Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 2. Православие

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Православие. — Одна из трёх главных, вместе с католичеством и протестантством, ветвей христианской религии.

После утверждения христианства в качестве государственного культа Римской империи церковную власть разделяли между собой пять патриархов: римский, константинопольский, александрийский, антиохийский и иерусалимский. Борьба за верховенство в церкви, а также расхождения в обрядах и в понимании догматов веры привели в ХI веке к разделению христианства на Западную и Восточную церкви — на католичество и православие.

Православных традиций в расколотом христианстве придерживались народы Византийской империи. К концу ХХ века в православии уже насчитывалось пятнадцать автокефальных — самостоятельных — церквей и четыре автономных.

Православная церковь не признаёт характерного для протестантства догмата об оправдании верой и исключительного авторитета Библии во всех религиозных вопросах. Для православных христиан, так же как для католиков, основой веры, наряду с Библией, служит Священное предание, — решения первых семи вселенских соборов и труды отцов церкви II–VIII веков. Но в отличие от католичества, которое допускает развитие религиозных догматов, догматы православия никакому изменению ни по содержанию, ни по форме не подлежат.

514

*

После того как в IV веке христианство стало государственной религией Римской империи, церковь не только упрочилась, но и видоизменилась. Она быстро приспособилась к новым, как будто благоприятным для неё условиям, и почти сразу оказалась в полном подчинении у светской власти. Императоры Византии по своей воле назначали и смещали епископов, созывали вселенские соборы, принимали решения по важным вопросам культа или просто запрещали обсуждение злободневных религиозных тем во избежание церковного раскола.

Разъединению западных и восточных христиан в вере способствовали события политического характера. Первым из них по времени явился в 381 году созыв Второго Вселенского собора в Константинополе, куда римского епископа даже не пригласили. Причём этот собор, созванный императором Феодосием, повысил статус константинопольского архиепископа без согласования такого решения с папой. К размежеванию церквей подтолкнуло и разделение Римской империи в 395 году на западную и восточную части. Западная империя не раз подвергалась опустошительным нашествиям германских племён. Под их натиском она во второй половине V столетия и пала. Однако три четверти века спустя Восточная Римская империя отвоевала у германцев Италию и Рим. С тех пор и до середины VIII столетия папы являлись подданными византийских императоров, которые обосновались в Новом Риме — Константинополе. Удалённость от резиденции монархов позволяла западным патриархам действовать относительно свободно. При этом они чувствовали себя в какой-то степени защищёнными от посягательства германских народов, потому что италийские земли входили в состав Византии. А во второй половине VIII века папы с помощью франков получили вместе с политической независимостью абсолютное верховенство в церковных делах не только своего государства, но и всего Западного мира. Константинопольские епископы не знали такой свободы. Они находились на виду у императора и потому испытывали на себе давление светской власти в полной мере.

И всё же к разделению церкви, как понимал теперь Скрижаль, привели причины не политического характера. Раскол в христианстве предопределила природа самóй веры, не допускающая единообразия.

515

*

Поскольку христианский культ стал неотъемлемой частью государственного устройства Римской империи, императоры смотрели на различия в богословских взглядах подданных как на угрозу единству своей державы. Уже в 325 году в Никее на открытии Первого Вселенского церковного собора, созванного по поводу спорного учения Ария, император Константин сказал, что он считает раздоры в церкви опасней любой войны. Инакомыслящий Арий и его приверженцы отвергали теорию троичности Бога. Они отстаивали свою веру в единство Творца и убеждённость в то, что Богу нет никого и ничего равного по сущности. Арий считал Иисуса самым совершенным созданием Бога. Поскольку Отец родил Сына, рассуждал он, то значит было время, когда Сын ещё не существовал. Ария с его единомышленниками этот собор осудил и отправил в ссылку. Никейский собор выработал также целый ряд правил церковной жизни. Император их утвердил, и они были обнародованы как непреложный имперский закон.

Издревле присущее эллинам стремление к познанию мира стало считаться в христианской империи чем-то греховным. Крещёные потомки тех свободолюбивых и свободомыслящих эллинов ещё в течение нескольких веков после Никейского собора находили пищу для ума в богословских спорах: христиане, от иерархов до простолюдинов, продолжали вести ожесточённые дебаты о соотношении божественного и земного начал в Иисусе. Но право на существование в христианстве обретало лишь то мнение, которое на церковных соборах получало простое большинство голосов. Несогласные с этими решениями попадали в разряд еретиков и подвергались гонениям. В опале оказывались большие общины. Из-за богословских разногласий, от византийского христианства отделились и стали самостоятельными церкви Армении, Египта, Сирии.

Раздоры в церкви, которые последовали за арианской смутой, ещё меньше касались сущности учения Иисуса. Они перешли в полемику, связанную с богословской терминологией, в препирательства о чисто внешних правилах культа и наконец затихли вовсе. К середине VIII века всякое движение религиозной мысли в Византии сошло на нет. Если не считать борьбу между противниками и защитниками иконопочитания, имеющей какое-то отношение к христианской догматике, то разномыслия разбередили Византийскую церковь ещё один раз — в середине ХIV века. Причём и эти распри, известные под названием исихастские споры, не имели никакого отношения к тому, к чему призывал Иисус в Нагорной проповеди. А попытки построить общественную жизнь согласно заповедям Иисуса прекратились ещё задолго до Никейского собора.

516

*

Получалась какая-то удивительная вселенская нелепость. В Иудее появился пророк и сказал: чтобы спастись, нужно жить так-то и так-то. Народы Средиземноморья как будто поверили его наставлениям и даже признали его сыном Божьим. Но вместо того чтобы следовать назиданиям этого законоучителя, они чуть ли не до смертного боя спорили о природе его духа и тела. Взгляды, которые победили в тех словопрениях, в виде неизменных словесных формул и правил богослужения составили суть новой религии. С тех пор, из века в век, все обращённые в неё народы продолжали превозносить того пророка до небес и преклонялись перед ним как перед Богом, но образ своей жизни не изменили и о его заповедях старались не вспоминать.

517

*

Самые известные восточные богословы III–IV веков и первые восточные патриархи были высокоэрудированными людьми. Василий Великий, Григорий Нисский, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст получили глубокое разностороннее образование ещё в том мире, который дорожил богатейшим наследием античности и в котором ещё существовало много разнообразных школ. Однако эти просвещённые эллинизмом богословы учили христиан тому, что все мирские знания вовсе необязательны и даже вредны. Идеалом христианства они провозгласили веру простолюдинов.

Уже первые крещёные императоры стремились к полному уничтожению традиций античности и её культуры. И церковь им в этом активно помогала. Угрозами, карательными административными мерами, физической расправой над приверженцами древних религиозных культов, розыском и сожжением философских книг и трудов с критикой христианства императоры и церковь добились полной победы этой новой государственной религии. В 529 году император Юстиниан закрыл Академию Платона в Афинах — последнее пристанище пытливой, независимой от христианской догматики, мысли.

Идеала отцов церкви Византия достигла очень скоро. В результате искоренения всякого инакомыслия, в империи угасли не только богословские споры. Торжествующее невежество подавило и сдерживало почти все открытые античностью колоссальные возможности человеческого духа. Какое-то отдалённое дыхание той прошедшей, богатой талантами эпохи ещё давало о себе знать в трудах византийских архитекторов — в строительстве церквей. Но интеллектуальная жизнь в Средиземноморье замерла. Ни философов, ни сколь-нибудь талантливых писателей, ни поэтов, ни скульпторов, ни художников христианская культура Византии за тысячу лет существования не породила. Даже в лучших образцах византийского искусства, которые Скрижаль увидел на фотографиях, — в мозаичных рисунках, в изделиях из серебра, в барельефах, вырезанных из слоновой кости, — бросалась в глаза условность изображений, непропорциональность тел людей и животных. Чтобы как-то восполнить своё неумение передать изобразительными средствами высокую одухотворённость ангелов, а также героев новозаветной истории и тех людей, которых церковь признала святыми, художники раннего средневековья стали обрамлять головы статичных фигур нимбами.

Скрижаль невольно потянулся к книгам по истории искусств Древнего мира. Перелистывая уже хорошо знакомые иллюстрации, он опять долго любовался изумительными фресками Кносского дворца Крита, созданными за две с лишним тысячи лет до начала византийской эпохи; его по-прежнему глубоко трогала утончённая, летящая, полная неудержимой фантазии роспись древнегреческих ваз и чаш; он опять был зачарован красотой, пластичностью, точно переданным внутренним движением людей и богов, запечатлённых античными скульпторами.

В стиле работы лучших византийских художников и умельцев — грубоватом и тяжеловесном — Скрижаль усматривал не только недостаток мастерства, но и ограниченность мировоззрения. А достижения мысли древних греков и римлян возвышались над литературными памятниками Византии подобно тому, как гряда утёсов высится над зыбью вод. Казалось бы, при той исключительной роли, которую для народов Средиземноморья играла религиозная жизнь, здесь должны были появляться хотя бы труды по богословию и по истории церкви. Однако после того как христианская империя порвала с традициями античной цивилизации — после V столетия, — каких-либо значительных церковных писателей Византия не знала.

Скрижаль сопоставлял духовное наследие древних греков и римлян с культурой этой средневековой империи — и всё больше понимал, насколько деградировали народы Средиземноморья с принятием христианства.

518

*

Накануне прилёта сына в Нью-Йорк на зимние каникулы Скрижаль позвонил ему и сказал о разводе. Сын принял это известие спокойно; по крайней мере, до конца телефонного разговора голос его не дрогнул. О том, что происходило у него в душе, Скрижаль мог только догадываться.

Все дни каникул Скрижаль-младший проводил со школьными друзьями. Домой, в квартиру матери, он возвращался уже под утро, после чего отсыпался, а вечером опять уходил гулять. Скрижаль просил его найти время, чтобы в один из выходных дней побыть вместе, вдвоём, но у сына были свои планы. За эти две недели они виделись только дважды: первый раз — в день прилёта, когда Скрижаль пришёл к бывшей жене и они провели несколько часов втроём; а второй раз — когда сын забежал к нему поздно вечером, за день перед отъездом, и только на десять минут, — попрощаться.

519

*

Последняя по времени борьба, в результате которой облик государственной религии Византии застыл окончательно, разгорелась не из-за догматов веры, а по поводу правил внешнего культа, — из-за почитания икон.

Христианство в том виде, в каком исповедовали его народы Римской империи, недалеко ушло от идолопоклонства. Оно усвоило многие обычаи Древнего мира. Стремления первых христиан к праведной жизни, к нравственному совершенствованию оказались подменёнными почитанием святых и поклонением иконам. В народе вошло в обычай падать перед иконами ниц, а также целовать их. Священники соскабливали с икон краску и подмешивали её в вино для причастия.

Здесь, на Востоке, желание избавить христианство от пережитков древних культов вызрело не в среде духовенства и не в народе, как происходило на Западе, а было продиктовано церкви сверху — светской властью. В 726 году борьбу с иконопочитанием повёл сам император Лев III. Часть духовенства Византии стала на его сторону. Выступления противников церковной реформы носили стихийный характер и не были массовыми. Тех подданных, которые продолжали поклоняться иконам, Лев III не преследовал. Но константинопольскому епископу Герману — защитнику иконопочитания — пришлось уступить власть новому патриарху, одобрявшему действия императора. Преемник Льва III, его сын Константин V, продолжил церковную политику отца, но для достижения своей цели он прибегнул к насилию: ревнителей почитания икон — главным образом это были монахи — подвергали наказаниям, сажали в тюрьмы, истязали. Некоторые ослушники приняли мученическую смерть.

Духовенство Византии утвердило изменение в культе, введённое императором Львом III. В 753 году церковный собор, на котором присутствовали более трёхсот епископов, постановил, что все иконы должны быть удалены из церквей. За изготовление икон и за поклонение им собор пригрозил священнослужителям низложением, а мирянам и монахам — церковным проклятием.

520

*

Возврат к почитанию икон произошёл не по воле жителей империи, — народы Византии тоже приняли реформу богослужения, — а потому, что так повелела вдова императора Льва IV, Ирина.

Эта властная женщина управляла империей за своего малолетнего сына Константина. А когда он возмужал и отстранил её от власти, Ирина организовала против сына заговор. Его, спящего, ослепили, и она опять взошла на престол. Это зверство не помешало церкви причислить Ирину к святым. И Скрижаль понимал, за какие заслуги её канонизировали. Ещё до дикой расправы с сыном, в 786 году, по инициативе Ирины в Константинополе был созван вселенский собор, который должен был восстановить почитание икон. Однако принятию такого решения воспротивилась часть духовенства, а расквартированные в Константинополе войска и вовсе сорвали работу этого собрания. Гвардейцы ворвались в храм, где проходил собор, и под угрозой применения силы велели всем разойтись. Иереи вынуждены были подчиниться. Но императрица предприняла меры для того, чтобы всячески ослабить ряды противников иконопочитания, и добилась своего.

Под предлогом необходимости похода против арабов Ирина отправила гвардейцев на восток, а вместо них вызвала в столицу отряды из провинций. И уже в 787 году состоялся собор, который известен как Седьмой Вселенский. На сей раз Ирина предпочла провести его не в Константинополе, а в Никее. Это церковное собрание постановило, что иконы следует целовать, им надлежит поклоняться, воскурять фимиам и обращаться к ним с молитвой. Доводы святых отцов в точности совпадали с суждениями приверженцев древних культов, которых христиане называли язычниками. Согласно разъяснению Седьмого Вселенского собора, почитание икон не является идолопоклонством, потому что относится не к дереву и краскам, а к запечатлённым образам.

При следующих императорах гонениям подвергались то противники, то защитники икон. Решающими в этой борьбе оказались пристрастия ещё одной властной женщины — Феодоры, которой тоже было ближе по душе иконопочитание. Как царица Ирина во время своего опекунства над несовершеннолетним наследником престола одолела иконоборцев, так и Феодора в 842 году, став после смерти мужа, императора Феофила, опекуншей над четырехлетним сыном Михаилом, повернула церковную политику Византии в сторону иконопочитания. Хотя и армия, и бóльшая часть сената, и большинство иерархов во главе с константинопольским патриархом были против поклонения иконам, церковный культ в Византии принял свой окончательный вид; это произошло в результате настойчивости монахов и действий царицы Феодоры. Православная церковь также причислила её к лику святых.

