Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 3. Император Юлиан
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Император Юлиан. Родился в 331 году в Константинополе.
В 361 году, после смерти императора Констанция II, он стал единоличным
правителем Римской империи. Придя к власти, Юлиан провёл реформы в
административном аппарате и финансах, реорганизовал армию и восстановил свободу
вероисповедания для всех народов империи. В 363 году он пал в бою с персами.
Юлиан был приверженцем
неоплатонизма. Он оставил после себя ряд философско-религиозных сочинений. Труд
Юлиана «Против галилеян», в котором он критиковал христианство, не уцелел, но
отдельные фрагменты из этого трактата сохранились.
*
В IV веке с началом преподавательской деятельности Ямвлиха и
под интеллектуальным влиянием его учеников центр неоплатонизма переместился из
Рима на Восток — главным образом в Александрию и Сирию. С этих пор на протяжении двух с лишним
столетий, до насильственной кончины неоплатонизма и подавления всех течений
нехристианской мысли, характерной особенностью мировоззрений известных
философов оставалась присущая Востоку религиозность и склонность к
мистике. В это время в Римской империи
жили интеллектуалы, которые придерживались традиционных философских воззрений,
но молодых, пытливых людей всё меньше и меньше интересовали чисто философские
взгляды. Популярными отныне становились
новые и довольно причудливые искания, которые, с одной стороны, развивали
учение Плотина о едином в интерпретации Ямвлиха с той особенностью, что
продолжатели дела Ямвлиха многократно умножали нисходящие проявления единого и
отождествляли их с различными богами древнегреческой мифологии; а с другой
стороны, этот поздний неоплатонизм подводил основательную теоретическую базу
под религиозную практику.
*
Наиболее интересным из неоплатоников IV века и самой яркой
личностью среди них Скрижаль увидел императора Юлиана, который не только
разделял взгляды неоплатонизма, но и сам написал несколько философских
работ. Христианские писатели называли
его Юлиан Отступник, и благодаря авторитету средневековой церкви это прозвище
закрепилось за ним.
Юлиан прожил короткую жизнь — он скончался в возрасте
тридцати одного года от смертельной раны, полученной в походе против
персов. Однако его недолгое, в течение
полутора лет, управление Римской империей показалось Скрижалю очень важным явлением
в истории Западной цивилизации: в 361 году императором стал благородный,
разносторонне образованный, талантливый человек, который вознамерился убедить
своих подданных порвать с христианством и восстановить значимость исконных
духовных ценностей греков и римлян.
Скрижаль решил ближе познакомиться с судьбой и литературным наследием
этого неординарного мужа.
*
Юлиан приходился императору Константину Великому
племянником. В год смерти Константина
ему было шесть лет. Тогда, в 337 году,
верховная власть Римской империи была разделена между тремя сыновьями
Константина. Одному из них, Констанцию II, достались во владения азиатские провинции, включая Египет и
новую столицу Римской империи — Константинополь. Констанций видел в родственниках угрозу своей
власти — и в том же 337 году по его приказанию почти все они были убиты. В живых он оставил двух своих двоюродных
братьев, детей, — Юлиана и Галла. Юлиан в «Послании к Сенату и
народу Афин» сказал об этом: «Шестерых моих и его двоюродных братьев, и моего отца, который приходился ему родным дядей, а также
другого, нашего общего с ним дядю по отцовской линии и моего старшего брата он
без суда предал смерти. Меня и другого моего брата он тоже хотел убить, но в
конце концов отправил в ссылку». Когда Юлиан и Галл подросли, император
приказал отвезти их в отдалённое поместье в Каппадокии, где мальчики находились
под надзором его доверенных лиц, которые никого к ним не допускали.
Спустя шесть лет Юлиан по указанию Констанция вернулся в
Константинополь, но способности подростка обеспокоили императора, и он отправил
Юлиана в новую ссылку, в город Никомедию.
В 351 году Констанций II стал единовластным правителем Римской империи. Он возвёл Галла в
ранг цезаря, но спустя три года приказал убить его. Поэтому Юлиан в течение почти всей своей
жизни — до самой смерти Констанция в 361 году — опасался, что та же участь
постигнет и его.
Время, в течение которого Юлиан находился вдали от
политических дел и дворцовых интриг, он использовал для получения разносторонних
знаний. «Одни люди любят коней,
другие — птиц, третьи — диких зверей; а я с раннего детства страстно любил
приобретать книги», — вспоминал он в письме
Экдикию, префекту Египта. Образованием Юлиана с юных лет
занимались крещёные учителя. «Царские евнухи опекали его и следили за тем, чтобы он стал
убеждённым христианином», — сообщает историк Евнапий. Евнапий рассказал также, что Юлиан обладал
исключительной памятью: он запоминал наизусть все книги, по которым его
учили. Безусловно это были книги Ветхого
и Нового Заветов, как понимал Скрижаль.
В последние годы жизни, в работе над трактатом «Против галилеян» Юлиан
воспользовался своими знаниями библейских текстов. Однако образование, которое дали ему
христианские учителя, не удовлетворяло молодого Юлиана, — его пристрастия и все интересы были связаны с античной
культурой. Он испросил у императора разрешения посещать занятия по
риторике и философии. «Констанций по воле богов дозволил
ему это, поскольку счёл за лучшее, если Юлиан станет проводить всё время с
книгами, чем будет вспоминать об участи своей семьи и помышлять об
императорской власти», — пишет Евнапий.
Юлиан искал встречи со всеми известными неоплатониками и
обучался у них. Констанций запретил ему любые контакты с ритором
Либанием, но Юлиан изучал речи и этого выдающегося своего современника. Он получил от императора разрешение пожить в Афинах, где приобщился к Элевсинским
таинствам, после чего стал ещё бóльшим приверженцем эллинизма.
*
В 355 году Констанций II объявил Юлиана цезарем, дал ему в жёны свою сестру Елену и
назначил его правителем западной части империи.
Констанций поставил перед ним задачу защитить Галлию от набегов
германцев. Такое назначение огорчило
Юлиана. Уже в Галлии он составил «Благодарственную
речь, адресованную императрице Евсевии»,
где поведал, с каким чувством воспринял
эту милость брата: «121с Я повиновался, хотя мне было неприятно взваливать на
себя эту ношу, и кроме того, я хорошо понимал, что отказаться было совершенно
невозможно».
Семейная жизнь Юлиана длилась недолго: в 360 году Елена
скончалась. Историк Аммиан Марцеллин,
сверстник Юлиана, в «Римской истории» рассказал, что Евсевия, жена Констанция,
приложила все усилия, чтобы Елена не родила наследника:
XVI.10.18 Императрица Евсевия преследовала Елену, сестру Констанция,
жену Цезаря Юлиана, которая была приглашена в Рим под предлогом сердечного
расположения к ней. Евсевия, будучи бесплодной всю свою жизнь, коварно
заставляла её пить особое зелье, чтобы каждый раз когда она забеременеет, у неё
случался выкидыш. Ещё до этого, в Галлии, родив мальчика, Елена потеряла его:
подкупленная повивальная бабка отрезала ему пуповину больше, чем нужно, и этим
погубила ребёнка. Такие большие старания прилагали для того, чтобы у этого
доблестного мужа не появился наследник.
Юлиан оказался талантливым военачальником, умелым
хозяйственником и справедливым правителем; он снискал любовь армии и
гражданского населения. Растущая
популярность Юлиана пугала Констанция, и он спровоцировал конфликт, который уже
клонился к вооружённому столкновению между братьями. Но возвращаясь из похода против персов,
Констанций в дороге заболел и умер. В
декабре 361 года Юлиан прибыл в Константинополь и стал единовластным правителем
Римской империи.
*
Придя к власти, Юлиан проявил себя как талантливый,
энергичный и дальновидный реформатор. Он
распустил огромный штат придворных, получавших непомерно большое жалованье, и
пригласил ко двору самых выдающихся людей своего времени. Юлиан потребовал от сената решить вопрос о
его утверждении на посту императора голосованием: он вознамерился восстановить
былое значение этого государственного органа.
Юлиан посещал заседания сената и поднимал там вопросы о необходимости
проведения различных реформ. Он
решительно боролся с низкопоклонством, которое уже укоренилось при дворе. Называть императора вечным и всемогущим он
тоже запретил.
