Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 3. Плотин
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Плотин. — Греческий философ. Родился в 204 году в Ликополе, в одном
из древнейших городов среднего течения Нила. В 232 году Плотин в поисках знаний
отправился в Александрию — в интеллектуальную столицу Египта. Здесь он стал
учеником Аммония Сакка. Плотин находился рядом с Аммонием в течение одиннадцати
лет, до самой смерти своего учителя.
В 243 году Плотин, движимый интересом к философии Востока,
записался в войско римского императора Гордиана, который шёл покорять Персию.
Эта военная кампания закончилась для римлян печально. Плотин спасся и в 244
году приехал в Рим, где прожил двадцать шесть лет. Здесь, в Риме, он основал
свою философскую школу. Умер Плотин в 270 году в италийском городе Минтурне.
Плотин оставил после себя пятьдесят
четыре книги. Его ученик Порфирий сгруппировал их в шесть сборников, по девять
книг в каждом, — расположил их не в порядке написания, а по принципу общности
тем. Эти сборники называют эннеады — от греческого слова, означающего «девять».
Через все эти трактаты главной мыслью проходит идея всеединства. Согласно
убеждению Плотина, вечно идущие от бога, но не умаляющие бога энергии дают
начало разуму и душе, которая, в свою очередь, творит и одушевляет вселенную.
*
В неоплатонизме Скрижаль увидел вариант
ещё одной идущей от разума веры, которая отвечала менталитету греков и
римлян. Появление этого учения в III
веке христианской эры свидетельствовало о том, что интеллектуалы в своих
исканиях не только отталкивались от уже известных философских воззрений, но и
выдвигали новые гипотезы. За чтением
трудов Плотина, основателя неоплатонизма, Скрижаль отметил, что из всех
проштудированных им сочинений древних авторов о мироустройстве именно эти книги
выделяются наибольшей глубиной мысли.
Взгляды Плотина в значительной мере
вобрали в себя то понимание существующих в мире связей и закономерностей, к
которому в своё время пришли Пифагор, Платон, Аристотель и стоики. Среди тех, кто существенно повлияли на его
убеждения, были и неопифагорейцы, — прежде всего, видимо, Модерат из Гадеса, а
также Никомах из Геразы и Нумений из Апамеи.
Известно, что в I веке христианской эры Модерат в своих работах говорил
о нисхождении бытия: от единого — к разуму, от разума — к мировой душе, от
мировой души — к чувственно воспринимаемому
миру. Описание именно такого
иерархического строения мира Скрижаль встретил в эннеадах.
Плотин и не считал себя новатором. Его трактаты, возможно, не заняли бы столь
значимое место в истории философской мысли, если бы от огромного количества
более древних сочинений, которые при его жизни ещё существовали, не остались бы
только отрывки. В отличие от этих
навсегда утерянных философских текстов, эннеады сохранились.
*
Свидетельство
о жизни Плотина оставил его ученик Порфирий, который познакомился со своим
будущим учителем в Риме. Плотину тогда
было около шестидесяти лет. Казалось,
что Плотин испытывал стыд от своего пребывания в теле, пишет Порфирий: Плотин
избегал разговоров о своём происхождении и о родителях; он никому не называл ни
дня, ни месяца своего рождения, потому что не считал нужным как-то отмечать
этот день; он не ходил в общественные бани, не соглашался на промывание
желудка, хотя страдал от болей в животе; он не ел мяса, довольствовался самой
малой пищей и ограничивал свой сон.
Порфирий рассказал,
как Плотин однажды отказал Амелию, одному из своих учеников, в просьбе
позировать художнику. Скорее всего,
Амелий хотел таким портретным изображением увековечить облик учителя. Плотин отклонил эту просьбу словами: «1 Разве мало этого подобия, в которое
заключила нас природа? Неужели ты
думаешь, я должен согласиться оставить для потомства подобие подобия, как будто
действительно на это нужно смотреть?».
Плотин был добрым и
открытым к общению человеком. По словам
Порфирия, за двадцать шесть лет жизни в Риме он выступал посредником в очень
многих тяжбах, и при этом ни один человек не стал его врагом. Плотин, по свидетельству Порфирия, был
искусным спорщиком, но смотрел на собеседников с любовью, и лицо его даже в
споре сияло добротой. Своей семьёй
Плотин, видимо, не обзавёлся; по крайней мере, Порфирий об этом не
упомянул. Однако в доме Плотина
проживало много детей и подростков. «9 Некоторые мужчины и женщины из числа знатных оставляли перед смертью
своих детей, как мальчиков, так и девочек с их имуществом, на его попечение, —
оставляли зная, что отдают их в руки святого человека», — пишет Порфирий. Плотин лично следил за тем, чтобы до тех пор,
пока его воспитанники не вырастут и не вступят во владение своим наследством,
их собственность и доходы находились в целости и сохранности.
*
Возможно следуя примеру своего
учителя — Аммония Сакка, Плотин очень долго ограничивался устными беседами со
своими учениками. Первую книгу, — а
книгой в древности называли небольшие по объёму тексты, — он написал, когда ему
было уже около пятидесяти лет. Плотин
сначала выстраивал свои суждения в уме, продумывал их от начала до конца, и
лишь затем брался за перо. «8 Написав что-нибудь, — сообщает Порфирий, —
он ничего не изменял и даже не перечитывал написанное, потому что его плохое
зрение вряд ли позволяло это. Его почерк был неаккуратным; он не разделял слова
и не заботился о правописании...».
Редактирование своих книг Плотин доверял Порфирию.
Главным своим учителем Плотин
считал Платона и ссылался на него как на безоговорочный авторитет. Скрижалю это очень напоминало то, как в
обоснование истинности своих суждений иудеи приводят слова Торы, а христиане
указывают на тексты новозаветных книг.
Плотин называл основателя Академии «божественный Платон», «великий муж»,
а чаще в своих трудах просто использовал личное местоимение «он», будто само
собой разумеется, о ком речь. Цитаты
Плотин тоже давал без указания имени того, кому принадлежат слова, как будто
всем должно быть ясно, что цитировать можно только Платона.
Плотин, видимо, не хотел ничего
менять в платонизме. Тем не менее он,
как показалось Скрижалю, продвинулся значительно дальше своего учителя в
понимании природы высших сил и в прослеживании связей между сферами
божественного и земного. По крайней
мере, его мировоззрение существенно отличалось от системы философских взглядов
Платона своей определённостью и полнотой.
Среди многих
слушателей Плотина были и сенаторы.
Большое уважение оказывал ему сам император Галлиен и супруга императора
— Салонина. Этой благосклонностью он
намеревался воспользоваться для осуществления того, что не удалось Платону:
построить город философов. О таком
намерении Плотина сообщил Порфирий:
12 В Кампании, говорят, был когда-то город
философов, впоследствии разрушенный. Плотин просил императора восстановить этот
город и сделать из него вместе с окружающей территорией государство, где люди
жили бы по законам Платона, а называлось бы оно Платонополь; Плотин хотел
поселиться там со своими учениками. И его желание могло легко исполниться, но
некоторые советники императора помешали этому, то ли из зависти, то ли по
злобе, то ли из других недобрых побуждений.
Плотин был таким же идеалистом,
во всех смыслах этого слова, как Платон.
В понимании принципов построения государственного устройства, которое
достойно свободных граждан, он, по всей вероятности, продвинулся не дальше своего учителя. Однако в восхождении к запредельному Плотин поднялся очень
высоко. Возможно, вершин духа достигали
до него и другие, но из древних авторов, чьи философские тексты сохранились,
только он передал столь детально, трезво и доходчиво то, чтó открылось ему в
этом восхождении.
*
У него мыслей было больше, чем слов, сказал Порфирий о
Плотине. Скрижаль действительно получил
огромное эстетическое наслаждение от чтения эннеад. Хотя в них немало длиннот и повторений, он
мог согласиться с такой высокой оценкой Порфирия. Иногда за чтением захватывающих страниц о
запредельном Скрижаль хотел сказать Плотину: «Говори, говори ещё! Говори яснее
и подробнее!». Казалось, что этот
прозорливый муж понял ещё никому неведомое и что любая недосказанность в тексте
означала невосполнимую потерю для всего человечества.