521

*

Скрижаль знал, что размежевание христианского мира происходило постепенно и в конце концов, в середине ХI века, церковь окончательно разделилась на православную и католическую. Теперь он хотел выяснить, какие события послужили формальной причиной разрыва между западными и восточными христианами.

Восстанавливая по историческим книгам и справочникам картину церковного раскола, Скрижаль заметил, что его не удивляло пренебрежение иерархов своими главными пастырскими обязанностями в угоду текущим политическим интересам и ради сохранения буквы церковных догматов. Но изумляться он всё-таки не разучился. Больше всего поразило его то, что расхождений в вопросах веры между западной и восточной частями христианского мира практически не существовало. По крайней мере ему лично все несовпадения в религиозной жизни Византии и Рима казались мизерными.

Ко времени окончательного разделения церквей, главной причиной разногласий между богословами Константинополя и Рима служил догмат об исхождении Святого Духа. На Востоке, так же как прежде на Западе, ответ на вопрос, от кого исходит Святой Дух, звучал однозначно: от Отца. Но в начале IХ века на Западе стало распространяться суждение, уже не новое, о том, что Святой Дух исходит не только от Бога, но и от Божьего Сына. В 810 году на соборе, который проходил в Риме, папа Лев III резко осудил эту точку зрения. Однако последующие папы приняли такую поправку во взаимоотношениях между лицами Троицы.

Остальные, буквально считанные, религиозные разногласия между Старым Римом и Новым Римом касались только обрядности и сферы быта. К ним относилось несовпадение дат празднования Пасхи и различие в литургии: на Западе её совершали на пресном хлебе, а на Востоке — на дрожжевом. Церковные порядки двух частей христианского мира разнились ещё требованиями к семейному положению и внешнему облику духовенства: на Востоке священники могли вступать в брак, а на Западе им предписывалось безбрачие, причём этот запрет сплошь и рядом нарушался; на Востоке духовенство обязано было носить бороду, а на Западе ношение бороды не считалось обязательным.

Скрижаль ясно видел, что к сути той веры, которую проповедовал Иисус, эти различия, так же как раздоры между противниками и почитателями икон, абсолютно никакого отношения не имели. Впрочем, он давно убедился в том, что христианство гораздо раньше, ещё до Первого Вселенского собора в Никее, представляло собой новый культ, по существу чуждый религиозным убеждениям и принципам общинной жизни апостольской церкви. Свод нравственных заповедей, который провозгласил Иисус, а затем — поставив любовь выше веры — донёс до народов Средиземноморья апостол Павел, оказался в этом новом средневековом исповедании оттеснённым на дальний план и забытым.

522

*

Если бы несовпадения между Востоком и Западом в богословии и религиозной практике ограничивались бы только отвлечённым вопросом об исхождении Святого Духа и незначительной разницей в обрядах, то эти различия при желании обеих сторон можно было бы достаточно легко сгладить. Но причины церковного раскола лежали гораздо глубже внешних расхождений в религиозных традициях византийцев и латинов. Помимо действия естественных центробежных сил, помалу дробящих каждую из массовых религий, церковное размежевание двух цивилизаций было обусловлено особенностями культур, на основе которых сформировалось Восточное и Западное христианство.

К началу средних веков и греки, и эллинизированные народы Византийской империи ещё не совсем утратили характерные черты древних жителей Эллады. А для древних греков стремление к истине и победа в философском споре были несравненно важнее лидерства их отечества на мировой арене. Такой приоритет духовного начала над политическими интересами в какой-то мере унаследовало от эллинов и Восточное христианство: при слабой организации своей церкви Восток в течение долго времени являлся родиной философствующих вольнодумцев и колыбелью ересей, которые подтачивали целостность христианского культа.

Другой оплот церкви, Рим, хотя и оказался в начале средних веков где-то на задворках империи, всё ещё помнил себя столицей самого сильного на земле государства. Этот некогда главный имперский город не хотел находиться на вторых ролях. В контактах с внешним миром папы не переставали указывать на исключительную высоту занимаемого ими престола. Их претензии на главенство над всеми патриархами увеличивались по мере того, как противоборствующие церковные партии Востока в своих богословских спорах обращались к ним за поддержкой. Такие апелляции к Риму были особенно частыми в течение тех ста с лишним лет, когда в Византии боролись между собой сторонники и противники иконопочитания. А начиная со второй половины VIII века папы являлись уже монархами в своём Церковном государстве. И как свойственно самодержцам, они стремились главенствовать и властвовать везде и во всём.

523

*

Скрижаль давно хотел увидеть Израиль. За пять прожитых в Америке лет он не только ни разу не выезжал за пределы Соединённых Штатов‚ но и дальше места своей работы не бывал. И он стал подумывать о такой поездке.

524

*

Ещё до окончательного разделения церкви христианство несколько раз оказывалось на грани раскола. Первый разрыв между Западной и Восточной церковью длился с 482 по 519 год и связан был с их разным отношением к указу императора о запрещении всех споров о монофизитстве. Это учение возникло в Византии. Его приверженцы усматривали в Иисусе не две природы — божественную и человеческую, как считала ортодоксальная церковь, — а только одну, божественную. Тогда, в 484 году, папа Феликс III предал анафеме константинопольского патриарха Акакия, а тот в свою очередь отлучил от церкви папу.

Раздоры между христианским Востоком и Западом обострились при патриархе Фотии. В 857 году молодой византийский император Михаил III решил избавиться от константинопольского патриарха Игнатия. Михаил низложил его и сослал на один из островов Мраморного моря, а вакантное место патриарха занял Фотий, возведённый в высший духовный сан прямо из мирян. Эта смена церковной власти расколола духовенство Византии на две партии: на приверженцев Игнатия и Фотия. Спустя сорок дней после рукоположения Фотия сторонники Игнатия соборно провозгласили анафему новому патриарху, а Фотий и его ставленники прокляли Игнатия и объявили его приверженцев лишёнными сана.

Папа Николай I не признал законной эту смену главы Константинопольской церкви. В 861 году Фотий в письме к нему пытался оправдаться тем, что стал во главе столичной кафедры не по собственной воле, а был назначен к посвящению. В этом же послании Фотий высказался об отличиях в традициях духовенства Востока и Запада как таких особенностях церковной жизни, которым не следует придавать большого значения:

Так, одни бреют и стригут бороды сообразно с местными обычаями, а другим это запрещено соборными постановлениями. [...] В Риме ни один священник не может жить в законном браке, а мы научены и единобрачных возводить в священники, и если кто отказывается принимать Евхаристию из их рук, то мы таких отлучаем. Если бы кто у нас, миновав рукоположение пресвитерское, рукоположен был из диакона в епископа, то допустил бы весьма важное нарушение, а у других это всё равно.

Далее Фотий в письме папе Николаю указал на ещё несколько существующих расхождений в церковных традициях, после чего заключил: «Многие церковные правила одним переданы, а другим неизвестны. Кто принял их и нарушает, тот достоин наказания, но кто не имеет их, почему должен подлежать наказанию?».

Примирительный тон речей Фотия не подействовал на папу. В 863 году собор в Риме объявил Фотия смещённым с патриаршеской кафедры и предал его анафеме.

525

*

От защиты Фотий перешёл к наступлению на Римскую церковь. И несовпадения в правилах религиозной жизни Запада и Востока — те самые расхождения, которые он ещё недавно расписывал папе как несущественные, — Фотий раздул до масштабов непримиримых разногласий. Особенности церковных традиций Западного мира он стал клеймить как еретические нововведения, несовместимые с христианской верой.

526

*

Поводом к наступлению Фотия на Рим послужил спор о том, к какой патриархии должна принадлежать церковь Болгарии. Именно в это время, в 864–865 годах, болгарский народ принял христианство. И Римская курия считала крещёных болгар подчинёнными духовной власти пап, а Фотий отстаивал своё главенство над Болгарской церковью.

В 866 году Фотий высказал все свои претензии к Римской церкви в окружном послании к иерархам Востока. Он сделал это в крайне резком тоне. Прежде всего Фотий осудил стремление пап дать Болгарии своих, латинских, священников:

Не прошло ещё двух лет после крещения болгар, как нечестивые, мерзкие мужи — мужи, вышедшие из тьмы (ведь они появились с Запада) — нагрянули, подобно грому, на племя, новоутверждённое в благочестии; они обрушились, как буря или обильный град, или лучше сказать, как дикий вепрь, подрывая новонасаженную лозу Господа копытами и клыками, — то есть путём позорного правления и извращённых догматов. Таким образом они замыслили уклонить народ от истинных чистых догматов и безупречной христианской веры.

Далее в своём послании Фотий пояснил восточным архиереям, в чём именно латины извратили «чистые догматы и безупречную христианскую веру»: они научили болгар соблюдать пост по субботам; разрешили им есть сыр и пить молоко в первую неделю великого поста; они стали вводить у болгар безбрачие духовенства, а епископы принялись вторично мазать миром тех, кого уже помазали пресвитеры. И последним в этом ряду преступлений латинов против христианской веры Фотий поставил их суждение о том, что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына.

Видимо представления Римской церкви об исхождении Святого Духа Фотий считал самым страшным для христиан злом, потому что критике именно этого, безумного и богохульного, по его убеждению, взгляда он посвятил половину своего большого послания. Фотий мечет громы и молнии в сторону Рима. Он называет латинов клеветниками, безбожниками, сумасбродами, нечестивцами, епископами тьмы, всеобщими губителями и считает их недостойными носить имя христиан. «Одной лишь фразы, добавленной к Никейскому символу веры об исхождении Святого Духа, было бы достаточно, чтобы подвергнуть их тысяче анафем», — заявил Фотий. В конце послания он повёл речь о созыве церковного собора для осуждения этих извращений веры и призвал архиереев Востока стать его соратниками в деле ниспровержения нечестивых латинов.

В 867 году собор в Константинополе действительно собрался. Византийский император Михаил III на нём тоже присутствовал. Собор проклял папу Николая и объявил его низложенным. Но торжество Фотия было недолгим. В отличие от пап, пусть даже трижды проклятых, но свободных, судьба константинопольских патриархов находилась во власти императоров Византии. В сентябре того же 867 года Михаил III был убит, а новый император Василий I, организатор этого убийства, в целях сохранения за собой прав на царство счёл за лучшее заручиться поддержкой Римской курии. Уже через день после его восшествия на престол Фотий был смещён с поста. Его место занял прежний патриарх, страдалец Игнатий, который за время ссылки натерпелся и жестоких побоев, и всяческих лишений. Страдания не сделали этого человека великодушнее. Сразу после вступления в должность Игнатий отлучил Фотия от церкви, а всем епископам, которых Фотий поставил, он запретил совершать таинства.

Новый император и восстановленный в своём прежнем звании Игнатий послали в Рим грамоты с уничижительным прошением к папе обустроить Константинопольскую патриархию. В 869–870 годах соборы в Риме и в Константинополе отлучили Фотия от церкви и прокляли. Фотий был сослан в один из монастырей на Босфоре. Его взяли под стражу и лишили возможности иметь какие-либо контакты с внешним миром.

Церковь Византии находилась в глубоком расколе. Во многих городах империи теперь было по два враждующих между собой епископа, один из которых являлся ставленником партии Фотия, а другой принадлежал к партии Игнатия.

527

*

Низкопоклонство перед Римской курией, выказанное императором Василием и патриархом Игнатием, только подстегнули притязания первосвященников Рима на абсолютное верховенство в христианском мире. В апреле 878 года папа Иоанн VIII отправил на Восток двух своих представителей с письмами и рядом поручений. В письме к греческим священникам, которые находились в Болгарии, папа Иоанн под угрозой отлучения от церкви приказал им в тридцатидневный срок покинуть эту страну. А в письме к византийскому царю Василию и патриарху Игнатию папа, в частности, писал: «Каждому известно, что Болгария принадлежит Римскому престолу, а между тем Игнатий забыл это, равно как все благодеяния, полученные от Рима». В своём письме папа отсчитал тот же тридцатидневный срок, в течение которого греческие священники должны покинуть Болгарию. В случае невыполнения наказа он грозил Игнатию лишением сана, как будто право назначать и смещать епископов Константинополя искони принадлежало западным патриархам.

Однако за десять лет, прошедших после убийства императора Михаила III и ссылки Фотия, интересы и настроения правителей Византии и Рима существенно изменились. Император Василий уже не нуждался в поддержке пап. Да и в противостоянии двух церковных партий Византии сильнее оказалось духовенство, которое стояло на стороне Фотия. И Фотий сначала получил разрешение вернуться в Константинополь из ссылки, а в октябре 878 года, после смерти патриарха Игнатия, он снова занял столичную кафедру. При этом бедственное положение Рима заставило того же амбициозного папу Иоанна VIII быть посговорчивее. Для защиты своего Церковного государства от нападений арабов и христианских князей ему необходима была военная сила, и он обратился за помощью к царю Василию.

Папа Иоанн ожидал прибытия с Востока военных судов. Поэтому он поневоле смирился с возвращением патриаршеского сана Фотию, уже многократно проклятому Римом. И всё же отдавать Болгарию грекам папа не собирался.

528

*

В 879 году для решения споров между Восточной и Западной церковью император Василий созвал в Константинополе собор. Председательствовал на этом соборе Фотий. Каким-то образом ему удалось усыпить бдительность легатов папы. Он перемежал свои речи реверансами в адрес первосвященника Рима и в конце концов добился всех своих целей. Участники этого церковного собрания постановили считать недействительными те соборы в Риме и в Константинополе, которые осудили Фотия. Собор 879 года подтвердил также незыблемость древнего Никейского символа веры и провозгласил анафему всем и каждому, кто попытается как-нибудь изменить эту древнюю формулировку. Тем самым Фотий косвенно добился осуждения желаемой для Рима поправки об исхождении Святого Духа от Бога и Сына. И наконец, собор фактически признал равенство патриархов Рима и Константинополя. В некоторых выступлениях восточных иереев даже прозвучали слова об исключительной мировой роли константинопольского патриарха, и Фотия в частности. Царь Василий утвердил эти постановления личной подписью.

Папа Иоанн VIII получил в помощь от Василия военные корабли, но надеялся на большее. Поэтому проклятия на Фотия он обрушил не сразу. А вскоре, в 882 году, за своё любовное увлечение папа Иоанн VIII поплатился жизнью. После него Римскую церковь возглавил Марий. Новый папа отлучил Фотия от церкви, и Фотий ответил ему тем же. В наступлении на папство Фотий пошёл бы, видимо, гораздо дальше, но события в очередной раз показали, что константинопольский патриарх — всего лишь одна из фигур в политических играх византийских монархов.

