Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 3. Цицерон и падение Римской республики

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Цицерон и падение Римской республики. Время жизни Марка Цицерона, 106–43 годы античной эры, пришлось на закат и гибель республиканских институтов Древнего Рима. Цицерон, популярный оратор и видный государственный деятель, не только участвовал в борьбе с беззакониями и монополией на власть, но дважды, в разные периоды жизни, руководил действиями противников диктатуры.

Цицерону принадлежит уникальная роль в истории потому, что он привил римлянам интерес к философии. Тем самым он способствовал сохранению философского наследия Древней Греции, а после того как церковь погрузила Европу в духовную летаргию, Цицерон своими трудами в течение целого тысячелетия продолжал вдохновлять самостоятельно мыслящих людей на интеллектуальные искания. Его размышления о неслучайности жизни, о целесообразности нравственности и справедливости помогли многим ищущим натурам прозреть главные духовные законы мира.

131

*

В эпоху крушения Римской республики Марк Туллий Цицерон был одним из главных борцов за упрочение основ такой достойной жизни, которая отвечает запросам свободных людей. Ему удалось несколько отсрочить установление единоличной власти в Риме, но защитники республики, — а Цицерон среди них был одним из первых, — не смогли изменить ход событий. Тем не менее интеллектуальная и нравственная победа в этой схватке с властолюбцами осталась за ним.

Первое беглое знакомство с вехами жизни Цицерона высветило для Скрижаля мысль, что любая власть недолговечна, а нравственная сила ярко проявившего себя человека не ослабевает с годами. Римская империя пала, а Цицерон так и остался для многих примером величия духа, примером гражданина, лично ответственного за будущее своей страны. Хотя действия на благо народа он считал гораздо важнее философских исканий, сама судьба Цицерона стала явлением, которое учит основам жизни и мудрому выбору в критических ситуациях. Своими поступками, и речами в суде, и сказанным в литературных трудах он ратовал за нравственный выбор, который надлежит сделать каждому человеку и человечеству в целом.

Когда Скрижаль понял, что судьба Цицерона неразрывно связана с историей гибели Римской республики, он решил, что последующие месяцы ему предстоит прожить не только находясь рядом с этим талантливым человеком, но и следить за ходом событий в Риме.

132

*

Марк Цицерон родился неподалёку от италийского городка Арпинум. Спустя три года в семье родился ещё один мальчик — Квинт. Отец принадлежал к сословию всадников. В доме была большая библиотека, и Марк с детства пристрастился к чтению. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, отец перевёз семью в Рим, чтобы дать сыновьям хорошее образование.

Марк страстно тянулся к знаниям. Изучив греческий язык, он стал осваивать литературное и философское наследие Древней Греции, изучал математику, астрономию, естествознание, историю, римское право, обучался красноречию и сочинял стихи. Его восхищали речи Люция Красса — лучшего оратора того времени. Амбициозный мальчик мечтал о выступлениях на Форуме, о славе. «308–309 ...Я с неослабным рвением днём и ночью занимался изучением всякого рода. [...] И ни один день не проходил у меня без ораторских упражнений», — вспоминал он об увлечениях юности в трактате «Брут».

133

*

Смуты в Римской республике, которые начались с реформ братьев Гракхов, уже приближались к кровавой развязке. Приехав из Арпинума в столицу, Марк и Квинт оказались свидетелями первых трагических событий этой катастрофы. Народный трибун 91 года античной эры Марк Ливий Друз выступил с программой реформ, которые имели целью примирить все слои римского общества. Несмотря на усилия противоборствующей партии, законы Друза были приняты, но в том же 91 году Друз был убит. В Италии началась гражданская война. Марк Цицерон некоторое время служил в армии, но он, видимо, осознал, что участвует в братоубийственной войне, и вернулся к своим занятиям. А в стране развернулось беспощадное противоборство между двумя враждовавшими полководцами и политиками — Гаем Марием, который был консулом шесть раз, и консулом 88 года Луцием Корнелием Суллой.

Сулла, возмущённый тем, что его лишили командования в войне с Понтийским царством и что эти полномочия передали Марию, повёл свою армию на Рим. Подобного в истории республики ещё не случалось. Воины Суллы вошли в город и расправились с приверженцами Мария. Самомý главнокомандующему удалось бежать. Сулла двинулся на Восток воевать с Митридатом, царём Понта. А Марий тем временем повторил неслыханное прежде военное вторжение в Рим: в 87 году он вступил в город и стал уничтожать сторонников Суллы. Их имущество и дома разоряли. Людей убивали прямо на улицах. Головы убитых сенаторов выставляли напоказ. В 86 году Марий умер, но террор в Риме продолжался. Консулом 82 года стал двадцатисемилетний сын Мария, Гай Марий Младший. Сулла в то время ещё воевал на Востоке. Разгромив Митридата, он развернул своё войско и направился в Италию. После ряда сражений на италийской земле его армия разбила армию Мария Младшего.

Овладев Римом, Сулла учинил в городе ещё более жестокую бойню, чем устроили его противники. Жертвы исчислялись многими тысячами. Согласно введённому им закону о проскрипциях, были составлены списки людей, подлежащих смерти. Имущество казнённых конфисковывали. Сулла разрешил своим приверженцам вносить в эти списки всех, кого считали нужным. За выдачу или убийство человека, осуждённого таким образом, назначалась награда, а за укрывательство — смерть. Сулла провозгласил себя диктатором. «33 Было постановлено, что он не несёт никакой ответственности за все свои совершённые действия, а на будущее получает полную власть карать смертью, лишать имущества, учреждать колонии, основывать и разрушать города, отбирать царства и жаловать их, кому вздумается», — сообщает Плутарх в биографии Суллы.

Именно в это время, когда лучших людей республики казнили без суда и следствия, когда страх заставил римлян молчать, на Форуме появился хлипкий на вид молодой человек, который решился бросить вызов злодеям, попирающим законы. Его звали Марк Цицерон.

134

*

В этом первом своём выступлении по уголовному делу Цицерон защищал Секста Росция, которого обвиняли в убийстве отца.

Отец Секста Росция был очень богатым человеком. Его нашли убитым в Риме осенью 81 года. Чтобы завладеть имуществом покойного и придать этому ограблению вид законности, его родственники вступили в сговор с Хрисогоном — самым могущественным после диктатора человеком в государстве, любимцем Суллы, — и Хрисогон внёс имя уже мёртвого Росция-старшего в проскрипции. Конфискованные владения убитого оценивались в шесть миллионов сестерций, а Хрисогон купил их за две тысячи; ему досталось десять имений.

Росций-младший жил в италийском городе Америя, в пятидесяти милях от Рима. Новые хозяева выставили его из родного дома. На его жизнь покушались, но он спасся, бежал в Рим и нашёл убежище в доме родственницы диктатора. Заговорщики, не видя возможности покончить с Секстом Росцием, обвинили его в убийстве отца — в преступлении, за которое полагалась смертная казнь. Поскольку в стране действовало право силы и диктатура Суллы держала граждан в страхе, Хрисогон считал этот процесс простой формальностью: послушный властям суд должен был вынести законному наследнику обвинительный приговор.

В день суда на Форуме собралось огромное множество людей. Из сохранившегося текста защитной речи Цицерона Скрижаль узнал, чем был вызван такой живой интерес римлян. «4 (11) После долгого перерыва сегодня впервые происходит суд по делу о кровопролитии, хотя за это время были совершены самые подлые и страшные убийства», — сказал Цицерон, когда ему предоставили слово. Заявить перед народом о преступлениях власти, глядя в глаза сообщникам Хрисогона, мог только человек, ценивший справедливость и интересы сограждан выше собственной жизни. В обращении к присяжным Цицерон назвал вещи своими именами:

3 (7) Во-первых, я прошу Хрисогона довольствоваться нашими деньгами и имуществом, а нашей крови и жизни не требовать. Во-вторых, я прошу вас, судьи, дать отпор злодеянию наглецов, облегчить бедственное положение невинных и разбором дела Секста Росция устранить опасность, угрожающую каждому.

Цицерон во всеуслышание заявил, что чувство гражданского долга в нём сильнее всех страхов:

11 (31) Быть может, взявшись вести это дело, я по молодости поступил опрометчиво; но раз уж я взялся за него, пусть гонения и всевозможные опасности угрожают мне со всех сторон, я встречу их с готовностью. Я твердо решил не только говорить обо всём, что, как полагаю, имеет отношение к этому делу, но говорить об этом прямо, смело и открыто. Ничто не заставит меня из чувства страха изменить своему долгу.

Речь молодого защитника была по сути обвинительной речью: Цицерон не только обосновал невиновность Секста Росция и незаконность конфискации имущества покойного родителя своего подзащитного, но убедительно доказал, что убийство Росция-отца было организовано именно теми людьми, которые разделили имущество убитого. Виновником и организатором этого преступления Цицерон прямо объявил Хрисогона, причём назвал его презренным рабом, а Хрисогон действительно был вольноотпущенником. Цицерон откровенно высказался также о нравственном падении государственных мужей Рима и воззвал к чувству собственного достоинства присяжных:

48–49 (139–141) Если наши нобили не будут бдительными, добропорядочными и смелыми, они обязаны уступить своё высокое положение тем людям, которые обладают этими качествами... Пусть перестанут быть заодно с Хрисогоном; ...пусть увидят, насколько это постыдно и презренно, что они, не допустившие возвеличивание всаднического сословия, должны терпеть господство самого никчемного раба. Это господство, судьи, направлено против вашей честности, против вашей присяги, против ваших решений — против всего того, что только и остаётся в государстве неподкупным и святым. Неужели Хрисогон думает, что он и здесь обладает каким-то влиянием? Неужели он мечтает властвовать даже в этом? [...] Для того ли пробудился нобилитет, восстановивший республику огнём и мечом, чтобы вольноотпущенники и рабы могли расхищать имущество нобилей и всё наше состояние в своё удовольствие?

Цицерон заявил, что продажа имущества любого ни в чём не повинного человека возмутительна и что опасность, угрожающая Сексту Росцию, угрожает интересам всей республики. Если римляне, сказал он, взялись за оружие ради того, чтобы самые низкие люди обогащались за чужой счёт, да так, что нельзя не только воспрепятствовать этому, но даже порицать такой грабёж, то значит прошедшая война унизила, сокрушила римский народ. Оговорки оратора о том, что сам Луций Сулла непричастен к происходящему, не меняло сути сказанного. Цицерон призвал присяжных осознать лежащую на них ответственность перед следующим поколением римлян и принять справедливое решение, иначе республика докатится до ещё больших потрясений. Свою речь Цицерон закончил словами:

53 (154) Среди вас нет никого, кто не понимает, что римский народ, который раньше считали самым милостивым к своим врагам, теперь страдает от жестокости к своим собственным гражданам. Гоните, судьи, прочь эту болезнь от нашего государства! Не давайте ей дальше распространяться. Она зла не только тем, что самым ужасным образом истребила стольких граждан, но и тем, что приучая к зрелищу бедствий, отучила от сострадания сердцá самых милосердных людей. Ведь когда ежечасно мы видим только ужасы или слышим о них, то даже самые милосердные из нас из-за постоянно повторяющихся несчастий теряют всякое чувство человеколюбия.

Молодому оратору рукоплескал весь Форум. Присяжные оправдали Секста Росция.

Речь Цицерона всколыхнула город. Оставаться после такого выступления в Риме — означало пасть от удара подосланного убийцы, и Цицерон покинул Италию. Объяснив отъезд необходимостью поправки здоровья, он вместе с братом сел на корабль и отплыл в Грецию.

135

*

Цицерон прожил в Греции два года. В Афинах он слушал лекции по философии, которые читал Антиох из Ашкелона, и брал уроки риторики. В путешествии по Малой Азии и на остров Родос он посещал самых известных ораторов и учился у них.

В 78 году Луций Сулла умер. Получив известие о смерти диктатора, Цицерон вернулся в Рим. Вскоре он женился и стал отцом. Родившуюся дочь, Туллию, Цицерон обожал. Спустя годы она стала самым близким ему человеком.

После возвращения на родину Цицерон участвовал в ряде судебных процессов и вскоре стал первым оратором Рима. Целью своей жизни, своим призванием, он считал защиту обвиняемых — тех людей, которые оказались в опасности. Хотя Цицерон был очень востребованным адвокатом, он продолжал оттачивать своё ораторское мастерство и изучать науки; он переводил на латынь сочинения Платона и Ксенофонта, речи Демосфена и Эсхина, поэмы Гомера и труды других классиков Древней Греции.

В 76 году Цицерон был избран квестором. К исполнению возложенных на него обязанностей он отнёсся очень серьёзно. Приехав по назначению в Сицилию, Цицерон проявил себя талантливым администратором. Он следил за отправкой хлеба в Италию и своей честностью, порядочностью, заботой о людях завоевал уважение и любовь сицилийцев. Цицерон не отдыхал, спал крайне мало. Пять лет спустя он вспоминал об этом в речи против Гая Верреса:

V.14 Избранный квестором, я считал, что эта честь не просто дана мне, а вверена. Получив квесторство в провинции Сицилия, я представлял себе, что глаза всех людей обращены на одного меня, — что я в роли квестора был выставлен на всемирной сцене. И я отказывал себе во всех тех вещах, которые представляются простительными не только в порывах желаний, но даже в том, что диктует сама природа.

Через год после истечения срока квесторства Цицерон вернулся в Рим и опять занялся судебными делами. Обстоятельства в скором времени вынудили его опять приехать в Сицилию.

136

*

Спустя год после возвращения Цицерона в Рим, наместником Сицилии был назначен Гай Веррес, корыстолюбец и бандит, обогатившийся благодаря проскрипциям Суллы. За три года управления Сицилией Веррес ограбил всех наиболее состоятельных жителей острова и буквально разорил провинцию. Сразу после окончания срока его полномочий сицилийцы решили добиться справедливости и отправили в Рим делегацию своих представителей, но посольство явилось с жалобами не к своим патронам, покровителям этой провинции, и не к высшим должностным лицам республики, а к Цицерону — человеку, который завоевал их любовь самоотверженным выполнением обязанностей квестора в Западной Сицилии.