В своих трактатах Плотин обстоятельно, с
разных сторон рассматривает такие явления и рассуждает о таких категориях,
существование которых нельзя ни проверить на опыте, ни доказать языком логики:
он повествует о едином, о
разуме, о душе, о месте и роли человека в мире.
В подаче материала он отталкивается от доводов разума, от собственного
ви́дения природы вещей, от интуиции, от личного опыта, а также от
богатейшего наследия его предшественников — греческих философов. Говоря о боге, о едином, Плотин обходится без мистики.
При этом он не столь холоден и не столь отстранён от предмета разговора,
как по-профессорски дидактичный в своих лекциях Аристотель. Плотин не впадал и в другую крайность: он не
занимался мифотворчеством, не прибегал к сказаниям и не вкладывал свои мысли в
уста героев подобно тому, как делал это Платон, а излагал взгляды в форме монолога.
Из многогранной мозаики эннеад
выстраивается довольно стройная картина мира с его законами, с его
иерархической, но по сути цельной структурой, где по одну сторону пребывает
запредельное, а по другую сторону — горний, истинный мир с его бледным,
искажённым отражением — материальным миром.
Читая Плотина, Скрижаль будто сам
обживал божественные сферы. Земная
действительность отходила куда-то очень далеко на периферию его сознания, а
по-настоящему реальной становилась внепространственная среда — и многообразная и
единая одновременно.
*
Словá «единое», «единый», «бог», «благо»,
«первоначало» или просто «он» Плотин употребляет в качестве синонимов. Эти слова в русскоязычном и англоязычных
переводах эннеад, которыми пользовался Скрижаль, начинаются с прописных букв. В предисловии к русскоязычному изданию трудов
Плотина переводчик объяснил такую орфографию традицией, сложившейся у иудеев и
христиан. Словá «ум» и «душа» в
этих текстах также встречаются написанными с заглавной буквы там, где Плотин
ведёт речь об уровнях божественной среды, которые порождает единое. Подобная вольность переводчиков казалась
Скрижалю искажающей суть того, что прозвучало в эннеадах. Пожалуй самым существенным отличием взглядов
Плотина и всех платоников от мировоззрений приверженцев иудаизма, христианства
и других монотеистических религий было именно то, что философы античности
считали первоначало безличным. В текстах
на древнегреческом языке, включая новозаветные книги и трактаты Плотина,
особого написания таких слов, как «бог», «логос» и других, Скрижаль тоже не
обнаружил; заглавных букв там просто могло быть, как выяснил он: в
древнегреческом письме буквы не различались на прописные и строчные.
Хотя для названия единого Плотин использовал разные слова, он
разделял высказанную Платоном мысль о невозможности как-то обозначить
первоначало и тем более охарактеризовать.
Плотин пояснил, что давая единому имя, мы тем самым пытаемся сделать его
для себя явным; на самом же деле мы можем сказать о нём лишь одно: оно — по ту
сторону всего существующего. Единого
бога нельзя поставить в один ряд ни с какими другими явлениями; «V.5.4 Он есть мера, но не измеренное», — формулирует Плотин.
Соглашаясь с Платоном в том, что бог не может быть ни обозначен, ни
описан, он заметил, что несмотря на это, мы
говорим о нём и пишем. Тема
единого действительно звучит рефреном в эннеадах и переходит из одного трактата
в другой.
*
То, что первоначало существует и что появление мира
неслучайно, для Плотина очевидно: «III.2.1 Полагать, что
существование и устройство вселенной возникли сами собой или по случайности,
значит противоречить здравому смыслу. Такое представление свойственно человеку, не
способному нормально мыслить и чувствовать; ведь разум убеждает в этом, хотя
аргументы здесь даже не нужны». И всё же Плотин дал обоснование тому, что
назвал продиктованным здравым смыслом.
По сути он повторил подобное рассуждение Аристотеля. Так как всё живое откуда-то получает свою
жизнь, эта цепочка обретений жизни не может иметь истоком бесконечность, но
должна быть какая-то первично живая, неразрушимая природа; составленное,
множественное, просто не существовало бы, если бы прежде не было несоставного,
единого по своей природе начала.
Поскольку единое является первой силой, значит оно
превосходит мощью всё остальное; бог беспределен как сила. На прямо поставленный вопрос о том, что
представляет собой единое, Плотин ответил: «III.8.10 Движущая сила всего». В предыдущей главе той же восьмой книги
Третьей эннеады он назвал единое энергией и первой жизнью, что напомнило
Скрижалю мысли Аристотеля. Однако далее
Плотин поправил себя: единое не следует называть жизнью или живым; единое — то,
что даёт жизнь всему и всем. А в
последнем трактате о благе, написанном незадолго до смерти, Плотин сказал, что
благо запредельно и энергиям, после чего сравнил благо с центром круга, от
которого берут начало все радиусы.
Единое совершенно, вечно и вечно рождает. «VI.9.3 Единое порождает все вещи, но не является ни одной из них — ни чем-то качественным, ни количественным, ни разумом, ни
душой; самоопределяемое, оно уникально по форме, а вернее бесформенное —
существующее до форм, до движения и покоя, до всего того, что существует и что
делает существование многообразным», —
пишет Плотин. Так же как Солнце в
материальном мире делает все вещи видимыми, так в умопостигаемом мире природа
единого служит первопричиной всего, но само оно ни в одном их этих своих
порождений не нуждается. «VI.9.6 Причина всех вещей не
является ни одной из них», — рассуждает он.
Поэтому не следует называть единое даже благом: оно — причина блага; оно
является благом только для других, а не для себя. Единое не испытывает и удовольствия: оно
может быть только причиной удовольствия, поскольку удовольствие от обретения
чего бы то ни было подразумевает отсутствие этого нечто, а такое допущение
отрицало бы простоту единого — означало бы его составленность.
Подобным образом Плотин сделал вывод о том, что единое не
мыслит: оно прежде мышления; оно является причиной того, что мыслит. Если бы первоначало мыслило, оно испытывало
бы потребность в мышлении, а оно не нуждается ни в чём, — ни в себе, ни в ином;
единое ничего не желает, ни к чему не стремится. Осмысливая себя, оно к тому же оказалось бы
вторичным:
III.9.9 Всё, что осознаёт себя и мыслит себя, является производным; оно
наблюдает за собой для того, чтобы владеть собой. А если кто-то изучает себя,
это свидетельствует о недостаточности чего-то в его природе, которая
усовершенствуется посредством мышления.
Недопонимание себя и раздвоение, пусть даже мысленное, никак
не может относиться к тому, что является совершеннейшим и несоставным, заключил
Плотин. Тем самым он выказал несогласие
с учением Аристотеля о разуме как первопричине мира. Если бы единое мыслило себя, оно было бы
многим, поскольку акт мышления подразумевает как минимум два начала: мыслящее и
мыслимое. Единое — по ту сторону
мышления; и вывод о том, что бог не знает себя, если не мыслит, не является
нелепостью, утверждает Плотин.
Первоначало не имеет в себе ничего, что можно было бы знать, и тем более
оно не нуждается в познании других вещей.
На вопрос, что же тогда делает единое, если не мыслит, Плотин ответил:
покоится в величии.
*
Скрижаль обратил внимание на то, что изложение Плотина не
всегда выдерживает проверку его же собственных логических построений. В передаче своего ви́дения мира он порой
поддаётся чувству, как в случае с высказыванием о величии бога. Когда Плотин говорит о боге как возлюбленном,
это полностью согласуется с его философскими взглядами, поскольку причина
всего, бог, является причиной и любви, в частности — любви к нему
самомý. Но Плотин идёт дальше; он
назвал бога самóй любовью, направленной на себя: «VI.8.15 Он, любимый, сама любовь, любит себя, потому что является
прекрасным не иначе чем от себя и в себе». Если бога не следует называть ни благом, ни
разумом, но лишь причиной блага и мышления, тогда, чтобы оставаться в рамках
философской системы Плотина, бога необходимо считать причиной любви, но не
самóй любовью.
*
Бог, являющийся причиной существования абсолютно всего на
свете, сам в бытии не нуждается; он — по ту сторону жизни. Это утверждение Плотина порождает
противоречия, связанные, с одной стороны, с непосредственным участием бога в
творении, а с другой — с потусторонностью бога миру; такое понимание природы
бога плохо согласуется также с одновременным существованием единого и
многого. Возникающие в связи с этим
непростые вопросы требуют объяснений, и Плотин дал их.
