Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 3. Становление философской веры в дохристианском мире
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Становление философской веры в дохристианском мире.
В первых двух веках по
христианскому летосчислению потомки древних греков и римлян и те жители
Средиземноморья, которые в значительной степени усвоили греческо-римскую
культуру, тянулись к знаниям. Пытливые люди всё больше интересовались
философией. Мировоззрение многих развитых натур приобретало характер
философской веры — той веры, которая идёт от разума и основана на личных
убеждениях, а не на ритуалах и религиозных традициях предков.
Свободное интеллектуальное
развитие народов Средиземноморья продолжалось до утверждения христианства в
качестве государственного культа Римской империи. Усиление влияния церкви
привело к тому, что философские суждения, которые противоречили христианским
догматам, оказались под запретом.
*
При всём различии между учениями платоников, перипатетиков,
киников, стоиков, эпикурейцев и скептиков, взгляды сторонников всех этих
философских школ сходились на том, что счастливую жизнь человеку не обеспечит
ни материальный достаток, ни определённое социальное устройство общества, ни
какая-то особая политика государства, ни догматы одной из массовых религий;
человек может стать счастливым благодаря только личным усилиям, которые
продиктованы разумом. Причём
представления о характере этих усилий
у большинства философов были тоже очень близки.
Платоники и перипатетики, как стали
называть учеников и последователей Аристотеля, утверждали, что благо и счастье
человека состоит в деятельности, сообразной с требованиями добродетели. Платоники смотрели на проявление добродетели
как на уподобление богу, в чём видели цель жизни человека. Именно о таком надлежащем людям стремлении
высказался Сократ в диалоге Платона «Теэтет»: «176b Стать подобным богу — значит стать
добродетельным, справедливым и мудрым». Такое суждение о
лучшем для человека образе жизни восходит по сути ещё к Пифагору — к его завету
следовать богу.
Стоики соглашались с приверженцами Платона и Аристотеля в
понимании того, что усвоение принципов нравственности необходимо для счастья,
но они расходились с платониками и перипатетиками по вопросу о том, является ли
добродетель единственным фактором, который служит залогом наслаждения жизнью,
или же материальные блага и физическое здоровье человека являются непременными
составляющими этого условия. Стоики
считали, что богатство и бедность, здоровье и болезни не имеют значения для
достижения счастья. Приверженцы учения
Аристотеля полагали, что некоторое количество физических и внешних благ человеку для счастья
необходимо, а платоники придерживались средней точки зрения по отношению к этим
взглядам.
По сравнению со стоиками, на ещё более жёсткой позиции по
вопросу о благах материального мира стояли киники. Со стоиками их сближало то, что условием
достижения личного счастья они называли добродетель и что они также стремились
жить по законам природы, однако киников отличало то, что они приходили к
желанному согласию с собой и с миром через умаление потребностей тела, тогда
как стоики шли к той же цели через раскрытие в себе духовных резервов и
способностей разума. Стоики смотрели на
требования нравственности гораздо шире киников: они считали добродетель
проявлением всеобщего закона вселенной.
Если для платоников,
перипатетиков, киников, стоиков и скептиков душевный покой, внутренняя
гармония, удовольствие от жизни были логичным результатом следования вполне
определённым идеалам, то для эпикурейцев удовольствие являлось ближайшей целью,
— целью самой по себе. Добродетель
служила для них подсобным средством — из тех, которые помогают добраться до
берега умиротворения.
*
Расхождение во взглядах по
вопросу о том, что первично — добродетель или удовольствие, — напоминало
Скрижалю спор о том, что появилось раньше: курица или яйцо. Из этих разногласий он вынес для себя
главное: сторонники всех философских течений Древнего мира сходились на том,
что без одного нет и другого: человек не может быть счастлив без естественного,
ставшего частью его натуры,
следования законам нравственности.