Цицерон выступал в судебных делах только в качестве защитника. Но когда посланцы рассказали ему о преступлениях Верреса, он перешагнул через свою неприязнь к роли обвинителя и согласился отстаивать интересы ограбленных людей. Он не мог оставаться в стороне, когда слышал о несправедливости, и не отступал, даже если ему предстояло отстаивать законность в борьбе с коварными людьми, наделёнными властью. Именно в таком положении он оказался, согласившись на просьбы сицилийцев. Цицерон был состоятельным человеком — подзащитные оплачивали его труд. Но случалось, он брался за работу не только безвозмездно, но в ущерб себе и даже с риском для жизни. Одним из таких дел было дело Верреса.

В этой захватывающей истории Скрижаль нашёл столько перипетий, что сюжетных линий хватило бы на большой роман, с грабежами и преследованиями, с пиратами и убийствами, с чередой страшных преступлений отъявленного злодея и самоотверженной виртуозной работой детектива, которую выполнил Цицерон. Но эта история была интересна Скрижалю другим. Так же как в деле Росция, Цицерон в суде над Верресом защищал идеалы Римской республики и больше того, он отстаивал нерушимость нравственных законов.

137

*

Гай Веррес, ставший мультимиллионером после наместничества в Сицилии, потратил значительную часть своего состояния на подкуп государственных мужей, причастных к судебному разбирательству, — от консулов до присяжных. В качестве своего защитника он нанял Квинта Гортензия, которого Цицерон при всём его честолюбии считал лучшим адвокатом в Риме. Веррес приложил немало усилий и потратил изрядную сумму денег также для того, чтобы обвинителем в возбуждённом против него деле назначили Квинта Цецилия Метелла, который был его помощником во время наместничества в Сицилии — помощником не только по штату, но и в грабежах. Поэтому Цицерону и Квинту Метеллу пришлось участвовать в публичных слушаниях и бороться за право быть обвинителем в деле Верреса. Благодаря убедительным доводам Цицерона присяжные проголосовали за вручение мандата обвинителя именно ему. Цицерон учёл существовавшие требования проведения предварительного следствия и отвёл себе на поездку в Сицилию для сбора обвинительных материалов только пятьдесят дней. Он понимал, что если процесс не начнётся до второй половины августа — до игр Помпея, за которыми пойдут один за другим праздники, — то суд растянется до следующего года, когда о его обвинительной речи уже изрядно подзабудут.

«I.2 ...Я сделал мою работу, занимаясь расследованиями днём и ночью. [...] В течение пятидесяти дней я исколесил всю Сицилию, собирая записи об обидах, причинённых как населению в целом, так и отдельным лицам», — сказал Цицерон на суде в первый день слушаний. Сицилией в то время управлял ещё один заступник Верреса — Люций Метелл, брат Квинта Метелла. Люций Метелл и его помощники всячески препятствовали Цицерону в сборе материалов и медлили с выдачей официальных документов. Они угрожали сицилийцам, которые намеревались рассказать приезжему адвокату о злодеяниях Верреса. Тем не менее тысячи людей шли к Цицерону с исповедью. На преступном счету наместника, привлечённого к суду, был не только открытый разбой, но и убийства жителей острова, включая римских граждан. Цицерону удалось собрать много документов, свидетельствующих об этом беспределе. В частности, он раздобыл тюремный журнал с именами узников Верреса и пометками о казнях. Матери и родственники убитых несли к Цицерону свою боль. Некоторых сицилийцев он уговорил приехать в Рим на суд в качестве свидетелей.

Веррес был в сговоре с пиратами, и он приложил усилия к тому, чтобы его обвинитель не вернулся домой живым. Но Цицерон перехитрил следивших за ним шпионов. Ему удалось перебраться на материк; затем он резко изменил маршрут, сел на малое судёнышко и благополучно добрался до Рима. Но явившись к председателю суда в назначенный день, 4 мая, он испытал шок. Деньги Верреса сделали своё дело: буквально за день до возвращения Цицерона в Рим, на Форуме начался судебный процесс против наместника Ахайи. До окончания этого разбирательства дело Верреса рассматриваться не могло. В этой борьбе с властью денег Цицерон пережил ещё не одно потрясение.

Суд над наместником Ахайи тянулся уже больше двух месяцев, и в июле начались выборы магистратуры. Консулом на следующий год, 69-й, был избран не кто иной, как защитник в деле Верреса — Квинт Гортензий. Коллегой Гортензия — вторым консулом 69 года — стал тот самый Квинт Метелл, который помогал Верресу грабить сицилийцев, а затем добивался роли обвинителя в суде над своим патроном. Но и это был не последний удар, нанесённый Цицерону. Одним из преторов — должностных лиц, которые обладали высшей властью в отсутствие консула, — стал Марк Метелл, родной брат Квинта Метелла. Марк Метелл получил председательство в делах о вымогательстве, и именно он должен был вести дело Верреса.

Веррес торжествовал. Он теперь не сомневался, что суд над ним затянется до следующего года, когда политическая и судебная власть в стране окажется в руках его друзей. Цицерон видел в происходящем агонию республики. Если за деньги можно купить самые высшие должности в государстве, значит рушатся вековые устои Рима.

138

*

В день начала суда над Верресом, 5 августа 70 года античной эры, на Форуме собралось огромное количество народа. Все присяжные были сенаторами. К этому времени сенатором был уже и Цицерон. До игр Помпея оставалось десять дней. Процесс действительно мог растянуться надолго. К тому же для важных дел, каким являлось дело Верреса, назначалась вторая сессия, для которой отбирался новый состав присяжных.

Свою обвинительную речь Цицерон начал словами о продажности римского правосудия как свидетельстве тяжёлого кризиса в государстве: «I.1 Установилось мнение, пагубное для республики и опасное для нас, которое известно не только римлянам, но и другим народам, — что сейчас в судах ни один богатый человек, каким бы виновным ни был, не может быть осуждён». Цицерон заявил, что взялся за дело Верреса — призвал к ответу расхитителя казны, грабителя и губителя провинции Сицилия — для того, чтобы поднять подорванное доверие людей к сенату, вину которого он тоже разделяет. «I.1 Если вы вынесете добросовестное решение, то авторитет, которым вы должны обладать, удержится за вами, — сказал Цицерон. — Но если огромные богатства этого человека порушат святость и честность судов, то я по крайней мере достигну того, что станет ясно: в республике нет правосудия...».

Прежде чем предъявить собранные доказательства преступлений Верреса и перейти к опросу свидетелей, Цицерон поведал присяжным и народу о том, что благодаря его бдительности удалось отвести от участия в этом процессе тех судей, которых обвиняемый подкупил. Цицерон рассказал и о том, как Веррес принимал поздравления после выборов угодных ему консулов и как даже купил отсрочку суда над собой, чтобы ему легче было впоследствии купить остальное. Веррес переправил также одному из сенаторов множество корзин с сицилийскими деньгами для подкупа избирателей с целью не допустить избрания Цицерона в эдилы. В случае с Цицероном подкуп не помог: за него было подано большинство голосов. Рассказав о взятках, Цицерон пообещал, что когда станет эдилом, будет непримиримым противником всех бесчестных сенаторов.

Цицерон назвал вещи своими именами, не дожидаясь вступления в эту новую для него должность — одну из низших магистратур. В первой обвинительной речи против Верреса он сообщил судьям и всем собравшимся на Форуме, что Гортензий — защитник Верреса, будущий консул — пригласил к себе домой сицилийцев, приехавших на суд, но они к Гортензию не пошли. Такую же попытку договориться со свидетелями у себя дома предпринял и второй консул Квинт Метелл, после чего некоторые из сицилийцев явились к нему из-за боязни пострадать от его брата, наместника Сицилии, когда вернутся домой. «I.10 Что это, я спрашиваю тебя, Метелл, если не развращение правосудия? — запугивать свидетелей, особенно [сицилийцев,] робких и угнетённых людей; запугивать не только своим личным влиянием, но и страхом перед консулом и властью двух преторов?!» — обратился Цицерон к будущему консулу. «Ты изменяешь своему долгу и достоинству», — заявил он, глядя Квинту Метеллу в глаза.

Цицерон призвал присяжных, патрициев, смыть позор с сената, запятнавшего себя бесчестием. «I.16 Это — суд, в котором ответчик, римский народ, будет выносить решение о вас», — сказал он. Со своей же стороны, Цицерон пообещал, что скорее простится с жизнью, чем прекратит преследовать беззакония.

Уже через два дня Веррес не явился на заседание суда. Он уехал из Рима, чтобы избежать худшего. Гортензий отказался от его защиты. После чтения документов, привезённых Цицероном, и допроса свидетелей суд объявил Верреса виновным и постановил взыскать с него сорок миллионов сестерций в пользу сицилийцев.

139

*

Став безоговорочно лучшим адвокатом Рима, Цицерон после суда над Верресом оказался ещё больше заваленным делами. Он считал, что не имеет права отказывать обвиняемому человеку, даже действительно виновному. Судья всегда должен следовать правде, говорил он; адвокат же представляет интересы подзащитного и поэтому имеет все основания вести речь лишь о том, что правдоподобно, а от своих суждений должен воздерживаться.

В 66 году Цицерон был избран в преторы. Несмотря на большой груз новых обязанностей, он продолжал заниматься судебной практикой. Спустя два года он решил добиваться высшей должности в республике. И подавляющим числом голосов Цицерон был избран консулом. Его коллегой, вторым консулом, стал Гай Антоний.

Если до этих пор Цицерон боролся за восстановление республиканских порядков, защищал их, то теперь республику нужно было уже спасать. Под угрозой оказалось само существование государства.

140

*

В первый же день своего консульства, 1 января 63 года, выступая в сенате, Цицерон забил тревогу: проект аграрного закона, который выдвинул трибун Публий Сервилий Рулл, грозил разрушением всего, что осталось действующим в республиканских законах Рима. Рассказав о сути предлагаемых нововведений и пояснив, к чему приведёт их принятие, Цицерон решительно заявил сенаторам, что пока он исполняет консульские обязанности, он не позволит заговорщикам осуществить свои коварные планы. Поскольку законы республики утверждало народное собрание, Цицерон через несколько дней выступил на Форуме с речью перед гражданами Рима.

До того как Публий Рулл обнародовал проект аграрного закона, инициаторы этого постановления, которых Цицерон в своём выступлении не назвал по имени, скрывали свои замыслы от всех, в том числе и от него. Закон предусматривал создание комиссии из десяти человек — децемвиров. Они должны были избираться сроком на пять лет и обладать практически неограниченными полномочиями. В частности, каждому из них предоставлялась судебная власть и право командования войском. О том, кто и каким образом будет избирать децемвиров, законопроект Публия Рулла умалчивал. Целью создания этой структуры власти авторы проекта объявили распродажу общественных земель как в Италии, так и в провинциях, для того чтобы затем наделить землёй неимущих граждан.

Падение законности в Римской республике началось именно с передела земельных владений, на котором за семьдесят лет до консульства Цицерона настаивал Тиберий Гракх. Плебс вспоминал братьев Гракхов с благодарностью. Новое обещание раздачи земель, обнародованное Публием Руллом, являлось хитрой приманкой для неимущих.

В своей речи на Форуме Цицерон категорично заявил, что закон со столь многообещающим названием, приятным для слуха бедноты, рассчитан не для блага народа, а для выгоды нескольких корыстных людей, стремящихся к неограниченной власти:

15 От первого пункта этого закона и до последнего, римляне, нет никаких других мыслей, никаких других намерений, кроме назначения десяти царей над государственными фондами, над доходами, над провинциями, над всем общественным достоянием, над царствами и над свободными людьми, — короче, над всем миром под предлогом проведения аграрного закона.

Легковерные римляне поддались на посулы бесплатного распределения земель и пришли на Форум проголосовать за получение такого надела. Перед Цицероном стояла тяжёлая задача отрезвить их. В интересах позиции, которую он отстаивал, — для того чтобы представить себя разделяющим взгляды большинства, но не допустить принятия обсуждаемого закона, — Цицерон в этой речи на Форуме слукавил: он сказал, что не порицает проведение аграрных реформ как таковых и назвал братьев Гракхов мудрыми римлянами, которые отстаивали интересы народа. На самом деле он считал иначе: и в сенате, и в литературных трудах Цицерон говорил, что Тиберий Гракх своими действиями разрушал устои республики, а тех, кто убили братьев Гракхов, он называл выдающимися людьми, достойными славы.

Цицерон разъяснил соотечественникам то, чего они могли не увидеть в тексте аграрного закона:

XIII.32 ...[Рулл] предоставляет децемвирам власть, на словах преторскую, но в действительности царскую. Он определяет их власть сроком в пять лет, но делает её неограниченной, поскольку подкрепляет её такими бастионами, что отнять её у них будет невозможно. Затем, он придаёт им ассистентов, секретарей, глашатаев, архитекторов...; он берёт деньги на их содержание из казны и у союзников; он назначает децемвирам двести землемеров из всаднического сословия в качестве служителей, а также министров и приспешников их власти.

В этом выступлении перед народом Цицерон многократно повторил, что за обещаниями земельных наделов скрываются преступные цели рвущихся к власти людей, и если они осуществлят задуманное, то правам и свободе граждан придёт конец, — в стране установится неограниченная власть децемвиров:

34–35 На протяжении пяти лет они смогут судить консулов и даже самих народных трибунов, но никто не сможет судить их. Они будут занимать магистратские должности, но привлечь их к суду будет нельзя. Они получат власть покупать земли, у кого захотят и какие захотят за любую назначенную ими цену. [...] Им будет позволено останавливать уголовные процессы, удалять из судов, кого захотят, и принимать решения по самым важным вопросам. [...] Я ошибся, римляне, когда назвал эту власть царской, потому что на самом деле это нечто гораздо большее. Ведь никогда не было царской власти, которая если даже не определена законами, не была бы по крайней мере чем-то ограниченной. Но эта власть абсолютно беспредельная.

