Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 1. Самаритяне

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

 

 

 

 

 

Самаритяне. — Потомки разных пришлых народов, которые смешались с населением Израильского царства после покорения его Ассирией в 722 году античной эры.  В зависимости от обстоятельств жители этой северной земли древнего Израиля то признавали себя евреями, то отрицали своё родство с ними.

 

329

*

После трёхлетней осады Самарии ассирийским войском столица Израильского царства пала.  Значительную часть населения завоеватели увели в качестве пленных в Ассирию.  Затем ассирийский царь переселил на земли израильтян людей из месопотамских и вавилонских городов.  Эти пришельцы не были счастливы здесь.  Согласно библейской летописи, они страдали от набегов львов.  По словам Иосифа Флавия, среди них свирепствовала чума.  И переселенцы известили ассирийского царя о своих страданиях.  Они объяснили свои несчастья тем, что не знают и не почитают бога этой земли.  Ассирийский царь вошёл в их положение.  Он повелел снарядить одного из иудейских священников, уведённых в плен, и отправить его к новым израильтянам, чтобы научил их Моисееву закону.  И поселенцы действительно приняли иудейскую веру, хотя продолжали поклоняться языческим богам.

На территории Израильского царства в это время оставалось ещё достаточно много коренных, не угнанных в Ассирию, жителей.  С ними в конце концов эти восточные племена и ассимилировались.  Так в Самарии, как стала называться страна, образовался самаритянский народ.  Жители этой земли почитали незримого единого Бога и в то же время поклонялись рукотворным идолам.  Они то причисляли себя к евреям, когда это давало какое-то преимущество, то отрекались от родства с ними, когда оно не сулило ничего хорошего.

 

330

*

Александр Македонский, завоеватель Востока, вопреки всем опасениям евреев, отнёсся к ним благосклонно.  В знак уважения он даже посетил их святыню — храм в Иерусалиме.  По рассказу Иосифа Флавия, самаритяне узнали об этом дружеском визите македонского царя и послали к Александру делегацию с просьбой оказать такую же честь им: самаритяне пригласили его посетить их главный город Сихем и храм на горе Геризим.  Они получили от Александра согласие, после чего обратились к нему ещё с одной просьбой.  К тому времени до Сихема дошёл слух о поблажке, которую получили иудеи южного царства: Александр позволил им не платить налоги в каждый седьмой год, когда земля, по закону Моисея, должна покоиться от всех трудов.  О таком же снисхождении — освобождении от уплаты дани в субботний год — ходатаи попросили у завоевателя и для себя.

На вопрос Александра, какой национальности делегаты и народ, который они представляют, посланцы ответили, что они евреи, но являются жителями города Сихема, а также известны под именем сидоняне.  Такой путаный ответ показался Александру странным, и с принятием решения он счёл за лучшее повременить.

 

331

*

В 175 году античной эры на сирийский престол вступил Антиох IV Эпифан.  Преследуя свои интересы, он стал насаждать в подвластных ему землях, в том числе и в обеих еврейских странах, греческую культуру и греческих богов.  Но жители Иудейского царства противились этим нововведениям.  Они никак не хотели эллинизироваться.  Постоянные волнения в Иудее привели сирийского царя к выводу, что он не добьётся своего, пока не покончит с религией этого упрямого народа.  И Антиох издал указ, которым запретил жертвоприношение в Храме, соблюдение субботы и праздников, обрезание и выполнение других предписаний Моисеева закона.  За неподчинение указу, каждому еврею грозила смертная казнь.  Наступили времена, когда даже называться иудеем было опасно для жизни.  Многие сыны и дочери этой земли приняли мученическую смерть за свою веру, а когда терпение народа достигло предела, вспыхнуло восстание во главе со священником Маттафией Маккавеем и его сыновьями.  И восставшие иудеи освободили страну от сирийского ига.

Самаритяне же избавились от преследований иначе и гораздо быстрее, чем жители южного еврейского царства.  В разгар гонений они послали Антиоху послание.  Содержание этого письма привёл Иосиф Флавий в «Иудейских древностях».  Хотя мы праздновали субботу и соблюдали иудейские обряды, уверяли самаритяне сирийского царя, мы не иудеи и даже забыли, какому богу мы молимся:

 

ХII.5.5 Царю Антиоху Богу Эпифану от сидонян из Сихема. Наши предки на основании какого-то древнего суеверия, побуждаемые к тому различными постигшими страну бедствиями, установили обычай почитать тот день, который у иудеев называется субботой. И они воздвигли на горе Геризим святилище, никому не посвящённое, и приносили тут разные жертвы. И теперь, когда скверным иудеям воздаётся должное возмездие, те, кто управляют их делами, полагая, что мы родственны им и практикуем то же, что они, подвергают и нас подобным наказаниям, тогда как мы по происхождению сидоняне. Это видно и по государственным записям. Поэтому умоляем тебя, нашего благодетеля и спасителя, повелеть Аполлонию, управляющему этой частью страны, и Никанору, твоему прокуратору, не обижать нас и не применять к нам тех карательных мер, которые установлены для иудеев; ведь мы чужеземцы для этого народа и не соблюдаем их обычаев. Вместе с тем пусть наше, никому не посвящённое святилище будет предназначено греческому Зевсу.

 

Антиох внял просьбе сидонян из Сихема.  Он послал указания Аполлонию и Никанору больше не преследовать их, а также позволил сидонянам посвятить безымянный храм на горе Геризим греческому богу.

 

332

*

Скрижаль стал искать на библиотечных полках соответствующий том современной энциклопедии, чтобы узнать, жив ли ещё народ того северного еврейского царства.  Что-то подсказывало ему о несложившейся судьбе самаритян.  И это оказалось правдой.  Во всём мире их насчитывалось всего несколько сот человек, живущих в Израиле.