Единое бездеятельно, потому что ничего не ищет и ни в чём не
нуждается. Тем не менее без активности
первоначала, без истечения энергии, не было бы всего многообразия мира; единое
как бы перетекает в иное. В этом, по
Плотину, и состоит первый акт творения: «V.2.1 Его переполненность, —
пишет он о едином, — создаёт иное».
Творение не было спланировано, не было продумано заранее, иначе за этим
стояло бы желание и расчёт, но единое не имеет желаний и не мыслит. Слово «сотворил», уточняет Плотин, следует
понимать в том смысле, что творение и самость первоначала неразличимы между
собой: «VI.8.19 Бытие
и творение по сути являются одним и тем же — тем, что можно назвать вечным
порождением». Стремясь рассеять сомнения читателя в
противоречивости вроде бы взаимоисключающих утверждений о потусторонности бога
и его всеприсутствии, Плотин чуть далее спросил: «Есть ли что-нибудь, что не
было бы его энергией или его действием?».
Существование всего множества явлений и вещей в боге ещё до
их возникновения в умопостигаемой реальности и в материальном мире
представляется невозможным, потому что в этом случае бог не был бы цельным, а
включал бы в себя множественность, рассуждает Плотин. Если же, напротив, бог не содержал в себе
всего многообразия мира изначально, то тогда непонятно, каким образом он мог
дать то, чего не имел, и как в этом случае бог, будучи единым, мог стать
причиной множественности. Плотин видел
разрешение этого кажущегося противоречия в том, что все вещи существуют в боге
как возможности, — существуют неразличёнными; различие между ними возникает уже
в порождённом, во вторичном, и Плотин детально изложил своё понимание того, как
происходит становление мира.
Множественность, возникающая в результате творения, по сути
представляет собой множественность отражений единого. «V.3.12 Эти проявления не
отчуждаются от него... — говорит Плотин о
началах, которые исходят от бога. — Они не отделены от него, но и не
тождественны ему». Единство мира не разрушается его
множественностью, и каждое частное явление этой множественности не теряет свою
самость во всеединстве: «V.2.2 Таким образом, жизнь существует в громадном расширении, и
хотя каждая из её частей отличается от идущей далее, само целое непрерывно в
себе. А благодаря отличию одного от другого, предыдущее не уничтожается в
последующем».
Вечно длящееся творение мира, вечное порождение, имеет один
исток, но происходит на разных уровнях.
По мере нисхождения от первоисточника, по мере продвижения от одной
непространственной сферы бытия к другой, вечно нисходящая сила нечто в себе
теряет. На одном из таких уровней этот
энергетический поток творит вселенную со всем её разнообразием, включая живых
существ и растения, — творит соответственно сущности единого, то есть в
согласии со справедливостью и красотой, заключёнными в божественной
энергии. На вопрос, что представляет
собой творчество единого сейчас, Плотин ответил: «VI.7.23 ...Оно сохраняет все
вещи; интеллектуальные существа благодаря ему мыслят, живые — живут; оно
вдыхает жизнь в неживое — и то, что было неживым, существует».
*
Повторяя, что творение не было вызвано
каким-то стремлением бога или же необходимостью, Плотин поясняет, что бог сам есть необходимость и закон для других. Всё единичное и приходит в мир не иначе как
согласно этому всеобщему закону: «IV.3.13 То, что посылается по нисходящей, есть
частное, чьё существование предполагается по закону универсального. Всеобщее
вложено в единичное, причём закон приводится в действие не извне: он не
нуждается во внешней силе, чтобы осуществляться...».
Этот закон, как следует из сказанного Плотиным, заключён в самóй
природе индивидуального в виде воспринятой от бога энергии. Таким образом, хотя единое пребывает в себе,
оно не отделено никакими границами от всего остального; оно присутствует в
каждом явлении и в каждой вещи во вселенной; единое повсюду и нигде. «IV.3.11 Фактически, ничто не удалено от чего-то
другого, хотя, конечно, есть и отстранённость различия, и близость сущностей», — пишет Плотин. А поскольку любая вещь в той или иной степени
причастна богу, она в той или иной мере и в определённом качестве обретает и
несёт в себе всё, включая вечное существование.
Плотин указал и на то, чем определяется
степень приобщённости обособленной вещи к богу.
Единое присутствует в каждом частном проявлении множественности в
качестве его блага. Исходя из этого
утверждения, Плотин сделал вывод, что индивидуальное причастно к единому
настолько, насколько приобщилось к благу; иными словами, мерой присутствия
единого в обособленном является степень блага, усвоенного этим обособленным.
Из положения о всеприсутствии бога
следует также, что все вещи существуют друг для друга и связаны друг с другом:
каждая воздействует на всё остальное и сама испытывает влияние всего на
свете. Плотин дал и общую картину
единого и многого. Мы просто
представляем себе, что единое имеет части, и поэтому судим о каждой из них в
отдельности, говорит он; однако мы делаем это лишь по неведению, так как не
видим единого. На самом же деле
всеприсутствие бога не означает его распыление; он повсюду находится в себе и
повсюду пребывает как целое: «VI.5.4 Даже если мы и можем говорить о чём-то
ином после единого, то оно будет вместе с единым, направлено к нему, связано с
ним как порождённое».
*
Первым порождением единого является мыслящее начало. Плотин называет его греческим словом
νοῦς — нус, которое переводят с греческого по-разному — и
«дух», и «ум», и «разум». Платон и
Аристотель обозначали этим словом высшую, мыслящую часть души. Такой же смысл вкладывал в это понятие и Плотин.
Происхождение разума от единого Плотин
объясняет тем, что абсолютно всё несёт в себе два вида энергии, или
деятельности, одна из которых направлена вовне и даёт жизнь иному: «V.4.2 В каждой вещи есть
энергия сущности и энергия, исходящая из сущности. Энергия сущности есть то, что представляет
собой данная вещь; другая же энергия исходит от первой, и это истечение
отличаться от самой вещи».
Плотин сравнивает исходящую от единого
энергию со светом, излучаемым Солнцем.
Эта идущая от единого энергия становится мышлением, являет собой разум —
образ первоначала, наиболее подобный ему.
Разум, «первично мыслящее», не имеет пределов и существует вечно; он не
меняется, поскольку остаётся единым и во всём совершенным. Сущность разума — в его энергии, в его
деятельности, которая заключается в мышлении.
Разум постигает себя, однако его мышление лишено рассуждений; это скорее
созерцание: «V.1.4 Он
мыслит не как тот, кто ищет, но как тот, кто имеет».
Разум и един, и множествен, неоднократно
подчёркивает Плотин. Начало
множественности лежит в самóй природе мышления. Хотя знающий, познаваемый и знание
представляют собой в разуме одно и то же, в таком внутреннем разделении уже присутствует
знание чего-то иного, о чём якобы свидетельствует и само слово «сознание». Именно разум — причина возникновения
мира. Все разделённые вещи происходят от
него, и мир является его подобием. Иными
словами, мир возник в результате мышления — созерцания.
Разум есть всё, не раз повторяет
Плотин. Тем не менее эта множественность
является тождественной себе и неделимой.
Давая жизнь обособленным вещам, сам разум пребывает нераздельно. Подобно тому как единое ничего не теряет,
перетекая в разум, таким же образом исходящее из разума не умаляет его, потому
что он не состоит из частей; разум обладает всем в себе; всё исходящее из него
остаётся в нём. «V.3.8 Там нет ничего внешнего», — сказал Плотин об одной из главных особенностей
умопостигаемого мира. Разум, как круг к
своему центру, обращён к единому — «живёт к нему», а с другой стороны, разум
«проживает» также и всё существующее.
Если каждая из вещей, которая берёт своё
начало в разуме, есть едино-многое, то разум раскрывает себя как единое-всё,
пояснил Плотин. Он сравнил эту присущую
разуму множественность-в-единстве с тем, как все частные знания представляют
собой по сути отдельные фрагменты одного цельного знания, условно разделённого
людьми на разные науки и отдельные теоремы.
Таким же образом индивидуальные умы, существуя сами по себе, являются
частями целого, великого разума.