Аммиан Марцеллин в «Римской истории» передал слова Юлиана,
сказанные им перед смертью: «XXV.3.18 Цель справедливого правления — благополучие и
безопасность подданных». Именно к
этой цели стремился молодой и энергичный император в своей реформаторской
деятельности. Уже в течение первого года
правления Юлиан существенно улучшил материальное благосостояние городов и
оздоровил духовную жизнь народов в подвластных ему землях. Он провёл в стране финансовую реформу,
подобную той, которую прежде успешно осуществил в Галлии. Города Римской империи платили в
государственную казну большие налоги.
Юлиан не только снизил суммы этих денежных сборов, но и разрешил городам
тратить часть этих средств на собственные нужды. В управлении империей ему помогали только
несколько назначенных им человек. Юлиан
провёл и реформу почты, которая ко времени его прихода к власти уже не
справлялась с бременем возложенных на неё перевозок. Почта обязана была бесплатно перевозить всех
больших и малых государственных чиновников, а предшественник Юлиана, император
Констанций II, включил в число этих государственных людей, которых
обслуживала почта, и епископов со всей их свитой. Юлиан строго ограничил число бесплатных
поездок для всех чиновников, а епископов и вовсе лишил такой привилегии.
*
Одними из самых важных и неоднозначно воспринятых реформ
Юлиана были преобразования в религиозной жизни подвластных ему народов. Его предшественники, крещёные императоры, в
течение трёх десятилетий преследовали иноверцев. В 341 году братья Констанций II и
Констант, соправители Римской империи, издали указ о запрещении
жертвоприношений, в котором сослались на постановление их отца Константина:
СЕ
XVI.10.2 Суеверие следует прекратить. Безумие жертвоприношений должно
быть остановлено. А всякий, кто в нарушение закона святого императора, нашего
отца, и в нарушение этого приказа нашей милости дерзнёт совершить
жертвоприношения, тот понесёт наказание и будет незамедлительно осуждён.
В 356 году Констанций II издал очередной жестокий указ,
направленный против приверженцев древних культов, и он заставил Юлиана,
соправителя, тоже поставить свою подпись под ним. Распоряжение гласило: «Мы повелеваем подвергать смертной казни тех, кто совершают
жертвоприношения или поклоняются образам».
В ноябре 360 года, когда отношения между Констанцием II
и Юлианом обострились, Юлиан издал постановление о веротерпимости, которым
отменил в подвластных ему землях любые преследования за приверженность каким бы
то ни было религиозным взглядам. В 362
году он сделал этот закон действующим на территории всей империи. Восстанавливая нарушенную ранее
справедливость, Юлиан издал указ о возвращении древним храмам тех земель,
которые у них были отобраны и переданы церкви.
Тем же эдиктом священнослужители христиан лишались дарованных им ранее
экономических и политических привилегий.
В июле 362 года император особым указом запретил христианам
преподавать в школах словесность. В
сохранившемся письме, которое известно под названием «Рескрипт о христианских
учителях», Юлиан пояснил, чем обосновано его решение:
36 Я считаю, что правильное образование ведёт не к точно
усвоенной соразмерности отдельных фраз и речи в целом, а к здоровому состоянию
ума — к истинному пониманию вещей добрых и злых, благородных и низких. Поэтому,
когда человек думает одно, а учит своих воспитанников другому, он по-моему
настолько же не достоин преподавания, насколько не является честным. Если
расхождение между убеждениями и высказываниями человека касаются только
тривиальных вещей, это может быть ещё терпимо, хотя и неправильно. Но если в вопросах
величайшей важности кто-то имеет определённые мнения, а учит противоположному,
то это образ действий торгашей — не честных, а совершенно безнравственных,
расхваливающих те вещи, которые считают самыми бесполезными...
Нравственный человек не может лицемерить, а христиане,
преподающие юношеству труды древнегреческих классиков, притворяются, поскольку
для них Гомер, Гесиод, Демосфен, Геродот, Фукидид — безбожники; причём
преподаватели-христиане за такое двуличие получают деньги, признавая тем самым,
что из-за нескольких драхм они будут мириться с чем угодно, пояснил далее
Юлиан. «Если же они считают, что эти древние писатели ошибались в том, кого
чтили больше всех, то пусть идут в церкви галилеян и там толкуют Матфея и Луку»,
— заключил он; Юлиан называл христиан галилеянами.
На военную службу христиан отныне тоже не принимали. Судя по всему, Юлиан стремился таким образом
сохранить боевой дух своей армии и не хотел допускать внутренних конфликтов у
людей, чья вера запрещает сражаться с неприятелем. Тем не менее в его армии было много христиан
даже среди высших офицеров.
*
Смена императорской власти в декабре 361 года несла Древнему
миру скорее восстановление ещё недавней свободы вероисповедания, чем
наступление времён притеснений христиан.
Однако представители клира, лишённые своего былого значения, своих
привилегий и доходов, смотрели на эту перемену иначе. Так, Григорий Богослов в «Первой
обличительной речи против императора Юлиана» дал волю своему красноречию. Хладнокровного убийцу Констанция II он
превознёс за приверженность христианству и назвал самым гуманным
императором. Юлиана же Григорий
стремился запятнать кровью христиан. «4.68 Ты после Ирода гонитель! После Иуды — предатель, только не закончивший
свою жизнь удавкой, как сделал он! Ты
после Пилата — убийца Христа! После
иудеев — ненавистник Бога!» — клеймил он Юлиана. Как самые коварные и самые страшные
преступления ненавистного ему правителя-эллина Григорий представил в этой речи
то, что на изображениях Юлиана, которые делались по римским обычаям, были якобы
помещены надписи демонов, и то, что в день раздачи императорских даров каждый
воин перед получением своего вознаграждения зажигал фимиам.
Как бы приподнимая покров над страшной тайной, Григорий в
этой «Первой обличительной речи» заметил, что умолчит о других злодеяниях
Юлиана: о том, что река Оронт по ночам переполнялась сбрасываемыми в неё
трупами, и о том, что отдалённые части императорского дворца, и пруды, и
колодцы были наполнены телами христианских дев и отроков, которых рассекали при
гаданиях, таинствах и жертвоприношениях.
Эти передаваемые Григорием слухи, как хорошо понимал теперь Скрижаль, по
степени достоверности ничем не отличались от молвы первых веков новой эры,
когда обыватели Римской империи судачили о том, что христиане при совершении
своих ритуалов убивают и разрывают на части младенцев. В этой же речи Григорий признал, что Юлиан не
преследовал христиан и не подвергал их мучениям; Григорий объяснил это тем, что
Юлиан стыдился поступать, как тиран.
Ещё более изощрённое объяснение веротерпимости Юлиана
Скрижаль встретил в русскоязычном переводе «Церковной истории» христианского
писателя Феодорита, который с 423 года был епископом в сирийском городе
Кире. Шестая глава третьей книги
«Церковной истории» Феодорита носит в этом переводе красноречивое название: «О
том, что Юлиан не по человеколюбию, а по ненависти не убивал христиан открыто». Причём слово «открыто» здесь носит явно
провокационный характер и отражает не более чем само желание автора «Церковной
истории» или её переводчика на русский язык обвинить Юлиана в преследовании
христиан. В англоязычном тексте этой
книги, где разбивка на главы несколько другая, подобного подзаголовка Скрижаль
не обнаружил.
*
Литературное наследие Юлиана убедительно свидетельствует, что
этот мужественный, целеустремлённый и мудрый человек не только не посягал на
свободу совести своих подданных, но и оставлял безнаказанными многочисленные
выпады и брань в свой адрес. Наиболее
показательным в этом смысле было его обращение к жителям сирийской Антиохии.
Юлиан жил в Антиохии с осени 361-го по март 362 года, когда
готовился к походу в Персию. В древности
было много городов с этим названием.
Сирийская Антиохия находилась в пятистах километрах севернее
Иерусалима. Она располагалась в
плодородной пойме реки Оронт — той самой реки, которая, если верить Григорию
Богослову, в бытность тут императора Юлиана наполнялась трупами христианских
отроков и дев. Именно сюда, в Сирийскую
Антиохию, бежали первые преследуемые в Иерусалиме христиане. Именно отсюда начал и здесь закончил два
первых миссионерских путешествия апостол Павел.
Этот известный культурный центр Древнего мира славился как своими
школами философии, медицины и риторики, так и моральной распущенностью жителей,
безнравственность которых вошла даже в поговорку.