В учениях платоников,
перипатетиков, киников, стоиков, эпикурейцев, скептиков, а также интеллектуалов,
чьи взгляды не укладывались в это, во многом условное деление самостоятельно
мыслящих людей на фракции, отчётливо обозначился столь характерный для
Западного мира индивидуализм; представители разных философских школ учили о
самодостаточности развитой личности. В
многообразии глубоких, интересных, логически обоснованных суждений Скрижаль
увидел проявления новой веры, которая зарождалась в античности, — веры мудрого
человека, философской веры.
*
За чтением литературных произведений, которые датированы античной эпохой и
первыми двумя столетиями становления христианства, Скрижаль ещё более убедился
в том, что популярность философской веры в Западном мире из века в век
росла. По мере упадка греческой
цивилизации и с распространением эллинизма в Римской империи представители
различных философских течений Древней Греции стали появляться в Риме. Кинизм нашёл здесь своих приверженцев в среде
неимущих классов, а стоицизм — среди аристократии. О бродячих киниках и стоиках говорит римский
поэт Марциал, который жил в I
веке новой эры, а его современник Дион Хрисостом заметил, что бродячих
философов в Риме больше, чем сапожников и шутов.
К философскому осмыслению жизни стремились в то время многие люди, и не
только в столице империи. Тот же Дион
Хрисостом, который сам был киником, сравнил кинизм в Александрии с модой. И как случается это с любым новым движением,
появились подражатели и просто проходимцы, которые в популярности философов искали средство заработать деньги или
добиться каких-то корыстных целей. В
речи «К гражданам Александрии» Дион говорит, что в городе много так называемых
киников, не имеющих ничего общего с истинными философами: они добывают себе
средства к существованию у доверчивых простолюдинов и моряков с помощью грубых
шуток и сплетен.
Сатирик Лукиан, живший во II веке новой эры, посмеивался и над людьми, и
над богами. Наиболее язвительными
Скрижалю показались его насмешки над философами. Ухмылки и сарказм Лукиана свидетельствуют о
том, что увлечение философией было массовым явлением. Во фрагменте, который Скрижаль выписал из
диалога Лукиана «Дважды обвинённый, или Судебное разбирательство», бог Зевс
утешает Правду тем, что уже прошли те времена, когда такого её радетеля, как
Сократа, люди могли осудить на смерть.
Ободряя Правду, бог уверяет её, что теперь на земле всё иначе:
6 Ты
видишь, как много посохов, коротких плащей и сумок? Повсюду длинные бороды и книжные свитки в левой руке. Все
философствуют о тебе; портики полны людей, которые собираются в компании и
команды, и нет никого, кто не хочет, чтобы его считали отпрыском Добродетели.
Многие, оставив своё ремесло, обратились к котомке и плащу и с почерневшим на
солнце лицом, подобно эфиопам, превратились из кожевников или плотников в
доморощенных философов, и они
ходят повсюду, восхваляя тебя и твои достоинства. Получается по пословице, что
скорее упавший на корабле человек не стукнется в доску, чем взор, обращённый
куда бы то ни было, не встретит философа.
Скрижаль понимал, что Дион Хрисостом не оставил бы свидетельств о моде на
философию, если бы тяга к знаниям в I–II веках не была бы значительным явлением
по крайней мере в культурных центрах Римской империи. Пересмешник Лукиан, который странствовал по
всему Средиземноморью и в своих сочинениях ориентировался на массового читателя,
тоже не стал бы в столь многих диалогах трунить над философами, если бы его
современники не интересовались трудами умнейших мужей древности. В сатире, названной «Неучу, который покупал
много книг», Лукиан упомянул о некоем Неанфе, заплатившем огромную сумму, три
тысячи драхм, за простой глиняный светильник стоика Эпиктета: Неанф приобрёл
его только потому, что светильник когда-то принадлежал этому известному
философу. А другой человек, продолжает
Лукиан, заплатил шесть тысяч драхм за посох киника Перегрина. Желания заполучить личные вещи знаменитых
философов за любые деньги служили косвенным, но также красноречивым
подтверждением того, насколько высоко у народов Средиземноморья ценили знания в
первые века новой эры. Даже невежды, над
которыми смеётся Лукиан, покупали книги, чтобы казаться просвещёнными людьми.
