Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 3. Платон

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Платон. — Древнегреческий философ, ученик Сократа. Родился в 427 году античной эры, умер в 347-м. Его литературное наследие состоит из более тридцати произведений и ряда писем. Около 387 года Платон основал в Афинах философскую школу — Академию, которая действовала в течение девяти столетий.

Одним из главных направлений философских исканий Платона была разработка мысли о существовании двух миров. Первый из них — мир идей, незримый и вечный — постигается только разумом. Второй — видимый, конечный — познаётся с помощью чувств. Причём все объекты и явления материального мира есть не более чем отражения реалий мира идей.

Помимо того что Платон не излагал свои взгляды прямо, высказывания его литературных героев во многом противоречивы. Так, из диалога «Парменид» следует, что оба мира не исчерпывают собой всей действительности: есть ещё первопричина, которая находится по ту сторону этих двух реальностей.

Интересы Платона простирались и в область политики. Значительную часть его сочинений составляют рассуждения об устройстве идеального государства. Три его попытки воплотить свои замыслы в построении такого государства на острове Сицилия оказались тщетными.

Когда Скрижаль прочёл труды Платона в первый раз, он растерялся от обилия и разнообразия материала. Его одолевали сомнения, под силу ли ему уяснить взгляды основателя Академии. И всё же он знал, что степень понимания каждой из книг, прочитанных за последние годы, до сих пор удовлетворяла его. Многолетний опыт осмысления исторических и священных текстов служил ему в какой-то мере порукой того, что он освоит и богатое литературное наследие Платона, и труды других известных философов. В любом случае, говорил себе Скрижаль, ты сможешь вникнуть в любое учение ровно настолько, насколько позволят твои способности; и в конце концов, философами не рождаются. Он не сомневался лишь в том, что такая работа существенно продвинет его в духовном росте.

Проштудировав диалоги Платона во второй раз, Скрижаль стал думать, что напрасно искал причину своей растерянности в неспособности систематизировать прочитанное. В этих разнообразных по тематике и во многом неоправданно затянутых сочинениях он просто не нашёл какой-то логически законченной системы взглядов. Труды Платона отражали скорее историю его исканий истины. Часто он ставит в диалогах некую интеллектуальную задачу; собеседники рассматривают её с разных сторон, предлагают и отвергают один за другим варианты её решения, и после всего оставляют поднятый вопрос без ответа. Порой Платон противоречит себе или даже полностью опровергает сказанное раньше, а его рассуждения о самом лучшем из всех государственных устройств заходят в такие дебри, в которых здравомыслия Скрижаль не обнаружил. Ясно было и то, что Платона формально ни в каких противоречиях упрекать нельзя, поскольку от собственного имени он ничего не говорил, — о его суждениях можно лишь догадываться.

Картина мира, изображённая Платоном, оказалась существенно размытой из-за подачи материала в форме диалогов. Для выбора именно этого литературного жанра у Платона были причины. Рукописные тексты в древности не пользовались популярностью; в списках распространялись только известные поэтические произведения. Люди предпочитали слушать живую речь. Поэтому философы передавали свои учения устно. Платон пошёл на компромисс: его диалоги создают видимость разговоров. Однако многословие персонажей изрядно затемнило суть того, что он хотел сказать.

При всех недостатках и противоречиях сочинения Платона, как знал уже Скрижаль, явились для позднейших философов своего рода Библией, от которой они отталкивались в поисках истины. Даже христианство построило свою доктрину в значительной степени под влиянием идей этого мудрого грека. И подобно тому как некогда автор или авторы Книги Бытия в рассказе о сотворении мира немало позаимствовали из более ранних литературных источников, так и Платон создавал свои труды с учётом интеллектуальных наработок известных мудрецов Эллады.

К концу V века античной эры пытливые умы могли познакомиться уже с довольно многими интересными сочинениями. Греческие философы, которые жили до Платона, высказали по сути все главные гипотезы о принципах, лежащих в основе мироздания. Вере Ксенофана и Гераклита в единого бога противостоял взгляд Протагора, который назвал мерой всех вещей человека и тем самым, видимо, отрицал существование объективной истины. Горгий довёл скептицизм Протагора до крайнего предела, заявив, что вообще ничего не существует, а если что и существует, то оно непознаваемо. Материалисты Левкипп и Демокрит, напротив, полагали, что всё происходящее в мире поддаётся осмыслению и объясняется с помощью физических законов, поскольку абсолютно всё, включая душу и разум, состоит из атомов. Эмпедокл и Анаксагор отводили видимому миру только пассивную роль: Анаксагор в качестве первопричины и универсального движущего начала называл мировой разум, а Эмпедокл считал, что всеми стихиями управляют две противоборствующие силы: любовь и вражда. Если Гераклит учил, что всё меняется, то Парменид утверждал обратное: ничего не меняется. Гераклит и Парменид, а также Эмпедокл, Левкипп и Демокрит назвали единственно надёжным для человека проводником разум; согласно же Протагору, полагаться можно только на собственные ощущения.

До Платона было немало сказано и написано также о природе человека. Система взглядов Пифагора включала в себя учение о бессмертии души и о родстве между всеми живыми существами. Сократ, сосредоточивший внимание на сфере человеческих ценностей, показал современникам, что в мире духа тоже существуют законы, и самóй своей жизнью он доказал справедливость главных из них.

Великая заслуга Платона состояла в том, что он, как понимал Скрижаль, не просто усвоил и донёс до потомков многие из высказанных до него философских гипотез, а критически рассмотрел, переосмыслил эти суждения и на их основе достаточно полно, хотя довольно туманно и противоречиво, представил в своих трудах всю картину мироздания.

Достоверные сведения о жизни Платона скудны. Известно, что он родился в состоятельной и знатной аристократической семье, которая имела древние корни. По линии отца он был потомком последнего афинского царя Кодра, а по линии матери родственные связи вели к законодателю Афин — Солону. Родители назвали его именем Аристокл. Платоном — от греческого слова πλάτων, «широкий», — его прозвали друзья за могучую стать.

Юноша получил хорошее образование. Его интересы были разнообразны: он занимался музыкой и живописью, гимнастикой и борьбой. Платон серьёзно увлёкся поэзией. Лишь немногие из его поэтических строк уцелели. Судя по ним, он делал успехи в стихосложении, но встреча с Сократом полностью перевернула жизнь двадцатилетнего Платона. Все увлечения показались ему пустой тратой времени. Свои поэтические опусы он сжёг и стихов больше не сочинял. Возможно последним было именно то, в котором он обратился к богу огня и где сквозит горькая ирония несостоявшегося поэта, уничтожающего свои рукописи: «Гефест, поспеши: ты нужен теперь Платону».

В течение около восьми лет Платон находился рядом с Сократом в качестве одного из его ближайших учеников. После смерти учителя родной город для Платона опустел — и он покинул Афины. Более десяти лет он провёл в странствиях: жил в Египте, где изучал точные и оккультные науки, затем — в южной Италии, где познакомился с учением Пифагора. Оказавшись в Сицилии, Платон предпринял попытку убедить местного тирана в необходимости государственного переустройства, после чего едва остался жив. Возвратившись в Афины, он основал здесь свою философскую школу — Академию.