В 886 году император Василий умер. Его сын и преемник Лев VI по прозвищу Мудрый, вступив на престол, сразу же сместил Фотия и поставил во главе Константинопольской церкви своего шестнадцатилетнего брата Стефана. Фотия опять выпроводили из столицы в ссылку.

529

*

Вражда между приверженцами Фотия и Игнатия продолжалась до конца IХ столетия. Причиной этих церковных раздоров в Византии послужили не богословские споры и даже не разногласия в толковании догматов веры. Первую вспышку этих полувековых распрей спровоцировала женщина, вернее — влечение к ней государственного мужа, Варды. Варда был братом той самой царицы Феодоры, которая добилась восстановления иконопочитания в Византии. В 856 году Варда сумел отстранить Феодору от дел и от опеки над несовершеннолетним наследником престола Михаилом. С этих пор именно он фактически управлял империей. А вскоре патриарх Игнатий отказал ему в церковном причастии, — отказал из-за того, что Варда сожительствовал с бывшей женой своего умершего сына. Варда не простил Игнатию этой обиды. Он имел неограниченное влияние на семнадцатилетнего Михаила, который к этому времени вступил в права самостоятельного правителя империи. И в 857 году Игнатия выслали из столицы, а в патриаршеский сан возведён был Фотий, сторонник Варды.

530

*

В течение всего следующего столетия в Византии боролись между собой приверженцы двух других патриархов: Николая и Евфимия. Причиной этого раскола в среде византийского духовенства тоже послужило сожительство христианина с женщиной — незаконное с точки зрения церкви. Столь болезненными новые раздоры оказались потому, что этим христианином был сам император Византии, Лев VI по прозвищу Мудрый.

Лев VI не только жил гражданским браком со своей пассией Зоей, но она родила от него сына, о котором он долго мечтал. Случилось так, что предыдущие избранницы Льва умирали. После того как третья его жена Евдокия скончалась при родах, он хотел обвенчаться в четвёртый раз — с Зоей. Церковь запрещала христианам даже третий брак. В своё время третий брак в законодательном порядке запретил и сам Лев. И вот теперь он засобирался под венец в четвёртый раз.

Константинопольский патриарх Николай не устоял перед уговорами императора крестить его сына, рождённого вне брака. Однако Николай согласился на это с тем условием, что Лев разойдётся с Зоей и удалит её из царского дворца. Император поклялся патриарху исполнить его требование, и Николай в присутствии высших чинов Византии крестил ребёнка — будущего императора Константина VII Порфирородного. Но оказалось, Лев и не думал исполнять своё обещание. Более того, он нашёл священника, который обвенчал его с Зоей. К тому же на брачной церемонии он возложил на неё царскую корону. Отношения между патриархом и императором крайне обострились. Для того чтобы решить этот спор соборно, Лев направил приглашения в Рим, Антиохию, Александрию и Иерусалим. Тем временем патриарх Николай отлучил Льва от причащения и запретил ему участие в богослужении, положенное монарху.

531

*

Первая половина Х века получила в истории папства название «порнократия», иначе — «эпоха правления блудниц». Вокруг папского престола в это время творились такие безобразия, что споры о позволительности четвёртого брака для византийского императора представлялись, должно быть, убийце и развратнику папе Сергию III не более чем мышиной вознёй.

Когда в Константинополь пришёл благосклонный для императора ответ от папы, Лев уже не сомневался в своей победе над упорствующим патриархом. Он предложил Николаю отречься от сана. Николай понимал, что ему лучше сделать это по доброй воле, и повиновался.

532

*

На церковный собор 907 года в Константинополь съехались представители всех патриархий. Посланцы Римской церкви привезли на форум благословение папы Сергия III на четвёртый брак Льва. Собор постановил принять императора в общение с церковью и признал его четвёртый брак законным. Патриарха Николая собор объявил низверженным, а вместо него возвёл на столичную кафедру более сговорчивого Евфимия. Николай был отправлен в ссылку, где его взяли под стражу. «Меня окружали мечи, стрелы и щиты, как пленного врага, а не как несчастного архиерея, — писал он. — Мне не позволялось выходить на свежий воздух, не только не видеть кого-либо. За неимением постели я должен был лежать на соломе». Приверженцы Николая также подверглись гонениям и ссылке. Постановления собора 907 года были направлены на утверждение в Рим, и папа Сергий III одобрил их.

Церковь Византии, так же как в предыдущем столетии, оказалась расколотой на две враждующие партии — на сторонников Николая и сторонников Евфимия. Часть духовенства, находящаяся в опале, и церковные чины, которым светская власть покровительствовала, поменялись местами в этом противостоянии ещё несколько раз. Низверженный Николай был возвращён из ссылки и опять поставлен во главе Константинопольской кафедры, а Евфимий подвергся издевательствам, побоям и заточению в монастырь. Отношение иерархов к вопросу, который вызвал эту бурю страстей, тоже изменилось. В 920 году, когда императора Льва VI уже не было в живых, церковный собор решительно осудил четвёртый брак и ввёл ряд запрещений на третье супружество.

Когда Скрижаль прослеживал перипетии борьбы церковных партий Востока, его непрестанно, так же как при изучении истории папства, преследовал один и тот же вопрос: какое отношение вся эта суета имеет к вере?

533

*

Придя с работы домой‚ Скрижаль увидел‚ что в квартире кто-то побывал. Большой письменный стол был отодвинут от окна‚ а стопки книг на нём повалены. Деревце в горшке, которое тоже стояло на письменном столе, было почти вырвано из земли и лежало на боку‚ а осыпавшиеся листья разлетелись по полу. На подоконнике остались грязные следы от рифлёных ботинок: кто-то залез в окно с соседней крыши по пожарной лестнице. Больше всего Скрижаля удивило то, что в квартире ничего не пропало. Даже деньги в верхнем ящике письменного стола оказались на месте. То ли пришелец искал что-то, чего не смог найти, то ли, что более вероятно, испугался, когда услышал повороты ключа в дверном замке, и успел выскочить в окно.

534

*

После того церковного конфликта, который начался при патриархе Фотии, отношения между главами церквей Востока и Запада были относительно ровными. Так продолжалось до середины ХI века — до тех пор, пока на Константинопольскую кафедру не взошёл амбициозный Михаил Кируларий.

В течение всех последующих столетий историки церкви обвиняли в расколе христианства Рим или Константинополь в зависимости главным образом от того, являлись ли сами эти историки католиками или православными. Из-за малочисленности исторических документов и отсутствия свидетельств современников история разделения церкви в 1054 году в самом деле оставляет некоторую свободу в трактовке действий обеих сторон. И всё же Скрижаль обнаружил неопровержимые факты, указывающие на то, кому принадлежала роль зачинщика распри. Если двумя столетиями раньше патриарх Фотий защищался от нападок Римской церкви и лишь затем перешёл от защиты к нападению, то в середине ХI века в схватке с Римом, которая привела к окончательному расколу церкви, первый, тщательно продуманный выпад против своих братьев по вере сделал константинопольский патриарх.

535

*

В первой половине ХI века норманы завоевали значительную часть Южной Италии и стали продвигаться к Риму. За год до того как произошёл разрыв в общении патриархов Востока и Запада, папа Лев IX командовал своим войском в сражении против норманов. В июне 1053 года его армия потерпела поражение, а сам папа попал в плен, где оставался до марта следующего года. А 19 апреля того же 1054 года он умер. Именно в этот промежуток времени, когда папа находился в плену у норманов и когда ему было не до разборок с Константинополем, и произошли события, которые в конечном счёте привели к разделению христиан на католиков и православных.

Константинопольский патриарх Михаил Кируларий видимо счёл затруднительное положение папы Льва IX подходящим для осуществления своих амбициозных планов. Михаила подтолкнули к наступлению на Римскую курию и другие обстоятельства. В результате перекроя политической карты Апеннинского полуострова, вызванного войнами норманов, а также из-за близости и влияния Рима некоторые провинции Южной Италии, где жили вместе и латины, и греки, перешли на латинское богослужение. К тому же византийский император Константин Мономах в целях защиты италийских владений Византии стал вести переговоры с папой Львом IХ о создании союза для войны с норманами. Папа выказал готовность к такой совместной борьбе, но взамен добивался от императора восстановления церковной власти Рима над теми землями, которые в эпоху иконоборства отошли в духовное ведомство константинопольского патриарха.

Михаил Кируларий не собирался поступаться властью. Более того, он помышлял о главенстве в христианском мире. Сначала он приказал закрыть в Константинополе храмы латинов. Поводом и главным козырем патриарха Михаила в его наступательной кампании против Римской церкви послужило употребление западными христианами пресного хлеба для евхаристии, тогда как на Востоке для совершения этого таинства использовался дрожжевой хлеб. Священники и монахи, которые воспротивились закрытию в Константинополе латинских храмов, были отлучены от церкви. В это же время в Византии стало распространяться сочинение монаха Никиты Стифата, написанное им по поручению патриарха Михаила. Никита крайне резко осуждал те традиции латинов, которые отличались от обычаев Восточной церкви.

К разрыву отношений между Константинополем и Римом привело письмо главы Болгарской церкви Льва, адресованное епископу южноитальянского города Трани Иоанну. Это письмо было написано в конце 1053 года по заданию патриарха Михаила Кирулария. В нём особенности обрядов Римской церкви — главным образом причащение пресным хлебом и пост в субботу — представлены как заблуждения; именно эти расхождения в традициях христиан Запада и Востока вменял в вину Римской церкви и монах Никита Стифат. Болгарский митрополит в своём письме дерзнул указать латинам на необходимость привести эти установления в соответствие с обычаями христиан Востока. Явным неуважением к патриарху Рима и решительным шагом в сторону конфронтации с ним было также не прямое обращение к нему, а наказ епископу Трани передать это письмо западным иерархам и папе. Ещё более вызывающим в письме прозвучало пожелание болгарского архиепископа об исправлении священнослужителей Запада и их главы. «...И заклинай их, — продолжал он свои внушения, — чтобы они и сами исправились, и исправили народ Божий».

Папу Льва IХ нельзя было уязвить больнее, чем диктовать ему, какие порядки он должен устанавливать в своей церкви.

536

*

Епископ Трани Иоанн передал письмо болгарского архиепископа кардиналу Гумберту, который перевёл его на латынь и доставил папе, находившемуся в плену у норманов. Из этого послания ясно следовало, от кого на самом деле оно исходило. И ответное письмо папы было адресовано прямо на имя Михаила Кирулария.

«Ты, наш любимый брат во Христе и предстоятель Константинополя, с небывалой дерзостью и неслыханной бесцеремонностью осмелился открыто осуждать апостольскую и Латинскую церковь...» — отчитывал папа Лев IХ патриарха Михаила. В осуждении обряда евхаристии по римскому обычаю — на опресноках — папа увидел попытку поколебать христианскую веру. «Уже почти 1020 лет прошло с тех пор как пострадал Спаситель, и неужели вы думаете, что только теперь от вас Римская церковь должна учиться, как совершать Евхаристию...» — удивлялся он. Лев IХ назвал безрассудством подобные указания римским первосвященникам — тем, кого якобы сам апостол Пётр научил обрядам. Право осуждать любую церковь имеют только епископы Рима; сама же римская кафедра неподсудна никому, заявил он. Подчёркивая духовное первенство римских епископов и могущество их светской власти, папа Лев IХ в письме Михаилу Кируларию привёл содержание того самого «Константинова дара», который в своё время сочинила Римская курия и о подложности которого Лев IХ просто не знал. Чтобы поставить на место зарвавшегося патриарха Константинополя, он напомнил ему также, сколько еретиков появлялось на Востоке и на Константинопольской кафедре в частности.

Норманы относились к пленённому папе Льву IХ с большим почтением. Он не был изолирован от внешнего мира и потому вполне мог ответить Михаилу Кируларию лично. Не менее вероятно, что это письмо по поручению Льва составил кардинал Гумберт. Скрижаль не исключал и того, что к написанию письма патриарху Михаилу мог быть причастен и кардинал Гильдебранд, — тот самый человек, который спустя двадцать лет стал папой под именем Григорий VII. И по духу, и по претензиям на мировое господство, высказанным в этом послании, оно очень близко к Диктату папы, написанному Григорием VII в 1075 году. По большому счёту, авторство письма, адресованного Михаилу Кируларию, значения не имело. Оно отражало позицию Римской курии.

537

*

Для того чтобы разрешить конфликт, папа Лев IХ в начале 1054 года отправил в Константинополь троих легатов во главе с кардиналом Гумбертом. Посланцы Римской церкви привезли с собой в христианскую столицу Востока письма от папы: одно — императору Константину Мономаху, второе — патриарху Михаилу. В письме к императору Византии папа превозносил его достоинства и даже сравнил с Константином Великим, при этом однако заметил, что восточный император коронован Римской церковью. Сетуя Константину Мономаху на Михаила Кирулария, папа указал, что если архиепископ будет упорствовать — осуждать обычаи латинов и проявлять высокомерие, — то установление церковного мира между Римом и Константинополем окажется невозможным.

Второе письмо папы — то, которое было адресовано Михаилу Кируларию, — отличалось надменным тоном. Лев IХ упрекал Михаила в намерении подчинить своей власти Александрийскую и Антиохийскую патриархии, корил его за присвоение титула «вселенский» и за то, что Михаил подверг анафеме христиан, причащающихся на опресноках. В этом письме папа настаивал на безусловном главенстве римского епископа и на том, чтобы все иерархи беспрекословно повиновались Риму:

Мы верим и с твердостью исповедуем следующее: Римская церковь такова, что если какая-либо из Церквей на земле по гордости заявит несогласие с ней в чём-либо, то она перестаёт называться и считаться Церковью, она — ничто. Это будет уже какое-то сборище еретиков, собрание схизматиков, синагога сатаны.

Император Константин принял легатов папы радушно и делал всё возможное, чтобы добиться церковного согласия. Он даже заставил монаха Никиту Стифата отречься от своего антилатинского сочинения. Патриарх Михаил, напротив, настроен был по отношению к представителям папы враждебно и даже не захотел вступать с ними в переговоры. Столь же заносчиво по отношению к Михаилу Кируларию вели себя и посланцы Римской церкви. И 16 июля 1054 года, так и не дождавшись внимания со стороны константинопольского патриарха, легаты папы появились перед началом богослужения в храме Святой Софии с грамотой, — они положили её на престол. В грамоте были перечислены все заблуждения и проступки Михаила Кирулария, после чего провозглашалась анафема ему и его сторонникам.