Антиохийцы посмеивались над образом жизни Юлиана, — над тем,
что его двор состоит из пяти человек; над тем, что император одинок, равнодушен
к женщинам и не посещает массовые увеселительные зрелища. Антиохия к тому времени была уже практически
христианским городом, и её жители глумились над приверженностью Юлиана обычаям
эллинов. Антиохийцы потешались над богом
Гелиосом, изображения которого Юлиан чеканил на своих монетах; они подтрунивали
над козлиной бородкой Юлиана, над его внешним видом и сочиняли о нём
сатирические стихи. Во времена
императорства Константина Великого и Констанция II такие шутники
поплатились бы за свою дерзость жизнью.
Юлиан же ответил антиохийцам посланием «Брадоненавистник», написанным в
виде сатиры на самого себя, где об этих остротах он спокойно заметил:
356а ...Одним доставляет удовольствие произносить, а другим —
слушать эти насмешки. В этом удовольствии я с вами единодушен, и вы хорошо
поступаете, делая таким образом город единым. Во всяком случае, ограничивать и
подвергать наказанию распущенную молодёжь — недостойное и незавидное занятие.
Ведь тот, кто лишает людей возможности делать и говорить то, что им нравится,
отбирает и крушит само основание свободы.
Юлиана огорчали не столько выпады в его адрес, сколько
безразличие и даже воинственный настрой христианского населения этого большого
и богатого города по отношению к обычаям предков. Антиохийцы не только не соблюдали
традиционных праздников эллинов, но и разрушали алтари. Юлиан ограничился лишь тем, что выступил в
сенате Антиохии и осудил безразличие горожан к отеческим богам. При всей его железной выдержке — редкостной
для человека с такой властью, Юлиан порой проговаривался, насколько его печалит
враждебность к нему со стороны антиохийцев.
Он высказался об этом в послании к ним:
357с–d Я однако раздосадован
многими из вас, можно сказать, всеми: сенатом, состоятельными гражданами,
простым народом. Простыми людьми — потому что они, выбрав атеизм, в большинстве
ненавидят меня, или скорее все они ненавидит меня, видя, что я придерживаюсь
порядка священнодействий, который соблюдали наши предки. Влиятельные граждане
ненавидят меня, поскольку им воспретили продавать всё по сколь угодно высокой
цене. И все вы ненавидите меня из-за танцоров и театров, и не потому, что я
лишил этих удовольствий других, но потому, что меня самого вещи такого рода
заботят меньше, чем кваканье лягушек в болоте.
Заканчивая послание антиохийцам, Юлиан объявил о своём
намерении: «364d Я решил покинуть
ваш город и уйти из него». Он признался, что ошибся, полагая, что между
ним и антиохийцами сложатся доброжелательные отношения. Юлиан ожидал встретить здесь дружественный
приём ещё и потому, что он освободил жителей Антиохии от пятой части налогов, а
во время страшной засухи и неурожая обеспечил всех горожан зерном, чем спас их
от голода. Обращение к антиохийцам Юлиан
завершил словами: «371b В будущем в моих отношениях с вами я постараюсь быть мудрее,
а вам за ваше доброе отношение ко мне и честь, которую вы всенародно оказали
мне, пусть воздадут должное боги».
*
Христианское население Сирийской Антиохии не стало
дружелюбней по отношению к людям иных вероисповеданий и убеждений. Об искоренении последних добрых отношений,
которые здесь существовали между христианами, иудеями и эллинами, позаботился
Иоанн Златоуст. Он родился в этом
городе. Во время зимовки императора
Юлиана в Антиохии Иоанн был ещё подростком.
Но прошло четверть века — и он уже читал с амвона антиохийской церкви
полные ненависти антииудейские проповеди.
Иоанн клеймил также позором и стращал жестоким наказанием в загробном
мире тех христиан, которые были дружески расположены к иудеям и эллинам и
отмечали вместе с ними их праздники.
*
О наиболее значимых для Юлиана духовных ценностях эллинизма
Скрижаль узнал из сохранившегося фрагмента письма Юлиана к некоему жрецу. В этом письме, начало и конец которого
утеряны, император наставлял адресата в том, каким образом следует служить
богам и каким должен быть сам священник.
Вместе с полномочиями императора Юлиан получил титул
верховного понтифика. В Древнем Риме
существовала коллегия понтификов, жрецов, которая совершала высший надзор за
соблюдением религиозного культа. Во
главе её стоял верховный понтифик. В
эпоху Римской республики, когда сакральное право было отделено от гражданского,
главный жрец обладал полномочиями лишь в области религиозной жизни. Позднее, в эпоху Римской империи, начиная с
правления Августа, верховным понтификом являлся император. С окончательной же победой христианства этот
титул перешёл к римскому папе.
Несмотря на то что Юлиан считал себя ответственным за
соблюдение в империи обычаев предков, он полагал, что не заслуживает чести быть
верховным понтификом. «298b Хотя на самом деле я не достоин этого высокого сана,
я желаю и непрестанно молю богов, чтобы смог быть достойным его», —
признался он в этом же письме. Своей
задачей Юлиан видел поддержание правопорядка в империи. Увещевание же граждан в необходимости
исполнять законы, идущие от богов, он возлагал на священнослужителей.
«289a Прежде всего, ты должен
проявлять человеколюбие, ведь из него проистекает много других благ...» — наставлял Юлиан жреца.
Говоря о том, что бедствующим нужно помогать, он рассказал, как будучи
ещё частным лицом, делился с бедняками тем малым, что имел. Юлиан не исключал из числа нуждающихся в
помощи и тех, кто, по мнению снобов, её не заслуживали:
290d–291а Скажу, хотя это и прозвучит парадоксально, что благочестиво
делиться одеждой и пищей даже с людьми порочными, ведь именно человеческому в
человеке мы даём, а не его моральному облику. Поэтому я думаю, что и
заключённые в тюрьмах имеют право на ту же степень заботы, ведь такое
человеколюбие не противоречит справедливости.
Человеколюбие естественно ещё и потому, что все люди на земле
являются родственниками друг другу; произошло ли человечество от одного мужчины
и одной женщины, как полагают одни, или боги дали жизнь людям разом, как
считают другие, — факт родства каждого со всеми очевиден, рассуждал Юлиан в том
же письме жрецу. «292d‒293а Неужели же мы, утверждая и принимая это, будем
необщительными со своими близкими? Тогда пусть каждый утвердит на этом свои
нравственные качества и действия, а именно: почитание богов, благожелательность
по отношению к людям и собственную непорочность...» — продолжал он.
Слова Юлиана о необходимости доброго отношения ко всем людям как родным,
невольно побудили Скрижаля сопоставить это наставление с заповедью Иисуса —
точнее, героя новозаветных книг, — который повелел своим приверженцам
возненавидеть родителей и близких. Такое
сравнение ярко характеризовало разницу в степени нравственности этих двух
неординарных личностей.
*
В письме к жрецу Юлиан высказался о том, что христиане в своё
время воспользовались невниманием священнослужителей-эллинов к нуждам бедноты и
тем самым стяжали добрую славу. Однако
Юлиан считал милосердие церкви не более чем приманкой для простаков. Назвав христиан нечестивыми галилеянами, он
сравнил их с ловцами доверчивых душ:
305с–d Подобно
тем, кто соблазняют детей сладостями угостив два или три раза и побуждают их
следовать за собой, а затем, когда уводят далеко от дома, бросают их на борт
корабля и продают в рабство, — и что в какой-то момент показалось сладким,
оборачивается горечью на всю жизнь, — таким же образом и галилеяне начинают с
того, что у них называется агапами, гостеприимством или трапезным служением —
ведь у них есть немало способов, и потому столько же названий, — а в результате
они приводят очень многих к атеизму.
Юлиан отождествлял вероучение церкви с атеизмом потому, что
христиане поклонялись не богам, а человеку, которого обожествили. Сравнение христианских миссионеров с
коварными работорговцами показалось Скрижалю некорректным: в течение первых
веков своего существования церковь не прибегала к насилию. К тому же иудеи и эллины, перешедшие в новую
веру, не раскаивались в своём выборе.
Если бы Скрижаль использовал сравнение привлекательных сторон вероучения
церкви с лакомствами, он сказал бы, что христианские миссионеры подкупали
наивные души обещанием неограниченного количества этих сладостей после смерти.
