы пояснили своей обязанностью быть до конца честными. Зная, что Джеймс считал себя исполнителем воли Всевышнего на земле, они как бы невзначай оспорили это: «Говорят, голос народа о том, что ему известно, подобен голосу Бога».

Палата общин большинством голосов не одобрила этот документ. Против его вручения королю выступил и Фрэнсис Бэкон, автор «Великого восстановления наук». Он был член комитета семидесяти депутатов, которые составили «Извинение Палаты общин», а в скором времени он стал лорд-канцлером в правительстве Джеймса.

Скорее всего, у короля в Палате общин был свой информатор. Во всяком случае, знакомство с ходом дальнейших событий убедило Скрижаля в том, что Джеймс узнал о содержании этого послания или даже прочёл его.

Две недели спустя после слушаний и обсуждения текста «Извинения» в Палате общин Джеймс, король Шотландии, получивший корону Англии, выступил перед членами обеих палат этой малоизвестной ему страны. В его высокомерной речи Скрижаль увидел начало конфликта, одним из трагических последствий которого стала казнь Карла I — сына Джеймса; пока же мальчику было три года. В этой речи Джеймс посетовал, что парламент Англии разбит надвое, а не является единым депутатским корпусом, как сложилось это в Шотландии и как должно быть. Сказав, что из-за такого разделения парламента он вынужден обратиться к Палате лордов и Палате общин по отдельности, Джеймс сначала похвалил лордов за скромность, справедливость и верность, чем и ограничил своё обращение к представителям знати и духовенства. Вся его дальнейшая речь была адресована членам Палаты общин, избранникам народа — рыцарям и гражданам Англии низшего сословия. «Я не буду благодарить, где не думаю, что благодарность заслужена. [...] Наглость и дерзость некоторых подавляет всех скромных людей. Вы видите, что я не настолько глуп, чтобы хвалить дураков», — возмущенно заявил Джеймс депутатам. Он откровенно, с досадой, высказался о том, что его ожидания найти в членах парламента послушных исполнителей своей воли не оправдались:

Слишком любопытными вы были и, прости вас Бог, слишком ревностными ко мне. В моём правительстве в Шотландии, где я управлял людьми самых высоких нравов, меня воспринимали не только как короля, но как, скажу, канцлера. Напротив, здесь — нет ничего, кроме любопытства с утра до вечера, чтобы найти изъяны в моих предложениях. Там — всё принималось, что исходило от меня; здесь — всё подвергалось сомнению.

Желание депутатов всесторонне рассмотреть каждый вопрос, прежде чем принять какое-либо решение, не исключая предложений, исходящих от короля, Джеймс воспринял как личное оскорбление. Продолжая обращаться к Палате общин, он произнёс несколько фраз, в которых употребил выражение apology-maker, что ясно указывало на его осведомлённость в существовании документа Apology of the Commons. Джеймс произнёс их с сарказмом: «Лучший извиняющийся из всех вас, при всём его красноречии, не может сделать всё надлежащим образом. Поистине, очень важно приносить извинения, когда они ничего не значат». Выказав таким образом неуважение и даже презрение к депутатам, он в конце речи потребовал от них уважение к себе и заключил выступление словами: «Я хочу, чтобы в будущем вы использовали свою свободу с большей сдержанностью».

Вместо того чтобы сотрудничать с избранниками народа и тем самым уменьшить тяжесть существующих в Англии проблем, Джеймс подсыпал пороха в эту невидимую, уже заложенную под всей страной и помалу наполнявшуюся бочку. Раскрытие Порохового заговора в ноябре следующего года, когда католики намеревались взорвать Вестминстерский дворец, где заседал парламент, спасло жизнь ему и многим англичанам. Но затаённая в сердцах обида депутатов, которые разъехались по домам и рассказали своим землякам о надменности нового монарха и его пренебрежении к законным правам парламента, таила в себе гораздо бóльшую взрывную силу, которая в конце концов сокрушила саму королевскую власть.

Став королём Англии, Джеймс решил достичь единства своих подданных в вере. Тем самым он существенно обострил ситуацию в стране. Священников пуритан лишили возможности проповедовать, — у них отняли приходы. Началось преследование католиков. Хотя англиканство ответвилось от Римской церкви, его приверженцы в большинстве презирали и даже ненавидели братьев по вере; католиков в Англии называли не иначе как папистами.

Финансовое положение Джеймса с каждым годом осложнялось. К 1610 году его долги достигли критической суммы. Чтобы погасить их и обеспечить стабильный ежегодный доход казны, лорд-казначей Роберт Сесил обратился к парламенту с проектом финансовой реформы. Сесил заранее предпринял меры к тому, чтобы среди депутатов оказалось как можно больше сторонников его плана.

Очередная сессия английского парламента открылась в феврале 1610 года после длительного перерыва в заседаниях. Выслушав доклад Роберта Сесила о нуждах короля с требованиями субсидий, члены Палаты общин приняли сказанное к рассмотрению. В то же время они представили Джеймсу ряд встречных требований и жалоб; в частности, законодатели предложили смягчить феодальные, кабальные для арендаторов земель, порядки.

Джеймс привык к тому, что парламент Шотландии послушно исполнял его указания. Между тем в парламенте Англии депутаты пользовались свободой слова и отстаивали интересы народа с давних времён. И Джеймс, по всей видимости, был шокирован и разгневан, когда узнал, что по одной из инициатив, выдвинутых в Палате общин в качестве возможного пути решения проблем казны, прозвучало предложение попросить его, короля, уменьшить свои непомерные расходы.

Видя, что решение его финансовых проблем затягивается, Джеймс сам выступил в парламенте. Эта речь сохранилась. Она датирована 21 марта 1610 года по Юлианскому календарю. Вчитываясь в текст, Скрижаль внимал словам короля так, будто слушал его в качестве одного из депутатов.

Джеймс начал речь с того, что изложил главные положения своего трактата «Истинный закон свободных монархий». Короли являются богами на земле и как бы отцами своих народов, заявил он. Поэтому выступление против воли монарха Джеймс представил чуть ли не богоборчеством: «Я заканчиваю это пояснение, касающееся власти королей, Аксиомой Божественности: оспаривать то, что может сделать Бог, — это богохульство».

Так же как в парламентской речи в июле 1604 года, Джеймс после слов, адресованных обеим палатам, обратился к членам Палаты общин особо; его тон порой становился довольно высокомерным, и в сказанном слышалась острастка. В частности, король высказал пожелание, чтобы депутаты не вмешивались в вопросы государственного управления. «Это моё ремесло... — заявил он. — Меня нельзя учить моим полномочиям».

Приступая к разговору о решении финансовых проблем казны, ради чего эта сессия парламента была открыта, Джеймс сказал, что ожидает получить то, что ему положено. Скрижаль занёс в свой архив главные положения этой речи:

Если король хочет, то и государство хочет; и поэтому усиление короля — это сохранение и усиление государства. [...] Ведь в мирное время я должен обеспечивать справедливое управление вами, а во время войны должен защищать вас оружием, но ни то ни другое я не могу сделать без достаточных средств, которые должны быть обеспечены вашими налогами и снабжением. [...]

Это правда, я требую больше, чем когда-либо требовал король Англии; но у меня есть гораздо бóльшая и более обоснованная причина требовать, чем когда-либо делал это король Англии. [...]

Это правда, что я много потратил; но все же, если бы я сэкономил на любых из этих вещей, которые вызвали бóльшую часть моих расходов, я должен был опозорить королевство, себя и королеву.

Свои траты Джеймс пояснил большими расходами на его коронацию, на богатый приём иностранных гостей, на многие щедрые, но необходимые подарки, на военные нужды, на содержание армии и прочее. Чем более обеспечен король, тем бóльшая честь его подданным, уверил он депутатов. Сбор необходимой денежной суммы не должен отразиться на благосостоянии налогоплательщиков, а многим даже пойдёт на пользу, сказал он. Из его слов следовало, что народ чуть ли не бездельничает и не знает, на что потратить деньги:

Я надеюсь, что в Парламенте и вне его нет таких хороших подданных, которые не будут довольны установлением разового справедливого сбора и обеспечением достойного положения их Короля, чтобы сэкономить из своего кошелька столько, сколько выбрасывают в одну ночь на игру в кости или в карты или даруют ради прихотей своему коню, что может сломать ему шею или ногу на следующее утро. [...] Итак, я хочу, чтобы вы быстро завершили своё дело. [...] Чем дольше я буду нуждаться в помощи, тем больше будет расти мой долг и тем бóльшую помощь я должен буду искать.

После продолжительных дебатов, которые продлились ещё четыре месяца, парламент решил удовлетворить финансовые запросы Джеймса, однако в меньших по сравнению с затребованными размерах; король и Палата общин были на грани разрыва отношений, но в конце концов обе стороны пошли на уступки. Следующая сессия парламента, назначенная на октябрь этого же 1610 года, должна была решить, каким образом согласованная сумма денег будет собрана с жителей страны.

В октябре депутаты напомнили Джеймсу о его обещании представить к этому времени ответы на их жалобы. Услышав такие речи от своих подданных, он разгневался. Обоюдные претензии короля и Палаты общин возобновились. Джеймс потребовал профинансировать его суммой ежегодных налогов, которая в два с половиной раза превышала ту, что была согласована тремя месяцами раньше, на предыдущей сессии. Получив отказ, он распустил парламент.

Таким образом поступление налогов в казну осталось на прежнем уровне, не покрывавшем больших расходов короля, а депутаты не добились многих из тех своих целей, осуществление которых должно было облегчить положение простых тружеников. Разрешение межклассовых и межконфессиональных конфликтов в Англии отодвигалось, перекладывалось на плечи следующего монарха — сына Джеймса, Карла, которому пока было десять лет. Именно Карлу предстояло расплатиться за амбиции отца, за нарастание хаоса в стране, — расплатиться собственной жизнью, отсечением головы.

На какое-то время Джеймс обеспечил пополнение казны за счёт того, что продавал нетитулованным дворянам наследственный титул баронет. Между тем приближённые короля искали богатую невесту для его старшего сына Генриха среди дочерей монархов Европы: приданое невесты должно было существенно оздоровить его бюджет. Однако в ноябре 1612 года Генрих в возрасте восемнадцати лет скончался — умер от тифа. Долги короля росли. Их значительно утяжелили расходы на грандиозные, продолжительные свадебные торжества в Лондоне по случаю замужества его дочери Елизаветы, а также выплата её приданого. Джеймс продавал также земли короны, но выручка не покрывала его траты. Ограничивать их он не собирался. Поэтому как ни хотелось ему созывать парламент, другой возможности рассчитаться с долгами он не видел.

Парламент начал свою работу в апреле 1614 года. Фрэнсис Бэкон, который к тому времени уже был Генеральным прокурором, посоветовал Джеймсу прежде всего выразить свою любовь и уважение к членам парламента, а с разговором о налогообложении не торопиться. И Джеймс в речи, обращённой к членам обеих палат, действительно назвал это высокое собрание Парламентом любви и сказал, что весь мир должен увидеть его, Джеймса, любовь к своим подданным и любовь подданных к нему, своему королю.

События развивались иначе, чем случилось это в работе парламента в 1610 году, но исход оказался тем же: Джеймс, терявший терпение, и Палата общин, которая добивалась от него выполнения обещаний, не смогли договориться. В это время посол Испании в Англии Диего Сармьенто вёл переговоры о браке между сыном Джеймса, принцем Карлом, и принцессой Марией Анной — дочерью Филиппа III, короля Испании, Португалии, Неаполя, Сицилии и Сардинии. Спустя два месяца после начала работы парламента, когда Джеймс уже разуверился в благоприятном для него решении депутатов, он получил сообщение от Диего Сармьенто о возможности столь желанного для него бракосочетания, которое сулило получение богатого приданого. И король распустил парламент как бесполезный.

Встретившись с Диего Сармьенто с глазу на глаз, Джеймс поведал ему о случившемся и попросил передать сказанное Филиппу III:

Король Испании имеет больше королевств и подданных, чем я, но есть одна вещь, в которой я превзошёл его: у него нет такого большого парламента. В Кортесах Кастилии немногим более тридцати заседателей. В моём Парламенте около пятисот человек. Палата общин — это тело без головы. Члены этого тела высказывают свои мнения беспорядочно; на их встречах ничего не услышишь, кроме криков, возгласов и бестолковщины. Я поражаюсь, что мои предки позволили возникнуть такому собранию. Я иноземец, и я нашёл его здесь, когда прибыл сюда, поэтому вынужден мириться с тем, от чего не могу избавиться.

Джеймс не мог упразднить столь древний институт власти в Англии, каким был парламент, но мог не созывать его, хотя и это грубо нарушало традиции страны.

Парламент 1614 года оказался бесполезным не только потому, что не назначил субсидию королю, но и потому, что король не утвердил ни один из законопроектов, которые подготовила Палата общин. Больше того, парламент, объявленный Джеймсом встречей для изъяснения в любви, значительно усилил взаимную неприязнь между избранниками народа и королём Англии. Джеймс в порыве гнева приказал заключить в лондонский Тауэр четверых наиболее речистых членов Палаты общин, и они отсидели там разные сроки, от полутора месяцев до года.

Чтобы восполнить дефицит бюджета, который продолжал возрастать, Тайный совет короля разослал письма шерифам во все округа страны и всем магистратам с просьбами о сборе денег с сельских жителей и горожан. Тем временем представители знати и духовенства по своей воле — во всяком случае, без принуждения — внесли свои пожертвования в казну.

Сумма, собранная со всех округов и городов Англии, оказалась смешной — мизерной по сравнению с огромной задолженностью короны. В письмах, полученных Советом, сообщалось, что сборщики налогов в ответ на требования о пожертвованиях слышали от людей одно и то же: деньги будут уплачены, если король созовёт парламент и депутаты утвердят размер субсидии.

