Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 3. Последние неоплатоники

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

 

 

 

 

 

Последние неоплатоники. В первой половине VI столетия поборники единоверия пресекли культивирование знаний и выработанную в течение веков школьную традицию, благодаря которым в античности появилось столько талантливых философов. Естественные разнообразные стремления лучших умов Средиземноморья были угрозами и силой загнаны в жёсткие рамки церковных догматов и в конце концов иссякли.

На рубеже V‒VI веков Академию в Афинах возглавил Дамаский — последний в плеяде наиболее известных философов античности. Он руководил Академией до 529 года — до указа императора Юстиниана о её закрытии. В 531 году последние неоплатоники во главе с Дамаскием отправились в Персию, но вскоре, после заключения мирного договора между римлянами и персами, они вернулись в пределы империи. Римляне по условиям этого мира обязаны были гарантировать возвратившимся философам личную безопасность и свободу совести.

 

524

*

Узнав, что смерть Боэция, последнего известного философа западной части Римской империи, практически совпала с насильственной смертью самóй античной философии, Скрижаль хотел понять, каким образом это произошло.  Его интересовало и то, какими человеческими качествами обладал император Юстиниан, по приказу которого были закрыты последние философские школы.  Скрижаль надеялся также узнать, какие цели преследовал Юстиниан, запретив преподавание философии.  Этот пробел в знаниях, как выяснил он, могли восполнить труды Прокопия — наиболее известного из историков ранней Византии, современника тех событий.

 

525

*

Прокопий родился около 500 года в Палестине, в городе Кесарии.  Хорошо образованный человек, христианин, он безусловно обладал незаурядными способностями, поскольку уже в 527 году получил должность секретаря и советника Велисария, который был главным полководцем империи.  Именно в том самом 527 году Юстиниан стал единоличным правителем Римской державы, вернее Ромейской, как называли её греки.  Уже гораздо позднее, после её крушения, за ней закрепилось название Византийская империя, или Византия — по древнему названию Константинополя.

Благодаря высокому положению Прокопий лично знал высокопоставленных чиновников и выдающихся людей своего времени.  Он был хорошо осведомлён обо всём, что происходило в империи, и находился в самом центре главных событий, которые случились в правление Юстиниана.  Прокопий написал историю войн Византии с персами, вандалами и остготами.  В этих книгах он не осмелился подвергнуть критике действия монарха, — за такую дерзость он, конечно, поплатился бы жизнью.  Однако после смерти Прокопия осталась рукопись, в которой он откровенно рассказал о Юстиниане и о том, что видел на своём веку.  В XVII веке эта рукопись была найдена в библиотеке Ватикана.  Обычно её называют «Тайная история».

«I.4 ...То, о чём я сейчас собираюсь написать, покажется будущим поколениям невероятным и неправдоподобным, ведь время течёт, и мой рассказ станет древней историей.  Боюсь, меня сочтут сочинителем мифов и причислят к поэтам-трагикам», — говорит Прокопий в начале своего повествования.  Признавшись в опасениях показаться выдумщиком, он выразил надежду, что его современники — очевидцы тех же событий — тоже оставят свидетельства для потомков, и это подтвердит правдивость его рассказа.

 

526

*

Прокопий сообщает, что Юстиниан был постоянным лишь в одном — в бесчеловечности и в корыстолюбии.  «VI.20 ...Он с лёгкостью решался на убийство и захват чужой собственности, и ему ничего не стоило погубить мириады людей, даже если они не дали ему для этого никакого повода», — пишет Прокопий.  При императорах Анастасии и Юстине — предшественниках Юстиниана — государственная казна была полна денег.  Юстиниан же сначала израсходовал эти сбережения, а затем принялся присваивать имущество состоятельных граждан:

 

XIX.11 Истратив общественное богатство, он обратил свои взоры на подданных. Большинство из них он сразу лишил владений, захватив их имущество силой и обвиняя в преступлениях, которых они не совершали. И в Визaнтии, и в других городах те, кого считали зажиточными людьми, были осуждены, одни — за многобожие, другие — за еретическое исповедание христианской веры, иные — за мужеложство, иные — за связь с монахинями и другие незаконные половые сношения, иные — за подстрекательства к мятежу, или за приверженность к партии прасинов, или за оскорбление его самого, или за что-нибудь ещё, или же он самочинно делал себя наследником мёртвых и даже живых, когда мог.

 

Чем богаче был человек, тем больше была вероятность того, что он лишится своей собственности.  А поскольку для признания кого-либо виновным хватало лишь навета, никто не чувствовал себя в безопасности.