*
Речами о несправедливости в обществе и рассуждениями о боге,
которого можно узреть только разумом, философы подрывали и без того шаткие
основы народной религии.
Интеллектуалы-вольнодумцы представляли собой такую силу, с которой
вынуждены были считаться даже римские власти.
Философов преследовали. В I веке,
при императорах Нероне, Веспасиане и Домициане, их изгоняли из Рима и
Италии. Гонители не добились
желаемого. Приверженцы различных
философских взглядов появлялись повсюду, даже в самых далёких провинциях
империи. Одни из них открывали свои
философские школы, другие вели беседы в тесном кругу знакомых или же
проповедовали первым встречным, а некоторые собирали своими выступлениями большие
массы слушателей.
*
После долгой мучительной внутренней
борьбы Скрижаль решил расстаться с Леной.
И он стал думать, как сделать это.
Ему хотелось только одного: причинить ей как можно меньше боли. Возможно, он облегчил бы её страдания,
сказав‚ что встретил другую женщину. Но
Скрижаль тут же отбросил эту мысль.
Обманывать он не умел и не стал бы лгать даже из таких благих
побуждений.
*
Вольноотпущенник Эпиктет, рождённый в Малой Азии, преподавал
философию в Риме, а затем, после изгнания философов в 94 году по указу Домициана, открыл свою школу в Северной Греции — в
Никополе. Здесь, в далёком от Рима
небольшом городке он вовсе не чувствовал себя вдали от центра мира. Эпиктет был убеждён, что место пребывания
тела не имеет значения; главное, чтобы можно было жить в соответствии с
природой — с природой человека, то есть так, как велит бог.
В прошлом, за изучением истории Древнего Рима, Скрижаль нашёл
только фрагменты бесед Эпиктета со своими слушателями; эти интересные лекции
записал один из них — историк Флавий Арриан.
Теперь у Скрижаля был полный текст «Бесед», и он мог прочесть все четыре
книги.
*
Эпиктет поражался тому, что люди
приезжают издалека в Олимпию посмотреть на творения Фидия, а творение
самогó бога, которое находится там, откуда уезжать не надо, не
рассматривают: люди не видят главного — не хотят заглянуть в себя, изучить свой
внутренний мир; лишь немногие задумываются и над тем, чтó собой
представляет мироздание, и кто управляет миром, и для чего создан человек, и
есть ли какая-то связь между богом и людьми, и возможно ли, чтобы город или
даже домашнее хозяйство не могли существовать без того, кто заботится обо всём,
а в мироздании, где царит такой строгий и продуманный порядок, никакого
правителя не было. Толпа потешается над
людьми, которые размышляют об этом, сетовал Эпиктет. «2.14 Если бы звери обладали каким-то сознанием, они
тоже смеялись бы над теми, кто дорожат чем-то иным, кроме корма», — грустно шутил он.
В 60-х годах первого века в Никополе
останавливался и жил, по крайней мере перезимовал, апостол Павел. Спустя тридцать лет — ко времени, когда здесь
поселился Эпиктет, — в Никополе уже наверняка существовала христианская
община. И простодушные христиане,
которые снисходительно относились к бывшим единоверцам — в частности, из-за
того что одни считали верховным богом Зевса, а другие Юпитера, — смотрели на
философов тоже, должно быть, свысока.
Только просвещённые умы понимали, что ни одно из словесных обозначений
высшей в мире силы — «Эль», «Ахура», «Зевс», «Юпитер» — не хуже и не лучше
другого, включая слово «бог». Именно об
этом — об условности всех имён бога — высказался Сенека в трактате «О
благодеяниях». Эпиктет порой называл
бога Зевсом, но так же как Цицерон, Сенека и многие другие интеллектуалы, видел
в нём безличностное начало, которое управляет вселенной.
Бог — отец всех людей; бог непрестанно печётся о каждом, поэтому никто не является
сиротой, а из того что каждый человек — сын бога и что все люди — братья,
следует также, что надо быть терпимым ко всем, даже к рабу, учил Эпиктет. Больше того, в главном человек может стать
равным богу:
1.12 Разве ты не знаешь,
какую малую частицу ты представляешь собой по сравнению с целым? Однако это
относительно тела, а твой разум не хуже и не меньше божественного, поскольку
разум не измеряется ни длиной, ни высотой, а только суждениями. Так не
определишь ли ты своё благо в том, в чём ты равен богам?