Скрижаль не мог объяснить, почему исчезновение этого народа представлялось ему закономерным.  Если не прибегать к иррациональным толкованиям, то угасание жизненных сил самаритян в сопоставлении с судьбой иудеев должно было, напротив, казаться нелогичным.  В самом деле, на смежных и сходных по площади территориях жили два народа, родственные друг другу и равные по численности.  Причём наиболее плодородные земли и главные источники сырья находились в северной части этого края — в Самарии.  Самаритяне выбирали себе спутников жизни почти исключительно из своей среды, и столь же избирательными при заключении браков были иудеи.  Самаритяне, возможно, и роднились бы со своими южными соседями, но евреи не вступали с ними в браки.  После того как римляне подавили восстания в Иудее и Самарии, жители и той, и другой земли рассеялись по миру.  При этом евреи держались своих традиций, за что почти повсюду принимали насильственную смерть.  Больше того, их лишали жизни просто за то, что родились евреями.  Они гибли и по одному, и тысячами, и сотнями тысяч.  Евреи погибали, но возрождались вновь.  Они рассеивались по миру, но не растворялись, а сохраняли своё лицо.  Самаритяне же, судя по всему, напротив, избегали столкновений и конфликтов.  Исторические сведения о них в послебиблейское время крайне скупы.  Об их жизни в течение многих столетий вообще нет никаких известий.  «Счастливые народы не имеют истории», — вспомнил Скрижаль.  Однако тихое, безликое существование самаритян, находившихся на грани исчезновения, никак не походило на идиллию.

Чего-то всё-таки в самаритянской крови не хватило, подумал Скрижаль, но быстро понял, что дело тут не в генах.  Размышления над вопросом: «Чего не хватило самаритянам?» — однозначно уводили его из области генетики в область духа.  Он всё ясней осознавал, что благополучие и отдельной личности, и народа в целом возможно только в том случае, если эта личность, этот народ в качестве главных критериев для принятия решений выбирает нормы нравственности и следует им.

 

333

*

Циклёвка паркета в смежном с читальным залом помещении шла изо дня в день и продолжалась необъяснимо долго.  Затем, судя по звукам, которые доносились из комнаты, там начали шпаклевать стены.  За дверью без умолку разговаривали две женщины.  Они жаловались друг другу на судьбу, и Скрижаль становился невольным слушателем их сетований.  На его покашливания женщины только слегка понижали голоса, но уже через минуту опять столь же громко продолжали говорить о растущих ценах на продукты, о малом заработке и о своих взрослых непутёвых детях.

Когда ремонт за стеной наконец закончился, комната, растревоженная после многолетнего покоя, зажила бурной деловой жизнью.  Оказалось, библиотека в поисках источников дохода сдала часть своей площади в аренду какому-то предприятию.  И шум самогó читального зала теперь усиливали доносившиеся из-за двери служебные разговоры.

 

334

*

Поздно вечером, когда Скрижаль только вернулся из библиотеки, раздался телефонный звонок.  Звонил председатель местного Центра еврейской культуры.  Он попросил Скрижаля выступить на очередном вечере, приуроченном к празднику Пурим.

О существовании в городе Еврейского общества Скрижаль впервые узнал после того, как вышел его поэтический сборник.  Тогда в телефонной трубке зазвучал низкий приятный голос.  Звонивший представился, его звали Исаак. Он спросил, не согласится ли Скрижаль прийти в Еврейский центр и почитать перед публикой свои стихи.  На вопрос, чем занимаются в этой организации, Исаак ответил, что члены общества интересуются историей и культурой еврейского народа, организовывают встречи с интересными людьми, да и просто приходят, чтобы повидаться друг с другом.  Своей площади у Еврейского центра нет, пояснил Исаак, поэтому встречи происходят там, где удаётся за малую плату снять на пару часов какое-нибудь помещение.  Скрижаль тогда согласился почитать стихи и выступил перед довольно большой для него, человек в пятьдесят, аудиторией.

Обязанности секретаря при Исааке исполняла юная застенчивая девушка Наташа.  Она регулярно звонила Скрижалю и сообщала о программе, времени и месте проведения очередной встречи.  Он каждый раз благодарил её за приглашение, но на собраниях не появлялся.  После своего выступления он побывал в Еврейском обществе только однажды — на вечере, посвящённом памяти еврейских писателей и поэтов, расстрелянных в сталинских застенках.  Скрижаль не приходил, поскольку чувствовал себя там неловко.  Из-за нежелания состоять в какой-либо организации он отказался формально зарегистрироваться членом Еврейского общества.  Кроме того, его стремление изучить и осмыслить прошлое человечества требовало долгого кропотливого труда и потому заставляло очень бережно распоряжаться отпущенным ему временем, каждым часом.

Просьба Исаака выступить на вечере, посвящённом еврейскому празднику Пурим, означала несколько больше, чем приглашение просто прийти и приятно провести время.  От Скрижаля ожидалась отдача, и он, поразмыслив, ответил согласием.

 

335

*

Случилось так, что собрание Еврейского общества состоялось в актовом зале той же библиотеки, где Скрижаль занимался ежедневно.  Собравшиеся не виделись больше месяца и не могли наговориться.  Когда наконец расселись по местам, Исаак поздравил всех с праздником.  На сцену поднялась девчушка лет пяти с двумя большими белыми бантами в коротеньких косичках и продекламировала стихотворение.  Потом Скрижаль рассказал об исторических событиях, связанных с праздником Пурим, и поделился некоторыми мыслями.  За ним выступил заместитель председателя общества, Семён.  Он говорил о том, как Пурим отмечают в разных странах.