Два месяца спустя после рассылки первого пакета писем Тайный совет разослал текст второго послания шерифам и магистратам, в котором объяснил потребность в деньгах необходимостью срочной военной помощи союзникам Англии. Хотя взносы в казну были представлены как добровольные, очевидно в этот раз королевские чиновники оказывали большее давление на жителей страны, потому что встретили более решительный отпор. В Лондон стали приходить письма с протестами против проведения незаконной, не утверждённой парламентом, субсидии. В других письмах чиновники ссылались на невозможность удовлетворить ожидания Совета из-за крайней бедности населения. Жители графства Девоншир объяснили свой отказ королю в материальной помощи тем, что не хотели создавать прецедент, который нарушил бы древние законы страны и на который последующие короли могли бы ссылаться, обирая их потомков. Некоторые графства прислали в казначейство такие небольшие суммы, что они выглядели как скрытый протест. Одному из таких графств — графству Лестершир — Совет вернул присланные, почти символические деньги с требованием предоставить список лиц, которые внесли пожертвования с указанием сумм, уплаченных каждым, а также список тех, кто отказались платить этот, якобы добровольный, взнос. Плачевный результат общенациональной кампании, проведённой Тайным советом с целью пополнения казны, фактически означал, что народ Англии, следуя решению своих депутатов, отказал королю в предоставлении субсидии.

Джеймс пал до того, что в поисках денег продал титул лорда по меньшей мере двум джентльменам. Когда Скрижаль узнал об этом, он прекратил искания, связанные с проблемами казны. Его интересовал не бюджет короля, а ход борьбы англичан за свои гражданские права, за свободу иметь и высказывать личные убеждения. И Скрижаль перелистал не читая несколько страниц истории Англии, чтобы проследить, как прошли последующие два парламента, созванные Джеймсом, — последние при его жизни.

Джеймс серьёзно задумался о необходимости созыва ненавистного ему собрания лордов и народных депутатов Англии лишь осенью 1620 года. Решиться на этот тяжёлый шаг его вынудила та же причина: срочная потребность в деньгах. Его зять Фридрих V, муж Елизаветы, был королём Богемии и возглавлял Протестантскую унию, которая вела военные действия против Католической лиги. Джеймс хотел снарядить и послать на континент войско для помощи своему зятю.

За шесть с половиной лет, прошедших после громкого конфликта между королём и Палатой общин, многие англичане стали думать, что Джеймс решил больше не созывать парламент. И депутаты, которые после столь долгого перерыва, в январе 1621 года, съехались в Вестминстер со всех концов страны, должно быть опасались окончательного разрыва отношений с монархом.

Фрэнсис Бэкон — к тому времени уже лорд-канцлер — в речи, произнесённой в парламенте 3 февраля, посоветовал депутатам пользоваться свободой слова очень осторожно; он дал им понять, что иначе их участие в работе правительства может не понадобиться вовсе. Но случилось так, что именно Бэкон потерял свою правительственную должность, самую высокую в королевстве: члены Палаты общин выявили, что он брал взятки. Последовало шумное разбирательство, которое привело к импичменту Бэкона и его тюремному заключению в Тауэр.

Если не считать падение лорд-канцлера и борьбу депутатов — довольно успешную — за свободу слова, а также аресты нескольких критиков короля, то первые две сессии парламента 1621 года в целом прошли без потрясений. Парламент утвердил субсидию Джеймсу. Деньги были собраны, и он потратил их на войну в Богемии. Однако Фридрих V проиграл эту войну: армия Католической лиги разбила армию Протестантской унии. Джеймс хотел помочь зятю добиться реванша, но для дальнейшего пролития крови христиан ему опять нужны были деньги. Поэтому в ноябре того же года он возобновил работу парламента и потребовал новый грант на продолжение войны.

Требование второй субсидии за год на ненужную англичанам войну при непогашенных, возрастающих долгах казны вызвало отпор депутатов. Палата общин не одобряла также противоречивую политику короля: требуя деньги на войну с княжествами Католической лиги — союзниками Испании, Джеймс продолжал вести переговоры о женитьбе своего сына Карла, наследника престола, на испанской принцессе Марии Анне.

Из рассказов отцов и дедов англичане хорошо знали о жестоких расправах над протестантами в годы правления королевы Марии, католички, прозванной Кровавой. В появлении следующей королевы-католички они не видели ничего хорошего для будущего Англии. И в начале декабря 1621 года Палата общин обратилась к Джеймсу с прошением рассмотреть возможность женитьбы Карла на протестантке. Полученный совет вызвал ярость короля. Он приказал депутатам прекратить обсуждение вопросов, касающихся государственных дел. Представители народа не собирались отступать. Они решили отстаивать своё право говорить обо всём, что имеет отношение к политике, не исключая возможные последствия выбора невесты-католички для принца.

Две недели спустя король держал в руках документ с протестом Палаты общин. Прочитав его, Джеймс разгневался. Документ был уничтожен. Когда депутаты узнали о таком пренебрежении к их требованиям, они внесли текст своей петиции в журнал, где велись записи о ежедневной работе Палаты общин. Джеймс, извещённый об этом, послал в парламент за клерком с приказом принести журнал. Кто вырвал страницы с текстом петиции из принесенной королю тетради — он сам, клерк или кто-то другой — Скрижаль не выяснил, но в журнале Палаты общин осталась запись об уничтожении то ли оригинала, то ли запротоколированной копии: «Король Джеймс в Совете своими собственными руками разорвал этот Протест».

Несмотря на то что протест, вручённый Джеймсу, пропал, в материалах работы парламента сохранился его черновик. Скрижаль занёс текст этого замечательного документа в свой архив:

Палата общин, собравшаяся в парламенте для обсуждения различных свобод, прав, привилегий и юрисдикций парламента, а также по поводу прочих, не упомянутых здесь вопросов, заявляет протест в следующем. —

В том, что такие свободы, права, привилегии и юрисдикции парламента являются древним и несомненным правом и наследием подданных Англии;

и что трудные и неотложные дела, касающиеся короля, государства и защиты королевства, а также церкви Англии, а также введения и поддержания законов, а также исправления вреда и жалоб, которые ежедневно случаются в этом королевстве, являются надлежащими темами и вопросами для обсуждения и дискуссий в парламенте;

и что в проведении и разбирательстве этих дел каждый член парламента имеет и должен иметь право на свободу слова, чтобы предлагать для обсуждения, трактовать, рассуждать и делать выводы;

и что Палата общин в парламенте обладает свободой и правом рассматривать эти вопросы в таком порядке, какой сочтёт наиболее соответствующим;

и что каждый такой член парламента свободен от любых привлечений к суду, от тюремного заключения и обвинений (за исключением порицаний самогó парламента) за какой-либо законопроект, высказывание, рассуждение или заявление, которые касаются парламента или парламентских дел;

и что если кто-либо из упомянутых членов будет по жалобе допрошен за что-либо сказанное или сделанное в парламенте, то об этом должно быть доложено королю после совещания и согласия всех членов Палаты общин, собравшихся в парламенте, перед тем как доверить королю любые конфиденциальные сведения.

Получив протест депутатов, Джеймс распустил парламент и отомстил своим оппонентам. Политических лидеров Палаты общин арестовали; одних заточили в тюрьмы, других подвергли домашнему аресту. Эдвард Кок просидел Лондонском Тауэре девять месяцев, а Роберт Филипс — семь.

По выходным дням Скрижаль проводил несколько часов на набережной океана или у входа в театр на Брайтон-Бич, сидя с рекламой и разложенными на столике сборниками своих стихов. Это занятие никак нельзя было назвать торговлей. Если судить по результатам, оно было скорей чтением на свежем воздухе очередного исторического труда или философского сочинения, чем продажей книг. В лучшем случае ему удавалось за день отдать в хорошие руки два-три сборника. Несколько раз он и вовсе уносил весь свой поэтический товар с собой, — и не только потому, что не было покупателей, но и потому что не увидел ни одного человека, которому хотел бы подарить свою книгу.

Последний при жизни Джеймса парламент Англии проходил в феврале — мае 1624 года. Инициаторами его были принц Карл и Джордж Вильерс — фаворит и фактический глава правительства, он же герцог Бакингем.

Осенью 1623 года Карл и Бакингем вернулись из Мадрида, куда они отправились, чтобы решить наконец вопрос о браке Карла на Марии Анне. Эти переговоры о женитьбе наследника престола на испанской принцессе, католичке, — переговоры, которые продолжались в течение десяти лет, — к радости протестантской Англии закончились безрезультатно: стороны не достигли соглашения.

Не сумев породниться с королём Испании, принц Карл и король Джеймс решили воевать против него. И с той же целью — чтобы получить деньги для ведения войны — Джеймс созвал парламент. Депутаты, как понял Скрижаль, согласились утвердить такую субсидию, чтобы исключить появление католички и её потомков на троне Англии. Парламент 1624 года получил название Счастливый, потому что избежал столкновений с королём и принял целый ряд новых законов.

Согласие между королём Англии и народными депутатами длилось недолго, да и радость протестантов Альбиона, вызванная несостоявшимся браком принца Карла с испанской принцессой, сменилась новыми волнениями. 27 марта 1625 года Джеймс умер, и власть над Англией, Ирландией и Шотландией перешла к его сыну Карлу, которому было двадцать четыре года. А спустя два месяца в соборе Парижской Богоматери состоялась свадебная церемония молодого английского короля с Генриеттой Марией — дочерью короля Франции, католичкой.

Первый в правление Карла парламент Англии проходил в июне — августе 1625 года; впоследствии он получил название Бесполезный. В июле Палата общин утвердила две новые субсидии королю на войну с Испанией. Деньги были собраны и быстро израсходованы. Герцог Бакингем убедил Карла потребовать от парламента ещё один грант. В бурных прениях, которые начались в Палате общин, в центре критики оказались не только расходы казны и поворот политики в сторону покровительства католикам, но и действия герцога Бакингема как неспособного управлять государственными делами. Молодой король решил показать свою власть и потребовал от депутатов срочного предоставления субсидии на оснащение своего флота. Мнения в Палате общин разделились. Предоставление многократных субсидий одним парламентом прежде не случалось, и депутаты решили пренебречь острасткой короля. Получив вместо дополнительного гранта декларацию Палаты общин с изъявлением верноподданнических чувств и обещанием делать всё возможное, чтобы улучшить положение дел в стране, Карл распустил парламент.

Несмотря на запугивание депутатов тем, что проблемы казны можно решать без их помощи, Карл по-прежнему нуждался в деньгах. И уже в конце декабря того же 1625 года он объявил о созыве нового парламента. Но прежде чем решиться на это, он и его приближённые позаботились о том, чтобы политические лидеры Палаты общин, включая Эдварда Кока и Роберта Филипса, были назначены шерифами в своих округах; это лишало их права быть избранными в парламент. Карл и его советники, видимо, плохо знали историю Англии. Хитрость не помогла. Англичане выбирали защитников своих интересов из людей не робкого десятка.

Парламент начал свою работу в феврале 1626 года после бездарного, постыдного поражения англичан в битве с морским флотом Испании при городе Кадисе. Ход заседаний Палаты общин пошёл не так, как желал Карл: вместо обсуждения законопроекта о субсидии депутаты занялись расследованием халатных или даже преступных действий герцога Бакингема. Среди многих предъявленных ему обвинений было то, что он, будучи адмиралом, главнокомандующим флотом и сухопутными войсками, во время войны Англии на континенте отсиживался дома. Глава одного из комитетов Палаты общин доложил депутатам о существовании обоснованных подозрений в том, что герцог Бакингем отравил короля Джеймса.

Желание депутатов выслушать объяснения герцога по всем предъявленным ему обвинениям вызвало негодование Карла. Он заявил, что никому из своих слуг и тем более своим приближённым не позволит быть допрошенным в парламенте. Требование Карла прекратить нападки на Бакингема не остановило депутатов. Они проголосовали за выделение субсидий королю, после чего продолжили обсуждения и расследования, связанные с просчётами правительства, с неоправданными тратами казны и злоупотреблениями герцога Бакингема, который был также канцлером и занимал другие государственные посты.

Карл, разгневанный нападками на своего фаворита, выступил перед членами обеих палат. В тот день, 29 апреля 1626 года, прежде чем он пригрозил роспуском парламента, к собравшимся обратился лорд-хранитель Большой печати и пересказал то, что повелел ему Карл: Палата общин, выдвинув обвинения против герцога Бакингема, оскорбила тем самым личное достоинство короля, а также честь его отца Джеймса. В вину депутатам было поставлено и то, что они позволили себе осудить действия Тайного совета. Лорд-хранитель передал депутатам категоричное требование Карла: «Его Величество приказывает, чтобы вы к следующей субботе дали свой последний ответ, какую дальнейшую поставку вы добавите к той, о которой договорились, и чтобы не было никакого условия, прямого или косвенного, для этого обеспечения великих и важных дел Его Величества». После выступления лорд-хранителя Большой печати Карл произнёс короткую речь, в которой усилил свой приказ угрозой: «Помните, что парламенты полностью в моей власти их созыва, заседаний и роспуска, поэтому в зависимости от того, нахожу я их плоды добрыми или злыми, они будут продолжаться или не будут».

Депутаты обсудили сложившуюся ситуацию и направили королю петицию, в которой почтительным тоном высказали сожаление о том, что он не поддержал их в стремлении улучшить положение дел в стране. Относительно же требования дополнительного гранта, в петиции было сказано, что размер субсидий остаётся без увеличения — в прежнем, уже утверждённом, размере.

Палата общин не только не выполнила ультиматум короля, но началá также процесс импичмента герцога Бакингема и внесла предложение об импичменте Бакингема в Палату лордов. 8 мая 1626 года в Палате общин прозвучали обвинительные речи, в которых были подведены итоги работы депутатов по сбору материалов о злоупотреблениях герцога. На следующий день по приказу Карла двое из выступавших — Дадли Диггс, который начал эту обвинительную речь, и Джон Элиот, который завершил её, — были арестованы и заключены в Тауэр. Депутаты, возмущённые этим самоуправством, решили прекратить свою работу и не возобновлять её до тех пор, пока их коллеги не будут освобождены и не вернутся в парламент.

Видимо ещё не потеряв надежду добиться своего, король уступил: Диггс и Элиот были выпущены из Тауэра, а Бакингем ответил в парламенте на предъявленные ему обвинения. 9 июня Карл направил спикеру Палаты общин письмо с требованием предоставить билль о субсидии без каких-либо промедлений. В многословном ответном послании Палаты общин вместо объяснений по существу Скрижаль нашёл пассажи о достоинствах короля и ходатайство об удалении герцога Бакингема из его окружения. Терпение Карла лопнуло, и он распустил парламент. Скрижаль подумал, что возможно в тот день срубили дерево, из которого сделают топорище для топора, которым палач отрубит Карлу голову.

