Ростислав Дижур. «Скрижаль». Книга 1. Исход евреев из Египта

___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

 

 

 

 

 

Исход евреев из Египта. Исход евреев из Египта, о котором повествует Пятикнижие Моисея, датируется приблизительно серединой XIII столетия античной эры. За полвека до этого события евреи в Египте были обращены в рабов. А после указа фараона об истреблении новорожденных еврейских мальчиков они и вовсе оказались обречёнными на вымирание.

Книга Исхода рассказывает о том, как Моисей вознамерился спасти свой народ от гибели. Он настойчиво просил фараона отпустить всех евреев в пустыню, но его неоднократные просьбы оставались безрезультатными. После каждого такого отказа фараона, на землю Египта обрушивалось стихийное бедствие. Поэтому египетский царь позволил евреям уйти и совершить в пустыне служение Богу, как просил о том Моисей. Вскоре фараон пожалел о своём решении. Он бросился с войском в погоню за ушедшим от него народом, но евреям чудом удалось спастись.

Согласно Книге Чисел, потомки Иакова странствовали затем по пустыне в течение сорока лет. Придя в Ханаан — на родину патриарха Иакова, — они отвоевали эту землю у живших там племён.

 

257

*

Одну из причин живучести еврейского народа Скрижаль видел в существовании периода рабства в истории евреев и в том, что потомкам Иакова, невольникам, хватило тогда решимости и сил вырваться на свободу.  Столь тяжёлые испытания с последующими долгими годами странствования в пустыне пришлись на раннюю юность нации, на время её формирования.  Пережитые страдания сплотили беженцев из Египта и послужили тем прочным фундаментом, на котором затем веками возводилась твердыня духа еврейского народа.

 

258

*

Согласно Библии, патриарх Иаков, наречённый Израилем, переселился со всем своим большим семейством из Ханаана в Египет после череды неурожайных лет.  В крайне трудном положении оказались тогда все жители Ближнего Востока.  Ко времени переселения Иакова один из его сыновей, Иосиф, был главным после фараона правителем над всем Египтом.  Благодаря рачительному хозяйствованию Иосифа, даже в эти тяжёлые годы, когда в соседних землях голодали, на берегах Нила как-то можно было прокормиться.  «41.57 Из всех стран приходили в Египет покупать зерно у Иосифа, потому что все земли страдали от голода», — сообщает Книга Бытия.  Отец и братья Иосифа, пришедшие из Ханаана в Египет, встретили радушный приём фараона, получили от него землю и осели здесь.

Время шло.  Скончался Иаков, умер Иосиф, один фараон сменял другого.  Потомство же Израиля здесь освоилось, многократно увеличилось и вероятно преуспевало.  Но очередного египетского царя обеспокоило большое количество евреев, которые проживали на берегах Нила.  Во всяком случае, Книга Исхода рассказывает, что фараон объявил своим приближённым: «1.9–10 Вот, народ сынов Израиля многочисленнее и сильнее нас; поступим же с ними мудро, иначе они преумножатся и если случится война, присоединятся к нашим врагам, и будут сражаться против нас, и уйдут из страны».  Исполняя волю фараона, его царедворцы приняли меры к тому, чтобы племя Иакова поголовно вымерло от непосильного труда: «1.11 И поставили над ними надзирателей, чтобы изнуряли их тяжёлым бременем».

Ход мыслей и способ осуществления намерений египетского царя напомнили Скрижалю план действий гитлеровцев, утверждённый в 1942 году на Ванзейской конференции.  Скрижаль пересмотрел свои недавние записи и увидел, что Гейдрих на той конференции в Берлине почти повторил указ, обнародованный за три с половиной тысячи лет до того в Египте.  «В ходе окончательного разрешения вопроса, — заявил Гейдрих, — евреи под надлежащим надзором должны быть собраны для необходимого труда на Востоке.  Большими рабочими колоннами дееспособные евреи, отдельно мужчины и женщины, будут переведены в эти области, где их будут использовать на дорожных работах, за время которых значительная их часть несомненно вымрет вследствие естественных причин».

Тяжёлые изнурительные работы, к которым принуждали евреев в Египте, не привели к желанному для фараона результату; потомки Израиля оставались столь же плодовитыми, как сам их прародитель.  Книга Исхода сообщает о новом указе правителя Египта, обращённом ко всем жителям страны: «1.22 Тогда фараон повелел всему своему народу: “Каждого новорожденного сына евреев бросайте в реку, а каждую дочь оставляйте в живых”».

 

259

*

Скрижаль пытался извлечь из тайников своей генетической памяти какие-нибудь запечатлённые там образы и фрагменты событий из жизни его далёких предков в Египте.  Но ничего определённого в сознании не всплывало.  Детство его народа, прошедшее в долинах Нила, было скрыто от него непроницаемой завесой; оно так же не поддавалось восстановлению в памяти, как впечатления его собственного самого раннего детства.  И всё же, напрягая зрение и приближая к себе ту отдалённую тысячелетиями действительность, он увидел себя.

Однажды вечером Скрижаль случайно задержал взгляд на кактусе, стоящем на подоконнике.  Он стал рассматривать это неприхотливое растение — и вдруг понял, что может передвинуться во времени.  Скрижаль погасил свет и вскоре нашёл себя в пустыне: он сидел ночью на поросшем колючками песчаном холме, под раскинувшимся от края и до края звёздным небом...  Там, в синайских пустынях, он, кажется, впервые обнаружил в себе некое всевидящее начало.  Оно продлевало пределы его внутреннего мира.  Тогда же он понял, что это открывшееся в нём нечто напрямую связано с незримой реальностью, которая стояла за волнующим его звёздным пространством.