Закончив обзор, Семён сообщил, что хочет довести до сведения сидящих в зале невесёлую информацию.  И он рассказал, что его брат нашёл в своём почтовом ящике листовку, отпечатанную типографским способом.  Она призывала граждан собраться в указанное время в указанном месте на антиеврейский митинг.  Под призывом стояла подпись: «Русская партия».  В тексте, как взволнованно заявил Семён, евреи были названы виновными во всех бедах, которые постигли Россию, и это обвинение сопровождалось грубыми нападками.  Семён позвонил тогда в приёмную местного отделения Комитета госбезопасности и попросил о встрече.  В назначенный ему час он пришёл в казённое здание на тихой, облюбованной Комитетом улочке Тулы.  Слова Семёна о том, что планирующееся сборище Русской партии направлено на разжигание национальной вражды и нарушает конституцию страны, там внимательно выслушали, принесённую листовку попросили оставить у них и пообещали принять необходимые меры.  Несмотря на обещание, сказал Семён, митинг всё-таки состоялся.  И случилось это не где-нибудь на окраине города, а на одной из центральных площадей Тулы — согласно намеченному организаторами плану.

О прошедшем митинге Русской партии Скрижаль уже знал из маленькой, в несколько строк, заметки в местной газете.  Но Семён побывал на той площади в указанное в листовке время, и теперь поведал собравшимся, какие лозунги держали в руках участники сходки и с какими речами выступали.  В общем-то, ничего нового сказано не было.  Помимо заявлений о существовании еврейского заговора в стране, на митинге прозвучал уже избитый предпогромный призыв составлять списки всех живущих в городе евреев.

 

336

*

Скрижаль решился на отъезд из России.  С болью в душе, с чувством вины перед собой, но решился окончательно.  Из двух зол, как думалось ему, выбранное представлялось меньшим.  После долгих безрезультатных раздумий это нелёгкое для него решение понемногу, незаметно, сформировалось и неожиданно пришло, как валится с ветки наземь зрелый плод.

Вопросы, которые всё чаще вставали перед ним в последние годы, требовали ответа.  Как прокормить семью?  Сумеет ли он дать способному и желающему учиться сыну надлежащее образование?  И какое место найдёт сын в обществе, где интеллектуальные способности человека остаются невостребованными?..  С недавних пор к этим тревогам прибавилась ещё одна.  Он почувствовал, что подвергает свою семью опасности.  Первым сигналом нависшей угрозы послужил телефонный звонок в филармонию с требованием к еврейским артистам убираться из города, пока живы.  Вторым звонком стало антиеврейское сборище в центре Тулы, разрешённое властями.  Третьим оказаться мог звонок в его дверь.  С учётом того, что национальная вражда в стране обострялась и на окраинах России уже шли кровавые бои, угроза насилия в родном городе, в собственном доме, представлялась Скрижалю достаточно реальной.

Он не был известным в Туле человеком.  И всё же, после многих дней, проведённых в людных местах с рекламой своей книги, после ряда выступлений перед публикой, пусть и немногочисленной, Скрижаль время от времени ловил на себе внимательные взгляды.  Случалось, совсем незнакомые люди теперь здоровались с ним на улицах, как с давним приятелем.  Отвечая такому встречному приветствием и улыбкой, он не раз мучительно, но безрезультатно пытался припомнить, где мог видеть этого человека и видел ли вообще.

Скрижаль никогда не скрывал, что он еврей.  К тому же из его поэтического сборника национальность автора прочитывалась однозначно.  Поэтому он не мог обманывать себя и считать, что для тревоги нет никаких оснований.  Если бы фашиствующая партия стала осуществлять свои планы, то здесь, в этом русском городе с полумиллионным населением, где еврейских семей насчитывалось от силы несколько сотен, его семья пострадала бы в числе первых.

 

337

*

Свободу, которую почувствовали граждане с развалом коммунистической системы, очень многие стали понимать как вседозволенность.  Подобный взрыву рост преступлений, в частности — краж, трудно было объяснить только лишь обострившейся нуждой народа.  Даже в библиотеке, куда, казалось бы, приходит образованная публика, воровство, по словам библиотекарей, достигло невиданных прежде размеров.  Воровали книги, журналы, газеты, вырывали страницы из учебников, а денег на обновление фонда у библиотеки не было.  Украли даже стенные часы, которые висели в холле на самом видном месте.

В людях явно усилилась тяга к присваиванию чужого, даже мелочей.  Как-то Скрижаль отлучился из библиотеки на обед, оставив свои бумаги на столе, а когда вернулся, не обнаружил ни авторучки, ни карандаша.  Затем исчез его зонт.  В этой пропаже была, вероятно, его вина.  Возвратясь в тот дождливый день из столовой в библиотеку, он не увидел на рабочем месте гардеробщицы и сам положил зонт в ячейку.  При этом, должно быть, ошибся, — витая где-то мыслями, положил не к своему портфелю, а к чужому.  Когда же вечером он, как всегда одним из последних, забирал из гардероба свои вещи, зонтика на месте не оказалось.  Кто-то, видимо, не отказался от его зонта.

В один из вечеров, когда вахтёр после окончания работы читального зала собирался закрывать здание, он случайно заметил чью-то тень, мелькнувшую в мужском туалете.  Вахтёр вызвал милицию.  Чтó было на уме у того парня, который спрятался в туалете, — узнать не удалось, но администрация решила позаботиться о сохранности двух библиотечных компьютеров.  Поэтому обе машины огородили железными решётками и стали запирать эту конструкцию на амбарный замок.  Но буквально через несколько недель кто-то ночью проник в здание библиотеки через окно, отключив предварительно сигнализацию, — и оба компьютера пропали.