Палата общин приняла законопроект о предоставлении субсидий королю — проголосовала за него, но не передала его для утверждения в Палату лордов, что требовалось для придания законной силы любому акту. Депутаты, должно быть, тянули время, чтобы добиться от короля исполнения встречных требований. Поэтому Карл, распустив парламент, оказался перед необходимостью довольствоваться прежним размером дохода, не увеличенным за счёт дополнительных грантов. Он стал прибегать к принудительным займам у знати, затребовал кредит у города Лондона, обложил налоговой повинностью приморские города для нужд флота, но добился немногого. Казна срочно нуждалась в деньгах, и Тайный совет постановил получить их с жителей Англии в том размере, за который проголосовали депутаты. Чтобы как-то прикрыть очевидность откровенного нарушения закона, эти сборы велено было называть не субсидиями, а ссудами. В стране было объявлено военное положение. Началось расквартирование солдат в частных домах, чего прежде в Англии не случалось. Людей вынуждали вносить деньги в казну, а того, кто не платил, подвергали допросам, доискивались причины отказа и запугивали. А упорствовавших сажали в тюрьмы.

Одним из многих представителей знати, которые не хотели мириться с произволом правительства и которые в этом противостоянии властям предпочли тюремное заключение, был Джон Элиот — тот самый рыцарь, отпущенный из Тауэра после протеста депутатов. Опять оказавшись в тюрьме, он отправил Карлу петицию. Элиот начал её словами о том, что считает своё ходатайство обязанностью перед религией, справедливостью и королём. Он заявил, что верховенство справедливости, этого беспристрастного судьи, не может быть отменено; налоги должны вноситься в казну по всеобщему соглашению, утверждённому в парламенте, и расходовать их надлежит в целях всеобщего блага. Перейдя к требованиям — своим и всех защитников интересов народа, — Элиот сослался на петицию Палаты общин, составленную депутатами в правление короля Эдуарда III, где в частности было сказано: «Ссуды, предоставленные королю разными людьми, следует возвратить, и впредь никто не должен принуждаться к таким ссудам против своей воли, потому что это противоречит здравому смыслу и правам жителей страны...».

Читая петицию Джона Элиота, Скрижаль вспомнил, как в детстве играл с цветными бумажками — облигациями государственных займов, которые проводило правительство Советского Союза. Его мать работала учительницей в школе, отец — служащим Госстраха. Он хорошо помнил, как бедно жила их семья, но в те послевоенные годы его родители, как все трудящиеся страны, получали часть зарплаты такими облигациями: людей не спрашивали, хотят они того или нет. Советское правительство проводило такие же внутренние займы и раньше, в 1930-е годы. Обещая вернуть деньги и затем откладывая выплаты на 20–25 лет, государство фактически обкрадывало своих граждан. Протестовать против навязывания этих принудительных поборов означало в лучшем случае оказаться изгоем.

О намерениях короля Карла в июне 1626 года, сразу после роспуска парламента, и о том, что происходило в это время в отношениях между Карлом и его женой, Скрижаль узнал из письма Антонио Росси — посланника Венецианской республики в Англии. В этом письме, адресованном дожу и парламенту Венеции с пометкой «Секретно», Антонио Росси сообщил, что Карл с большим скандалом уволил и отправил на континент более восьмидесяти французов из окружения своей супруги.

По условиям брачного договора между Карлом и дочерью французского короля Генриеттой Марией невеста, становясь королевой Англии, переезжала из Парижа в Лондон с большой свитой. В число этих французов-эмигрантов входили католические священники и епископ, который должен был опекать королеву и всех католиков во всём, что касается религии. Священники и паства этой небольшой придворной епархии, так же как другие католические священники, жившие в Англии, считали себя подчинёнными папе римскому. Король, по их убеждению, как протестант, еретик, не имел права вмешиваться в их религиозные дела.

Скрижаль не смог выяснить, что больше разъярило Карла — постоянные конфликты при дворе из-за столкновений с католиками или же огромные, ничем не ограниченные денежные траты Генриетты Марии и её придворных: часть больших долгов Карла составляли долги королевы и расходы на содержание её многочисленной свиты; похоже, Генриетту не волновало, каким образом супруг будет расплачиваться за её дорогие капризы. Скорее всего, Карлу надоела и строптивость католиков, и необходимость содержать праздный эскорт королевы, столь обременительный для казны.

Самыми интересными в письме Антонио Росси Скрижаль нашёл не подробности изгнания французов из Лондона и даже не сообщение о том, что королева в знак протеста против самоволия Карла объявила голодовку. В этом секретном письме, отправленном на родину, Антонио Росси изложил услышанное им от епископа, который находился в свите королевы Генриетты. Епископ сообщил Росси, что Карл обратился к королю Франции с просьбой рассказать, каким образом ему, Людовику, удалось избавиться от парламента. «Он ответил, что сделал это в подходящий момент, когда у него было достаточно денег, и что решаться на такой шаг нельзя, когда есть нужда в средствах», — передал Росси ответ Людовика XIII. Карл не прислушался к этому совету. Он решил обойтись без утверждения субсидий парламентом, и Тайный совет развернул кампанию по принуждению англичан к финансированию казны.

Развитие конфликта с Парижем, который начался с изгнания свиты королевы из Лондона, и стремление Тайного совета оказать поддержку гугенотам — французам-протестантам — привёло Англию к войне с Францией. Поскольку Франция заключила мирный договор с Испанией, Карл и его министры оказались перед угрозой ведения войны против двух могущественных держав.

Летом 1627 года флотилия англичан в составе около ста кораблей под командованием герцога Бакингема начала осаду французской крепости Сен-Мартен-де-Ре с целью поддержать восстание гугенотов портового города Ла-Рошель. Боевые действия англичан против французской армии и флота продолжались в течение трёх месяцев и закончились для них полным провалом. Деньги, противозаконно собранные для войны, были бездарно и даже преступно потрачены; в этой военной экспедиции англичане потеряли убитыми от шести тысяч до семи тысяч человек.

Семью годами ранее король Джеймс, отец Карла, требовал с подданных субсидии, чтобы послать их сражаться за интересы своего зятя Фридриха, короля Богемии. Теперь, после тщетной осады крепости Сен-Мартен-де-Ре, Карл остро нуждался в деньгах подданных, чтобы также послать их на смерть, — отправить к берегам Франции воевать против армии своего шурина Людовика XIII, родного брата его супруги Генриетты.

Карл и его Тайный совет уже не решались пополнять опустевшую казну за счёт продолжения принудительных ссуд: поддержка желанного для них восстания гугенотов по ту сторону Ла-Манша за счёт поборов с соотечественников могла привести к всенародному восстанию в Англии. Как не хотелось Карлу созывать парламент, другого выхода он не видел.

Вместе с предписанием провести выборы депутатов шерифы получили приказ освободить всех лиц, находящихся в заключении из-за отказа уплаты ссуд. В день открытия заседаний, 17 марта 1628 года, перед членами обеих палат выступил король. В своей небольшой речи он заявил, что причиной созыва парламента является нависшая над всеми опасность, а также необходимость защитить друзей и союзников. Сказав, что обеспечение субсидий должно предотвратить худшее, он подкрепил свои слова угрозой, которую не смог или не захотел смягчить:

Поэтому если вы, не дай Бог, не выполните свои обязанности внесением своего вклада в то, в чём государство теперь нуждается, я должен буду, следуя велениям моей совести, использовать другие средства, которые Бог вручил мне, чтобы спасти то, что из-за безрассудства некоторых людей может быть потеряно. Не сочтите это за угрозу, потому что я не опущусь до угроз не равным мне, но остерегайтесь того, кто по природе и по долгу больше всего заботится о вашей охране и вашем благосостоянии.

Работа Палаты общин началась с дебатов о плачевном положении в стране. Выступавшие возмущались попранием древних законов — бесценного наследия, которое досталось им от предков: они говорили о поборах с населения под видом ссуд, об арестах мужественных людей, которые отказались участвовать в займах, и о циничном расквартировании солдат. Депутаты критиковали также бездарную внешнюю политику правительства, развязавшего войну против Испании и Франции. Скрижаль занёс в свой архив фрагмент речи Фрэнсиса Сеймура — слова о роли Палаты общин в политической жизни Англии и об ответственности законодателей перед народом:

Именно это — Великий Совет королевства, и здесь — если не исключительно здесь — Его Величество может увидеть, как в зеркале, состояние королевства. Мы призваны сюда по его велению, чтобы дать ему верный совет, подобающий его чести. И мы должны сделать это без лести. Мы посланы сюда общинами, чтобы оправдать возложенное на нас доверие подачей их жалоб, и мы должны сделать это без страха.

В одной из последующих речей Фрэнсис Сеймур замечательно охарактеризовал провал военной кампании правительства и высказался о необходимости пересмотреть приоритеты в политике, прежде чем говорить о новом финансировании казны:

Пять субсидий были насильственно и безрассудно взяты, и мы из этого не приобрели для себя ничего, кроме нашего собственного бесчестья; мы заполучили и настроили против нас двух могущественных врагов. Это не то, для чего подданные платят налоги, если, конечно, на службе Его Величества находятся честные и опытные люди; иначе всё, что мы даём, будет брошено в бездонную бочку.

Джон Элиот раскритиковал бездарное поражение армии англичан во Франции и напомнил депутатам об их мудрых предках, которые предпочитали не вмешиваться в войны, шедшие за пределами страны.

За немногим исключением выступавшие настаивали на том, чтобы не начинать обсуждение вопроса о предоставлении субсидий королю до тех пор, пока он не даст гарантию, что исполнит требования Палаты общин. «Как мы можем думать о предоставлении субсидий, пока не узнаем, есть ли у нас что-то, чтобы предоставлять или нет?» — обосновывал Фрэнсис Сеймур свою точку зрения на порядок работы депутатов. Его поддержал Томас Уэнтворт: «Всеми средствами обеспечивая короля и заискивая перед ним — вырвав корень всякой собственности... — мы вместо благоденствия увидим опустошение».

Скрижаль остался под впечатлением яркой речи Роберта Филипса — того решительного мужа, который шестью годами ранее, после роспуска парламента в 1621 году, был заключён в Тауэр, где отсидел семь месяцев. Филипс сравнил откровенность, прямодушие в выступлениях депутатов со свободой рабов Рима в праздник Сатурналий:

Сегодняшние дебаты заставляют меня вспомнить обычай римлян, которые раз в год устраивали торжественный праздник для своих рабов, когда все без исключения рабы получали свободу говорить, всё что угодно, чтобы облегчить свои опечаленные души, а после окончания праздника возвращались к своему прежнему рабскому положению. [...] У нас, как было у тех рабов, теперь день свободы слова, но я не верю, что мы останемся рабами, потому что мы свободные люди; мы не рабы, а подданные.

Признав, что внешняя опасность, спровоцированная Англией, существует, Роберт Филипс заявил, что он больше боится другого зла — идущего от беззаконий внутри страны. Чтобы сохранить свободу, нужно действовать так, будто этот парламент — последний; срочность, о которой говорят депутатам, поторапливая с предоставлением субсидий, — плохой советчик в этом деле, заключил Филипс. Вместе с тем он призвал коллег поступать благоразумно: искать путь к свободе, не забывая при этом, что все они являются подданными короля и ответственными за благополучие своей страны.

Скрижаль несколько удивился, когда прочёл первую речь Эдварда Кока — того почтенного мужа, который после роспуска парламента 1621 года, так же как Роберт Филипс, был заключён в Тауэр. В этом выступлении в Палате общин Кок безусловно согласился с депутатами в том, что король не имеет права взимать налоги с помощью займов. «...Свободные люди должны облагаться налогом по их согласию в парламенте», — сказал он. Тем не менее Эдвард Кок посоветовал коллегам не горячиться и начать работу с предоставления ожидаемых от них субсидий, а не с подачи своих требований, иначе это будет выглядеть как предъявление условий королю.

В марте 1628 года, когда происходили эти дебаты, Эдварду Коку было семьдесят шесть лет. Увидев, что в материалах парламента он назван Государственным секретарём, Скрижаль подумал, что Кок, заняв на старости лет столь высокий пост, стал более лояльным по отношению к королю. Но чем дальше Скрижаль вчитывался в протоколы заседаний депутатов, тем больше понимал, насколько он ошибся.

Отложив на время протоколы парламента, который оказался очень важным в истории Англии, Скрижаль решил узнать как можно больше об Эдварде Коке.

Это был стреляный волк. Он занимал высокие посты при трёх монархах. При королеве Елизавете, в 1594 году, Кок был назначен Генеральным прокурором Англии и Уэльса. При короле Джеймсе, в 1613 году, он получил повышение в должности — стал Главным судьёй Англии и Уэльса. Кок отстаивал верховенство светского суда над церковным. В то время как Джеймс утверждал, что волен сам вершить суд в случаях, не подпадающих под власть закона, Эдвард Кок не соглашался с ним и настаивал на том, что король не вправе принимать решение ни по одному уголовному делу, включая измену: это может и должен делать только суд, руководствуясь законом и обычаями страны. Возражая Джеймсу, Кок заявил, что хотя монарх не подчиняется ни одному человеку, он подчиняется закону.

Несмотря на давление Джеймса и его прямые приказы трактовать законы в его пользу, Эдвард Кок, честный принципиальный человек, не раз мужественно отстаивал их верховенство перед королём. В 1616 году после очередного такого конфликта Джеймс исключил Кока из членов Тайного совета и уволил его с должности Главного судьи. Хотя Кок потерял возможность использовать свой богатый опыт и знания на государственной службе, он оставался очень влиятельным человеком. Одним из свидетельств этого было его избрание в парламент от одного из округов графства Корнуолл. Именно Эдвард Кок в 1621 году составил тот протест депутатов, который Джеймс в гневе разорвал, после чего Кок по приказу Джеймса отсидел тюремный срок в Тауэре.