Спустя несколько дней, уже после отъезда легатов из Константинополя, Михаил Кируларий созвал собор, который в свою очередь предал анафеме посланцев папы. В определении собора прозвучали высокопарные слова, позаимствованные из окружного послания Фотия 866 года:

На днях некоторые нечестивые, злонамеренные мужи пришли из тьмы Запада в этот благочестивый и Богом хранимый город, из которого, будто из источника, истекают воды чистого учения до пределов земли. Они нагрянули в этот город, подобно грому, или буре, или граду, или лучше сказать, словно дикие вепри, чтобы извратить истинное учение.

Михаил Кируларий призвал восточных патриархов одобрить решения собора, и они сделали это. Действия легатов папы Льва IХ, провозгласивших анафему константинопольскому патриарху и его сторонникам, Римская церковь тоже признала правильными.

538

*

Когда Скрижаль возвращался домой и подходил к своей двери‚ он не спешил теперь попасть в квартиру. Он позванивал ключами и очень медленно открывал замок‚ чтобы незваный гость, или гости, если такие находились в комнате, успели уйти через окно.

539

*

Мелочные церковные разборки 1053–1054 годов не были тем первым и последним конфликтом, до которого христианский мир оставался единым, а после которого оказался разделённым надвое. Пара писем и высокомерие нескольких амбициозных людей не могли вбить столь глубокий клин в отношения между народами.

Духовного единения между христианами Востока и Запада не было задолго до 1054 года. Скрижаль видел, что размежевание церквей произошло фактически ещё двумя веками ранее, при патриархе Фотии. Это отчуждение стало очевидным, когда папа и константинопольский патриарх боролись между собой за попечительство над Болгарией. Уже тогда Фотий в своём окружном послании 866 года говорил о латинах так, будто они иноверцы. Скрижаль понимал и другое. Даже если бы в 1054 году Михаил Кируларий и посланцы Римской курии, прибывшие в Константинополь, не обменялись проклятиями, христиане Востока и Запада всё равно разделились бы в вере, — разрыв произошёл бы чуть позже, при папе-диктаторе Григории VII.

Контакты между главами церквей Востока и Запада случались и после 1054 года. Однако христиане к этому времени уже фактически размежевались на католиков и православных. А после взятия и разграбления Константинополя крестоносцами в 1204 году неприязнь греков к католикам перешла в ненависть. Угрозы со стороны мусульман, а также дряхление Византийской империи вынуждали императоров Византии обращаться за военной помощью на Запад. Непременным условием оказания такой вооружённой поддержки Римская курия выдвигала признание Константинополем безусловного верховенства пап в церковных делах и приведение религиозных установлений Востока в соответствие с традициями Западного христианства. Под давлением обстоятельств императоры Византии принимали это условие и шли на сближение с католиками, подобно тому как продажные женщины отдаются не по любви, а за выгоду.

Результаты таких соглашений о церковной унии оказывались тщетными. Духовенство и народы Византии категорически отвергали объединение в вере с христианами Западного мира.

540

*

Скрижаль пришёл к выводу о неизбежности дроблений любого исповедания. Когда устанавливаются некие догматы веры, всегда находятся вольнодумцы, или корыстолюбцы, или же амбициозные люди, которые понимают эти догматы по-своему и начинают их менять. Формальный же повод для каждого такого размежевания верующих всегда находится. Так, константинопольский патриарх Фотий в окружном послании 866 года, пышущем ненавистью к латинским епископам, выставил в качестве главного и непростительного преступления западных христиан их веру в то, что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына. Два века спустя, когда Византия интеллектуально ещё больше деградировала, богословские споры отошли далеко на второй план, и вопрос об исхождении Святого Духа уже не был актуален. Обвинения, которые в 1054 году константинопольский патриарх Михаил Кируларий предъявил Римской церкви, касались различия в обрядах западных и восточных христиан. Причём главные из этих латинских обычаев, вызвавших споры — совершение евхаристии на пресном хлебе и посты в субботу, — церковь Константинополя связывала с приверженностью латинов традициям иудеев: на Востоке считали, что именно евреи повредили на Западе христианскую веру. В литературном наследии Михаила Кирулария сохранилось его высказывание о том, что поскольку латиняне постятся по субботам, они не являются ни иудеями, ни христианами.

Годом раньше этого официального вояжа римской делегации в Константинополь, в 1053 году, кардинал Гумберт написал трактат под названием «Против клеветы греков», в котором он обосновывал верховенство папы над всеми христианами. Трактат построен в форме диалога между римлянином и константинопольцем. Римлянин в этом споре не только отверг укоры греков в том, что западные христиане переняли традиции иудеев, но обвинил христиан Востока в том же — в подражании иудеям. «Они соблюдают субботу, и вы соблюдаете», — сказал Римлянин Константинопольцу и далее пояснил, в чём это сходство заключается. Гумберт написал также трактат под названием «Против Никиты», в котором вступился за обычаи латинов, раскритикованные Никитой Стифатом. Монах Никита в своём труде назвал причастие латинов на опресноках еврейской трапезой. Гумберт, споря с ним о том, на каком хлебе нужно совершать евхаристию, и о том, что можно и что нельзя вкушать христианам, тоже перешёл от защиты к нападению. «Уж не хотите ли вы наставлять всех несведущих, что и как нужно готовить в пищу? Не хотите ли вы стать верховными поварами для всех народов?» — съязвил он.

В своих препирательствах о нормах религиозной практики богословы Востока и Запада старались всячески отмежеваться от еврейских обычаев, напрочь забыв, что сам законоучитель из Назарета, и апостолы, и все первые христиане были иудеями, соблюдавшими свои, иудейские — они же исконно христианские — традиции. В результате забвения заповедей Иисуса и наставлений апостолов религия восточных и западных христиан, действительно, уже в IV веке представляла собой новый, основанный исключительно на ритуалах культ, который был одинаково далёким от традиций иудаизма и от уклада общинной жизни первых христиан. Эту удивительную метаморфозу с религиозным движением, вызванным назиданиями Иисуса и апостола Павла, Скрижаль напрямую связывал с невежеством крещёных народов Востока и Запада. Христиане не знали и не хотели знать своей истории. И на Западе и на Востоке народ не читал Библию, — не читал не только из-за недоступности Священного Писания для мирян, но и потому, что сами миряне считали чтение книг занятием учёных богословов.

Уровень интеллектуального развития христиан в трёх других восточных патриархиях — Александрийской, Антиохийской и Иерусалимской — был ещё более удручающим. Начиная с VII века христиане находились там под властью мусульман и подвергались преследованиям. Они зачастую не имели средств к существованию, а не только пищи для ума. Даже сами патриархи этих трёх восточных церквей были по большей части необразованными людьми.

Несмотря на видимое, установленное в приказном порядке религиозное единомыслие жителей Византии и народов Европы, раскол внутри христианства был только делом времени. Лишь потому, что императоры Византии и Римская церковь с помощью гонений и насилия сумели подменить идеалы античности церковными догматами, — лишь из-за полного пренебрежения к знаниям и утраченной способности людей к независимому мышлению, — процессы дробления христианства на самостоятельные вероисповедания начались столь поздно.

541

*

Сама природа веры такова, что она не терпит единства. И значит, выиграть спор об истинности тех или иных религиозных взглядов нельзя. К этому выводу Скрижаль пришёл уже давно. Теперь же он понял большее. Он осознал, что именно существование множества ответов на один и тот же вопрос отличает область веры от области точных знаний. До тех пор, пока причины землетрясений, молний, солнечных и лунных затмений были предметом исключительно религиозных спекуляций и научных гипотез, о природе этих явлений существовали самые различные мнения. По мере расширения пределов знаний сужается и круг верований. Тем не менее разнообразие представлений о духовном начале мира будет существовать столько, сколько будет существовать само человечество.

Новое в своём осмыслении миропорядка Скрижаль увидел в том, что распад любого объединения людей, основанного на общности религиозных взглядов, неизбежен. Об этом убедительно свидетельствует весь ход истории. На справедливость такого вывода указывал даже не столько сам факт раздробленности всех массовых вероучений на многие толки, сколько постоянно прослеживающаяся на протяжении веков тенденция к такому разъединению людей в вере. Скрижаль отдавал себе отчёт в том, что история не является точной наукой. И всё же он не видел причин уклоняться от обобщения многочисленных исторических фактов. Поэтому свой вывод о неизбежности дробления всех исповеданий — такого размежевания, которое направлено к индивидуализации веры, — он теперь относил к области достоверных знаний.

542

*

В туристическом агентстве‚ которое находилось недалеко от дома, Скрижалю предложили нескольких туров по Израилю, мало отличавшихся один от другого по маршруту и по цене. Он выбрал тот, который наиболее устраивал его по времени, — решил поехать в Израиль в конце марта‚ когда там ещё не жарко. Он мог сэкономить триста долларов, если бы согласился на проживание в гостиничном номере вместе с другим человеком из туристической группы, но предпочёл заплатить за право не делить свой номер ни с кем.

543

*

С распадом Византийской империи каждый из четырёх восточных патриархов — константинопольский, александрийский, антиохийский и иерусалимский — продолжал возглавлять свою церковь. Кроме четырёх древнейших патриаршеств, в современном Скрижалю мире существовало ещё одиннадцать автокефальных, самостоятельных, православных церквей: Русская, Грузинская, Сербская, Румынская, Болгарская, Кипрская, Элладская, Албанская, Польская, Чехословацкая и Американская. В справочнике по христианству, которым он пользовался, говорилось также ещё о четырёх автономных православных церквях: Синайской, Финляндской, Критской и Японской.

Скрижаль решил проследить историю русского христианства. Картина развития православия в России, думал он, должна наиболее объективно характеризовать дальнейшую, послевизантийскую, судьбу Восточной церкви. Помимо того что Россия оказалась одной из наиболее ранних преемниц византийского христианства, она представляла собой и самую многочисленную по населению православную державу. Интерес Скрижаля к истории русского христианства усиливался и тем, что он жил в России. Он не только видел отношение русского народа к вере, но и сам являлся носителем русской культуры.

544

*

Когда Византийская империя — главная хранительница богатого наследия древних цивилизаций — уже пережила эпоху своего интеллектуального расцвета и политического могущества, славянские племена находились на довольно примитивной стадии развития. Чтобы умилостивить своих богов, они ещё прибегали к человеческим жертвоприношениям. Цивилизованные византийцы видели в них полчища дикарей. Одна из таких характеристик, датируемая первой половиной IХ века, осталась в жизнеописании святого Георгия, архиепископа Амастриды. В ней говорится о вторжении русов в Византию:

43 Было нашествие варваров, русов — народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, который опережает все другие по жестокости и кровожадности. Зверские нравами и бесчеловечные в своих поступках, они демонстрируют кровожадность уже одним своим видом. Они находят в убийствах большее удовольствие, чем в любых других вещах, которыми люди обычно наслаждаются. Этот разрушительный и на деле и по имени народ, начав разорение от Пропонтиды и пройдя далее по побережью, добрался и до отечества святого, безжалостно уничтожая всех, невзирая на пол и возраст, не щадя ни стариков, ни детей...

Об очередном нашествии этого северного народа на Византию оставил свидетельство тот самый, многократно проклятый Западной церковью, константинопольский патриарх Фотий. На его веку, летом 860 года, русы подступили к самóй столице Византии. И в одной из своих речей, произнесённых перед жителями Константинополя с кафедры собора Святой Софии, Фотий сказал об этих древних жителях Руси:

2.2 Народ неименитый, народ не считаемый ни за что, народ, стоящий наравне с рабами, безвестный, но получивший имя со времени похода на нас, незначительный, но стяжавший значение, низменный и беспомощный, но взошедший на вершину блеска и богатства; народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, беспечный, неуправляемый, без военачальника, так грозно и так стремительно нахлынул на наши пределы, как морской вал. ...Они не щадят ни человека, ни скота, не делают снисхождения к немощи женщин, не жалеют крохотных младенцев, не почитают седин стариков, не останавливаются ни перед чем, что обычно вызывает жалость у людей, даже дошедших до озверения, но жестоко пронзают мечом всех, не обращая внимания на возраст и пол. Они отторгали младенцев от груди и лишали их молока и самóй жизни, разбивая их тела о камни. Вместе с младенцами, искромсанными и искалеченными перед смертью, они закалывали рыдающих от горя матерей.

К этому времени — к середине IХ столетия — русы представляли собой народность сблизившихся между собой славян и скандинавов-варягов. Причём и в мирной жизни русов, и в их военных походах предводительствовали варяги. Согласно «Повести временных лет», северные славянские племена сначала находились под властью скандинавов и платили им дань, но затем прогнали их. Однако после обретения независимости древние славяне стали воевать между собой. Видно, такая свобода, которая обернулась междоусобицами, показалась им хуже власти чужеземцев, и они отправили к варягам послов с просьбой вернуться. «Наша земля велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами», — передаёт содержание этой просьбы древний автор «Повести временных лет».

Так на Руси появились со своей роднёй и дружиной три варяга — три брата: Рюрик, Синеус и Трувор. Они приняли власть над тремя северными княжествами. Все великие князья киевские, а затем и московские, включая первых двух русских царей — до самого конца ХVI века, — были потомками Рюрика.

Двое варягов из свиты Рюрика — Аскольд и Дир — стали княжить в Киеве. В 866 году они пошли со своей дружиной на Константинополь и, как сообщает та же древнерусская летопись, убили в этом походе множество христиан. Русы увезли из Византии не только награбленные сокровища. По крайней мере некоторые из них вернулись на родину с новой верой. Константинопольский патриарх Фотий с удовлетворением отметил это в окружном послании 866 года:

Не только болгарский народ променял прежнее нечестие на веру в Христа, но и так называемые русы, которые превосходя всех в свирепости и кровожадности и чрезмерно возгордившись этим, замахнулись на саму Ромейскую державу. Теперь и они отказываются от своей языческой веры и обращаются в христианство...