Соглашаясь со многими мудрыми людьми,
которые приходили в мир до него — от Сократа до Сенеки, — Эпиктет говорит, что
человек, осознавший своё родство с богом и со всеми жителями Земли, считает
своей отчизной не пределы родного города или государства, а весь мир, и как
гражданин мира думает не о своём преуспевании, а о благополучии целого. Такой сподвижник бога действует в соответствии
с природой человека и тем самым достигает наибольшего из отпущенного людям
чувства удовлетворения и счастья.
*
Хотя разум роднит человека с богами,
лишь немногие следуют своей природе — божественному в себе; в большинстве люди
уклоняются от этого родства и до того пекутся о нуждах тела, что ради ублажения
плоти готовы на всё, а омертвение души их не волнует, печалился Эпиктет. Но ценить то, что относится к внешнему миру,
— значит подчиняться другому, чужому, говорил он. Эпиктет называл другим, чужим, всё, что не
зависит от человека, в частности — сохранность тела или имущества. «4.1 Если ты станешь испытывать привязанность к
чему-нибудь из этого как к своему, то понесёшь наказание, которого заслуживает
тот, кто домогается вещей, принадлежащих другим», — учил он. Своим для человека является только
правильность суждений, правильность устремлений и осмотрительность в том, чего
нужно избегать, пояснял он; иными словами, своё — это всё то, что зависит от
воли самогó человека, чего отнять нельзя. А кто дорожит бренным телом, имуществом,
славой, должностями — тот сдался в рабство, стал подвластным принуждениям со
стороны других и потому всё время испытывает трудности. Если влечения такого человека не достигают
цели, то делают его несчастным, а если осуществляются, то опустошают его.
Ход мыслей и выводы Эпиктета близки
рассуждениям Сенеки. Эпиктет тоже
утверждал, что существует лишь один путь к благоденствию — жить в соответствии
со своей природой: стремиться к совершенствованию, быть стойким и совестливым,
честным и справедливым, любить близких, делать добро, помогать другим, быть
угодным богу, а не высокопоставленным лицам, то есть желать того, что хочет
бог, избегать того, что бог не хочет, и не считать своим ничего из того, что не
зависит от собственной воли; всё остальное нужно предоставить богу. Мудрый, добродетельный человек подчиняет свой
разум правителю мира, как добрые граждане — закону страны. Только так можно стать не подверженным любым
невзгодам и печалям, обрести свободу и жить счастливо. А тот, кто противится законам бога, расплачивается
за эту борьбу, за неповиновение; такой человек живёт в страхе, в печали, в
смятении, говорил Эпиктет. Передавая то
же самое другими словами, он пояснял, что свобода и благоденствие обретается не
достижением того, что хочется, а контролированием желаний, — согласованием их с
тем, что предназначено природой, то есть с желаниями бога. Тот, кто уяснил эти непреложные законы жизни
и подчиняется им, не страшится никого и ничего — ни тирана, ни тюрьмы, ни
изгнания, ни болезни, ни даже смерти.
Следовать этим законам вовсе не тяжело, учил Эпиктет; напротив: кто
становится единосущным богу — единым с ним суждениями и намерениями, — тот
абсолютно естественно соглашается и с перипетиями своего земного пути и с
миропорядком. Такого человека нельзя
обратить в рабство. В тюрьму можно
бросить бренное тело, а то, что человек представляет собой на самом деле,
лишить свободы невозможно. Даже сам бог
ни у кого не может отнять свободу воли, пояснял Эпиктет. У того, кто понимает это и живёт в
соответствии с законами природы, нет хозяина, нет господина:
4.7 Никто
не имеет власти надо мной. Бог сделал меня свободным. Я знаю его указания, и
уже никто не может поработить меня. У меня есть настоящий защитник моей
свободы; у меня есть настоящие судьи.