Юстиниан своей нелепой политикой, вероломством и жаждой наживы разорил и поставил на грань нищеты земледельцев, государственных чиновников, купцов, солдат, мореходов, ремесленников, рыночных торговцев, врачей, преподавателей, артистов; для увеличения суммы податей он ликвидировал также остатки самоуправления городов и лишил городские власти возможности тратить часть налогов на свои нужды.  Прокопий повествует о полном обнищании народа и о духовном кризисе, который переживали его современники:

 

XXVI.10‒11 И в частной, и в общественной жизни царили печаль и уныние, словно какое-то несчастье свалилось на людей с неба, и жизнь для всех стала безрадостной. И у себя в доме, и в общественных местах, и в храмах люди не говорили ни о чём другом, как только о бедствиях и неслыханных напастях.

 

Правосудия в империи тоже не существовало, и Юстиниан был первым из тех, кто торговали постановлениями суда.  Причём продавались и покупались не только судебные решения; предметом торга стало и само законодательство.  «XIII.20 Ради низменной выгоды он не считал позорным ни издавать законы, ни снова отменять их», — говорит Прокопий о действиях императора, и он привёл тому примеры.

Сенат при Юстиниане собирался лишь для вида; кроме императора и его супруги Феодоры, никто в сенате не мог подавать свой голос.  Именно во время правления Юстиниана в среде аристократов и при дворе укоренилось самое жалкое низкопоклонство.  «XXX.23 Те, кому позволялось находиться в присутствии Юстиниана и Феодоры, включая сенаторов и патрициев, падали перед ними ниц с распростёртыми руками и ногами и целовали им ноги, и только после этого поднимались», — рассказывает Прокопий.  При обращении к императору и его супруге все чиновники стали называть их не иначе как «Владыка» и «Владычица», а себя — рабами.

 

527

*

Скрижаля интересовала религиозная политика Юстиниана — и он узнал о ней из «Тайной истории» Прокопия.  Интересы церкви Юстиниан защищал тем, что позволял священнослужителям совершать беззакония.  Иноверцев этот христианский император и вовсе не считал за людей:

 

XIII.7 Стремясь объединить всех одной верой в Христа, он бессмысленным образом уничтожал остальных, совершая это под видом благочестия. Ведь он не считал убийством, когда жертвами становились не его единоверцы.

 

Добиваясь от подданных одного и единственного чина вероисповедания, Юстиниан не упускал случая обогатиться за счёт тех христиан, которые не придерживались ортодоксальных взглядов:

 

XI.15‒16 Всем этим еретикам он повелел отказаться от своего прежнего учения, угрожая в случае неповиновения многими карами, в частности тем, что они не смогут передавать своё имущество детям или родственникам, а храмы этих так называемых еретиков, и особенно тех, кто исповедовали арианство, содержали неслыханные богатства.

 

Прокопий рассказывает, что эти неортодоксальные христиане гибли от рук солдат; некоторые из преследуемых — и таких было немало — кончали жизнь самоубийством, чтобы не изменить своей вере и чтобы избежать насилий; а иные — и таких было множество — покидали родные края.  «XI.23 …Вся Римская империя полнилась убийствами и беглецами», — свидетельствует Прокопий.  Он сообщил также о гонениях Юстиниана на приверженцев древних культов:

 

XI.31‒32 Затем он начал преследовать тех, кого называли язычниками, подвергая их пыткам и отнимая их собственность. Но даже те из них, которые на словах решили принять имя христианина, чтобы таким образом избежать несчастий, вскоре были по большей части пойманы за совершением возлияний, жертвоприношений и других нечестивых дел.

 

Прокопий пишет об огромном количестве людей, бежавших из империи: «XI.39 Чтобы скрыться от преследований, они охотно меняли родную землю на чужбину, как будто их отечество было захвачено врагами».

Из энциклопедий и справочников Скрижаль узнал, что при Юстиниане шло большое церковное строительство.  Благодаря личной инициативе императора, в Константинополе был воздвигнут великолепный храм Святой Софии.  И когда Скрижаль увидел фотоснимки тех соборов, построенных в VI веке, и фотографии интерьеров этих храмов с изображениями Юстиниана как святого с нимбом вокруг головы, у него отпали последние сомнения в том, за какие заслуги и кем Юстиниан был провозглашён Великим.

 

528

*

Скрижаль не обнаружил в «Тайной истории» каких-либо сведений ни о преследовании философов, ни об императорском указе, запрещающем преподавание философии.  Прокопий задался целью рассказать грядущим поколениям о преступлениях Юстиниана против народов империи, и потому, возможно, указ, который касался лишь небольшого количества упорствующих интеллектуалов представлялся ему малозначительным явлением.  И всё же Скрижаль склонялся к мысли, что Прокопий, сообщая о гонениях Юстиниана на язычников, эллинов, просто не уточнил, что в числе этих отверженных оказались и философы.