Взгляды Платона в подавляющем большинстве его сочинений высказывает Сократ. В работе над диалогом «Государство», где Сократ также является проводником его идей, Платон уже избегал лишний раз упоминать имя своего учителя, как будто испытывал неловкость — то ли перед ним, то ли перед читателями; поэтому трудно понять, кому из героев принадлежат чередующиеся здесь реплики. В поздних диалогах Платона Сократ появляется только в качестве статиста, а в «Законах» — последнем труде — и вовсе отсутствует. Платон не просто изменил своей традиции в выборе литературного героя. «Законы» свидетельствовали о его решительном уходе от принципов нравственности, необходимость следования которым утверждал Сократ.

Главной гипотезой, которую чаще всего обсуждают герои Платона, является мысль о существовании двух миров: невидимого мира идей и зримого, материального, мира. Своё образное ви́дение целостной картины двуликого мироздания Платон доверил изложить Сократу в седьмой книге «Государства». Из всего его литературного наследия это известное иносказание показалось Скрижалю и самым ярким, и самым характерным образцом повествования Платона — тем не строго философским, во многом поэтизированным стилем письма, который зачастую граничит с мифом.

Седьмая книга «Государства» начинается с того, что Сократ просит собеседника представить себе подземелье, похожее на пещеру. В подземелье живут люди, закованные с ног до головы цепями так, что не могут даже повернуть головы. Всю свою жизнь обитатели пещеры сидят лицом к глухой стене, а сзади них, в вышине, во всю длину этого глубокого подземелья, тянется просвет. За просветом — дорога, по которой проходят люди. Они несут над головами различные предметы и разговаривают между собой. Тени от тех ярко освещённых предметов падают на глухую стену пещеры таким образом, что самих идущих не видно, как не видно актёров в кукольном театре. Для жителей подземелья их пещера и говорящие тени на стене кажутся единственно существующей в мире реальностью.

Если же теперь представить, что одному из тех пещерных людей снимут цепи и повернут его лицом к свету, то он, конечно, зажмурит глаза и будет по-прежнему убеждён, что настоящим является тот мир, который он привык наблюдать каждый день на стене, а не тот, который слепит его, продолжает Сократ. Если же этого человека выведут из пещеры наверх, он и вовсе не сможет ничего увидеть, настолько резким будет свет для его глаз, привыкших к темноте. Но пройдёт время — и он поймёт, что свет идёт от Солнца, что настоящая жизнь — здесь, а всё то, что пещерные люди считают истиной и знаниями, просто абсурдно, нелепо.

Сократ у Платона закончил эту аллегорию на трагической ноте. Когда человек, сбросивший свои цепи, окажется в настоящем мире и познает, какое счастье быть свободным, он уже никогда не захочет жить прежней пещерной жизнью. И всё же из сострадания к друзьям он спустится к ним в пещеру, чтобы рассказать о неведомом им, истинном, мире. Но его глаза, уже привыкшие к свету, перестанут различать тени на стене, и узники поднимут его на смех — скажут, что он в отлучке ослеп. А если этот сострадательный прозревший человек вздумает освободить своих друзей, они его просто убьют за намерение разрушить устои жизни.

О том, как соотносятся между собой мир теней и тот горний мир, Платон объяснил на другом примере, который привёл в десятой книге «Государства». Кроватей, говорит Платонов Сократ, на земле множество, но существует лишь одна единственная идея кровати, принадлежащая миру идей. Насчёт того, что первично, а что вторично, у Платона-Сократа нет никаких сомнений. Ясность и категоричность его позиции в этом вопросе, как понимал Скрижаль, и послужили причиной того, что основателем идеализма обычно называют именно Платона, а не Пифагора или Парменида.

Живописец, изображающий на картине кровать, создаёт всего-навсего её видимость, поясняет Сократ. Точно так же и плотник, изготовляя кровать из дерева, мастерит лишь некое смутное подобие кровати, которая реально существует только в мире идей. Люди воплощают в многообразных и приблизительных, обречённых на исчезновение копиях именно первичные, вечные идеи, полагал Платон. Из сказанного им следует, что помимо идей объектов материального мира — таких как, например, идея человека, идея лошади, идея огня, — существуют идеи отвлечённых понятий: красоты, чести, справедливости. Высшей из идей Платон назвал идею блага.

Скрижаль пытался понять, считал ли Платон реальными оба мира, или же только один, и если один — то какой. Разобраться в этом было непросто. Осмысление прочитанного усложняла не только форма подачи материала, но и неоднозначность высказываний героев Платона, а также плохое качество переводов. Сверяя русскоязычные тексты диалогов с англоязычными, Скрижаль встречал существенные смысловые расхождения, и так же как в отслеживании событий в жизни Сократа, он и теперь пытался как можно точнее выяснить сказанное в тексте оригинала.

С одной стороны, были все основания думать, что истинное существование Платон признавал только за идеями, а материальный мир считал фикцией. Так, в диалоге «Федр» он, выступая под именем Сократа, дал определение занебесной области, которую здесь можно понимать и как мир идей, и как мир богов: «247с Это — бесформенная, бесцветная, неосязаемая реальная сущность, зримая только разуму — кормчему души». Подтверждение реальности мира идей и полное отрицание реальности материального мира прозвучало в диалоге «Тимей»:

27d–28а Сначала, по моему мнению, мы должны сделать следующее разграничение: чтó есть то, что существует всегда и не имеет начала? и чтó есть то, что вечно становится, но существующим не является? Одно из них постигается разумом с помощью рассуждений, оно всегда неизменно; тогда как другое является предметом мнений, основанных на ненадёжных ощущениях, оно всегда становится и гибнет и никогда не существует на самом деле.

Из сочинений Платона можно было вынести и другое понимание миропорядка. Так, в диалоге «Государство», платонизированный Сократ указал на реальность видимых вещей и вывел за рамки существования идеальный мир, который как бы не нуждается в такой сомнительной чести. В этом пассаже речь идёт о благе, но словá «бог», «благо», «идея блага» Платон употреблял как синонимы:

6.509b ...Объекты знания не только становятся познаваемыми от присутствия блага, но само их существование и сущность получены ими от него, хотя само по себе благо не есть существование; оно превосходит существование достоинством и силой.

Можно было предположить, что в слово «существовать» Платон вкладывал некий особый смысл. Однако в диалоге «Софист» прозвучало чёткое, явно авторское, определение этого понятия:

247d–е Я полагаю, что всё обладающее способностью либо производить изменения любого характера в чём-то, либо испытывать хотя бы малейшее воздействие, пусть даже от чего-то весьма незначительного и только один раз, имеет реальное существование. Поэтому я даю такое определение существующего: оно есть не что иное, как способность.