*
После единого и
разума, душа — третье начало умопостигаемого мира и второе, после разума,
мыслящее начало. Разум обладает душой,
душа присуща разуму, их ничто не разделяет, говорит Плотин. Разум воздействует на вещи чувственного мира
посредством души; она ближе расположена к материальному. Однако средоточием души, так же как
средоточием разума, является благо, бог.
Душа стремится к благу через разум, который охватывает благо
непосредственно. Подыскивая аналогии к
различию между первыми двумя проявлениями единого, Плотин видит в разуме
мужскую сущность умопостигаемого мира, тогда как душе отводит роль женского
начала божественной среды.
Как все первичные сущности, душа — это тоже энергия. Она бестелесна, не имеет величины,
беспредельна, то есть присутствует повсюду.
Хотя душа неотделима от разума, она разделяется и возникает в
телах. Такое разделение заложено в самой
её природе. Поскольку душа желает
творить и упорядочивать вещи, неодолимый творческий порыв влечёт её — и она
нисходит в тела, индивидуализируется в обособленных душах. Каждая из индивидуальных душ нисходит в
подобающее ей тело — человека или животного — и оформляет его соответствующим
образом. При этом сама высшая душа
остаётся в умопостигаемом мире, — остаётся собой, а в связь с телом вступает
иная, низшая душа. Таким образом, душа
представляет собой и единое, и многое.
Делясь в телах, она остаётся собой, — остаётся единой и присутствует
повсюду как целое. Для пояснения своей
мысли о чисто условной делимости души Плотин привёл пример с десяткой как
цельной величиной и сослался на тот же пример с наукой, которая может включать
в себя множество теорем, от чего не теряет внутреннего единства. Говоря о бестелесности умопостигаемого мира,
Плотин указал на неправомерность представлять душу заключённой в каком-то
объёме и сравнивать её с явлениями материального мира; это всё равно что
сравнивать искусство врача с телом врача.
Для души, так же как для разума, нет ничего внешнего. Иными словами, делимость души представляет
собой внутренний процесс; ничто из делящегося не отчуждено в ней от другого, не
отделено никакими границами: «IV.3.8 Душа не исходит вовне
себя, но то в ней, что склонно входить в тела, имеет силу простираться
куда-либо». Если заклинания и магические действия имеют
силу, если люди способны сопереживать друг другу, будучи разделёнными огромными
расстояниями, то это возможно только потому, что все души являются одной
душой. Плотин повторяет это
неоднократно. «IV.9.4 Есть одна и та же душа, рассредоточенная во
многих телах», — говорит он о том же
другими словами. Для пояснения своей
мысли о всеприсутствии души он использовал идущую от Платона аналогию с тем,
как на многих кусках воска запечатлены оттиски одной и той же печати. Утверждая, что каждая часть души есть целое и
что сама душа от деления не умаляется, Плотин заметил: «IV.9.5 Мы сомневаемся в этом из-за нашего бессилия в подобных
вопросах, потому что тело затемняет истину, но ТАМ выступает всё и каждое».
*
Душа принадлежит к обоим мирам: и к умопостигаемому, и к
чувственному, поэтому её природа двойственна.
С одной стороны, как неотъемлемая сущность божественной среды, она
является последним пределом умопостигаемого мира на его продвижении в
материальный мир. С другой стороны, душа
связана с космической материей, которую она организует. Обращённая к разуму, душа мыслит; обращённая
к овеществлённому миру, она управляет и упорядочивает. Так же как разум, душа несёт в себе два вида
энергии:
IV.3.10 Душа обладает двоякой силой: одна действует в ней самой,
другая направлена на иное. В неодушевлённых предметах эта сила остаётся
бездействующей, а направленная к другим вещам, она стремится уподобить себе
всё, что способно претерпевать воздействие. Всё существующее имеет тенденцию
уподоблять все вещи себе.
Плотин пояснил, что значит уподобление душой других вещей
себе. Душа даёт жизнь материальным
телам, — даёт им такую жизнь, которой живёт сама, в себе. Этот всеобщий закон — закон уподобления себе
других — Плотин дополнил ещё одним; Скрижаль назвал бы его законом самоотдачи:
II.9.3 Сущностью
вещей является то, что каждая отдаёт от себя иному. Без этой связи благо не
было бы благом, разум — разумом, и душа — тем, что она есть; без этого
первичное не оживляло бы вторичное, которое существует, пока живёт первичное.
Всё связано в одну неразрывную череду; всё вечно.
Результатом этого творческого движения
души является жизнь. Душа порождает
вселенную, а вместе с ней — и время, которое, по Плотину, есть не что иное, как
протяжённость жизни: «III.7.11 Время есть жизнь души в движении
её перехода от одного состояния к другому». Когда душа
оборачивается к единому, время исчезает, поскольку оно существует только в
явлениях жизни.
В нисхождении души к материальному миру
Плотин различает несколько её проявлений или состояний. От души-как-сущности — третьего после единого
и разума начала умопостигаемой реальности — происходит душа космоса; Плотин
чаще называет её душой всего. Именно она
творит вселенную и частные души, которые управляют частями космоса. И наконец последним порождением души — её
последним проявлением в нисхождении к чувственному миру — Плотин назвал
природу. Природа даёт начало низшим
формам жизни. Она обладает мышлением в
ещё меньшей степени по сравнению с душой космоса; природа творит не зная. Душа космоса и природа являются по сути
исполнителями творческого процесса, восходящего к созерцанию души-как-сущности,
которая порождает их.
*
Спрашивать, почему душа создала космос, — то же самое, что
спрашивать, почему душа существует, говорит Плотин. Логической причины творения космоса
доискиваются люди, которые, во-первых, предполагают, что у творческого процесса
было начало, и во-вторых, считают, что сила, формирующая вселенную, сперва
создаёт одно, затем — другое, и так далее, продолжает он. Плотин уверен, что творение происходит вечно
и повсеместно. Он объясняет этот процесс
наличием в душе силы, склонной всегда переносить в иное то, что она видит в
своём, горнем, мире. Таким образом душа
формирует вселенную — чувственный космос — в подражание умопостигаемому
космосу, творит в соответствии с тем, что Скрижаль назвал законом
самоотдачи. Никакого расчёта в действиях
души не было. Душа творит не рассуждая,
творит силой своего созерцания высших начал: разума и единого.
Скрижаль не сразу понял, каким образом созерцание, которым
занят разум и которым поглощена душа, может привести к многообразию
вещественного мира; он просто подзабыл: Плотин разделял мнение Платона о том,
что не душа находится в теле, а напротив, тело заключено в душе, и значит душа упорядочивает
вселенную каким-то перераспределением энергии в себе, в своих пределах. Аналогией тому в подлунном мире, подумал
Скрижаль, мог бы послужить пример с человеком, который глядит на
величественный, удивительный по красоте восход солнца и прозревает, что главное
в жизни, а что — второстепенное; в душе этого человека помалу всё как бы само
собой становится на свои места. Видимо
нечто подобное, согласно Плотину, испытывает душа, созерцая разум и единое:
созерцание высших начал творит в душе космос таким же упорядоченным, каким
является умопостигаемый мир и она сама.
*
В описании процесса творения,
Плотин часто говорит о логосе. Однако
эти высказывания показались Скрижалю неясными и несколько противоречивыми. Греческое слово λoγος,
как знал уже Скрижаль, в равной степени означает и «мысль», и «слово», но с
давних пор, начиная с Гераклита, философы использовали его в качестве одного из
тех растяжимых понятий, в которое разные люди в разное время вкладывали
различные содержания. Диапазон смыслов
термина «логос» был необычайно широким: от самогó понятия «смысл» и до
обозначения у стоиков абсолютно всего существующего в мире, начиная с
бога. Иудей Филон, известный своим
стремлением породнить иудаизм и древнегреческую философию, употреблял это слово
для обозначения универсального творческого разума, порождённого Богом, и значит
являющегося сыном Бога. Именно с учётом
того смысла, который вкладывал в слово «логос» Филон и многие образованные
иудео-христиане, апостол Иоанн и возвестил в своём евангелие, что в начале был
Логос, и Логос был у Бога, и Логос был Бог.