Скрижаль не терял надежду встретить какие-то свидетельства о том, что случилось с последними философами империи в 529 году, когда Юстиниан приказал закрыть Академию в Афинах и конфисковал её имущество.  Продолжив поиски, он отыскал то, что надеялся найти.  Ожидания Прокопия тоже сбылись: не он один решил запечатлеть для будущих поколений события и нравы той мрачной, страшной эпохи.

 

529

*

О судьбах последних философов античности Скрижаль узнал из труда другого византийского историка — Агафия.  И эти скупые сведения его глубоко взволновали.

Агафий родился в 536 году.  Он работал адвокатом, а в свободное время сочинял стихи и писал историю последних лет правления Юстиниана.  Причём Агафий взял себе за правило не говорить о том, что уже засвидетельствовано до него.  «Большинство событий в царствование Юстиниана, детальнейшим образом описанных Прокопием Кесарийским, мне следует обойти, ведь о них рассказано достаточно полно», — пояснил он во вступительной части своего текста, очевидно имея в виду Прокопиеву «Историю войн».  О содержании тайной рукописи Прокопия он, по всей видимости, не знал.

Хотя Агафий повествует о том, что случилось в империи на его веку начиная с середины VI века, он упоминает и о более ранних событиях первых лет правления Юстиниана, которые Прокопий не осветил.  Во второй книге своего труда Агафий рассказал о философствующем аферисте, который своими речами обворожил персидского царя Хосрова.  Агафий пояснил, почему персидский шахиншах оказал этому проходимцу уважение и одарил его множеством денег.  Оказывается, двумя с лишним десятилетиями ранее Хосров получил удовольствие от общения с настоящими философами.  То были последние философы Римской империи, которые после указа императора Юстиниана о запрете любых неортодоксальных взглядов покинули родные края и переселились в Персию.  Агафий поведал об этом довольно кратко:

 

II.30 ...Дамаский сириец, Симпликий киликиянин, Евлалий фригиец, Прискиан лидиец, Гермий и Диоген финикияне и Исидор из Газы — все они, выражаясь поэтическим языком, представляли цвет философов нашего века. Не приняв официальную религию Римской империи и поверив в то, что говорили многие, они стали думать, что персидское государство гораздо лучше, поскольку власть там такая, какую описывал Платон: что в Персии справедливо правит царь-философ. Они поверили и в то, что подданные царя тоже разумные и честные люди. [...] Так как философы не приняли установленных законов, они не могли оставаться в безопасности дома. И убеждённые в том, что все эти сообщения были правдой, они немедленно собрались и отправились в далёкий, чужой для них край с намерением поселиться там.

 

Когда Скрижаль прочёл эти строки, перед ним открылась вся глубина того потрясения, которое испытали последние философы Римской империи.  Он ясно увидел, в какой трагической, безнадёжной ситуации оказались эти неприхотливые люди, если они решились покинуть родную землю и предпочли отправиться к злейшим врагам греков и римлян — к персам.

 

530

*

Скрижаль не думал, что последние философы античности были столь наивными, чтобы считать Персию идеальным государством, подобным тому, о котором мечтал Платон.  Сначала греки, а затем римляне вели с персами многолетние войны, и на территории неприятеля тоже, поэтому жители империи хорошо знали нравы этого народа.  При всей сосредоточенности философов поздней античности на познании умопостигаемого мира, они не были настолько оторванными от происходящего на земле, чтобы идеализировать Персидское царство.  В Персию их гнала крайняя необходимость.  Это был их последний шанс сохранить не только собственную жизнь, но и самое ценное, чем они дорожили, — то богатейшее философское наследие античности, последними носителями которого они являлись.  Оказавшись вне закона, эти интеллектуалы должны были сделать выбор: отречься от философии или отправиться на чужбину.

 

531

*

Агафий сообщил, что спустя какое-то время философы-переселенцы покинули Персию и вернулись на родину.  Они не могли смириться с беззакониями, которые творились в Персидском царстве, пояснил Агафий.  Ещё одной причиной возвращения философов он назвал их разочарование в Хосрове: царь якобы обманул их надежды тем, что не оказался философом.  Скрижаль сильно усомнился в истинности этих суждений Агафия.  Беззакония, которые творились в Персии, не были страшней жестокого произвола властей в Римской империи.  А главное, в Персии философам не угрожала смерть за убеждения.