Олег, родственник Рюрика, преследовал на Руси сторонников новой греческой веры. Он коварно покончил с новообращёнными христианами Аскольдом и Диром и стал княжить в Киеве. Олег, а затем и его преемник Игорь — сын Рюрика — ходили с военными, по сути разбойничьими, походами на Константинополь и брали с греков дань. После смерти Игоря, в Киеве правила его жена Ольга. Она была уже христианкой. Когда её сын Святослав возмужал и принял от неё княжество, Ольга уговаривала его креститься. Но Святослав отвечал матери, что дружина засмеёт его, если он сделает это.

545

*

Русь крестил сын Святослава Владимир, княживший сначала в Новгороде. С дружиной из варягов, усиленной новгородским войском, он в 978 году пошёл против своего родного брата Ярополка, который правил в Киеве. Владимир убил брата и завладел княжеством. В Киеве христианство успело распространиться уже довольно широко. Владимир был противником новой, чужеземной, религии. Он воздвигнул на берегах Днепра идолов и ревностно культивировал в народе веру предков. В благодарность за сопутствующую ему удачу он совершал жертвоприношения древнеславянским богам. Были среди этих приношений Владимира человеческие жертвы или нет, автор «Повести временных лет» не уточнил. Но в своём рассказе о событиях 983 года — а в это время Владимир уже княжил в Киеве — летописец говорит, что старцы и бояре бросили здесь жребий, и в жертву богам выпало принести сына некоего варяга, христианина: «Пришёл тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий, по зависти дьявола». Этот варяг не захотел отдавать своего мальчика в жертву богам, и разгневанная толпа убила отца вместе с сыном.

Автор «Повести временных лет» сообщил также о необузданном женолюбии Владимира, о его многих жёнах и сотнях наложниц:

Был же Владимир побеждён похотью, и были у него жёны: Рогнеда, которую он поселил на Лыбеди, где ныне находится сельцо Предславино, от неё имел он четырёх сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, и двух дочерей. От гречанки имел он Святополка, от чехини — Вышеслава, а ещё от одной жены — Святослава и Мстислава, а от болгарыни — Бориса и Глеба, а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растлевая девиц. Он был женолюбцем, таким же как Соломон, ведь говорят, что у Соломона было 700 жён и 300 наложниц.

Крещение было поставлено киевскому князю в качестве условия его женитьбы на сестре византийского императора, Анне. Согласно «Повести временных лет», одним из главных мотивов князя Владимира при его выборе между исламом, иудаизмом и христианством послужило великолепие храма — видимо, собора Святой Софии в Константинополе, — о красотах которого рассказали князю его посланцы:

— ...И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где они служат Богу своему, и не знали — на небе мы или на земле: ведь нет на земле такого зрелища и такой красоты, и не знаем даже, как рассказать об этом, а знаем только, что там пребывает Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Мы не можем забыть той красоты...

Бояре тоже сказали:

— Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его твоя бабка Ольга, а она была мудрейшей из всех людей.

И спросил Владимир:

— Где примем крещение?

Возможно, на выбор князя Владимира повлияла женская половина его дома; мать и несколько жён были христианками. В 987 году он крестился. По воле князя крещение приняла сначала его дружина, а затем и все киевляне. На месте поверженных идолов Владимир повелел теперь строить церкви.

Перемена культа не была для князя формальной. В его душе произошёл какой-то перелом. После принятия крещения он стал относиться к своим подданным как к родным людям и тем самым подавал личный пример братской любви. Владимир часто устраивал пиры, на которые созывал множество народу. Нищие и убогие получали на княжеском дворе пищу и подаяние. По указу Владимира еду и питьё развозили также на телегах по всему городу: он помогал тем немощным и больным людям, которые сами не могли к нему прийти. О таких нуждающихся специально разузнавали и доставляли им еду на дом. На упрёки духовенства, почему не казнит разбойников, Владимир, некогда повелевший убить родного брата, теперь отвечал: «Боюсь греха».

Скрижаль как будто знал прошлое своей родины. Но он только теперь понял, что из всех пережитых Россией эпох именно эта четверть века правления князя Владимира в Киеве оказалась временем, наиболее близким по духу к идеалам раннего христианства.

546

*

Когда Владимир, человек безусловно умный, соприкоснулся с греческим миром, он увидел колоссальную пропасть, разделявшую его невежественный народ и греков. Киевский князь заботился о благе своих подданных и о своём отечестве, и он точно угадал, в чём это благо состоит. Чтобы достигнуть величия Византии, Киевской Руси требовались не разбойничьи походы за византийскими сокровищами, не военные победы, а долгий кропотливый труд на поприще образования русского народа. Владимир повелел в Киеве и в других городах отдавать детей знатных граждан в обучение. Для этого из Византии были вызваны греческие учителя.

Огромная духовная дистанция, которая на рубеже Х и ХI столетий отделяла цивилизованный Константинополь от дремучего Киева, не могла быть, конечно, преодолена усилиями одного поколения славян даже при их огромном желании. Тем бóльшим препятствием на Руси к усвоению византийской культуры оказалось сопротивление нововведениям Владимира со стороны подданных. Даже самые достойные представители молодого русского народа смотрели на это навязываемое им образование как на невесть откуда свалившееся на них несчастье. Автор «Повести временных лет» сообщает, что матери, провожая детей на учёбу, рыдали так, будто теряли своих чад навсегда: «Он посылал собирать детей у лучших из людей и отдавать их в книжное обучение. Матери же этих детей плакали о них, ведь они ещё не утвердились в вере, и плакали о них, будто о мёртвых».

Для учителей-греков, которые приехали на Русь, принудительное просвещение подростков представлялось, должно быть, абсурдным. Система древнегреческого образования, унаследованная Византией от эллинов и перенятая у них Западом, строилась на желании ученика получить знания. Преподаватель лишь удовлетворял те или иные запросы пытливых молодых людей. На Руси же на долю греческих учителей выпала неблагодарная и непривычная для них роль: им приходилось навязывать лоботрясам свою науку. Преподаватели не могли освоиться в столь чуждой для них среде и вернулись на родину. А те греки, которые остались на Руси, учили юношей только грамоте.

Хотя уровень цивилизованности Византии по сравнению с достижениями античности был довольно убогим, её просвещённость безусловно могла стать богатой сокровищницей знаний для молодого русского народа. Однако Русь оказалась не готова принять самое лучшее из того, чем владела Византия, — её культурное наследие. При этом случилось так, что Русь унаследовала от Византии её главные пороки.

547

*

Скрижаль теперь ясно видел основные этапы преображения вроде бы одного и того же богопочитания на его пути в Русь. Римская империя узнала христианство в пору чистоты и молодости этой религии. По прошествии эпохи богословских споров, которые оформили догматы и внешние атрибуты христианского культа, учение церкви застыло в своих формах. А Руси в Х веке достался от Византии только слепок, только оболочка уже окостеневшего в догматах вероучения греков. По сути, Русь стала исповедовать не христианство — как понимали его первые религиозные общины, которые стремились жить по заповедям Иисуса и наставлениям Павла, — а новое многобожие. Новый культ славян отличался от древнеславянских религиозных традиций обрядами, заимствованными у греков.

В церковных делах Киевская Русь находилась в полной зависимости от Византии. Митрополитов в Киев присылал Константинополь, а местные священники были в лучшем случае полуграмотными. Под непосредственным руководством греческих наставников Русь переняла у Византии безоговорочную покорность духовенства светской власти, угодничество иерархов перед высшими правителями и враждебное отношение к Западной цивилизации.

548

*

Нашествие монголо-татар на Русь, начавшееся в 1237 году, оставило неизгладимый отпечаток на характере её жителей. Два с половиной века татарского порабощения — величайшая из бед, которые постигли Русь за всю её тысячелетнюю историю. Самые трагические последствия этого ига оказались не в разграблении богатств Руси, а в духовном надломе народа.

В то время как в Европе пробудилась тяга к знаниям и у людей росло стремление к духовной свободе, на порабощённой ордой Руси утверждалось невежество и презрение к культуре. Даже те весьма незначительные достижения на поприще образования, которыми располагала Русь в домонгольский период, были утрачены. Главная же беда заключалась в том, что у жителей древнерусских княжеств укоренилась психология рабов. За два с половиной века монголо-татарского ига они утратили чувство собственного достоинства, смирились с унижением и бесправием. Произвол чужеземцев усугубляла жестокость русских князей по отношению к своим подданным. Вместо того чтобы объединиться и дать завоевателям отпор, местные правители раболепствовали перед ними и продолжали враждовать между собой. Больше того, в своих междоусобицах русские князья обращались за помощью к татарам, как прежде искали союзников в печенегах и половцах.

Монголы, как все приверженцы древних культов, отличались веротерпимостью. Поэтому при их владычестве Русская церковь располагала полной свободой и русский народ не знал притеснений в вере. Но опустошительный ураган, который пронёсся над Русью, затронул и служителей культа. После того как татары разгромили Киев, резиденция митрополита была перенесена из этой древней русской столицы на север: сначала — во Владимир, а затем, в начале ХIV века, — в Москву.

549

*

До середины ХV века во главе Русской церкви стояли большей частью греки. Митрополитами бывали и уроженцы Руси, но это происходило скорее по той причине, что свободные сыны Византии считали унижением идти в далёкое православное княжество под власть язычников, татар. Когда честь епископства выпадала кому-то из русских выдвиженцев, он отправлялся за посвящением в Константинополь. Грек Исидор, поставленный Византией в 1436 году главой Русской церкви, оказался последним из митрополитов, которых столица православия присылала в Москву. Его преемники выбирались уже на Руси, из местных священнослужителей.

На путь самостоятельности Русскую церковь подтолкнула заключённая в 1439 году уния между римским католическим и греческим православным христианством. Русь отвергла эту унию. Конец административной подчинённости Москвы Константинополю в делах культа положило завоевание Византии турками.

550

*

Первая попытка воссоединения церквей Востока и Запада была предпринята ещё в 1274 году. Тогда византийский император Михаил VIII Палеолог решился признать главенство папы над Греческой церковью. Этой уступкой он хотел добиться укрепления своей власти и надеялся отвести таким образом угрозу крестового похода католиков, нависшую над Константинополем. Под нажимом императора на высшее греческое духовенство уния между Восточным и Западным христианством и в самом деле была заключена. Однако Михаил Палеолог не сумел заставить греков подчиниться условиям этого церковного союза; ни уговоры, ни жестокие преследования непокорных не помогли. В ноябре 1281 года папа Мартин IV за невыполнение обещаний объявил византийского императора отлучённым от церкви. В следующем году Михаил Палеолог умер, и прежняя обособленность православия от католичества была в Константинополе восстановлена.

Уния между католичеством и православием, заключённая во второй раз — в 1439 году во Флоренции, — также не имела ничего общего с чувством братской любви и взаимным стремлением христиан Востока и Запада обрести единство в вере. Это опять был чисто политический манёвр светской власти. Византийский император Иоанн VIII пошёл на сближение с католиками из-за угрозы существованию его державы. Византии грозила опасность со стороны турок. Действиями Иоанна VIII руководил трезвый расчёт на получение военной помощи от Запада. История повторилась. Уния, которой вновь провозглашалось главенство папы, была заключена, но духовенство Византии и греческий народ снова отвергли воссоединение церквей. Византийский император так и не дождался военной помощи от католиков — и он потерял интерес к установлению согласия между христианами. А наихудшие предчувствия греков сбылись. Восточная империя к тому времени утратила не только многие земли, но и жизненные силы. Она не смогла противостоять натиску турок: в 1453 году османы взяли Константинополь — и Византийская империя пала.

Византийцы оказались под властью мусульман. А Русь вскоре сбросила монголо-татарское иго. И теперь уже славяне стали смотреть на своих учителей свысока. Причиной тому была не только их политическая независимость и угнетённое положение христиан за Дунаем. На Руси считали, что византийцы своим союзом с Римом предали православную веру.

551

*

Проходило какое-то время — и Скрижаль спрашивал себя: ну всё-таки, нужна тебе женщина или нет? Он опять взвешивал преимущества и недостатки своей одинокой жизни и в очередной раз отвечал себе: не знаю.

552

*

Когда Константинополь пал, на роль Царьграда и центра правоверия стала претендовать Москва. На Руси постепенно укреплялась мысль о Москве как Третьем Риме, а миссию защитника православия, которую признавали прежде за византийским императором, теперь отводили великому русскому князю.

Такое новое положение вещей, которое виделось Москве, русское княжество поспешило закрепить и формально. Возросшее величие Руси продемонстрировал в 1472 году брак московского князя Ивана Васильевича с Зоей Палеолог — племянницей последнего императора Византии. Утверждению самосознания Москвы как Третьего Рима способствовал также и новый, взятый великим князем Иваном Васильевичем титул самодержца и царя всея Руси. Наиболее красноречиво о притязаниях Москвы свидетельствовал двуглавый орёл, который перелетел при том же Иване Васильевиче с герба Византийской империи на герб Русского государства.

553

*

Мысль о своей высокой планиде — ви́дение себя в качестве Третьего Рима — полюбилась русской столице. Однако эти претензии не могли иметь под собой достаточно веские основания без верховенства Москвы в православном мире. А православную церковь по-прежнему возглавляли четыре патриарха: константинопольский, александрийский, антиохийский и иерусалимский. Амбициозную светскую власть молодого Русского государства смущало, что в этом перечне высших иерархов не возвеличена Москва. Для учреждения патриаршества на Руси необходимо было соответствующее постановление Вселенского собора. На такое чудо вряд ли кто надеялся. Древние восточные церкви имели перед христианством свои заслуги и пользовались в православном мире авторитетом. А необразованная Русь могла кичиться разве что формализмом в вере, ещё бóльшим, чем византийский, и большей набожностью. Впрочем, различия между молодой Русской митрополией и древними патриархиями к тому времени в немалой степени сгладились, потому что и почтенный Восток в своей религиозной жизни очень далёко ушёл от вероучения, которое проповедовали апостолы.

Неизвестно, дождалась бы Русская церковь соборной грамоты об учреждении на Руси патриаршества или нет, но светская власть Москвы не хотела уповать на такую милость. Русская столица манила к себе обедневших константинопольских иерархов своими богатствами. И Москва буквально вырвала у Востока столь желанный для неё церковный чин.