Согласно законопроекту Публия Рулла, децемвиры могли основывать новые колонии как в Италии, так и за её пределами; они получали право продавать земли в Греции, Македонии, Малой Азии, Испании, Северной Африке. Цицерон предостерегал соотечественников, что опасность грозит не только римлянам, но и всем народам; децемвиры будут бесконтрольно распоряжаться огромным количеством денег, займутся куплей-продажей земель, где им вздумается, без свидетелей, чего даже Сулла не делал. Лишь безмерно корыстные и безмерно расточительные люди могли выдвинуть такой законопроект, заключил Цицерон.

Десять верресов, обличённых неограниченной властью, действительно могли разграбить Римскую республику подобно тому, как Веррес разорил Сицилию. И это привело бы к новым жестоким войнам. Но Цицерон убедил сограждан. Аграрный закон не был даже поставлен на голосование.

141

*

Худшие опасения Цицерона подтвердились. После того как заговорщикам не удалось прийти к власти без кровопролития — с помощью аграрного закона, они решили захватить власть силой. Во главе заговора стоял Луций Сергий Катилина.

Катилина происходил из знатной обедневшей семьи патрициев. «5 С юности ему нравились гражданские войны, убийства, грабежи и политические распри; в них он и провёл свою молодость», — сообщает Саллюстий, его младший современник. Во время гражданской войны Катилина воевал на стороне Суллы. Он участвовал в проскрипциях и казнях. За счёт конфискаций имущества он и обогатился. Среди преступлений Катилины были убийства даже близких ему людей. В 73 году его привлекли к суду за связь со жрицей богини Весты, что считалось святотатством, но благодаря заступничеству бывшего консула Квинта Катула он избежал обвинительного приговора.

Катилина рвался к власти. «5 После диктатуры Л[уция] Суллы им овладело желание захватить управление республикой, а каким образом достичь этого — ему было безразлично», — пишет Саллюстий в той же книге о заговоре. В 68 году Катилина получил должность наместника Африки. Спустя два года он вернулся в Рим и стал добиваться избрания в консулы на 65 год, но обвинённый в разграблении вверенной ему провинции он был привлечён к суду, что лишило его возможности претендовать на получение консулата не только в этом году, но и в следующем.

В Риме ходили упорные слухи, что на подкуп присяжных Катилина потратил всё награбленное в Африке богатство. Его защитником в суде был не кто иной, как Цицерон. Присяжные оправдали Катилину незначительным большинством голосов, и Скрижаль склонялся к мысли, что этот благородных кровей разбойник избежал худшей участи во многом благодаря таланту своего адвоката. Вскоре, в конце 66-го — начале 65 года, Катилина предпринял попытку насильственного захвата власти. Заговорщики намеревались убить обоих консулов и большинство сенаторов, но несогласованность в действиях помешала им осуществить задуманное.

Бороться за избрание консулом в 63 году Катилине уже ничего не мешало, и он предпринял такую попытку. Цицерона, который также выдвинул свою кандидатуру на должность консула, он в качестве соперника серьёзно, видимо, не рассматривал. Катилина имел сторонников в сенате. Его поддерживали и должники, которые надеялись поправить свои дела, и многие молодые римляне, которым он успел привить преступный и разгульный образ жизни. О его предвыборной программе рассказал Саллюстий:

16 Положившись на таких друзей и сообщников и зная, что долги повсеместно были огромны и что ветераны Суллы, прожив своё имущество и вспоминая свои грабежи и былые победы, желали гражданской войны, Катилина и решил захватить власть.

21 Катилина пообещал им отмену долгов, проскрипцию состоятельных граждан, магистратские посты, жреческие должности, возможность грабить и всё остальное, что доставляет война и могут себе позволить победители.

Проиграв на выборах Марку Цицерону и Гаю Антонию, Катилина перешёл к решительным действиям. Он стал тайно формировать войска на территории Италии и готовиться к войне. Пока римская армия во главе с Гнеем Помпеем воевала далеко на востоке, он спешил осуществить свои замыслы.

142

*

Готовясь к вооружённому захвату власти, Катилина ещё раз легально поборолся за консулат, но опять потерпел поражение на выборах. Тогда же сорвались его планы убийства конкурентов — соискателей этой должности. Убить действующего консула, Цицерона, заговорщикам тоже не удалось.

В октябре 63 года из-за опасности государственного переворота, который угрожал Риму, сенат принял декрет о защите республики и предоставил консулам неограниченную власть. Подобное в истории Рима случалось только в исключительных случаях. Первый раз диктаторские полномочия сенат предоставил в 121 году Луцию Опимию для подавления восстания сторонников Гая Гракха. Магистрат, наделённый такой властью, мог, в частности, набирать войско, вести войну, применять меры принуждения к любому лицу, и даже казнить римских граждан.

Цицерон фактически стал единоличным правителем Римской республики. Его коллега по консулату Гай Антоний, который был в долгах, сначала надеялся на принятие аграрного закона, чтобы войти в число децемвиров, а затем сочувственно отнёсся к программе Катилины о кассации долгов. После окончания года своей службы консулы получали в управление какую-нибудь провинцию, и Цицерон добился полного послушания Антония тем, что уступил ему наместничество в богатой Македонии.

Цицерон был хорошо осведомлён о действиях заговорщиков и разрушал все их планы. В ночь, на которую они тайно назначили поджог Рима и резню, вооружённые отряды защитников города охраняли все те кварталы, где должны были начаться пожары. Катилина рассвирепел. В ночь с 6 на 7 ноября на тайном собрании заговорщиков он изложил дальнейший план восстания, но заявил, что прежде всего нужно покончить с Цицероном, причём сделать это надлежит немедленно. Убить консула вызвались двое добровольцев. У римлян принято было, что клиенты, друзья и почитатели знатных граждан приходили к ним каждое утро с салютацией, как назывались эти приветствия. Заговорщики решили, что с рассветом они придут к Цицерону якобы для салютации и заколют его. Однако утром у дома консула они обнаружили вооружённых людей, которые никого к нему не впускали: осведомитель успел предупредить Цицерона о готовящемся покушении, и он выставил охрану.

На следующий день Цицерон назначил заседание сената. Катилина как сенатор обязан был явиться. Когда он вошёл в зал и сел на скамью, государственные мужи, которые оказались рядом, пересели от него подальше. Цицерон начал свою речь словами, обращёнными именно к нему, к преступнику:

I.1–2 До каких пор, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением? До каких пор ты в своём безумии будешь издеваться над нами? [...] Неужели ты не понимаешь, что твои планы раскрыты? [...] Думаешь, мы не знаем, что ты делал минувшей ночью, что делал предыдущей, где был, кого созывал, какое решение принял? О времена! О нравы! Сенат всё это знает, консул видит, а этот человек всё ещё жив. Жив?! Да он приходит даже в сенат, участвует в публичных обсуждениях, наблюдает и делает пометки о тех из нас, кто должен быть зарезан.

Катилина был потрясён. Он никак не ожидал такого поворота событий. А Цицерон подробно рассказал ему и сенаторам о всех этапах заговора, включая события предыдущего дня, когда двум убийцам не удалось задуманное. «I.6–8 Ты окружён со всех сторон, и все твои планы яснее, чем день... — сказал Цицерон Катилине. — Ты ничего не можешь ни сделать, ни даже задумать без того, чтобы я об этом не только не услышал, но и не увидел со всеми подробностями». «Уезжай из Рима!» — многократно повторил Цицерон. Он обладал властью казнить заговорщика, но не считал это разумным. «I.23 ...Давай, призови распутных граждан, порви с честными людьми, объяви войну своему отечеству, предайся бесстыдному разбою!..» — продолжал Цицерон. Он стремился вывести Катилину из равновесия, и это ему удалось. Катилина сначала отнекивался, потом стал оскорблять Цицерона, но возмущённые сенаторы не дали ему говорить, и он вышел из зала заседания. Этой же ночью он покинул Рим и направился в свой военный лагерь.

Друзья Катилины, которые остались в городе, продолжали готовить поджог Рима. Ими руководил Публий Лентул Сура, занимавший должность претора. Лентул и его помощники вошли также в тайные переговоры с послами гальского племени аллоброгов, чтобы заключить с ними военный союз. Цицерону удалось организовать захват заговорщиков с поличным. Пятеро из них во главе с Лентулом были по решению сената казнены. В тех прениях в сенате Цицерон высказался за вынесение преступникам смертного приговора. Вскоре армия мятежников вступила в сражение с правительственными войсками и была разбита. Катилина погиб в этом бою.

После подавления восстания Катилины один из самых замечательных людей этой эпохи Марк Катон Младший, народный трибун 62 года, выступая перед народом, назвал Цицерона отцом отечества. Цицерону, который действительно спас Рим от резни и пожарища, было всего сорок четыре года.

143

*

Самоотверженные усилия Марка Цицерона, Марка Катона Младшего и других честных людей задержали распад Римской республики, но ненадолго. Вековые устои Рима рушились. Некогда трудолюбивый народ, ревностно охранявший главенство своих законов, за время жизни трёх поколений был развращён многократными примерами безнаказанных преступлений и подкупов, дерзких захватов власти и быстрого обогащения за счёт имущества репрессированных граждан.

Одну из последних опор под величественным зданием Римской республики выбили сообща Гай Юлий Цезарь, Гней Помпей и Марк Красс, которые в 60 году античной эры заключили между собой тайный политический союз. Борьба Красса и Цезаря за власть началась задолго до этого соглашения. Они стояли в числе инициаторов аграрного закона, который выдвинул Рулл, а когда тот мирный захват власти не удался, Красс и Цезарь надеялись на подавление сената руками Катилины, а может быть и участвовали в том заговоре.

Цезарь был двигателем тайного триумвирата. Красс — самый богатый человек Рима, скупавший при диктатуре Суллы конфискованное имущество казнённых людей, — финансировал этот союз деньгами, а Помпей обеспечивал поддержку военной силой. Цезарь через своего доверенного просил Цицерона поддержать его и Помпея. Цицерон не только отказался от этой сделки, но стал выступать против надвигавшейся диктатуры и террора, за что и поплатился.

144

*

По соглашению между триумвирами и благодаря их усилиям, консулом 59 года стал Гай Юлий Цезарь. Он добился утверждения законов, которые были нужны трём союзникам, и перестал созывать сенат. На следующий год он провёл в магистратуру своих сторонников. Один из них, Публий Клодий, избранный народным трибуном, был злейшим врагом Цицерона. Этот наглый человек, лишённый каких-либо моральных принципов, с одобрения Цезаря и Красса, а скорее по их указанию, выдвинул законопроект «О казни граждан»; этот законопроект был явно направлен против Цицерона, в консульство которого казнили пятерых римлян — участников заговора Катилины. Не стерпев преследований и опасаясь худшего, Цицерон накануне принятия этого закона, в марте 58 года, покинул Рим. Впоследствии он пояснял свой отъезд желанием предотвратить гражданскую войну. Плутарх в биографии Цицерона сообщает, что изгнание было проведено официальным актом: «32 Как только стало известно, что Цицерон бежал, Клодий провёл постановление о его изгнании и издал указ, чтобы в пределах пятисот миль от пределов Италии все отказывали ему в просьбе огня и воды и чтобы никто не давал ему убежище». Клодий сжёг дом Цицерона в Риме и его усадьбы; его имущество разграбили.

После метаний по Италии Цицерон уехал в Македонию и остановился в Фессалониках. Он волновался о жене и детях, которые остались в Риме, где орудовали банды Клодия. Цицерон был крайне подавлен. Он не хотел жить и думал о самоубийстве.

145

*

Несмотря на беспредел в Риме, консулы 57 года и сенаторы решили добиваться возвращения Цицерона из ссылки. В день, когда этот вопрос должен был разбираться в народном собрании, банды Клодия устроили на Форуме резню. «77 (XXXV) Вы помните, судьи, как Тибр тогда был переполнен телами граждан, как сточные канавы были ими забиты, как кровь с Форума смывали губками...» — сказал Цицерон о тех днях два года спустя, выступая в роли защитника на суде против Публия Сестия. Сенаторы настаивали на своём: они заявили, что не будут утверждать ни одного решения, пока Цицерона не восстановят в правах.

Цезарь к тому времени уже находился в Галлии, и в дело вмешался Помпей, которому произвол Клодия внушал большие опасения. Помпей созвал сенат, где было принято обращение ко всем римским гражданам, проживающим в Италии, с призывом явиться для голосования по законопроекту о восстановлении гражданских прав Цицерона. В тот день, 4 августа, в Риме собралось такое огромное множество народа, что Клодий с его головорезами ничего изменить не мог. Законопроект был утверждён. К тому же сенат постановил отстроить дом и усадьбы Цицерона за государственный счёт.

Столь триумфального возвращения на родину не удостоился ни один полководец. Шествие Цицерона через всю Италию от морского порта Бриндизи до Рима длилось целый месяц. Как выразился он в речи перед сенаторами 5 сентября 57 года, чуть ли не вся Италия принесла его в Рим с триумфом на своих плечах.

146

*

Некогда бесстрашный борец с несправедливостью, с произволом, с нарушением законности Цицерон после возвращения из ссылки стал, казалось, другим человеком. Он по-прежнему блистал на Форуме красноречием, продолжал заниматься адвокатурой и заседал в сенате, но в дела управления государством не вмешивался. О причине такой перемены Скрижаль узнал из его письма, отправленного в декабре 54 года Публию Лентулу Спинтеру. Именно Публий Лентул вместе со своим коллегой в первый же день их консульства, 1 января 57 года, поднял вопрос о восстановлении Цицерона в правах. В этом письме Цицерон как бы оправдывался в налаживании отношений с Цезарем. Оказывается, родной брат Цицерона, Квинт, пообещал Помпею, что если Марк Цицерон не станет поддерживать Цезаря, то по крайней мере не будет против Цезаря бороться. «Fam. 1.9 ...Я был потрясён ручательством, которое Помпей дал за меня Цезарю и мой брат — Помпею», — признался Цицерон. Таким образом, всё сделанное для его возвращения из ссылки стало возможно с согласия Цезаря. Дальше в этом письме он говорит о своей признательности Цезарю, и о том, что иногда нужно уметь приспосабливаться к ситуации, и о том, что существуют такие силы, которым нельзя противостоять.