«II.31 Несмотря на привязанность к ним царя и несмотря на то что он просил их остаться, они предпочли вернуться на Римскую землю, даже если это означало бы для них смерть, чем жить, удостоившись почёта, в Персии.  Так они пренебрегли гостеприимством варваров и все вернулись домой», — пишет Агафий.  Эти слова могли навести на мысль, что философы проявили патриотизм или какое-то безрассудное геройство ради того, чтобы умереть на родине.  Однако последующим сообщением Агафий опроверг свои надуманные объяснения событий: философы-эмигранты возвращались в Римскую империю с гарантией личной неприкосновенности и свободы совести.  То, что Скрижаль узнал, ошеломило его.  Оказывается, в 532 году, когда римляне и персы заключили между собой мирный договор, царь Хосров потребовал от римлян обеспечить безопасность уходящих от него философов:

 

II.31 В договор, который в то время заключили между собой римляне и персы, было включено положение о том, что философам должно быть позволено вернуться в свои дома и жить в мире без принуждения изменить свои религиозные взгляды или принять какие-либо убеждения не по своей воле. Хосров настоял на включении этого пункта в договор и сделал его условием перемирия.

 

Скрижаль не мог судить, кто был более жестоким монархом — римский император Юстиниан или персидский царь Хосров, но решительное заступничество шахиншаха за философов, подданных Римской империи, ярко характеризовало степень нетерпимости Юстиниана по отношению к тем гражданам, которые не приняли вероучения церкви.  Для Скрижаля было очевидно одно: люди с независимыми суждениями оказались ненужными этой интеллектуально деградировавшей христианской монархии.  В Средиземноморье, от берегов Испании до сирийских пустынь, наступила эпоха невежества, эпоха страха и обязательного для всех единомыслия.

 

532

*

Скрижаль захотел узнать о воззрениях тех последних философов античности, которых назвал Агафий.  И прежде всего его интересовал Дамаский.  Именно этот муж стоял во главе Академии Платона — самой древней из существовавших и самой авторитетной философской школы Западного мира — до её закрытия по указу Юстиниана.

Дамаский родился около 458 года в Сирии, в городе Дамаске.  Как поступали многие пытливые молодые люди, он отправился за знаниями в Александрию, где изучал риторику и философию, а затем и сам преподавал.  После 485 года, когда Прокла уже не было в живых, а возможно и незадолго до его смерти, Дамаский приехал в Афины.  Здесь он учился у Марина, который принял руководство Академией после Прокла.  В 495 году Марин умер, и Академию возглавил Исидор, а следующим и последним главой Академии стал Дамаский.

Так же как другие неоплатоники, Дамаский составлял комментарии на диалоги Платона.  Часть из них утрачена.  Его труды по теургии и сочинение «О числе, месте и времени» тоже не уцелели.  Однако наиболее известный философский трактат Дамаския сохранился.  Греческое название этого текста «Трудности, относящиеся к первым началам и их разрешение» в латинском варианте звучит более лаконично: «О первых началах».

 

533

*

Тысячестраничный том Дамаския, куда вошли «Комментарий к “Пармениду” Платона» и «О первых началах», уже лет пять стоял в одном из книжных шкафов Скрижаля.  После некоторых колебаний он купил этот очень дорогой том в магазине русской всячины, хотя ничего ещё не знал не только о Дамаском, но и о Плотине.  Теперь, прочитав эту книгу, Скрижаль подумал, что не пожалел бы отдать за неё впятеро больше, если бы знал тогда о её реальной ценности.

Чтение было нелёгким.  Внимательно следя за ходом рассуждений Дамаския, Скрижаль часто терял их виртуозно закрученную нить: мысль автора то и дело уходила в какие-то неоплатонические дебри, непроходимые для непосвящённого.  К тому же из «Комментария к “Пармениду”» Дамаския Скрижаль практически ничего нового для себя не вынес.  И всё-таки он отдавал себе отчёт в том, что его представления о неоплатонизме оказались бы неполными без «Первых начал» Дамаския.  Главное же, острый проницательный ум этого учёного мужа помог Скрижалю подняться в его собственном понимании мира ещё на одну ступень.

 

534

*

Дамаский разделял убеждение Прокла, считавшего, что о едином не следует говорить ничего определённого: единое не следует называть ни началом, ни причиной всего, ни первым, ни благом, ни высшим, ни даже потусторонним всему.  Мыслить и высказывать предположения о едином также не стоит, пишет Дамаский в трактате «О первых началах»: что бы мы ни помыслили о нём и ни высказали — всё будет являться его признаком, а единое лишено какой-либо определённости; его ни с чем нельзя сопоставить; его невозможно даже вообразить; оно таинственно и неизречённо.  Поскольку мы ничего о нём не знаем, называть его единым в той же степени неправомерно, как называть его многим.  Соглашаясь с Проклом, Дамаский заключил, что самое лучшее, к чему может прийти рассуждение, — это молчание и понимание того, что единое недоступно познанию.