554

*

В июне 1586 года Русь впервые за всю её историю лично посетил восточный патриарх. То был глава Антиохийской церкви Иоаким. Его миссия оказалась довольно прозаической. Он прибыл просить у богатой Москвы денег для Восточной церкви, пребывающей в нужде. Царь Фёдор Иванович устроил патриарху грандиозный приём. И всё же добиться своего от высокого гостя русскому правительству не удалось. Переговоры с ним вёл Борис Годунов. На просьбу Годунова поставить на Руси патриарха Иоаким отвечал, что ему нужно держать о том совет с другими патриархами, а сам он никак не может принять такое важное решение. Иоаким пообещал обсудить вопрос соборно и уехал из русской столицы с богатыми дарами. Чтобы склонить голосá этого совета в свою сторону, Москва послала с курьером щедрые подарки и другим титулованным владыкам.

Пока русское правительство дожидалось решения иерархов, через Москву с Востока прошла целая череда высокопоставленных просителей милостыни. Они возвращались домой не с пустыми руками. Тем не менее Константинопольская церковь впала в ещё большую нужду, чем прежде. И в далёкое северное царство за деньгами отправился сам константинопольский патриарх Иеремия II. В июне 1588 года он был торжественно встречен в Москве, но к удивлению русских царедворцев явился сюда без какой-либо вести. На их осторожные расспросы об учреждении в Москве патриаршества Иеремия отвечал уклончиво. Такое важное дело, говорил он, вправе решать только собор.

Русский царь располагал деньгами в достаточной мере, но терпение Москвы иссякло. О патриархе, который приехал за милостыней, как будто забыли. И забыли о нём не на день, не на два, а на несколько месяцев. Иеремия осознал, что оказался фактически в плену, и заговорил о возможной для Русской церкви автокефалии. Но Москва в подачках не нуждалась. Находясь, видно, под впечатлением великолепия Русской церкви и памятуя о нищете греческого православия, Иеремия пошёл в уступках гораздо дальше. Он заявил, что согласен сам остаться в Москве в качестве её патриарха. Тут уж царские дипломаты дожали Иеремию. До сведения высокого гостя была доведена воля царя Фёдора Ивановича. А царь уже без обиняков потребовал от Иеремии поставить на Руси патриарха. Константинопольский гость ещё поупрямился, но подчинился. Так спустя полгода после приезда в русскую столицу Иеремия в обстановке пышного празднества благословил указанного ему московского митрополита Иова как патриарха Москвы и всей Руси.

555

*

После посвящения Иова в патриархи Иеремия в очередной раз попросился домой, в Константинополь. Но не тут-то было. Москва теперь потребовала от него и сопровождавших его иерархов подписей на составленном ею документе. Этим актом было письменно засвидетельствовано столь важное для Руси историческое событие. В грамоте восхвалялось благочестие Русского царства и говорилось о Москве как Третьем Риме. Прошло ещё почти полгода, пока все нужные московскому правительству подписи на этом документе были поставлены. Только тогда Иеремия, вознаграждённый по-царски деньгами и подарками, покинул русскую столицу. Вернувшись в Константинополь, он созвал собор и склонил патриархов одобрить установленное им на Руси патриаршество.

Москва добилась своего, но осталась крайне недовольна, когда узнала, что Константинопольский собор предписал упоминать московского патриарха в молитвах пятым по счёту, вслед за четырьмя древними столпами Восточной церкви. По-детски раздосадованная Москва считала себя вправе занимать в этом перечне по крайней мере третье место. Царь Фёдор Иванович и новопоставленный московский патриарх Иов посылали восточным патриархам ходатайства о том, чтобы главу Русской церкви величали третьим по счёту. Они сопровождали свои пожелания богатыми дарами. Но на сей раз подношения не помогли. Хотя собор 1593 года в Константинополе признал равный чин всех патриархов, включая и московского, он оставил в силе древний, канонический порядок их упоминания.

Царское правительство решило скрыть эту досадную для Москвы директиву Константинопольского собора. На Руси ещё долго оставалось в силе своё, местное, постановление, согласно которому московского патриарха следовало упоминать в молитвах третьим, вслед за константинопольским и александрийским, а уж после него именовать антиохийского и иерусалимского патриархов.

556

*

При таком гипертрофированном самомнении Московская Русь отличалась от современных ей христианских стран Востока и Запада крайним невежеством. Скрижалю уже давно открылась простая истина: кто действительно чего-то стоит, — кто достиг каких-то высот в духовном или даже профессиональном росте, — тот не будет добиваться почётного места в ряду признанных авторитетов. Болезненное самомнение Москвы безусловно шло от её недалёкости.

За пять веков существования Русь не только не поднялась духовно над уровнем культурного развития предков времён их обращения в христианскую веру, но кажется, ещё больше деградировала. Если домонгольский период русской земли отмечен значительными литературными произведениями, то Московская Русь безмолвствовала, будто впала в долгую духовную летаргию. В это время Западная Европа переживала эпоху Возрождения, которая столь ярко заявила о себе творческим подъёмом во всех областях жизни, и верой гуманистов в безграничность возможностей человека, и борьбой мнений; в Европе происходило страстное обсуждение сложных философских вопросов и появилось множество замечательных трудов. А самовлюблённая Московская Русь не только не писала книг, но даже не интересовалась духовными поисками современного ей мира. Больше того, она отгородилась от всех и с подозрением относилась к появлению в своих пределах всякой чужеземной вольной мысли. Московская Русь не имела ни университетов, ни школ. Здесь не было даже знатоков, казалось бы, крайне необходимого ей греческого языка — языка Византийской империи и Восточной церкви, наследницей которых Москва себя гордо считала.

557

*

Церковную и светскую власть Московской Руси красноречиво характеризовала трагическая судьба инока Максима, постриженного в монахи на горе Афон. Появление этого грека на Руси было вызвано спорами, которые в то время разделили русское духовенство на два лагеря. Эти разногласия шли не от проведения в жизнь христианских заповедей, позабытых церковью, и не от разномыслия богословов. Камнем преткновения у священнослужителей на Руси являлся вопрос, может ли церковь владеть земельными угодьями, или ей нужно отказаться от земельной собственности. В царской библиотеке была обнаружена книга на греческом языке — «Толковая Псалтирь». Вероятно, в русской столице решили, что ответ на вопрос о церковных владениях находится именно в этом фолианте. Поскольку знатоков греческого языка в Москве не нашли, великий князь Василий Иванович отправил в 1515 году на далёкую святую гору Афон посольство с просьбой прислать к нему на время переводчика. Так в 1518 году в Москве появился образованный и способный человек по имени Максим, который получил здесь прозвище Грек.

Перевод объёмистой «Толковой Псалтири» и ряда других указанных ему греческих книг Максим сделал за полтора года, после чего попросился домой. Но Москва его не отпустила. Русская церковь нуждалась в познаниях этого учёного грека, и его нагрузили новыми переводами. Несмотря на огромный объём работы, Максим не ограничивал круг своих интересов только порученным ему делом. Как честный человек, он обличал пороки невежественного и бравшего взятки московского духовенства. Тем самым он нажил себе немало врагов. В спорах о церковных владениях Максим стал на сторону противников земельной собственности церкви, чем настроил против себя самогó митрополита Даниила, который имел на этот счёт противоположное мнение.

Судьбу Максима Грека решило выказанное им отрицательное отношение к намерению великого князя развестись со своей женой. И весной 1525 года церковный собор осудил Максима как еретика и политического преступника. Его сослали в Волоколамский монастырь, где он отсидел в тюрьме шесть лет без права переписки и сочинительства. Затем, после ещё одного постыдного для Русской церкви судебного процесса, Максима перевели в Тверь, где он провёл в монастырской тюрьме ещё двадцать лет.

Находясь в заключении в Твери, Максим Грек получил возможность брать в руки перо. И он изливал свою боль на бумаге. В «Речи как бы от лица Пресвятой Богородицы к лихоимцам...» этот узник церкви от лица девы Марии обличал единоверцев, которые следовали христианским обрядам, но при этом не исполняли заповеди Иисуса. В сочинении «Какие речи произнес бы к Создателю епископ тверской...» сам Иисус укорял христиан в духовной слепоте:

Я повелел написать Мои спасительные заповеди в книгах, чтобы вы могли знать, как подобает угождать Мне. Вы же книгу Моих речей и снаружи и внутри весьма обильно украшаете серебром и золотом, а начертанные в ней повеления Мои не принимаете, не хотите исполнять, а напротив, поступаете так, будто всё написанное в ней считаете за ложь и тщету.

С болью в душе Максим Грек пишет об очевидной для него подмене сути христианской веры: ни звон колоколов, ни песнопения, ни благоухания в храме, ни молитвы, ни посты ничего не стоят без сострадания, любви и добродетелей.

558

*

Судьба безвинно осуждённого Максима Грека, который столь много потрудился для Руси, ярко характеризовала Скрижалю степень человеколюбия тех людей, кому исполнение назиданий Иисуса вменялось по долгу службы. И всё же у этого учёного грека, оказавшегося в опале, были на Руси заступники. Они пытались облегчить его участь. У Скрижаля потеплело на душе, когда он узнал, что об освобождении Максима и разрешении ему вернуться на родину хлопотали святогорские монахи.

Сам Максим Грек также обращался и к царю Ивану Грозному, и к Московскому митрополиту Макарию, — он просил освободить его и отпустить на Афон. Отклик митрополита был жестом, который по своему цинизму не уступал лобзанию Иуды. «Узы твои целуем, яко одного из святых, — отвечал ему Макарий, — пособити же тебе не можем». Спустя четыре века, в 1988 году, когда праздновалось тысячелетие крещения Руси, поместный собор Русской церкви канонизировал Максима. На этом же соборе церковь признала святым и митрополита Макария — того самого главу церкви Московской Руси, который не мог помочь невинно осуждённому греку.

За несколько лет до кончины Максим вышел из заключения. Ему было разрешено посещать церковь и причащаться. Его перевели в Троицкую лавру, где в 1556 году он и умер.

559

*

В средневековой Западной Европе католическая церковь тоже преследовала вольнодумцев, но всё-таки она покровительствовала образованию. Учебные заведения в Европе являлись необходимой частью церковной и монастырской жизни. А тяга людей к знаниям, которая пробудилась и всё более развивалась на Западе, привела в ХII–ХIII веках к появлению школ и университетов. Эти учреждения также оказались под опекой папства. В Московском же царстве православная церковь являлась скорее непреодолимым препятствием на пути просвещения прихожан. С другой стороны, русский народ и не стремился к грамотности.

В соответствии с той традицией, которая сложилась в Византии и досталась по наследству Москве, большинство начинаний на Руси исходило сверху — от светской власти. И проекты основать на Руси учебные заведения также зарождались в царских палатах. Царь Борис, который вступил на престол в 1598 году, хотел устроить в Москве школы и даже университет, для чего вознамерился пригласить в русскую столицу профессоров из европейских стран. Но бояре и духовенство отклонили этот замысел царя: церковь радела о чистоте православия и потому опасалась появления иноверцев на Руси. Тогда Царь Борис уговорил некоторых бояр отправить своих детей учиться в Европу. И восемнадцать юношей уехали на Запад. Однако эти старания царя Бориса не способствовали просвещению народа. Только один из тех восемнадцати молодых людей, Григорий Котошихин, вернулся на родину. Остальные обосновались в Европе. Да и Котошихин в конце концов бежал в Польшу, а потом перебрался в Швецию.

Самозванец, который под именем сына Ивана Грозного, Дмитрия, взошёл в 1605 году на престол, также собирался учредить в Москве университет. Но придворных испугала веротерпимость царя и несоблюдение им принятых на Руси обычаев. Новый самодержец не крестился на иконы, не соблюдал посты и не молился перед едой, чем, по мнению ревнителей культа, осквернял православную веру. Удивляло Москву и то, что новый царь не спал после обеда. Лжедмитрий процарствовал всего лишь год, после чего заговорщики убили его. И попытки положить начало образованию на Руси были оставлены ещё на полвека.

560

*

Инициатива в деле столь запоздалого просвещения русского народа шла не только от светской власти. Дорогу к знаниям на Руси прокладывали и отдельные личности, которые опережали свой век. Церковных иерархов среди них не было.

Крупицы знаний стали помалу просачиваться в Москву из более просвещённого Киева. В 1640 году киевский митрополит Пётр Могила предложил царю Михаилу Фёдоровичу прислать в стольный град учёных монахов, чтобы они основали в Москве монастырь и при монастыре — школу, где обучались бы боярские дети и дети простого люда. На добрый жест киевского митрополита откликнулся только один близкий к царскому двору боярин Фёдор Михайлович Ртищев. Этот молодой ещё человек принял предложение Петра Могилы и по личному почину устроил в двух верстах от Москвы монастырь и школу. В качестве одного из учеников этой школы он сам усердно перенимал знания у киевских преподавателей.

Фёдор Ртищев всячески помогал неимущим и голодающим — и жителям Москвы, и тем нуждающимся, которые жили далеко за её пределами. По-настоящему сострадательный человек, он не жалел ни денег, ни сил для помощи людям. В пригороде столицы Ртищев открыл гостиницу для бедных. В войне с поляками и литовцами он заботился о раненых, — не только о соотечественниках, но и о солдатах противника. В Москве этот русский меценат устроил больницу, приют для инвалидов и лазарет для пленных поляков, что было здесь в диковину. Русская церковь с её немереными земельными владениями и несчётными доходами не снисходила до такой благотворительности.

Именно по просьбе Фёдора Ртищева из Киева в Москву, осуществляя желание Петра Могилы, приехали несколько учёных монахов, чтобы потрудиться на поприще просвещения жителей Московской Руси. Ртищев поощрял их к переводам греческих книг на славянский язык. Среди этих учёных мужей был и Епифаний Славинецкий, человек с глубокими знаниями и широким кругозором. Он хорошо владел греческим и латинским языками и в некоторой степени — еврейским языком. Епифаний являлся знатоком Священного Писания и церковной истории. Он прожил в Москве двадцать шесть лет и за это время перевёл на славянский язык множество греческих и латинских текстов. Помимо книг Библии, богослужебных сочинений и жизнеописаний святых, Епифаний Славинецкий перевёл с латинского языка на славянский книги по педагогике, истории, географии, анатомии. Ртищев побудил его составить славяно-греческий словарь.

У Фёдора Ртищева было много врагов. Его, одного из лучших людей Русской земли, обвиняли в измене православной вере. От тех, кто покушались на его жизнь, Ртищеву однажды удалось спастись только в покоях царя Михаила Фёдоровича, который благоволил к нему.