В последней фразе Платон употребил слово δύναμις — «сила», но по смыслу этого определения здесь напрашивается именно «способность», потому что сила подразумевает активное начало, а в перечисление всего существующего Платон включил и такие вещи, которые пассивно испытывают воздействия.

Из этой формулировки следовало иное, уже третье по счёту суждение о границах существующего. Оно означало, что таких границ просто нет; иными словами, реален и бог, и мир идей, и материальный мир. Более того, поскольку быть кажущимся есть тоже способность, то определение, данное Платоном в «Софисте», фактически означало следующее: существует абсолютно всё, даже то, что хотя бы одному человеку и только однажды всего лишь показалось.

Вывод о действительности существования обоих миров в системе взглядов Платона представлялся Скрижалю наиболее логичным. И теперь из тех же текстов ему хотелось понять, каким образом эти две реальности взаимодействуют. Но перечитав характеристики мира идей и зримого мира, выписанные из диалогов, Скрижаль опять оказался перед выбором предложенных ему противоречивых суждений.

В одних случаях Платон устами героев заявляет, что идеи существуют сами по себе. «52а Мы должны согласиться, — говорит в «Тимее» скрывающийся за рассказчиком автор, — что есть идея, тождественная себе, непорождённая и неразрушимая, ничего не принимающая в себя извне и сама ни во что не входящая, незримая и никак не воспринимаемая, и которую можно только созерцать с помощью разума». Это утверждение, отнесённое к примеру с кроватями, означало, что идея кровати не связана с теми своими бесчисленными материальными подобиями, на которых люди спят.

Мнение о независимом существовании двух миров опровергается в диалоге «Парменид». «130b Скажи мне, действительно ли ты измыслил такое разграничение, что абстрактные идеи отделены от того, что им причастно?» — спросил молодого Сократа умудрённый опытом философ Парменид. Получив утвердительный ответ, он заговорил о существовании идей человека, огня, воды, волос, грязи, чем привёл своего молодого собеседника в замешательство. Последующими наводящими вопросами и доводами Парменид заставил Сократа признать, что идея любой вещи всё же присутствует в самóй вещи. А поскольку таких вещей, которые содержат свою идею, множество, то значит каждая идея делима, то есть никак не может оставаться единой.

Парменид на этом не остановился. Если предположить, что мир идей и видимый мир существуют обособленно один от другого, продолжил он, то выходит, с одной стороны, людям не дано понять, что такое прекрасное и что такое истина, а с другой стороны, богам никогда не познать мир людей. Такой вывод обескуражил молодого Сократа. Озадачил он и Скрижаля.

*

Какое место и какую роль по отношению к миру идей и к видимому миру Платон отводил богу-благу — тоже было неясно. Высказывания его героев придают порой богу личностную и мифологизированную окраску, и тогда первоначало выступает как Бог-с-прописной-буквы.

Пересмотрев выписки из текстов Платона, которые так или иначе характеризуют первопричину, Скрижаль и здесь увидел непримиримые противоречия. В диалогах «Тимей», «Государство», «Теэтет» Бог предстаёт единственным верховным, исключительно положительным началом, которому никакая другая сила не противостоит. Здесь Платон называет Бога и отцом, и устроителем, и демиургом, и родителем вселенной. А в «Законах», написанных позднее, Платон уже отстаивает существование не одного, а двух высших начал — доброго и злого.

Согласно версии сотворения мира, приведённой в диалоге «Тимей», Бог не создал вселенную из ничего, а лишь упорядочил и согласовал между собой стихии, которые существовали до акта творения. Бог, благой и даже отождествлённый Платоном с высшим благом, пожелал, чтобы его создания были подобны ему самому. Поэтому он сотворил вселенную как живое видимое существо, наделённое душой и разумом. С тех пор космос представляет собой видимого бога, включающего в себя все другие, смертные и бессмертные, живые существа, которые также причастны к божественной природе. Был ли то просто реверанс Платона в сторону греческой религии и мифологии, или же сказанное в «Тимее» отражало его собственные убеждения — читатели остаются в неведении. Пифагореец Тимей рассказал также в этом диалоге о наличии иерархии среди одушевлённых существ — о том, как Бог сотворил бессмертных богов, а те, в свою очередь, по воле Бога, создали смертных людей.

В шестой книге «Государства» Платон сравнил значение, которое благо занимает в незримом мире с местом Солнца в видимом мире. Порой он ведёт речь об идее блага. Так, в седьмой книге «Государства» он назвал первичное из двух светил уже не благом, а идеей блага:

7.517b–с В области знаний идея блага открывается последней и только с помощью усилий, и когда она обнаружена, становится ясно, что именно она — причина всего справедливого и прекрасного, породившая свет и дарителя света в видимом мире и являющаяся источником истины и разума в интеллектуальном мире; и каждый, кто действует разумно в личной и общественной жизни, должно быть уяснил это.

Самые глубокие мысли о первоначале Скрижаль нашёл в диалоге Платона «Парменид», названном именем философа из Элеи, который в своей поэме говорил о едином бытии. Платон выдержал историческую правду в том, что Парменид у него рассуждает не о Боге и не о благе, а о едином. Однако читателям опять остаётся лишь догадываться, какие воззрения действительно восходят к Пармениду, а какие являются плодом размышлений автора. Скрижаль склонен был думать, что мысли, изложенные в этом диалоге, принадлежат Платону. За термином «единое» стоит по сути тот же смысл, для передачи которого герои других его сочинений употребляют слова «бог» и «благо». Некоторую разницу по сравнению с другими текстами Скрижаль усматривал в том, что единому Парменида-Платона не присуще личное начало. К тому же рассуждения в этом диалоге лишены иносказательной и мифологической окраски. Единое, как заявил здесь Парменид, находится за пределами существования; оно — по ту сторону мира идей и материального мира. Единое не тождественно ничему и не отличается ни от чего; оно не обладает никакими свойствами, кроме единственного, — быть единым.

Из трудов Платона, написанных до «Законов», следует, что злу нет места в мире идей. В течение большей части своей жизни он считал, что зло существует лишь в материальном мире, причём как необходимость, а Бог, справедливый и добрый, является причиной исключительно добра. «2.379с Для блага мы не должны предполагать никакой другой причины, кроме Бога, но причину зла мы должны искать в других вещах, но не в Боге», — заявил в диалоге «Государство» говорящий за Платона Сократ. В чём нужно искать причину зла — он не указал. В диалоге «Теэтет» автор таким же образом, от имени Сократа, утверждает: «176а Зло неистребимо, так как всегда должно быть что-то противоположное добру».

В суждениях Платона о существовании зла исключительно в материальном мире Скрижаль также усматривал противоречие. Ведь если доказывать неизбежность зла на земле исходя только из необходимости наличия такой силы, противостоящей добру, то почему бы и в мире идей, где существует высшая степень добра, не быть злу в его высшей степени, тоже для равновесия?