 

260

*

За мириадами свисающих, словно виноградные гроздья, созвездий угадывалась опекающая их предвечная сила, некий хозяин виноградника...  И Скрижаль внезапно почувствовал, что движение этого всеоберегающего, любящего начала простирается прямо сюда, в пустыню, к нему, уединившемуся и с замиранием сердца глядящему ввысь.  Он явно улавливал направленное к нему отеческое внимание.  Небо его любило...  В нём, рабе, сыне раба, который годами гнул спину на фараона, небо видело человека, достойного не только уважения, но и любви.  Какой-то тихий радостный свет заполнил собой все тёмные закоулки его души.  О сколько же там было грязи...  Скрижалю стало стыдно, хотя стыдиться вроде было некого, — никто в душу заглянуть не мог.  Но склонённое над ним звёздное небо — вернее, то, что стояло за небом, — смотрело, казалось, в самые сокровенные пределы его естества и всё о нём знало.  Скрижалю захотелось убежать от стыда, затеряться в стане.  Однако он не убежал.  Он долго сидел так, прислушиваясь к себе и пытаясь понять, что с ним происходит.  Спрятаться не удастся, осознал он, — не удастся потому, что пробудившийся или не замечаемый прежде свидетель оказался в нём самом.  Скрижаль терялся в догадках о природе незримого судящего о нём начала.  Он не мог до конца уяснить, был ли тем свидетелем он сам, или же так проявляло себя сосредоточенное на нём отеческое внимание этой вселенской, вездесущей и возможно всеведущей силы...  За первым намерением — скрыться, к нему пришло тогда другое, осмысленное желание: очистить душу.

 

261

*

На 17 марта 1991 года в СССР назначен был референдум.  В бюллетенях стоял только один вопрос: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?».

Столь расплывчатая формулировка вызывала крайне противоречивые толкования.  Устами штатных кремлёвских комментаторов она переводилась на общедоступный язык так: быть или не быть Союзу Советских Социалистических Республик?  Мудрёная же постановка вопроса в бюллетенях позволяла, должно быть, правительству истолковать любой результат референдума желательным для себя образом, ссылаясь на поддержку народа.

 

262

*

Потомки Иакова убегали от рабства в Египте навстречу не только голоду, который некогда привёл их предков на берега Нила, но и тяготам бродячей жизни.  Судя по главам Пятикнижия, беженцы вовсе не горели единым желанием — получить свободу или умереть.  Это были живые люди со всеми их слабостями.  В пустыне они не раз бросали упрёки Моисею за то, что вывел их из Египта, где ели досыта.  Тем не менее рабы сумели встать с колен.  Больше того, здесь, в краю пустынных нагорий Синая, многие из них осознали, что существует высшая сила, стоящая над всем и всеми.

Евреи приняли в пустыне законы, вполне достойные свободных людей.  По степени гуманности эти законы превосходили не только все известные до того времени кодексы, но и жестокие обычаи, которые укоренились в среде самих евреев.  И всё же провозглашение новых принципов жизни мало повлияло на нравственный уровень беженцев: во время кочевья в пустыне они не выполняли даже самые главные положения Моисеева устава.  Существенные расхождения между наказами, которые содержались в синайских заповедях, и поступками евреев были для Скрижаля тем более очевидны, что Пятикнижие указывало на неоднократное нарушение этих законов самим еврейским вождём.

Едва пообещав исполнять провозглашённые Моисеем заповеди, сыны и дочери Израиля тут же сделали из золота тельца и устроили вокруг него пляски.  Тем самым они нарушили один из главных запретов — не поклоняться идолам.  Однако в глазах Скрижаля проступок этих людей не шёл ни в какое сравнение с грехом самого Моисея.  Когда вождь евреев спустился с Синая, он, как повествует Книга Исхода, учинил над участниками этого языческого действа крайне жестокую расправу.  Моисей приказал сынам Левия, якобы от имени Бога: «32.27 Пусть каждый возьмёт свой меч и пройдёт по стану от одного конца до другого, и пусть каждый убьёт брата своего, и друга своего, и ближнего своего».  Левиты исполнили приказ вождя: «32.28 И сделали сыны Левия по слову Моисея, и пали в тот день около трёх тысяч человек».

Моисей, как свидетельствует Пятикнижие, то и дело попирал одну из главных заповедей: «Не убивай».  По его приказу совершались массовые истребления людей, хотя именно он первым произнёс слова, которые звучат рефреном, проходят где явно, где между строк сквозь все книги Писания: «Люби ближнего твоего, как самого себя».  Моисей принуждал к жестоким убийствам и судей Израиля, и военачальников.  Евреи вершили кровавые расправы как в собственном лагере, так и в стане покорённых ими народов.  Потомки Иакова не просто вели войны с племенами, которые оказывались на пути, а поголовно их истребляли.  Когда Моисей узнал, что в сражении с мадианитянами его воины убили только всех мужчин, а женщин и детей взяли в плен, он, как повествует Книга Чисел, разгневался на своих военачальников.  «31.15 Вы оставили в живых всех женщин?» — возмутился Моисей и напомнил пришедшим с войны о тех соблазнительницах из страны мадианитян, которые некогда стали причиной отступления евреев от заповедей Всевышнего.  Радея о верности своего народа Богу и опасаясь влияния мадианитян — также потомков Авраама, — Моисей потребовал от воинов немедленной расправы над пленными.  «31.17–18 Итак, убейте всех детей мужского пола, — повелел он, — и убейте всех женщин, которые спали с мужчиной; а всех детей женского пола, которые не спали с мужчиной, оставьте в живых для себя».

Скрижаль понимал, что Моисей и ведомые им беженцы из Египта действовали так, как поступали в те времена все окружающие их народы.  И всё же в его глазах ссылка на дикие нравы древности не была достаточно убедительной, чтобы оправдать жестокость Моисея и подчинявшихся ему воинов.  Скрижаль судил о поступках евреев и их вождя исходя из моральных принципов, которые провозгласил на Синае в качестве норм жизни для потомков Израиля сам законодатель еврейского народа.  Библейские же книги свидетельствовали, что поступки Моисея расходились с этими человеколюбивыми заповедями.

 

263

*

Прежде по дороге с работы в библиотеку Скрижаль заходил в столовую, где кроме слипшихся пельменей и несъедобных котлет, ничего больше не было.  На котлеты, которые вызывали у него крайне гнетущее чувство, он давно уже не мог смотреть, поэтому каждый раз брал пельмени.  Но поглощая тестообразную массу, он неизменно начинал думать, что котлеты, быть может, не так уж и плохи.  Когда же в городе стали возникать первые частные торговые предприятия, эта столовая после непродолжительного ремонта открылась под броской вывеской кооперативного кафе.  Интерьер изменился тут разительно: появились и оригинальные столики, накрытые скатёрками, и стойка бара, и неплохие офорты на стенах, и весёлые занавесочки на окнах.

Скрижаль подозревал, что цены в новом кафе окажутся немилосердными, но ахнул, когда увидел цифры.  Заметив на кофеварочной машине ценник с надписью «Кофе с коньяком», он посчитал, что кофе без коньяка обойдётся значительно дешевле.  За стойкой бара стояла та же дама, которая в прежней столовке взвешивала и раскладывала по тарелкам пельмени.