Перевод понятия «логос» на другие языки как «слово» сильно исказил смысл
зачина Евангелия от Иоанна.
Скрижаль долго не мог
определить, чтó именно Плотин подразумевает под словом «логос», но
постепенно понял: логос у Плотина обозначает то, что исходит от высшего
умопостигаемого начала и образует следующее, более низкое, в соответствии со
своей сущностью. Иными словами, логос —
это энергия, исходящая из умопостигаемого начала; это энергия созерцания,
которая преобразуется в нечто иное, но также способное к созерцанию. В этом смысле разум является логосом единого,
а душа — логосом разума. Таким образом,
логос, исходя от бога, творит иной логос, а тот, в свою очередь, творит
последующий и так далее. Логосом души
является жизнь во всех её проявлениях. А
логос, которым душа космоса наполняет природу, служит прообразом того
благоустройства, которое природа, в свою очередь, передаёт телам. Сделав такой вывод, Скрижаль увидел близость
этих взглядов Плотина с воззрениями Аристотеля и стоиков: Аристотель считал
идею вещи присутствующей в самой этой вещи, а стоики полагали, что из мирового
логоса во все телá нисходят так называемые осеменяющие логосы.
Логос, по Плотину, не имеет
количественного измерения. В нём
заключено всё многообразие горнего мира, поэтому логос тоже и един и разделён
на части. Последние в этой нисходящей
цепочке логосы — те, что попадают в материю, — являют собой силу, которая, по
выражению Плотина, не знает, но только действует. Бессознательность творчества логосов,
достающихся материи, он объяснил тем, что степень осмысленности любого
созидания напрямую связана с интенсивностью мышления, а сила мысли по мере её
нисхождения к материальному миру убывает.
Много рассуждая о едином, разуме и душе по отдельности,
Плотин говорит, что на самом деле всё присутствует одним; разделять эти начала
свойственно мышлению людей: это идёт от
разделённости вещей здешнего мира. В
умопостигаемом же космосе всё связано в едином.
«III.7.3 Созерцающий это созерцает
вечность», — заключил Плотин. Будучи убеждённым в цельности не только всех
начал божественной среды, но и в её неразрывном единстве с материальным миром,
он видел всё и вся как едино-многое живое существо, каждая из частей которого
действует согласно своей природе, но в целом всё тождественно.
*
Человек в философской системе Плотина занимает среднее
положение между богами и животными.
Большинство людей находятся именно в таком состоянии, а из меньшинства
некоторые становятся подобны богам, некоторые уподобляются тварям. При этом в каждом человеке есть два начала:
одно — животное, «оживотворённое тело», а другое — истинное, возвышающееся над
земной жизнью. Единое, разум и душа в
человеке, который следует требованиям истинного начала, существуют подобно
тому, как существуют они в умопостигаемом мире:
III.4.3 ...Каждый из нас есть умопостигаемый
космос, соединённый с низшим миром самым низшим в нас, а с божественным — самым
высшим: всем умопостигаемым в нас мы постоянно пребываем в высшей реальности, а
второстепенным — в том, что ниже...
Чувственные восприятия — это вестники,
служители человека, а высшим правителем каждого является разум. «V.3.4 Мы сами властвуем, когда пребываем в
согласии с ним», —
говорит Плотин. С помощью чувств люди
обретают не истину, а только мнения.
Ум человека приземлён явлениями
материального мира и во многом ограничен.
Тем не менее ум не теряет способности быть всеми умами одновременно, —
быть высшим разумом; такой выход за личные интеллектуальные границы возможен,
поскольку высший разум неделим и остаётся повсюду тождественным себе. Ту же мысль Плотин высказал парадоксальной,
но очень ёмкой, глубокой по смыслу фразой: «I.1.8 Мы обладаем разумом как чем-то
превосходящим нас».
*
В суждениях о природе человеческой души Плотин отталкивался
от воззрений Платона. Но восхищаясь
прозорливостью своего главного учителя, сказавшего, что не душа находится в
теле, а тело — в душе, он пишет: «IV.3.21 ...Способ согласованности души и тела не есть способ
присутствия одной вещи в другой». Разделять материю и душу пространственно
нельзя, всё существует в целом; если и допустимо говорить о каком-то
местонахождении души, то лишь условно: «I.8.14 ...У души есть отдельное
место, а именно: “не в материи”». Согласно Плотину, душа человека является
энергией первой души, однако её энергия, в отличие от первичной, не направлена
полностью на целое. Частная душа
одновременно обращена к двум мирам:
IV.6.3 ...По
природе душа
является последним логосом умопостигаемой вселенной и первым — осязаемой
вселенной. Поэтому душа связана с обеими мирами: одним она оживляется и
совершенствуется, другим — она обманывается сходством и опускается, словно
околдованная.
Принадлежность души к двум мирам обуславливает её
двойственность: «IV.8.8 Каждая душа имеет
что-то низшее, обращённое к телу, и что-то высшее, обращённое к разуму». Низшая составляющая
души пользуется телом в качестве органа: глазами — для зрения, ушами — для
слуха, всем телом — для осязания, и так далее; это — ощущающая часть души. Плотин, как понял Скрижаль, считал, что душа
не просто пользуется различными частями тела как своими инструментами, но и
создаёт их: именно необходимость души в контактах с материальным — внешним для
неё — миром формирует в живых особях соответствующие органы. Другая часть души — созерцающая; она не имеет
общения с телом и не нуждается в посредничестве чувств.
Плотин отмечал различие между душой человека и душой мира
точно так же, как подчёркивал существенную разницу между умом человека и единым
разумом. И подобно сказанному о многих
умах и едином разуме, он повторял, что все души есть одновременно и одна душа и
многие. Индивидуальная душа связывает
живой организм со всем существующим.
Таким образом все души соединены с единой душой и собственно представляют
собой одну душу. Никто из нас не отделён
от мира, каждый — и всё и одно; просто это единство многолико, говорит
Плотин. Предвидя возражения, он заметил:
если в человеке одна и та же душа находится и в руке, и в ноге, то почему одна
и та же душа не может находиться в разных частях космоса?
*
Плотин был глубоко убеждён в
существовании жизни после смерти тела и удивлялся, что есть люди, которые не
понимают этого. «IV.4.29 Как может перестать быть нечто,
если прежде оно было?» —
спрашивает он. Если бы душа человека
была смертной, то все души уже давно бы погибли. Всё рождённое единым вечно; существование ни
разума, ни души не может оборваться, потому что эти высшие в человеке силы
нельзя отсечь от сил умопостигаемого мира, а силы божественной среды никуда не
исчезают. После смерти жизнь в самом
деле не остаётся там, где была прежде, однако умы и души всех людей продолжают
существовать в качестве энергий в наиболее естественной для них божественной
среде. А коль так — если путь души
действительно не заканчивается после остановки сердца, — то событие, которое
называют смертью, является для неё скорее даже благом, поскольку освобождает её
от тела, итожит Плотин. Если и можно
предположить смерть души, то погибель для неё — в том, чтобы остаться в материи. «VI.7.29 Тот, кто злится на жизнь,
гневается не на истинную жизнь, а на ту, что связана со смертью», — пишет он.
На вопрос, обладают ли памятью о своей
земной жизни те души, которые покинули тела, Плотин ответил отрицательно. Такой ответ полностью согласуется с главными
положениями его философской системы.
Когда душа покидает пределы материального мира, она забывает то, что
происходило с ней здесь; память присуща лишь тем особям, которые существуют во
времени, а первая душа, и разум, и бог находятся вне времён и потому не
обладают памятью. «IV.3.25 В божественном, в том что существует
вечно, нет ни предыдущего, ни последующего, всё остаётся таким, как есть, и не
подвержено изменениям», —
пояснил Плотин. В умопостигаемом мире не
может быть воспоминаний не только о земной жизни, но вообще ни о чём: там всё пребывает в настоящем.
*
Хотя души утрачивают память о своём
прошлом существовании, их жизнь в теле имеет свои последствия. Дурно прожитая влечёт за собой неизбежное
наказание в соответствии с божественным законом, считал Плотин: «III.2.4 Ничто не может избежать того, что установлено законом
всего». К справедливому воздаянию приводит всё, что
совершается во вселенной.
Сказанное в эннеадах о характере этих
последствий показалось Скрижалю противоречивым.