Что-то в Цицероне надломилось. На его образ жизни, видимо, немало повлиял и разрыв с женой. О причинах раздора он в своих письмах умалчивает, но скорее всего, жена за время его изгнания нашла другого мужчину.

Будучи истым римлянином, Цицерон считал, что общественные обязанности нужно ставить выше занятий науками и стремлений к знаниям. Он не только говорил об этом, но тяжело переживал вынужденную отстранённость от участия в государственных делах. Однако для Западной цивилизации отход Цицерона от большой политики оказался неоценимым благом. У него появилось больше свободного времени. Он отредактировал и опубликовал свои речи в суде, поделился с читателями секретами ораторского искусства, познакомил римлян с особенностями известных философских школ и высказал свои философские взгляды. Гибель Римской республики раскрыла таланты Цицерона как писателя, труды которого способствовали духовному росту многих поколений людей.

147

*

Далеко не все труды Цицерона сохранились, а в уцелевших встречаются пропуски текста — от незначительных до таких, что неповреждённые части можно назвать лишь фрагментами утерянных книг. Большое литературное наследие Цицерона пострадало не столько от ревнителей христианской веры, — церковь отнеслась к его текстам довольно благосклонно, — сколько от безразличия христиан к сочинениям язычника. Ещё до начала кампании по уничтожению книг некрещёных авторов, в которой церковь преуспела, трактаты Цицерона оказались в опале у блюстителей древнеримских культов. Так в 302 году его труды «О дивинации» и «О природе богов» были сожжены по указу императора Диоклетиана. Тем не менее они с небольшими лакунами всё же уцелели.

Свою литературную деятельность Цицерон начал с работы над книгами по ораторскому искусству. Тогда же, в 50-е годы, он написал фундаментальный труд под названием «О республике», который уцелел только частично. Именно в этот диалог, в его шестую книгу, Цицерон включил ставший широко известным сон Сципиона — рассказ о существовании жизни после смерти с выводом, что каждый человек по сути является богом.

148

*

Публий Корнелий Сципион Младший был римским полководцем и государственным мужем. Под его командованием римская армия в 146 году взяла штурмом Карфаген. Из шестой книги диалога «О республике» сохранился рассказ о том, как ему во сне явился приёмный отец — Публий Корнелий Сципион Африканский, которого называли также Сципионом Старшим.

Приёмный отец, к тому времени давно умерший, сообщил Сципиону, что люди приходят на землю из далёкого звёздного пространства и туда же после смерти возвращаются; причём тот, кто помог своему отечеству, испытывает на небе вечное блаженство. На вопрос Сципиона о том, что произошло с его покойным отцом и почившими родственниками, Публий Африканский ответил: «VI.14 Конечно, они живы; они освободились от оков тела, как выходят из тюрьмы, а ваша так называемая жизнь есть смерть. Почему ты не смотришь на Павла, твоего отца, идущего к тебе?». Увидев родного отца, Сципион не смог сдержать слёз и захотел побыстрей покинуть землю. Он действительно уже находился в небе среди звёзд. Однако родной отец пояснил ему, что только бог, которому принадлежит всё, включая душу, может освободить человека от тела и открыть доступ к вечной жизни; по своей же воле никто не должен уклоняться от обязанностей, возложенных на него богом. «VI.16 Будь справедливым и выполняй свой долг, который велик по отношению к родителям и родным, но самый большой — по отношению к отечеству», — сказал отец.

Публий Африканский, в свою очередь, посоветовал Сципиону не стремиться к получению наград и не прислушиваться к мнению толпы, потому что добродетель сама ведёт к славе и к вечной жизни. Приёмный отец поведал ему, что каждый человек является богом:

VI.24(26) Дерзай и будь уверен, что не ты смертен, а твоё тело, потому что ты — не телесная оболочка. Разум каждого человека — вот что представляет собой человек, а не внешний вид, на который можно указать пальцем. Знай же, что ты — бог, поскольку бог — тот, кто обладает силой, чувствами, памятью, предвидением, кто управляет и движет подчинённым ему телом, так же как верховный бог правит миром.

То, что само себя движет, не может исчезнуть, иначе говоря — вечно; такова первопричина, из которой происходит всё: она не возникла и не подвержена разрушению, пояснил Публий Африканский. А единственной силой, которой присуще внутреннее движение, является дух. Значит, и душа человека вечна, заключил он. Сципион Старший попросил Сципиона Младшего передать содержание этого сна потомкам.

149

*

Хотя Цицерон не стремился больше к управлению делами республики, он до конца дней оставался государственным человеком. Не только его действия, но и суждения в той или иной мере влияли на расстановку сил противоборствующих партий. После гибели Марка Красса, начиная с событий 52 года, Цезарь и Помпей стали стремиться к единоличной власти, и каждый из них пытался заручиться поддержкой прославленного оратора.

В феврале 51 года сенат принял решение назначить Цицерона наместником Киликии — провинции на южном побережье Малой Азии. Это назначение крайне огорчило Цицерона, он не хотел уезжать из Рима, но обязанности для него всегда оставались важнее личных стремлений. И он в очередной раз проявил недюжинный талант организатора. За год правления вверенной ему провинцией Цицерон сумел поднять благосостояние киликийских городов. Он поразил киликийцев своей самоотверженностью в работе и бескорыстием; Цицерон отказался от многих привилегий, которые полагались римскому магистрату, уменьшил налоги и не принимал подарков, даже от царей. Ему пришлось руководить и военными действиями. Как наместник провинции, он получил в распоряжение армию в составе двенадцати тысяч пехотинцев и тысячи шестисот всадников. За успехи в сражениях солдаты провозгласили его императором, и он получил право на триумф в Риме.

Когда Цицерон после завершения своих полномочий в Киликии возвратился в Италию, сенаторы действительно вынесли на голосование вопрос о его триумфе, но Цицерон при всём его неравнодушии к почестям отказался от лавров: было уже не до празднований. Вражда между Цезарем и Помпеем обострилась; надвигалась очередная гражданская война. Попытки Цицерона примирить Цезаря и Помпея ни к чему не привели. В январе 49 года Цезарь со своим войском перешёл Рубикон. Тем самым он попрал законы республики и выказал неповиновение решению сената. Помпей, оба консула и многие сенаторы покинули Рим. В страхе перед расправой и проскрипциями многие жители города тоже бежали из Рима.

Цицерону нужно было на что-то решаться. В письме своему другу Аттику в конце февраля 49 года он сетовал, что ни Цезаря, ни Помпея не волнует благополучие граждан; оба хотят царствовать. Цицерон предвидел, кто победит. Поскольку спасать республику нужно было прежде всего от произвола Цезаря, он предпочёл присоединиться к Помпею; он сделал это из чувства долга, чтобы умереть с чистой совестью. Цезарь слал ему письма и просил одуматься. Одно из них сохранилось. Оно начиналось словами: «Император Цезарь шлёт привет императору Цицерону». В этом письме, известном под каталожным номером Att. 10.8b, Цезарь по-дружески советовал строптивому оратору не вмешиваться в гражданские раздоры. Однако Цицерон сел на корабль и уплыл на Балканский полуостров, в военный лагерь республиканцев.

По сообщениям Плутарха и Аппиана, в решающем сражении, которое произошло в июне 48 года в Фессалии, при Фарсале, участвовали около семидесяти тысяч италийцев. Хотя войскá Цезаря по численности были вдвое меньше сил противника, они разбили армию Помпея. После этой битвы начались недолгие предсмертные судороги Римской республики. Через три месяца египтяне, чтобы угодить победителю, зарезали приплывшего к ним Помпея и преподнесли его голову Цезарю.

150

*

Юлий Цезарь вернулся из военных походов в Италию лишь в конце сентября 47 года, и то ненадолго. После ещё нескольких побед над защитниками республики в Африке и на Пиренейском полуострове он уже пользовался неограниченной единоличной властью. Цезарь произвёл реорганизацию институтов правления. Он с невиданным размахом отпраздновал свои триумфы и раздал внушительные денежные суммы воинам и всем жителям Рима. Цезарь намеревался украсить Рим новыми постройками, хотел открыть в городе публичные библиотеки, привести в порядок гражданское право. В его планы входило существенное расширение границ Римской державы.

Аппиан в «Гражданских войнах» пишет, что Цезарь внушил к себе такой страх и пользовался такой славой, как никто никогда до него. Магистраты и сенаторы раболепствовали перед Цезарем и чествовали его почти как бога:

II.106 ...Все виды почестей были придуманы в угоду ему и оказаны, даже такие, которые были сверхчеловеческими: жертвоприношения, военные игры, статуи во всех храмах и общественных местах, во всех трибах, во всех провинциях и в царствах, которые были в союзе с Римом. [...] Он был провозглашён Отцом Отечества и выбран пожизненным диктатором и консулом на десять лет; его особа была объявлена священной и неприкосновенной. [...] Было установлено, чтобы город ежегодно праздновал дни его военных побед, чтобы жрецы и весталки каждые пять лет устраивали публичные молебствия о его благополучии и чтобы магистраты сразу же после вступления в должности присягали не противодействовать ни одному указу Цезаря. В честь его рода месяц Квинтилий был переименован в Июлий. Многие храмы были посвящены ему как богу...

Аппиан, Плутарх и Светоний сообщают, что Цезарь даже не поднялся с места, когда консулы и сенаторы в полном составе поднесли ему постановление о всех учреждаемых для него титулах и церемониях. «II.107 Он принял все дарованные ему почести, кроме десятилетнего консульства. Консулами на следующий год он назначил себя и Антония...» — повествует Аппиан.

Римляне в течение веков считали монархию пережитком прошлого, формой правления, годной только для рабов, — строем, который унижает достоинство свободных людей. Но ко времени диктатуры Цезаря это был уже другой народ. Аппиан объяснил упадок нравов во времена крушения республики тем, что потомственные римляне перемешались с иностранцами и вольноотпущенниками, а также тем, что публичные раздачи зерна беднякам привлекли в Рим бездельников, попрошаек и бродяг со всей Италии.

Гражданские войны погубили цвет нации. По сведениям Плутарха, при Цезаре была сделана перепись граждан Рима, и вместо прежних трёхсот двадцати тысяч человек в городе оказалось только сто пятьдесят тысяч жителей. «55 Столь велика была катастрофа, которую вызвали гражданские войны, и столь значительную часть населения Рима они истребили, не говоря уже о бедствиях, постигших остальную Италию и провинции», — пишет он в книге о Цезаре. Светоний назвал такие же цифры, но сказал, что они отражают число не всех горожан, а лишь тех, которые получали зерно за государственный счёт. Так или иначе, получалось, население Рима уменьшилось вдвое. Плутарх в той же книге о Цезаре отметил, что римляне позволили надеть на себя узду, поскольку стали видеть в монархии спасение от гражданских войн.

151

*

После разгрома армии Помпея в битве при Фарсале Цицерон с разрешения Цезаря вернулся в Италию. Ни свободы слова, ни правосудия в Риме больше не существовало. В письме Марку Марцеллу, консулу 51 года, который жил в изгнании на острове Лесбос, Цицерон грустно иронизировал: «Fam. IV.9 Говорить то, что думаешь, пожалуй, нельзя, но молчать вполне дозволяется». В этом письме Цицерон всё же посоветовал Марцеллу вернуться на родину и покориться необходимости. Но даже теперь, когда в Риме правил не закон, а произвол, Цицерон оставался адвокатом: он откликался на просьбы многих защитников республики, которые находились в опале, и хлопотал перед Цезарем об их помиловании — о том, чтобы они могли вернуться в Рим. И он добивался своего.

Цицерон привык жить на широкую ногу. Но поскольку судопроизводство было упразднено, он лишился заработка. Его материальное положение сильно пошатнулось, появились долги. Развод с женой усложнил ситуацию, — Цицерон должен был вернуть её приданое. В феврале 45 года умерла его дочь Туллия, которую он любил больше всех на свете. Цицерон не хотел больше жить. В «Тускуланских беседах», написанных в это время, он досадует, что вовремя не умер, хотя у него не раз была такая возможность. Ещё до смерти дочери Цицерон женился на юном создании, — то ли хотел скрасить свою старость, то ли намеревался поправить финансовое положение за счёт приданого богатой невесты, — но он быстро раскаялся в том, что сделал, и разорвал этот брак.

152

*

Для Цицерона, государственного мужа и оратора, жизнь лишённая цели, была равносильна духовной смерти. И он нашёл достойное применение своим творческим силам. В письмах к друзьям Цицерон признавался, что его спасают лишь занятия литературой. Он работал с поразительной продуктивностью. Скрижаль насчитал шестнадцать его книг, написанных в 46–44 годах. Таланты Цицерона, отстранённого от политики и судебной практики, как воды бурной, полностью перекрытой реки, устремились в новое русло. Он стал пропагандистом философии в Риме.

В трактате «О природе богов» Цицерон пояснил причину происшедших с ним перемен:

I.4 Если кто-то спросит, что побудило меня на закате жизни взяться за письменное изложение этих тем, то нет ничего, что я могу объяснить легче. Когда я был полностью отстранён от дел, а управление государством свелось к заботам и руководству одного человека, я подумал, что должен представить моим соотечественникам философию и что это послужит для большей чести и славы нашего государства — иметь столь важные и замечательные вещи изложенными на латинском языке. Я ничуть не жалею об этом начинании, поскольку ясно вижу, что пробудил во многих желание не только к познанию, но и к писательству. Ведь обучение у греков прошли многие, но передать соотечественникам свои знания они не смогли, потому что считали невозможным изложить на латинском языке всё усвоенное. Думаю, в этом деле я преуспел столь хорошо, что не уступлю грекам даже в богатстве словарного запаса. Другой причиной, которая побудила меня обратиться к этому занятию, была душевная боль и тяжёлый удар судьбы.