 

338

*

Продолжая изучать историю еврейского народа, Скрижаль помимо воли то и дело возвращался мыслями к событиям из жизни Саббатая Цеви.  В судьбе этого человека и в поступках его приверженцев ярко высветилось действие законов нравственности.  Скрижаль несколько раз был близок к тому, чтобы мысленно отправиться в прошлое и увидеть собственными глазами развязку саббатианского движения, так сильно взволновавшего страждущих и простодушных.  Откладывая это перемещение во времени, он знал, что не опоздает, — что при желании сможет стать свидетелем решающего разговора между властелином Востока и пленником, которого сотни тысяч людей называли мессией.

И Скрижаль вернулся к судьбе Саббатая, — пошёл дальше по этой, одной из многих, будто пройденных им лично жизненных дорог.  Он отыскал Саббатая в Адрианополе — бывшей резиденции турецких султанов.

Шёл сентябрь 1666 годамесяц элул еврейского календаря.  Скрижаль не опоздал.  Наступило как раз шестнадцатое число.  День выдался необыкновенно солнечным, в синеве не было ни облачка.  Всё живое на земле и в небе, казалось, ликовало и блаженствовало, движимое скрытой, но выдающей себя мириадами проявлений силой.

Утром Саббатая повели во дворец к Мухаммеду IV.  Именно этому султану предназначалась по ходу событий роль Понтия Пилата.

Саббатая препроводили в зал, где собрались влиятельнейшие государственные мужи Османской империи.  Они составляли Тайный совет султана.  Сам Мухаммед, как бывало в подобных случаях, следил за происходящим из алькова, оставаясь невидимым.  При этом он в любую минуту мог появиться и направить разбирательство в нужную для него сторону или же, напротив, уйти незамеченным, если ход дела не требовал его участия.

После обвинительных речей и дознаний советники султана предложили Саббатаю под угрозой смертной казни отречься от роли мессии, порвать с иудаизмом и принять ислам.  Обескураженный таким поворотом событий Саббатай перестал реагировать на обращённые к нему вопросы.  Он уповал если не на вмешательство самогó Всемогущего, то на защиту одного из Божьих посланников.  В этом напряжённом ожидании он плохо понимал, о чём его спрашивали, и только мысленно молился.  Но несмотря на все его призывы и просьбы, ничего сверхъестественного не происходило.

Мухаммед устал от бесплодных речей своих советников.  Он подал условный знак — и по-прежнему оставаясь для Саббатая невидимым, удалился.

 

339

*

Когда стражники открыли перед Саббатаем массивные резные двери, он поразился великолепию и роскоши тронного зала.  Но увидев зелёный тюрбан султана, он перестал замечать всё вокруг.  Мухаммед стоял у открытого окна со сложенными на груди руками, слегка склонив голову в сторону своего врача, который что-то говорил ему.  Именно этот худой долговязый субъект в белой чалме, Гвидон, переводил Саббатаю на еврейский язык все речи на Тайном совете.  Саббатай был уже наслышан о Гвидоне — придворном враче и советнике султана.  Но до сего дня ему не доводилось видеть этого хитрого еврея, который принял ислам.

Мухаммед заметил краем глаза появление стражи в дверях.  Он перемолвился ещё несколькими словами с Гвидоном, после чего неспешно властной походкой направился к престолу.  Твёрдыми шагами он поднялся на три ступени и сел в роскошное, поистине царское кресло.  Гвидон последовал за султаном и остановился у возвышения трона.  Мухаммед дал знак стражникам.  Они подвели арестанта и поставили его прямо в центр огромного орнамента, который выложен был в полу цветной мозаикой.

Мухаммед долго и с интересом разглядывал еврейского бунтовщика.  Так на охоте он часто рассматривал смертельно раненого, ещё трепыхающегося зверя, перед тем как выстрелить в него последний раз.

— Так значит, ты — царь иудейский... — наконец вымолвил он, то ли спрашивая, то ли утверждая сказанное. — Это правда?

Саббатай по-турецки не говорил, он знал лишь отдельные слова и фразы.  Тем не менее он понял то, что спросил султан.  Гвидон отчеканил тот же вопрос по-еврейски.

Всё повторялось почти в точности, как случилось однажды в Иерусалиме с пророком Йешуа из иудейского Назарета.  Сходство обстоятельств наводило Саббатая на мысль о возможной трагической развязке.  Такое развитие событий являлось ещё одним свидетельством его высокого предназначения.  Отличие своей судьбы от участи основателя христианства ему виделось только в том, что его собственная миссия была гораздо важнее, поскольку касалась всех народов земли.  Тысячи и тысячи людей во всём мире уже называли его не только иудейским царём, но и сыном Божьим.  Вера в своё призвание вернулась к Саббатаю, и он ответил Мухаммеду вполне уверенно:

— Так считают окружающие меня люди.

Когда Гвидон перевёл эту фразу, султан резко вздёрнул бровь.  У него заиграли желваки.  Саббатаю даже показалось, что лицо Мухаммеда позеленело и стало близким к цвету его зелёного тюрбана.

Мухаммед и в самом деле с трудом сдерживал гнев.  Добыча, которая попала в его руки и с которой он собирался лишь поиграть, оказалась достаточно строптива.  Он даже начал сомневаться, ранен ли этот зверь вообще.  Но Мухаммед знал, как нужно усмирять упрямцев.

— Где же царство твоё?! — спросил он.

Гвидон повторил тот же вопрос по-еврейски.

Саббатай хотел сказать, что эра его мирового царства лишь грядёт, но вдруг почувствовал, что потерял дар речи.  В этом огромном роскошном зале, где он не видел ни души, способной его понять, Саббатай стал себе казаться абсолютно забытым всеми и совершенно беспомощным.  По лёгкому мановению руки султана могли быть сдвинуты горы и посланы на смерть тысячи людей.  Ну что мог противопоставить он, Саббатай, этой грубой физической силе...

Способность говорить к нему вроде бы вернулась.  Он был уже в состоянии объяснить султану, как справедливо и великодушно намерен он царствовать на земле и сколь благодатным окажется его правление для всех народов, но он ясно осознал всю бесполезность разговоров о столь тонкой материи с этим деспотом.  Саббатай молчал.