В более раннем трактате Плотин повёл речь о том, что провинившаяся душа
несёт наказания в период между разрывом с телом и следующим своим воплощением. В поздних трактатах он пишет, что возмездие
для такой души заключается в худшей участи, которая ожидает её в последующем
существовании, а также в самóм таком нисхождении в материальный
мир. Чистые же души больше не подвержены
воплощению и всецело пребывают в божественной среде.
Природу изъяна в душе Плотин объяснял
двояко: и не зависящей от неё причиной — соприкосновением с вещами
материального мира, — и совершением злых дел ей самóй после обретения
тела. Зло в душе существует как нечто случайное;
даже в виновной душе благо отсутствует не полностью. По своей сути душа благá, зло ей
только сопутствует, уверяет он; и порочность не есть зло, так же как
добродетель не есть благо.
*
Плотин объяснил и природу зла. Свойство этого мира таково, что все вещи не
могут быть равными, а коль так, значит есть и худшие. Это крайнее по отношению к богу положение,
согласно Плотину, занимает материя.
Именно материя появляется тогда, когда завершается ряд нисходящих
умопостигаемых начал. А в связи с тем,
что удаление от истинного мира ведёт к убыли жизни, существование материи
представляет собой бытие только в возможности, а не в действительности. В действительности материя есть ложь и зло:
I.8.7 Поскольку существует не только благо,
то исхождением из него — или если угодно нисхождением — должно быть неизбежно
произведено последнее, после которого уже ничего не возникает. Это и есть зло.
Как непременно есть нечто после первого, так же непременно есть и последнее.
Это последнее — материя, уже не имеющая ничего от первого.
Если допустимо вести речь о какой-то сущности зла, то назвать ею можно именно лишённость, пишет Плотин. Таким образом, зло в его определении — это лишённость блага. Он разделял мнение Платона о том, что зло неуничтожимо, и обосновал эту точку зрения тем, что зло идёт не только от людей, но и от богов, и от демонов, и от животных — от всех, кого творит логос.
Ворчунов, сетующих на неправильное устройство мира, Плотин сравнил с ценителями искусства, которые не имеют понятия о живописи, но возмущаются, почему художник не везде положил приятные для глаз цветa. Ту же мысль о присущей миру гармонии он пояснил и на другом примере:
III.2.11 Вряд ли кто-нибудь станет порицать драму за то, что в ней не
все герои, но есть и рабы, и какой-нибудь невежа, говорящий глупости, и грубый
паяц, ведь без этих теневых персонажей драма утратит силу и прелесть; они —
неотъемлемая часть её.
Плотин был убеждён, что худшее должно
являть собой лучшее. «III.3.7 Как в таком разнообразии вещей
могло быть худшее без лучшего или лучшее без худшего?» — спрашивает он. Люди, которые считают необходимым уничтожить
в мире зло, посягают тем самым на провидение.
Все противоположности, существующие во вселенной, — белое и чёрное,
горячее и холодное, разумное и неразумное, и так далее, — принадлежат единому
организму; «III.2.16 Вселенная в них согласна с собой», — кратко сформулировал Плотин свою
мысль. Наличие худшего не делает целое
хуже; больше того, худшие силы содействуют слаженности миропорядка; вселенная
без них была бы, возможно, несовершенной, рассуждает он. Опыт зла даёт людям более ясное познание
блага. Даже нравственное зло приносит
немало пользы, уверяет Плотин. В
качестве примеров такой пользы он назвал изобретение многих полезных вещей, и
всю красоту искусства, и то, что зло побуждает людей быть благоразумными, и что
зло не позволяет человечеству погрузиться в беззаботную дремоту.
Отметив огромную сущностную дистанцию, которая разделяет
благо и зло, Плотин указал и на причину возникновения зла: оно происходит не от
того что бог или одно из божественных начал порождает его, а потому что низшее
не может вместить в себя всё данное ему высшим.
Так, человек, имея свободу выбора, не выбирает благо.
*
Хотя люди обладают свободой выбора, всё, к чему каждый
стремится, уже заключено в миропорядке, пишет Плотин; иными словами, выбор
человека ограничен существующими целями, — нет ничего такого, чего не включали
бы в себя связанные между собой миры умопостигаемого и чувственного. Поэтому Плотин сравнил человека не со
свободным гражданином и не с рабом, а с подёнщиком, который, с одной стороны,
исполняет волю своего работодателя, а с другой, всё-таки принадлежит себе.
Согласно Плотину, человек по собственной свободной воле
выбирает благо. Уход же от этой цели
означает предпочтение рабства: «VI.8.4 Порабощение заключается
в бессилии двигаться в направлении блага, — в склонении к чему-то другому...». Только восходя к
благу и становясь с ним единым, человек достигает истинной свободы и
независимости; только тогда он обретает истинную жизнь:
VI.9.9 Мы не отсечены от него;
мы не существуем отдельно, несмотря на то что телесная природа влечёт нас к
себе. Мы дышим и способны всё выдержать, потому что единое не таково, чтобы
дать, а затем удалиться, но даёт всегда — столь долго, сколько само остаётся
тем, что оно есть. Мы существуем более наполненно, когда обращены к нему; в нём
наше благо, а удаление от него влечёт одиночество и вырождение. Именно здесь
мир, прибежище для души, где нет зла; здесь её истинное знание, здесь она
бесстрастна, здесь она действительно живёт. Не объединённая с ним жизнь — лишь
тень, имитация реальной жизни.
В своих бедах нужно винить не крутые повороты судьбы, а себя
самого — за то, что не стал добродетельным, считал Плотин. Как
многие философы античности, он был уверен, что только выбор блага делает человека по-настоящему счастливым. Ни смерть друзей и близких, ни суровые
жизненные испытания этому не помеха. А
тот, кто избирает зло, лишает себя тем самым блага, и значит возможности
наслаждаться жизнью.
С течением времени счастье не возрастает; по-настоящему
счастливая жизнь пребывает одной и той же, утверждает Плотин. Память о благодатных временах, которые
остались в прошлом, сколько б они радости ни принесли, не сделает человека
счастливым; состояние счастья можно испытывать только в настоящем.
Скрижаль задумался над тем, в самом ли деле понятия времени и
счастья не пересекаются. И он увидел
обоснование такой точки зрения — во всяком случае, в пределах умопостроений
Плотина. Поскольку благо существует вне
времени, то единство с ним выводит существование приобщённой к нему души за
временны́е пределы. Иными
словами, время не властно над счастливым человеком.
*
В трактатах Плотина много сказано и том, как стать
счастливым, — как стать всем. Каждый
человек от рождения начинает жить чувствами, и многие до конца дней доверяют
только своим восприятиям, — высшие начала в них бездействуют. Люди же особой зоркости обретают несравнимо
большее: не удовлетворяясь красотой тел,
они всей сутью тянутся дальше — к красоте души и добродетелей. Такое духовное восхождение человека Плотин
сравнил с возвращением путешественника из долгих странствий в своё отечество.
Незримо
присутствуя во всём, бог своей великой силой влечёт к себе все живые
существа. Тем не менее каждый человек
для приобщения к богу и обретения счастья должен приложить личные усилия; бог
открывается лишь тому, кто хочет и способен его принять, говорит Плотин. «V.1.3 Поднимайтесь к нему, — побуждает он своего читателя. — Его не нужно искать далеко: не столь многое между вами». Это один из немногих случаев, когда Плотин обращается к
читателю напрямую. Тому, кто начинает
такое восхождение, он советует переключить внимание с внешнего мира на
внутренний. Любое внешнее стремление
тщетно; истинного величия каждый может достичь только направленностью своих
усилий в себя, — стремлением через себя в запредельное. Так как подобное познаётся подобным, истинную
красоту и благо может увидеть лишь тот, кто сумеет стать внутренне красивым и
внутренне благообразным; богом является тот, кто связан с богом, заключил Плотин.
Из сказанного им следует, что путь к богу проходит через очищения и
добродетели.