Скрижаль нашёл у Дамаския много суждений совпадающих с высказываниями Прокла, но мысли последнего руководителя Академии казались порой более глубокими и аргументированными.  К тому же Дамаский разрешил то противоречие, которое Скрижаль подметил за чтением трактатов Прокла: утверждение о непознаваемости единого опровергает само себя, поскольку звучит как заявка на положительное знание о едином.  Дамаский пояснил, что знание о чём-либо существует не в познаваемом предмете, а в том, кто познаёт; поэтому вывод о непознаваемости единого указывает не на свойство единого, а на ограниченные возможности познающего.

На первых ста страницах трактата «О первых началах» Дамаский, так же как многоречивый Прокл в своих книгах, очень пространно и в то же время глубоко, с заострением внимания на нюансах ведёт речь о том, о чём вроде бы считал за лучшее молчать.  Вполне осознавая это, Дамаский назвал своё многословие восхождением к молчанию; он периодически сетует, что пытается разобрать то, что разбору не подлежит.  От прочтения этих ста страниц текста Скрижаль получил не меньшее удовольствие, чем от рассуждений Прокла.

 

535

*

Дамаский внёс свой вклад в традиционное для неоплатоников дело умножения числа высших сил.  Платон отличал единое сверхбытийное от единого существующего, но не более.  Дамаский же усматривал по меньшей мере три первые начала: неизречённое сверхбытийное единое, всеединое, или всё, и третье — объединённое единое, которое состоит из единого и всего.  Рассуждая об особенностях этих начал и о различиях между ними, он пояснил, что высказывает лишь своё мнение; «I.89.9 ...Только бог мог бы ведать о столь великих вещах», — заметил Дамаский.  Более того, он подчёркивает, что эта градация является условной, — она вызвана особенностью разума разделять вещи, которое сами по себе неделимы.  Быть может поэтому Дамаский порой не уточняет, о каком едином он говорит.

Единое обособлено от всего, но обособлено не всецело: оно также связано со всем; оно изначально заложено и в атомах, и в смертных, — абсолютно во всём; единое наличествует в каждом предмете как его собственный корень и является самым истинным в нём, причём единое существует в каждом единичном таким образом, который характерен именно для данного, вроде бы обособленного, предмета или явления.  «I.4.26 Нет ничего, что не есть единое», — утверждает Дамаский в труде «О первых началах».  Он не соглашался с теми, кто считал единое лишь совокупностью всего и вся, а полагал, что это нечто большее.  Свою точку зрения он сформулировал ёмкой фразой: «I.62.25 Всё — есть единое не во всех отношениях, единое же — есть во всех отношениях всё».

 

536

*

Самым интересными в трактате «О первых началах» Скрижалю показались суждения Дамаския о природе познания и о роли разума в единении с первопричиной.

На вопрос, познаёт ли единое себя, Прокл отвечал, что нам это неведомо.  Дамаский отрицает возможность такого познания.  Аргументируя свою позицию, он следует логике Плотина.  Познание и познаваемость являются признаками разделённости; познающее и познаваемое — разные вещи, даже если находятся в одном и том же, — например, в разуме, говорит Дамаский.  А так как единое не обладает никакой внутренней раздвоенностью, оно не может познавать ни само себя, ни что-либо.

У Дамаския Скрижаль нашёл хорошо прописанной и аргументированной мысль, которую встретил у Прокла: соединение с единым возможно, но не с помощью разума, а с помощью пробуждённого в себе единого.  «I.52.4 Каждая вещь по природе не только обособляется от единого, но и способна вернуться к нему», — утверждает Дамаский.  Он тоже уверен, что разум неспособен вернуться к первопричине.  Первоначало нужно познавать природой самогó первоначала.  «I.48.25 ...То, что обращается к единому, совершает своё обращение вовсе не так, как познающее к познаваемому, но как единое к единому — в единении с ним, а не в его познании», — пишет Дамаский.  Далее он пояснил, что первое приближение к единому происходит всё-таки как приближение познающего к познаваемому — с помощью разума, но достижение конечной цели этой устремлённости возможно посредством лишь того единения, которое превышает знание.

 

537

*

Указывая на ограниченные возможности разума, Дамаский возвращается к разговору о природе знания.  Знание нуждается в разделении, а вблизи единого раздельность превращается в единство — и знание растворяется в незнании.  Таким образом, знание существует лишь там, где есть инаковость, а если инаковости нет, то нет и знания, заключил Дамаский.  Поэтому не только потустороннее единое, но и наипростейшее среди существующего — разум, третье начало мира, в котором также нет инаковости, — не познаёт себя и не является познаваемым.

В отношении высших начал знание представляет собой не более чем их восприятие познающим.  Дамаский сравнил такое поверхностное знание с ограниченностью зрения, которое различает цвет, но которому не дано видеть то, что лежит в основе цвета.