Царь поручил Фёдору Ртищеву воспитание своего сына Алексея. В 1645 году в возрасте шестнадцати лет Алексей Михайлович вступил на престол. А четыре года спустя молодой царь сам обратился к киевскому митрополиту с просьбой прислать к нему учёных мужей, знающих греческий и латинский языки. Решение Алексея Михайловича привить Москве киевскую образованность стало осуществляться. В этом начинании царя Скрижаль также видел немалую заслугу Фёдора Ртищева, который оказал благотворное влияние на молодого наследника русского престола.

561

*

Как ни далека была Русь — и территориально и духовно — от Западной Европы и как ни старалась Русская церковь оградить свою паству от влияния чуждых православию взглядов, вольнодумцы заявили о себе и здесь. Нашлись смельчаки, которые решили порвать с ущербной в нравственном отношении официальной церковью. Впрочем, Скрижаль так и не смог понять: было ли то иноземное влияние, или же причиной возникновения ересей на Руси оказался просто естественный для каждого честного человека протест против всепродажности и лицемерия.

562

*

Правдолюбцы, которые отвергали изменившую христианским идеалам церковь, появились на Руси гораздо позже, чем случилось это в западноевропейских странах. Да и вступать в неравную схватку с государственной религией здесь осмеливались совсем немногие. К тому же в отличие от Запада, где борьба за исправление католичества привела к возникновению нового вероисповедания — протестантства, еретические движения на Руси до времён раскола Русской церкви быстро подавлялись и вскоре после расправы над их главными зачинщиками исчезали.

И всё-таки, уже в 1375 году — за четверть века до первых проповедей Яна Гуса — диакон по имени Карп открыто выступил в Пскове против получения духовенством своих должностей за деньги. Этот псковский диакон и его последователи, прозванные стригольниками, считали истинной только древнюю апостольскую церковь, которая жила по христианским заповедям. Современную же им церковную иерархию с присущим клиру стремлением к наживе они отвергали. Стригольники не видели необходимости и в храмах, а свою правоту они обосновывали ссылкой на слова из библейских книг о том, что Бог обитает не в рукотворных храмах. Лишённый сана и проклятый церковью, Карп ушёл из Пскова в Новгород, где в 1376 году за свои еретические взгляды был предан суду.

Диакона Карпа и двух его единомышленников утопили в реке. Согласно Никоновской летописи, новгородцы, расправляясь со стригольниками, говорили, что поступают по написанному в евангелиях — по суждению Иисуса: кто соблазнит одного из верующих, тому будет лучше, если ему повесят на шею мельничный жернов на шею и утопят в море.

563

*

Век спустя в том же Новгороде в среде духовенства было выявлено тайное общество, члены которого, подобно стригольникам, отрицали официальную церковь и монашество; они не признавали культ святых, не считали нужным поклоняться ни иконам, ни мощам, ни кресту. С вольнодумцами Западной Европы членов этого тайного общества объединяло то, что они также не верили в Троицу и в божественность Иисуса Христа, — они были строгими монотеистами. Это выявленное на Руси отступление от православной веры получило название «ересь жидовствующих». Воззрения новгородских вольнодумцев тайно распространились в Русской церкви.

Когда новгородский архиепископ Геннадий узнал о существующем в его епархии инакомыслии, он поднял большой переполох. Тем не менее проведённое следствие назвало только девять вероотступников — жителей Новгорода и Москвы. Этим взглядам, еретическим с точки зрения православной церкви, сочувствовали и митрополит Зосима, и сам великий князь московский Иван Васильевич. Вероятно, именно их покровительством объясняется незначительное число осуждённых священнослужителей.

Архиепископ Геннадий был наслышан об испанской инквизиции, и видимо вдохновлённый её рвением, он стал добиваться созыва собора — для осуждения еретиков, «чтобы их казнить, жечь и вешать», как выразился он. Смертные казни за убеждения не были приняты на Руси, и собор 1490 года присудил вольнодумцев к заточению. Но Геннадий на этом не успокоился. В 1504 году, когда великий князь Иван Васильевич изменил своё отношение к еретикам и когда Зосима уже был смещён с поста митрополита, специально созванный в Москве церковный собор пересмотрел меру наказания вероотступникам. Митрополит Симон и большинство епископов высказались за смертную казнь изменникам правоверия. Вожди ереси жидовствующих были посажены в клетки и сожжены.

564

*

Религиозные взгляды, которые зародились в Новгороде, не сформировали на Руси новое христианское вероисповедание. И всё же критика честных людей в адрес ортодоксального культа не прошла для православия бесследно. Тот же архиепископ Геннадий решил бороться с вольномыслием не только посредством физического истребления еретиков, но и с помощью духовного авторитета Священного Писания. Именно Геннадию принадлежит инициатива составления первого на Руси библейского канона. Он собрал разрозненные библейские книги из разных литературных сборников, а недостающие тексты поручил перевести. Этот составленный Геннадием кодекс послужил основой для последующих печатных изданий славянской Библии.

На соборе 1503 года в Москве обсуждался вопрос о справедливости обвинений, которые еретики бросили церкви. И к чести этого собрания, оно решило повести борьбу с пороками в среде духовенства. Собор 1503 года постановил не брать плату за возведение в сан — не брать ни деньгами, ни подарками; не брать никому, от митрополитов и до низших чинов клира. Собор осудил распутную жизнь священников, проведение ими литургии на другой день после пьянки, а также сожительство монахов с монахинями.

И всё же, несмотря на решительность выводов, сделанных иерархами, постановления собора остались главным образом на бумаге. О реально предпринятых мерах Скрижаль узнал только то, что в 1504 году за взимание мзды был смещён с Новгородской кафедры не кто иной, как сам главный гонитель еретиков — архиепископ Геннадий. Однако и этот исключительный случай не был продиктован желанием покончить со взяточничеством, которое укоренилось в Русской церкви. Мздоимство Геннадия послужило царедворцам скорее лишь удобным предлогом для сведéния личных счётов со своим противником.

В том, что на соборе 1503 года духовенство проявило самокритичность, была большая заслуга игумена Нила Сорского. Этот старец поднял также голос против земельной собственности церкви. Заботы о столь обширном хозяйстве — а владения монастырей и церквей занимали огромную часть территории Руси — препятствовали духовному развитию иноков. Старец Нил ратовал на этом собрании за то, чтобы монахи перестали жить за счёт крестьян, которые трудились на их землях, — чтобы сами обрабатывали свои небольшие приусадебные участки и тем кормились. Но участники собора в подавляющем большинстве высказались против такого коренного изменения сложившегося порядка вещей.

565

*

Несмотря на всю выхолощенность и застойность религиозной жизни средневековой Руси, Русская церковь не избежала раскола, как не миновало дробления Западное христианство с его богоискательством. Но в отличие от Западной Европы, где разделение в вере было вызвано стремлением развитых религиозных натур к большей, чем позволяло католичество, духовной свободе, на Руси к расколу привела реформа церковных обрядов. Причём изменять традиции здесь взялось само официальное православие: Русская церковь решила слегка подправить ритуалы, хотя для русского народа именно обрядовая сторона культа составляла суть христианской веры.

Собственно, инициатива реформы принадлежала даже не священнослужителям, а в очередной раз шла от светской власти. Царь Алексей Михайлович подумывал о расширении своих владений до вселенских размеров, да так, чтобы взять под свой скипетр и греков, и сам Константинополь. Амбиции московского патриарха Никона — царского любимца и главы Русской церкви с 1652 года — простирались ещё дальше. В этом грядущем, в полмира, Третьем Риме Никон видел себя не только главой православной церкви, возвышающимся над всеми восточными патриархами; подобно властолюбивым папам, он тайно лелеял также мечту поставить церковную власть выше светской.

Видимо в поисках достижения духовного единства подданных мировой державы, которая грезилась Москве, царь и патриарх сошлись на мнении о необходимости устранить различия между русской верой и породившим её греческим православием. Церковная реформа на Руси предполагала изменение некоторых обрядов, чтобы привести их в соответствие с греческими обычаями, а также предусматривала правку богослужебных книг по греческим образцам. И Никон взялся за это крайне деликатное дело засучив рукава.

566

*

Исправление богослужебных книг под надзором патриархов шло в Русской церкви и прежде. Эта работа началась ещё за сто с лишним лет до реформы Никона. Она велась бессистемно, без надлежащих знаний и потому не устраняла, а лишь умножала количество ошибок и разночтений в текстах. Сам Никон не владел греческим языком и не сумел дать различным литературным переводам какие-нибудь единые надёжные ориентиры. Но он повёл дело правки церковных книг гораздо напористей, чем его предшественники. Поэтому и результат его усилий оказался более печальным. Неучёность и беспомощность Москвы, неспособность разобраться в огромном количестве своих и привезённых с Востока томов, привели к тому, что даже переиздания одних и тех же, уже выправленных, книг отличались между собой и тем самым усугубляли церковный раскол.

Никон не смог увидеть или не захотел принять во внимание главные черты религиозности своего народа. Он посягнул на ритуалы, которые уже укоренились в русском православии. Различия между русскими и греческими обрядами были как будто несущественными, и новые церковные правила устраняли эти расхождения. Так, креститься надлежало теперь тремя пальцами, как делал Восток, а не двумя, как повелось на Руси. Вместо привычных для русского человека шестнадцати земных поклонов в церкви меморандум Никона предписывал кланяться до земли только четыре раза, а остальные двенадцать поклонов — отвешивать в пояс. Имя христианского законоучителя стали писать с двумя «и»: «Иисус», вместо прежнего «Исус». Остальные несовпадения с греческими традициями, которые устраняла реформа, также касались частностей культа: крёстный ход надлежало отныне совершать против движения солнца, как было принято у греков, а не по солнцу, как ходили на Руси; в песнопениях полагалось повторять «аллилуйя» три раза, а не два; при богослужении следовало употреблять пять просфор, как делали греки, а не семь.

Эти на первый взгляд незначительные преобразования стоили народу многих тысяч безвинно загубленных жизней, неисчислимого множества исковерканных судеб и неизбывной вражды в сердцах людей — и гонителей, и отверженных церковью уроженцев Руси.

567

*

Скрижаль сидел в вагоне метро напротив чёрнокожего молодого человека. Надпись на белой футболке парня, отштампованная поверх картинки барака с дымящейся трубой, гласила‚ что истребление евреев во Второй мировой войне было делом правым. Заметив, что Скрижаль внимательно изучает изображение на его футболке, парень гордо выпятил грудь. Всем своим видом он показывал, что это фабричное клише отражает его глубоко личное убеждение.

Скрижаль давно не видел такого откровенного проявления расизма и ненависти. Он посмотрел по сторонам. Около половины пассажиров в вагоне были религиозные евреи — молодые и старые, в традиционных чёрных костюмах и шляпах‚ с бородами и безбородые, с пейсами и без. Каждый читал свою книгу. Кроме него, на выпяченную грудь этого чёрнокожего парня никто‚ похоже‚ внимания не обратил.

568

*

Русская церковь, которая сначала ревностно охраняла свои догматы, а затем взялась за правку богослужебных книг и изменение обрядов, встретила слепую, озлобленную, выпестованную ею же ревность священников и прихожан. Духовенство и народ встали на защиту каждой буквы церковной догмы.

Патриарх Никон потерял расположение царя Алексея Михайловича и вынужден был оставить свой пост. В Русской церкви начался раздор. Священники в церквях служили каждый по-своему. Но царь довёл церковную реформу до конца. На соборе 1666–1667 годов все противники нововведений были преданы анафеме. Начались гонения и казни непокорных. Староверы убегали в леса, бежали на Север, в Поволжье, в Сибирь, на юг России и за границу. Они отвергали все церковные новшества, считая правильными не греческие обряды, а свои, русские.

Старообрядцы постоянно подвергались преследованиям и всяческим ограничениям в правах, хотя формально они оказались лишь наиболее последовательными в соблюдении верности тем догматам, которые некогда отстаивала сама Русская церковь. Численностью эти христиане, отколовшиеся от официального православия, превосходили население многих европейских стран: в конце ХIХ века их насчитывалось ещё более двадцати миллионов человек. Но всё это время над староверами висело проклятие. Русская церковь сняла с них анафему только в 1971 году.

569

*

Патриаршество на Руси просуществовало немногим более ста лет. Возникшее стараниями государственной дипломатии, оно и упразднено было по воле светской власти. В 1700 году, после смерти патриарха Адриана, который не сочувствовал преобразованиям царя Петра I, Пётр отсрочил на неопределённый срок вопрос об избрании нового главы Русской православной церкви. Однако вскоре выяснилось, что царь-реформатор и вовсе упразднил этот высший церковный чин. Сформировав ряд государственных коллегий, он в 1721 учредил также особый правительственный орган для ведения церковных дел — Духовную коллегию с названием Синод. Во главе Синода стоял обер-прокурор, мирянин. С тех пор и до 1917 года Русская церковь являлась не только фактически, но даже формально одним из органов государственной власти.

570

*

Скрижаль решил, что для более полного представления о Русской церкви и для понимания особенностей веры русского народа ему нужно отыскать исторические материалы о появлении в России Библии на русском языке. Сведения, которые он нашёл, не просто подтвердили уже сложившийся у него взгляд на русское православие, но дали яркую картину характера религиозности всех слоёв российского общества.

В отличие от Запада, где право чтения Священного Писания для всех и каждого явилось результатом борьбы лучших представителей европейских народов с официальной церковью, на Руси ни духовенство, ни миряне такое право не отстаивали: они безропотно подчинялись воле очередного монарха. И хотя позиция русских царей не раз менялась, — от прямого указания сделать Библию доступной для народа до запрещения самостоятельного чтения священных текстов, — подавляющая масса россиян на подобный диктат правительства отвечала послушанием. Проявление покорности варьировалось от полного безразличия к таким распоряжениям до угоднического рвения исполнять волю государя. Иными словами, русский народ, который столь ревностно, до самопожертвования, относился к обрядовой стороне своего культа, по большому счёту не интересовался содержанием Библии — той книги, которая раскрывала суть его веры.

571

*

Целью дать Библию русскому народу первым задался Пётр I. В его планы входило напечатать Священное Писание как на старославянском, так и на разговорном русском языке. Он помышлял также выпустить различные пособия для чтения Библии. В 1712 году царь Пётр велел подготовить к новому изданию славянскую Библию, которая в то время уже существовала для нужд церкви и была напечатана со многими огрехами. Её предстояло согласовать с известным греческим текстом. В 1723 году, когда вся необходимая правка была уже сделана, Синод постановил: «Исправленную Библию на славянском диалекте напечатать неотложно и в продажу за настоящую цену употребить по обыкновению». Однако Пётр вскоре умер — и выяснилось, что дело, объявленное неотложным, уже никого не интересовало.