— А кофе без коньяка можно? — приветливо обратился к ней Скрижаль.

— Нет, — раздражённо ответила дама за стойкой.

Кафе стало кооперативным, а порядки остались государственными, подумал он.

— А коньяк без кофе? — то ли в шутку, то ли всерьёз спросил мужчина, который оказался за спиной Скрижаля.

Бывшая расфасовщица слипшихся пельменей зло сверкнула глазами:

— Тем более нельзя!

 

264

*

Иосиф I Эммануил. — Португальский король. Вступил на престол в 1750 году. Слабый и бездеятельный, он поручил все дела управления государством своему министру Помбалю, сам же предавался удовольствиям.

Однажды Иосиф без ведома первого министра издал указ, который гласил, что каждый португалец, в чьих жилах в той или иной мере течёт еврейская кровь, обязан отныне носить особую жёлтую шляпу. Недолго думая, Помбаль явился к королю с тремя ярко-жёлтыми шляпами. Иосиф порадовался резвости, с которой первый министр взялся за исполнение указа. Он поинтересовался, для кого предназначены эти три шляпы. «Одна — для главного инквизитора. Вторая — для меня», — ответил Помбаль. Король опешил. «А третья?» — спросил он растерянно. «А третья, — Помбаль опустил глаза, — на тот случай, если ваше величество пожелало бы покрыть свою голову».

 

265

*

В первых числах января 1991 года по Центральному телевидению выступил какой-то старец.  Диктор представил его как члена правительства.  Лицо этого человека Скрижалю было неизвестно, фамилия тоже.  Сей государственный муж зачитал по бумажке заявление, в котором заверил народ, что слухи о повышении цен ничем не обоснованы.  Никакого подорожания продуктов и товаров не будет и даже не планируется, сказал он.  Тот факт, что подобные уверения прежде исходили от главы правительства, красноречиво говорил Скрижалю о степени убеждённости самих властей в правдивости их посулов.  Было похоже, что этот престарелый чиновник показался перед телезрителями в первый и последний раз.

Прошло лишь два месяца после того январского правительственного заявления — и без каких-либо извинений за ложные обещания, будто это случилось в другом веке, с другим народом и с другими хозяевами кремлёвских кабинетов, до сведения всех жителей Советского Союза было официально доведено, что со второго апреля — не с первого, не шутка, мол, — все товары, в том числе самые необходимые, включая хлеб и молоко, подорожают.

И в самом деле, то была не шутка.  Цены на всё подскочили в два-три раза.

 

266

*

Проводя в Москве на Арбате весь воскресный день, Скрижаль обычно возвращался домой в приподнятом настроении.  Его согревало чувство выполненного долга и утолённой внутренней потребности.  Но в этот воскресный вечер на душе у него было тоскливо.

За окном бегущего от Москвы поезда тяжёлые сумерки сгустились до состояния сплошной чёрной непроницаемой массы.  Только время от времени огни проплывающих фонарей выхватывали из тьмы то безлюдную железнодорожную платформу, то прохудившуюся крышу одиноко стоящей хибарки, то разбитую, размокшую дорогу рабочего посёлка.  Скрижаль всматривался в ночь, в знакомые черты убогой российской жизни, которые появлялись на миг в раструбах света, — и пытался заглянуть хотя бы в недалёкое будущее этой земли.  Но в канву представляющихся ему событий то и дело, совсем некстати, вплетались живые впечатления только что прожитого дня.  И он переводил взгляд на собственное отражение в мокром от дождя стекле.  Отражение криво посмеивалось над ним, над его не по возрасту мальчишеской наивностью.

 

267

*

Дождь в этот день начался ещё до полудня.  Неоднократно, до самого вечера, то переставало, то опять начинало моросить.  Скрижаль каждый раз доставал зонт и прикрывал им свои книги, а когда дождь усиливался — перемещался со столом под арку старинного дома.  Здесь не капало сверху, но зато сильно сквозило.  Холодный сырой воздух быстро пробрался под лёгкую куртку.  Его стала бить мелкая дрожь, которая к вечеру перешла в озноб.

Скверно на душе было не от погоды.  И ругань торгашей, заполонивших Арбат, неслась в этот день громче и скабрезней обычного, и мусора кругом валялось больше обыкновенного, а главное — книг разошлось очень мало.  И что совсем уж случалось редко, он никому не подарил свои стихи: не увидел сегодня ни одного человека, которому хотелось бы сделать приятное.

Уже вечером, когда Скрижаль вошёл в станцию метро на Смоленской площади, к нему приблизился мужчина с портфелем, протянул карточку и спросил:

— Вам не нужен проездной билет на этот месяц?

— Нет, — ответил Скрижаль, — я не москвич и сейчас уезжаю домой.

— А-а, — разочарованно произнёс мужчина. — Я тоже сейчас уезжаю.  Жалко, билет пропадает, сегодня только девятнадцатое число.

— Предложите ещё кому-нибудь, — отозвался Скрижаль и посмотрел по сторонам.  Он помялся немного, затем опустил жетон в турникет и поехал на эскалаторе вниз.  «Оказывается, не все вокруг ищут выгоду.  Есть ещё бескорыстные люди на свете», — подумал он.

Озноб вдруг прошёл, и на душе стало теплее.  Ему хотелось сделать что-то приятное славному человеку.  Спустившись к поездам, Скрижаль решил дождаться его и подарить ему свою книгу.  «Он собирался уезжать, значит скорее всего, тоже спустится сюда», — рассудил Скрижаль.  Поставив на пол тяжёлую сумку с нераспроданными сборниками, он стал соображать, какую дарственную надпись вывести на титульном листе.

Прошло больше пяти минут — и он уже засомневался в правильности своего предположения; человек с портфелем, возможно, вовсе не думал ехать на метро.  Наконец Скрижаль увидел на эскалаторе москвича, который так его порадовал.  Он дождался, когда мужчина направился к платформе, и как бы случайно оказавшись рядом, кивнул ему:

— Ну что, подарили свой проездной?

Мужчина с портфелем отшатнулся от него и в недоумении промолвил:

— Почему подарил?  Продал.

Скрижаль сразу обмяк — и книгу, которую уже доставал, медленно опустил в свою тяжёлую сумку.