Познаваемое — это то, что выделено разумом из существующего при помощи знания, пояснил Дамаский; причём это вычлененное появляется не где-нибудь, а в самóм уме.  Иначе говоря, выделенное умом в процессе постижения есть не что иное, как сам разум, где находится и познающее, и познаваемое, и само знание.

 

538

*

Раз в неделю Скрижаль просматривал объявления в русскоязычной газете под рубрикой «Знакомства».  Останавливаясь на тех‚ которые не исключали возможности интересной встречи, он в течение недели делал один-два телефонных звонка.  Случалось, в разговоре обнаруживались общие интересы, и если в голосе женщины звучали тёплые ноты‚ Скрижаль договаривался о встрече.  Однако после каждого из таких свиданий он сожалел о зря потерянном времени.  Подобные знакомства бывали очень редко, и увидеться хоть с кем-нибудь второй раз ему не хотелось.

Скрижаль всё больше стал склоняться к мысли о бесполезности таких поисков.  Он понимал‚ что вероятность совпадения‚ на которое надеялся‚ мизерна.  Тебе однажды была подарена счастливая возможность‚ и ты ей не воспользовался; многие‚ а то большинство людей лишь мечтают о подобной встрече‚ говорил он себе; теперь до конца дней проживёшь один и кроме наказаний за другие грехи расплатишься ещё за неблагодарность — за то, что пренебрёг уникальным шансом, который тебе выпал.

Единственное, в чём Скрижаль не сомневался относительно результатов поисков близкого человека, было то‚ что жить с кем-нибудь без любви он не станет.

 

539

*

Переселенцы-интеллектуалы добрались до Харрана только к полудню, когда солнце уже нещадно пекло.  Евлалий отправился прямиком в город, чтобы раздобыть воду и подыскать ночлег.  Договорились, что будут ждать его в тени у городской стены.

Симпликий и Гермий помогли Дамаскию сесть на землю.  Гермий, не дожидаясь помощи, сам осторожно опустился около стены и сел рядом.

Дамаский медленно выпрямил сначала одну ногу, затем другую и расслабился.  Он ощутил спиной прохладу камня, и ему чуть полегчало.  Ноги гудели, как два огненных столба.  Ему казалось, пламя полыхало и в груди, обжигая иссушенное, уставшее после долгой дороги тело.

Симпликий откупорил бурдюк, налил остаток воды в чашу и протянул её своему учителю.  Дамаский взял дрожащей рукой сосуд.  Сделав один глоток, он передал чашу Гермию и закрыл глаза.

Он не знал, как быть дальше.  Силы в этом переходе покинули его, а до моря ещё идти и идти.  И денег у них осталось совсем немного...  Теперь он жалел, что они отказались от охраны, предложенной Хосровом.  Без тех двух мулов, которых кто-то во время их ночлега на берегу Хабура увёл со всей поклажей, им приходится рассчитывать лишь на свои ноги.  Ну и ладно, подумал Дамаский, главное сокровище, три тюка с папирусами, их библиотека, уцелела.  Симпликий стережёт её, как ревнивый молодой муж сторожит свою красавицу жену.  Если бы он не привязывал тюки к себе, не спал бы с ними в обнимку...  Дамаский открыл глаза и нащупал под своим хитоном широкий пояс, в котором с левой стороны была спрятана охранная грамота Хосрова, а с правой — копия договора между римлянами и персами.

Симпликий и Прискиан осторожно сняли тяжёлые тюки с осла и отпустили его пощипать жухлые кустики кипца, которые пробивались местами из-под выжженной солнцем земли.

«Нужно порвать грамоту Хосрова, прежде чем идти в город», — подумал Дамаский.  На территории Римской империи, где они уже находились, охранная грамота персидского царя могла сослужить им плохую службу.  Поразмыслив немного, Дамаский засунул руку под хитон, достал спрятанный в поясе пергамент, расправил его и протянул Прискиану.  Посмотрев сначала на грамоту, затем на Дамаския, Прискиан понял всё без слов.  Он изрезал пергамент ножом на тонкие полоски, измельчил их, после чего поднялся и разбросал кусочки кожи по степи.

Дамаский опять закрыл глаза и забылся.  Он снова увидел себя плывущим на корабле, но в этот раз почему-то за бортом не было воды.  И он опять не мог понять, куда направляется корабль.  Афины мертвы, вспомнил он.  Но Александрия, быть может, ещё жива.  Да-да, корабль направлялся именно в Александрию.  Он стал думать, с чего начнёт первую лекцию в своей философской школе — и решил, что процитирует Либания.  «Вселенная теряла свой рассудок, — скажу я. — Но мы не дали ей умереть и не дадим...».