*
В том же письме жрецу Юлиан посетовал на глупость недалёких
людей, не понимающих суть древних традиций.
Причём его слова, как понимал Скрижаль, относились и к тем наивным
эллинам, которые трепетали перед изображениями богов, и к христианам, которые
видели в единоверцах Юлиана идолопоклонников и потому смотрели на них
свысока. «293а‒b Наши отцы устанавливали статуи, алтари, поддерживали
негаснущим огонь и делали все вещи такого рода как символы присутствия богов не
для того, чтобы мы считали эти символы богами, но чтобы мы посредством их
служили богам», — продолжал
Юлиан наставлять адресата.
Перечитав сказанное Юлианом ещё раз, Скрижаль осознал, что
внешняя сторона богопочитания христиан в сущности мало чем отличалась от
религиозной практики эллинов; характерной её особенностью было главным образом
отсутствие жертвоприношений. Большой
разницы в том, молиться перед статуей или перед иконой, горит при этом свеча
или пылает огонь — Скрижаль не видел.
Христианство — по крайней мере восточное его крыло — могло бы
действительно уйти дальше от поклонения внешним атрибутам культа, если бы в
Византии во времена иконоборчества, в VIII веке, взяла бы верх партия
противников иконопочитания. Но Скрижаль
понимал, что при том упадке культуры и деградации общества, которое явилось
закономерным следствием победы христианства над эллинизмом, крещёное население
Византии не отказалось бы от почитания икон, поскольку оставалось по сути
языческим, если этим словом обозначать древний культ эллинов в той его
трактовке, которую Юлиан считал крайне глупой.
«294b–c Итак, взирая на
образы богов, не будем думать ни того, что это камни или дерево, ни того, что
это сами боги», — писал Юлиан жрецу.
Любящий царя человек просто получает удовольствие, когда видит образ
своего правителя; подобное чувство испытывает и любящий сын, когда смотрит на
изображение своего отца. «294d Если же кто думает, что образы являются подобиями
богов и поэтому их нельзя разрушить, он, мне кажется, совершенно глуп», — заключил
Юлиан. В качестве подтверждения слов о
том, что всё созданное людьми, тленно, он указал на разрушенную святыню иудеев,
Иерусалимский храм, и сообщил о намерении восстановить этот храм, чтобы иудеи
славили там своего бога.
*
В сохранившемся фрагменте этого интересного письма Юлиан
изложил своё мнение о том, каким подобает быть жрецу. В каждом из городов нужно назначать
священнослужителем лучшего из лучших — человека, больше других любящего и
богов, и людей, — того, кого отличают достойные дела; и неважно, беден человек
или богат, известен или нет, считал Юлиан.
В обязанности жреца входят проповеди благочестия по отношению к богам, а
значит и проведение литургий, а также молитвы, совершаемые публичным и частным
образом по крайней мере на рассвете и вечером, а лучше — три раза в день.
Жрецы должны знать философию, но не всякую, — в учениях
Пиррона и Эпикура Юлиан видел вред, — а лишь ту, которая побуждает к
благочестию и поясняет, что боги не совершают зла людям и не враждуют между
собой. Такой боговдохновенной философией
Юлиан назвал учения Пифагора, Платона, Аристотеля и стоиков — Хрисиппа и
Зенона.
«303d Я думаю, что мы, жрецы, должны проявлять скромность в одежде,
чтобы стяжать благосклонность богов...» —
продолжал Юлиан. Роскошный наряд на священнослужителе
уместен лишь во время литургии, а вне храма жрецу следует носить обычную одежду без какой-либо
пышности, пояснил он.
Священникам надлежит не только совершать благочестивые дела,
но и хранить в чистоте речь и слух.
Юлиан считал недопустимым бороться с дурными вкусами людей с помощью
принуждений, но служителям культа он запретил посещение безнравственных зрелищ: «304b‒c Ни один жрец не должен присутствовать на распутных
театральных представлениях или допускать их в своём доме...».
Слова императора Юлиана не расходились с его делами. Как верховный понтифик он требовал от
священников соблюдать те нравственные правила, которым следовал сам.
*
После изучения исторических фактов, связанных с коротким —
всего лишь полуторагодовым — правлением Юлиана, Скрижаль сполна оценил степень
исторической несправедливости, из-за которой стараниями
церкви за именем этого выдающегося человека закрепился ярлык «Отступник». Если бы Скрижаль задался целью найти для
Юлиана прозвище, отражающее суть реформаторства этого государственного мужа, то
назвал бы его Заступником. Унаследовав
высшую власть в империи, Юлиан выступил защитником исконных духовных ценностей
греков и римлян, потому что важнейшими отличительными чертами античной культуры
по сравнению с духовным обликом христианской эпохи являлись веротерпимость и
взаимоуважение между людьми разных убеждений.
Отступниками от нравственных идеалов Древнего мира, как
понимал теперь Скрижаль, были те римские императоры первых веков новой эры,
которые преследовали христиан, и те христианские императоры, которые решили
навсегда покончить с существованием древних культов. Момент отступничества можно было увидеть
также в массовом крещении эллинов и римлян, — в том, что эти народы изменили
трезвым убеждениям предков и приняли мистическое вероучение, пришедшее к ним с
Востока.
Юлиан вознамерился укрепить расшатанные духовные опоры, на
которых уже с трудом держалось то, что уцелело от греческо-римского мира. Возложенные им на себя труды по
восстановлению полуразрушенной цивилизации были гораздо тяжелее тех, что
совершил Геракл.
*
Отцы церкви, обвинявшие ненавистного им государя-язычника в
человеконенавистничестве, в злодействах и в прочих грехах, клеветали на него в
отместку за то, чему Юлиан действительно противостоял. Свой выпад против христианства Юлиан сделал
так, как подобает мудрому, выдержанному, честному, убеждённому в своей правоте
человеку: он вступил в открытый интеллектуальный спор с идейными
противниками. Его оружием в борьбе с
церковью было слово.
*
Во время своего последнего похода в
Персию Юлиан написал труд из трёх книг под общим названием «Против
галилеян». Этот трактат постигла
печальная участь сочинений более ранних критиков христианства — Цельса и
Порфирия: он тоже не уцелел. О его
содержании известно по цитатам, которые сохранились в литературном наследии
христианского писателя Кирилла Александрийского.
Кирилл Александрийский, причисленный
церковью к святым, — тот самый богослов, который в начале V века организовывал
в Александрии еврейские погромы и по наущению которого христианские монахи
зверски убили Гипатию — замечательную женщину, философа, — оставил в числе
прочих своих работ и сочинение «Против Юлиана».
Это была отповедь уже давно усопшему императору-эллину на трактат
«Против галилеян». К несчастью, от труда
Кирилла сохранились только первые десять книг.
Они передают содержание лишь первой из трёх частей трактата «Против галилеян» — той, где
Юлиан говорит о вере иудеев и о Священном Писании. Главная же критика христианства находилась во
второй и третьей книгах Юлиана и потому осталась неизвестной. Но даже по немногим высказываниям Юлиана,
которые процитировал Кирилл, Скрижаль вполне мог судить об отношении этого
защитника эллинизма к вероучению церкви.
*
В первой книге трактата «Против галилеян» Юлиан сопоставил
верования эллинов и иудеев. Эллины,
говорил он, выдумали неправдоподобные, чудовищные мифы о богах, — и Юлиан
привёл примеры нелепых сюжетов из греческой мифологии. Но и библейское учение о райском саде ничем
не лучше, уверял он. Повеление, которое
ветхозаветный Бог дал Адаму и Еве — не вкушать плоды с дерева познания добра и
зла, — Юлиан назвал верхом нелепости.
Человек, не познавший азов нравственности, не будет стремиться к
хорошему и не станет избегать дурных поступков.
«Что может быть глупее, чем не уметь различать добро и зло?» —
допытывался Юлиан. «Бог запретил
человеку пользоваться рассудком! — поражался он. — Ведь то, что
различение добра и зла — дело рассудка, ясно и дураку. Значит, змей скорее благодетель, чем губитель
рода человеческого». А
сетования библейского Бога на то, что Адам, познав добро и зло, уподобился ему,
своему создателю, вынуждают признать этого создателя завистливым, продолжал
Юлиан. Таким образом, миф из Книги Бытия
о рае, если только за ним не стоит некий тайный смысл, полон жестокой хулы на
истинного бога, подытожил он.