 

268

*

Кафтан, Шимель Янкелевич. — Известный нищий еврей, который жил в городе Вильно, в Литве. Родился в 1800 году, умер в 1865-м.

Беспрестанно собирая милостыню, он раздавал все деньги больным и нуждающимся, а себе на пропитание зарабатывал исключительно тяжёлым трудом. За всё время своей самоотверженной благотворительной деятельности он роздал около четырёхсот тысяч польских злотых.

 

269

*

На выборах президента России большинство голосов получил политик, победу которого предсказывали.  Неожиданным для многих, и для Скрижаля тоже, было другое.  Из шести кандидатов, третьим по числу набранных голосов оказался претендент с явно диктаторскими замашками.  Он пообещал россиянам, в случае его прихода к власти, продажу дешёвой водки, снятие ограничений на отпуск спиртных напитков и отмену недавно прошедшего повышения цен.  Из восьмидесяти миллионов человек, которые приняли участие в выборах, за него проголосовали более шести миллионов граждан.  Одним из главных пунктов своей политической программы он провозгласил решение национального вопроса в духе расизма: Россия, заявлял он, должна очиститься от инородцев и стать русской.

При каждом удобном случае этот рвущийся к власти демагог рассказывал о своей нежной любви к русской маме.  На вопросы назойливых газетчиков, правда ли, что его отец еврей, он отвечал раздражённо и уклончиво.

 

270

*

Прошёл год с тех пор как Скрижаль первый раз приехал в Москву продавать свои стихи.  За исключением холодных зимних месяцев, он почти каждые выходные брал раскладной столик и сумку с пачкой сборников, садился в самый ранний поезд — и к тому времени, когда Москва только просыпалась, он уже поджидал на Арбате своих читателей.  Сидя с книгой в руках в ряду торгующих, он пытался не обращать внимания на грязь вокруг и на ругань.  Но с каждым приездом, сосредоточиться на чтении ему было всё труднее.

Всего лишь за год столица разительно изменилась.  Она походила на опустившуюся хозяйку дома, некогда чопорную, строгих правил даму, которая теперь попивала, смахивала со стола на пол хвосты от селёдки с обрывками газет и костерила постояльцев крепкими словами.

Среднестатистический житель Москвы, если допустимо говорить о таковом, за это короткое время сильно деградировал.  Скрижаль не понимал, как могло так случиться, ведь люди по улицам шли, должно быть, те же, что и год назад; не сменилось же, в самом деле, поколение, думал он.  Однако умные, благородные лица почему-то всё реже и реже мелькали в толпе, всё больше встречалось физиономий с явной печатью дегенеративности.

Прежде на Арбате людей творческого труда, выставляющих для продажи свои картины и художественные изделия, находилось не меньше, чем разного рода коробейников.  Теперь же по обеим сторонам улицы вплотную друг к другу сидели в основном перекупщики, торгующие чем попало.  Это были главным образом нахрапистые, горластые молодые ребята.

Из чистой улицы, где ещё не так давно витал дух творчества, Арбат превратился в заурядные торговые ряды.  Сюда ещё заходили, по привычке наверное, ценители живописи и любители стихов, но такие интеллигентные люди заглядывали на Арбат всё реже.  Бороться с собственным чувством брезгливости Скрижалю становилось тяжелее и тяжелее.  И однажды, спустя пару часов после приезда в Москву, когда потоки брани и клубы летающего мусора достигли какого-то критического для него уровня, он встал, свернул своё немудрёное хозяйство и ушёл с Арбата.  Скрижаль дал себе слово больше здесь не появляться.

 

271

*

Уйдя с Арбата, он расположился со своим раскладным столом у одного из центральных книжных магазинов столицы.  Но едва он порадовался удачно найденному, свободному от торговцев месту, как тут же по ступенькам здания спустился рослый мускулистый парень.  Он подошёл к Скрижалю и тоном, не терпящим возражений, потребовал немедленно удалиться — чем дальше, тем лучше.  После того как ещё несколько его попыток устроиться со своими стихами около книжных магазинов были подобным же образом пресечены, Скрижаль остановился на широком оживлённом проспекте возле здания почтамта и сел продавать книги у одной из колонн, обрамляющих фасад.  С тех пор, приезжая в Москву, он шёл именно сюда.  Но вскоре и с этой многолюдной улицы уже всё выталкивало его.

С наступлением тёплых майских дней у почтамта стали моститься продавцы всякой всячины.  Они раскладывали товар по большей части на газетах, прямо на асфальте.  А с приходом первых жарких дней здесь же обосновались молодые ребята, которые торговали пивом из ящиков.  И они с ухмылкой поглядывали на чудака, готового отдать свою книгу втрое дешевле стоимости пол-литровой бутылки пива.

 

272

*

Цена книги, указанная на рекламном листе Скрижаля, с ростом инфляции стала действительно почти символической.  Но он не хотел брать больше.  Он уже хорошо знал своих читателей.  Главным образом это были люди среднего и пожилого возраста, для которых духовная жизнь составляла неотъемлемую часть их повседневности.  Они не обладали качествами, необходимыми для выживания в столь круто изменившихся в России условиях, — не умели ловчить и приспосабливаться.  Среда, где в борьбе за существование расталкивали локтями, где не гнушались наглым обманом и преступными средствами обогащения, была чуждой для этих людей.  И сами они оказались оттеснёнными, ненужными представителями другой, уже минувшей эпохи.  С приходом рыночных отношений, ещё очень далёких от цивилизованных, большинство этих совестливых натур были обречены на безденежье, на крайнюю бедность.  Поэтому повышать стоимость своего сборника Скрижаль не мог.

Но даже по незначительной цене книги брали плохо.  Раньше деньги, вырученные от продажи сборников, покрывали его расходы на билет до Москвы и обратно и позволяли ещё приобрести одну-две необходимые ему самому книги.  Порой часть выручки шла на покупку съестного.  Теперь поездки в Москву стали для него убыточными.  Билеты на поезда всё дорожали и дорожали.  Цена очень скромного обеда в московской столовой теперь заставляла зашедшего сюда гражданина — человека среднего достатка — спросить себя: а так ли уж я хочу есть?  И многие посетители после почёсывания в затылке и топтания у вывешенного при входе меню отвечали на этот вопрос отрицательно; во всяком случае, тут же уходили.  Скрижаль с детства ел очень мало, но без еды всё же обходиться не мог.  Поэтому все вырученные до полудня деньги он отдавал за какую-нибудь котлету, доесть которую могла заставить только её внушительная цена.