Плотин
развил мысль Платона о том, что душа человека в течение жизни обрастает
множеством зол. В нас есть чистое
начало, но из-за склонения души к телу и материи, из-за смешения с ними, душа
загрязняется. Необходимо отбить эту грязь — очистить душу, как золото от
налипшей на него земли: «IV.7.10 Очистившись, увидев себя, душа
изумится своему богатству и поймёт, что ей не нужно никакого другого
великолепия, кроме собственного, и будет счастлива оставаться только собой». Очищенной душе
становится ясно, что зло чуждо ей. Но
пока духовно прозревший человек видит бога как нечто отличное от себя, он ещё
не достиг конечной цели своего пути.
Достигнув же такого единства, ищущий становится тождественным с искомым,
познающий — с познаваемым. Тот, кто
восходит к богу, понимает, что он бессмертен.
Его душа становится самóй любовью. Такое состояние, в котором личное начало
отсутствует, уже нельзя даже назвать жизнью, это — сверхжизнь. И достигающие этого блаженны. Воссоединение души с богом Плотин сравнил с
достижением в любви наибольшего.
Судя по воспоминаниям Порфирия, сам
Плотин и жил, и умер счастливым человеком.
Его последней перед смертью фразой были слова о том, что он соединяет
всё божественное в себе с божественным во вселенной.
*
Скрижаль увидел немало общего между
миропониманием Плотина и ортодоксальных христиан. Сходство, как понимал он, объяснялось тем,
что идеологи христианства, так же как Плотин, в построении своего учения во
многом отталкивались от философского наследия античности, и в первую очередь —
от трудов Платона. Однако расхождений
между взглядами Плотина и положениями христианства было несравнимо больше, чем
совпадений. Эти разногласия касались
основополагающих представлений о мире. И
прежде всего Плотин с его убеждённостью в способность человека подняться в
этой, земной, жизни к первоначалу не мог согласиться с утверждением христиан об исключительности богосыновства их
вероучителя.
По свидетельству Порфирия, около Плотина
было много христиан, которые в прошлом придерживались философских
взглядов. Плотин на своих занятиях
полемизировал с ними. Свои возражения
против убеждений крестившихся философов он привёл в трактате, который Порфирий озаглавил
«Против гностиков» и включил во Вторую эннеаду в качестве девятой книги. Имя Иисуса в этом трактате Плотин не
упомянул, но направленность его высказываний здесь очевидна. Он пишет, что место около бога нужно полагать
не только себе, но и другим: «II.9.9 Следует стремиться самомý стать
совершенным, насколько это возможно, не считая, однако, что это под силу одному
тебе. Ведь думая так, ты не достигнешь
совершенства». Иными словами, тот,
кто убеждён в своём исключительном величии, лишает себя возможности стать
богом, насколько это дано человеческой душе.
*
Скрижаль постарался представить, какими словами Плотин мог бы
кратко и доходчиво поведать пытливым людям о мироустройстве и о выборе
правильной дороги в жизни. Он отобрал из
текстов эннеад такие суждения и занёс их в свою картотеку:
VI.5.1 Бог, который в каждом
из нас, один и тот же во всех. V.8.9 Он — одно и всё...
IV.4.41 Во вселенной существует единая гармония; всё звучит в
унисон; все находятся в родстве, даже противоположные друг другу. VI.5.7 Мы и всё вокруг нас — одно. Когда мы
смотрим не на то, от чего зависим, мы пренебрегаем нашим единством; глядя
наружу, мы видим многие лица; глядя в себя, мы видим во всём одно начало.
II.9.16 Любя кого-то, мы
испытываем тёплые чувства и к родне любимого человека, включая детей. Нужно
помнить, что каждая душа — чадо небесного отца.
VI.9.7 Бог не находится где-то
далеко, оставив всё остальное пустым; для тех, кто способны его достичь, он
присутствует, а для неспособных отсутствует. VI.8.21 И ты можешь
соприкоснуться с тем, о котором нельзя ничего утверждать и узнать...
III.6.6 В
сфере чувств душа дремлет, ведь она спит, пока находится в теле, а истинное
пробуждение не телесное... I.6.8–9 Закрой глаза и открой в
себе иное зрение, которое важней всего, но которым пользуются лишь немногие... Обратись в себя и смотри.
I.6.9 Никогда бы глаз не смог увидеть Солнце, не став
солнцеобразным. И душа никогда не увидит красоты, не став прекрасной. И значит
тому, кто хочет увидеть красоту и бога, прежде всего необходимо стать
прекрасным и богоподобным.
II.9.15 Добродетель, идущая к пределу и направляемая
размышлениями, являет Бога.
V.1.2 Почему человек
пренебрегает собой и гонится за другими вещами? Если ты можешь изумляться
одушевлённости другого, изумись себе!
V.1.3 Благодаря божественности души ты можешь быть уверен, что
достигнешь бога.
*
По рассказу Порфирия, за время, в течение которого он
находился рядом с учителем, Плотин четыре раза достигал воссоединения с
богом. Сам Плотин о своём духовном опыте
почти ничего не поведал. О пережитом
существовании единым, на которое он указал как на цель человеческой жизни, он
упомянул только несколько раз. Самым
пространным фрагментом из этих исповедальных строк было начало восьмой книги
Четвёртой эннеады:
IV.8.1
Это случалось много раз. Пробуженный от дремоты тела в себя — становясь внешним
по отношению ко всем другим вещам и сосредоточенный на себе, — я созерцал
изумительную красоту. Затем, более чем когда-либо уверенный в единстве с
величественным началом, я жил высшей жизнью, становясь идентичным с
божественным. Укрепившись в нём, достигнув равновесия с умопостигаемым, затем,
после единства с божественным, я опять нисходил в состояние рассуждения и
спрашивал себя: как так случилось, что я возвращаюсь? И каким образом душа
оказалась внутри тела, ведь она — то высокое начало, которым показала себя?
В передаче того, что запечатлелось у него в памяти при
соприкосновении с невидимым миром Плотин немногословен. Восходя к единому, все души испытывают
изумление, и влечение, и любовь, и трепет, но такие переживания больше
характерны для тех душ, которые в большей степени способны любить, говорит он;
духовный опыт не совсем одинаков у всех.
Душа человека, поддавшись влечению к единому, устремляется
гораздо выше тех истин, которые можно передать словами, заметил Плотин. Невозможность адекватно пересказать встречу
души с богом он объясняет рассудочностью мышления и тем описательным методом,
которым люди пользуются, передавая ход событий и явлений последовательно, одно
за другим. «V.3.17 Как может быть
изучено то, что является абсолютно простым? — спросил Плотин о едином и
продолжил: — Поэтому достаточно достичь
его в интеллектуальном контакте. В
момент соприкосновения нет ни возможности, ни
времени свидетельствовать об этом; рассуждения о пережитом возможны лишь
впоследствии. Мы должны думать, что видели его, когда душу внезапно озарил
свет. Этот свет от него и он сам».
Вера в философской системе Плотина никакого значения
практически не имеет. Из его
немногочисленных высказываний с упоминаниями о вере следует, что он скорее
противопоставлял веру истинному знанию.
Вера у Плотина, понятая в положительном смысле, — это вера человека в
свои возможности, вера, которая сопутствует созерцанию умопостигаемого мира и
крепнет по мере восхождения души к богу.
В лице Плотина Скрижаль встретил единомышленника в понимании того, что
истинной может быть только личная вера.
Путь к богу, по Плотину, лежит только через собственную душу.
*
Скрижаль долго находился под впечатлением прочитанного. Трактаты Плотина дали ему богатый материал
для размышлений. Особо интересным он
нашёл сказанное в них о едином. Гипотеза
Плотина о том, что первоначало является энергией, невольно подталкивала
Скрижаля к мысли, что известный физический закон сохранения энергии можно
рассматривать как частный случай иного, самого общего закона — закона
сохранения божественных сил, или проще: закона сохранения бога. Связывая ви́дение Плотина с положениями
физики, Скрижаль сформулировал бы этот закон так: в боге сохраняется абсолютно
всё.
Одним из следствий этого закона могло быть то, что
возникновение видимого мира — событие, которое богословы называют Творением, —
означает не более чем переход энергии из одного состояния в другое: из
невещественного в овеществлённое, о чём по сути и говорит Плотин. Другим следствием этого закона мог бы явиться
вывод о смерти как переходе энергии жизни в одну из божественных энергий. Это означало бы, что энергия, которую человек
нёс в себе, никогда не исчезнет. Однако
подсказок на вопрос о том, в какую именно из божественных энергий превращается
жизненная энергия человека, эннеады не давали.