Скрижаль не нашёл сообщений о том, почему депутаты, которые в начале работы парламента 1628 года намеревались добиваться от короля восстановления законности в стране, поменяли своё мнение о порядке рассмотрения дел. Но из дальнейших событий он заключил, что Эдвард Кок сумел убедить коллег прежде всего удовлетворить ожидания Карла. Кок, должно быть, опасался того, что если Палата общин с первых заседаний начнёт предъявлять свои условия пополнения казны, Карл опять распустит парламент; тогда депутаты не смогут добиваться исполнения своих требований, и в стране будут продолжаться беззакония, что может привести к гражданской войне.

Палата общин проголосовала за предоставление королю пяти субсидий. Карл остался очень доволен. Он выразил также понимание того, что депутаты составили резолюцию, в которой говорилось, что ни один свободный человек не должен быть подвержен тюремному заключению по приказу короля, или Тайного совета, или кого-либо, а сделано это может быть лишь на основании закона или постановления парламента.

На радостях Карл даже признался в любви к парламентам. Исполняя его поручение, Эдвард Кок в очередном выступлении в Палате общин, передал депутатам слова короля: «Он сказал, что ему нравились парламенты с самого начала, но с тех пор, не зная каким образом, он дошёл до отвращения к ним. Однако теперь он — там, где был раньше: он любит их и будет рад часто встречаться со своим народом». Карл никак не мог предвидеть, что ход событий и на этот раз закончится для него полным разрывом с парламентом.

Депутаты занялись обсуждением военного положения в Англии. Они составили ходатайство на имя короля, где заявили о противозаконности расквартирования солдат в доме любого свободного человека и указали, какими бедствиями этот постой оборачивается для жителей страны. Палата общин проводила также конференции с Палатой лордов, на которых члены обеих палат обсуждали вопрос о необходимости составления Петиции о праве.

Карл пообещал ответить депутатам на ходатайство о запрещении расквартирования солдат, когда найдёт время. Поторапливая их с завершением законопроекта о субсидиях, он указал им на драгоценность каждой минуты. Вместо исполнения требований Карла спикер Палаты общин передал ему многословное послание депутатов с признанием в любви и преданности и с уверениями в том, что вопрос об утверждении субсидий нельзя отделять от решения вопросов, связанных с защитой интересов подданных короля, — что таков древний порядок работы парламента.

Карл в послании, адресованном членам обеих палат, в очередной раз указал им на недопустимость промедления с финансированием казны, — опасность увеличивается с каждым днём. Он сообщил также, что будет править страной согласно действующим законам.

Эдвард Кок попытался убедить коллег в необходимости утвердить субсидии, но депутаты в большинстве были другого мнения. Так, Бенджамин Рудьерд сказал, что верить обещаниям короля, конечно, нужно, однако могут случиться чрезвычайные обстоятельства, и если возможному злу не будет противостоять закон, пострадает весь народ. Другие депутаты говорили, что жители Англии в течение нескольких прошедших лет претерпели от нарушения древних свобод больше, чем за три столетия до этого, и потому следует позаботиться о безопасности потомков: нужны письменные гарантии короля.

Депутаты обратились к Карлу с просьбой утвердить законопроект о правах подданных, который они разрабатывали, и получили от него согласие, но при условии, если в тексте будет сказано только о Великой хартии и законоположениях, принятых в XIII веке при короле Эдуарде I. Карл оговорил, что в этом документе не должно быть ни дополнений, ни разъяснений, ни новых обязательств, накладываемых на короля.

Из дальнейших событий следует, что в этот раз Эдвард Кок согласился с доводами большинства депутатов о порядке их действий. Во всяком случае, в своих последующих выступлениях он указывал прежде всего на необходимость согласовать текст Петиции о праве в обеих палатах и добиваться от короля подписания этого документа. Кок настаивал на том, что новый закон должен содержать не расплывчатые фразы о правах подданных, а дать народу гарантии недопущения конкретных, уже случившихся злоупотреблений властью.

По всей видимости, именно Эдвард Кок, знающий, опытный адвокат, составил первый вариант Петиции о праве. Все условия, которые Карл поставил разработчикам законопроекта о правах подданных, были в этом документе проигнорированы. Внеся в текст небольшие поправки, Палата общин утвердила Петицию о праве, после чего, 8 мая 1628 года, Эдвард Кок провёл конференцию с Палатой лордов. На этом совещании он сказал о важности придания правам и свободам англичан силы закона: «...Это должно быть сделано Палатой лордов вместе с Палатой общин и одобрено королём в парламенте. Это величайшая обязанность всех, и это послужит для чести короля и нашей безопасности». В тот же день специальный комитет парламента определил дни выплаты субсидий королю траншами начиная с 10 июля текущего года до 1 марта следующего года.

Палата лордов предложила внести изменения в Петицию о праве, которые смягчали тон и требования депутатов; в частности, лорды захотели дополнить текст пассажем о признании трансцендентной неограниченной власти монарха. Эдвард Кок оспаривал эту и другие поправки. В результате достигнутого компромисса Петиция о праве была представлена Карлу как законопроект, идущий от обеих палат. В нём говорилось о противозаконности взимания ссуд в виде налога, или дарения, или любого другого сбора, не установленного по всеобщему согласию в парламенте. Со ссылкой на Великую хартию, в Петиции было заявлено, что ни одного свободного человека нельзя лишить ни свободы, ни собственности иначе как по приговору суда на основании существующих законов. В Петиции шла речь о неслыханном прежде насильственном расквартировании солдат и матросов в частных домах, а также о поспешных, якобы оправданных военным положением, судебных процессах и казнях, совершённых вопреки установленному порядку судопроизводства.

Ответ Карла на Петицию о праве был кратким, но мудрёным и уклончивым:

Король желает, чтобы Право соблюдалось в соответствии с законами и обычаями королевства, и чтобы статусы строго исполнялись, и чтобы его подданные не имели причин жаловаться на какие-либо обиды и притеснения, которые противоречат их справедливым правам и свободам, к сохранению которых его обязывают совесть и его полномочия.

Неопределённый ответ короля возмутил депутатов. У Скрижаля сложилось впечатление, что они ринулись в борьбу за восстановление попранных прав народа с удвоенной силой. Джон Элиот выступил в Палате общин с большой страстной речью, в которой задал много вопросов о бездарной внешней политике правительства, о некомпетентности генералов, о невежестве и коррупции министров. «Если у нас есть эти враги дома, как мы можем бороться с теми, кто находятся за границей?!» — удивлялся Элиот. «...Мы связаны тройным обязательством — долгом перед Богом, долгом перед Его Величеством и нашим долгом перед страной», — сказал он. Эдвард Кок предложил коллегам составить протест, в котором выразить королю озабоченность плачевным, опасным положением в Англии.

Узнав о том, что происходит в Палате общин, Карл потребовал от депутатов прекратить все нападки на его министров. Он повелел им также не рассматривать никаких новых дел и сообщил, что эта сессия парламента через неделю будет закончена. О дальнейшем ходе событий — о том, как депутаты восприняли известие о завершении сессии и как преодолели своё уныние от проигранной, казалось бы, интеллектуальной схватки с королём, — Скрижаль узнал из частного письма одного из них, Томаса Элурида.

Приостановка работы парламента означала, что депутаты, несмотря на все их усилия, так ничего и не добились ни для выхода страны из кризиса, ни для защиты прав избирателей. Некоторые из выступавших в Палате общин не могли сдержать слёз. Одним из них Томас Элурид в своём письме назвал Роберта Филипса. Многие были подавлены. В тот день Эдвард Кок даже прервал свою первую речь — не справился со слезами. Тем не менее депутаты постановили, что никто не покинет зал заседаний до тех пор, пока все не решат, что делать. Когда Джон Элиот в своей речи стал нападать на министров, спикер Палаты общин остановил его и сказал, что тем самым исполняет приказ короля. Спикер выпросил у депутатов разрешение отлучиться на полчаса и ушёл.

К этому времени Эдвард Кок уже справился со своими эмоциями. В следующем выступлении он прибегнул к тому грозному оружию, которое послужило причиной роспуска парламента в 1626 году: он заявил, что главной причиной всех бед в стране является фаворит короля, герцог Бакингем, и депутаты поддержали Кока. А спикер вернулся через три часа с приказом Карла к Палате общин прекратить работу.

Попытка короля закрыть депутатам рты лишь подстегнула их к дальнейшей борьбе. Во всяком случае, они не опустили руки. Два дня спустя, 7 июня 1628 года, обе палаты обратились к Карлу с ходатайством, в котором любезно попросили его дать ясный и удовлетворительный ответ на Петицию о праве.

Поскольку законопроект о субсидиях всё ещё не был утверждён, Карл оказался перед риском не получить уже почти доставшиеся ему деньги. И он пошёл на компромисс. Карл поставил на Петиции о праве резолюцию, которая означала его согласие с положениями этого ходатайства. Чтобы документ стал законодательным актом, нужна была другая резолюция: Le Roi le veult — «Король хочет этого». Требования Петиции о праве обрели силу закона позднее, в 1641 году. Но утверждение этой петиции в качестве согласованного в обеих палатах и одобренного королём законопроекта стало огромным достижением парламента 1628 года.

Радость депутатов, добившихся столь весомого результата в борьбе за права англичан, не ослабила их стремлений успеть за оставшееся до окончания сессии время продвинуться дальше в достижении других намеченных ими целей. В течение одного дня Палата общин передала законопроект о субсидиях на утверждение в Палату лордов и отправила протест королю против злоупотреблений герцога Бакингема. В этом протесте депутаты попросили Карла обратить внимание на жалкое состояние страны, на казнокрадство, на повсеместное увеличение числа католиков, на то, что его дезинформируют, и на позорные поражения армии. «Главную причину бедствий и опасностей мы видим в чрезмерной власти герцога Бакингема и в злоупотреблении этой властью... — сказано в протесте. — Невозможно, чтобы один человек справлялся со столь многими и важными делами королевства».

Карл разгневался, но не прекратил работу парламента в тот же день, потому что законопроект о субсидиях не был ещё формально утверждён. А ко времени, когда это произошло, депутаты успели подать ему ещё один протест — о том, что он уже в течение трёх лет получает пошлины за ввозимые в страну и вывозимые из страны товары без согласия на то парламента. В 1625 году Палата общин проголосовала за предоставление Карлу права на получение таможенных сборов сроком на год, но Палата лордов под влиянием герцога Бакингема не утвердила законопроект, считая, что король должен обладать этим правом пожизненно. Из-за роспуска парламента, последовавшего в августе 1625 года, никаких решений по этому вопросу принято не было. И теперь в протесте депутатов прозвучало, что пошлины за импорт и экспорт товаров король может получать только по соответствующему законодательному акту парламента, как повелось издревле.

Получив этот протест, Карл в тот же день, 26 июня 1628 года, объявил о прекращении работы парламента. В заключительной речи он жёстко заявил, что доходы от таможенных сборов составляют одно из главных его достояний. Этот нагоняй умудрённым жизнью депутатам Карл, которому было только двадцать восемь лет, закончил словами: «...Какое бы нововведение ни было принято, ни одна из палат парламента, ни вместе, ни по отдельности, не имеет никакой власти, ни разрабатывать, ни провозглашать закон без моего согласия». За чтением этой гневной речи Скрижаль подумал, что возможно в тот день, когда она прозвучала, кто-то мастерил топор, которым палач отрубит Карлу голову.

Герцогу Бакингему было тридцать три года, и жить ему оставалось только пять месяцев. В ноябре 1628 года офицер английской армии Джон Фелтон, который участвовал в осаде французской крепости Сен-Мартен-де-Ре под командованием герцога, вонзил ему кинжал в грудь. У Фелтона были личные мотивы для мести: Тайный совет отказал ему в присвоении звания капитана. Однако Фелтон также — а может быть и главным образом — сделал это из патриотических побуждений. Понимая, что за это убийство он расплатится собственной жизнью, Фелтон зашил в свою шляпу записку, в которой назвал Бакингема трусом, не заслуживающим имени ни джентльмена, ни солдата, и заявил, что такой человек не может столь долго оставаться безнаказанным.

Парламент возобновил работу 20 января 1629 года. К этому времени Тайный совет подготовил законопроект о потонном и пофунтовом сборе — о взимании пошлин за импорт и экспорт товаров. Открывая эту сессию парламента, Карл сказал, что всегда считал и по-прежнему считает таможенный сбор подарком, вручённым ему народом, и он выразил надежду, что будет получать эти пошлины впредь, как получали его предки.

Депутатов обеспокоило то, что законопроект о потонном и пофунтовом сборе был предложен им, а не разработан ими. Один из комитетов Палаты общин занялся рассмотрением всего, что связано с этим законопроектом, но депутатов значительно больше волновала угроза для англиканской церкви, которую они видели в увеличении числа и влияния католиков в стране, а также в распространении арминианства. «В обязанности парламента входит установление истинной религии и наказание за ложную», — заявил в своей речи Джон Пим. Из протоколов работы Палаты общин следовало, что коллеги Джона Пима разделяли его мнение. Карл неоднократно указывал депутатам на необходимость утвердить законопроект о таможенном сборе, но в ответ получал вежливые разъяснения о том, что они следуют установленному ими приоритету рассмотрения дел.

Эта сессия парламента тоже закончилась громким разрывом между королём и посланниками народа. Карл распустил парламент, когда получил протест от Палаты общин, в котором врагами страны были названы католики, и арминиане, и все те, кто привносят нечто новое в дела религии, и все чиновники, которые взимают таможенные пошлины не в соответствии с решением парламента, и все купцы, которые платят такие незаконные пошлины.

Сразу же после роспуска парламента девять наиболее активных депутатов были арестованы и посажены в тюрьму; четверо из них — в Тауэр. В самых тяжёлых условиях заключения находился Джон Элиот. Отсидев три с половиной года и подорвав здоровье, он подал Карлу ходатайство об освобождении и разрешении переехать в деревню. Карл ожидал от него заверений в послушании, но Джон Элиот этого не сделал. Он умер в Тауэре в ноябре 1632 года в возрасте сорока лет.