Исправленная Библия на старославянском языке появилась на свет и была пущена в продажу только в 1751 году. Но случилось это не по инициативе Синода, который подзабыл о своём намерении, а по настоянию императрицы Елизаветы Петровны.

572

*

Издание Библии на русском языке, задуманное Петром, стало осуществляться только спустя целое столетие.

В декабре 1812 года император Александр I утвердил проект об учреждении в Санкт-Петербурге Библейского общества. Целью этой организации был выпуск Священного Писания для иностранцев, для иноверцев, а также для тех народов, которые проживали в Российской империи. При этом право издания Библии на старославянском языке, доступном лишь немногим, по-прежнему принадлежало исключительно Синоду. В 1813 году Библейское общество приступило к изданию библейских книг на финском, немецком, армянском, калмыцком, польском и французском языках. В 1814 году по указу императора Библейское общество Санкт-Петербурга получило громкое имя Российского библейского общества. Тем не менее вопрос об издании Библии для русского народа, на русском языке, ни члены этой организации, ни Синод даже не поднимали. Такое решение опять принял не кто иной, как царь-батюшка.

В конце 1815 года князь А. Н. Голицын — обер-прокурор Синода и президент Российского библейского общества — поднёс императору Александру в дар по экземпляру от каждого из разноязычных изданий Библии, которые напечатало Общество. Священного Писания на русском языке среди этих книг не было. Александр, очевидно, осознал всю нелепость ситуации. По крайней мере, он тут же дал распоряжение князю Голицыну сделать всё необходимое, чтобы и русские могли читать Библию на родном языке. Соответствующие государственные и научные институты повели работу в указанном направлении — и в 1818 году был напечатан первый русский перевод четырёх евангелий. Тираж его составил десять тысяч экземпляров, которые поступили в продажу по цене пять рублей за книгу. Для полного издания на русском языке всей Библии, в 1820 году был начат также перевод на русский язык и Ветхого Завета.

История во многом повторилась: пока государь курировал эту работу, задуманное им дело успешно продвигалось и находило поддержку в среде духовенства и мирян. Повсюду в провинциях открывались отделения и сотоварищества Библейского общества. Пропаганда священных текстов охватила армию, распространилась на учебные заведения и даже на детей. Однако энтузиазм миссионерства, как вскоре выяснилось, был деланым. Религиозные убеждения Александра I в последние годы его жизни приняли более консервативный характер. В мае 1824 года князя Голицына на посту президента Российского библейского общества сменил московский митрополит Серафим. Прежде, во времена либеральных настроений императора Александра, Серафим стоял за просвещение россиян и принимал активное участие в издании библейских книг. Теперь же митрополит Серафим разделял расхожий взгляд, что чтение Библии вредно для народа.

573

*

После смерти Александра I новый император Николай I указом от 12 апреля 1826 года закрыл Российское библейское общество. Перевод Ветхого Завета на русский язык был приостановлен, а уже переведённые и напечатанные книги — сожжены. Новозаветные тексты на русском языке больше не выпускались. Были закрыты и все многочисленные отделения Библейского общества в провинциях. Случившееся ясно показало, что государственные мужи и священнослужители на периферии участвовали в тех комитетах не по внутреннему почину, а чтобы не остаться в стороне от шедших из Санкт-Петербурга веяний. Так вроде бы всеобщий порыв сделать Священное Писание доступным для народа оказался дутым и в одночасье угас по первому же приказу из столицы.

Дело полного издания Библии на русском языке терпеливо дожидалось другого, более либерального и заинтересованного в этом деле государя. 20 марта 1858 года при новом императоре Александре II Синод постановил: «Перевод на русский язык сначала книг Нового Завета, а потом постепенно и других частей Священного Писания необходим и полезен». Печатание библейских текстов шло постепенно, по мере их перевода на русский язык, и полностью было закончено летом 1875 года.

574

*

Подобно тому как случилось это с иудаизмом, католичеством, протестантством, исламом и другими религиозными движениями, христианская вера, известная как православие, являлась единой только по имени. По существу же, как видел Скрижаль, — по характеру убеждений и по широте кругозора всех христиан, которые считали и считают себя причастными к православию, — понимание этой веры находилось в таком широком диапазоне, что говорить о каком-то особом для её приверженцев ви́дении мира можно только условно: понимание православия простиралось от зашоренности на примитивной обрядности до высоких прозрений человеческого духа. Самым тривиальным в этом спектре верований Скрижалю представлялась слепая набожность непросвещённого люда и мёртвая помпезность официальной Русской церкви. Самые талантливые и честные представители русского народа указывали на такую недалёкость религиозного сознания своих соотечественников.

В труде «Россия и Вселенская Церковь» величайший из русских религиозных философов Владимир Соловьёв дал меткую характеристику веры большинства россиян:

I.3 Спрошенные умело об их религии, они вам скажут, что быть православным — это значит быть крещёным христианином, носить на груди крест или какую-нибудь святую икону, поклоняться Христу, молиться Пречистой Деве и всем святым, представленным иконами и мощами, гулять в праздники и соблюдать посты по искони установленному порядку, чтить священный сан епископов и иереев, приобщаться святых тайн и посещать богослужение. Вот истинное православие русского народа и наше.

Эти слова подтверждали виденное самим Скрижалем с той лишь несущественной разницей, что спустя век после смерти Владимира Соловьёва понимание русским народом своей веры, точно подмеченное философом, ещё более сузилось. На рубеже II и III тысячелетий причастность к православию для большинства русских людей определялась главным образом совершённым над ними обрядом крещения и непременностью застолий в христианские праздники.

О том, чтó имел в виду Владимир Соловьёв под словами «и наше» в конце этой характеристики русского православия, Скрижаль мог только догадываться. Вера самогó Владимира Соловьёва строилась на нерасторжимом единстве всех явлений земной действительности и запредельного мира. Соловьёв был цельной натурой и эту идею всеединства отстаивал не только в своих литературных трудах, но и в жизни. Человек незаурядного ума и таланта, он был настоящим подвижником. Действуя в одиночку, Соловьёв прилагал все силы к тому, чтобы сплотить в вере Восток и Запад, объединить католичество и православие. После издания своих трудов в Европе он был близок к тому, чтобы поехать в Ватикан, где мог рассчитывать на благосклонный приём папы. Русская же церковь отнеслась к его идеям и замыслам если не враждебно, то во всяком случае неприязненно. Все духовные журналы России оказались для Соловьёва закрыты. В конце концов он убедился в том, что повернуть историю — соединить разрозненные части христианского мира — невозможно. И в 1896 году, за четыре года до ранней кончины, Владимир Соловьёв, не порывая с православием, принял католичество. Тем самым он воплотил в себе самóм идею соединения церквей, которая во внешнем мире оказалась несбыточной.

В том же сочинении «Россия и Вселенская Церковь», где Соловьёв доказывает необходимость союза католичества и православия под верховенством папы, он обосновывал целесообразность такого воссоединения, в частности тем, что истинная вера едина. Но несколько лет спустя, разочаровавшись в успехе своих миротворческих трудов, Соловьёв стал думать иначе. Его вера приняла более личный характер. «Я так же далёк от ограниченности латинской, — писал он В. В. Розанову, — как далёк от ограниченности византийской, или аугсбургской, или женевской. Исповедуемая мною религия Св. Духа шире и содержательнее всех отдельных религий».

575

*

В то время как мирянин Владимир Соловьёв ратовал за объединение западной и восточной частей некогда единого христианского мира, сами иерархи православной церкви в сложившемся положении вещей ничего менять не хотели. Как показал нелепый акт отлучения от православия всего болгарского народа, Восточная церковь готова была скорее двигаться в направлении дальнейшего раскола, чем искать пути к объединению христиан. В 1870 году указ турецкого султана о самостоятельности Болгарской церкви, проведённый болгарами в жизнь без согласия константинопольского патриарха, вызвал церковную вражду между ними и греками. И в 1872 году собор греческих иерархов в Стамбуле — в том городе, который некогда носил имя Константинополь, — объявил всех болгар отлучёнными от православной церкви. Это отлучение было снято с болгарского народа лишь в 1945 году.

576

*

Между культом церкви, зашоренным на обрядах, и верой самых достойных, самых талантливых людей России Скрижаль видел колоссальную разницу. Подобная пропасть существует между знаниями студента, который зазубрил отдельные фрагменты сочинения, написанного на недоступном ему языке, и пониманием человека, для которого язык той же, глубоко осмысленной им книги является родным. Чьё из двух мнений о данной книге должно иметь больший вес — очевидно. Однако на Руси, как прежде в Византии и в странах Европы, судьями в религиозных спорах выступали те же зубрилы-семинаристы. Широко мыслящих людей Русская церковь обвиняла в ереси и отвергала. Наиболее ярко эту пропасть в понимании как будто одной и той же христианской веры высветило отлучение от церкви Льва Толстого.

В своего рода манифесте, озаглавленном «В чём моя вера?», Лев Толстой заявил: «ХI Я убедился, что церковное учение, несмотря на то, что оно назвало себя христианским, есть та самая тьма, против которой боролся Христос и велел бороться своим ученикам». Утверждая это, Толстой имел в виду не только православие. Чуть далее он говорит о духовной смерти всех массовых христианских исповеданий:

...Всё живое в нашем европейском мире отпало от церкви и всяких церквей и живёт своей жизнью независимо от церкви. [...] Если ещё существует та форма, которую мы называем церковью, то только потому, что люди бояться разбить сосуд, в котором было когда-то драгоценное содержимое; только этим можно объяснить существование в наш век католичества, православия и разных протестантских церквей.

На вопрос, вынесенный в заглавие своей программной работы, Толстой ответил: «Я верю в учение Христа», и он объяснил, кáк понимает это учение. Из всего написанного Толстым по этому поводу Скрижаль выписал фразу, которая показалась ему наиболее ёмкой: «VIII Учение Христа в том, чтобы возвысить сына человеческого, то есть сущность жизни человека — признать себя сыном Бога».

Скрижалю показалось, что Лев Толстой, человек с широким мировоззрением и с большим любящим сердцем, существенно раздвинул тот смысл, который сам Иисус вкладывал в свои слова. В передаче Толстого миропонимание христианского законоучителя предстаёт не совсем таким, каким изложено оно в евангелиях, а таким, каким Толстой хотел видеть это учение. Гипертрофированное Эго Иисуса, вернее главного героя новозаветных книг, помешало ему признать равновозможными и равноценными отношения каждого человека с Богом. Но когда Скрижаль прочёл эту исповедь великого писателя, у него потеплело на душе, — потеплело оттого, что суждения Толстого и его собственное понимание природы богосыновства в главном совпадали.

577

*

По убеждению блюстителей чистоты религиозных взглядов, христианин должен верить так и только так, как постулируют веру церковные догматы. Воззрения христианина Льва Толстого в эти рамки не укладывались. И в феврале 1901 года Синод обнародовал своё решение. В нём Толстому были предъявлены обвинения в богохульстве: «Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего дерзко восстал на Господа и на Христа Его...». Далее о вине Толстого в этом документе говорилось:

...Он проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного живого Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной; отрицает Господа Иисуса Христа — Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мёртвых; отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, не признаёт загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа...

Чуть далее по тексту прозвучал вердикт Синода Толстому: «Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».

По поводу этого мёртвого канцелярского акта Лев Толстой высказался в «Ответе на определение Синода от 20–22 февраля...», в котором заклеймил православную церковь. Он сделал это живо и убедительно. «То, что я отрёкся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрёкся я от неё не потому, что я восстал на Господа... — писал Толстой. — Я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же — собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения». Проявлениями грубого колдовства он назвал все таинства, все ритуалы, почитание икон и мощей, а также все молитвы и заклинания, которые составляют требник. В этом письме Лев Толстой заявил, что не только перестал исполнять церковные обряды, но и не приемлет догматы церкви:

То, что я отвергаю непонятную Троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Бога же — духа, Бога — любовь, единого Бога — начало всего, не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли Бога, выраженной в христианском учении.

Толстой видел нарушение заветов Иисуса в самóм факте существования института священства. Учение Иисуса извращено настолько грубо, продолжал он, что те обманщики людей, которые произносят речи в церквях, обвинили бы в оскорблении святынь самогó законоучителя:

Про Христа, выгнавшего из храма быков, овец и продавцов, должны были говорить, что он кощунствует. Если бы он пришёл теперь и увидал то, что делается его именем в церкви, то ещё с большим и более законным гневом наверно повыкидывал бы все эти ужасные антиминсы, и копья, и кресты, и чаши, и свечи, и иконы, и всё то, посредством чего они, колдуя, скрывают от людей Бога и его учение.

В своём послании, рассчитанном на гораздо более широкую аудиторию, чем собрание архиереев, Толстой ещё раз пояснил, в чём его вера:

Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нём. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством. Верю в то, что истинное благо человека — в исполнении воли Бога, воля же его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как хотят, чтобы поступали с ними, как сказано в евангелии, что в этом весь Закон и Пророки. Верю в то, что смысл жизни каждого отдельного человека поэтому только в увеличении в себе любви; что это увеличение любви ведёт отдельного человека в жизни этой ко всё большему и большему благу, даёт после смерти тем большее благо, чем больше будет в человеке любви, и вместе с тем и более всего другого содействует установлению в мире царства Божия, то есть такого строя жизни, при котором царствующие теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей между собою.

578

*

Раздумывая над прошлым человечества, присматриваясь к окружающей действительности и непрестанно прислушиваясь к себе, Скрижаль пришёл к тому же выводу: каждая живая особь есть порождение незримого разумного начала, которое направляет развитие мира и находится в единении со всеми своими чадами. Поэтому каждый человек способен воспринять настоятельный отеческий зов, идущий из глубин души и обращённый лично к нему. Этот призыв внушал и Скрижалю подняться в любви, подняться до самóй зовущей, вселюбящей верховной силы. Для того чтобы внять этой и другим нравственным установкам, которые организуют духовный мир, и для того чтобы следовать им, он ни в каких посредниках не нуждался.

____________________

Читать следующую главу

Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»

На главную страницу