Мухаммед больше не мог сдерживать гнев.  Он понял, что этот маленький, тщедушный выскочка даже не думает каяться и просить о пощаде.  От злости Мухаммед забыл всё то, о чём ещё пару минут назад договаривался с Гвидоном.  Он стал выбирать для Саббатая род смертной казни, но и в этом проявил нетерпение.

— Ты умрёшь! — произнёс он с наслаждением. — Тебе отрубят голову.

Саббатай понял, что сказал султан, но устремил взгляд на Гвидона, будто ждал известия если не о дарованном ему царстве, то хотя бы о подаренной жизни.  Но Гвидон повторил слова о смерти.

— Ты умрёшь сегодня.  Через полчаса тебя не будет в живых, — Мухаммед с патологическим удовольствием произносил слово за словом, а Гвидон бесстрастно повторял их по-еврейски. — Ты червь, а не царь!

Заметив на лице Саббатая смятение, султан несколько успокоился.  Он подозвал к себе начальника стражи и дал ему какие-то указания.  Тот спешно удалился из зала, а Мухаммед кивнул своему советнику.

— Султан приказал собрать на дворцовой площади народ, чтобы тысячи людей увидели твою казнь, — сказал Гвидон по-еврейски.

— А перед тем как тебе отрубят голову, — подхватил Мухаммед, — я хочу убедиться, что ты действительно посланник Божий.  Ты ведь считаешь себя мессией, не так ли?

Саббатай думал, что ответить, но Мухаммед не оставил ему времени для размышлений.

— Я даю тебе шанс доказать это, — ухмыляясь, произнёс он. — Сотвори чудо!  Если стрела моего лучника пройдёт сквозь тебя и не причинит тебе никакого вреда, тогда я поверю, что ты послан своим богом.  В этом случае ты умрёшь достойно: тебе отрубят голову, как положено, и похоронят с почестями.  Если же стрела поразит тебя насмерть, твоя голова будет позорно отсечена от мёртвого туловища, и я прикажу повесить её на виду у всего города.

Только теперь, когда Гвидон перевёл для него слова султана, Саббатай увидел лучника, который стоял в стороне.

— Это мой лучший стрелок, — заметил султан. — Раздевайся! — приказал он. — Я хочу убедиться, что из тебя не выйдет ни капли крови.

Саббатай сжался в комок и почувствовал, что становится ещё меньше ростом.  «Вот, — промелькнуло в его голове, — исполняется предсказание из найденного Яхини манускрипта: “Он пожертвует собой...”».

— Раздевайся! — ещё раз скомандовал Мухаммед.

Видя, что Саббатай не реагирует на его приказ, он подал знак страже.  Двое молодцов взяли ослушника под руки железной хваткой — и через несколько мгновений он стоял уже в одних коротких штанах, завязанных бантами чуть пониже колен.  Стражники обмотали вокруг его шеи верёвку, развернули лицом к стрелку и отступили от Саббатая на пару шагов.  Оба конца верёвки были натянуты так, что он не мог пошелохнуться.

Лучник неспешно прицелился в голую грудь своей живой мишени и ожидал только последней команды султана.  У Саббатая потемнело в глазах.  Он не видел, как Мухаммед бросил взгляд на Гвидона, который тут же быстро заговорил к своему господину.  В тех нескольких сказанных по-турецки фразах Саббатай уловил лишь слово «ислам».  Султан молчал — видимо, размышлял над чем-то.  Он утвердительно кивнул своему долговязому помощнику, затем подал знак стрелку — и тот опустил лук.

Понизив голос, но едва сдерживая ликование, Гвидон обратился к Саббатаю по-еврейски:

— Радуйся!  Тебе необычайно повезло!  Султан согласился подарить тебе жизнь и свободу.  От тебя требуется всего лишь принять ислам, что, между нами говоря, чистая формальность.  Ты ведь ничего не теряешь.  Напротив, у тебя будет всё, что захочешь: слава, деньги, власть.  Иначе, поверь мне, тебе отсюда живым не уйти.

Мухаммед разжал сцепленные у подбородка пальцы, сделал движение одними кистями рук — и стражники отпустили верёвку.  Ноги Саббатая непроизвольно подогнулись, и обессиленный, он упал на колени.  Ему, находившемуся уже на краю гибели, неожиданно предоставился шанс выжить.

— Ты согласен? — спросил его султан.

— Ты согласен? — повторил Гвидон по-еврейски.

Саббатай понимал, что такое предложение никак нельзя принимать.  Но он не имел права умереть: слишком многое ему предстояло ещё совершить.  К тому же скажи он султану своё решительное «нет» — никто даже не узнает, как стойко он вынес все угрозы и отказался от предложенного спасения.  «Боже!  Почему ты меня оставил?!», — одними губами произнёс он.  Саббатай видел вокруг только враждебно настроенных к нему людей.  Здесь не было никого, кто мог бы потом рассказать о его героической гибели.  А надмирное начало иудаизма и ислама действительно общее.  И если бы он, Саббатай, остался жив, то смог бы доказать, что все религии — по сути лишь духовные озёра, малые или большие, в каждом из которых так или иначе отразился один и тот же лик Создателя.  В этом смысле прав Гвидон: переход в ислам явился бы чистой формальностью.

И всё-таки Саббатай не мог принять свободу на таких коварных условиях.  Он знал, что есть моральные нормы, которые остаются неизменными, непоколебимыми, и никакие выгоды не должны ставить под сомнение их данность; эти правила нужно просто усвоить и следовать им в любых обстоятельствах.

Поток противоречивых соображений, вихрем промчавшийся в его голове, вынес на гребень сознания здравую очевидную мысль: понимание невозможности подобной сделки.  Ещё одно мгновение — и он сказал бы своё «нет».