Скрижалю не казалось, что библейская история о рае глупее
мифа о Кроносе, который пожирал своих детей, или нелепее сказаний о
кровосмесительных браках между богами эллинов, — именно с этими мифами Юлиан
сопоставлял ветхозаветную легенду об Адаме и Еве. В прочитанном больше всего Скрижаля поразило
совпадение мыслей — его и Юлиана; за изучением трудов отцов церкви он тоже
пришёл к выводу, что в библейском повествовании о райском саде Змей выглядит
мудрее Бога.
*
История из Книги Бытия о вавилонской
башне — о том, что Бог испугался и не дал людям построить башню высотой до
небес, — звучала для Юлиана столь же сказочно, как песни Гомера. Даже Десятисловие содержит клевету на истинного
бога, потому что в заповеди «не поклоняйся другим богам» библейский Бог назвал
себя ревнителем; если верховный бог ревнив, то получается, он не всесилен; к
тому же выходит, что все прочие народы почитают своих богов вопреки его
требованию, рассуждал Юлиан. Того же
рода противоречие между категоричным ветхозаветным утверждением единобожия и
христианскими догматами он видел в обожествлении Иисуса. И в первой книге трактата «Против галилеян»
прозвучал его вопрос иудеям, перешедшим в христианство: «Если Бог хочет,
чтобы никому, кроме него, не поклонялись, почему же вы поклоняетесь его
незаконнорожденному сыну, которого он никогда не признавал и не считал своим?».
Юлиан не умолчал и о жестокости,
которая, если верить Пятикнижию, присуща творцу мира. Согласно двадцать пятой главе Книги Чисел,
Финеес — внук священника Аарона — по приказанию библейского Бога, переданному
через Моисея, начал поголовное истребление сынов Израиля. В этой бойне были убиты двадцать четыре
тысячи человек. Такому зверству нет и не
может быть никаких оправданий, настаивал Юлиан.
«Я считаю, лучше, чтобы вместе с тысячей хороших людей спасся и один
порочный, чем погубить тысячу вместе с одним негодяем», — писал он. Юлиан сопоставил такую жестокость вождей
Израиля, якобы идущую от верховного бога, с кротостью Ликурга — законодателя
Спарты, и с незлобивостью Солона — законодателя Афин, и с милосердием римлян по
отношению к преступникам. Даже самые
дурные и бесчестные из вождей других народов гораздо мягче относились к
обидчикам, чем Моисей поступал с невинными, утверждал Юлиан.
Сравнивая идеалы эллинов и иудеев, он
показывал, насколько мировоззрение философов превосходит библейское
представление о мире, согласно которому люди могут умилостивить верховного бога
вспышками ревности и гнева:
Философы советуют нам подражать богам, насколько возможно, и учат, что это подражание заключается в созерцании действительности. А то что этого рода учение чуждо страстям и по сути основано на свободе от страстей, ясно без пояснений. Именно в той степени, в которой мы, созерцая действительность, достигаем свободы от страстей, мы становимся подобными богу. Но какого рода подражание богу восхваляется у евреев? Гнев и лютая ревность. Ведь [библейский] Бог говорит: «Финеес отвратил мою ярость от народа Израиля, возревновав по мне среди них». Выходит, Бог перестал сердиться, когда нашёл того, кто разделил с ним его гнев и досаду. Такие и подобные высказывания о Боге Моисей часто делает в Писании.
В первой книге трактата «Против галилеян» Юлиан сопоставил также учения Моисея и Платона о сотворении мира и об отношении верховного бога ко всем народам, живущим на земле. В результате такого сравнения он заключил, что эллины имеют о боге лучшее мнение, чем иудеи, и что Платон — более богоподобный муж, чем Моисей.
*
Несмотря на вескую критику ветхозаветных сюжетов, Юлиан в
целом уважительно относился к вере иудеев.
«Призываю в свидетели богов, я —
один из тех, кто избегают придерживаться праздников иудеев. Тем не менее я всегда почитаю Бога Авраама,
Исаака и Иакова...» — писал он в трактате «Против галилеян». О вероучении христиан Юлиан высказывался
гораздо резче. О своём отношении к
новозаветной истории он заявил в самом начале этого труда:
Я считаю целесообразным те доводы, которые убедили
меня, что измышление галилеян является сочинением людей, составленным со злой
целью. Не заключая в себе ничего божественного, используя ту часть души,
которая любит небылицы и является детской, глупой, оно побудило людей поверить,
что чудовищная выдумка является правдой.
Юлиан заметил, что разбор всех христианских догматов и тех
нелепиц, которые содержатся в евангелиях, он сделает чуть позднее. И скорей всего, он выполнил это обещание во второй и третьей книгах своего труда, которые
не сохранились. В первой же книге, посвящённой критике
вероучения иудеев, он коснулся только нескольких положений церковной догматики.
Отступничество греков и римлян от
веры предков ради почитания Иисуса, человека, было для Юлиана равнозначно
безбожию. Эллинов, которые перешли в
христианство, он считал обманутыми людьми; он сказал об этом, обращаясь к миссионерам церкви: «Можно вполне понять любого человека,
ненавидящего наиболее умных из вас и жалеющего наиболее глупых, которые следуя
за вами, столь низко опустились, что покинули вечно живых богов и обратились к
трупу еврея»; трупом он
назвал Иисуса.
Юлиан не мог понять, как можно не видеть, что достижения
иудеев и христиан несопоставимо малы по сравнению с достижениями эллинов и
римлян. «Посмотрите, — убеждал он христиан в этом трактате, — не превосходим ли мы вас
во всех отношениях — в гуманитарных науках, в интеллекте и мудрости. Ведь это именно так — и в ремёслах, и в
изящных искусствах, которые стремятся к красоте, таких как ваяние и живопись, и
в управлении домашним хозяйством, и во врачевании, идущем от Асклепия...». Среди иудеев нет ни
одного полководца, который мог бы сравниться с Александром Македонским или с
Цезарем, — каждый из этих стратегов в отдельности заслуживает большего
восхищения, чем все еврейские предводители вместе взятые; даже Соломон,
которого иудеи величают мудрейшим из царей, пошёл на поводу у своих жён и стал поклоняться
чужеземным богам, продолжал Юлиан.
Развивая свою мысль, он заметил, что обманутого женщиной никак нельзя
причислять к мудрецам, да и притчи Соломона, по его убеждению, не сравнить с
шедеврами древнегреческой поэзии.
Сочинения эллинов способствуют тому, что человек поднимается
над своими слабостями, тогда как библейские книги не могут сделать читателя ни
умнее, ни храбрее, ни более стойким, утверждал Юлиан в трактате «Против
галилеян». «Возьмите ваших детей, — обращался
он к христианам, — и обучайте их
вашим писаниям, и если возмужав они окажутся более благородными, чем рабы,
тогда можете считать, что я говорю глупости или страдаю от меланхолии». Он указал на то, что христиане не могут
обходиться без наук эллинов и заимствуют из них, а сколь-нибудь одарённые из
крестившихся и вовсе порывают с церковью.
*
Если бы те эллины, которые решили отойти от веры предков, приняли бы иудаизм и соблюдали закон Моисея, — это было бы для них ещё полбеды, но перейдя в христианство, они сохранили худшее из наклонностей эллинов и усвоили худшее от иудеев, рассуждал Юлиан в той же первой книге утерянного трактата.
«...Ваше беззаконие усугубляется легкомыслием иудеев и тем образом жизни, который идёт от нашей праздности и вульгарности», — продолжал цитировать его обвинительную речь Кирилл Александрийский.
Юлиан упрекал христиан в жестокости и нетерпимости к инакомыслящим. И это служило неоспоримым доказательством того, что сам Юлиан, обладавший неограниченной властью в Римской империи, даже в мыслях не допускал возможности силовых методов борьбы с христианством. Тем не менее трактат «Против галилеян» безусловно представлял собой угрозу для вероучения церкви, потому что взывал к здравому смыслу и к человечности. В споре с церковью император Юлиан опирался на исторические факты, но личного отношения к фанатизму христиан он не скрывал:
Благочестия евреев вы знать не хотите, но подражаете их гневу и ярости, разрушая храмы и жертвенники; и вы убивали не только тех из нас, кто оставались верными учениям отцов, но и тех людей, которые заблуждались вместе с вами — еретиков, потому что они оплакивали труп [Иисуса] не таким же образом, как вы сами. Впрочем, вы делаете это скорее по своему почину, поскольку ни Иисус, ни Павел нигде не давали вам такие повеления; ведь они даже не надеялись, что когда-нибудь вы достигнете такой власти, которую теперь имеете; они довольствовались тем, что могли обманывать служанок и рабов, а через них — женщин и таких мужчин, как Корнелий и Сергий. Но если вы покажете мне, что среди обращённых был хотя бы один из видных людей, о которых упоминают известные писатели того времени, — я имею в виду царствование Тиберия или Клавдия, — тогда можете считать, что я ошибаюсь во всём.