И всё-таки не сопоставление доходов и затрат побуждало его задумываться о необходимости дальнейшей продажи своих книг.  Здесь, на московских улицах, где достаточно развитый народ на глазах скатывался до полудиких отношений, — в атмосфере, пронизанной духом грубой наживы, — Скрижаль тоже чувствовал себя чужим.  И стихи в этой среде стали ему казаться чем-то инородным.

 

273

*

Коген, Нафтали. — Известный раввин и каббалист. Родился в 1649 году в Остроге. Умер в 1718 году в Стамбуле. Был избран раввином сначала в местечке Степани, потом — в городе Остроге, на Волыни, а затем находился во главе еврейской общины Познани. В 1704 году Коген занял пост раввина во Франкфурте-на-Майне.

Вечером 14 января 1711 года в его доме вспыхнул пожар. Пламя перекинулось на соседние дома, после чего сгорел весь еврейский квартал. И раввина Когена обвинили в том, что он, способный творить чудеса, не воспользовался своими каббалистическими знаниями и не остановил огонь. Его посадили в тюрьму, и он получил свободу только после отречения от своего поста.

 

274

*

Чем жарче становились летние дни, тем активнее шла торговля пивом у здания почтамта.  Парни, которые стояли около ящиков с пивом, зазывали прохожих, откупоривали им бутылки, и страждущие утоляли своё желание тут же, на месте, потягивая содержимое бутылок прямо из горлышка.

В предыдущий приезд в Москву Скрижаль не выдержал этой пивной атмосферы, — собрал вещи и отправился в поиски хотя бы малого пространства, которое не приходилось бы делить с кем-либо.  Однако он быстро понял бесплодность своего порыва.  Конечно, тихие улочки в Москве были, но продавать книги в безлюдных местах имело лишь немногим более смысла, чем сидеть с рекламой у себя в квартире.  А выходить на оживлённую московскую улицу — неизбежно означало мириться с разложенными где-то рядом продуктами, спиртными напитками, косметикой и нижним бельём.

В тот раз Скрижаль потратил полдня на блуждания по центру Москвы и не нашёл ничего лучшего, чем вернуться к тем же колоннам около здания почтамта, у которых сидел с утра.

Но в это воскресенье, в этот последний приезд в Москву его отвращение от небывалого прежде количества одиозных субъектов, посасывающих пиво из бутылок, было сильней желания встречи с ещё одним славным человеком.  И когда обилие пенных пивных луж истощило его терпение, он сложил книги, зачехлил складной стол и отправился на вокзал.  Он решил больше не приезжать в Москву со своими стихами.

 

275

*

В этот августовский понедельник Скрижаль пришёл в библиотеку к десяти утра.  В вестибюле громко работало радио.  По голосу диктора — официальному, холодному, по глазам гардеробщицы — растерянным, в слезах, он понял, что произошло нечто очень серьёзное.  Он сел на скамью недалеко от репродуктора и с полчаса слушал бред, который извергал приёмник.  «Нет, это невозможно», — мысленно отгонял от себя эту фантасмагорию Скрижаль.  Его ощущение нереальности происходящего усиливалось и тем, что в вестибюле появлялись и шли дальше заниматься обычными делами сотрудники библиотеки, — они как будто не слышали ледяного голоса диктора; у стоек гардероба сдавали на хранение свои портфели читатели, — они тоже не обращали внимания на речи, которые доносились из динамика.  Впрочем, какое-то объяснение равнодушию людей Скрижаль находил.  Вероятно, радио и телевидение говорило об одном и том же с самого утра.  Просто он ещё ничего не знал.

По радио прозвучало официальное сообщение о том, что президент Советского Союза по состоянию здоровья не может выполнять свои обязанности, поэтому его полномочия переходят к вице-президенту, а всей полнотой власти наделяется Государственный Комитет по Чрезвычайному Положению — ГКЧП.  В Комитет вошли восемь человек: сам вице-президент, министр обороны, министр внутренних дел, председатель комитета госбезопасности, премьер-министр и ещё трое серых личностей.  Сроком на шесть месяцев Комитет, как туманно сообщалось в новостях, объявил чрезвычайное положение «в отдельных местностях Советского Союза».  И конечно, было замечено, что мера эта временная.

Диктор зачитал обращение вновь созданного комитета к советскому народу.  Положение в стране было названо в документе катастрофическим, а столь бедственная ситуация объяснялась целенаправленными действиями неких, не указанных по имени, лиц.  Эти коварные люди, говорилось в послании, совершают антиконституционный переворот и тянутся к необузданной диктатуре.  Иными словами, вор прокричал: «Держи вора!».

После официальных сообщений из радиоприёмника грянула музыка, уместная разве что на похоронах.

Скрижаль долго не мог собраться с силами.  Наконец он встал со скамьи, взял свои тетради и папки, сдал сумку гардеробщице и не зная зачем, поднялся, как делал обычно, на третий этаж, в читальный зал.  Там он перемолвился несколькими словами с библиотекаршами.  Оказалось, они тоже были взволнованы случившимся, и это на некоторое время вернуло его к действительности.  Он прошёл на своё привычное место: в самый дальний угол читального зала — к столу, вплотную придвинутому к окну.

Заниматься чем-либо Скрижаль не мог, да и не пытался.  Просидев часа два глядя в окно, он ушёл из библиотеки около полудня и стал бродить по улицам.  Увиденное обострило его ощущение иллюзорности происходящего.  В городе было абсолютно спокойно, как будто ничего не случилось.  Разговоры кругом велись обычные — о еде, о талонах на продукты.  Цыгане на оживлённых перекрёстках по-прежнему продавали сигареты и жевательные резинки.  И почти на всех углах торговали мороженым.  Такого Скрижаль никогда прежде не видел: с мороженым в руках был каждый второй встречный, как будто заговорщики специально подготовились к этому дню и постарались таким образом охладить пыл граждан.  Если это и в самом деле было так, беспокоились они, судя по всему, напрасно.  Как ни присматривался Скрижаль к прохожим, никаких признаков тревоги на лицах соотечественников он не обнаружил.