— Ты согласен?! — повторил вопрос Мухаммед, властно повысив голос.  Медленно, с намерением, которое не предвещало ничего доброго, он поднялся с трона.

— Да, — тихо по-турецки, неожиданно для себя, вымолвил Саббатай.

 

340

*

Весть о вероотступничестве Саббатая обескуражила евреев всего мира.  Это потрясение отрезвило большинство легковерных, кого — сразу, кого — со временем.  Иные же упрямо не хотели верить в правдивость молвы.  Стали распространяться самые фантастические объяснения случившемуся.  Так, шёл слух, что не Саббатай принял ислам, а только его земная оболочка; сам же он вознёсся на небо.  Каббалисты усматривали в этом отступничестве некий необходимый для мессии шаг в ряду прочих, полных тайного смысла, но безусловно логических действий.  Ход событий и в самом деле указывал на какую-то закономерность: вслед за Саббатаем ислам приняли и его жена Сарра, и наиболее близкие его приверженцы.

 

341

*

Столь массовое волнение в народе не могло утихнуть в одночасье.  Отчётливый, исторически прослеживаемый шлейф от саббатианского движения протянулся более чем на два столетия.  И возвращаясь из Адрианополя по этому теряющемуся в ХХ веке историческому следу, Скрижаль ясно видел, как стремление, благородное по своей сути, но изрядно запятнанное ложью и преданное в обмен на жизнь вырождалось в проповедь человеческих пороков.

 

342

*

Саббатай Цеви умер в ссылке, в безвестности и одиночестве.  Но вскоре у него нашлись многочисленные последователи.  Одни из них объявляли себя мессиями сами, других выбрали в таковые лидеры саббатианского движения, по взаимной договорённости.  Каждый новоявленный мессия вносил в толкование происшедшей с Саббатаем метаморфозы нечто своё.  При том что взгляды этих отколовшихся от иудаизма сектантов менялись, их вера в божественное призвание Цеви оставалась незыблемой.

Авраам Кардозо — один из таких продолжателей дела Саббатая — странствовал и разносил по еврейским общинам Средиземноморья весть о приближении мессианской эры.  Срок наступления долгожданного часа он переносил несколько раз.  Последним из подобных пророчеств было предсказанное им явление Саббатая в 1706 году — ровно через сорок лет после загадочного перехода спасителя в ислам.  Авраам Кардозо думал, очевидно, встретить этот знаменательный час в Египте, где поселился незадолго до указанного им срока.  Однако второго пришествия мессии Авраам не дождался: в том же 1706 году в Александрии он был убит племянником во время семейного спора.

Авраам Кардозо объяснял вероотступничество Цеви тем, что поступить таким образом — принять на душу грех — Саббатаю указал Всевышний.  О том, что мессия возьмёт на себя бремя грешников, предсказал ведь ещё библейский пророк Исайя.  В известных стихах 53-й главы его книги христиане, по утверждению Кардозо, ошибочно усматривают пророчество об Иисусе, хотя на самом деле Исайя говорил о Саббатае Цеви: «53.2–11 ...Нет в нём ни стати, ни величия... Господь возложил на него все наши беззакония... Словно агнец, он ведён был на заклание, и как молчит овца пред стригущим, так и он хранил молчание... Мой праведный слуга своим познанием оправдает многих, поскольку их грехи на себе понесёт».  Иными словами, ход мыслей Авраама Кардозо сводился к тому, что Саббатай просто обязан был согрешить, дабы спасти от греха других.

 

343

*

Мысль о добродетельном грехе получила дальнейшее развитие в саббатианских сектах Османской империи.  В Смирне, Салониках, Адрианополе молодые люди по-своему прочувствовали и осмыслили судьбу своего духовного вождя.  В их среде распространилось убеждение, что зло можно победить только злом, как сделал это сам Божий посланник.  Лишь тогда, когда Саббатай опустился до измены своей религии, считали они, его душа смогла подняться столь высоко, что соединилась с Богом.  Поэтому, вообще говоря, чем грязнее тело, тем чище духовный мир человека.  Такая теория замечательно оправдывала откровенный разврат, которому предавалось новое поколение саббатианцев.  Их преследовали за безобразия, с одной стороны — раввины, а с другой — турецкие власти.  В 1683 году в Салониках около четырёхсот саббатианцев, увлечённых примером самогó посланника, перешли из иудаизма в ислам.  Так образовалась секта дёнме; её название образовано от слова, которое по-турецки значит «обращённый».

Члены этой молодой религиозной общины внешне соблюдали предписания Корана, а во внутренней жизни тайно придерживались законов Моисея.  Именно себя они считали носителями истинного иудаизма.  Принадлежность к секте дёнме каждый из её членов должен был тщательно скрывать и от мусульман, и от иудеев.  Наиболее торжественно сектанты справляли праздник 9 Ава, день рождения Саббатая, — их почти обожествлённого идейного вождя.  Этот день они называли днём радости.  А весной, 22 адара, члены секты праздновали День овцы, который сопровождался обменом жён.  Делали они это, опять же, не ради самого разврата, а поскольку видели в том некий мистический смысл.

Секта дёнме просуществовала в Турции до тридцатых годов ХХ века.  Эти новые саббатианцы постепенно утратили все связи с еврейским народом.  Стремившиеся внешне выглядеть правоверными служителями ислама, они в конце концов с мусульманами и ассимилировались.

 

344

*

Развитие мысли о достоинстве порока достигло своего логического завершения в высказываниях Хаима Малаха — известного талмудиста и саббатианца, который жил в Польше.  Впрочем, он утверждал, что не сам прозрел эту великую истину, а привёз её в Польшу с родины Саббатая Цеви.  В 1690-х годах он действительно побывал в Турции, где общался с духовными вождями саббатианского движения.