Моисей не переставал повторять, что необходимо почитать только одного Бога и служить одному Богу; он ничего не учил об Иисусе, а христиане, называя себя истинными израильтянами, нарушают эту первую заповедь иудеев, считал Юлиан. Кирилл Александрийский пояснил его укоризну: «
Мы, по его словам, совершаем ошибку по отношению к обеим верам, так как, с одной стороны, не допускаем многобожия, а с другой, признаём не одного Бога, согласно Закону, а трёх вместо одного». Ни Павел, ни Лука, ни Матфей, ни Марк не дерзнули назвать Иисуса Богом;
«...Это злое учение пошло от Иоанна», — доказывал молодой император.
*
В трактате «Против галилеян» Юлиан привёл примеры того, как христиане исказили отдельные слова и фразы из Ветхого Завета таким образом, чтобы эти фрагменты текста можно было интерпретировать как пророчества о приходе Иисуса. Отступление не только от обычаев иудеев, но и от традиций первых христианских общин Юлиан видел и в почитании святых; нигде в священных для иудеев и христиан книгах не предписано поклонение гробницам, заметил он.
Юлиан указал также на явное противоречие между заветом Иисуса исполнять закон Моисея под угрозой наказания за нарушение хотя бы одной заповеди и утверждением апостола Павла в Послании к римлянам о том, что Моисеев кодекс больше не действует; «10.4 Конец Закона — Христос», — заявил Павел. Из этих прямо противоположных поучений Юлиан как человек, склонный мыслить логически, сделал вывод: «Либо Иисус говорил неправду, либо — что скорее всего — вы везде и во всём оказались неправы и не смогли сохранить Закон».
Юлиан обвинял апостолов Иисуса в лицемерии. Он напомнил читателям, что даже Павел обличал Петра в стараниях жить то по обычаям эллинов, то по обычаям иудеев. Сказанное Юлианом о приспособленчестве самогo апостола Павла, которого он назвал превзошедшим всех шарлатанов, Кирилл процитировал дословно: «Как полип меняет свои цвета в тон с камнями, так Павел в соответствии с обстоятельствами меняет своё учение о Боге; то он уверяет, что лишь иудеи — удел Бога, то убеждая эллинов присоединиться к нему, говорит: “Бог есть не только Бог иудеев, но и язычников; конечно, и язычников”».
*
Наряду с чтением печатных книг, которые всё тяжелее было приобретать из-за
упадка книжного дела в России, Скрижаль стал пользоваться электронными
текстами. Хотя чтение типографских
изданий доставляло ему большее удовольствие, наличие электронных книг,
возможности интернета и компьютерных технологий значительно ускоряли поиск
нужных материалов, а копирование фрагментов текста сохраняло время на их
переписывание. Его архив электронных изданий постоянно пополнялся. Скрижаль также стал вести электронную
картотеку и всё реже заглядывал в бумажные карточки, заполненные от руки.
*
Больше всего Юлиан ценил досуг, который
проводил за чтением книг или за литературными трудами. Из его уцелевших работ следует, что он основательно
проштудировал художественное, историческое и философское наследие
античности. Мудрее всех он считал
Платона и Ямвлиха.
Будучи ещё в Галлии, Юлиан в
«Благодарственной речи, адресованной императрице Евсевии» сказал, что его тяга
к чтению ненасытна. Поблагодарив Евсевию
за присланные ею книги, он заметил: «124d ...Даже в моих походах я ношу их с собой, как
необходимую провизию». Однако
свободного времени у Юлиана было очень мало.
А став императором, он и вовсе лишился досуга. В некоторых его литературных работах указаны
сроки их создания. Так, сочинение «К
Царю Солнцу» он написал за три ночи, «Гимн к Матери Богов» — за одну ночь,
послание «К невежественным киникам» — за два дня, а каждый из этих трактатов занимает
в среднем около тридцати страниц книжного текста.
Юлиан не считал себя философом. «254b …Я хорошо знаю, что во мне по природе нет ничего выдающегося — не было изначально и нет теперь. Что же касается философии, то я лишь влюблён в неё», — писал он Фемистию. В этом же письме он сказал, что образцом мужества для него служил Александр Македонский, а идеалом добродетели — император Марк Аврелий. Философские взгляды Юлиана действительно не отличались особой оригинальностью, но Скрижаль нашёл их очень интересными, и в частности потому, что они принадлежали императору-интеллектуалу, подобных которому дальнейшая история Западной цивилизации уже не знала. Кроме того, этот наделённый монаршеской властью муж оказался и последним поборником эллинизма.
*
Из прочитанных работ и писем Юлиана Скрижаль запомнил определение человека: человек — это душа, которая пользуется телом. Он занёс также в свой электронный архив слова Юлиана о том, что начало и конец философии совпадают: её первым принципом является самопознание, а целью — уподобление познающего высшей силе. Собственно, Юлиан и видел в философии искусство такого уподобления. В послании «К Ираклию Кинику» он высказался о том, какое стремление души нужно культивировать, и о том, что в жизни главное, и о том, что не имеет значения:
226с ...Человек должен выйти из себя, и осознать, что он божественен, и не только неустанно держать свой ум сосредоточенным на божественном и на безупречных и чистых мыслях, но должен также вполне презирать своё тело и полагать, что оно, по словам Гераклита, достойно извержения гораздо более, чем дерьмо.
Ту же тему присутствия божественного начала в каждом человеке Юлиан разрабатывал в сочинении «К невежественным киникам». Постигая сущность своей души, познающий открывает в себе и то, что в нём является лучшим и более божественным по сравнению с его душой; и он начинает постигать божественное этим найденным в себе божественным, пишет здесь Юлиан. «184a ...Индивидуально каждый смертен, но как целое — бессмертен», — формулирует он.
Высказывание Юлиана о бессмертии человека в целом показалось Скрижалю наиболее точным выражением тех же по сути взглядов, о которых он узнал из книг философов античности. Он разделял убеждение Юлиана о беспредельности интеллектуальной жизни духовно развитого человека. Скрижаль уточнил бы только, что осознать своё бессмертие — бессмертие как целого — может лишь тот, кто сумел перенести центр сознания с личной, конечной, жизни по меньшей мере на разум как всемирное явление. Полного же понимания отсутствия временны́х измерений жизни достигает тот, кто приходит к отождествлению себя с самoй причиной существования разума — с первоначалом, с основополагающим законом мира.
*
Скрижаль терялся в догадках, каким образом у интеллектуалов
поздней античности, и в частности у Юлиана, совмещались чисто философские
взгляды с представлениями о существовании ангелов и демонов, суждения о едином
— с убеждённостью в том, что каждый из многочисленных богов древнегреческой
мифологии выполняет свои вселенские функции.
Скрижалю казалось несовместимым также стремление тех мудрых людей
уподобиться высшему началу мира с их верой в необходимость совершения
священнодействий. Однако самомý
своему недопониманию вроде бы противоречивых воззрений просвещённых мужей античности он не удивлялся, поскольку
отдавал себе отчёт в том, что является представителем другой цивилизации. Культуру эллинов, навсегда оставшуюся в
прошлом, за тьмой средних веков, он мог постичь лишь немногим в большей
степени, чем духовное наследие шумеров или древних египтян.