 

276

*

Скрижаль не знал, какими действиями он лично, пусть даже в одиночку, мог противостоять беспределу в Кремле.  Он лишь понимал, что ничего не предпринимать в такой ситуации преступно.  Единственное оружие, которым он владел, было поэтическое слово.  К этому способу протеста Скрижаль никогда прежде не прибегал, — он не сочинял стихи на политические и злободневные темы.  Теперь же, походив по улицам, он вернулся в библиотеку и написал стихотворение, в котором взывал к чувству собственного достоинства людей.  Он выплеснул в эти строки всё своё неприятие прозябания человека в духовном рабстве и высказался против диктатуры с её гонениями на искателей свободы.

Скрижаль отнёс своё стихотворение в редакцию тульской областной молодёжной газеты, которая за последние полгода дважды публиковала подборки его лирических стихов.  К главному редактору он пробиться не смог, но секретарша пообещала ему, что передаст стихи лично в руки редактору.

 

277

*

Вечером телевидение показало пресс-конференцию, которую провели члены ГКЧП, захватившего власть в стране.  Отвечая на вопросы журналистов, они натянуто улыбались и всячески старались делать вид, будто ничего особенного не произошло: просто изнурённый работой президент, уверяли они, не в силах больше выполнять свои обязанности, и поэтому нужны чрезвычайные меры.

Вице-президент попадал в прицелы телекамер чаще других.  Он то и дело шмыгал носом и постоянно поправлял длинные, старательно зализанные через всю макушку пряди волос, за которыми столь очевидно скрывалась лысина.  Хотя говорил он достаточно уверенно, его выдавали руки.  Они дрожали так сильно, что рассказывали о происходящем больше, чем кто-либо и что-либо.  Вице-президент пытался бороться со своими руками: время от времени он спохватывался и прятал их под стол, но забывался и опять жестикулировал.  Он брал трясущимися пальцами какие-то документы, отчего бумага тут же начинала лихорадочно трепетать.

Скрижаль уже знал, что в правительстве сидят бандиты.  Однако они оказались к тому же и государственными преступниками.  В этот раз они грубо попрали конституцию страны.  Что они сделали с президентом — бодрым, румяным, пышущим здоровьем человеком — оставалось неизвестным.  С экрана смотрели серые тупые лица пришедших к власти людей, и Скрижаль понимал: они не остановятся ни перед чем.

 

278

*

Ему всё ещё не верилось, что переворот в стране удался.  Дальнейший ход событий предположить было несложно.  Люди уже ощутили дыхание свободы, и значит найдутся силы, которые поднимутся на борьбу с заговорщиками, захватившими власть.  Неизбежно прольётся кровь.  Начнётся гражданская война.

Скрижаль впервые серьёзно задумался над тем, уезжать ли ему из России или же принять все страдания, которые выпадут на долю россиян.  Впрочем, выбора, похоже, не осталось, размышлял он: дядя Илья оказался прав, — уже не успеть на последний отходящий в эмиграцию поезд...  Но независимо от дальнейшего развития чрезвычайных событий, ему нужно было определиться со своими собственными намерениями.

Как можно покинуть страну, где родился, вырос, провёл самые лучшие годы и где определился смысл жизни? — думал он. — А если остаться, то каким образом уберечь сына, которого лет через пять призовут в армию — в ту армию, где отдают приказы стрелять в мирных жителей?  Как спасти его от пролития крови — своей и тех, кого прикажут убивать?..  Если решиться на отъезд, сможет ли зарабатывать на существование в чужой стране?  И не столкнётся ли там с ещё более сложными проблемами?

Жена Скрижаля давно хотела уехать из России.  Их сын из года в год слышал возмущения матери существующими в стране порядками и представлял себе заграницу чуть ли не раем.  Разубедить в этом сына Скрижалю не удавалось.  Но в решении главных семейных вопросов последнее слово всегда оставалось за ним, и именно он был в ответе за то, что могло случиться с его близкими.

Скрижаль просидел в раздумье до двух часов ночи, но так ни к чему и не пришёл.  Внутренний голос, который обычно подсказывал, как поступить в трудной ситуации, на этот раз молчал.  Мысли же ходили по кругу и ни к какому решению не приводили.  Получалось так: и в России оставаться нельзя, и уехать не может.  В таких растерянных чувствах он и лёг спать.

 

279

*

Когда Скрижаль проснулся, первой была мысль: «Не привиделся ли мне весь вчерашний день?».  Однако фантасмагория оказалась действительностью.

Утром в киосках печати из всех ежедневных, местных и московских, изданий в продаже появилось только несколько центральных газет.  Скрижаль купил их.  Дома он внимательно прочитал первую газетную полосу коммунистической «Правды», сделал из неё выписки и занёс в свою картотеку.  Туманный стиль опубликованного постановления нового главы государства показался Скрижалю характерным для узколобых диктаторов.  Указ гласил: «В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Президентом СССР своих обязанностей вступил в исполнение обязанностей Президента СССР с 19 августа 1991 года».  И подпись: вице-президент СССР такой-то.

Постановление под номером один, подписанное Комитетом, запрещало проведение в стране митингов, уличных шествий, демонстраций и забастовок; в нём объявлялось об учреждении контроля над средствами массовой информации, что в переводе с газетного языка означало ввод цензуры, которая не так давно была упразднена.  Один из пунктов этого документа гласил: «Незамедлительно организовать направление в необходимых для спасения урожая количествах рабочих и служащих, студентов и военнослужащих на село».  Скрижаль занёс в картотеку и этот перл как ярко отражающий образ мышления и способность изложения мыслей тех людей, которые захватили власть.

Согласно другим указам, все газеты, за исключением печатных органов Коммунистической партии и некоторых прокоммунистических изданий, объявлялись закрытыми; телевидение России — тоже.  Радиовещание ограничивалось несколькими каналами.  В Москве вводился комендантский час с одиннадцати часов вечера до пяти утра.

 

280

*

Несмотря на запрещение, отдельные издания из тех, что не значились в списке печатных органов, разрешённых к выходу, всё-таки появились.  Около полудня этого же дня Скрижаль купил свежий номер областной молодёжной газеты, в редакцию которой отнёс накануне стихотворение.  Своих строчек он там не увидел, но молодёжка его порадовала.  Она напечатала указ недавно избранного президента Российской Федерации.  В этом указе президент России назвал Комитет по Чрезвычайному Положению антиконституционным и квалифицировал действия его организаторов как государственное преступление.  Все решения, принимаемые Комитетом, данный указ объявил незаконными.  В опубликованном тут же обращении «К гражданам России» глава республики назвал события минувшего дня правым, реакционным, антиконституционным переворотом, а пришедших к власти — путчистами.  Он потребовал предоставить возможность президенту Советского Союза, объявленному больным, публично выступить.  Президент России настаивал также на созыве чрезвычайного съезда народных депутатов страны.  До выполнения этих условий российский лидер призвал граждан республики ко всеобщей бессрочной забастовке.