В течение предыдущих двух столетий короли Англии получали потонные и пофунтовые сборы пожизненно — с согласия парламента или без него. Стремление депутатов добиться прав на ежегодный пересмотр этих привилегий короны, их упорство и озлобленность значительно усилили неприязнь Карла к Палате общин. Получив практически невыполнимые требования вместо законодательного акта на взыскание таможенных пошлин, Карл решил не созывать больше парламент. Это противостояние между королём и народом закончилось гражданской войной, которая унёсла около двухсот тысяч жизней.

Находясь в долгах и не рассчитывая больше на помощь парламента, Карл вынужден был поумерить свои траты. Прежде всего он заключил мирный договор с Францией и Испанией. Чтобы сбалансировать бюджет, он продолжал взимать не утверждённый парламентом потонный и пофунтовый сбор, продавал патенты на монопольное производство некоторых товаров, а Звёздная палата, являвшаяся высшим судебным органом в Англии, расширила свои полномочия и штрафовала осуждённых на большие суммы в пользу казны. Причём Звёздная палата порой выносила довольно суровые приговоры за малозначительные правонарушения или за проступки, которые не соответствовали политике короля, а то и вовсе штрафовала людей, осуждённых по необоснованным обвинениям. Для обеспечения потребностей флота в постройке новых кораблей Карл ввёл новый налог — корабельные деньги; каждое графство собирало требуемую сумму, взыскивая платежи с частных лиц.

Взимание налогов, не одобренных парламентом, вызывало ропот в народе. Событием, которое усилило недовольство англичан до возмущения, стал судебный процесс над Джоном Хемпденом. Этот образованный состоятельный человек принимал участие в работе последних четырёх парламентов в качестве депутата. В 1637 году он принципиально отказался уплатить корабельные деньги, — его взнос должен был составить двадцать шиллингов. Хемпден заявил, что этот налог незаконный и что в срочных сборах денег нет нужды: Англия не находится в состоянии войны, а если налог действительно необходим, то ничего не мешает ввести его законодательным актом — созвав парламент. Об этом судебном процессе узнала вся страна. Большинством голосов судьи объявили Хемпдена виновным. Но как защитник народа от своеволий короля, Джон Хемпден стал национальным героем.

Карл был монархом в трёх королевствах, и ему пришлось отстаивать, а затем потерять верховную власть в каждом из них. Сначала это произошло в Шотландии. Причиной тому стала его попытка ввести новшества в литургию шотландцев, пресвитериан, — по сути кальвинистов, — с целью сделать их богослужение приближённым к принятому в англиканской церкви. Инициатива в этом начинании принадлежала, должно быть, Уильяму Лоду, архиепископу кентерберийскому, — приближённому Карла. Для шотландцев такое нововведение выглядело не только как посягательство на их церковные порядки, но и как попытка приблизить укоренившиеся религиозные традиции к литургии ненавистных им католиков. Народный бунт привёл к принятию общенационального соглашения — ковенанта, который призвал шотландцев защитить истинную религию, то есть пресвитерианство, от каких-либо искажений. В конце февраля — начале марта 1638 года ковенант подписали жители Эдинбурга, а затем почти все шотландцы. Попытки Карла пойти на уступки, его готовность отменить церковные нововведения и его осуждение папства уже не смогли остановить религиозный запал восставшего народа. Власть в стране перешла к ревнителям пресвитерианства. Шотландцы стали готовиться к войне с королём.

Корабельные сборы помогли Карлу построить и содержать сильный военный флот, но ни в одном из трёх королевств у него не было армии, — он никак не мог предположить, что будет воевать со своими подданными. За годы, прошедшие со времени роспуска последнего парламента, Карл научился рачительно тратить деньги. Он не только расплатился с большими долгами, но обладал теперь значительными средствами. Сформировав армию, он лично возглавил её. Но в мае 1639 года, прежде чем начались военные действия, Карл обнародовал прокламацию, в которой пообещал шотландцам удовлетворить их жалобы и заявил, что не вторгнется в Шотландию, если армия ковенантов останется на расстоянии десяти миль от границ с Англией. Шотландцы, воодушевлённые религиозным рвением и уступками короля, не приняли эти условия и двинули свои войска к границе.

Эта война, известная как Первая Епископская, оказалась недолгой и некровавой. В июне того же года обе стороны заключили мирный договор, согласно которому армии были распущены, а шотландцы получили удовлетворение ряда своих требований. Но ковенанты хотели большего: они добивались полной отмены епископальной, иерархической, церковной структуры в Шотландии; они требовали также ограничений власти короля и готовились к войне с Англией. Карл тоже понимал, что заключённый мирный договор — не более чем временное перемирие. Так как все запасы казны были израсходованы на военную кампанию и полугодичное содержание двадцатитысячной армии, Карл взял кредит под залог земель короны и в начале 1640 года стал готовиться к возобновлению войны. Остро нуждаясь в деньгах и не видя другого выхода, он решил обратиться за помощью к англичанам: Карл созвал парламент.

Работа парламента началась в апреле 1640 года и продолжалась в течение только трёх недель, поэтому в истории он известен под названием Короткий. Для Карла этот парламент стал очередным бесполезным парламентом.

Высказавшись в послании к депутатам об угрозе, которая нависла над Англией и от которой в случае промедления может пострадать весь народ, Карл сказал, что ожидает срочного предоставления субсидий. При этом он клятвенно пообещал — дал слово короля — удовлетворить все жалобы Палаты общин и отменить сбор корабельных денег. Депутаты, как случалось не раз, в принципе готовы были утвердить субсидии, но за те одиннадцать лет, которые прошли после роспуска предыдущего парламента, у них накопилось много жалоб и требований к королю; они изо дня в день продолжали спорить о приоритете рассмотрения стоявших перед ними задач. Несколько напоминаний Карла о том, что время не терпит — что задержка с пополнением казны будет равносильной отказу и в той же степени грозит бедствиями для Англии, — не возымели действия. И король распустил парламент.

Чтобы подготовиться к войне, Карл обратился за субсидиями к церкви и получил их; он одолжил также деньги у своих министров и у испанских купцов, а графства были обложены налогом на обмундирование солдат. Таким образом Карл собрал двадцатитысячное войско, и всё же он опоздал. В августе 1640 года армия шотландцев вторглась на территорию Англии. В битве при Ньюберне ковенанты разгромили англичан и заняли город Ньюкасл, который снабжал Лондон углём.

Оказавшись в крайне тяжёлом положении, Карл созвал в Йорке Великий совет. Это собрание пэров действовало ещё при норманах, но короли Англии уже более столетия не прибегали к помощи такого съезда знати. В речи, обращённой к собравшимся, Карл сообщил, что решил созвать парламент, а от них, пэров, ожидает советов и помощи по двум вопросам: каким образом вести переговоры с восставшими ковенантами и где взять средства на содержание армии, чтобы не допустить её роспуска до получения субсидий от парламента.

Для содержания армии Великий совет обратился за получением ссуды к городу Лондону, и Лондон дал такой кредит, а для ведения переговоров с шотландцами Совет назначил комиссию из числа пэров, которые присутствовали на этом съезде. По заключённому мирному соглашению, большие территории на севере Англии отошли во временное владение к завоевателям. Помимо того что шотландцы получили в этих землях право на расквартирование солдат в частных домах, они должны были получать от англичан на содержание своей армии по 850 фунтов в день на протяжении всего времени действия договора.

Чтобы вернуть огромные долги — расплатиться по совести, не нарушая обещанных англичанам свобод, — у Карла действительно оставался только один выход: созвать парламент. Его решение пойти на этот крайне тяжёлый для него шаг означало, что он был готов выслушать все жалобы депутатов и удовлетворить их требования. Но Карл никак не мог предположить, что эти требования зайдут так далеко, — что он созывает парламент, который развяжет гражданскую войну и вынесет ему, королю, смертный приговор.

Парламент, известный под названием Долгий, начал свою работу в ноябре 1640 года и был распущен только спустя двадцать лет, когда многих из присутствовавших на его открытии уже не было в живых. В речи, которую Карл произнёс перед членами обеих палат в первый день заседаний, Скрижаль в самом деле увидел решимость короля договориться со своими подданными по всем спорным вопросам. После горьких слов о почти попранной чести королевства и нависшей над страной угрозы Карл высказался о том, в чём его упрекали депутаты предыдущих парламентов: «Я не стыжусь говорить про обвинения, которые были предъявлены мне, потому что я действовал исключительно в целях безопасности и блага этого королевства». В тех же целях Карл обратился к лордам и депутатам с просьбой рассмотреть и решить два вопроса: «Во-первых, о наказании повстанцев; и во-вторых, о том, что именно удовлетворит ваши справедливые жалобы, с которыми обещаю вам искренне и совершенно согласиться, так что весь мир сможет увидеть, насколько мои намерения всегда были и будут сделать это королевство славным и процветающим». Карл сказал далее, что ссуды, полученной от Лондона, армии хватит только на два месяца, — что нельзя допустить роспуска солдат, потому что англичане, которые живут на севере страны, терпят бедствия, а может пострадать и вся страна. Тем не менее Карл в этой речи не торопил депутатов с предоставлением субсидий, как делал во время работы предыдущих парламентов, а сказал, что в решении порядка рассмотрения всех дел всецело полагается на них, представителей интересов народа. Он закончил свою речь словами: «Есть ещё одна вещь, которую я хотел бы от вас: один из вернейших способов сделать этот парламент счастливым состоит в том, что мы — вы со своей стороны, а я со своей — отложим все подозрения друг к другу, как я пообещал моим лордам в Йорке».

Искренность слов Карла не вызывала у Скрижаля сомнений. Читая архивные материалы с ежедневными отчётами о работе Палаты общин, он всё больше убеждался в том, что Карл стал значительно мудрее и скорее всего сожалел о своих ошибках, сделанных в запальчивости по молодости лет. Но именно тогда, когда король готов был передать существенную часть своих полномочий парламенту, благоразумие изменило депутатам.

Представители народа, которые собрались в Лондоне, с первого же дня заседаний стали высказывать недовольства и самые разные жалобы на правонарушения властей; они рассматривали причины вторжения своих северных соседей в Англию и обсуждали всё, только не выход страны из чрезвычайного положения. Выступавшие, блистая друг перед другом красноречием и эрудицией, часто пускались в демагогию. Причинами всех бед они, в большинстве, называли правление злых министров, отсутствие регулярного созыва парламентов и нововведения в делах религии.

Желание отомстить нарушителям прав народа, расправиться с ними взяло верх над здравомыслием депутатов. На самогó монарха они пока не нападали, но уже неделю спустя после начала работы парламента Палата общин объявила графа Страффорда государственным преступником. Страффорд — один из ближайших советников Карла — был взят под стражу и заключён в Тауэр. В следующем месяце, в декабре 1640 года, обвинения в государственной измене были выдвинуты против Уильяма Лода — архиепископа кентерберийского, и против Джона Финча — лорд-хранителя Большой печати, и против Френсиса Уиндбэнка — Государственного секретаря. Джон Финч предчувствовал, что гнев депутатов может обернуться для него жестокой расправой, и после неблагоприятного для него голосования в Палате общин — ранним утром следующего дня — он спешно отплыл в Нидерланды. Френсис Уиндбэнк тоже не стал дожидаться приговора и бежал во Францию. Граф Страффорд и Уильям Лод, также заключённый в Тауэр, были казнены, Страффорд — в мае 1641 года, Лод — в январе 1645-го.

Многие представители знати и все те многочисленные чиновники, которые исполняли постановления короля и Тайного совета — противозаконные с точки зрения Палаты общин, — теперь попали в разряд людей, чью вину парламент пока не установил, но мог признать равносильной преступлению. В числе таких должностных лиц оказались лейтенанты округов, и их помощники, и шерифы, которые отвечали за сбор корабельных денег, и таможенники, которые взимали потонные и пофунтовые сборы в пользу казны, и судьи, которые голосовали за обвинение нарушителей недавних порядков — тех порядков, которые действовали в течение последнего десятилетия. Депутаты начали также чистку в рядах членов обеих палат: они постановили исключить из парламента всех монополистов и причастных к монополиям, а также всех епископов.

Если раньше призывы соблюдать древние законы исходили от избранников народа к королю, то теперь к этому призывал депутатов сам король. Так, узнав об их решении отныне и навсегда исключить всех епископов из Палаты лордов, Карл выступил в Палате общин. В этой речи, произнесённой 25 января 1641 года, он прежде всего заверил своих подданных, что охотно согласится с ними на все нововведения как в церкви, так и в государстве. Но далее, сказав, что его готовность идти навстречу разумным требованиям не означает его согласия лишить епископов права голоса, которым они пользовались со времён Вильгельма Завоевателя, Карл заключил: «...И я обязан поддерживать их в этом, что является одним из основных законоположений этого королевства».

Три недели спустя Карл произнёс речь перед членами обеих палат. За два дня до этого выступления Палата общин постановила признать изменником очередного государственного мужа, — судью Роберта Беркли, который в 1637 году дал заключение в пользу законности взимания корабельных денег; Беркли был арестован и посажен в Тауэр.

Подтвердив свою готовность идти на уступки, Карл в этой замечательной речи попытался отрезвить депутатов; он призвал их остановиться в преследовании целей, разрушающих государство, и перейти к конструктивной работе. «Чтобы почистить свои часы, умелый часовой мастер разберёт их на детали, — продолжил Карл. — И когда он соберёт часы, они будут работать лучше, чем раньше, и в стороне не останется ни одного штырька. Теперь, когда я сделал всё со своей стороны, вы знаете, что нужно сделать с вашей».

Несмотря на попытки короля и лордов удержать решения парламента в пределах разумного, государственный механизм Англии продолжал идти вразнос. Верховная власть в стране по сути перешла к Палате общин. Бывшие и действующие политики и чиновники испытывали страх оказаться осуждёнными за добросовестное выполнение своих прежних обязанностей. Речи депутатов в парламенте стали печататься; они ходили в народе по рукам, подогревая у выступающих желание популярности и распаляя у простолюдинов чувство гнева на притеснителей их свобод. В стране начались беспорядки. Особенно бурными они были в Лондоне, где заседал парламент. Пошли слухи о существовании заговора, и они усиливали страхи людей. Приукрашивая и додумывая сказанное депутатами, одни англичане говорили, что заговорщиками являются католики, которые задумали ниспровергнуть истинную, протестантскую религию, другие указывали на осуждённых парламентом и ещё не выявленных предателей отечества, которые хотят лишить народ всех законных прав.