4.12
...Никто не властен над волей другого человека. Поэтому благо
и зло присущи только воле. Никто не может обеспечить мне благо или вовлечь во
зло, но только я один имею над собой власть в этих вещах. А поскольку они
находятся у меня в полной сохранности, зачем мне беспокоиться о внешнем?
Свобода воли — это самый великий дар
бога человеку, и нужно быть благодарным за него богу, но этот дар может
обернуться пороком или же стать добродетелью, может привести к счастью или к
несчастью, говорил Эпиктет. Он не раз
повторял, что всё относящееся к внешнему миру и не зависящее от нашей воли не
является злом, не касается нас, не имеет к нам никакого отношения, а желающий
блага может найти его у себя. Больше
того, блага достигает лишь тот, кто отказывается от притязаний на ценности
внешнего мира. Эпиктет обосновывал это
убеждение: сущность бога — в разуме, в знаниях, и значит именно здесь находится
благо, так как сущность бога и сущность блага совпадают. Поэтому роднее блага нет ничего, даже родства
с самыми близкими людьми. Но по-настоящему
любить — и близких, и незнакомых — способен лишь тот, кто знает, что такое
истинное благо.
*
Бог создал всех людей, чтобы они были
счастливыми; несчастным человек становится лишь по своей вине, а не по вине
кого бы ни было, учил Эпиктет. Ни род
занятий, ни должность, ни семейное положение, ни степень достатка, ни повседневные
тяготы не имеют значения. Несчастьем
может быть только одно — утрата человеческого в себе: благожелательности,
совестливости, честности. Добродетельный
человек чувствует себя счастливым; его радует само сознание того, что он
повинуется богу; с ним не может случиться никакой беды, ему нельзя причинить
никакого зла. Смерть — тоже не зло, ведь
и жизнь сама по себе не является благом, утверждал Эпиктет; смерть — это
естественный процесс, происходящий с материей, то есть с другим. Человек страшится ухода из мира лишь потому,
что не знает, кто он такой. В
самóй кончине нет ничего ужасного, но страх перед ней действительно
опасен: он служит причиной многих зол и пороков.
Смерть относится к области того, что не
зависит от свободы воли, смерть — это возвращение чужого; она необходима
установленному миропорядку для круговорота вещей, пояснял Эпиктет. Что может исчезнуть во вселенной? — спрашивал
он слушателей, побуждая их побороть страх смерти. Он не верил в существование подземного
царства мёртвых и учил, что человек, покидающий мир, возвращается к
дружественным, родственным ему началам.
Наряду с другими интересными суждениями
о смерти, Скрижаль занёс в свою картотеку фрагмент из двадцать четвёртой главы
третьей книги «Бесед», — из диалога Эпиктета с воображаемым собеседником:
— Так значит, я больше не буду
существовать?
— Ты не будешь существовать, но будет
существовать нечто другое, что сейчас нужно миру. Ведь и родился ты не тогда,
когда сам захотел, но когда миру это было необходимо.
Добродетельный человек подчиняется богу
до конца — до последнего наказа об уходе из мира: «1.29 Если бог
возвестит отступление, как Сократу, то следует повиноваться ему, как
главнокомандующему». Уходить из
жизни нужно с признательностью, довольным, как с празднества, на котором
посчастливилось побывать:
4.1
Уйди как благодарный и скромный человек. Дай место другим; другие тоже должны
родиться, как родился ты, и родившись, должны занять своё место, должны иметь
жилища и всё необходимое. Но что им останется, если предшествующие не уйдут?
Почему ты такой ненасытный? Почему недовольный? Почему хочешь столпотворения в
мире?
Тому, кто осознал, что рождён для
принесения пользы миру и что в тех же целях должен умереть, уже безразлично,
каким образом это произойдет: от лихорадки, или на поле боя, или от черепицы,
которая упадёт на голову. Сколько бы ни
довелось пожить, мудрый человек будет благодарен богу за возможность увидеть
мир и поспособствовать его благоустройству.