Из школьных уроков физики Скрижаль знал, что существуют
различные виды энергии: механическая, тепловая, электромагнитная, гравитационная,
ядерная. Теперь, после осмысления трудов
Плотина, он отнёс бы все эти скрытые в материи силы, условно говоря, к
физическим энергиям и выделил бы ещё один ряд энергий, таких как энергия жизни,
энергия разума, энергия любви, энергия ненависти, — те, которые существуют на
духовном уровне. Происходит ли
перераспределение сил между этими двумя группами энергий, — раскладывается ли,
скажем, энергия разума на тепловую, механическую и другие составляющие, или же
наоборот, первичной нужно считать энергию разума, от которой возникает всё
многообразие физических энергий, — на этот вопрос у Скрижаля не было
ответа. Зная, что в атоме, к энергии
которого могло быть, наверное, сведено всё происходящее с материей, существуют
противоположные силы притяжения и отталкивания элементарных частиц, он понимал,
что физики, считающие первичной материю, в этих ядерных силах могут усмотреть
зародыши проявлений духа — сил любви и ненависти, а идеалисты, разделяющие
взгляды Плотина, могут увидеть в ядерных силах отдалённые, слабые проявления
первичной, божественной энергии.
*
Теперь Скрижаль несколько иначе посмотрел на присущую многим
людям веру в переселение душ. Такой
довольно распространённый взгляд на то, что происходит с живыми существами
после смерти, мог являться просто интуитивной упрощённой интерпретацией закона
сохранения энергии — закона сохранения бога.
Задумавшись над тем, в какую именно из энергий превращается
жизненная энергия человека после смерти, Скрижаль склонился к мысли, что
говорить здесь, видимо, нужно не о превращениях энергии, а скорее о продолжении
её существования на тех же энергетических уровнях — на тех же «духовных
волнах», на которых эта энергия находилась до разрыва души с телом.
*
Ещё задолго
до окончания учебного года в Стэнфордском университете сын Скрижаля нашёл там
же, в Калифорнии, работу на лето.
Скрижаль знал об этом, но показал резюме сына руководителю одного из
отделов своей компании, с которым он время от времени общался по служебным делам. И начальник, посмотрев резюме и увидев
достижения студента за годы учёбы в школе и в университете‚ сказал‚ что возьмёт
его в свой отдел на три летних месяца.
*
Плотин сидел в небольшой беседке, увитой
виноградной лозой. Отсюда хорошо
просматривалось море. В такие блаженные
для него часы он терял ощущение и времени и пространства; его мысли утрачивали
всякую определённость и отступали вовсе; сознание рассредотачивалось и
рассеивалось, как тает на небе последнее облачко в ясный солнечный день. Вот и теперь он не смог бы определить, где присутствует
больше всего: в этой ли ветвистой лозе, у которой будто не было ни конца, ни
начала, или в этих алых головках маков, высаженных с обеих сторон садовой
дорожки, или в туманно-голубоватой дымке, в которой небо сходится с морем. Он не просто созерцал жизнь как целое, без
границ между пребыванием в теле и вне тела, но сам был этим единым и
единственным существованием. Он длился
везде. Точнее говоря, его не было нигде,
хотя каким-то странным образом он пребывал повсюду. И в этом дряхлом теле, которое уже отработало своё, он тоже
присутствовал. Как пуповина связывает
новорожденное дитя с матерью, так нечто ещё соединяло его именно с этой плотью,
именно с этим складом человеческого ума.
Именно здесь, в его разуме, начиналась найденная когда-то и пройденная
им дорога к сознанию многоликого единого...
Его память, как школьная дощечка для письма, тоже помалу очищалась и от
воспоминаний, и от знаний. Но и память
кое-что ещё удерживала. Когда-то он
только предполагал, что такое кажущееся ничего-незнание по сути и значит быть
богом. Теперь он в этом не сомневался.
Его возвратил на землю голос кухарки.
Она звала обедать.
К нему опять вернулось чувство времени и пространства. С этим осознанием узких рамок личного
существования вернулась и усталость от жизни в теле. И всё же изнеможение плоти не омрачало тихой
радости, согревавшей душу; его усталость была утомлённостью человека, который
проделал очень длинный и трудный путь, но достиг своей цели.
Он не хотел есть и покачал головой. Кухарка развела от досады руками и
потоптавшись на месте, ушла.
Он совсем перестал разговаривать. Когда силился вымолвить слово, из груди
выходил только глухой хрип. Да и не
нужна была ему больше речь. Болезнь
горла просто помогла избавиться от общения с внешним миром. И тот минимум зрения, который остался, его
тоже вполне устраивал; незачем было видеть второстепенное. Его не тревожило и то, что подслеповатость не
позволяла больше делать записи; он высказал всё, что хотел. Казалось, сама природа дала ему ясный знак:
погостил — и пора возвращаться домой.
Сознание временности пребывания в теле усиливалось, возможно,
оттого, что и здесь, в имении Кастриция, он тоже был
не более чем гостем. И всё-таки хорошо,
что свои последние дни можно провести в этом тихом уголке Кампании, вдали от
суетного Рима, подумал он. Ему
доводилось жить тут подолгу и прежде. Он
любил этот блаженный островок земли, где Лирис впадает в Тирренское море. Он опять с благодарностью подумал о своих
друзьях: о покойном Зефе, которому прежде принадлежало это имение, и о
Кастриции, которому Зеф перед смертью продал этот райский уголок на условиях,
что он, Плотин, может жить здесь столько, сколько сочтёт нужным.
Мысли о Зефе опять вернули его к размышлению о жизни и
смерти. В хитросплетениях этих переходов
души из сверхчувственного мира в видимый и обратно заключалась самая большая
скрытая от людей загадка. Но тайна эта,
как знал он, поддаётся познанию; разгадка сущности смерти просто требует от
пытливого ума определённых усилий. Не
прозреть сообщённость обоих миров — значит не понимать главного, не видеть
главного в себе. Переход из одного мира
в другой может казаться чем-то неосуществимым только для того человека, который
считает себя всецело пребывающим в одном из них и не подозревает о своей
причастности к другому. Но если некто
находящийся частью в одном мире, а частью — в другом осознаёт, что эти две
смежные действительности представляют собой по сути единую реальность, то свой
уход из одного мира он понимает не как смерть, а как внутреннее изменение
своего состояния.
Плотин допускал, что мог ошибаться в каких-то выводах. Но он был уверен в одном: жизненная энергия
человека никак не может исчезнуть безвозвратно.
Если в этой, земной, жизни Зеф любил людей, был хорошим врачом и помогал
больным, то каким образом энергия, которую он отдал другим, могла бесследно
исчезнуть? Часть её безусловно осталась
здесь, хотя бы в той же любви Зефа, которая по-прежнему грела многих, и его,
Плотина, тоже... Но более всего душа
остаётся там, где по существу и пребывала.
Если со смертью Зефа энергии его души стало меньше тут, значит её стало
больше там, ведь ничто не исчезает. С
переходом, который люди называют смертью, жизнь, разделённая на ту и эту,
возможно, и обретает свою полноту...
Он хорошо понимал и то, что освобождение от тела связано с
неизбежными потерями: оставляя чувственный мир, душа теряет присущее только
этому миру представление о времени, — о том, что такое прошлое, настоящее и
будущее. А это влечёт за собой утрату
памяти о существовании в теле. Такое
понятие, как смерть, становится для души тоже чем-то нереальным, лишённым
всякого смысла. Если бы кто-нибудь
спросил у Солнца: «Что такое ночь?», и если бы Солнце соизволило отозваться,
оно, пожалуй, ответило бы: «Ночь — это нечто из мира фантазий».
На потери души, которая освободилась
от тела, можно смотреть и как на её обретения.
Наибольшее из них — обретение ничем не разделённого единства. Обособленность тел мешает людям осознать
нерасторжимость сути.
Он не видел никаких границ между главным в себе, в Зефе и
всех созданиях природы — и тех, которые обитают на этом свете, и как будто
ушедших: он жил одной душой со всеми.
Мысли о смерти его уже давно не пугали.
Смерть может страшить лишь того, кто не знает, что такое жизнь.
____________________
Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»