В качестве образчика демагогии депутатов и утраты ими элементарных представлений о гуманности Скрижаль занёс в свой архив фрагменты речи представителя Палаты общин Оливера Сент-Джона, который был заместителем Генерального прокурора Англии и Уэльса. После того как нижняя палата приняла постановление о государственной измене графа Страффорда — мужественного, достойного, талантливого человека, — Сент-Джон представил этот законопроект на утверждение в верхнюю палату. Выступая перед лордами — убеждая их в необходимости вынесения смертного приговора Страффорду, Сент-Джон сравнил парламент с телом человека и сказал, что тело, если считает нужным, может вскрыть себе вену, чтобы выпустить больную кровь, или отрезать один из членов для сохранения остальных. Чтобы предупредить возражения лордов о задуманном беззаконии, Сент-Джон продолжил: «Это правда, мы охраняем законом зайцев и оленей, потому что они — преследуемые звери. Но никогда не было признано ни жестоким, ни преступным убивать лисиц и волков, когда их встретят, потому что они хищники».

Ко времени этого выступления Сент-Джона члены Палаты лордов, да и сам Карл, были настолько запуганы захватом власти Палатой общин и нависшей над ними угрозой расправы, что не решились отклонить постановление депутатов. И через две недели после этой речи Сент-Джона палач отрубил графу Страффорду голову. Стоя на эшафоте, Страффорд произнёс пророческие слова: «Это плохое предзнаменование для задуманных реформ в государстве, если они начались с пролития невинной крови».

Месяцем раньше, когда нижняя палата утвердила обвинение графа Страффорда в измене отечеству, жители Лондона, тысячи человек, окружили здание парламента с требованиями такого же возмездия для других высших чиновников страны. Поэтому депутаты, которые не разделяли позицию ожесточённого большинства своих коллег, были тоже немало запуганы. Тогда, в апреле 1641 года, когда вопрос о жизни и смерти Страффорда решался в Палате общин, меньшинство — пятьдесят девять депутатов — проголосовали против его обвинения. На следующий день в Лондоне появились афиши с именами этих пятидесяти девяти человек под заглавием «Страффордисты, предатели своей страны». Толпа угрожала каждому из них. В Палату общин поступали жалобы на эту травлю, которая являлась нарушением парламентских свобод, но вожди народной партии, прежде столь чувствительные к посягательствам на их законные привилегии, оставили эти жалобы без ответа.

Чем больше Карл шёл на уступки депутатам, тем больше требований они выдвигали и тем больше прав они себе присваивали. Власть Палаты общин стала приближаться к неограниченной. Депутаты лишили короля значительной части его доходов, а среди отнятых у него прав были полномочия утверждать все законодательные акты и право распускать парламент; избранники народа постановили, что для прекращения их работы требуется согласие обеих палат.

Грубо нарушая законность, которую их предшественники и они сами прежде столь ревностно отстаивали, депутаты теперь своей властью заключали людей под стражу без предъявления обвинений или же обвиняли неугодных им лиц в государственной измене; они подавляли свободу слова своих оппонентов, преследовали католических священников, диктовали церковное устройство и правила литургии всей Англии, а собранные в качестве налогов деньги использовали не в тех целях, в которых требовали всех граждан изрядно раскошелиться. Преследуя свои интересы, Палата общин подстрекала низы общества к мятежам и уже не считала обязательным утверждать свои решения в верхней палате, как принято было на протяжении веков. Депутаты выказывали неуважение и к лордам, и к епископам, и к самомý королю. В посланиях к Карлу они позволяли себе даже прямые угрозы, а за пределами Вестминстерского дворца представляли его главным врагом народа.

Когда Карл узнал, что члены парламента настраивают против него жителей Лондона, побуждают шотландцев вторгнуться в Англию и обвиняют королеву в причастности к заговору католиков, его терпение иссякло. В январе 1642 года он явился в парламент и потребовал ареста пятерых депутатов — лидеров народной партии — и одного лорда. Этим Карл ничего не добился, а его гневный порыв послужил для Палаты общин поводом во всеуслышание объявить о грубом посягательстве короля на свободу посланников народа. Представив пятерых своих коллег невинными жертвами неудавшегося насилия, депутаты тем самым значительно усилили революционные настроения в стране. Мятежи негодующих жителей Лондона, не встречая отпора со стороны парламента, набирали силу. Над Карлом, который полностью потерял власть, нависла реальная угроза потерять жизнь. Он и его близкие оставались беззащитными: армией располагал теперь только парламент. Во избежание худшего Карл вместе с женой и детьми покинул Лондон.

Воскресный день выдался прохладным и ветреным. Собираясь идти к океану продавать свои книги, Скрижаль оделся потеплее, но сидя на ветру, он всё равно довольно быстро замёрз. Людей на набережной в этот день было мало, и он уже собирался уходить домой.

— Ой! Как я рада, что застала вас! — восторженно произнесла подошедшая к нему незнакомая женщина. Её глаза сияли от радости. Она рассказала Скрижалю, что специально приехала сюда, на набережную, в надежде найти его: она увидела его книгу у знакомых, прочла стихи, и они запали ей в душу. Женщина хотела купить два сборника — для себя и своей подруги.

— Сколько стоит ваша замечательная книга? — спросила она, доставая из кошелька деньги.

Скрижаль продавал книгу почти вдвое дешевле её себестоимости. Он опасался, что большей ценой отпугнёт и без того немногих любителей поэзии.

— Ой, а почему так дёшево?! — удивилась женщина.

Скрижаль довольно часто менял цену своей книги, но только в меньшую сторону. Он уговорил даму взять помимо двух купленных ею сборников ещё два, бесплатно, — с тем чтобы она подарила их хорошим людям.

В ожидании таких встреч он готов был и мёрзнуть от ветра, и терпеть жару. Ему не раз говорили о том, что его стихи обладают целительной способностью, — что они каким-то образом помогают в трудные периоды жизни.

Скрижаль поднял воротник куртки настолько высоко, насколько смог. Он решил посидеть на набережной ещё часок, чтобы, если случится, отдать тепло души ещё одному человеку.

В Англии наступили времена, когда парламент — прежде нравственно здоровый орган государства, куда народ делегировал честных, доблестных, самых достойных своих представителей, — всё больше превращался в многоголового ненасытного монстра, жаждущего крови и ничем не ограниченной власти. Осознав это, Скрижаль отложил чтение журналов Палаты общин. Прослеженный им начиная с XIII века путь становления гражданских свобод англичан теперь на его глазах быстро разворачивался вспять. Когда парламент в борьбе с монархами почти добился баланса интересов короля, знати и малоимущих граждан, депутаты, которые собрались в Вестминстерском дворце в ноябре 1640 года, принялись подавлять верховенство законов в стране. Работа Долгого парламента привела не к дальнейшему укреплению прав народа, а к их утрате. Теперь, накануне гражданской войны, если кто и стремился защитить интересы всех англичан, то разве что король. Поэтому Скрижаль уже с бóльшим вниманием следил за действиями Карла, чем за решениями Палаты общин. Но остановить покатившуюся под гору государственную машину Карл при всём его желании не мог.

Последний конфликт, который послужил началом гражданской войны в Англии, вызвала петиция парламента, одобренная обеими палатами 1 июня 1642 года и посланная Карлу. В ней королю фактически было предложено передать парламенту всю власть в стране — светскую, духовную и судебную, — а также передать решение многих его семейных дел. Фактически законодатели сочли необходимым оставить монарха бесправным и беззащитным носителем короны.

В девятнадцати пунктах этого документа говорилось, что парламент будет утверждать кандидатуры всех членов Тайного совета, всех высших должностных лиц в правительстве, всех высших военных чинов, а также всех командиров и начальников замков и крепостей; парламент заявил о своих правах судить всех нарушителей закона, и потребовал исключительные полномочия на решение всех вопросов, касающихся милиции. Согласно порядкам, которые законодатели предлагали ввести в Англии, члены обеих палат получали право реформировать по своемý усмотрению управление церковью и литургию, лишить лордов-католиков права голоса в верхней палате, а детей католиков принудить к получению образования у протестантов и к воспитанию в протестантской религии. Парламент потребовал у короля прав увольнять его слуг и утверждать кандидатуры как воспитателей, так и будущих супругов его детей. Король должен был также лишиться всех вооружённых сил и личных охранников.

Три недели спустя Карл ответил парламенту большим посланием, в котором отверг предъявленные ему требования как ведущие к раздорам в обществе и к подрыву мира в стране. Он заявил, что предложенная форма правления нарушит основополагающие законы Англии и свободы как подданных, так и короля; она уничтожит все древние обычаи и закончится хаосом. Прокомментировав все пункты этой петиции, Карл часть требований категорически отклонил, с частью согласился, над некоторыми пообещал подумать. В конце своего послания Карл призвал парламент отказаться от войны против него. Но его неприятие этих требований означало не что иное, как начало войны.

Парламент стал формировать армию и готовиться к войне с королём ещё до отправки ему своего плана преобразований в государстве. Лидеры народной партии делали это под предлогом необходимости защитить короля и парламент от заговорщиков-католиков и предателей отечества. Чтобы ускорить эти приготовления, законодатели решили объявить о займе денег у жителей Лондона. 26 августа 1642 года парламент издал постановление, в котором было сказано о неотложной необходимости дополнительных средств для подготовки к страшной, назревающей в Англии войне. Выразив от имени обеих палат сердечную благодарность соотечественникам за уже сделанный вклад деньгами, серебром, лошадьми и оружием, авторы этого документа призвали жителей Лондона подписаться на заём и внести свои деньги или серебро, которые будут возвращены с восьмипроцентным доходом.

Чтобы не оказаться взятым врасплох, Карлу пришлось поторопиться. Он стал принимать добровольные пожертвования от своих сторонников и довольно быстро сформировал армию. Карл составил декларацию, которую повелел командирам полков прочесть всем солдатам. В ней он, в частности, заявил:

Я желаю, чтобы законы всегда были мерилом моего правления и чтобы они хранили свободу и собственность подданных с такой же заботой, как надлежащие мне права. И если Богу будет угодно благословить эту армию, собранную для моей вынужденной защиты чтобы уберечь меня от этого восстания, я торжественно и от всего сердца обещаю перед Богом отстаивать справедливые привилегии и свободу парламента и до последних пределов моей власти править согласно общеизвестным уставам и обычаям королевства, и в частности — соблюдать законы, на которые я дал своё согласие парламенту.

Между тем если крайность и великая нужда, до которых я доведён, приведут к какому-либо нарушению закона, я надеюсь, что Бог и люди поставят это в вину зачинщикам этой войны, а не мне, кто сделал столь много, чтобы сохранить мир в этом королевстве. Если же я по собственной воле нарушу эти обещания, то не буду ожидать ни помощи от людей, ни защиты свыше. Но в этой решимости я надеюсь на активное содействие всех добрых людей и верю в Божье благословение.

Первая гражданская война — война между королём и парламентом — шла с переменным успехом. Даже когда в военных действиях перевес склонялся на сторону Карла, инициатива мирных переговоров принадлежала ему. Парламент отклонял предложения мира и выдвигал королю новые, заведомо невыполнимые требования. Карл призывал воевавших против него подданных одуматься и обещал прощение всем без исключения членам обеих палат, а его противники не только хотели отобрать у него все права, но и судить всех его влиятельных приверженцев. Парламент учредил комиссию, которая занималась конфискацией имущества и земель сторонников короля; законодатели нагнетали в людях страх, нарушали законы, которые сами приняли, продолжали заключать в тюрьмы и казнить тех, кого считали врагами народа, и облагали англичан тяжёлыми, прежде неизвестными налогами.

Первая гражданская война длилась три года и закончилась победой парламентской армии. Карл в надежде найти пристанище бежал к шотландцам, в их военный лагерь, но фактически оказался в плену. Шотландцы сообщили о венценосном заложнике его недругам в Лондоне, и после долгих переговоров с английским парламентом они получили за короля огромный выкуп. В феврале 1647 года Карл под конвоем был отправлен в небольшой городок Холденби, находящийся приблизительно в ста километрах северо-западнее Лондона.

Ещё до окончания Первой гражданской войны английский парламент реформировал свою армию. Согласно Акту о самоотречении, утверждённому Палатой лордов в апреле 1645 года, ни один из членов ни одной из палат больше не мог занимать командные посты в армии и должен был выбрать, остаться ли на военной службе или же заседать в Вестминстере. Предложение о принятии этого законопроекта внёс Оливер Кромвель, который был членом Палаты общин и являлся одним из высших чинов армии в звании генерал-лейтенанта.

Исполняя требования Акта о самоотречении, офицерский состав покинул стены парламента. Единственное исключение было сделано для Оливера Кромвеля. Этот хитрый, вероломный, стремящийся к власти человек умел добиваться своих целей. Оставаясь членом Палаты общин и помощником Томаса Ферфакса — главнокомандующего парламентской армии, он где открыто, где исподволь правил этими двумя силами, гражданской и военной, которые сначала действовали сообща, а затем вступили в противоборство.

Кромвель умел вовремя занимать ведущие позиции и в противостояниях, и в союзах разных партий. Он был близок то с пресвитерианами, то с индепендентами, то с левеллерами, но при этом преследовал свои интересы. В июне 1647 года, когда конфликт между парламентом и армией только разгорался, Кромвель тайно послал вооруженный отряд в Холденби, который захватил короля и сделал его заложником военных. А когда этот конфликт достиг кульминации, Кромвель открыто перешёл на сторону армии и повёл её на Лондон. Усмирив парламент, он стал диктовать свою волю членам обеих палат.

Скрижаль уяснил, что армия сделала с парламентом то, что пятью годами раньше парламент сделал с королём. Народные депутаты, воспользовавшись своей силой и преступив границы законности, справедливости и здравого смысла, подали пример всем честолюбцам — и вполне логично оказались смещёнными солдатами по тому же праву силы. За эти прошедшие пять лет Палата общин настолько запятнала себя и произволом, и казнокрадством, и сбором непомерных налогов, что англичане изменили своё отношение парламенту от любви и безграничного доверия до ненависти. Поэтому народ одобрил действия армии.