*
Так же как многие проницательные люди,
Эпиктет уяснил, что нельзя жаловаться на судьбу и нельзя обвинять в своих
горестях кого бы то ни было. Тем, кто
посещали его школу, он внушал, что бог дал людям способности, благодаря которым
каждый может переносить все трудности; нужно только понять, что является в
жизни главным и что такое смерть:
3.24
Когда ты испытываешь к чему-то привязанность, не считай, что это не может быть
отнято, но относись к нему, как к хрупким вещам вроде глиняного горшка или
стеклянного сосуда, чтобы когда разобьётся, ты помнил, чем он был, и чтобы ты
не терял самообладания. [...] Напоминай себе, что те, кого ты любишь, смертные;
что ты любишь то, что не является твоей собственностью. Данное тебе дано не
так, что его нельзя отнять, — не навсегда, но как смоква или гроздь винограда: в
определённое время года. А если ты хочешь их зимой, ты просто глуп.
Недовольных, которые жаловались на удары
судьбы и тяготы существования, Эпиктет убеждал в том, что в жизни нет
безвыходных ситуаций. Часто напоминая
слушателям о величии и силе духа, которые даны людям для преодоления любых
невзгод, он говорил, что в крайнем случае можно уйти из мира по своей
воле. Тем не менее Эпиктет советовал
нести службу жизни до конца:
1.9 Друзья, подождите
бога. Когда он даст знак и освободит вас от этого служения, тогда идите к нему.
А пока оставайтесь на том посту, куда он вас определил. [...] Подождите,
не уходите безрассудно.
Назначение философии, и задачу своей
философской школы в частности, Эпиктет как раз и видел в том, чтобы
подготавливать людей ко всему, что может случиться в жизни, помочь каждому
понять, что такое благо и зло, в чём заключается счастье и несчастье человека,
о чём следует заботиться прежде всего и как жить в соответствии с законами
духа.
Эпиктет сравнивал свою школу с
лечебницей, из которой слушатели выходили испытав не удовольствие, а боль, —
боль разрыва с тленным. Преодолевая эту
боль и прозревая свою связь с непреходящим, человек становился свободным,
осознавал своё богосыновство и важность возложенной на него миссии; иными словами,
обретал философскую веру.
*
До тех пор, пока народы греческо-римского мира не
деградировали — сначала под влиянием христианских мечтателей-миссионеров, а
затем в результате принудительного крещения, — людей с философской верой можно
было встретить в Средиземноморье повсюду, во всех слоях общества, даже на
вершинах власти. Один из наиболее видных
представителей позднего стоицизма император Марк Аврелий вошёл в историю
философской мысли благодаря своим записям, известным под названием
«Размышления», или «Наедине с собой». В
отличие от нетерпимых к разномыслию императоров I века, он понимал
естественность того, что мировоззрения людей не совпадают, и он содействовал
свободным исканиям пытливых умов. В 176
году по его указу в Афинах на базе существовавших
здесь философских школ были учреждены четыре кафедры: платоновская,
аристотелевская, стоическая и эпикурейская.
Каждой из этих кафедр Марк Аврелий назначил содержание в размере десяти
тысяч драхм в год. В его записях есть
зрелая, выношенная мысль: «VIII.56 Хотя мы и рождены преимущественно друг для друга,
руководящее начало каждого из нас имеет свои собственные полномочия».
Идеологи христианства определяли истину по результатам голосования на
церковных соборах. В качестве
доказательства неверности взглядов всех философов они приводили именно тот
факт, что суждения философов не согласуются между собой. Подумав об этом, Скрижаль вспомнил
убедительный довод учёного мужа Посидония, который окончил свои дни в середине
I века античной эры. «VII.129 Не следует оставлять изучение философии из-за
разноречий философов, ведь на этом основании нам следовало бы отказаться и от
самой жизни», — передал его слова Диоген
Лаэртский. Блюстителям
единомыслия Посидоний резонно возразил, что разнообразие суждений отражает
разнообразие самогó мира.