Скрижаль не знал, увидел ли это противоречие Платон. Но на склоне лет, в «Законах», основатель Академии заговорил о двух началах горнего мира — благодетельном и злом. Роль Сократа в «Законах» он отвёл безымянному литературному герою — Афинянину. «10.896е Не следует ли признать, что душа, правящая всем и пребывающая во всём том, что движется, управляет также и небом?» — спросил Афинянин. Получив от собеседника утвердительный ответ, он продолжил: «Но одна ли душа или несколько? Я отвечу за вас: несколько. Во всяком случае, мы никак не можем предположить менее двух: одна — благодетельная, а другая — способная совершать действия противоположного рода».

На многие вопросы, связанные с пониманием мировоззрения Платона, Скрижаль не находил ответов. Если единое не обладает никакими свойствами, то как можно говорить о его благости и справедливости? Не значит ли это скорее то, что единое абсолютно нейтрально и к добру, и к злу или, что то же самое, является в одинаковой степени и благом, и злом? Каким образом единое может не отличаться ни от чего и оставаться единым, если находится по ту сторону существования и следовательно отличается от мира идей и мира материи? Сообщается ли мир идей с Богом, и если сообщается, то каким образом? Охватываются ли Богом идеи ненависти, корыстолюбия и подобные им, или же эти негативные идеи принадлежат злому началу горнего мира? Если в надмирной реальности действительно правят две различные силы, то означает ли это существование не одного мира идей, а двух? И если таких нематериальных миров в самом деле два: один — под началом блага, а другой — под началом зла, то пересекаются ли они? противоборствуют ли они или же разделяют сферы влияния?

*

Скрижаль задумался, не пойти ли ему учиться философии в какую-нибудь хорошую школу. Взвесив «за» и «против», он быстро оставил эту мысль. Недостаточное знание английского языка для занятий философией при отсутствии в Нью-Йорке русскоязычных учебных заведений подобного рода лишало его такой возможности. Но Скрижаль видел в этом и положительную сторону. На нелёгком пути познания мира у него был шанс испытать свои способности; он мог самостоятельно осмыслить воззрения самых проницательных человеческих умов и силой такого коллективного разума постараться увидеть картину мироздания в целом.

Скрижаль сожалел, что не получил столь нужные теперь знания прежде, в молодости. В годы учёбы философия казалась ему скучной и бесполезной наукой; он даже не мог представить, что когда-нибудь заинтересуется ей. Он сожалел и о том, что рядом не оказалось тогда умного человека, который помог бы понять истинный приоритет ценностей в жизни. Платону в этом смысле повезло: ему было двадцать лет, когда он встретил Сократа. Повезло и Аристотелю, который занимался в Академии у Платона и находился рядом со своим учителем в течение двух десятилетий.

Основанная Платоном Академия явилась тем мощным генератором философской мысли, который в течение девяти столетий подпитывал лучшие умы Запада и Востока. Даже после того как философия в христианском мире оказалась фактически под запретом и Академия была закрыта, зажжённый в Афинах свет разума, передававшийся от учителей к выпускникам, продолжал пробиваться — и в конце концов пробился сквозь тысячелетний мрак средневековья.

Поразмыслив, Скрижаль понял, что и он, изучающий философские взгляды древних греков, в каком-то смысле тоже мог считать себя учеником этой известной афинской школы.

Скрижаль увидел себя идущим по территории Академии. Это была ухоженная парковая местность невдалеке от Афин. Он шёл по аллеям, любуясь свежей зеленью раскидистых платанов и разглядывая уже знакомые ему статуи и святилища, посвящённые греческим богам. Под неумолчное ликование птиц он шёл по мостику, перекинутому через весело журчащий ручеёк, обходил здание гимнасия, окружённое колоннадой... Его переполняло странное чувство: оно и щемило душу, и наполняло её тихой радостью. Всё вокруг казалось знакомым; здесь всё ожидало его и тоже радовалось его возвращению. Учёба в Академии, как виделось теперь Скрижалю, была неотъемлемой частью его существования.

— Где сегодня будут занятия? — прозвучало за его спиной, и он обернулся.

— В саду Паллады, — ответил долговязый кудрявый парень едва поспевавшему за ним полнолицему крепышу с жидкой бородкой.

Обходя Скрижаля, они кивнули ему, и он тоже слегка склонил голову. Около статуи Академа молодые люди свернули с аллеи, и Скрижаль поспешил за ними.

На зелёной лужайке, окружённой высокими могучими деревьями, на расставленных в три ряда стульях уже расположились слушатели. Перед аудиторией, чуть в стороне, стояла невысокая кафедра, видно приготовленная для учителя. Скрижаль разместился в последнем пустом ряду и осмотрелся. Перед ним сидели восемь человек. Среди них была одна женщина, довольно миловидная; пучок её зачёсанных наверх волос стягивали белые ленты. Все мужчины, кроме долговязого кудрявого юноши, были коротко стрижены и носили небольшие бороды.

Скрижаль пытался справиться с волнением, но неугомонный щебет птиц и доносившийся откуда-то пряный запах цветов только обостряли его восприятие происходящего. Он вдохнул всей грудью и поднял голову. Сияние высокого ясного неба в это солнечное, какое-то очень радостное утро, и пьянящая свежесть многоголосой, бушующей вокруг природы, и торжественный белый цвет одежд учеников Академии — всё усиливало ощущение, что он присутствует на самом главном празднике: празднике жизни.

На лужайке показался длинноволосый поджарый старик в открытом, завязанном на левом плече хитоне. Старик был почти бронзовый от загара. В одной руке он нёс небольшой кувшин, в другой держал на подносе шар. Поставив этот шарообразный прибор на кафедру, он с достоинством склонил свою седую голову в сторону аудитории. Тут же появился учитель — высокого роста широкоплечий человек лет около шестидесяти. Старик налил из кувшина в шар воды и закупорил шар пробкой. Ещё раз склонив голову, он удалился.

Скрижаль не раз пытался представить себе внешность Платона, но в тех зрительных образах не хватало отчётливости, недоставало жизни; черты лица, которые виделись ему, были маловыразительными. Однако облик стоявшего перед ним человека оказался довольно живописным. Хотя фигурой Платон походил скорее на борца, чем на мыслителя, величавая осанка и грациозные движения выдавали в нём аристократа. Волосы его были перехвачены вокруг головы тесьмой. Строгое, несколько угрюмое выражение лица, до половины покрытого густой бородой и усами, заставляло думать о замкнутости этого человека. Он говорил размеренно и ровно, не напрягаясь. Платон был в длинном хитоне, который доходил ему почти до щиколоток. Наброшенный поверх хитона гиматий пропущен был под правой рукой так, что оставлял её свободной для движений. Складки его одежд спускались и перекатывались при ходьбе мягко и плавно. Скрижаль внимательно, как заворожённый, рассматривал Платона и не сразу понял, что лекция уже началась. Только теперь он стал прислушиваться к его словам.

— ...Они преподают не что иное, как мнения толпы, и называют это мудростью. Истинный же философ стремится к постижению бытия в целом, — говорил Платон. — Не так ли, Кафисий?

— Да, это так, — ответил долговязый юноша.