Военные держали короля в заключении невдалеке от Лондона, во дворце Хэмптон-корт, но в ноябре 1647 года Карл сумел бежать. Он добрался до острова Уайт, который находится в нескольких километрах от побережья Англии, в проливе Ла-Манш. И всё же скрыться от преследователей ему не удалось. Губернатор острова отрапортовал в парламент о прибытии короля и получил приказ держать его под стражей. Весной 1648 года Карл дважды пытался бежать из замка Карисбрук, где оказался в заточении. Обе попытки были безуспешными, и условия его ареста ужесточили: охрана не выпускала короля из стен замка.

Настали такие времена, когда даже те англичане, которые поддерживали своего монарха, боялись встречаться с ним из страха оказаться в опале. Но Скрижалю опасаться нечего было. Он знал, что сможет увидеть Карла, если договорится с Генри Файрбрейсом. Этот придворный короля, снискавший доверие Ферфакса и Кромвеля, был приставлен к Карлу в качестве надзирателя. Генри Файрбрейс сочувствовал королю, помогал ему чем мог, и даже тайно участвовал в подготовке тех двух его неудавшихся побегов.

В это прохладное сентябрьское утро Скрижаль шёл по острову в направлении видневшейся вдали башни и любовался красотами природы. Он не мог отвести глаз от весёлой пестроты полевых цветов, прислушивался к звонкому пению птиц, засматривался на пышные кроны радующихся солнцу деревьев и улавливал сердцем какую-то высокую потаённую негу плывших по небу облаков. Ему казалось непостижимым, диким, что люди, вместо того чтобы наслаждаться отпущенным каждому уникальным божественным даром — жизнью, воюют между собой и убивают друг друга.

Охраны в воротах крепости не было. Пройдя под аркой, соединявшей сторожевые башни, Скрижаль направился по утрамбованной гравиевой дороге к замку. На небольшой лестнице, которая вела к входной двери, сидели два стражника в синих военных формах. Оба были с ружьями. Увидев приближающегося человека, они поднялись со ступеней. Скрижаль старался держаться уверенно.

— Добрый день, — поздоровался он.

Солдаты подозрительно смотрели на него и лишь кивнули в ответ.

— Могу я видеть сэра Генри Файрбрейса? — спросил Скрижаль.

— Можно узнать по какому делу? — вскинул бровь небритый стражник. Он выглядел постарше второго, рослого широкоплечего парня.

— Мне нужно переговорить с ним по поручению сэра Томаса Ферфакса, — ответил Скрижаль. Ему претило врать, но он оправдывал себя тем, что эта ложь была безобидной и не могла никому повредить.

Стражники переглянулись. Небритый солдат попросил Скрижаля подождать. Слегка подбросив и ловко поймав ружьё, плечистый парень быстро поднялся по лестнице, зашёл в замок и закрыл за собой массивную дверь.

Чтобы избежать возможных расспросов, Скрижаль отошёл от стражника и стал прогуливаться вдоль стены крепости. Чуть в стороне на зелёной поляне лениво щипали траву два осла. Невдалеке от них, в тени деревьев сидел мальчуган лет десяти в широкой, большой для него серой рубахе. Он стругал ножом палку.

Скрижаль стал гадать, для чего в крепости нужны ослы, но увидел, что по лестнице спускался рослый солдат с ружьём. Следом за ним шёл мужчина в чёрной широкополой шляпе и чёрном с длинными рукавами кафтане, застёгнутом под горло. Строгость его одежды смягчали белые широкие отлёты воротника, почти закрывавшие плечи, и белые чулки. Скрижаль понял, что это был тот самый человек, который ему нужен. Они пошли навстречу друг другу, и когда их разделяло уже несколько шагов, Скрижаль дружелюбно улыбнулся:

— Добрый день, сэр Генри.

— Приветствую вас, сэр, — сдержанно ответил Файрбрейс. — Простите, не имею чести...

Скрижаль представился и несколько сбивчиво пояснил, что прослеживает становление гражданских свобод в Англии начиная с эпохи Вильгельма Завоевателя. Он не сразу подыскивал нужные слова:

— И теперь... когда роли парламента и монарха... то есть роли защитника и нарушителя прав народа в каком-то смысле поменялись местами... единственным человеком, который пытается отстоять свободы англичан, является король.

— Чем я могу вам помочь? — нетерпеливо спросил Файрбрейс. Всем своим серьёзным видом он давал понять, что не расположен к досужим разговорам.

— Я хорошо знаю, в каком тяжёлом моральном состоянии находится сейчас король... — продолжил Скрижаль. — Я хочу поддержать его... от всей души... и попросить его рассказать потомкам о событиях последних лет, наставить их.

Скрижаль вглядывался в живые глубокие глаза Файрбрейса в надежде найти понимание. Это был молодой человек лет около тридцати с красивыми волевыми чертами лица. Густые чёрные, но тронутые сединой усы и такие же чёрные с едва заметной проседью волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, делали его благородный облик ещё более живописным.

Файрбрейс тоже пристально смотрел ему в глаза и молчал.

— Хорошо, я попробую, — сказал он. — Только вот... как вас представить?

Скрижаль обрадовался, но ответил сдержанно:

— Благодарю вас... Так и скажите: хронист; прослеживает историю Англии и хочет узнать о событиях этой кровавой гражданской войны именно от короля, поэтому просит о помощи.

— Я переговорю с его величеством, но в любом случае вам придётся подождать... И лучше здесь, чем в замке; вы уж простите, пожалуйста, — сказал Файрбрейс и приподнял шляпу.

— Большое спасибо! — искренне поблагодарил Скрижаль.

Прохаживаясь по внутренней территории крепости от стены до стены, он думал о том, как вести себя на встрече с королём, если встреча состоится; о чём спросить его и какими словами поддержать.

Мальчуган, который присматривал за ослами, закончил мастерить свой деревянный меч и теперь сражался им с невидимыми врагами. Уклоняясь от ударов, он придерживал рукой великоватую для него синюю фуражку, такую же, в которых были стражники, и сам бросался в атаку — бил палкой по стволам деревьев.

Файрбрейс вышел из замка, когда солнце поднялось уже высоко.

— Его величество примет вас, — сообщил он.

Скрижаль испытал прилив радости и волнения, но ответил спокойно:

— Очень вам признателен.

— Идёмте, — сказал Файрбрейс. Сделав несколько шагов, он остановился и спросил: — Надеюсь, у вас нет оружия?

— О нет-нет, — заверил его Скрижаль.

— ...И верёвок тоже? — то ли в шутку, то ли всерьёз поинтересовался он.

Скрижаль улыбнулся и покачал головой.

— Пропустите, пожалуйста, этого джентльмена, — попросил Файрбрейс, когда они подошли к стражникам. — Он покинет замок до того, как стемнеет.

Небритый солдат извинился перед Скрижалем за то, что должен произвести обыск, и деликатно ощупал его от щиколоток до подмышек.

Скрижаль почему-то ожидал увидеть в замке какие-то украшения, но увидел только голые, толщенные, выложенные камнем стены. Это была крепость, а не дворец.

Файрбрейс шёл впереди. По железной винтовой лестнице они поднялись до площадки, которая вела на второй этаж. Здесь сидел пожилой солдат с ружьём. Он хотел встать со стула, но Файрбрейс, не останавливаясь, тронул его за плечо, дав ему понять, что всё в порядке.

Они оказались в небольшой комнате с одним окном, голыми каменными стенами, высоким бревенчатым потолком и дощатым полом. Кроме деревянного стола и четырёх скамеек, другой мебели не было. В углу комнаты находился ещё один, очень узкий, в форме арки дверной проём с закрытой дверью. Файрбрейс попросил Скрижаля подождать здесь.

— Я приглашу вас, когда король сможет вас принять, — сообщил он и закрыл за собой массивную входную дверь.

Толстые железные прутья на окне и вся тюремная обстановка замка напоминали Скрижалю о том, что он пришёл не на приём к монарху, а на свидание с заключённым.

Спустя немного времени в дверях появился Файрбрейс.

— Его величество готовы принять вас, следуйте за мной, — сказал он и тихо добавил: — Пожалуйста, не становитесь на колени перед королём и не целуйте ему руку, он этого не любит.

— Хорошо, — тихо порадовался Скрижаль. Он не знал тонкостей придворного этикета, и этот совет помог ему почувствовать себя уверенней.

Они молча прошли мимо пожилого солдата и по той же винтовой лестнице поднялись на следующий этаж. Файрбрейс взялся за массивное дверное кольцо приотворённой двери, открыл её и пригласил Скрижаля войти:

— Прошу вас, сэр.

Карл стоял около камина и смотрел сквозь железные прутья в окно.

— Добрый день, Ваше Величество, — Скрижаль низко склонил голову.

— Добрый... пусть будет добрым, — дружелюбно ответил Карл. Он слегка заикался. — Прошу вас, проходите... присаживайтесь, — предложил он, указывая на ближайший стул с очень высокой спинкой, который стоял чуть поодаль от широкого письменного стола.

Скрижаль не решался сесть первым и сел тогда, когда Карл занял своё место по другую сторону стола, где были разложены бумаги.

— Чем обязан вашему смелому визиту? — улыбнулся Карл.

Скрижаль растерял приготовленные заранее слова.

— Я пришёл... поддержать вас... — не спеша заговорил он. — Я могу только догадываться, что вы пережили в эти страшные годы войны... и хотел попросить вас, чтобы вы рассказали об этом... Нет, не мне... Вернее, не только мне... Будущим поколениям.

Они смотрели друг на друга с нескрываемым интересом.

— Прежде всего, спасибо вам, что пришли... — нарушил молчание Карл. — Не знаю, удивитесь ли, но я в самом деле решил поведать об этом. — Он бросил взгляд на бумаги, которые лежали на столе. — Августин помог своей «Исповедью» очень многим... и продолжает помогать. Возможно, мой жизненный опыт — и грехи, и прозрения — тоже помогут кому-то. По крайней мере, хочется, чтобы о нём узнали мои сыновья, когда подрастут, вне зависимости от того, придётся им править или нет.

В больших грустных глазах Карла читалась усталость. Глядя на его утончённые черты лица, узкие запястья рук и длинные тонкие пальцы, трудно было поверить, что всего лишь несколько лет назад он лично и не раз участвовал в сражениях во главе своего войска. Вьющиеся, ниспадающие на плечи волосы, седая, давно не стриженная борода и торчащие в разные стороны усы ещё больше придавали ему вид человека искусства или мыслителя, но никак не полководца. На нём был жёлтый камзол с вертикальными прорезями на груди, отделанными шитьём. В них проглядывала белая рубаха. Её отложной кружевной воротник доходил Карлу до плеч.

— Вот только не знаю, смогу ли... и успею ли исповедаться сполна, — вздохнул он. — Похоже, мне совсем немного осталось жить... Поэтому я рад вашему приходу.

Хотя Карл заикался, он говорил связно и очень проникновенно. У Скрижаля не было дефекта речи, но он чувствовал неловкость, оттого что всегда с трудом находил нужные слова.

— Так о чём именно вы хотите знать? — подбодрил его Карл. — Спрашивайте.

— Ваше Величество... — собрался с духом Скрижаль, — я пытаюсь понять, как получилось, что всего лишь за два года Ваши отношения с парламентом изменились так радикально... изменились настолько, что прошли путь от цивилизованных, уважительных... до кровопролитной войны.

Карл пригладил свою седую бороду и понимающе покачал головой.

— В этом... моя вина, — сказал он. — Я хотел, чтобы все депутаты остались довольными, и согласился утвердить слишком много актов... А потом никто уже меня не спрашивал... Я поздно понял, что в Палате общин стали преобладать честолюбцы. Парламент пошёл у них на поводу... Да и я тоже... Они рвались к неограниченной власти, нарушая законы и не считаясь с требованиями совести... Призванные быть моими советниками, они превратились в диктаторов; они разожгли пожар, в котором сначала сгорела свобода англичан, а затем полилась кровь...

В глубоких карих глазах Карла прибавилось печали.

— Не знаю, ответил ли я на ваш вопрос... — в задумчивости произнёс он.

Желание расспросить короля о его конфликте с парламентом боролось в Скрижале с робостью, с боязнью разбередить в Карле какую-то сокровенную душевную боль. Вероятно, Карл почувствовал это.

— Хотите знать, что стало моей роковой ошибкой? — спросил он.

— Если можно... — кивнул Скрижаль.

— Я согласился подписать смертный приговор графу Страффорду... И эта уступка стала точкой невозврата к миру в Англии... Я поддался на уговоры близких мне людей, поверил тому, что издревле твердят: пусть лучше один человек погибнет, даже безвинный, чем пострадают многие. Теперь я знаю, что это ложь... низкая, подлая ложь... Ни одним поступком, идущим против совести, нельзя исправить никакие дела, даже величайшей государственной важности... Такие попытки приводят к ещё большей трагедии... Так ведь и случилось. Если бы я не подписал смертный приговор графу, чего бы мне это ни стоило, пусть даже самóй жизни, — Англия удержалась бы в границах мирных соглашений...

Карл положил руку на толстую книгу с крестом на обложке, которая лежала около чернильного прибора, с правой от него стороны стола. Он прикрыл веки и едва слышно произнёс:

— Господи, если можешь, прости меня!

Карл потёр пальцами свой высокий бледный лоб и опять посмотрел на Скрижаля с тоской в глазах.

— Тогда, — продолжил он, — семь лет назад, я уговорил себя в том, что смерть графа Страффорда, невинного человека, успокоит народ, который бушевал за стенами парламента... Но эта кровь лишь раззадорила аппетиты каннибалов. Они решили, что если я иду на уступки, значит позволю им всё... К сожалению, я слишком поздно понял, что самый надёжный путь к миру, к свободе всех и каждого — от короля до конюха — это путь соблюдения законности. Теперь я знаю, что лучшее правило во всём, включая политику, — поступать по справедливости, невзирая ни на какие выгоды... Лучше быть слабым политиком, чем принимать бесчестные решения и тем самым грешить перед Богом... Правитель подаёт пример народу. Если он заглушает в себе голос совести, лжёт, нарушает законы, значит народу можно делать и похлеще того. Прегрешения государя ведут к разрушению государства. Его низкий поступок может навредить стране больше, чем любая война.