В «Тускуланских беседах» Цицерон отметил, что римляне превосходят другие народы в организации государственного устройства, в нравах, в благочинности семейных дел и в военной доблести, однако в учёности, в творчестве греки всегда стояли выше всех. И он побуждал соотечественников перенести славу философии у иссякающей талантами Греции в Рим, подобно тому как древние римляне в своё время переняли у греков всё, что заслуживало заимствования.

Цицерон проделал огромную работу для популяризации философии. Именно он положил начало оживлению интеллектуальных исканий у римлян. «В книге под заглавием “Гортензий” я призывал к занятиям философией так настоятельно, как мог», — писал он в начале второй книги трактата «О дивинации». Диалог «Гортензий» не сохранился, но этот трактат и другие труды Цицерона, которые не пережили крушение Древнего мира, и тем более уцелевшие, во многом способствовали духовному подъёму Западной цивилизации. Одним из тех, чью жизнь круто развернуло прочтение диалога «Гортензий», был известный христианский богослов Аврелий Августин. «III.4 Эта книга изменила мои привязанности, обратила мои молитвы к Тебе, Господи; она сделала другими мои цели и желания. Все мои пустые надежды сразу стали никчемными...» — поведал Августин в «Исповеди» в последних годах IV века.

Цицерон называл философию наукой о жизни, самым благодетельным, самым лучшим даром богов из всего, что ниспослано людям. Сократа он считал отцом философии, а Платона — богом философов, который больше других приблизился к истине. Говоря о своих философских взглядах, Цицерон заметил, что не хочет сковывать себя принципами ни одного учения, а стремится найти самый правдоподобный ответ на каждый вопрос. Тем не менее в трактате «О природе богов» он назвал себя последователем учения Новой Академии, которая усвоила метод Сократа — всё оспаривать и ни о чём не высказывать определённого мнения.

153

*

Многие термины, которые Цицерон ввёл в латинский язык, стали общеупотребительными, в частности — слова «мораль» и «человечность». Эти и другие слова вряд ли вошли бы в обиход, если бы за ними не стояло весомое содержание и если бы книги Цицерона не пользовались популярностью.

Тот, кто вредит ближнему ради собственной выгоды, нарушает законы природы; больше того, даже неизвестному человеку нужно отдать всё, что можно пожертвовать без ущерба для себя, а некоторые обязанности надо выполнять и по отношению к тем, кто причинили нам зло, пишет Цицерон в трактате «Об обязанностях». У людей должна быть одна цель: сделать тождественными интересы каждого в отдельности и всех вместе, заключил он. Причём смысл сказанного Цицерон не ограничил интересами жителей одного государства:

I.41(149) ...Мы должны уважать, защищать и поддерживать общие узы единения и товарищества, существующие между всеми людьми.

III.6(28) Те, кто утверждают, что надо уважать права сограждан, но не права чужеземцев, стремятся разрушить всеобщее братство человечества, а с его уничтожением неизбежно погибнут доброта, великодушие, отзывчивость и справедливость.

Тот, кто прозрел, кто познал себя, не причиняет никому вреда; такой человек приносит пользу всем, кому только может, и как Сократ, осознаёт, что он — гражданин мира.

154

*

Цицерон считал, что обычаи предков и предписания религии следует соблюдать; почитание же новых и чужеземных богов вносит путаницу в верования. Тем не менее он вместе с другом Аттиком приобщился в Греции к Элевсинским мистериям. Религию он отличал от суеверий и говорил, что от суеверий нужно избавляться.

На протяжении десяти последних лет жизни Цицерон состоял в коллегии авгуров — толкователей воли богов. Свои пророчества авгуры чаще всего делали исходя из наблюдений за птицами. Однако в трактате «О дивинации», в название которого вынесено латинское слово divinatio, «предвидение», Цицерон пишет, что он не из тех авгуров, которые предсказывают будущее по птицам и другим знамениям. В этом трактате он причислил дивинацию к суевериям, заблуждениям и обманам, но подвёл читателя к этому выводу исподволь. Начав свои рассуждения словами о том, что ничего не собирается утверждать, он закончил подтруниваниями над предсказаниями и решительным заявлением, что не признаёт дивинацию.

Граждане Римской республики веками не знали ограничений в свободе слова, но после установления почти царской власти Цезаря, — а именно в это время Цицерон написал трактат «О дивинации», — римляне стали высказываться на политические темы с оглядкой. Свобода же религиозных взглядов в Риме по-прежнему существовала. Поэтому откровения авгура, который столь скептически относился к своим полномочиям, видимо казались читателям парадоксальными, но не кощунственными.

Знание будущих событий можно обрести естественным образом, без вмешательства богов, но эта осведомлённость не пойдёт людям на пользу, считал Цицерон. Он трезво смотрел на вещи:

II.28(60) Всё возникающее, любого рода, непременно имеет причину в природе, и даже если нечто противоречит опыту, оно не может противоречить природе. Поэтому если можешь, найди причину всего, что приводит тебя в изумление, а если не найдешь её, всё же знай, что ничто не может произойти без причины.

Цицерон не верил не только в знамения, но и в судьбу. «II.7(19) Само слово “судьба” наполнено суевериями и бабьим легковерием», — заметил он в том же трактате «О дивинации». Чудес Цицерон тоже не признавал. Если называть чудесами редко случающиеся явления, рассуждал он, тогда и встречу с мудрым человеком нужно назвать чудом.

Неверие в дивинацию не означает неверие в существование богов; одно не следует из другого, уточнил Цицерон. Его книга «Утешение» не сохранилась, но в «Тускуланских беседах» он процитировал фрагмент из неё, в котором говорилось, что бог — это сущность, отличающаяся от всего смертного и от всего конкретного; бог обладает всезнанием, сообщает движение всему и сам находится в вечном движении. Тому, кто сомневается в существовании бога из-за того, что бога нельзя увидеть, Цицерон пояснил: человек свою душу тоже не может разглядеть, даже неизвестно, где она пребывает, но её свойства — в частности, способность управлять телом — свидетельствуют о её реальности. Так же и мир с его многообразием живой и неживой природы указывает на то, что есть высшая сила, которая движет всем и вся.

155

*

Рассуждениям об этой скрытой силе Цицерон посвятил диалог «О природе богов». В нём принимают участие три человека: Гай Веллей — по убеждениям эпикуреец, Квинт Бальб — стоик и Гай Котта — приверженец взглядов Новой Академии. Каждый из них по очереди высказывает свою точку зрения о богах. Цицерон ввёл в качестве героя диалога и себя, но только в роли слушателя.

Бальб отвергает учение материалистов и Эпикура о том, что мир образовался благодаря случайному сочетанию атомов. Цицерон в аргументации Бальба продемонстрировал всю силу своего красноречия. Поэтому Скрижаль не сомневался в том, чьи это доводы. Для Бальба-Цицерона очевидно, насколько нелепо отрицать существование разумной силы во вселенной:

II.34 Поскольку всё в мире устроено так, что нет ничего лучше и для использования, и по красоте, давайте посмотрим, результат ли это случая, или же все части вселенной могли быть приведены в такое согласованное состояние разумом и божественным промыслом. Так как произведения искусства не достигают совершенства, а произведения природы их превосходят, значит природа не может быть лишённой разума. Когда рассматриваешь статую или картину, то понимаешь: за этим стоит искусство; когда замечаешь вдали парусный корабль, то догадываешься, что им правит чей-то разум и мастерство; когда видишь солнечные или водяные часы, то полагаешь, они показывают время благодаря умению, а не случайно. Так неужели ты считаешь, что вселенная, заключающая в себе все виды искусства и мастерства, лишена разума и смысла?

Цицерон не был первым, кто высказал мысль, стоящую за этими размышлениями. Ещё Гераклит говорил, что мир оказался бы не более чем рассыпанной наудачу кучей мусора, если б не разум и упорядоченность, которые в нём наблюдаются. Сила доводов Бальба-Цицерона — в яркости, в убедительности сравнений. Именно в диалоге «О природе богов» Скрижаль встретил наиболее известное из них, опровергающее случайность становления мира. Этот аргумент привёл Бальб. Он удивлялся людям, которые убеждены, что мир упорядочился в результате случайного столкновения тел:

II.37 Кто верит этому, может также верить, что буквы алфавита в числе двадцати одной, сделанные в огромном количестве из золота или из какого-нибудь другого материала, будут брошены на землю и выпадут в таком порядке, что точно образуют «Анналы» Энния. Я сомневаюсь, что случай мог бы составить из них хотя бы один стих.

Третья, последняя, часть трактата «О природе богов» представляет собой по сути монолог Котты, который скептически высказывается о роли богов в жизни человека. Люди прибегают к богу, будто к спасительному убежищу, говорит Котта. Но если даже боги существуют, то они не заботятся ни о ком; иначе они сделали бы всех добродетельными или по крайней мере осчастливили бы добродетельных. Однако этого не было и нет. Больше того, поскольку разум служит причиной всех пороков, то выходит, боги дали разум людям во зло.

Котта приводит многие примеры из истории Древней Греции и Рима, на которых показывает, что герои и борцы за справедливость страдают или гибнут, а убийцы и подлецы торжествуют и счастливо умирают в преклонном возрасте в своей постели. Из сказанного он заключил, что боги не делают никакого различия между добром и злом и не управляют миром. Если провидение даже существует, то ему безразличны судьбы всего рода человеческого; именно провидение нужно обвинять в том, что люди используют разум во зло. Каждому следует рассчитывать на себя, а у богов можно просить только поддержку, говорит Котта. Свою речь он закончил словами: «III.39 Вот что я хотел сказать о природе богов, не с целью отрицать их существование, но чтобы показать вам, насколько тёмен этот вопрос и какие трудности он в себе несёт».

156

*

Мнения учёных критиков относительно философской позиции самогó Цицерона в споре героев диалога «О природе богов» разделились. Одни уверены, что его взгляды передал стоик Бальб. На это указывают слова Цицерона в конце трактата: «III.40 Разговор закончился, и мы расстались. Веллей посчитал более правильным суждения Котты, а мне показалось более похожим на истину мнение Бальба». Другие критики полагают, что носителем убеждений автора в этом диалоге является Котта, так как Цицерон называл себя приверженцем Новой Академии; к тому же из трёх беседующих героев именно Котта высказался последним. Замечание Цицерона о том, кто из собеседников был ближе к истине, эти критики объясняют или его желанием скрыть от соотечественников свой скептицизм, или позднейшей вставкой редакторов-христиан.

Скрижаль понимал, что эту, третью, книгу диалога «О природе богов» написал отец, удручённый потерей любимой дочери, он же — государственный муж, который пережил гибель республики, он же — адвокат, лишённый возможности защищать обвиняемых. Столь разные по характеру монологи Цицерона-Бальба и Цицерона-Котты вполне могли отражать доводы внутреннего спора одного и того же человека. Но личное горе и несчастья Рима не поколебали убеждённость Цицерона-философа в существовании разумного начала в мире.

157

*

Казалось, шестидесятилетний оратор, который занялся писательством, смирился с необходимостью покорно принимать ход событий и навсегда отошёл от государственных дел. Но когда появилась надежда на восстановление коллегиальности правления, Цицерон ещё раз вступил в схватку с разрушителями республиканских институтов власти.

158

*

За время работы в финансовой компании Скрижаль вполне освоил автоматизацию тестирования. Работа ему нравилась. Успешное применение его программ и оказание помощи коллегам привели к тому, что начальник попросил его стать руководителем небольшой, из четырёх человек, группы тестеров. Поразмыслив, Скрижаль согласился. Это согласие добавило ему обязанностей по распределению работ между сотрудниками и проверке сделанного, но главным образом он продолжал заниматься автоматизацией тестирования. Даже с учётом новых обязанностей он тратил теперь на службе гораздо меньше душевных сил, чем отдавал на предыдущей работе с её дежурством на горячей линии и ожиданием той приближавшейся недели страданий у телефонной трубки.

159

*

Цезарь прошёл во главе легионов полсвета, от Сирии до Гибралтара, от Британии до берегов Африки. И так же как до него Помпей, Сулла и Марий, он чувствовал себя в своей стихии не среди свободных людей, а в кругу солдат, привыкших к беспрекословному подчинению. Цезарю повиновались цари, и видно ореол всемирной славы мешал ему воспринимать сограждан как равных себе. Всего лишь через полгода после возвращения с полей сражений он опять засобирался в военный поход. О его грандиозных планах рассказывают многие древние историки. Более обстоятельно о них сообщил Плутарх в биографии Цезаря:

58 Он готовился к войне с парфянами, а после их покорения намеревался пройти через Гирканию вдоль Каспийского моря и Кавказа, обойти Понт и вторгнуться в Скифию, затем завоевать соседние с Германией страны и саму Германию, после чего возвратиться в Италию через Галлию, сомкнув таким образом круг его владений, чтобы они со всех сторон граничили с океаном.

За стремление к царской власти Цезарь поплатился жизнью. 15 марта 44 года до начала христианского летосчисления он был убит в сенате. Это случилось за четыре дня до намеченного им отправления в поход. Заговорщики условились, что каждый из них нанесёт диктатору удар кинжалом, и они сделали это. На теле Цезаря было двадцать три колотых раны.

Во главе заговора стояли Марк Брут и Гай Кассий. Оба они сначала воевали на стороне Помпея против Цезаря, а затем, прощённые победителем, получили высокие государственные посты. Цезарь в молодости был любовником матери Брута, и по Риму ходили слухи, что она родила сына от него. Судя по тому, как сам Цезарь оберегал воевавшего против него Брута, возможно и он не исключал своего отцовства.

Цицерон не знал о готовящемся убийстве. Тем не менее Марк Антоний, консул 44 года, обвинил его в причастности к заговору. Антоний аргументировал это обвинение тем, что Брут после убийства Цезаря поднял над головой свой окровавленный кинжал и воскликнул: «Цицерон!».