*
Проследив развитие философских взглядов до конца II века,
Скрижаль надолго отложил тома и справочники в сторону. В эпоху, в которой он мысленно находился,
христиане, так же как приверженцы различных философских школ, представляли
собой значительную силу. Философская
вера и молодая христианская религия, продвинутая на Запад апостолом Павлом,
достигли в это время приблизительно одинакового влияния на умы жителей Римской
империи. Сделав такой вывод, Скрижаль в
очередной раз решил оглядеться и оценить расстановку сил в том духовном противостоянии, в котором Восток одержал победу над Западом.
Начавшееся ещё с середины V века античной эры постепенное сближение
культур Древней Греции и Римской республики, а вернее — заимствование римлянами
достижений греческой цивилизации, становилось с каждым веком всё заметнее. И та безликость древних римлян, на которую
Скрижаль обратил внимание при изучении истории, всё больше оставалась в
прошлом. В Риме начиная со времён
Пунических войн появлялись выдающиеся, независимые в своих суждениях
личности. А в II–III столетиях новой эры
эти родственные цивилизации уже сближало и то, что их древние национальные
верования растворились в новых религиозных традициях. Культ красоты и силы в Элладе с его богатой
мифологией — культ, столь многогранно, столь талантливо отображённый в
искусстве, фактически умер. Доживала
свой век и народная религия римлян.
Введение культа императора в качестве замены поклонения древним
национальным богам не помогло Риму в его борьбе со сторонниками чужеземных
вероучений. Серьёзно противостоять
мистике Востока, как понимал Скрижаль, могла только вера самостоятельно
мыслящих людей. Именно такая,
философская, вера, которая по духу была близка просвещённым грекам и римлянам,
могла стать для них и для всех носителей греческо-римской культуры следующей,
наиболее естественной ступенью в духовном росте.
*
Противоборство между
интеллектуальными силами Западной цивилизации и напористостью христианских
миссионеров на рубеже II–III веков отражало конфликт между верой развитых
личностей, идущей от разума, и верой крестившихся жителей Средиземноморья,
идущей от скрытых желаний души, от неконтролируемых разумом движений
сердца. Вполне отдавая себе отчёт в
условности такого деления всего многообразия убеждений людей, Скрижаль видел в
нём два главных различия в верованиях.
Многие философы, начиная от
Пифагора, считали именно разум высшим в человеке началом, которое позволяет
постигать существующее положение вещей в мире.
И ход истории это подтверждал; обо всём, что веками лежало вне области
достоверных знаний, ближе к истине оказывались представления, продиктованные
трезвыми доводами.
Вера, идущая от сердца, от
чувств или кем-то внушённых взглядов, может дать и даёт людям утешение в жизни,
но она почти слепа. Оставаясь успокаивающим
и даже приятным дурманом, который отключает или затуманивает действие разума,
как бывает после выпитого бокала вина, такая вера многим действительно помогает
жить. Но когда она принимает формы
массовой религии, её глашатаи обретают власть, провозглашают её единственно
истинной и далее объявляют этот опьяняющий напиток обязательным для всех. Прежде мирная, не шедшая в своей пропаганде
дальше увещеваний, массовая религия, становится воинственной и несёт смерть
приверженцам других убеждений. Именно
такое, поначалу невинное, наступление мечтателей с Востока на интеллектуальные
устои греческо-римского мира произошло в Средиземноморье. Для Западной цивилизации оно закончилось
трагически.
*
Сопоставление идеалов носителей греческо-римской культуры на
рубеже II–III веков с системой ценностей христиан, их современников, помогло
Скрижалю увидеть разницу в стремлениях этих мировоззренческих сил, вступивших в
противоборство.
Эллины гордились достижениями и влиянием своих
государственных мужей, философов, поэтов, скульпторов, архитекторов и учёных
людей, среди которых были и женщины.