Вечером того же дня телевидение показало, как в Москву вводятся войска, — по улицам столицы двигались танки и бронетранспортёры.  Вокруг Белого дома, как стали называть здание Верховного Совета, где размещалось правительство России и находился её президент, москвичи возводили баррикады.

Ближе к ночи тысячи людей, несмотря на объявленный комендантский час и непрекращающийся дождь, оцепили здание Верховного Совета в готовности защищать своё законное правительство от вооружённых атак преступного Комитета.

 

281

*

Ночью танки и бронетранспортёры по приказу ГКЧП двинулись к Белому дому.  Экипажи нескольких бронемашин перешли на сторону восставших москвичей.  Пролилась кровь: были убиты и раздавлены гусеницами танков трое парней — трое из тех тысяч горожан, которые пришли отстоять законную власть.

Жители большинства областей России отказались выполнять постановления заговорщиков, овладевших Кремлём.  Стало известно, что от исполнения преступных распоряжений Комитета уклонился и ряд войсковых частей.  Группа захвата, которой велено было любой ценой пробиться в здание Верховного Совета и арестовать президента России, отказалась выполнить этот приказ.  Невзирая на запрет, во многих городах проводились митинги в знак протеста против прихода к власти самозваного правительства.  И участники заговора дрогнули.

Президент Советского Союза, объявленный больным, оказался жив и здоров.  Он был полностью изолирован на своей даче в Крыму, но при содействии российского правительства сумел вернуться в Москву и приступил к своим обязанностям.  Министр внутренних дел — один из организаторов переворота — застрелился.  Все остальные члены Комитета были взяты под стражу.  Таким образом, заговорщики сумели продержаться у власти три дня.

 

282

*

В ближайший после неудавшегося переворота воскресный день Скрижаль изменил принятому решению и опять поехал в Москву продавать книги.  Он хотел своими глазами увидеть то, что происходит в столице.

Пережитые Москвой трагические события — зловещее движение танков по улицам, самоотверженные действия безоружных горожан, торжество законности, похороны погибших ребят, — всё это запечатлелось на лицах москвичей, породнило их и единой бедой, и общей победой.  Скрижаль наблюдал за людьми и тихо радовался признакам заметного потепления отношений между случайными прохожими.

Одна милая женщина, которой Скрижаль подарил свою книгу, рассказала ему, что накануне, в субботу, в самом центре Москвы, на Манежной площади, состоялся траурный митинг, и она была там.  Панихиду по убитым служил патриарх всея Руси.  А заупокойную еврейскую молитву читал раввин московской синагоги: один из трёх погибших был евреем.  Хотя по еврейскому закону читать поминальные молитвы и хоронить в субботу запрещено, родители этого парня хотели, чтобы их сына предали земле вместе с двумя другими погибшими ребятами.

Вечером, перед отъездом в Тулу, Скрижаль прошёлся пешком по центру Москвы к Белому дому.  Баррикады из труб, железного лома, проволоки, брёвен были ещё не разобраны.  Вдоль ведущей к Белому Дому автомобильной магистрали лежало много живых цветов.  Именно по этой трассе в ту ночь двигались танки, именно здесь погибли те трое.  Весь транспорт шёл теперь в объезд, а прямо посреди дороги пылали костры.  Судя по грудам пепла, они горели уже не первый день.  Вокруг огня молча, плечом к плечу, сидели молодые люди.  Сплотившиеся всего несколько дней назад в одном благородном порыве они дорожили обретённым в борьбе чувством братства и не хотели расходиться по домам.

Освещённый кострами отрезок трассы казался Скрижалю частью какой-то иной реальности, пронизанной высокими токами единения и взаимоподдержки.  И ему хотелось верить, что дух этого братства, рождённого в борьбе со злом, не исчезнет, не опустится до столь привычных между людьми проявлений безразличия и холодности.

Скрижаль тоже медлил и не спешил уходить отсюда.

 

283

*

Леон, Иуда Арье. — Учёный, раввин и поэт. Родился в 1571 году в Венеции. Умер там же в 1648 году.

Леону не исполнилось ещё и четырнадцати лет, когда он написал очень убедительный трактат о вреде картёжной игры. Порочную привязанность картёжников он осуждал в этом сочинении так азартно и столь интересно, что оно выдержало десять изданий и было переведено с еврейского на латинский, французский, немецкий и другие языки.

Леон в течение всей своей жизни менял род занятий и овладел двадцатью шестью профессиями. Он преподавал и проповедовал, работал корректором и нотариусом, писал стихи и занимался книжной торговлей. Тем не менее всю жизнь он терпел крайнюю нужду, потому что все его доходы поглощала игра: Леон до самой смерти оставался неисправимым картёжником.

 

284

*

Изрядное количество стихотворных сборников Скрижаля ещё не нашло своих владельцев, и ему пришлось задуматься, что делать с этим неходовым товаром.  Он решил искать читателей там, где собирается культурная публика.  В Туле было два таких места: драматический театр и филармония.

Директор театра — молодой, по виду энергичный, с хищными чертами лица человек — выслушал просьбу Скрижаля о продаже книг перед началом спектаклей, в фойе.  Он полистал сборник, внимательно рассмотрел обложку, затем долгим властным взглядом измерил автора стихов — и в просьбе отказал.  При этом никакого объяснения не дал.  Скрижаль несколько растерялся, но о причине отказа не спросил.  Он лишь предложил часть денег, вырученных от продажи книг, отдавать театру.  Однако начальник, сидевший перед ним в большом кожаном кресле, пропустил эти слова мимо ушей.  Он пристально посмотрел на Скрижаля и повторил своё категорическое «нет».

Директор Тульской филармонии — пожилой, с крайне усталым видом и надтреснутым голосом мужчина — отнёсся к той же просьбе с пониманием.  Он вяло поднял телефонную трубку, набрал номер и дал указание администратору пропускать Скрижаля на все концерты, а также помочь ему в продаже книг.