160

*

Марк Брут до знакомства с Цицероном находился под влиянием своего алчного тестя, в прошлом — консула. Брут поехал вместе с ним в Азию в качестве его помощника и участвовал с тестем в вымогательствах денег у подвластных Риму народов. После разгрома армии Помпея Брут стал приближённым Цезаря. Именно в это время он подружился с Цицероном, который был на двадцать лет старше его. Эта дружба в корне изменила образ мыслей Брута. О близости их взглядов красноречиво говорит то, что Цицерон посвятил ему трактаты «О природе богов» и «Тускуланские беседы», а книгу о знаменитых ораторах даже назвал именем своего молодого друга. Поэтому у Марка Антония были все основания считать Цицерона причастным к заговору, тем более что Цицерон сразу же после убийства Цезаря поддержал заговорщиков, а затем не раз называл совершённое Брутом и его друзьями величайшим и прекраснейшим поступком.

Повороту в мировоззрении Брута способствовало и его воспитание. Он рос в доме своего дяди — Марка Катона Младшего, который своей принципиальностью и самоотверженностью в борьбе за справедливость и республиканские идеалы заслужил авторитет и любовь римлян. В апреле 59 года в одном из писем Аттику Цицерон заметил, что знаменитый Катон в его глазах один стóит ста тысяч, а Катону в ту пору было только тридцать пять лет. Катон привил Бруту любовь к философии и привлёк его к государственным делам.

На Брута, должно быть, сильно повлияло и самоубийство Катона. После победы войск Цезаря в сражении с республиканцами в Африке Катон приложил все свои силы к тому, чтобы помочь сенаторам и римлянам, которые находились на африканском берегу, в Утике, сесть на корабли и отплыть от берега до прихода войск Цезаря. И он успел это сделать. Взрослый сын Катона отказался бежать без него. Зная нрав отца, он спрятал меч, который висел у изголовья Катона, а когда отец потребовал вернуть меч, разрыдался. «68 Почему бы тебе, мой милый мальчик, не связать отцу руки за спиной, чтобы Цезарь нашёл меня неспособным сопротивляться? — пожурил его Катон. — Знай же, чтобы убить себя, мне не нужен меч; я задержу на время дыхание или размозжу себе голову об стену — и смерть придёт». Когда Катону сообщили, что все римляне благополучно отплыли от берега, он пошёл в спальню, лёг на кровать и перечитал диалог Платона «О душе». После этого он вонзил меч себе в живот. Плутарх, рассказав об этом в «Сравнительных жизнеописаниях» в главе о Катоне, сообщил, что слуги прибежали на шум и увидели Катона лежащим на полу в крови с вывалившимися внутренностями. Он был ещё жив. Врач попытался спасти его, но Катон пришёл в сознание, оттолкнул врача и разорвал кишечник руками. После смерти республики жизнь потеряла для него всякий смысл.

161

*

Марк Брут был женат вторым браком на своей двоюродной сестре, Порции, — дочери Катона. Когда он решился на убийство Цезаря, Порция поняла, что муж что-то скрывает от неё. Плутарх в рассказе о Бруте пишет, что она уединилась и сделала себе на бедре глубокий разрез ножом, так что хлынула кровь. Увидев мужа, Порция сказала ему: «13 Брут, я дочь Катона. И я вошла в твой дом не только для того, чтобы как наложница разделять с тобой постель и стол, но чтобы делить с тобой все радости и беды». После этих слов Порция показала Бруту свою рану и пояснила, что таким образом испытала себя и теперь знает: она выше боли и готова на всё.

162

*

Бездетный Юлий Цезарь в завещании назначил своими наследниками трёх внуков своих сестёр, причём одного из них, Гая Октавия, объявил усыновлённым, отписал ему три четверти своего имущества и дал право носить имя Цезарь. Каждому римлянину Юлий Цезарь завещал по триста сестерций. Кроме того, он подарил народу свои сады за Тибром. Узнав об этом, плебс расчувствовался, бросился громить убийц своего благодетеля и затосковал по тирану. Нового диктатора долго ждать не пришлось. Практически сразу после похорон Цезаря власть захватил Марк Антоний. А Брут, Кассий и другие участники заговора, опасаясь расправы, покинули Рим.

Пройдёт два с половиной года — и армия республиканцев под командованием Марка Брута и Гая Кассия потерпит поражение при Филиппах в битве с Антонием и Октавианом. В этом сражении смертью храбрых погибнет сын Катона. Марк Брут не сдастся живым: он вдавит рукоять меча в землю, схватится обеими руками за лезвие и упадёт на меч. Порция, его жена, тоже решит покончить с собой, но друзья не дадут ей уединяться. Тем не менее она сделает задуманное: схватит руками горящие уголья и проглотит их.

163

*

Цицерон прославлял Брута и его друзей, но в то же время упрекал их за то, что не довели дело до конца — за то, что оставили в живых Антония. «О боги! Тиран пал, но тирания живёт!» — писал он Аттику спустя месяц после убийства Цезаря.

Новый диктатор, Марк Антоний, приходился Цезарю родственником со стороны матери. Уже на похоронах Цезаря он назвал убитого святым. Антоний видел в Цицероне врага ещё до начала их противостояния. Приёмным отцом Антония был Публий Лентул Сура — участник заговора Катилины, разоблачённый Цицероном и казнённый по приговору сената. К тому же Антоний дружил с народным трибуном Публием Клодием, который в 58 году изгнал Цицерона из Рима, а Цицерон в 52 году защищал убийцу Публия Клодия в суде. Жена Антония, Фульвия, тоже ненавидела Цицерона; она прежде состояла в браке с Клодием.

В жизни Цицерона были времена, когда он проявлял малодушие, испытывал страх и даже унижался перед высокопоставленными негодяями, чтобы избежать изгнания. Он побаивался расправы и теперь: с усилением влияния Антония росла и опасность, которая грозила не только участникам заговора против Цезаря, но и ему. Цицерон стал склоняться к мысли о бегстве из Италии — недолгом, до конца года, пока не закончится консульство Антония. Он лишь волновался, что друзья и противники диктатуры осудят его за это отступление в столь тяжёлое для государства время. Одолеваемый сомнениями, он то и дело обращался в письмах к Аттику за советами. Благовидным предлогом для отъезда было то, что ещё Цезарь предложил Цицерону отправиться в качестве посла в Грецию, а решения Цезаря оставались в силе даже после его убийства.

Цицерон всё же решил отправиться в Грецию. Он отплыл от юго-западного берега Италии, но южный ветер отбросил корабль от Сицилии назад к италийской земле. Пока Цицерон дожидался попутного ветра, он узнал, что Марк Брут и Гай Кассий разослали письма сенаторам с просьбой присутствовать первого сентября на заседании, где должно состояться соглашение между Антонием и участниками заговора против Цезаря. Цицерону стало также известно, что Брут и Кассий осуждают его за намерение уехать в Грецию, и он изменил своё решение: Цицерон поспешил в Рим. В одном из писем, отправленных в эти дни, он образно заметил: «Fam. X.1 ...Меня с середины пути отозвал назад голос государства».

164

*

Цицерон вернулся в Рим накануне заседания. После убийства Цезаря прошло пять с половиной месяцев. До начала христианского летосчисления оставалось 44 года.

Видимо узнав, что Антоний собирает сенат вовсе не для примирения с противниками диктатуры, а для утверждения новых почестей Цезарю как богу, Цицерон не пришёл в курию, предварительно сообщив Антонию о своей неявке: он сослался на усталость после долгой дороги и недомогание. Антоний был разъярён. Он отправил солдат с приказом привести Цицерона или сжечь его дом, но уступил уговорам сенаторов и отменил свой приказ.

О том, что пережил Цицерон в течение этого дня и последующей ночи, можно только догадываться, но утром он ринулся в бой. Теперь, в конце жизни, как в молодые годы при диктатуре Суллы в деле защиты Росция, Цицерон решил идти до конца, чего бы это ему ни стоило.

165

*

На следующий день, 2 сентября, Цицерон пришёл в сенат. Антоний не явился, но на заседании присутствовали его сторонники и осведомители. «16 Ему, видно, разрешается заболеть, чего он не позволил мне вчера», — съязвил в своей речи Цицерон. Он начал её с добрых слов в адрес Антония, после чего, будто в шутку, сказал, что наверное Ганнибал подошёл к воротам Рима, если его, сенатора, приказали привести в курию столь грубо — угрожая разорением; никто никогда так не поступал.

Цицерон заявил, что если бы он присутствовал на пропущенном заседании, то не стал бы подавать свой голос за причисление человека, кого бы то ни было, к богам, как сделали это накануне сенаторы по отношению к Цезарю. Их молчаливое согласие со всем происходящим и покорность Цицерон назвал добровольным рабством. В этой речи, которая получила название «Первая филиппика против Марка Антония», он отстаивал верховенство и неотменяемость принятых законов. Цицерон прямо сказал, что правовой порядок в стране полностью уничтожен вооружённой силой. Обращаясь к Антонию, он напомнил ему об участи Гая Цезаря — и это прозвучало предостережением диктатору о том, что его может постигнуть та же участь.

Вскоре, 19 сентября, Антоний выступил в сенате с речью, в которой обвинил Цицерона в убийстве Клодия, в бедствиях недавней гражданской войны и в убийстве Цезаря. Тем самым он фактически объявил Цицерона своим врагом. К этому времени Цицерон был уже в своей усадьбе в Путеолах. Он принял вызов. Его единственным, но мощным оружием в этом сражении было слово. Он ответил памфлетом, получившим название «Вторая филиппика против Марка Антония». Цицерон послал эту речь Аттику, у которого было своего рода издательство: учёные рабы Аттика переписывали литературные труды для продажи. Работы Цицерона у него хорошо раскупались. И Аттик издал «Вторую филиппику».

В этом памфлете Цицерон обратился к Антонию и без обиняков назвал его разбойником, к тому же совершенно невоспитанным и невероятно глупым человеком. Цицерон обвинил Антония в том, что именно он подал Цезарю повод для объявления гражданской войны, и в том, что теперь он окружил себя отъявленными негодяями, и в том, что вооружил их. «6 ...Ты развеял по ветру все остатки республики», — возмущался Цицерон. Он сказал, что Антоний превзошёл во всех пороках своего отчима, который участвовал в заговоре Катилины. Цицерон обвинил его также в беспробудном пьянстве и в безудержном разврате, припомнил ему и сожительство с мужчинами, и резню граждан, и грабежи. Предсказав бессмертную славу Марку Бруту, Гаю Кассию и их друзьям, Цицерон заметил: «34 Будь я в их числе, я избавил бы государство не только от царя, но и от царской власти; и будь я автором исполненной части, я не остановился бы на одном акте, но довел бы до конца всю трагедию». Из этого памфлета следовало, что в драме с убийством Цезаря, случись она в постановке Цицерона, Антоний во втором акте уже не появился бы.

166

*

Обстоятельства сложились так, что Цицерон действительно оказался одним из главных постановщиков второго акта той кровавой драмы, которая закончилась уже без его участия рождением Римской империи. Пока же он только дожидался своего часа.

167

*

До конца 44 года происходила борьба за власть между Антонием и девятнадцатилетним Октавианом, который заявил о своих правах наследника. Пройдёт семнадцать лет — и сенат постановит даровать Октавиану имя Август; его будут величать император Цезарь Август, сын бога. Ещё через два десятилетия сенат в честь него назовёт восьмой месяц календаря. Пока же, в год консульства Антония, Октавиан не мог получить наследство: Антоний отказался выдать ему деньги из казны Цезаря. Чтобы выполнить волю приёмного отца, Октавиан продал своё недвижимое имущество и раздал римлянам обещанное наличными — по триста сестерций каждому. Тем самым он заслужил расположение народа. Навербовав на юге Италии солдат, Октавиан в начале ноября 44 года с десятитысячной армией вошёл в Рим. Его призыв к войне с Антонием как нарушителем указов Цезаря не встретил сочувствия. Спустя две недели после его ухода из столицы, в Рим со своим войском вступил Антоний. Он добивался того, чтобы сенат провозгласил Октавиана врагом государства, но изменил свои планы и отправился на завоевание Цезальпийской Галлии.

Цицерон всё это время находился вдали от Рима, главным образом в Путеолах. Он считал, что до окончания консульства Антония — до вступления в должность новых магистратов — его присутствие в Риме будет и бесполезным, и опасным для жизни. За эти прошедшие нескольких месяцев он закончил работу над трактатом «Об обязанностях» — последним из его больших сочинений. «III.1(2) Мой досуг вызван положением общественных дел, а не желанием покоя, — посетовал Цицерон в третьей книге этого труда. — Ведь теперь, когда сенат упразднён и суды закрыты, чтó, не теряя уважения к себе, мог бы я делать в курии или на Форуме?

168

*

В трактате «Об обязанностях» Цицерон пишет, что для сохранения и удержания власти в стране самым надёжным для правителей залогом является любовь соотечественников, которую нужно заслужить, а самое несообразное средство для этого — внушение к себе страха, применение силы. Гражданские заслуги Цицерон поставил выше воинских. Приведя примеры из истории Древней Греции и указав на события, которые случились на его веку, он заключил, что вóйны не исправят положение в плохо управляемой стране.

В этом трактате Цицерон не раз повторил, что у римлян больше нет государства. Он указал и на причины крушения республики:

II.8(26–27) ...Пока государство римского народа держалось на служении, а не на угнетении, и пока мы вели войны для защиты союзников или для обеспечения своего превосходства, наши войны заканчивались помилованиями или же действиями лишь с необходимой степенью суровости. Сенат был прибежищем для королей, племён и народов, а самые большие амбиции наших магистратов и полководцев были направлены на защиту наших провинций и союзников на принципах справедливости и уважения. Поэтому наш образ действий в мире можно было называть более точно покровительством, а не управлением. Эти принципы и практику мы стали постепенно менять, а после завоеваний Суллы отошли от них совершенно. С тех пор любое угнетение союзников перестало казаться несправедливым, так как жестокие злодеяния были совершены против [римских] граждан.

Цицерон сказал далее о беззакониях недавних правителей Рима — о проскрипциях Суллы и о том, что Юлий Цезарь не только конфисковывал имущество отдельных граждан, но захватывал целые провинции и страны. Римляне несут заслуженную кару, подытожил Цицерон, и он пояснил — за что: если бы преступления многих людей не остались безнаказанными, то столь вопиющего самоуправства никто бы не совершил; имущество Юлия Цезаря унаследовали несколько человек, а его амбиции — многие проходимцы.