Дамаский очнулся оттого, что кто-то слегка тронул его за плечо.  Это был Симпликий.  Оказалось, Евлалий уже вернулся из города.  Он принёс воду и финики.  Они подкрепились.  Евлалий рассказал, что нашёл хорошее место для ночлега, куда можно отправиться прямо сейчас.

Пока Прискиан помогал Дамаскию и Гермию подняться с земли, Симпликий взвалил на осла их передвижную библиотеку, и они пошли в город.

Евлалий привёл их к одному из тех кирпичных, с куполообразными крышами домов, которые стояли в ряд, сплошной стеной, невдалеке от храма Сина.  Хозяин дома, плотный низкорослый грек, уже поджидал их.  Симпликий с Евлапием остались около осла сторожить их походную библиотеку, а хозяин провёл остальных гостей через низкую дверь в небольшую комнату.  Здесь было прохладно.  По обеим сторонам комнаты стояли две низкие кровати с покрывалами и подушками.  На полу лежали рогожи и три овечьи шкуры.  С обеих сторон при входе стояли короткие деревянные скамьи.  Окон здесь не было.  Свет попадал в комнату через небольшое боковое отверстие в высокой конусообразной крыше.

Хозяин пообещал напоить осла и привязать его на ночь.  Они поблагодарили хозяина, и он ушёл.

Прискиан помог Дамаскию лечь.  Гермий устало опустился на другую кровать и тоже лёг на спину.

Пока Симпликий и Прискиан заносили в комнату тюки с рукописями и пока все ждали возвращения Евлалия, Дамаский пытался собраться с мыслями.  Он думал о том, как быть дальше.  Их план стал казаться ему неосуществимым.  Чтобы добраться до Финикии, до моря, и оттуда отплыть в Александрию, нужны были и деньги, и силы.  Дамаский понимал, что не одолеет остаток пешего пути.  Совершая переходы ночами, когда было прохладно, они привыкли спать днём и вставать до полуночи.  Но следующий ночной переход точно откладывался, и надолго.

Когда все собрались, Дамаский предложил обсудить, что делать дальше.

— Быть может, мы — последние на всей земле из ценителей знания, из тех, кто полагаются на разум, — произнёс он чуть слышно. — Поэтому мы не имеем права рисковать.

Дамаский повернулся на кровати так, чтобы лучше видеть всех своих друзей.

— Я никогда не держался за жизнь слишком сильно... но теперь... — срывы в голосе выдавали его волнение. — На каждом из нас лежит огромная ответственность...  Если погибнем мы — погибнут труды и Платона, и Аристотеля...  Нам нужно выжить.  Нам обязательно нужно выжить и передать свои знания молодым.

Эта короткая речь отняла у Дамаския много сил.  Он отдышался, после чего опять заговорил тихо и уже спокойней:

— Деньги у нас на исходе.  К тому же я, кажется, не смогу идти дальше.

Поразмыслив, он попросил Евлалия рассказать подробнее о Харране.

Евлалий прежде бывал здесь и знал эти места.  Он сказал, что в городе живут главным образом сирийцы и сирийские греки.  И те и другие ходят в храм бога Сина — быть может единственный уцелевший и действующий храм эллинов на всём римском Востоке.  Гонения на эллинов каким-то образом обходили Харран стороной.

— Христиан здесь немного, и влияние их невелико, — продолжал Евлалий. — В городе стоит небольшой римский гарнизон.  Но и солдаты, большинство из них, следуют вере предков, они тоже посещают храм Сина.  Что ещё сказать... — задумался Евлалий. — Здесь живут маздакиты, несколько семей.  Они пришли сюда из Персии.  Есть также небольшая иудейская община; их синагога совсем рядом, в крайнем доме, — Евлалий кивнул головой в сторону. — По преданию иудеев, в этом доме когда-то жили Авраам и Сарра.  Местные иудеи ходят также молиться на могилу Фарры.

— «Он вышел с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в Ханаан, но дойдя до Харрана, они остановились там», — задумчиво произнёс Симпликий, но он быстро сообразил, что лучше бы промолчал.  Озвученный им пассаж из Книги Бытия потянул за собой грустные ассоциации, о которых он не подумал: Фарра, отец Авраама, умер именно здесь, в Харране, так и не добравшись до земли Ханаана.

Дамаский пропустил реплику Симпликия мимо ушей.

— А заработать на пропитание тут можно? — спросил он.

— Богатые сирийцы нанимают подёнщиков...  У иудеев тоже можно заработать, — ответил Евлалий.

Дамаский понял, что они по крайней мере не пропадут, если останутся в Харране.  Он не очень надеялся, что договор между римлянами и персами их защитит.  Здесь, невдалеке от персидской границы, возможно, будет менее опасно, чем в Александрии, подумал он.  Но Дамаский понимал и то, что жители Харрана могут прогнать их отсюда из страха быть наказанными, если император узнает, что в городе поселились философы.