 

285

*

Получив согласие на продажу сборников в филармонии, Скрижаль стал приходить сюда один-два раза в неделю, вечерами, за полчаса до начала концерта.  Он располагался за столиком на площадке лестницы, ведущей к зрительному залу, и дожидался прихода публики.

А публика в те вечера, когда он тут появлялся, собиралась особенная.  Это были большей частью люди в годах — представители поколения, значительная часть которого привыкла жить наполненной духовной жизнью и без таковой себя не мыслила.  Они посещали театры и концерты симфонической музыки, интересовались новинками литературы и перечитывали классиков; эти люди имели свои пристрастия в искусстве, а то и сами ощущали в себе творческое начало и давали ему выход — кто кистью, кто стихами, кто игрой на музыкальном инструменте.  При богатстве духовных запросов, материальный достаток этих людей был невелик.  В годы Советской власти строго фиксированные оклады граждан, занятых умственной деятельностью — инженеров, конструкторов, преподавателей, были меньше ставок работников физического и неквалифицированного труда — строителей, рабочих всех отраслей промышленности и ремонтников всего, что может ломаться, не говоря уже о металлургах, шахтёрах и нефтяниках, которые имели наибольшие заработки в стране.  Такое распределение национального дохода соответствовало духу провозглашённой на заре Советской власти и никем с тех пор официально не отменённой диктатуры пролетариата.  Да и учебники, по которым Скрижаль занимался в институте, указывали на существование в социалистической стране только двух классов — рабочих и крестьян.  Место же интеллигенции в обществе называлось уничижительным словом «прослойка».  Но несмотря на такой невыгодный для квалифицированных специалистов расклад, значительная часть молодёжи стремилась получить высшее образование.  Количество желающих учиться в институтах во много раз превышало число вакантных мест.  Девушки и юноши усердно готовились к вступительным экзаменам, и прошедшие по конкурсу были счастливы, хотя заведомо знали, что проучатся пять, а то и семь лет — и будут зарабатывать гораздо меньше, чем получали бы сразу после окончания школы на производстве или на стройке.

Теперь же, когда первая мутная волна рыночных отношений неожиданно окатила страну, многие работники умственного труда, особенно люди старшего поколения, оказались далеко отброшенными этой волной.  В кабинетах новых властей, именовавших себя демократическими, сидели главным образом те же начальники, которые правили при однопартийном режиме и которых ещё недавно называли коммунистами.  Когда эти чиновники распределяли не хватающий на всё и всех бюджет, они, похоже, не особенно думали о самой незащищённой части населения.  И низкие оклады государственных служащих, как впрочем и скудные выплаты пенсионерам, стали с ростом инфляции просто мизерными.

Большинство людей, посещавших филармонию, даже в самые лучшие для них времена не простаивали в мучительном раздумии у своих гардеробов, чтобы выбрать подходящий наряд.  Женщины отправлялись на концерт из года в год в одном и том же — потому как единственном — вечернем платье, и у мужчин оказывался для таких случаев лишь один подобающего вида костюм.  Теперь, с наступлением новых времён, для большинства из них не только обновление гардероба представлялось чем-то нереальным, но и приобретение даже самых необходимых вещей становилось крайне проблематичным.

В глазах мужчин и женщин, которые заговаривали с ним, Скрижаль угадывал и глубину духовного мира, и способность к сопереживанию.  За некоторой их растерянностью, за детской незащищённостью он чувствовал неизрасходованный запас тепла, доброты, любви.  Он присматривался к людям, пришедшим в филармонию, — и тихо радовался столь редко теперь встречающейся одухотворённости в лицах.  Однако радость его граничила с грустью, потому что это были лица уходящего поколения.

 

286

*

Нуньес, Генрих. — Крещёный еврей. Родился в городе Борба в Португалии. Убит в 1524 году.

Отношение Нуньеса к бывшим единоверцам, к евреям, было столь враждебно, что король Португалии Иоанн III пригласил его на службу, когда в стране вводилась инквизиция. Генрих входил в доверие к марранам в Лиссабоне и в других городах и брал на заметку тех, кто продолжали тайно исповедовать иудаизм. Он составил план борьбы с иудействующими и направил свои предложения королю. К этому плану он приложил список всех выявленных им католиков, которые не порвали с традициями иудаизма. В списке значился и родной брат Генриха.

Двое марранов узнали об этом доносе. Они решили свести с предателем счёты — и убили его. Их обоих казнили, а Нуньес объявлен был святым. Его мощи из века в век привлекают к себе многочисленных паломников.

 

287

*

От билетёрш и гардеробщиц, с которыми Скрижаль общался, он узнал, что вечерá классической музыки и отдельные концерты стали для филармонии убыточными.  Эти представления устраивались только благодаря стараниям директора, который посодействовал Скрижалю в продаже книг.  Директор филармонии одновременно являлся художественным руководителем известного в городе народного хора.  Он всячески поддерживал истинно творческие коллективы и предоставлял им сцену даже в ущерб доходам своего учреждения.  Билеты на подобные представления стоили дёшево.  Таким образом директор давал возможность посещать концерты и тем людям, которые находились в крайне трудном материальном положении, но по-прежнему тянулись к искусству.  Прибыль же филармонии приносили сеансы заезжих магов, чародеев и колдунов, а также выступления популярных эстрадных гастролёров.

 

288

*

Положение в экономике России продолжало меняться.  Вместе с последними конвульсиями отжившего режима подходили к концу и времена централизованного распределения материальных благ.  На полках магазинов появились многие товары, но стоили они очень дорого.  В то же время страна ощутила сильную нехватку денег.  Даже свои собственные сбережения люди не могли снять с банковских счетов, — наличность в банках почти не водилась.  Выдавать зарплату рабочим и служащим зачастую тоже было нечем.  Поэтому баснословно дорогие продукты подавляющему большинству населения оставались недоступными.

 

289

*

В местной молодёжной газете Скрижаль увидел сообщение о том, что в Туле появилась организация под названием Русская партия.  Как следовало из её политической программы, одной из главных проблем, которые волновали её членов, являлось решение еврейского вопроса в России.  Теоретически они вопрос уже решили: во всех бедах страны повинны евреи.  Русская партия намеревалась перейти к практическим действиям: её лидеры во всеуслышание заявляли, что пора с евреями рассчитаться.






____________________


Читать следующую главу


Вернуться на страницу с текстами книг «Скрижаль»


На главную страницу