Платон вёл речь об отличии между истинным философом и софистом. Временами он задавал слушателям вопросы, и все неизменно с ним соглашались.

— По сути ничего не зная, софисты берутся преподавать и взимают за это плату. Но они преподают большинству лишь то, что приятно большинству, — продолжал Платон. — Разве толпа допускает возможность существования идеи красоты? Захочет ли она слушать об идее красоты? Как ты думаешь, Гликерия?

Молодая особа, сидевшая впереди Скрижаля, слева от него, поправила на левом плече брошь, которой высоко под шею был застёгнут её дорийский хитон, и уверенно ответила:

— Толпе нет никакого дела до идеи красоты.

— Верно, — подхватил Платон. — Для толпы существуют только красивые вещи. Так же и с благом. То, что приятно большинству, софисты называют благом, а что в тягость — злом. Они не моргнув глазом докажут, что белое есть чёрное, если им заплатят за это. Но настоящий философ может без труда опровергнуть любое ложное доказательство софистов, поскольку их искусству играть словами философ противопоставляет свою любовь к истине.

Из шарообразного прибора, который стоял на кафедре, помалу капала вода, и Скрижаль понял, что это были водяные часы.

— Я предлагаю одному из вас взять на себя роль софиста, а другому — философа, — предложил Платон. — Надеюсь, вы убедитесь, что используя знания и полагаясь на здравый смысл, не так уж сложно выявить правду в любом вопросе.

Платон окинул аудиторию долгим испытующим взглядом.

— Кто попробует сыграть роль софиста? — наконец спросил он.

Ответом ему был только щебет птиц.

Встретившись глазами с Платоном, Скрижаль растерялся и понял, что краснеет.

— Я попробую, — откликнулся молодой человек из первого ряда и поднялся со стула. Среди других мужчин он выделялся элегантно сидевшим на нём хитоном из тонкой, видимо дорогой, ткани. Когда он повернулся лицом к слушателям, Скрижаль обратил внимание на его острый, даже колючий взгляд и несколько ироничное выражение лица.

На роль философа после некоторых препирательств согласился коренастый толстогубый мужчина, Никий. Назвав его по имени, Платон пообещал ему при необходимости поддержку в прениях.

— Хочу тебе признаться, Никий, что я пришёл к очень важному выводу, — заговорил изысканно одетый молодой человек с колючим взглядом. — Я понял, что есть нечто гораздо важнее блага, и есть даже нечто выше Бога.

Никий приоткрыл рот и хотел что-то сказать, но не мог промолвить ни слова.

Скрижалю показалось, что в наступившей паузе не только люди затаили дыхание, но даже птицы несколько поумерили свои трели.

— Посуди сам, Никий, — продолжал молодой человек в щегольском хитоне. Он был явно доволен эффектом, который произвели его слова. — Я считаю, у нас нет никаких оснований не верить нашему учителю, не так ли?

— Конечно, — как-то неуверенно произнёс Никий и уже твёрже добавил: — Иначе, Аристотель, мы не сидели бы здесь.

Скрижаль порадовался случаю, что увидел человека, слава которого в течение многих веков будет затмевать известность всех философов, включая Платона. Сомневаться в действительности этой встречи его заставляло лишь то, что имя «Аристотель» было довольно популярным.

— Вот и я так думаю, — согласился Аристотель. — Именно поэтому я и убеждён в том, что сейчас сказал. Замечал ли ты, Никий, что наш учитель иногда говорит о благе и даже называет Бога высшим благом, а иногда говорит об идее блага?

— Замечал, — ответил Никий. — Ну и что из этого следует?

— А то, — заключил Аристотель, — что если благо есть идея, то значит идея блага является идеей идеи. Получается, само благо вторично по отношению к идее блага. Но если благо вторично, то есть Бог вторичен, то следовательно есть нечто важнее блага, есть нечто выше Бога.

— Хм... — только и вымолвил Никий. Он стоял нахмурив брови и в ожидании поддержки искоса поглядывал на учителя. Скрижалю показалось, что выражение лица Платона, и без того мрачное, стало ещё угрюмее.

— Аристотель очень хорошо сыграл свою роль, — прервал затянувшееся молчание Платон. — Вместо того чтобы заглянуть в суть вещей, софисты просто жонглируют словами. Но мы, пожалуй, не будем сейчас пускаться в доказательства, иначе это уведёт нас далеко от предмета нашего разговора.

Аристотель и Никий сели на свои места, а Платон ещё долго продолжал говорить о том, что отличает истинного философа от софистов и толпы. Не спеша прохаживаясь, он больше не обращался с вопросами к ученикам, а вёл лекцию так, будто просто рассуждал вслух.

В очередной раз подойдя к кафедре, Платон посмотрел на водяные часы и развернулся лицом к аудитории.

— Итак... — произнёс он. — Ксенократ, можешь ли ты кратко сформулировать образ жизни и конечную цель настоящего философа? Скажи так, как ты это понял.

Солидный рыжеволосый мужчина, который сидел на первом ряду, несколько раз погладил свою бороду, прежде чем ответил.

— Задача истинного философа... — начал Ксенократ и остановился. — Истинный философ, — уже уверенно продолжил он, — поднимается над миром теней, чтобы познать суть каждой вещи, и сближаясь таким образом с подлинным бытием, соединяется с ним.

— Замечательно, — оживился Платон. — Спасибо.

Первый раз за всю лекцию его лицо разгладилось и просветлело. Он обвёл слушателей довольным взглядом и спросил, есть ли у кого вопросы. Аристотелю не терпелось высказаться, и Платон дал ему такую возможность.

— Вы не раз нам говорили, что идеи существуют сами по себе, и с этим хочется согласиться; иначе, если бы идея входила во множество своих материальных подобий, она тем самым дробилась бы, и значит теряла бы свою целостность, — Аристотель жестикулировал при разговоре правой рукой. — С другой же стороны, непонятно, каким образом идея, которая существует отдельно от подобных ей материальных вещей, может порождать их, не входя с ними в соприкосновение.

— Мой юный друг, — остановил его Платон, — ты опять пытаешься увести нас в сторону от нашей темы.

— Нисколько, — возразил Аристотель. — Я просто ещё не закончил свою мысль.

— Тогда продолжай, — согласился Платон, и Аристотель завершил постановку вопроса:

— Ваше убеждение о независимом существовании двух миров, — убеждение, противоречивое само по себе, как я уже заметил, — противоречит в целом тому, о чём вы сейчас нам рассказывали: о способности философов проникать в занебесную область. Если такое проникновение действительно возможно, то получается, мир людей и мир идей всё-таки переходят один в другой. Думать так заставляет ещё вот что: идеи могут порождать вещи и отдавать им часть своей сущности только в случае, если оба мира сообщаются между собой. Но тогда возникает другая проблема: присутствие идеи в каждом из её материальных подобий означает, что идея теряет свою единственность и целостность; выходит, идея дробится.

— Замечательно. Ты делаешь успехи, Аристотель, — задумчиво произнёс Платон.