Согласно усвоенному Хаимом взгляду, для достижения святости надо пройти все ворота нечистоты, а их якобы существует ни много ни мало, а ровным счётом сорок девять; добро же, на самом деле, есть то, что всеми принято считать злом.

 

345

*

Ещё одно заумное объяснение вероотступничества Саббатая выдвинул и проповедовал Мордехай Мохиах.  В основе его доктрины лежало учение известного каббалиста Ицхака Лурии.  Задача людей, считал Ицхак Лурия, состоит в том, чтобы собирать рассеянные по миру божественные частицы света и возвращать их Богу.  Выполнение этой возложенной на человечество миссии приведёт к уничтожению зла.  А частицами света, необходимыми Творцу для установления мировой гармонии, являются души людей.

Мордехай Мохиах указывал на то, что искры Божьи, которые ждут своего освобождения, скрыты в душах мусульман под покровом темноты и невежества.  И пока эти божественные начала томятся в неволе, невозможно надеяться на приход мессианского времени.  Именно для того, чтобы высвободить скрытые искры Божьи, Саббатай и перешёл в ислам, утверждал этот теоретик саббатианского движения.

Мордехай странствовал по Европе.  Повсюду, где появлялся, он называл себя преемником Саббатая и, разумеется, мессией.  По приглашению еврейских общин Реджио и Модены Мордехай побывал и в Италии.  Он собирался даже отправиться в Рим — повидаться с папой.  Видно не будучи уверенным в благополучном для себя исходе этой встречи, он сообщил своим приверженцам, что в случае надобности может, только для виду, перейти в христианство, так как в душах христиан тоже заключено много неосвобождённых искр Божьих, — христиане ведь нисколько не меньше нуждаются в подобной помощи.  И всё-таки посетить Рим Мордехай, судя по всему, не отважился.  Преследуемый раввинами, он предпочёл покинуть Италию и отправился в Польшу.

 

346

*

Хотя Скрижаль решился на отъезд из России, он не переставал сомневаться в правильности своего выбора.  Он продолжал прислушиваться к себе в надежде расслышать хоть что-нибудь: осуждение задуманного или, напротив, согласие.  Но внутренний голос молчал.

Скрижаль не страшился предстоящих ему бытовых трудностей, связанных с переездом, — он просто не думал об этом.  Даже неизбежное при эмиграции расставание с землёй, где родился, и с людьми, с которыми не хотел прощаться, как ни тяжело было, всё же не столь пугало его.  Скрижаль знал, что с ним останется всё и все.  Отнять запечатлённые в душе образы материального мира и связанные с ними чувства могла разве что смерть.  Он опасался другого: не порвётся ли с переездом — с изменением местопребывания тела — та незримая, но с некоторых пор ставшая для него очевидной связь с духовным началом мира.  Но и на этот вопрос внутренний голос никакого ответа не давал.

 

347

*

Последним в ряду мессий из плеяды саббатианцев выступил Яков Франк.  Он родился в 1726 году в Южной Галиции.  Ещё в отрочестве Яков многократно бывал на Востоке в качестве помощника одного еврейского торговца.  Он посетил и Смирну.  Там Яков был посвящён в тайны каббалы.  В Смирне он узнал о взглядах приверженцев Саббатая Цеви, которые по-прежнему считали своего великого земляка сыном и посланником Божьим.  Якову понравилась свобода — то есть отсутствие общепринятых норм — в отношениях между саббатианцами.  И после смерти очередного главы секты дёнме Яков Франк, энергичный, умеющий подчинять себе людей и к тому времени уже довольно богатый молодой человек, решил возглавить это отколовшееся от иудаизма религиозное движение.

Чтобы претендовать на роль духовного вождя саббатианцев, Якову нужно было по меньшей мере принять ислам.  Так иудей Франк стал мусульманином, — перешёл в ислам только для виду, как требовали заведённые у дёнме порядки.  В борьбе за право называться руководителем секты он разъезжал по саббатианским общинам Востока и публично нарушал предписания иудейской веры.  Раввины опасались нового массового умопомрачения евреев и повсюду преследовали его.  Франк, похоже, отчаялся собрать вокруг себя на Востоке такое количество приверженцев, которое отвечало бы его амбициозным планам.  И в 1755 году он с тремя приближёнными отправился в Польшу искать для своих проповедей более отзывчивую еврейскую братию.

Существенно новых идей в теорию саббатианства Яков Франк не внёс.  Впрочем, он утверждал, и в этом было нечто оригинальное, что душа мессии после ряда воплощений — в царе Давиде, в пророке Илие, затем в Иисусе, в Мухаммеде, в Саббатае Цеви — переселилась в него, Якова Франка.  Отталкиваясь от лурианской каббалы и от мысли Мордехая Мохиаха о необходимости освобождать Божьи искры в мусульманах и христианах, Яков рассудил, очевидно, так: почему лишь мусульманам и христианам нужно помогать в извлечении искр Божьих?  Невежества, которое держит скрытыми крупицы божественного духовного огня, предостаточно и среди евреев.  Несколько своеобразным было его толкование сущности этого неземного горения в людских сердцах.  Божественными искрами Яков полагал те известные человеческие страсти, проявление которых осуждается не только законодательством иудеев, но считается порочным в любом цивилизованном обществе.  Сдерживать присущие людям зловредные инстинкты означало, по логике Франка, отодвигать тем самым срок наступления всемирной гармонии.  Поэтому столь важно, пояснял он, дать всему греховному волю.  По большому счёту, его суждение о том, что порочные поступки людей благотворно влияют на мир, не являлось новым словом в доктрине саббатианства, поскольку ещё Хаим Малах открыл, что истинным добром является зло.