— Харранцы — люди гостеприимные и дружелюбные, и между собой ладят, — как бы отвечая на мысли Дамаския сказал Евлалий. — Они, правда, враждуют с жителями Эдессы...

— И я их понимаю, — ухмыльнулся Прискиан.

Близость христианской Эдессы, от которой всего лишь день пути до Харрана, смущала Дамаския.  Направляясь в Персию, они остановились в Эдессе, чтобы переспать, но едва унесли оттуда ноги.  Теперь они пошли другой дорогой, южнее, чтобы держаться подальше от фанатиков-христиан.  Но кто знает, не доберутся ли вскоре те миссионеры с кинжалами и до Харрана, подумал Дамаский.  В его голове опять настойчиво, как зов трубы, зазвучали слова Либания: «Вселенная теряет рассудок»...  Мир действительно обезумел, мысленно согласился он с великим ритором; когда-то в каждом селении империи были если не свои философы, то люди, которые стремились к знаниям, изучали философские труды.

— Настали времена, когда безопаснее назваться разбойником, чем философом, — с грустью произнёс Дамаский.

— Христианство — не более чем мода, — то ли возразил, то ли решил поддержать своего учителя Симпликий. — Когда-то греки поклонялись камням и деревьям и клали в могилу посуду, чтобы умершему было из чего есть на том свете.  Но кто помнит об этом?..  Теперь верят в воскресение мёртвых.  Но пройдёт каких-то сто лет, пусть даже триста, — и люди поймут, сколь наивными были их предки-христиане; люди обязательно поумнеют.

— Если сохранят к тому времени способность размышлять, — съязвил Гермий. — Христианство — скорее болезнь, которая поражает неокрепшие умы.  А крепких осталось немного.

— Мне кажется, мы могли бы обосноваться здесь, в Харране. — Дамаский вернулся к главному вопросу, который нужно было решить. — В какие бы пределы империи мы не направились — к нам рано или поздно придут христианские миссионеры, с угрозами или с оружием, и станут принуждать креститься, изменить свои взгляды.  И никакой договор с персами нас не защитит.  Отсюда же, из Харрана, если не мы, то наши ученики в случае опасности всегда смогут уйти к персам, граница рядом.

Дамаский приподнялся на локоть и хотел сесть, но резкая боль в колене его остановила, и он опять лёг на бок.

— Симпликий... Прискиан... всё зависит от вас, — обратился он к своим молодым друзьям. — У нас, стариков, нет ни семьи, ни родных, и для нас невелика разница, где доживать свои дни.  А я, видно, даже при желании отсюда уже не смогу уйти.  Поэтому прежде чем спросить Гермия и Евлалия, спрашиваю у вас: останетесь ли вы здесь, в Харране?

— Учитель! — изумлённо, с укоризной в голосе отозвался Симпликий.  Он встал с овечьей шкуры, на которой сидел, и взволнованно заговорил: — Как ты можешь сомневаться во мне?!  Я буду там, где будешь ты...  Да и куда идти?  В империю варваров?  Ни Рима, ни Афин больше нет.

— И я, конечно, останусь с тобой! — уверенно произнёс Прискиан. — Что за вопрос?  Да я и не скучаю по ромеям.

— Мы откроем здесь свою философскую школу, — воодушевился Гермий.  Он поднялся и сел на кровать, как будто уже собирался идти на свою первую лекцию к студентам. — Вот увидишь, Дамаский, к нам потянутся юноши со всей округи.

— А я буду заведовать в школе хозяйственной частью... — оживился Евлалий. — Если, конечно, доверите.

У Дамаския стали наворачиваться слёзы.

— Спасибо, родные мои... — тихо произнёс он.

Дамаский осторожно лёг на спину и медленно повернулся на другой бок, лицом к стене, чтобы никто не увидел слёз.

— Давайте выспимся сегодня, — сказал он.

Его переполняло чувство благодарности к друзьям и любовь к ним, самым близким ему людям.  Им предстояли тяжёлые испытания, но он не сомневался в том, что каждый из его друзей отдаст все силы общему делу.  Он верил, что с такими великими помощниками, как Пифагор, Платон, Аристотель, Плотин, Ямвлих, Сириан, Прокл, они не дадут миру потерять рассудок.

— Симпликий, — хрипло позвал Дамаский не оборачиваясь.  Он лишь чуть приподнял голову: — Найди, пожалуйста, первую книгу «Никомаховой этики».  Завтра утром мы её обсудим.

— Хорошо, учитель, — радостно откликнулся Симпликий.

«Спать теперь будем по-человечески, ночью, и вставать будем с восходом солнца», — уже засыпая подумал Дамаский.






____________________


Читать следующую главу


Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»


На главную страницу