Тот луч внутреннего света, который коснулся его лица, уже погас, и Платон по-прежнему выглядел хмурым и замкнутым.

— И всё же сегодня мы говорим о философах и софистах, — сказал он. — Не будем нарушать заведённый порядок. Я предлагаю каждому из вас обдумать поднятый Аристотелем вопрос, и мы подробно разберём его на одном из следующих наших занятий. Вопрос был таков: проникает ли умопостигаемый мир в видимый мир, или же они существуют раздельно?

Скрижаль решил испытать возможности своего ума, неискушённого в философских исследованиях. Он взял рассмотрение вопроса о характере взаимосвязи двух миров в качестве домашнего задания. Назначив этот тест, Скрижаль поставил себе условие: оставаться, насколько возможно, в рамках противоречивой системы взглядов Платона. Такое условие требовало считать данным, что оба мира — мир идей и видимый мир — действительно существуют. На сдачу этого экзамена он отвёл себе выходной день.

Поразмыслив над тем, дробится ли идея, входя во множество своих материальных подобий, Скрижаль увидел заблуждение в самóй постановке этого вопроса. Ему стало ясно, что идеи не входят в материальные предметы: нет никаких оснований подразумевать наличие у идеи объема и считать местом её нахождения тот мир, которому она не принадлежит.

Чтобы это доказать, рассудил он, надо проследить, что происходит с идеями видимых предметов материального мира — например, с идеей дерева, с идеей здания, а также с идеями общих понятий — например, с идеей красоты, с идеей справедливости. Для этого нужно было рассмотреть возможные типы контактов между двумя мирами.

Осознав, что человеческий разум принадлежит к миру идей, Скрижаль различил три рода контактов между двумя реальностями. Во-первых, это может быть любое простое, нетворческого характера, соприкосновение разумного существа с объектами или явлениями материального мира. Если в качестве примера такого действия рассмотреть, например, взгляд человека, брошенный на яблоко, то нужно понять, что происходит в данный момент с идеей яблока. В качестве второго типа связей между двумя реальностями Скрижаль выделил творческие акты, в результате которых появляются новые вещи и явления в материальном мире. Если примером для рассмотрения такого контакта взять работу мастера, вырезающего куклу из бруска, тогда надо уяснить, что происходит с идеей куклы от начала до завершения этого творческого процесса. И в-третьих, предстояло рассмотреть такой творческий акт, продукт которого остаётся в мире идей, как происходит это, к примеру, в стихосложении. Здесь требовалось понять, где находится идея поэмы до и после её сочинения.

В первом случае — при любого рода контактах человека с уже существующими предметами материального мира — происходит процесс узнавания. В примере со взглядом, брошенным на яблоко, образ увиденного запечатлевается в разуме человека и сопоставляется там со множеством идей предметов, известных разуму, одна из которых — идея яблока. Когда образ увиденного яблока ассоциируется с идеей яблока, происходит узнавание. Иными словами, связь между предметом или явлением материального мира и соответствующей идеей, которая существует в разуме, устанавливается только в области самогó разума, и значит сама идея ни в какие материальные её аналоги не входит.

Во втором случае, когда речь идёт о создании нового объекта материального мира, в процессе творчества происходит сопоставление меняющейся формы вещи или явления с соответствующей идеей, которая находится в голове человека. В примере с куклой, мастер, строгающий брусок, постоянно сопоставляет в своём уме внешний вид преображающейся у него в руках деревяшки с идеей куклы. Когда облик деревянной куклы совпадёт с идеей куклы или же приблизится к ней в достаточной для мастера степени, он закончит работу. Таким образом, идея куклы не переходит в кусок дерева. Получается, и в случае создания материального подобия идеи, сама идея как была, так и остаётся в пределах сферы разума.

Наконец, если творчество имеет целью создание явления в мире идей, к которому принадлежит разум, то этот творческий акт во многом подобен созданию нового объекта материального мира. В примере со стихосложением, различие состоит лишь в том, что сочинительство не обязательно должно привести к каким-то изменениям во внешнем мире: весь творческий процесс может происходить исключительно в пределах разума поэта, потому что именно здесь находится идея поэмы и отсюда берётся весь исходный для неё материал. Если автор сочтёт нужным, он не станет записывать сочинённые строчки и никому никогда их не прочтёт. Если пренебречь тем фактом, что поэту для творчества требуется накопление идей — жизненный опыт, который приходит только в контактах с миром чувственных явлений, — то такую «чистую» работу мысли, как понял Скрижаль, нельзя даже отнести к взаимодействию двух миров: она происходит целиком в умопостигаемой реальности, подобно тому как никем не замеченное падение шишки в лесу остаётся событием, которое совершилось в пределах исключительно материальной среды.

Поразмыслив ещё немного, Скрижаль понял, что с идеями таких отвлечённых понятий, как справедливость, красота, любовь и другие, происходит нечто подобное. Особенность здесь заключалась в том, что для понимания связей между двумя мирами явление материального мира, которое выбрано для исследования, нужно сопоставлять не только с идеей соответствующего ему отвлечённого понятия, но и с другими идеями.

Так, в уме мужчины, который при встрече с женщиной невольно оценивает красива ли она, облик женщины прежде всего ассоциируется с идеей женщины и затем соотносится с идеей красоты. Вывод мужчины будет зависеть от степени совпадения или несовпадения его восприятия с идеей красивой женщины. И в любого рода творческом акте, имеющем целью создание не просто вещи, а красивой, или трогательной, или в чём-то значимой вещи, будь то кукла или поэма, мастер или стихотворец также сопоставляет качество достигнутого им результата не только с идеей создаваемой вещи, но и с идеями нужных ему качеств, будь то красота, гармония или нечто другое.

Мир идей — если принять его существование как данное — не проникает в трёхмерную действительность, понял Скрижаль: всё, что случается с идеями, происходит в пределах разума. Именно о таком раздельном существовании двух миров поначалу и говорил Платон, только без обоснования сказанного.

Подводя итог своим воскресным размышлениям, Скрижаль пришёл к выводу, что Платон не уделил достаточного внимания феномену разума. Самым же важным для Скрижаля результатом воскресного дня, проведённого в размышлении, стало обнаружение в себе нового качества: он мог логически рассуждать о таких предметах, о которых прежде не задумывался. В этом ему очень помог Платон. Получалось, основатель Академии в каком-то смысле стал и его учителем. Однако на вопрос, справился Скрижаль с испытанием или нет, пришлось отвечать ему самому. «Ты ловко устроился», — подумал он, принимая у себя зачёт. Как бы там ни было, он значительно укрепился в намерении осмыслить интеллектуальное наследие известных пытливых умов, которые посвятили жизнь познанию мира.

Платон не занял бы место основателя идеализма, если бы не считал душу первичной по отношению к телу — возникшей раньше тела и раньше всех вещей. Он разделял точку зрения Демокрита на то, что хорошее душевное состояние держит здоровым тело, а не наоборот, и что поэтому во избежание болезней следует прежде всего заботиться о душе.