169

*

За изучением истории религий Скрижаль осознал, что Западный мир не устоял перед верованиями Востока — принял одно из них, вышедшее из Иудеи. Теперь, после очередного, в этот раз неспешного вживания в эпоху падения Римской республики, он понял, что подобная сдача позиций произошла и в государственных делах римлян, и тоже не без влияния традиций, сложившихся в восточных монархиях. За время жизни нескольких поколений заботы политиков и полководцев о благополучии сограждан, о благе отечества были постепенно вытеснены стремлением к единоличной, ничем не ограниченной власти.

Необратимые перемены произошли и с гражданами Римской республики. Народ, который прежде ни перед кем не раболепствовал, утратил свои нравственные достоинства, подчинился диктату властолюбцев. Красноречивым свидетельством процесса вырождения свободолюбивого, уважающего себя народа, которому Западная цивилизация обязана многими своими ценностями, служило то, что на динариях, отчеканенных на монетном дворе в Риме в последний год жизни Юлия Цезаря, было изображение венценосного мужа с выбитой по кругу надписью: CAESAR DICT. PERPETUO — «Цезарь, диктатор навсегда».

170

*

Цицерон вернулся в Рим 9 декабря — за день до того, как народные трибуны, выбранные на следующий год, должны были приступить к исполнению обязанностей. И он сразу же включился в политическую борьбу. Начиная с первого января, когда консулы 43 года Гай Вибий Панса и Авл Гирций заняли свои должности, Цицерон уже стоял во главе противников диктатуры. Он выступал и перед сенаторами, и перед народом с призывами поддержать действия Октавиана и объявить Антония врагом государства. В стремлении собрать силы, достаточные для победы над Антонием, он пошёл на нарушение закона: его усилиями юный Октавиан, которого за глаза называли мальчиком, получил, в частности, полномочия пропретора, несмотря на то что эта должность была доступна только лицам, достигшим сорока лет после исполнения ими обязанностей претора. Октавиан стал также сенатором и был утверждён в качестве командующего навербованной им армии.

Октавиан и оба консула, Гирций и Панса, отправились в Галлию воевать с Антонием. Во главе штаба защитников законной власти стоял Цицерон. Он находился в переписке со всеми военачальниками и наместниками провинций, которые действовали по указаниям или в интересах сената. Цицерон получал донесения о ходе боевых действий с разных фронтов и отвечал каждому корреспонденту, а борьба сторонников сената с приверженцами Антония происходила по всему Средиземноморью. Историку Николаю Дамасскому в ту пору было двадцать лет. В труде «О жизни Цезаря Августа и о его воспитании» он свидетельствовал: «28 (113) Столько много армий было набрано в то время и столько много было полководцев, каждый из которых стремился взять всю власть в свои руки без учёта законов и справедливости, что все дела вершились в соответствии с силой, которой каждый из полководцев располагал».

Решающая битва произошла 21 апреля 43 года под Мутиной. Антоний потерпел поражение и отступил, но в этом бою погиб консул Гирций. Два дня спустя от полученных ран умер второй консул, Панса. По сообщению Аппиана, с каждой стороны пали около половины воинов.

Октавиан был недоволен тем, что сенат не дал ему отпраздновать триумф и тем, что главнокомандующим в войне с Антонием назначен не он, а один из убийц Цезаря. И он стал искать соглашения с Антонием и Лепидом, которые объединили свои войска. Чтобы удержать Октавиана на своей стороне, сенат пошёл ему на уступки, но амбиции наследника Цезаря уже простирались гораздо дальше. Четыреста его центурионов и ветеранов прибыли в столицу и потребовали от сената избрать их полководца консулом. Сенат отклонил это требование по причине молодости соискателя. И тогда Октавиан пошёл со своим войском на Рим. Город был в панике.

171

*

Марк Брут в письмах упрекал Цицерона в угодничестве перед Октавианом и напоминал, что римляне всегда оказывали сопротивление любому господству. Он предостерегал Цицерона, что устранение Антония при помощи таких больших уступок молодому Цезарю, на которые идёт сенат, освобождает место для нового диктатора. Укоряя Цицерона, Брут писал, что предпочитает быть вдалеке от раболепствующих и считает Римом всякое место, где можно быть свободным.

Цицерон уже и сам сожалел, что помог Октавиану столь быстро, прыжками, взбежать по лестнице магистратур. В очередном письме Марку Бруту, в июне 43 года, сначала сославшись на то, что Октавиан поверил чьим-то лживым посулам о консульстве, Цицерон стал оправдываться в своём бессилии: «Brut. I.10 ...Каждый требует для себя столько власти в государстве, сколько у него сил; не имеет значения ни разум, ни мера, ни закон, ни обычай, ни долг, ни мнение граждан, ни стыд перед потомством». Цицерон многократно просил и даже умолял Брута прийти во главе своих войск из Греции в Рим, но такая схватка за власть на стороне сената не отвечала планам Брута. Цицерон настоятельно зазывал в Италию и Гая Кассия, который со своим войском находился в Сирии, однако и Кассий не спешил на помощь.

Октавиан добился своего. В августе он и его родственник Квинт Педий, который также был наследником Цезаря, получили консульство до конца 43 года — заняли должности Гирция и Пансы, павших в битве под Мутиной. Новые консулы возбудили судебный процесс против убийц Юлия Цезаря, и все заговорщики были заочно осуждены. В Риме начались аресты и казни тех, кого не так давно величали героями.

Вскоре полководцы сражавшихся между собой армий — Антоний, Октавиан и Лепид — заключили союз, триумвират. Полномочия этого учреждённого ими коллегиального органа превышали власть сената и консулов.

172

*

Скрижаль ожидал, что на салютацию к Цицерону придут друзья и соседи, но уже рассвело, а в вестибюле было пусто. Он решил подождать ещё немного и вышел на террасу.

Вилла Цицерона стояла на склоне пологого холма, из которого открывался замечательный вид на Альбанские горы. Там, в низине, верхушки леса сливались в единую бархатистую ткань и чудным разноцветным ковром покрывали долину. Вдалеке, на самом краю горизонта, угадывалось море, а может быть морем просто казалась голубая дымка. Скрижаль теперь понимал, чтó влечёт состоятельных римлян из города сюда, в Тускулум. Но контраст между красотой природы и всем тем, что в мире людей было столь уродливым и диким, не давал ему радоваться прелестью этого осеннего пейзажа.

Возвращение мыслями к событиям, которые он переживал в последнее время, напомнило ему, что здесь, в Тускулуме, жили многие древние семьи, давшие Риму известных государственных мужей. К одному из этих прославленных кланов — к роду Порциев — принадлежал Марк Катон Младший, который покончил с собой в Утике, чтобы не попасть в руки Юлию Цезарю. Да и род Юлиев пошёл из этих мест, из Альбы; она была неподалёку — по ту сторону озера Альбано. Где-то здесь, в Тускулуме, совсем рядом, находилась усадьба Варрона. Цицерон встречался с ним, переписывался и посвятил ему трактат «Учение академиков».

Скрижаль ещё раз спустился в парк, примыкавший к вилле. По обеим сторонам главной широкой аллеи стояли мраморные статуи древнегреческих богов и героев. Он остановился у статуи Афродиты и залюбовался точёной фигурой смотревшей на него богини. Увидев себя со стороны, он подумал, что великолепие осеннего леса, и красота женского тела, и вдохновение древнего скульптора, и появление этой замечательной мраморной статуи здесь в горах, и его, Скрижаля, эстетическое удовольствие от созерцания и леса, и рукотворной богини — это разные проявления одной, единой, красоты и гармонии природы, которая стремится к совершенству.

Когда Скрижаль вернулся к дому, в вестибюле по-прежнему никого не было. Он прошёл вдоль рядов каменных лавок до массивных двустворных дверей с бронзовыми кольцами. Собравшись с духом, он взялся за кольцо и постучал.

Послышался лязг тяжёлого засова. Двери открыл пожилой бородатый мужчина в короткой серой тунике.

— Доброе утро. Я хотел бы поприветствовать Цицерона, — сказал Скрижаль.

Мужчина почтительно кивнул в ответ и попросил подождать.

Скрижаль не имел представления, о чём принято говорить при салютации, но подбадривал себя тем, что испытывал к Цицерону самые дружеские чувства и что действительно хотел выразить их, затем ведь и явился.

Когда Цицерон вышел к нему, они поздоровались и какое-то время молча изучающе смотрели друг на друга. В пристальном взгляде блекло-голубых, глубоко поставленных глаз Цицерона угадывалось любопытство. Залысина ещё больше увеличивала его высокий лоб. Остатки седых или белёсых от природы волос были коротко острижены. Чисто выбритое лицо пересекали две глубокие идущие от носа морщины. Светлая свободного покроя тога несколько скрадывала полноту его тела.

Скрижаль уже подбирал слова, но Цицерон заговорил первым.

— Я давно никого не жду с приветствиями, — доверительно произнёс он. — После того как начались гонения... ко мне перестали приходить.

Цицерон попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.

— А вы, значит, не боитесь... — то ли спросил, то ли заключил он.

— Я просто не думал об этом, — ответил Скрижаль. — Да и потом... Вы же сами говорили, что честному человеку нечего бояться.

Цицерон улыбнулся, на этот раз искренне.

— Пройдёмте в атриум, — предложил он.

Скрижаль последовал за Цицероном вглубь дома. Бородатый прислужник закрыл за ними двери на засов и остался сидеть при входе.

Они вошли в просторную, светлую, отделанную цветной мозаикой комнату и сели на скамью около бассейна. Барельефы на стенах с видами природы оживляли и расширяли пространство. Естественный свет падал сверху, через большое квадратное отверстие в кровле, и вода отражала край неба.

— Я не видел вас прежде в Тускулуме. Да и в Риме, кажется, вас не встречал... — заметил Цицерон, пытаясь понять, с кем имеет дело. — Могу я узнать, чем обязан вашему визиту?

Скрижаль сказал как есть:

— Я внимательно прочёл ваши труды и просто хочу... и просто пришёл поблагодарить вас за то, что помогли... и мне, и очень многим людям.

Цицерон привык к похвалам. Больше того, он часто сам напоминал соотечественникам о своих заслугах, и чувство меры ему порой изменяло. Но Скрижаль понимал, что Цицерону, оказавшемуся не у дел и даже в опале, теперь как никогда раньше нужно было слышать о признательности со стороны других и о востребованности его трудов.

— Я очень этому рад, — просиял Цицерон и тут же поджал губы. — Честно говоря, в работе над книгами я просто нашёл исцеление... Хотел забыться от того, что случилось.

— Если вам нужна какая-нибудь помощь, услуга... — Скрижаль не мог подобрать нужные слова. Он и без того плохо владел речью, но сознание, что разговаривает с лучшим оратором Рима, обостряло его безъязыкость.

— О нет-нет, благодарю, мне ничего не надо, — Цицерон улыбнулся. — А впрочем... Могу я узнать, куда вы направляетесь?

Видимо из-за сообщений о казнях противников диктатуры, которые Скрижаль воспринял близко к сердцу, а может быть из-за того что в городе ждали вестей о постановлениях триумвиров, он ответил раньше, чем успел подумать:

— В Рим.

— А как скоро? — Цицерон оживился.

— Сегодня же.

Скрижаль действительно хотел узнать обо всём в подробностях как можно скорее.

— А как вы относитесь к происходящему? — очень осторожно поинтересовался Цицерон.

Скрижаль ответил не сразу.

— Власть силы не может привести ни к чему хорошему... Я согласен с тем, что вы сказали в «Обязанностях»: для удержания власти самое несообразное со стороны правителей — внушать к себе страх.

— Да-да, — Цицерон кивнул головой, — ещё Энний говорил: «Кого боятся, того ненавидят».

Подумав немного, он доверительно обратился к Скрижалю:

— Послушайте... Мои письмоносцы вернутся в лучшем случае только завтра вечером, а я диктую письмо... Не могли бы вы взять его с собой и передать в Риме Титу Помпонию?

От Тускулума до Рима было часа четыре ходьбы. Если бы Цицерон попросил, Скрижаль прошёл бы пешком даже через всю Италию.

— Конечно, — ответил он.

Выразив искреннюю признательность, Цицерон предложил ему перекусить, пока письмо будет готово. Скрижаль поблагодарил, но отказался.

— Хм... Ну что ж, тогда можете погулять по перистилю, у меня замечательный сад, я покажу... — Цицерон тяжело поднялся со скамьи. — А хотите — пойдёмте со мной в таблинум... если, конечно, не боитесь, что я утомлю вас своими речами.

Скрижаль обрадовался, но не показал виду; он даже не мечтал побывать в рабочем кабинете Цицерона, и попросил пойти вместе с ним, если это возможно.

— Ну вот и хорошо, — сказал Цицерон. — Мне, право, было бы неловко оставить вас одного, без внимания.

Когда они шли по лестнице вверх, Цицерон посетовал, что в своё время решил построить виллу на холме, на двух уровнях, — не думал, что спустя годы пожалеет об этом. Поднимаясь по ступеням, он действительно прилагал значительные усилия. Видно было, Цицерон страдал одышкой.

Они прошли по небольшой галерее к саду с аккуратно подстриженными зелёными кустиками и пестревшими цветами. По периметру, с четырёх сторон, сад обрамляла крытая колоннада. И у колонн, и в ухоженном уютном дворике стояли небольшие мраморные скульптуры и били фонтанчики.

Рабочий кабинет примыкал прямо к саду и был отделён от крытой галереи только порталом. За большим письменным столом, с его узкой стороны, сидел худощавый мужчина, склонившийся над папирусом. Он быстро поднялся с кресла.

— Это Тирон, мой секретарь, — представил его Цицерон и добродушно добавил: — Иными словами, мой спаситель.

Тирон смутился, хотел что-то сказать, но только махнул рукой. Несмотря на болезненный вид, его большие карие глаза лучились жизнерадостным добрым светом.