Карл с трудом подавлял волнение. С каждой фразой он всё больше заикался. И чем тяжелее ему становилось говорить, тем отчётливей проступала вертикальная жилка на его лбу.

— Время скитаний, плен и вынужденное одиночество помогли мне многое осознать... Уже никто и ничто не заставит меня совершить что-либо против моей совести. И в этом моя сила, моя внутренняя победа... Человека, можно лишить всего — состояния, власти и самой жизни, но нельзя лишить наибольшего богатства — чистой совести... Я понял это слишком поздно. Но я счастлив, что понял. Если Бог на твоей стороне — а он на стороне совестливых людей, — то никакая внешняя сила, никакие враги уже не страшны... Лишение свободы не может ни отнять, ни даже ущемить мою душу; она принадлежит только мне и Богу.

Помолчав, Карл помалу справился с волнением.

— Бог наказывает того, кто пытается заглушить в себе этот внутренний голос, — продолжил он. — И Бог покарал меня... Но самая большая беда в том, что наказан не только я... За шестнадцать лет моего правления Англия достигла процветания. Мы стали сильны как никогда. Такого изобилия и такого прочного мира не было ни в одном государстве... Страны Европы завидовали нам... Англия не имела прежде столь мощного флота. Корабельные деньги сделали своё дело. И ни один шиллинг из этого налога, совсем небольшого, не был потрачен на иные нужды. А теперь...

Карл тяжело вздохнул. Видно было, что он говорил о наболевшем.

— Да, я и мои министры нередко ошибались, но мы стремились исправить ошибки. А те, кто отняли у меня власть, открыто занимаются грабежом. Они начали с подстрекательств жителей Лондона к мятежам, а закончили тиранией... За это время депутаты обобрали народ. Англичане теперь каждый год платят парламенту в десять раз больше, чем прежде вносили в казну... В Палате общин слишком много вороватых, ненасытных ртов... Но им мало награбленного, им нужно крови... Когда я был молод и слишком горяч, я мог лишить дерзкого человека свободы, но я никого не казнил. А теперь убивать людей, неугодных парламенту, даже не считается нарушением закона... За эти годы истребление сограждан стало для многих профессией... и довольно доходной.

На лбу Карла опять проступила жилка.

— А как вы относитесь к войне? — вдруг спросил он.

Скрижаль никак не ожидал, что ему придётся говорить королю о своём отношении к войне. Он знал, что Карл первым отверг мирный путь разрешения конфликта с парламентом, но кривить душой не мог.

— Война — это проявление дикости в людях, — пожал плечами Скрижаль. — Больше того... Кровопролитные войны, которые происходят из века в век, показывают, что по кровожадности, по страсти к уничтожению себе подобных каждое последующее поколение людей превосходит предыдущее... Мне трудно понять, как можно стрелять в человека и как после этого можно жить.

— Не знаю почему, но вы вызываете у меня доверие, — сказал Карл. — У вас честные глаза. — И я вижу, что эта война тоже причиняет вам боль.

Король, видимо, прочёл вопрос в глазах Скрижаля; во всяком случае ответил на него:

— Видит Бог, не я развязал эту войну.... Моя неподготовленность к ней — тому свидетельством. У меня отобрали флот, армию, милицию, меня не пускали в мои замки, лишили имущества и доходов... Бог дал мне три королевства, но ни в одном не оставил мéста, где я мог бы достойно, без унижений и волнений за безопасность моей семьи переспать ночь... Великий грех воевать со своим народом, но только так я мог попытаться восстановить законность в стране. Не обезвредить преступника, который после каждого убийства становится циничней и кровожадней, тоже ведь грех.

Карл опять положил руку на толстую книгу с крестом на обложке.

— Я оказался перед крайне трудным выбором, — продолжил он и убрал руку с книги. — Я люблю свой народ. И конечно, я знал, что прольётся кровь, но я думал, что если не остановить зарвавшихся законодателей, страну захлестнёт кровавый террор. Они начали казни с моих министров и епископов... Если б я просто сбежал во Францию, а не вступил бы в войну с парламентом... кто знает, они могли бы затем истребить всех католиков, после чего принялись бы за лордов и землевладельцев... Впрочем, на это теперь способна армия. Но по крайней мере, я попытался предотвратить худшее... И может быть, предотвратил... Вам не приходилось видеть разъярённую толпу?

— Нет, только читал об этом, — ответил Скрижаль.

— А я видел, — сказал Карл. — Это жуткое зрелище. Не дай Бог, такие придут к власти... Но я не снимаю с себя вины... Мы, я и Палата общин, выпустили этого кровожадного джина из бутылки... Лишь недалёкий человек не понимает, что борьба и победа одной из сражающихся сторон — любой — ослабляют благосостояние страны. В гражданской войне не может быть победителей... как впрочем и в любой войне, ведь страдает всё человечество.

Идя на эту встречу, Скрижаль ожидал увидеть безвольного, отчаявшегося интеллектуала, которому хотел чем-то помочь, а увидел умного и сильного духом человека.

— Поэтому было бы нелепо злорадствовать, оттого что армия, которую мои гонители собрали для войны со мной, теперь выступает против них и видимо расправится с ними... — закончил свою мысль Карл. — Если злодеев не карают законы людей, это делает Бог... Я давно простил всех, кто лишил меня всего, и благодарю Всевышнего за то, что дал мне разум и сердце сделать это. Пусть их покаяние станет их единственным наказанием... Если доведётся ещё пожить и Господь вернёт мне власть, я объявлю о прощении всех, как простил их в сердце... Но даже если вскоре умру, буду до последнего часа просить Бога об их помиловании... Пусть прозреют и поймут, что все крещёные мстители и убийцы — христиане лишь по имени... Прости их всех, Господи!

Карл прикрыл глаза и что-то прошептал одними губами.

— А вы протестант? — спросил он, когда открыл глаза.

— Я не христианин, — ответил Скрижаль. — Я не следую традициям ни одного из вероисповеданий.

— Хм... Интересно, — оживился Карл. — Удивляюсь, что с вами не расправились в Англии.

Ожидая расспросов, Скрижаль стал подыскивать слова, чтобы сформулировать свои убеждения и высказаться об отличиях между понятиями «вера» и «религия», но Карл заговорил о другом:

— Не может быть ничего нелепее, чем стремление заставить человека следовать чьим-то предпочтениям в богопочитании. Там где это происходит, существуют вполне земные, прагматические планы политиков, стяжателей или честолюбцев... Христиане в этом ничуть не лучше мусульман... Знаете ли вы об ужасах недавнего истребления протестантов в Ирландии?

— Я знаю о резне в Ольстере, но лишь в общих чертах, — ответил Скрижаль.

— Там борцы за веру, христиане, вы́резали тысячи семей, не щадили даже младенцев, а затем завладели имуществом и домами своих жертв... А что вы знаете о намерениях шотландцев, которые вторглись в Англию? Ради каких таких высших целей им оказалось крайне необходимо уничтожить епископат, подчинить англиканскую церковь пресвитерианству?

— Я пытался это понять, но до конца не смог, — признался Скрижаль.

— За зверствами бескорыстных одураченных фанатиков стоит стремление их корыстолюбивых вождей ограбить церковь, завладеть её землями и доходами, — пояснил Карл. — Но глупые люди продолжают воевать за веру. Они не могут понять, что принуждение, диктат не имеют к вере никакого отношения. Насилие над совестью тщетно, бессмысленно, и оно заканчивается плачевно. Под масками ангелов реформации оказываются дьяволы, злые гении восстания... Очень надеюсь, что настанут времена, когда разные религиозные предпочтения людей, даже соседей, не будут влиять на степень их уважения друг к другу. Пока же, если вы знаете, мне пришлось отправить мою супругу в Париж, чтобы с ней не расправились мои братья по вере... или как вы говорите, по вероисповеданию.

Скрижаль испытывал большую симпатию к человеку, которому смотрел в глаза. Он в очередной раз убеждался в том, что для духовной близости между двумя людьми принадлежность к разным народам и различия в религиозных взглядах не являются серьёзным препятствием.

— И всё же в чём-то я благодарен моим гонителям... — в задумчивости произнёс Карл. — Если вы знаете, в прошлом году, когда я находился под стражей в замке Холденби, мне запретили встречаться с моими капелланами. Даже варвары разрешали заключённым — отпетым преступникам — встречи со священниками, а эти христиане мне, королю, не позволили... Но я хотел сказать о другом. Запрет моих недругов во многом помог мне. Я научился быть самодостаточным и общаться с Богом без посредников. Меня лишили внешних атрибутов моей религии, но Господь открыл мне путь внутренней благодати, и её уже никто не сможет отнять... У Бога есть много способов научить нас пользоваться собственным разумом, и отлучение от капелланов — один из них.

— Об этом вы тоже расскажете в своей исповеди? — спросил Скрижаль.

Карл бросил взгляд в сторону разложенных на столе стопок бумаг и улыбнулся:

— Я уже сделал это.

— Ваше Величество, если не секрет.... что Вы будете делать с Вашей рукописью?

— Пока не знаю, — ответил Карл. — Надеюсь, она будет опубликована... Если через два-три месяца окажетесь в Лондоне, можете подойти на Флит-стрит, найти книготорговца Ричарда Ройстона и поинтересоваться о ней. Возможно, к тому времени книга уже появится.

Скрижаль понял, что нужно уходить.

— Ваше Величество, я очень Вам признателен за то, что нашли время для меня, — искренне сказал он. — Я никогда не забуду об этой встрече и расскажу о ней неравнодушным людям.

Скрижаль не знал, как положено прощаться с королём и кто должен подняться первым, но встал со стула.

— Спасибо и вам, мой дорогой друг, — ещё раз тепло улыбнулся Карл. — Поверите или нет, но вы действительно поддержали меня.

Карл позвонил в колокольчик, стоявший на столе, и в дверях появился Файрбрейс.

— Генри, проводи, пожалуйста, моего гостя, — попросил он.

— Конечно, Ваше Величество, — Файрбрейс склонил голову.

Возвращаясь с острова Уайт, Скрижаль усомнился в том, что смог поддержать короля, но осознал, что король помог ему: эта встреча кое-чему научила его, сделала мудрее.

В ноябре 1648 года Совет высших офицеров английской армии постановил прекратить все переговоры с королём и судить его как виновника гражданской войны. Однако тогда же, в середине ноября, члены обеих палат парламента решили, что если король примет их требования, то все его дома, поместья, земли и доходы будут ему возвращены. Попытка Совета армии воспрепятствовать этому соглашению и продиктовать парламенту свою волю без применения силы оказалась неудачной: 1 декабря подавляющим числом голосов — 125 против 58 — Палата общин отклонила петицию армии. Именно в это время в Лондон вернулись представители парламента, которые вели переговоры с Карлом. Они сообщили своим коллегам, что король согласился на предъявленные ему требования. И 5 декабря Палата общин большинством голосов приняла условия договора с королём как приемлемые.

Не добившись своего мирным путём, армия применила право силы. Утром следующего дня, 6 декабря, здание парламента было окружено солдатами. На лестнице, ведущей к входу во дворец, стоял полковник по фамилии Прайд. Он сверял имена приходивших людей с теми, которые значились в его списке. Одних солдаты сразу арестовывали, других просто разворачивали, а пропускали только тех, кто поддержали требования офицеров или могли поддаться давлению. Это бескровное, но откровенное насилие, известное как чистка Прайда, продолжалось в течение недели. Многие из членов парламента, оставшиеся на свободе, после таких нагнанных армией страхов потеряли желание появляться в Вестминстере. Только около двухсот человек — меньше половины членов обеих палат — продолжили свою работу. Этот парламент впоследствии стал известен под названием Охвостье.

4 января 1649 года Палата общин проголосовала за проведение суда над королём, но Палата лордов не утвердила это постановление. Тогда депутаты, отобранные по степени преданности интересам армии, увеличили число беззаконий ещё на одно: Палата общин объявила, что является единственной законной властью в Англии, которая для утверждения своих решений больше не требует согласий ни Палаты лордов, ни короля.

Карл был препровождён в Лондон и вскоре, 20 января, предстал перед членами комиссии, назначенной для суда над ним. Ему было предъявлено обвинение в государственной измене, в присвоении себе неограниченной тиранической власти и в развязывании войны против парламента и народа. Карл держался уверенно и был спокоен. Выслушав обвинение, он спросил, какой властью его судят и сказал, что без представителей Палаты лордов решения парламента не имеют законной силы.

22 января, на продолжении слушаний, председатель суда потребовал от короля ответить на предъявленные ему обвинения. Карл повторил, что не считает этот суд законным и что король не может быть судим ни одной властью на земле. Он также заявил, что происходящее в этом зале касается не его одного, а всех англичан, так как подобный произвол теперь может настичь каждого:

Я отстаиваю свободу моего народа больше, чем любой, кто пришёл сюда притворяться, что является моим судьёй. [...]

Если незаконная власть может принимать законы и может изменять основополагающие законы королевства, то я не знаю, какой человек в Англии может быть уверен в сохранности своей жизни и всего того, что он называет своим.

Смертный приговор королю был вынесен 27 января. Он гласил:

Суд постановил, что Карл Стюарт виновен в изменах и преступлениях, которые ему вменялись, и как тиран, предатель, убийца и враг добрым людям нации, должен быть предан смерти путём отсечения его головы от его тела.

После прочтения приговора Карл хотел выступить с речью, но ему не дали это сделать и вывели из зала заседаний. На следующий день королю разрешили проститься с дочерью Елизаветой, которой было тринадцать лет, и восьмилетним сыном Генри.

В холодный день 30 января при большом скоплении народа Карл взошёл на эшафот, установленный перед зданием Уайтхолла. Он произнёс речь, достойную честного человека, и палач отрубил ему голову.

Кромвель как хитрый, дальновидный политик оставался несколько в тени исполнителей его воли; он добился желанного для него суда над королём и казни, побуждая к тому других людей. Тем не менее Кромвель высказал одобрение чистки парламента, был членом судебной комиссии, которая вынесла смертный приговор Карлу, и его подпись стоит третьей по счёту среди пятидесяти девяти подписей на постановлении о казни короля.

____________________

Читать следующую главу

Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»

На главную страницу