Следуя в описании строения человеческой души за Пифагором, Платон выделил в ней два различных начала: бессмертное и смертное, а третьей, главной, её составляющей назвал разум. Поэтому в диалоге «Федр» он сравнил душу с двуконной упряжкой, в которой один конь — белой масти, благородный и послушный, а другой — чёрной масти, наглый и упрямый. Каждый из них стремится увести колесницу в свою сторону, а правит ей возничий-разум.

Платон разделял взгляды приверженцев орфизма и Пифагора о переселении душ. Прячась под маской Сократа в диалогах «Федон», «Федр» и «Государство», он рассказал о послесмертии. При этом философскому рассуждению Платон предпочёл язык мифов, который не обязывает к аргументации. Когда душа изнашивает очередное тело, она возвращается домой, к Богу. Здесь над ней вершится суд сообразно с тем, какую жизнь она провела в оболочке человека. Дýши, которые жили мудро и свято, освобождаются от последующих воплощений и впредь существуют бестелесно. Неисправимые души попадают в Тартар, а прочих ожидает чистилище. Душа, покинувшая человека, в очередном воплощении может вселиться в животное, а душа животного может достаться кому-то из новорожденных людей.

Постижение истины по силам только разуму, считал Платон; чувственным восприятиям он выражал недоверие. Именно в разуме он видел ту уникальную способность, с помощью которой человек может обрести вечную жизнь и счастье. Так же как Пифагор, Платон полагал, что наивысшее счастье достигается уподоблением Богу. В том, что в каждой душе заложено бессмертное начало, он, видимо, не сомневался. Выступая в «Тимее» не сказателем мифов, а философом, Платон назвал условие, при котором уподобление Богу становится реальностью:

90b–с Кто серьёзно посвящает себя познанию и постижению истины, ставя эти стремления выше всех остальных своих влечений, тот обретает бессмертные и божественные мысли. И если он крепко держится истины, то становится бессмертным настолько, насколько это позволяет природа человека. И поскольку он надлежащим образом культивирует в себе божество, он должен быть в высшей степени счастливым.

Платон утверждал, что мало кто способен к познанию. А так как необходимым условием вечной жизни и благодати он полагал именно это стремление разума, то получалось, бессмертия и наибольшего счастья достигают лишь немногие интеллектуалы.

Платон был невысокого мнения о человечестве. Он считал, что люди находятся в абсолютной зависимости от Бога. На склоне лет он смотрел на эти отношения, как на связь марионеток с кукловодом. «1.644 d–е Представим себе, что каждый из нас, живых существ, — оригинальная кукла богов, сделанная ими либо для игры, либо с какой-то серьёзной целью, — говорит в «Законах», Афинянин-Платон. — Мы ничего об этом не знаем; но мы знаем, что внутренние наши наклонности, как нити или шнуры, тянут и влекут нас в разные стороны...». Вроде бы не утверждая, что именно такое распределение ролей между богами и людьми соответствует истине, Афинянин-Платон убеждает собеседников в полезности веры в то, что люди — куклы, и предписывает такое ви́дение мира каждому человеку. В седьмой книге «Законов» он повторил это сравнение уже в утвердительной форме: «7.804b Люди в большей части — куклы и лишь иногда причастны истине».

Платон отдал около половины жизни теоретической разработке и практическому осуществлению своего замысла — создать если не идеальное государство, то наилучшее из возможных. Он не ставил себе целью помочь гражданам обрести счастье. Человек служит лишь винтиком в спроектированной им государственной машине.

Своё идеальное государство Платон построил на принуждении, — насилии как над правителями, так и над подданными. На многих страницах диалога «Государство» — труда, над которым он работал, быть может, в течение не одного десятилетия, — Платон выступил уже не только как философ, но и как законодатель. Хотя в качестве проводника своих политических взглядов он выбрал Сократа, между литературным героем этого диалога и приговорённым к смерти афинским правдоискателем общим является только имя.

Государство, заявил Платон, сможет избавиться от зол лишь тогда, когда у власти будут стоять философы или же когда правители обратятся в мыслителей. Он объяснил это тем, что руководить страной должны безусловно честные люди, для которых истина важней всего. Понимая, что настоящих философов не интересуют ни высокие посты, ни деньги, ни слава, Платон нашёл действенное средство для их привлечения во власть. «1.347b–с Чтобы они согласились управлять, их необходимо принудить к этому под угрозой наказания», — учит в «Государстве» псевдо-Сократ.

Привлекая философов к власти, Платон заставляет их не только поменять образ жизни, но изменять также своим моральным принципам. В число приёмов, которыми должен пользоваться обременённый властью философ, Платон включил и откровенный обман. «459с–d ...Скорее всего, наши правители будут нередко прибегать ко лжи и обману для блага своих подданных», — говорит в том же диалоге Сократ. «И это правильно», — поддакивает ему собеседник.

В идеальном государстве Платона, которым поневоле правит сословие философов, особое положение занимают стражи, они же — воины, поддерживающие жизнеспособность страны. Остальные граждане обслуживают правителей и стражей. Земледелием здесь занимаются рабы, а ремёслами — чужеземцы. Платона мало интересует жизнь этой серой массы. Главное его внимание сосредоточено на установлении законов, которые касаются воспитания и образа жизни двух высших классов.

В сословии стражей нет ни богатых, ни бедных, потому что им не дозволено владеть никакой частной собственностью — у них всё общее. Средства к существованию стражи получают от остальных граждан в качестве уплаты за свои труды по охране государства от внутренних и внешних врагов. Мужчины и женщины имеют равные права. Равноправие при занятии должностей вменяет женщинам в обязанность заниматься военным делом, гимнастикой и искусством наравне с мужчинами.

Живут стражи сообща и столуются вместе. Жёны и дети у них также общие. Ни один ребёнок не знает, кто его отец и мать. Платон не был женат и не имел детей, но он подробно расписал, в каком возрасте мужчинам и женщинам следует производить для государства потомство и как воспитывать подрастающее поколение. Стражи не обладают правом на свободное соитие. Ребёнок, который появился на свет без санкции властей, считается незаконнорожденным. Правители способствуют деторождению подобно тому, как селекционеры выводят нужную им породу животных. Детей от болезненных родителей в идеальном государстве Платона умертвляют. Герой «Государства», Сократ, после слов о допустимости лжи пояснил на примерах, в каких случаях уместно обманывать стражей:

5.459d–e Как следует из наших прежних допущений, лучшие мужчины должны как можно в большем числе случаев соединяться с лучшими женщинами, а худшие — с худшими и как можно реже; и детей одних следует воспитывать, а других — нет, чтобы стадо поддерживать настолько совершенным, насколько возможно. Но о том, каким образом это делается, никто, кроме правителей, не должен знать, чтобы не вызвать возмущения в отряде стражей.

Желаемое для государства спаривание молодых людей и нужный уровень деторождаемости правители обеспечивают при помощи тайной манипуляции результатами жеребьёвки:

5.459e–460а Надо будет установить какие-то празднества, на которых мы будем сводить вместе невест и женихов. [...] Нам следует изобрести какой-то оригинальный вид жребия, чтобы наихудшие в каждом спаривании винили бы во всём случай, а не правителей.