Римляне с юношеский лет постигали науку жизни на примерах мужества,
самоотверженности, самообладания и честности своих старших современников, а
также по книгам, запечатлевшим судьбы их известных соотечественников. Из прочитанного трактата Цицерона «Об
обязанностях» Скрижаль запомнил случай о перебежчике от царя Пирра, который
воевал с римлянами. Перебежчик пообещал
сенаторам, что отравит царя, но сенаторы не только не приняли этот низкий,
коварный по отношению к врагу замысел, но и выдали перебежчика царю Пирру. В том же трактате Цицерон рассказал и о
мужественном поступке политика и военачальника римлян Марка Атилия Регула. Во время Первой Пунической войны Регул попал
в плен к карфагенянам, и они отправили его в Рим для переговоров об обмене
пленными. В сенате Регул высказался
против того, чтобы его, старика, обменяли на молодых военачальников карфагенян. А поскольку он дал врагам слово вернуться,
Регул отправился в обратный путь — отплыл в Африку, понимая, что примет смерть,
и был действительно казнён.
Из недавно прочитанных писем Сенеки Скрижаль также вынес
примеры героизма, твёрдости духа, самообладания эллинов и римлян. Так, в одном из писем Луцилию Сенека
рассказал о греческом философе Стильпоне из Мегары. Когда полководец Деметрий разрушил Мегару,
жена и дети Стильпона погибли в пожаре.
На вопрос полководца об утрате Стильпон ответил: «Я ничего не
потерял. Всё моё осталось при мне». Скрижалю запал также в душу рассказ Сенеки о
смерти Квинта Цецилия Сципиона — современника
Цицерона, который в гражданской войне сражался на стороне республиканцев против
Цезаря. Потерпев сокрушительное
поражение в решающей битве на африканском берегу, Сципион попытался отплыть в Испанию,
но его корабль был захвачен воинами Цезаря.
На вопрос одного из них, где находится командующий и что с ним, Сципион
ответил: «С командующим всё хорошо», и пронзил себя мечом.
В отличие от активной жизненной позиции представителей
Западной цивилизации — образованных людей и простых тружеников, которые
работали на своей земле и следовали традициям предков, — в среде христиан
возобладало стремление к отречению от мира. В
ожидании пришествия Иисуса Христа люди бросали работу, забрасывали свои хозяйства
и предавались грёзам о вечной жизни.
Следуя поучениям Иисуса, которые передал евангелист Матфей, а также
сказанному автором Апокалипсиса, многие христиане воздерживались от вступления
в брак и от половых
сношений, а сторонники крайних взглядов практиковали ещё более строгие формы
аскезы. Простаки
искренне верили словам Иисуса в пересказе Матфея: «19.24 ...Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в
Царство Божье». И очень многие христиане действительно впали в нищету.
В то время как римляне воспитывали детей в духе древних
традиций своих предков на реальных примерах доблести и благородства
соотечественников, христиане пустились в спекуляции о потустороннем и о
личности Иисуса. Интерес тех
впечатлительных натур, которые уверовали в него как в мессию, быстро сместился
от сути его поучений на пересуды о чудесах, совершённых им лично и связанных с
новозаветной историей. В центре внимания
христиан оказались зачатие Иисуса от Святого Духа и его воскресение; умы
наивных людей занимали рассказы евангелистов о том, как ходил Иисус по морю,
как накормил он пятью хлебами и двумя рыбами около пяти тысяч человек, как
превращал воду в вино, как после его воскресения гробы открылись и воскресли
многие святые.
*
Скрижаль в очередной раз осознал, что
ещё мало знает об эпохе трансформации идеалов античности в новозаветные
идеалы. Ему известен был только
результат этой метаморфозы: после утверждения христианства в качестве
государственного культа Римской империи, после поголовного крещения жителей
Средиземноморья, новые вожди Западной цивилизации полностью подавили
свободомыслие. Сама философия Западного
мира со всем её богатейшим наследием оказалась приговорённой к смерти. И брошенная в застенок она дожидалась
исполнения этого приговора на протяжении всех средних веков.
Скрижаль не был знаком ни с трудами последних философов
античности, ни с убеждениями первых идеологов церкви, ни с настроениями
народных масс Римской империи, от которых, собственно говоря, и зависело, на
чьей стороне окажется перевес в духовном противостоянии Запада и Востока. И этот пробел в знаниях ему нужно было
восполнить.
____________________
Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»