 

348

*

От идеи возрождения еврейского государства, которая составляла неотъемлемую сущность саббатианского движения, Франк отказался.  Заменить же её он ничем не смог.  Не знающее границ распутство стало, по сути, целью религиозной жизни франкистов.  Польские раввины предавали их анафеме.  За проведение бурных оргий они попадали в полицию, подвергались гонениям и не раз вынуждены были искать себе новое пристанище.

В 1758 году религиозная община Якова Франка обосновалась в Подолии, на берегах Днестра, в нескольких расположенных по соседству деревнях.  Здесь Франк выбрал себе двенадцать апостолов.  Тут принимал он дары от верующих, которые приходили к нему отовсюду.  Здесь новый мессия устроил себе гарем и, согласно его учению, изрядно приблизил час наступления всемирной гармонии.

В поисках надёжной защиты от преследований раввинов, а быть может и в надежде расширить поле деятельности, Франк стал проповедовать своим приверженцам необходимость перехода в христианство.  При этом он не гнушался торговать верой.  За переход в католичество он и члены его секты запросили у львовского архиепископа участок земли в Галиции.  В 1759 году около тысячи сектантов во главе с Яковом Франком приняли крещение.  Крёстным отцом Якова был сам король Польши Август III.  Однако очень скоро католическое духовенство разузнало, что новообращённые сыны и дочери церкви считают Франка мессией и продолжают совершать свои обряды.  Виновным в этом массовом вероотступничестве следствие признало Якова Франка.  Он был заключён в крепость, где находился в довольно сносных для жизни условиях в течение тринадцати лет.  Ему разрешили свидания с близкими и переписку с внешним миром.  В 1767 году, когда русские войска вступили в Польшу, он направил послов к архимандриту Варшавы с уверениями, что он, Яков Франк, проповедовал в Польше истинное православие и что если духовенство России примет меры к его освобождению, тогда он вместе с десятками тысяч своих сторонников примет православную веру.

 

349

*

С мыслями о бесславном конце саббатианского движения Скрижаль вынужденно отлучился из читального зала.  И когда он потянул за ручку двери, которая прежде легко поддавалась, то вдруг понял, что возможны более серьёзные неудобства, чем грохот циклевальной машины, сгущённый древесной пылью воздух и плохое освещение.  Дверь мужского туалета была заперта.  Скрижаль спустился с третьего этажа на первый.  Второй туалет оказался тоже закрытым.

На вопрос о причине столь интересной ситуации гардеробщица ответила ему, что на то поступило распоряжение директрисы.  Она запретила давать кому-либо ключи от мужского туалета.  Никого из администрации на месте не оказалось, — все ушли домой.  И Скрижаль отправился в мороз к ближайшему платному туалету, который находился около городского рынка, минутах в десяти ходьбы.

На следующий день в библиотеке тоже из четырёх туалетов — двух мужских и двух женских — открыт был только один женский на третьем этаже.  И первым делом, не приступая к занятиям, Скрижаль пошёл переговорить по этому деликатному вопросу с директрисой.  Она объяснила ему причину своего распоряжения тем, что рыночные торговцы ходят по нужде сюда, в библиотеку — в бесплатный туалет, а здесь, мол, не проходной двор.  Из уборных неоднократно уносили всё, что можно открутить и снять: зеркала, вентили от кранов, керамические крышки от сливных бачков.  Она решила покончить с этим варварством.  Теперь торгаши наконец перестанут сюда наведываться, заключила директриса.  После замечания Скрижаля о том, что читателям придётся отныне ходить в туалет на рынок, она на некоторое время задумалась.  Помолчав немного, директриса снисходительно посмотрела на сидящего перед ней назойливого человека и сказала, что разрешит ему, как занимающемуся тут постоянно, брать у гардеробщицы ключ.

На закрытие мужских туалетов в библиотеке можно было смотреть как на обвинение в склонности к воровству представителей только сильного пола.  Но Скрижаль видел и другую причину такой дискриминации: весь персонал библиотеки являлся исключительно женским.  Скрижаль хотел заикнуться об ущемлённых правах читателей-мужчин, но смалодушничал.  Он вздохнул, проронил грустное «спасибо» и вышел из кабинета.

С этих пор всякий раз при появлении регулярно приходящего желания он шёл к гардеробщице и просил у неё ключ.  Когда мечущиеся мужчины видели, как кто-то открывает запертую дверь туалета, они тут же образовывали очередь.  И пока не выходил последний довольный человек, Скрижаль терпеливо ожидал в вестибюле.  Возвращая ключ гардеробщице, он каждый раз выслушивал от неё нарекания: директриса строго-настрого наказала никого, кроме него, в мужской туалет не пускать, а он это распоряжение постоянно нарушает.  Он грустно улыбался в ответ и отмалчивался.

 

350

*

Скрижаль заполнил и отправил матери все необходимые анкеты для пересылки американским иммиграционным службам.  По сравнению с сотнями тысяч россиян, намеревавшихся выехать в США, у него было существенное преимущество: там жила его мать.  Процедура рассмотрения иммиграционных дел граждан, у которых в Америке жили близкие родственники, длилась около полутора лет.  Отсчёт времени уже пошёл.  И каждый отпущенный ему для занятий день Скрижаль принимал как величайший дар, как ниспосланное счастье.  Он знал, что с отъездом из России наступит час, когда главное дело придётся отложить на неопределённый срок.  Сколь долго продлится этот вынужденный простой в духовном развитии — предугадать было нельзя.  Потому месяцы, остававшиеся до отъезда, ему часто мнились временем, отделяющим его от смерти — смерти духовной, которой он боялся больше всего.

Хотя Скрижаль не представлял, чем обернётся для него эмиграция, он по крайней мере точно знал, что своим столь нелёгким решением уже сделал счастливым одного и самого близкого ему человека — мать.






____________________


Читать следующую главу


Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»


На главную страницу