Скрижаль попробовал представить, какой увидят современную ему
западную культуру народы будущего, если христианскую цивилизацию постигнет
участь, подобная гибели Древнего мира. И
он пришёл к выводу, что в таком случае — если от христианской культуры, после
того как грядущие поколения надолго предадут её забвению, останутся лишь
отдельные книги и произведения искусства — пытливые умы очередной новой эры
будут спорить о том, почему интеллектуалы христианской эпохи, с одной стороны,
верили в истинность своих духовных ценностей, а с другой — жили совсем по
другим законам; историки будут недоумевать, как так случилось, что люди столь
странной цивилизации принимали проповедь бедности Иисуса и надеялись попасть в
царство Божье, но при этом ценили достаток, стремились к ещё большему
благополучию и вовсе не собирались раздавать своё имущество бедным. Если на закате христианской эры естественная
передача знаний от поколения к поколению тоже прервётся, как произошло это с
гибелью греческо-римского мира, то будущие исследователи поломают голову и над
тем, почему в ту малопросвещённую эпоху подавление привязанности к родным и
борьба с жизнелюбием не стали всеобщим стремлением третьей части человечества,
христиан, несмотря на то что они верили в справедливость слов своего обожествлённого
законоучителя о необходимости ненавидеть близких и даже саму жизнь. Скрижаль сомневался, поймут ли аналитические
умы будущего и то, каким образом объяснить патологическую воинственность
носителей столь парадоксальной культуры; ведь вся история христианской
цивилизации представляет собой сплошную череду жесточайших кровопролитных войн,
развязанных крещёными народами, которые скорей всего усвоили, что любить врагов
им заповедал сам Бог.
Скрижаль осознал, что культуру Западного мира на рубеже ХХ‒ХХI
веков характеризует отсутствие цельности в гораздо большей степени, чем
греческо-римскую цивилизацию. После
этого он другими глазами посмотрел на те чисто теоретические особенности
мировоззрения неоплатоников, которые казались ему несогласующимися одно с
другим.
*
В гимне «К Правителю Солнцу» Скрижаль не
нашёл какого-либо продуманного систематического изложения взглядов Юлиана;
виной сумбурности письма была спешка и нехватка времени у императора, как
понимал он. К тому же Юлиан не считал
свой текст ни философским, ни назидательным.
«158а Если
бы я намеревался изложить эту речь как поучение, то такое начинание после
Ямвлиха оказалось бы тщетным, — откровенно признался он. — Но
поскольку я хотел сочинить гимн, чтобы выразить мою благодарность богу, я
подумал, что могу сказать здесь о его сущности в меру моих сил».
Возвышенное религиозное настроение Юлиана, которое отразилось в этом
трактате, напомнило Скрижалю вдохновенный гимн египетского царя-реформатора
Эхнатона, посвящённый богу Солнцу.
Скрижаль знал, что Солнце в древности обожествляли не только египтяне,
но и многие другие народы Востока и Запада.
О том, что римляне ещё во времена первых царей почтительно относились к
богу Солнцу, упомянул и Юлиан. Культ
Солнца существовал в Риме и в христианскую эпоху. Римский император Гелиогабал, находившийся у власти с 218 года, был
верховным жрецом этого бога.
Солнцепоклонничество исповедовал и тот самый император Галлиен, который
покровительствовал Плотину, а император Аврелиан в 274 году провозгласил Солнце
высшим государственным божеством. Суждения о роли светила в мироздании занимали не последнее
место и в трудах древних философов. Но в
кругу неоплатоников инициатива пересмотра иерархии богов с возвеличиванием бога
Солнца принадлежала, видимо, Ямвлиху.
Именно труды Ямвлиха послужили источником многих суждений Юлиана, о чём
он несколько раз сообщил в этом гимне.
*
Из гимна «К Правителю Солнцу» следует,
что Юлиан разделял представления неоплатоников о едином. Тем не менее общность его воззрений с учением
Плотина этим главным образом и ограничивалась.
Единое, которое находится по ту сторону разума и всего существующего,
произвело из себя Гелиоса — величайшего из богов, пишет Юлиан. Причём он различал три ипостаси Гелиоса:
во-первых, бога, который во всём подобен потустороннему единому; во-вторых,
сыновнее порождение единого, которое пребывает в умопостигаемом мире; и
наконец, далее по нисходящей иерархии всего существующего — это Гелиос-Солнце,
который занимает среднее положение между умопостигаемыми богами и космическими.
Являясь повелителем всего, Гелиос дарует
лучшую участь бестелесным сущностям умопостигаемого мира: ангелам, демонам,
героям и частным душам. Однако его
благотворное влияние простирается и дальше; множественность сил Гелиоса и красота
его энергий столь велики, что они выходят за пределы его сущности; поэтому
Гелиос-Солнце делает вещи во вселенной явными, видимыми, и совершенствует их
при помощи света, а его силы связывают их в единое целое. Гелиос-Солнце является не только первичной
причиной непрерывного рождения, но и целью восхождения частных душ.
Несмотря на такую вроде бы уникальную роль Гелиоса среди
богов, Юлиан отождествлял его с Зевсом и называл по-разному: и Сераписом —
именем ещё одного бога эллинистического мира, и Митрой — именем того самого
древнеиранского бога, который прижился в Римской империи и со временем,
преобразившись в солнечное божество, стал здесь верховным богом. По чистоте и постоянству мышления Гелиос
неотличим от Аполлона, а в демиургии Гелиоса — в творении всего — принимают
участие и Дионис, и Афродита, и Асклепий.
Юлиан полагал Гелиоса отцом всех людей и считал, что всё, чем одарены
живые существа, идёт именно от Солнца: «153d Нет ни одного блага в нашей жизни, которое мы не
получили бы как дар, идущий от этого бога непосредственно или же посланным
через других богов». В конце гимна
«К Правителю Солнцу» Юлиан вдохновенно попросил Гелиоса о заступничестве,
прежде всего — для Рима, а затем — и для себя:
157a–b ...Даруй по своей
милости моему государству в целом существовать вечно или столь долго, сколь это
возможно, и защити его. А мне лично, пока мне позволено жить, даруй
преуспевание во всех делах, и человеческих, и божественных. Дозволь жить и
служить народу столь долго, сколь угодно тебе, хорошо для меня и полезно общим
интересам римлян.
Гелиос — вовсе не страшный бог, как можно судить по мифам, уверял Юлиан;
напротив, Гелиос милостив, поскольку освобождает души от круговорота рождений —
от их нисхождения в материальный мир, к телам.
Такие души, освобождённые от бремени тел, Гелиос возносит в
умопостигаемый космос.
*
Гимн, озаглавленный «К Матери Богов»,
Юлиан тоже закончил молитвой. И эта
молитва привлекла внимание Скрижаля значительно больше, чем натужные попытки
Юлиана по-философски истолковать миф о Великой Матери. Культ этой богини пришёл в Средиземноморье
также с Востока, из Малой Азии. В V веке
античной эры он был уже распространён в Греции, а за двести лет до начала
христианского летосчисления стал государственным культом римлян.
Сокровенная молитва Юлиана, с которой он
в приливе религиозного чувства обратился к Матери Богов, красноречиво
характеризовала этого неординарного государственного мужа:
179d–180c Даруй всем людям счастье, и высочайшее из всех
— знание о богах. И даруй всему римскому народу очищение от позора нечестия;
даруй им благословенную участь и
помоги им вести империю правильным курсом в течение многих тысячелетий. Мне же,
как плод моего поклонения тебе, даруй истинные знания о богах и совершенство в
теургии; и во всём, что я предпринимаю — в делах государства и армии — даруй
мне добродетель и удачу; и сделай так, чтоб конец моей жизни был безболезненным
и славным, укреплённым надеждой, что к вам, боги, я отправляюсь.
Скрижаль невольно сопоставил это обращение Юлиана к Матери
Богов с той мольбой, с которой Иисус, если верить Иоанну, обратился накануне
казни ко Всевышнему. Законоучитель
христиан прежде всего страстно молил Бога о славе для себя, затем замолвил
слово за своих апостолов, и в последнюю очередь он попросил Бога взять под
защиту тех, кто приняли его учение.
Императора Юлиана тоже волновало отношение людей к вере, и он
попросил богиню освободить народы Римской империи из-под опеки церкви, —
очистить их от позора нечестия, как выразился он. Тем не менее общечеловеческие ценности для
Юлиана, в отличие от Иисуса, были важнее религиозных предпочтений. В первую очередь, он испрашивал у Матери
Богов счастья абсолютно всем людям, затем — благоденствия своим подданным, и
только в последнюю очередь Юлиан заговорил о личном. Он упомянул и о славе, но не столько о славе
самой по себе, сколько о достойном уходе из жизни.