Скрижаль тоже представился. Он сел на предложенный ему Цицероном стул, стоявший при входе, около встроенной в портал колонны.

Цицерон расположился в кресле перед заваленным свитками столом, с его широкой стороны, лицом к саду. Он прикрыл глаза и задумался.

Тирон отложил папирус в сторону, подвинул к себе раскрытую книжицу из соединённых табличек и взял в руки стиль.

Скрижаль немало слышал об этом человеке. Цицерон очень тепло, по-дружески, обходился со всеми своими рабами, но к Тирону относился особенно трепетно. Ещё задолго до начала своей судебной практики Цицерон обучил его грамоте и привил любовь к чтению. Тирон сам начал сочинять — и стихи, и комментарии на труды древних авторов. Он стал секретарём Цицерона. Записывая речи своего патрона в суде — а такие выступления длились часами, — он, чтобы ничего не упустить из сказанного, изобрёл способ делать это быстро. Так появилась стенография. Этот метод скорописи, который называли тиронским, по его имени, стали использовать для стенографирования выступлений в сенате ещё до первого консульства Юлия Цезаря.

— Прочти, пожалуйста, надиктованное, — попросил Цицерон, приоткрыв глаза.

Тирон прочёл вслух начало письма, из которого Скрижаль уяснил только то, что в Капитолии развешены знамёна и по Риму бродят солдаты. Фразу «Я уйду из Рима, чтобы не видеть его в рабстве», Цицерон усилил.

— После слов «...я уйду из Рима» вставь, пожалуйста, оборот: «...сохранённого мной для свободы», — попросил он.

Тирон сделал пометки в табличке, затем внёс ещё несколько мелких поправок и дочитал текст.

— Пишем дальше, — сказал Цицерон. Он сосредоточился и стал диктовать: — Ты появился как защитник нашей свободы, с самыми лучшими, как тогда казалось, намерениями, и неожиданно силой поднял уже поверженное государство.

Из его дальнейших слов определённо следовало, что письмо предназначалось Октавиану. Цицерон обвинял молодого консула в бесчеловечности, корил его за нарушение прав сената, за то, что Антония, врага, Октавиан решил уберечь и даже возвеличить, а с гражданами поступает, как с врагами. Чем дальше вела Цицерона речь, тем больше он оживал, тем громче становился его голос и ярче разгорались глаза.

— Кто возьмётся изложить всё это? Кто решится поверить этому?! — Цицерон вскинул руку, будто выступал перед народом с трибуны.

Он помалу отдышался и надолго замолчал.

Скрижаль обратил внимание на то, с каким почтением и любовью Тирон смотрел на своего патрона, когда Цицерон обдумывал очередную фразу. За несколько лет до квесторства в Киликии Цицерон дал своему учёному рабу свободу, — Тирон получил римское гражданство; однако его преданность бывшему господину объяснялась не этим щедрым даром, а настоящим, искренним чувством. Их привязанность была взаимной. Цицерон настолько ценил человеческие качества и литературные способности своего секретаря, что посвящал его в корреспонденцию личного характера и доверял ему править свои сочинения при переписке начисто.

Продолжая диктовать, Цицерон каялся в том, что ввёл в заблуждение сенаторов — убедил их поверить его молодому ставленнику; он корил себя за то, что позволил вооружить Октавиана и тем самым помог ему в братоубийственной войне и в разгроме сената. Он клял свои седины за доверчивость и глупость.

Разгорячившись, Цицерон резко поднялся из-за стола и стал расхаживать по кабинету. Вдоль всех трёх стен комнаты стояли закрытые шкафы и стеллажи с полками, на которых были плотно уложены связки папирусных свитков. Склонив голову, Цицерон вышагивал от стены к стене — от одного шкафа к другому.

— Пиши дальше, — сказал он в задумчивости, уже успокоившись, но заговорил не сразу.

Он опять сел за стол и стал диктовать:

— Скажу честно: лучше б мы не изгоняли Антония, с тем чтобы вместо него принять другого правителя. Рабство не может быть желанным, но бóльшие достоинства господина делают положение раба менее унизительным. Из двух зол нужно выбирать меньшее. Ведь Антоний вымаливал то, что хотел, а ты вымогаешь. Он как консул добивался провинции, а ты метил в консулы, когда был ещё частным лицом. Он учреждал суды и проводил законы для спасения злодеев, а ты — для уничтожения достойнейших...

Цицерон упомянул и о бесстыдстве Октавиана: о том, что деньги и знатное имя он заслужил своей наружностью, привлекая к себе мужчин.

— Если ощущения остаются после смерти тел и значит, наши предки не утратили сознание, то что скажет им тот, кто вскоре отойдёт в вечную обитель? Что ответит на их вопрос: «Как теперь живёт римский народ?» — с сарказмом и болью в голосе допытывался Цицерон у Октавиана.

В заключительных словах он высказался о своих намерениях:

— Наши предки скоро должны узнать обо всём, и если это не сделает кто-то другой, то я поведаю им о случившемся. Я решил, что если мне не удастся избежать этих бед живым, то я избавлюсь разом и от них, и от жизни.

Переведя дыхание, Цицерон попросил Тирона прочесть надиктованное вслух и внёс незначительные поправки.

— Вы не передумали взять с собой письмо?.. Такое письмо? — обратился он к Скрижалю, сделав ударение на слове «такое».

— Нет-нет, — заверил его Скрижаль.

— Ну вот и хорошо, — как-то грустно улыбнулся Цицерон и опять повернулся к Тирону:

— Давай пошлём ещё записку Аттику... Пиши: — Твои новости о страшных событиях получил. Проскрипции, казни происходили и прежде, но раньше всё-таки была надежда. Отправляю тебе письмо для Октавиана Цезаря. Позаботься, пожалуйста. Сообщай о происходящих переменах. Поцелуй за меня маленькую Аттику.

Цицерон встал с кресла.

— Спасибо, дорогой, — поблагодарил он Тирона. — Перепиши, пожалуйста, начисто в двух экземплярах, а мы с гостем пока погуляем по саду.

— Конечно, — сказал Тирон и потянулся к одному из больших цилиндрических коробов со свитками, которые стояли на столе.

— Будь добр, — попросил его Цицерон, — зайди сначала на кухню, пусть подготовят сумку письмоносца. А когда перепишешь и запечатаешь, принеси нам всё. И вложи, пожалуйста, в футляр карту Рима с указанием дома Аттика.

Когда они вышли в сад, Цицерон заговорил о жутких казнях, происходящих в Риме, о гибели республики и о том, что он уже не видит смысла в своей жизни. Чем больше он бередил себе душу, тем печальней звучал его голос.

— Согласиться с мыслью о самоубийстве гораздо легче, чем сделать это... — произнёс он отрешённо. Видно было, Цицерон раздумывал над тем, что пообещал Октавиану в конце письма. — Но чем и кому ещё я могу быть полезным? — спросил он с унынием. Похоже, ответ не вызывал у него сомнений.

— Чтобы понять это, нужно жить дальше, — попытался подбодрить его Скрижаль.

Цицерон промолчал. Он остановился у небольшой мраморной статуи-фонтанчика и засмотрелся на радостную, в движении, очень милую девочку. Она держала в руках рыбку, изо рта которой струилась и падала в чашу вода.

— Жила бы Туллия — было бы зачем и для кого... — Цицерон тяжело вздохнул.

В той же задумчивости он вернулся к прерванной мысли:

— С другой стороны... если бы я покончил с собой ещё в изгнании или даже не так давно, после смерти дочери, — я ведь не раз хотел умереть, — то не сделал бы то, что успел... А вот Катон пошёл на это — и самóй смертью достиг многого... Впрочем, Катон недосягаем. Порой мне кажется, что он не человек, а бог... Он действительно бессмертный.

Они сели на скамейку в глубине портика. Глядя куда-то поверх колоннады в небо, Цицерон повёл речь о том, что рушится всё лучшее, созданное греками и римлянами.

— Что происходит с миром... — начал он фразу, но увидел приближающегося к ним Тирона с сумкой на плече — и не договорил, только извинился: — Простите за меланхолию.

— Спасибо, дорогой, — кивнул он подошедшему Тирону и поднялся со скамьи. — Вторую копию письма отдай Менандру, когда вернётся, и скажи, чтоб тоже отнёс Аттику.

Скрижаль знал, что важные письма дублировали и отправляли с разными посыльными, а письма, которые доставляли морем, порой отправляли с курьерами на разных кораблях, чтоб хотя бы одно из них достигло адресата.

Цицерон достал из сумки футляр.

— Письмо здесь, — показал он Скрижалю, приоткрыв крышку. — Там же карта Рима с пометкой дома Тита Помпония Аттика и записка для него.

— Понял. Сделаю, — пообещал Скрижаль и взял сумку.

— Большое спасибо, — поблагодарил его Цицерон. — Пойдемте, я вас провожу.

Скрижаль попрощался с Тироном и повесил сумку на плечо.

— А что тут ещё? — спросил он, показывая на оттопыренные бока сумки.

— Там... для вас... еда в дорогу, — пояснил Цицерон, осторожно спускаясь по лестнице. — Кстати... по какой дороге вы пойдёте?

— По Латинской, — ответил Скрижаль.

— Хм... Лучше бы вам пойти по Лабиканской, — посоветовал Цицерон. — Она и короче, и спокойней.

Они вышли из дома на террасу.

— Вы правы: надо жить... — неожиданно сказал Цицерон. — Берегите себя, — добавил он с чувством и протянул на прощание руку.

Скрижаль хотел пожелать ему в ответ не падать духом, крепиться, но все слова казались нелепыми.

— Спасибо вам, — только вымолвил он. И они разжали ладони.

173

*

О переговорах между триумвирами и о соглашении между ними лаконично сообщил Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» — в книге об Антонии:

19 Видя, что Цицерон привержен свободе, [Октавиан] Цезарь больше не держался за него и послал своих друзей к Антонию с предложением о заключении союза. Они вместе встретились с Лепидом на маленьком острове посреди реки и совещались в течение трёх дней. О других вещах они легко договорились и поделили между собой всю Римскую державу, будто отцовское наследство. И только обсуждение вопроса о людях, которые должны быть преданы смерти, вызвало ожесточённые споры. Каждый требовал смерти своим врагам и хотел спасти своих родственников.

Антоний не просто настаивал на казни Цицерона, но выдвинул его смерть в качестве условия дальнейших переговоров. Лепид поддержал Антония. Октавиан долго не соглашался, но в конце концов уступил.

До 1 января — до формального начала правления триумвиров — оставалось ещё больше месяца, но они не стали дожидаться установленного срока и послали в Рим консулу Педию список тех, кого решили убить немедля. В нём значилось то ли двенадцать, то ли семнадцать имён. Возможно, имя Цицерона стояло в этом списке первым.

«IV.19 Цицерон, обладавший после смерти Гая Цезаря таким влиянием, что тогда возникла своего рода монархия народного оратора, был осуждён на смерть вместе со своим сыном, братом, племянником и всеми родственниками, единомышленниками и друзьями», — сообщает Аппиан в «Гражданских войнах». По его сведениям, смертные приговоры были вынесены около трёмстам сенаторам и двум тысячам человек из сословия всадников, а проскрипциям с конфискацией имущества подверглись не только участники заговора против Цезаря и сочувствовавшие им, но и просто богатые люди: новым правителям нужны были деньги. Головы жертв этого террора выставлялись на Форуме для всеобщего обозрения. Кто приносил голову очередного римлянина, который подлежал казни, получал денежное вознаграждение.

174

*

Марк Цицерон и его брат Квинт находились в Тускулуме, когда узнали, что обречены на смерть. Они решили бежать в Македонию, к Бруту. Квинт отправился домой, чтобы взять деньги в дорогу. В результате он был схвачен и убит вместе с сыном. Цицерон уже плыл на корабле, но передумал и вернулся, — видимо, чтобы умереть на родине. Он сошёл на берег и направился в сторону Рима, однако затем ещё несколько раз менял свои решения. Тем временем подоспели исполнители приказа триумвиров во главе с военным трибуном Попилием и центурионом Гереннием. Описав метания Цицерона в книге о нём, Плутарх рассказал о его гибели:

48 ...Цицерон, увидя бегущего к нему Геренния, приказал рабам остановиться и опустить носилки. Взявшись левой рукой за подбородок, как делал обычно, он пристальным взглядом посмотрел на палачей. Измождённый, покрытый пылью, с неухоженными волосами, он вызывал сочувствие, и большинство находившихся там отвернулись, когда Геренний убивал его. Цицерон сам вытянул шею вперёд из носилок, и Геренний отсёк ему голову. Так он погиб на шестьдесят четвертом году жизни. По приказу Антония, Геренний отсёк ему также руки, которыми он писал «Филиппики».

Голова и руки Цицерона долго висели на Форуме перед трибуной, с которой он прежде обращался к народу с речами. Антоний торжествовал. По слухам, переданным Аппианом, Антоний настолько упивался победой над дерзким оратором, что в течение какого-то времени держал его голову перед собой на обеденном столе.

175

*

Не закрывая глаза на присущие Цицерону человеческие слабости, Скрижаль видел в нём одного из титанов духа. Богатое духовное наследие древних греков, которое постепенно угасало в Элладе, Цицерон сумел перенести на жизнеспособную, восприимчивую интеллектуальную почву. Как могучий Атлант, держащий на плечах небосвод, он стал одним из главных носителей самых весомых достижений греческо-римского мира. И Цицерон выстоял, продержал эту бесценную ношу более тысячелетия — до пробуждения народов Западной цивилизации.

Скрижаль вспомнил выписанную им из «Республики», из Сна Сципиона, цитату о том, что человек — не телесная оболочка, а разум. Соглашаясь с таким определением, он заключил, что человек живёт по меньшей мере столько, сколько длится его интеллектуальная связь с людьми, — хотя бы с кем-то одним, кто помнит его и мысленно общается с ним. Коль так, Антоний зря торжествовал: Цицерон жив.

____________________

Читать следующую главу

Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»

На главную страницу