Допустив обман граждан в качестве правомочного средства для целей политики, Платон как философ умер. Но тот теоретик, который разрабатывал принципы организации идеального государства, достроил свои политические прожекты в диалоге «Законы».

На склоне лет Платон будто позабыл про высший, воспетый им мир идей. В последнем своём большом труде, посвящённом земным делам, он выступил как жестокий законодатель и жрец государственного культа.

Заявив в «Законах», что нельзя составить подробные инструкции по всем мелким вопросам жизни, он тем не менее попытался это сделать. «6.760а Пусть насколько возможно ничего не останется без надзора», — советует Афинянин. Он диктует бесконечные мелочные законы и правила: о количестве и порядке проведения праздников и жертвоприношений, о дозволенных и запрещённых любовных связях, о характере детских плясок, о песнопениях, которые подобают детям, мужчинам и женщинам, о количестве тюрем и местах их расположения, о составлении завещаний, о злословии, о нищих, о сумасшедших, о правилах погребения, о том, как производить обыск в доме, и о многом другом.

Для всех вроде бы свободных граждан идеального государства Платон устанавливает ежедневный распорядок дня и ночи. Выезд за пределы страны по личным надобностям запрещён. Каждому надлежит упражняться, чтобы постоянно быть в боевой готовности:

8.829a–b В невоенное время, в мирной жизни, все граждане должны готовиться к войне. Поэтому разумное государство должно проводить военную подготовку каждый месяц в течение не менее целого дня или дольше, в соответствии с решением правителей, невзирая на холод или жару; в них должны участвовать все: мужчины, женщины и дети...

Доносительство в идеальном государстве Платона вменяется в обязанность не только должностным лицам, но и рядовым гражданам. Здесь введена строгая цензура. Поэтам дозволяется сочинять только гимны богам и хвалебные песни в честь добродетельных людей:

7.801c–d Поэт не должен сочинять ничего выходящего за пределы того, что государство считает узаконенным и правильным, справедливым и полезным. Он не должен показывать свои произведения никому из частных лиц, прежде чем не покажет их назначенным для этого судьям и стражам законов и не получит их одобрения.

Не довольствуясь теоретической разработкой основ идеального государства, Платон стремился реализовать свои замыслы. Он знал о трагической участи пифагорейцев, но это его не остановило.

Первую попытку преобразования государственной власти в соответствии с задуманным планом Платон предпринял в возрасте сорока лет, когда побывал на острове Сицилия. Здесь, в Сиракузах, правил тиран Дионисий, который держал народ в строгом повиновении. Основанное им могущественное государство занимало более половины территории острова. Дионисий покровительствовал наукам и искусствам, и он пригласил к себе афинского философа. То ли Платон слишком настойчиво пытался обратить его в единомышленника, то ли Дионисий заподозрил чужестранца в намерении захватить власть, но Платон избежал смерти лишь по счастливой случайности. Он был продан в рабство. Затем ему повезло ещё раз: нашёлся доброжелатель, который выкупил его и отпустил на свободу.

Спустя двадцать лет Дионисий умер. Престол в Сиракузах достался его молодому сыну Дионисию II. Родственник нового правителя Дион, с которым Платон сдружился в первую сицилийскую поездку, убедил Дионисия Младшего пригласить афинского философа приехать в Сиракузы. В надежде увлечь своими идеями двадцатилетнего самодержца Платон принял приглашение и отправился в Сицилию. Сделать из Дионисия Младшего единомышленника ему не удалось: молодой человек не хотел вести образ жизни философа. Платон и в этот раз оказался вовлечённым в политические интриги, но опять избежал худшего и благополучно вернулся домой.

Прошло ещё шесть лет — и Платон стал получать от своих сицилийских друзей письма с уверениями, что Дионисий Младший очень заинтересовался философией. Платона звали в Сицилию не только друзья. Сам Дионисий прислал к нему людей с письмом, в котором приглашал к себе и обещал исполнить его пожелания, если они будут умеренными. Престарелый Платон отправился в Сицилию в третий раз — и опять испытал горькое разочарование.

К счастью для Древнего мира, Платону не удалось воплотить в жизнь проект своего полицейского государства. Иначе на облюбованной им земле Сицилии пролилось бы значительно больше крови, чем под властью любого тирана.

Афинянин-Платон сетует в «Законах», что древние кодексы были слишком снисходительными к преступникам. Он предлагает ввести новые законы, предписывающие широкое применение смертной казни. Причём главный литературный герой диалога считает необходимым наказывать смертью за такие вскользь упомянутые им действия, под которые при желании можно подвести и мелкие правонарушения, и неблаговидные поступки, и дела, продиктованные добрыми намерениями:

9.854е–855а Если гражданин виновен в совершении чрезвычайных оскорбительных действий по отношению к богам, родителям или государству, пусть судья считает его неисправимым... Наказание такому человеку смерть — наименьшее из зол.

Самые суровые наказания безымянный герой «Законов» установил бы за преступления против богов. Если бы в стране, которая приняла такое законодательство, появился пытливый человек, подобный Сократу, его тоже казнили бы. Получалось, Платон на склоне лет фактически признал приговор суда над Сократом справедливым. Во всяком случае, тот факт, что он не ввёл своего учителя в качестве героя в этот диалог, красноречиво свидетельствовал о его переоценке степени свободомыслия, которое государство должно позволить гражданам. Скрижаль действительно не мог представить Сократа восхваляющим порядки в Египте, где жречество не допускает отклонений от ритуалов:

7.799b Если кто-нибудь предложит новые гимны и танцы, кроме установленных для богов, то жрецы и жрицы, действуя в соответствии с нормами религии и права, с помощью блюстителей закона изгонят его с празднества. Если же он не подчинится, то пусть в течение всей его жизни любой человек сможет привлечь его к суду за нечестие.

Если бы главным героем «Законов» был Сократ, ему пришлось бы ратовать за установление таких порядков в государстве, которые предписывают вынесение смертного приговора ему самому.

Скрижаль осознал, что прозвище основателя Академии — «Платон» — образовано от того же греческого слова, от которого произошло название платанов — огромных, величественных деревьев-долгожителей. Платан живёт до двух тысяч лет и достигает такой ширины, что зачастую даже пять человек, взявшись за руки, не могут обхватить его мощный ствол. Богатое разветвлённое литературное наследие Платона в самом деле походило на могучее древо-долгожителя, которое питается глубинными токами от древнегреческой религии, мифологии и философии. Хотя этот чудо-исполин уже пережил век платанов, он богат плодами поэзии и мифов, притч и откровений, трезвых логических доводов и пылкой фантазии. Из века в век мыслящие люди срывают с него плоды и находят отдых под его раскидистой кроной. Часть этого коренастого исполина омертвела, но живые зеленеющие ветви ещё бодрят своей сенью искателей истин и плодоносят.

____________________

Читать следующую главу

Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»

На главную страницу