*
Юлиан пал в сражении с персами на
тридцать втором году жизни. Это
случилось во время конной атаки, когда римляне преследовали бежавших от них
персов. «XXV.3.6 ...Внезапно
кавалерийское копьё рассекло кожу на его руке, пробило рёбра и застряло в
нижней части печени», — сообщает историк Аммиан Марцеллин, участник того
военного похода. Юлиан упал с
лошади. Кто метнул в него копьё или
дротик, осталось неизвестным.
Подробно рассказав о смертельном ранении
императора и о последних часах его жизни, Аммиан сообщил о слухах, которые
пошли и в стане римлян, и в лагере персов:
XXV.6.6 Враги с поросших лесом высот стали бросать в нас разного
рода метательные снаряды и поносить оскорбительными словами, называя нас
предателями и убийцами превосходного государя, поскольку они тоже узнали от
перебежчиков о неопредёленном слухе, что Юлиан пал от римского оружия.
Либаний, с которым Констанций II когда-то запретил Юлиану общаться, — тот самый ритор Либаний, у которого учились, в частности, Иоанн Златоуст, Василий Великий и Григорий Богослов, — несколько лет спустя после смерти Юлиана опубликовал большую, посвящённую ему надгробную речь. В ней Либаний убеждённо заявил, что убийцу императора нужно искать не в стане персов, а среди своих, среди христиан:
Кто был тот, кто убил его, — хочет ли кто-нибудь услышать? Имени этого человека я не знаю, но тому, что Юлиана убил не враг, есть ясное доказательство, а именно: никто на стороне противника не получил наград за нанесённый ему смертельный удар, хотя персидский царь публично потребовал, чтобы убийца вышел вперёд и получил награду... И мы должны быть очень благодарны врагам за то, что они не присвоили себе славу того, чего не сделали, а предоставили нам искать убийцу среди нас самих.
Государственные мужи не захотели услышать Либания. Во всяком случае, заинтересованных в поисках того, кто бросил в Юлиана копьё, не нашлось. В 379 году Либаний обратился к императору Феодосию с просьбой расследовать убийство Юлиана и наказать виновных. Прошло ещё немало времени, пока Либаний понял, что правды не добьётся.
*
Смерть императора Юлиана в 363 году показалась Скрижалю тем временны́м рубежом, на котором закончилась эпоха античности и от которого начался отсчёт новой, христианской, эпохи. Главными отличительными чертами наступивших времён он видел духовную деградацию народов Средиземноморья, пренебрежение индивидуальными особенностями и достоинством отдельной личности, а также обесценивание самoй жизни человека.
О всеобщем
падении нравов в Римской империи в 60‒70-х годах IV века оставил
свидетельство Аммиан Марцеллин. В эти
годы, во времена правления христианских императоров Валентиниана и Валента, как
в западной, так и в восточной частях страны против людей разных сословий,
достатка и убеждений выдвигались обвинения в заговорах и в колдовстве. Оклеветанных мужчин и женщин, молодых и
старых бросали в тюрьмы и зверски пытали.
Скорые на расправу судебные разбирательства носили массовый характер и
заканчивались смертной казнью. Аммиан,
очевидец тех событий, повествует об этом в «Римской истории»:
ХХIХ.1.40–41 ...Множество людей почти всех званий, перечислить которых по именам было бы трудно, опутанные сетями клеветы, были замучены руками палачей, но сначала их надломили пытками, свинцом и кнутом. Некоторых казнили незамедлительно, пока ещё шло разбирательство того, заслуживают ли они наказания. Людей на глазах у всех убивали так, словно резали скотину. Чтобы смягчить возмущение казнями, неисчислимое количество рукописей и кучи книг свозили из разных домов и в присутствии судей предавали огню как запрещённые, хотя большинство книг были трактатами по свободным наукам и юриспруденции.
Клеветники, интриганы, завистники,
корыстолюбцы, чиноискатели легко добивались теперь своих целей: ценой
загубленных ими душ они устраняли с пути конкурентов и неугодных им лиц,
присваивали имущество своих жертв и выслуживались перед императорами, которые поощряли
такое рвение. Аммиан сообщает, что
темницы и частные дома были переполнены заключёнными; подсудимых держали в
кандалах, и они задыхались в страшной тесноте.
Слыть образованным человеком
становилось опасно для жизни. В страхе
быть обвинёнными в использовании сверхъестественных знаний и в колдовстве люди,
по свидетельству Аммиана, сами сжигали свои библиотеки, чтобы не давать
клеветникам поводов для доносов:
ХХIХ.2.3–4 ...В доме
человека, привлечённого к суду, во время обыска подкладывали старушечьи
заклинания или непристойные любовные рецепты, чтобы погубить невиновных. И в
суде, где не было ни закона, ни стыда, ни правосудия, чтобы отличать истину от
лжи, и где не было защиты, имущество подсудимых конфисковывали, и хотя за ними
не находили никакой вины, их, молодых людей и стариков, предварительно
искалечив пытками, уносили на носилках на казнь. В результате во всех восточных
провинциях владельцы книг в страхе перед подобной участью полностью сжигали
свои библиотеки, такой страшный ужас охватил всех.
Прочитав
«Римскую историю» Аммиана, Скрижаль утвердился в мысли о том, что тысячелетняя
тьма средневековья накрыла Западную цивилизацию и эллинизированные народы
Востока именно в конце IV века, после гибели императора Юлиана. Именно в это время в Римской империи стали
убивать людей фактически без суда; именно в это время Иоанн Златоуст в
сирийской Антиохии стал подстрекать паству к еврейским погромам, к
преследованию иноверцев и инакомыслящих. Вскоре этот красноречивый богослов стал
константинопольским патриархом.
*
Правдолюбец Либаний не дождался от новых
правителей каких-либо действий по расследованию убийства Юлиана. Но он ещё надеялся, что в Римской империи
будет восстановлено главенство законов.
Либаний был одним из немногих людей, которые не боялись в тот полнившийся страхами век добиваться
справедливости. Двадцать лет спустя
после гибели Юлиана он обратился к императору Феодосию с посланием «В защиту
храмов», в котором просил остановить разбой христиан и повсеместное разрушение
древних святилищ. Либаний горько сетовал
Феодосию на бесчинство служителей церкви:
8 Ты не отдавал приказа о закрытии храмов, не воспрещал их посещать, не устранял из храмов и с алтарей ни огня, ни ладана, ни других воскурений. Но люди в чёрных одеждах, которые едят больше, чем слоны, и требуют от поставщиков большого количества вина для своих песнопений, а невоздержанность свою скрывают искусственно наводимой бледностью лица, — эти люди спешат к храмам, вооружившись брёвнами, камнями, ломами, а за неимением орудий, бесчинствуют руками и ногами. И будто бесхозное, они срывают крыши, валят стены, разбивают изображения богов и разрушают алтари. Жрецам остаётся выбирать между молчанием и смертью.
Уничтожение святилищ, сетовал далее Либаний, служит этим погромщикам лишь поводом к открытым грабежам: под предлогом борьбы с богопочитанием язычников они отнимают у людей и землю, и все сбережения, и даже насущный хлеб. Либаний заступался за приверженцев древних религиозных традиций; он пытался привлечь внимание Феодосия к тому, что правосудие по отношению к громилам-христианам не действует и что священники фактически поощряют бандитизм:
11–12 А если те, кого разорили, приходят к городскому пастору, как называют человека, далеко не безупречного, и начинают жаловаться на несправедливость, которая была совершена по отношению к ним, то пастор хвалит обидчиков, а с обиженными обходится так, будто они должны быть счастливы, что не пострадали ещё больше. Между тем и они твои подданные, государь, причём настолько более полезные, чем их насильники, насколько работящие люди полезнее бездельников. Ведь они трудятся как пчёлы, а те — как трутни.
Добиваясь законности, Либаний настаивал в этом послании на том, что наказание должен определять суд; христиане могут доносить на приверженцев древних культов, но они не имеют права самовольно расправляться с людьми.
Не исключено, что Либаний изливал свою боль императору Феодосию именно тогда, когда император готовил указ о разрушении всех языческих храмов. Не иначе как за свою историческую роль в подавлении религиозных традиций античности Феодосий стараниями церкви был провозглашён Великим. Всем интеллектуалам и приверженцам древних культов он, по выражению Либания, оставил выбор между молчанием и смертью.
____________________
Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»